ДЕРЖАВИН Г. Р.

ЗАПИСКИ

ИЗ ИЗВЕСТНЫХ ВСЕМ ПРОИЗШЕСТВИЕВ И ПОДЛИННЫХ ДЕЛ,

заключающие в себе

ЖИЗНЬ ГАВРИЛЫ РОМАНОВИЧА ДЕРЖАВИНА

ОТДЕЛЕНИЕ IV

С окончания военной прехождение статской службы, в средних чинах, по отставку

15-го числа сего февраля даны Правительствующему Сенату два указа, из коих одним пожалован он в коллежские советники и велено дать ему место по его способности, другим пожаловано ему 300 душ в белорусской губернии, на которые приказано заготовить грамоту и поднести к высочайшему подписанию ¹⁰⁹. Очутясь в статской службе, должно было искать знакомства между знатными людьми, могущими доставить место в оной. Скоро чрез семейство господ Окуневых, из коих старший брат тогда выдал дочь свою за князя Урусова, двоюродного брата генерал-прокурорши княгини Елены Никитишны Вяземской, спознакомился с домом сего сильного вельможи, могущего раздавать статские места, будучи позван к нему на свадебный бал ¹¹⁰. С сих пор часто у него бывал и проводя с ним дни, забывая время в карточной, тогда бывшей в моде, игре в вист, хотя никогда в ней ни счастливо, ни несчастно играть не умел, но платил всегда проигранные деньги исправно и с веселым духом; потому наиболее, что князь вел игру с малочиновными и небогатыми людьми весьма умеренную. Таковым поступком, всегда благородным и смелым, понравился ему, приобрел его благоволение; при всем том с февраля по август не мог быть никуды помещенным. А как очистилось тогда Сената в первом департаменте экзекуторское место, которое пред тем занимал отец новобрачной, господин Окунев, получа выгоднейшее с чином статского советника, при строении церкви Невского монастыря, Державин, приехав в один день поутру рано на дачу генерал-прокурора, лежащую на взморье близ Екатерингофа, нашел его чешущим волосы и бедную старуху, стоящую у дверей. Подшедши, просил его о помещении на порозжую ваканцию. Он, не отвечав ни слова, приказал ему принять от той престарелой женщины бумагу, ею [82] держимую, и, прочетши про себя, сказать ему ее содержание. Он прочел, пересказал, и князь, взяв у него, ее собственным обозрением поверил, положил пред себя на столик и, на него взглянув, сказал: «Вы получите желаемое вами место», и тот же день, поехав в Сенат, дал о том предложение. Должность ее, по отступлении от инструкции Петра Великого, хотя была тогда уже не весьма важная, однако довольно видная. Отправляя ее, скоро приобрел он знакомство всех господ сенаторов и значущих людей в сем карьере, а особливо бывая всякой день в доме генерала прокурора. Княгиня собственною своею персоною была благосклонна, и мысли ее были выдать за него в замужество сестру свою двоюродную княжну Катерину Сергеевну Урусову, славную стихотворицу того времени ¹¹¹, так что об этом ему некоторые ближние к ней люди и говорили; но он, имея прежние связи, отшутился от сего предложения, сказав, что она пишет стихи, да и я мараю, то мы все забудем, что и щей сварить некому будет. Словом, он был некоторого рода любимцем сего весьма уважаемого дома. С князем по вечерам для забавы иногда играл в карты; а иногда читал ему книги, большею частию романы, за которыми нередко и чтец и слушатель дремали. Для княгини писал стихи похвальные в честь ее супруга, хотя насчет ее страсти и привязанности к нему не весьма справедливые, ибо они знали модное искусство давать друг другу свободу.

В сем году, около масленицы, случилось с ним несколько сначала забавное приключение, но после важное, которое переменило его жизнь. Меньший из братьев Окуневых поссорился, быв на конском бегу, с вышеупомянутым Александром Васильевичем Храповицким, бывшим тогда при генерале прокуроре сенатским обер-прокурором в великой силе. Они ударили друг друга хлыстиками и, наговорив множество грубых слов, решились ссору свою удовлетворить поединком. Окунев, прискакав к Державину, просил его быть с его стороны секундантом, говоря, что от Храповицкого будет служивший тогда в Сенате секретарем, что ныне директор Дворянского банка, действительный статский советник Александр Семенович Хвостов ¹¹². Что делать? С одной стороны, короткая приязнь препятствовала от сего посредничества отказаться, с другой — соперничество против любимца главного своего начальника, к которому едва только стал входить в милость, ввергало его в сильное недоумение. Дал слово Окуневу с тем, что ежели обер-прокурор первого департамента, Резанов, у которого он в непосредственной состоял команде, который тоже был любимец генерала-прокурора и сей, как Державин, по некоторым связям в короткой приязни, не попротивуречит сему посредничеству; а ежели сей того не одобрит, то он уговорит друга, своего вышеупомянутого Гасвицкого ¹¹³, который был тогда уже майором. [83] С таковым предприятием поехал он тотчас к господину Резанову, его не нашел дома: сказали, что он обедает у господина Тредияковского, бывшего тогда старшего члена герольдии, который по сей части был весьма значущий человек. Хотя сей жил на Васильевском острову, но он и туда поехал. Уже был вечер. При самом входе в покой встречается с ним бывшая кормилица великого князя Павла Петровича, который был после императором, г-жа Бастидонова с дочерью своею девицею лет 17-ти, поразительной для него красоты, а как он ее видел в первой раз в доме господина Козодавлева ¹¹⁴, служившего тогда во втором Сената департаменте екзекутором же, смотревшего с ним вместе на Литейной шествие духовной процессии в Невской монастырь, бываемой ежегодно августа 30-го дня в день Александра Невского: тогда она уже ему понравилась, но только примечал некоторую бледность в лице, а потом в другой раз в театре неожиданно она его изумила; то тут в третий раз, когда она остановилась в передней с матерью, ожидая, когда подадут карету, не вытерпел уже он и сказал разговаривавшему с ним Резанову о том, за чем приехал, что он на сей девушке, когда она пойдет за него, женится. Сей засмеялся, сочтя таковую скорую решительность за шутку.

Разговор кончился; матерь с дочерью уехали, но последняя осталась неизгладимою в сердце. Хотя дуэль, по несысканию Гасвицкого, остался на его ответе. Должно было выехать в Екатерингоф на другой день в назначенном часу. Когда шли в лес с секундантами соперники, то последние, не будучи отважными забияками, скоро примирены были первыми без кровопролития; и когда враги между собою целовались, то Хвостов сказал, что должно было хотя немножко поцарапаться, дабы не было стыдно. Державин отвечал, что никакого в том стыда, когда без бою помирились. Хвостов спорил, и слово за слово дошло было у посредников до драки: обнажили шпаги и стали в позитуру, будучи по пояс в снегу; но тут приехал опрометью вышедший только из бани, разгневший, как пламенный, Гасвицкой с разного рода орудиями: с палашами, саблями, тесаками и проч. бросившись между рыцарей, отважно пресек битву, едва ли быть могущую тоже смертоносною. Тут зашли в трактир, выпили по чашке чаю, а охотники пуншу, кончили страшную войну с обоюдным триумфом. И как среди бурного сего происшествия не вышла красавица из памяти у Державина, то, поехав с Гасвицким домой, открылся ему дорогою о любви своей и просил его быть между собою уже и победительницею его посредником; то есть на другой день в объявленной при дворе маскераде, закрывшись масками, вместе с ним поискать девицу, которая ему нравится, и беспристрастными дружескими глазами ее посмотреть. Так и сделали. Любовник тотчас увидел и с восторгом громко воскликнул: «Вот она!»; так, [84] что мать и дочь на них пристально посмотрели. Во весь маскерад, следуя по пятам за ними, примечали поведение особливо молодой красавицы и с кем она и как обращается. Увидели знакомство степенное и поступь девушки во всяком случае скромною и благородною, так что при малейшем пристальном на нее незнакомом взгляде лице ее покрывалось милою, розовою стыдливостью. Вздохи уже из груди вырывались у влюбившегося экзекутора; а его товарищ, человек простой, впрочем умный и прямодушный, их одобрил. За чем дело стало? Державин уже имел некоторое состояние, как-то: государынею пожалованные 300 душ; и дело о беззаконном залоге Масловым-отцом сыновнего имения, по поручителей просьбе и старанию в Сенате, а паче по покровительству генерал-прокурора, решено таким образом, что выкуплено из казны от коммерческого залога: велено в удовлетворение истцов продать с публичного торга, по которому и досталось покупкою Державину, а он скупил претензии протчих, и замена свою, внес все обязательства вместо наличных денег, и сына Маслова деревни в Рязанской губернии в Михайловском уезде, село Никольское с деревнею, из коих выключа отцу на 7-ю часть, остальных получил 300 душ. И как составилось за ним с материнскими и отцовскими и на его имя в Москве купленными около 1 000 душ, то и взял он намерение порядочным жить домом, а потому и решился твердо в мыслях своих жениться. Вследствие чего и рассказал, будто шуткою, своим приятелям, что он влюблен, называя избранную им невесту ее именем. В первый день после маскерада, то есть в понедельник на первой неделе великого поста, обедая у генерал-прокурора, зашла речь за столом о волокитствах, бываемых во время карнавала, а особливо в маскерадах; Александр Семенович Хвостов вынес на него прошедшего дня шашни. Князь спросил, правда ли то, что про него говорят. Он сказал: «Правда». «Кто такая красавица, которая столь скоропостижно пленила?». Он назвал фамилию.

Петр Иванович Кирилов, действительный статский советник, правящий тогда Ассигнационным банком, обедав вместе, слышал сей шутливый разговор, и когда встали из-за стола, то отведши на сторону любовника: «Слушай, братец, нехорошо шутить на счет честного семейства. Сей дом мне коротко знаком; покойный отец девушки, о коей речь идет, мне был друг, он был любимый камердинер императора Петра III, и она воспитывалась вместе с великим князем Павлом Петровичем, которого и называется молочною сестрою, да и мать ее тоже мне приятельница; то шутить при мне на счет сей девицы я тебе не позволю». «Да я не шучу, — ответствовал Державин, — я поистине смертельно влюблен». «Когда так, — сказал Кирилов, — что ты хочешь делать?». «Искать знакомства и свататься». «Я тебе могу сим [85] служить». А потому и положили на другой же день ввечеру, будто ненарочно, заехать в дом Бастидоновой, что и исполнено. Кирилов, приехав, рекомендовал приятеля, сказав, что, проезжая мимо, захотелось ему напиться чаю; то он и упросил, показывая на приехавшего войти к ним с собою. По обыкновенных учтивостях сели и, дожидаясь чаю, вступили в общий, общежитейский разговор, в который иногда, с великою скромностию, вмешивалась и красавица, вязав чулок. Любовник жадными очами пожирал все приятности, его обворожившие, и осматривал комнату, прибор, одежду и весь быт хозяев. Между тем как девка, встретившая их в сенях с сальною свечою в медном подсвечнике, с босыми ногами, тут уже подносила им чай, делал примечания свои на образ мыслей матери и дочери, на опрятство и чистоту в платье, особливо последней, и заключил, что, хотя они люди простые и небогатые, но честные и благочестивые и хороших нравов и поведения; а притом дочь не без ума и не без ловкости, приятная в обращении, а потому она и не по одному прелестному виду, но и по здравому рассуждению ему понравилась, а более еще тем, что сидела за работою и не была ни минуты праздною, как другие ее сестры непрестанно говорят и хохочут, кого-либо пересуживают, желая показать остроту свою и уменье жить в большом свете. Словом, он думал, что ежели на ней женится, то будет счастливым. Посидев таким образом часа два, поехали домой, прося позволения и впредь к ним быть въезжу новому знакомому. Дорогою спросил Кирилов Державина о расположении его сердца. Он подтвердил страсть свою и просил убедительно сделать настоятельное предложение матери и дочери. Он на другой же день то исполнил. Мать с первого раза не могла решиться, а просила несколько дней сроку, по обыкновению расспросить о женихе у своих приятелей. Экзекутор второго департамента Сената, Иван Васильевич Яворской был также короткий приятель дому Бастидоновых. Жених, увидясь с ним в сем правительстве, просил и его подкрепить свое предложение, от которого и получил обещание; а между тем как мать расспрашивала, Яворский сбирался со своей стороны ехать к матери и дочери, дабы уговорить их на согласие. Жених, проезжая мимо их дому, увидел под окошком сидящую невесту и, имея позволение навещать их, решился заехать. Вошедши в комнату, нашел ее одну, хотел узнать собственно ее мысли в рассуждении его, почитая для себя недостаточным пользоваться одним согласием матери. А для того, подошедши, поцеловал по обыкновению руку и сел подле нее. Потом, не упуская времени, спросил, известна ли она чрез Кирилова о искании его? Матушка ей сказывала, она отвечала. «Что она думает?». «От нее зависит». «Но ежели от вас, могу ли я надеяться?». «Вы мне не противны», — сказала красавица [86] вполголоса, закрасневшись. Тогда жених, бросясь на колена, целовал ее руку. Между тем Яворский входит в двери, удивляется и говорит: «Ба, ба! И без меня дело обошлось! Где матушка?». «Она, — отвечала невеста, — поехала разведать о Гавриле Романовиче». «О чем разведывать, я его знаю, да и вы, как вижу, решились в его пользу, то, кажется, дело и сделано». Приехала мать, и сделали помолвку, но на сговор настоящий еще она не осмелилась решиться без соизволения его высочества наследника великого князя, которого почитала дочери отцом и своим сыном. Чрез несколько дней дала знать, что государь великий князь жениха велел к себе представить. Ласково наедине принял в кабинете мать и зятя, обещав хорошее приданое, как скоро в силах будет. Скоро, по прошествии великого поста, то есть 18 апреля 1778 года, совершен брак ¹¹⁵.

Того же года в августе выпросился в отпуск на 4 месяца, дабы показать новобрачную матери своей, жившей тогда в Казани ¹¹⁶. Там будучи, по уважению знакомства своего в Сенате, кончил миролюбиво сорокалетнюю фамильную тяжбу матери своей с соседственным помещиком Андреем Яковлевичем Чемодуровым, от которого возвратил насильно отнятые отцом его несколько семейств с их детьми, уступя многочисленный денежный иск; заложив, приобрел себе 80 крестьян, а на другой год доставил ему свойственник его, бывший в Екатеринославле губернатором Иван Максимович Синельников, на Днепре землю 6 тысяч десятин с населенными на ней запорожцами 130 душ; ибо тогда по данной власти государынею князю Потемкину, а от него губернаторам раздавать крымские и днепровские новоприобретенные земли из населения их безденежно; с которыми при наступившей тогда скоро новой ревизии и очутилось за ним в течении двух годов около 1 200 душ; но более уже в продолжение всей службы при занимаемых местах и многих способах не прибавлялось.

По возвращении из отпуска, вступил он в прежнюю свою экзекуторскую должность и был в оной по декабрь 1780 года. В течение сих годов случились два замечательные происшествия.

I) В 1779 году перестроен был под смотрением его Сенат, а особливо зала общего собрания, украшенная червленным бархатным занавесом с золотыми фрижетами и кистями и лепными барельефами, которых описание находится в VIII части его сочинений ¹¹⁷ (но больший барельеф, бывший на камине, представляющий эпоху учреждения губерний, в царствование Павла Первого неизвестно для чего бывшим тогда генерал-прокурором князем Куракиным изломан) и какие нашел барельефы.

Между прочими фигурами была изображена скульптором Рашеттом Истина нагая, и стоял тот барельеф к лицу сенаторов, присутствующих за столом; то когда изготовлена была та зала [87] и генерал-прокурор князь Вяземский осматривал оную, то, увидев обнаженную Истину, сказал экзекутору: «Вели ее, брат, несколько прикрыть» ¹¹⁸. И подлинно с тех почти пор стали более прикрывать правду в правительстве, потому что князь Потемкин, будучи человек сильный и властительный, не весьма любил повиноваться законам, а делал все по своему самонравию. Нашел чрез бывшего прежде купца, потом любимца его Фалеева ¹¹⁹ <способ> согласить князя Вяземского на свою сторону чрез отданные ему на Днепре в бывшей Запорожской Сече знатные земли с населенными запорожцами более 2 000 душ, которые проданы князем еврею Штиглицу, несмотря на законы, что жидам деревни покупать запрещено ¹²⁰.

II) В 1780 году, будучи в Петербурге, австрийский император Иосиф под чужим именем посещал Сенат и, вступя в залу общего общения, расспроса о производимых в ней государственных делах, сказал сопровождавшему его экзекутору: «Подлинно в пространной толь империи может совет сей служить великим пособием императрице» ¹²¹.

В исходе того 1780 года учреждена Экспедиция о государственных доходах, под ведомством того генерал-прокурора, яко государственного казначея. Она разделилась на 4 части: на 1) приходную, на 2) расходную, на 3) счетную и 4) недоимочную; в каждой было по три советника и по одному председателю. Во вторую из экзекуторов, тем же коллежским советником переведен и Державин. Председательствующий был действительный статский <советник> из обер-секретарей Сената г. Еремееев, человек уже престарелый. Советниками: г. Саблуков, отставной бригадир из гвардии (что ныне действительный тайный советник) и коллежский советник Николай Иванович Бутурлин; а как первый по старости лет своих, по незнанию административной или управительной части или лучше по робости своего характера, что с самых юных лет был все в звании канцелярского служителя, а другой по дворской службе, что был камер-пажем, а потом в гвардии, а третий — то есть Бутурлин, как был вовсе не способен к делам и человек, любящий праздную жизнь, игрок и гуляка, но приняли в Экспедицию, потому что Ивану Перфильевичу Елагину зять, то и полагали всю обязанность сей экспедиции на Державина, хоть так же как и они мало сведущего гражданские дела, а особливо часть казенного управления. Но как он был предприимчив, смел и расторопен и в Экспедиции уже поручил ему генерал-прокурор следствие над сенатскими секретарями, что они ленились ходить на дежурство свое и медлили производством дел по их частям, то и почитался уже некоторым образом дельцом, более своих товарищей.

Вследствие чего, когда нужно было написать должность Экспедиции о государственных доходах, то князь, рассуждая о том, [88] обращал свои взоры на господ Васильева ¹²² и Храповицкого, кои после были: первый сам государственным казначеем, а второй — статс-секретарем и наконец сенатором; но они, может быть, чтоб привести в замешательство нового дельца или по какой другой причине, указав на него, отозвались от сего труда, сказав, что они и без того обременены делами, а он свободнее их и написать может. Хотя сие князю было неприятно, ибо он не надеялся, чтоб несведущий законов мог написать правила казенного управления, требующие великого предусмотрения, осторожности и точности, но, однако, приказал. Что делать? Должно исполнить волю начальника; а как не хотел пред ними уклоняться и испрашивать у них мыслей и наставления; то собрав все указы, на коих основаны были Камер, и Ревизион-коллегии, статс-конторы и самые вновь учрежденные Экспедиции, приступил к работе, а чтоб нe разбивали его плана и мыслей, заперся и не велел себя сказывать никому дома. Поелику ему была дика и непонятна почти материя, то марал, переменял и наконец чрез две недели составил кое-как целую книгу без всякой посторонней помощи, представил начальнику; а сей, собрав все Экспедиции, велел пред ним прочесть, но как никто не говорил ни хорошего, ни худого, то князь, желая слышать справедливое суждение, морщился, сердился, привязывался, и, наконец, принялся поправлять сам единственно вступление или изложение причин названного им начертания должности Экспедиции о государственных доходах, полагая, что без оного никаким образом не можно будет управлять казною государственною, давая разуметь, что наказ или полную инструкцию сама императрица издать изволит. Товарищи думали, что без них не обойдется, что не удостоится конфирмации сие начертание и что их будут переделать оное упрашивать; однако, к великому их удивлению, чрез графа Безбородку получил князь высочайшую конфирмацию, что по оному велено было поступать. Хотя должно было по листам скрепить и справить или констрасигнировать сию книгу Державину, яко писавшему оную, но присвоил сию честь Храповицкий, в каком виде должна она и поныне существовать в Экспедиции о государственных доходах и есть оной правилом, ибо не слышно, чтоб дана ей была какая новая инструкция. Хотя множество было труда при рассмотрении ведомости, при посылке примечаниев на оные и разсигнации сумм, при предложении князя в казенные палаты, так что собраны были со всей империи вице-губернаторы для науки казенного управления и поверки окладных доходов; однако 1781 год прошел благополучно, кроме что живучи на даче князя Вяземского, называемой Мурзинке, вместе с господином Васильевым, Державин наверху, а последний нанизу, в один день согласились с ним и прочие его родственники на Неве купаться, то, хотев князя Урусова ¹²³ поучить плавать, [89] утонул было, ибо сей, испугавшись, схватив его поперек за руки, стащил его в глубину, так что был уже на дне; но, не потеряв духа, толкнул ногой в землю и, выплыв, вытащил князя.

1782 года 28 числа июня, то есть в день восшествия императрицы на престол, получил Державин чрез 6 лет чин статского советника. Как надобно было по месячным ведомостям поверить высылку прошлого года сумм определенным местам, то есть в комиссариат, провиантскую, адмиралтейству и прочим (получали они те суммы из казенных палат, откуда были им назначены, без сношения с которыми не можно было знать о исправности казенного управления всей империи); но как на сие требовалось великого труда, а г. Бутурлин был ленив, гуляка и мало знал дела, то он и спорил, что сего не надобно, хотя доходили слухи, что казенные палаты вместо отсылки денег в повеленные места, раздавая их в проценты, пользовались ими и заставляли их терпеть нужду или, когда они изворачивались, заимствуя из других сумм, то запутывались в делах своих и расчетах — то Державин и настоял, чтоб не запускать месячных ведомостей, а сноситься с теми местами, как наискорее, тем лучше. Но Бутурлин не хотел, говоря, что при годовых только отчетах такая поверка нужна. Положили, чтоб их спор решил князь; а как докладной день для Экспедиции о государственных доходах была назначена у него середа, то и отложил ехать к нему на дачу в Александровское до сего дня; но Бутурлин забежал к нему прежде и, пересказав спор их по-своему, оклеветал чем-то своего противоборца; а как он приехал в назначенный день и стал подносить к подписанию бумаги, то князь и зачал к оным придираться, несмотря на то, что они были уже обработаны или, лучше сказать, списки с тех циркулярных предложений о помещении на порожние места пенсионеров, которых большая часть уже в казенные палаты была разослана; то Державин и стал тем оправдываться. Бутурлин, тут же стоя, начал потакать начальнику и подъяривать его на товарища, хотя сам ничего не писал и не умел писать; то Державин, вознегодовав на такую подлость, сунул в сердцах Бутурлину в руки бумаги, сказав: «Пишите же вы сами, коли умеете лучше», — отошел в сторону. Сие начальник принял своей особе за неуважение. На другой день присылает к Державину г. Васильева, который именем князя говорит, что он приказал ему подать об отставке прошение и что он им не доволен и служить с ним не может. Сей отвечал, что он исполнит его приказание. Сие было в августе 1783 года, в субботу. Князь обыкновенно ездил с докладами к императрице в Царское Село по воскресеньям и возвращался (разумеется, когда он жил на даче в помянутом Александровске) по понедельникам ввечеру. Державин дожидался его на Мурзинке у Васильева; то коль скоро он приехал и сел в кресла, окруженный [90] его семейством и многими его прихлебателями, впадший в неудовольствие советник вошел и с благородною твердостью духа сказал: «Ваше Сиятельство чрез г. Васильева изволили мне приказать подать челобитную в отставку; вот она, а что изъявили свое неудовольствие на мою службу, то как вы сами недавно одобрили меня пред Ее Величеством и исходатайствовали мне чин статского советника за мои труды и способности, то предоставляю вам в нынешней обиде моей дать отчет Тому, пред Кем открыты будут некогда совести наши».

Сказав сие, не дождавшись ответа, вышел вон. Глубокая тишина сделалась в комнате между множества людей. Княгиня зачала первая говорить: «Он прав перед тобою, князь», пересказав ему дошедший до нее спор, бывший в Экспедиции с Бутурлиным, которого он до того времени не знал. Державин между тем шел с двора перед окошками дома, то князь, увидя его, сказал: «Конечно, он пеш!» — и приказал подать ему скорее чью-нибудь карету. Но сей поблагодаря не принял оную, пошел на Мурзинку, лежащую от Александровского в двух верстах, где его дожидалась жена; а как Васильев, будучи у князя, тогда же прислал человека с тем, чтоб они его дождались и не ездили в город, а потому и остались они до 12-го часа ночи, обыкновенного, когда всякий день приятели, родня или, лучше <сказать>, ласкатели сего вельможи, от него разъезжались. Васильев приехав, рассказал все вышеописанное, примолвя, что князь раскаивается в своем против него несправедливом поступке и желает, чтоб он у него остался по-прежнему; но только с тем, чтоб он, Державин, сделал на другой день вид, якобы у него хочет просить прощения в своей горячности, и позвал бы его при случившихся посетителях в кабинет, будто для объяснения, дабы скрыть от публики, что был начальник виноват, а не подчиненный в сей истории. Обиженный, подумав и вспомня пословицу, чтоб с сильным не бороться, а с богатым не тягаться, согласился исполнить волю пославшего г. Васильева. Дорогою, ехав с женою в карете, раздумался, что ему предложит еще кончить распрю с Бутурлиным, полагая, что он, будучи человек благородный, вызовет его на дуэль за презрительный с ним поступок при отдаче ему с грубостию бумаг; спросил ее, как она о том думает, отказаться ли какою-нибудь пристойною уловкою и тем навлечь на себя некоторые от прощалыг насмешки, что храбр на пере, а трус на шпаге? Она, задумавшись несколько, пролила ручьями слезы и сказала: «Дерись; а ежели он тебя убьет, то я ему знаю как отомщу». На другой день, поехав в Александровское и приноровив так после обеда, что много еще было у генерала прокурора гостей, подошед к нему, просил, чтоб он позволил с ним ему в кабинете объясниться. Он улыбнувшись сказал: «Пожалуй, мой друг, изволь». В кабинете поговорив совсем [91] о другом, ничего не значущем, вышли подобру и поздорову, как будто ничего между ними не было, и паки благосклонное обхождение начальника с подчиненным возобновилось; но недолго продолжалось.

Приближалось время, что надобно было на наступивший год делать разсигнацию суммам и посылать по губерниям расписание, что откуда и куда высылалось денег в течение оного. Это был октябрь месяц. Заступивший в прошедшем году место управляющего по кончине Еремеева действительный статский советник князь Сергей Иванович Вяземский ¹²⁴, ближний свойственник генералу прокурору, хотя по слабости своей ничего не мог делать и не делал, но тут объявил приказание, чтоб нового расписания и табели для поднесения императрице не сочинять, а довольствоваться тем и другою прошлого года. «Как это можно? — возразил Державин, — когда едва окончена тогда новая ревизия, когда на душу... ¹²⁵ оброку с казенных крестьян и несколько копеек на владельческие!». «Нет, ничего, — говорил председательствующий, — генерал-прокурор так приказал». «Мудрено это приказание, — возражал советник, — я не верю, ибо не вижу тому причины». «Ведомостей нет, из чего сочинять новую табель», — продолжал родственник вельможи. «Неправда, ведомости есть», — и стоял в том твердо Державин. «Нет, да и, кроме того, князь так велел». «Извольте, но запишите в журнал начальничье приказание, чтоб после нам не ответствовать, когда не будут готовы расписание и табель», — сказал Державин, и тем спор кончился. Поехав же домой, размышлял он: как нет ведомостей? Как вновь прибавившийся доход от новой ревизии и от новых налогов скрыть и как обнесть пред императрицею вице-губернаторов и всех начальников губерний, что будто они не исполняли своей обязанности, и какая лжи такой и обмана государыни причина? Не мог того проникнуть, а для того и решился на всякой случай изготовить примерное извлечение по губерниям доходов; по одной из месячных, по другой из третных ведомостей, по третье из окладных книг или годовых отчетов или ревизских сказок, словом из сведений, откуда какие вступили; ибо расписание и табель всегда делать, как выше сказано, примерные, то и не было нужды в строгой точности. Вследствие чего и забрал без дальней огласки у столоначальников те бумаги, какие у кого нашлись, сказался больным и составил по всему государству недели в две правила, объясняющие источники дохода.

Надобно знать, что около сего времени, то есть в 1782 и 1783 годах, не был уже к нему так благорасположен генерал-прокурор, как прежде; сколько по причине вышеписанной [92] истории, а наиболее по огласившейся уже тогда его оде Фелице, которую двор отличным образом принял и о коей, а равно и о прочих его стихотворениях пространные примечания могут выйти в свет в свое время. В один день, когда автор обедал у сего своего начальника, принесен ему почтальоном бумажный свиток с надписью: «Из Оренбурга от Киргизской Царевны мурзе Державину». Он удивился и, распечатав, нашел в нем золотую прекрасную, осыпанную бриллиантами, табакерку и в ней 500 червонных. Не мог и не должен он был принять ее тайно, не объявив начальнику, чтоб не подать подозрения во взятках, а для того подошел к нему, показал. Он, взглянув сперва гневно, проворчал: «Что за подарки от киргизцев?»; потом, усмотрев модную французскую работу, с язвительною усмешкою сказал; «Хорошо, братец, вижу и поздравляю»; но с того времени закралась в его сердце ненависть и злоба, так что равнодушно с новопрославившимся стихотворцем говорить не мог, привязывался во всяком случае к нему, не токмо насмехался, но и почти ругал, проповедуя, что стихотворцы не способны ни к какому делу ¹²⁶. Все сие снесено было с терпением, сколько можно, близ двух годов. Итак, когда в один докладной день в присутствии всех членов Экспедиции представил он те правила, сказав сердитому на него вельможе: «Вы изволили приказать записать в журнале, что нового расписания и табели не сочинять, а поднести старые. Сие исполнено. Но думая, чтоб за то не подвергнуться гневу Монаршему, не только нам, но и Вашему Сиятельству я осмелился сочинить правила, из коих изволите увидеть, что можно показать и новое состояние государственной казны».

С сим словом, вместо благодарности за предостережение и труды воспылала никем не ожидаемая страшная буря. «Вот, — вскрикнул он, — новый государственный казначей, вот умник. Извольте же, сударь, отвечать, когда не будет доставать суммы против табели на новые расходы по указам императрицы!». С чувствительным огорчением, так что пролились из глаз слезы, прияв сей выговор, советник сказал: «Много мне делать изволите чести, Ваше Сиятельство, почитая меня быть достойным государственным казначеем; но ежели вы изволите сумневаться в сих правилах, то когда не столь важные дела приказано рассматривать в общем собрании всех Экспедиций, не угодно ли приказать, оные рассмотрев, подать вам репорт. Ежели я написал бред, тогда меня уже и обвиняйте». «Хорошо, — сказал раздраженный вельможа предстоящим чиновникам, — рассмотрите и подайте мне репорт», — уверен будучи, что найдут они какую-нибудь нелепицу. Тотчас сделали собрание, наистрожайше рассматривали, и сколь ни покушались опровергнуть сведения, из коих заимствовано количество сумм, но единогласно наконец все 20 человек [93] управляющих и советников подали репорт, что новую табель составить и поднесть ее величеству можно, по которой нашлось более против прошлого году доходов 8 000 000. Нельзя изобразить, какая фурия представилась на лице начальника, как он прочел сей акт; но, не сказав ни слова, отвел на сторону сперва помянутого родственника своего князя Вяземского и пошептал ему что-то на ухо, а потом и Васильева, который также ему был свойственник, будучи женат на сестре двоюродной княгини его супруги.

Державин, увидев худую награду за его труды, решился оставить службу. Вследствие чего тот же час, вышедши в экспедиционную комнату, где случился служивший тогда там же советником князь Куракин, что при императоре Павле был генерал-прокурором, сказал ему, что он более служить с ними не намерен, и потому, сев за стол, тут же написал к князю письмо, просясь у него, для поправления расстроенного хозяйства своего <в отпуск> на два года, а ежели сего сделать не можно, то и совсем в отставку. Письмо сие отдав для поднесения князю секретарю, ушел домой. Сказавшись больным, не выходил из комнаты, и чрез несколько дней явился к нему господин Васильев, который зачал заговаривать опять о примирении, но не так уже чистосердечно и дружески, как прежде, а некоторым образом изъявляя неудовольствие и как <бы> уграживая, сказав, между прочим, что письмо его лежит пред князем на столе и что он не хочет по нем докладывать государыне, а велел формальную подать просьбу чрез герольдию в Сенат. Это означало не милость — или как история сия разнеслась по городу и дошла до сведения императрицы со всеми подробностями чрез графа Безбородку или Воронцова ¹²⁷, которые были тогда противной ему партии, то и боялся он докладывать сам. Державин предчувствовал, что нельзя ему ужиться, где не любят правды; не согласился на примирение и чтоб еще остаться, думая, что рано или поздно опять выйдет история, когда надобно будет обманывать императрицу; ибо он тогда узнал, что для того <Вяземский> не хотел открыть точного доходу, чтобы держать себя более во уважении, когда при нужде в деньгах он отзовется по табели неимением оных, но после будто особым своим изобретением и радением найдет оные кое-как и удовлетворит требование двора. Так же как власть генерал-прокурора несколько уменьшилась учреждением о управлении губерний, что наместник или генерал-губернатор могли входить прямо иногда с докладами своими к престолу и поступали иногда против его желания, то внушением о недоставлении ведомостей из губерний чрез подлинную табель от Экспедиции и мог он как бы стороною представить недание или вовсе нерадение должности начальников губернии, и что он один только печется и несет труды за всех; а потому они и не нужны столько, как он один; следовательно и служба его [94] более. Вот хитрость, из коей произошла неблагоприятность начальника на ревностного и справедливого исполнителя должности его; а для того он и сказал наотрез г. Васильеву, что он у его сиятельства под начальством служить не может, исполнит его повеление и подаст просьбу об отставке в герольдию, что немедленно и учинил. Сенат, согласно законам, поднес доклад императрице, в коем присудил по выслуге его в чине статского советника года наградить его чином действительного статского советника. А как императрица знала его сколько по сочинениям, столько и по ревностной службе его в минувшем мятеже и в Экспедиции, что он обнаружил прямо государственный доход, то высочайше и конфирмуя доклад Сената 15 февраля 1784 года, отозвалась по выслушании оного Безбородке: «Скажите ему, что я его имею на замечании. Пусть теперь отдохнет; а как надобно будет, то я его назову».

Отправив весь свой домашний быт зимним путем до Твери, а оттуда на судах по Волге в Казань к матери, проявил он в Петербурге еще несколько, искав занять валовую сумму до 18 тысяч руб. на расплату мелочных долгов, кои его обременяли и без удовлетворения которых не мог он выехать из столицы. В течение февраля и марта вздумал он съездить в белорусские деревни, дабы, не видав их никогда, осмотреть, сделать как бы распоряжения или, прямо сказать, как они были оброчные, хозяйства никакого в них не было, то, уединясь от городского рассеяния, докончить в них в уединении начатую им еще в 1780 году в бытность в дворце у всенощной, в день светлого воскресенья оду «Бог». А потому согласив жену несколько с ним расстаться, отправился в путь. Но, доехав до Нарвы, приметя, что дорога начала портиться и что в деревне в крестьянских избах неловко будет ему заняться сочинением, то, оставя повозку и с людьми на ямском постоялом дворе, нанял в городе у одной престарелой немки небольшой покойчик с тем, чтобы она ему и кушать приготовляла, докончил ту оду и еще также прежде начатую под названием «Видение мурзы». Прожив в сем городке не с большим неделю, возвратился в Петербург. Отдал в месячное издание под названием «Собеседник» напечатать помянутую оду «Бог», как и прочие его сочинения, <они> напечатаны были в том журнале, который начало свое возымел, как и самая Российская Академия, от вышепоказанной оды Фелице, о коей в особых примечаниях на все его сочинения подробно изъяснено будет ¹²⁸. Сыскав же нужные деньги у госпож Еропкиных, готов был совсем отправиться; но вдруг получил из Царского Села чрез графа Безбородку известие, что государыня назначает его губернатором в Олонецк, которую губернию в том году должно было вновь открыть, то и потребовалось его согласие. Будучи у императрицы [95] в хорошем мнении, не благоразумно бы было не согласиться на ее волю. Но как он отправил уже весь свой экипаж в Казань, и престарелая мать давно ожидала его к ней прибытия, то и просил он на некоторое время отпуска. Дан оный ему до декабря, то есть до того времени, когда назначено открыть губернию. А потому и последовал об определении его в губернаторы в Олонец указ 20 мая 1784 года. Генерал-прокурор, получив его, сказал любимцам своим, около его стоящим, завидующим счастию их сотоварища, что разве по его носу полезут черви, нежели Державин просидит долго губернатором. [96]

Комментарии

109. Державин благодарил Екатерину за эти милости и тогда же напечатал особою тетрадкою, безымянно:

23. «Письмо к императрице, или Излияние благодарного сердца» (у Остолопова. стр. 13: в собрание сочинений не вошло).

В исходе того же 1777 года, в одно время с Читалагайскими одами, он напечатал еще брошюру, тоже безымянно:

24. «Епистола Его Высокопревосходительству Ивану Ивановичу Шувалову, на прибытие его из чужих краев в С.-Петербург, 1777 года сентября 17-го дня». В следующем году, будучи в Казани, Державин переделал ее, как кажется, распространил и вновь напечатал в августовской книжке «С.-Петербургского Вестника» 1779 года, откуда она перешла только в одно первое, московское собрание его сочинений (1798). Эта эпистола весьма замечательна по независимости и смелости суждений и самых похвал: в ней уже подробно и резко излагается мнение Державина об обязанностях вельможи. Он написал ее тотчас по возвращении Шувалова из-за границы и еще в октябре посылал в журнал Новикова «Утренний свет»; но там ее не приняли, быть может, потому, что Шувалов слыл последователем энциклопедистов, то есть принадлежал к противоположному направлению. (См. статью Я. К. Грота, в «Современнике». 1843, № 4. стр. 42.) К этому же времени относится:

25. Перевод в прозе идиллии Клейста «Ирин», помещенный в октябрьской книжке «Утреннего света». (См. статью Я. К. Грота, в «Современнике». 1843. № 11. Стр. 114.)

110. Кн. Александр Алексеевич Вяземский (родился 3 августа 1727, умер 8 января 1793) имел большое влияние на судьбу Державина, и потому несколько слов о нем будут нелишними здесь. Он воспитывался в Сухопутном кадетском корпусе в одно время с Херасковым и Елагиным и приобрел там основательные познания в немецком языке. Происходя от древнего и знатного, но захудалого рода, Вяземский возвысился благодаря собственному труду; отец его был только флотским лейтенантом. Еще в ранней молодости, в Семилетнюю войну, обнаружились способности его к службе, преимущественно по исполнительной части: ему давали тогда какие-то тайные поручения, исполнение которых сопряжено было даже с опасностью жизни (см. Словарь Бантыша-Каменского). Потом он служил квартирмейстером и в 1763 г. усмирял восстание крестьян на Сибирских заводах. Екатерина рано отгадала в нем необыкновенно точного и смышленого исполнителя и не усомнилась дать ему одну из важнейших государственных должностей — генерал-прокурора в Сенате. При этом она написала ему свое знаменитое, ныне обнародованное Секретнейшее наставление — памятник ее правительственной прозорливости, практической мудрости и доверия к Вяземскому. «Увижу я от вас верность, прилежание и откровенное чистосердечие, тогда вы ласкать себя можете получить от меня поверенность беспредельную... Надеюсь вам опытами доказать, что и у двора люди с этими качествами живут благополучно». Назначение Вяземского в генерал-прокурорскую должность долго удивляло современников. В дневнике Порошина (17 ноября 1765) читаем: «Никита Иванович (Панин) изволил долго разговаривать со мною о нынешнем г.-прокуроре кн. Вяземском и удивляться, как фортуна его в это место поставила; упоминаемо тут было о разных случаях, которые могут оправдать сие удивление». «Ваше величество делаете чудеса, — говаривал потом Румянцев Екатерине, — из обыкновенного квартирмейстера у вас вышел государственный человек». 29 лет сряду, почти во все продолжение Екатеринина царствования, через руки Вяземского проходили все внутренние дела России. Екатерина, видимо, гордилась им как своим созданием, привыкла к нему и не покидала до самой его смерти. Общественное положение свое кн. Вяземский упрочил, породнившись с одним из знатнейших в то время домов, с кн. Трубецкими. Он женился на кн. Елене Никитишне (род. 27 дек. 1745, ум. 14 окт. 1832), второй дочери бывшего при Елизавете ген.-прокурором князя Никиты Юрьевича Трубецкого (он был еще жив, когда Вяземский получил ген.-прокурорскую должность). Силу Вяземского при дворе, конечно, поддерживала старшая сестра Елены Никитишны, Анна Нарышкина, близкая и давняя приятельница Екатерины, жившая в самом дворце. Кроме того, его шурин, кн. Юрий Никитич Трубецкой, был женат на гр. Дарье Алексеевне Румянцевой, сестре Задунайского и графини П. А. Брюс, тоже весьма приближенной к Екатерине. С кн. Урусовыми Вяземские были в родстве потому, что родная по матери тетка Елены Никитишны, Ирина Даниловна, была замужем за кн. Сергеем Васильевичем Урусовым. Первому сближению Вяземского с Державиным могло содействовать московское знакомство последнего с Херасковым, сводным по матери братом кн. Елены Никитишны. Впоследствии отношения совершенно изменились; но насколько чистой правды в отзывах Державина о своем начальнике, теперь еще решить трудно. Подробная биография кн. Вяземского была бы существенным приобретением нашей исторической и юридической литературы.

111. См. перечень трудов ее в «Молве» 1857 г., № 34. В это самое время она напечатала свои «Ироиды, музам посвященные» (СПб., 1777). Позднее, в 1811 г., встречаем ее почетным членом Беседы любителей русского слова. Она так и осталась незамужнею.

112. Александр Семенович Хвостов (†1820), в молодости ездивший при посольстве в Царырад и потом дослужившийся до больших чинов, был известен как остроумнейший собеседник. В 1811 году он был председателем 3-го разряда в Беседе любителей русского слова. От него осталось несколько переводов и стихотворений. Всего более славилась его шуточная ода «К бессмертию» (напеч. в X части «Собеседника», в 1783 г. Стр. 163):

Хочу к бессмертью приютиться,
Нанять у славы уголок;
Сквозь кучу рифмачей пробиться,
Связать из мыслей узелок...
Хочу проселочной дорогой
На долгих ехать на Парнас и пр.

Несколько любопытных сведений о Хвостове можно найти в «Рауте» 1834 г., изд. Н. В. Сушкова, в статье о Храповицком.

113. См. главу 2-ю.

114. Осип Петрович Козодавлев, бывший при Александре министром внутренних дел, учился вместе с Радищевым в Лейпциге. Он написал комедии «Перстень» (1780) и «Нашла коса на камень» (1781), не имевшие успеха. Кн. Дашкова говорит, что много статей и стихов его находится в «Собеседнике», печатанием которого он, кажется, заведовал. Занимаясь по поручению кн. Дашковой академическим изданием сочинений Ломоносова (6 т., 1784-1787), Козодавлев позволил себе исправлять слог его; по этому случаю А. С. Хвостов написал на него эпиграмму (см. в «Русском вестнике» 1858 г. статью о Радищеве в 23 № , стр. 400). Козодавлев слыл человеком довольно тупым. Ниже читатели увидят, как отзывался о нем Державин.

115. Первая жена Державина, Екатерина Яковлевна, оставила в своих современниках самое светлое воспоминание. В «Записках» Дмитриева сказано о ней: «С пригожеством лица она соединяла образованный ум и прекрасные качества души, так сказать любивой и возвышенной. Она пленилась всем изящным и не могла скрывать отвращения своего от всего низкого... Воспитание ее было самое обыкновенное, какое получали тогда в приватных учебных заведениях; но она, по выходе в замужество, пристрастилась к лучшим сочинениям французской и отечественной словесности. В обществе друзей своего супруга она приобрела верный вкус и здравое суждение о красотах и недостатках сочинения, от них же, а более от Н. А. Львова и А. Н. Оленина, получила основательные сведения в музыке и архитектуре». Кроме того, она умела рисовать и была искусная рукодельница: так, например, вышивала узоры по соломе и соломенными обоями убрала одну комнату в своем доме. По случаю помолвки своей, весной 1778 года, Державин написал к ней стихотворение, под заглавием:

26. «Невесте». II. 147 (напечатанное только в 1808 г.):

Как по челу власы ты рассыпаешь черны,
Румяная заря глядит из темных туч,
И понт как голубой пронзает звездный луч,
Так сердца глубину провидит взгляд твой скромный.
Как счастлив смертный, кто с тобой проводит время!
Счастливее того, кто нравится тебе:
В благополучии кого сравню себе,
Когда златых оков твоих несть буду бремя.

Черты лица показывали ее южное происхождение. По свидетельству Дмитриева, отец ее был родом португалец. Вероятно, он приехал в Петербург искать счастья вместе со всякого звания людьми, окружавшими Петра III, когда он был великим князем. Близость Бастидоновых к Петру III и великому князю Павлу Петровичу, кажется, набрасывала на них некоторую тень в глазах Екатерины. Государыня, по-видимому, не совсем жаловала тещу Державина; в «Записках» Храповицкого читаем: «13 февраля 1792 г.: Сказали мне после доклада Державина, что он ходит с такими просьбами, какими бабы разжалобили тещу и жену его. 11 марта: Говорено мне о Державине по случаю просьбы купца Милютина, где ссылается на просьбу, Державину поданную, что Державин принимает все прошения о деньгах, готов принять на миллион. Это работа его тещи. Говорено с жаром. 21 апреля: По просьбе Елмановой велено ей сказать: Jai un coeur de roche и спросить Державина, не знакома ли ему? Теща его всех просительниц знает».

116. Из Казани, по хозяйственным делам, Державин ездил один в оренбургскую свою деревню. Когда он ехал назад к жене и матери, в ноябре месяце 1778 г., река Кама разлилась, и ему пришлось ждать переезда (Львов, III, 38). По этому случаю он тогда же сочинил:

27. «Песенку отсутствующего мужа». II. 148 (напечатана в февральской книге «СПб. Вестника». 1779 г., в собрание сочинений перешла под заглавием «Препятствие к свиданию с супругою»).

28. «На освящение Каменноостровского Инвалидного дома». I. 127. Каменный остров принадлежал тогда, если не ошибаемся, великому князю Павлу Петровичу, на молочной сестре которого женился Державин и в честь которого написал эти стихи. Любопытно заметить, что они появились в печати не раньше как по воцарении Павла, в первом собрании сочинений Державина, в 1798 г. Видно, похвалы, обращенные исключительно к великому князю и Марье Федоровне, считались не совсем уместными в царствование Екатерины.

29. «Кружка». II. 116 (напечатано в сентябрьской книжке «СПб. Вестника». 1780 г.); получила большую известность и положена на музыку придворным гуслистом Трутовским.

С 1778 г. по 1782-й Державин постоянно печатает свои стихи в «СПб. Вестнике», ежемесячном журнале, который, судя по именам подписчиков, печатавшимся в конце книжек, был очень распространен в высших и средних классах общества. Обыкновенно считают издателем «СПб. Вестника» Григорья Леонтьевича Брайко, чиновника Коллегии иностранных дат; но его имя встречается также в числе подписчиков (июньская кн. 1778 г. Стр. 496). В «Некрологе» Державина («Сын Отечества». 1816. 4.34. Стр. 76) сказано, что в «Вестнике» напечатано и несколько прозаических пьес его, но каких, мы не знаем.

30. «Идиллия на маскараде, бывший в селе Александровском у князя Вяземского» (в собрание сочинений не вошла и, кажется, не была напечатана вовсе. Указана и отнесена к этому году в «Некрологе» Державина).

117. Описание это осталось в рукописи вместе с другими прозаическими статьями, которые Державин хотел напечатать, но не успел. Сочинений его вышло при нем всего пять частей, СПб., 1808-1816. В предисловии к первой части он сам говорит, что сочинения его «со временем и еще дополнятся, и несколькими частями вновь, прозою и стихами, приумножены быть могут».

118. В «Объяснениях» Львова (II, 10) сказано, что большой барельеф на камине изображал Истину, Человеколюбие и Совесть, которых Минерва вводит в храм Правосудия; на них сходит сияние и лучами поражает Злость и Ябеду. Барельеф этот был придуман приятелем Державина, Н. А. Львовым. Рашетт, почетный профессор Берлинской Академии, был тогда модельным мастером Императорской фарфоровой фабрики (см. «Московские Ведомости», 1785 г., № 8).

119. Полковник Фалеев пользовался особенною доверенностью Потемкина и заведовал всею хозяйственною частью по устройству Черноморского флота (см. статьи Висковатова: «Сведения о Потемкине» в «Русском Вестнике» 1841 года).

120. Установившиеся домашние и общественные отношения и счастливая семейная жизнь сообщили новое направление литературному таланту Державина. С этого, собственно, времени начинается самостоятельная эпоха его поэтической деятельности и открывается целый ряд стихотворений, которыми обессмертилось его имя. В 1779 году Державин печатает их в том же «СПб. Вестнике», а именно:

31. В сентябре «Ода на смерть князя Мещерского», I, 152 (это первоначальная редакция, озаглавленная так: «Ода на смерть К. М. к...»).

32. В октябре «Ода ключ», 1, 182 (тоже первон. редакция; воспевается ключ в подмосковном селе Хераскова Гребеневе, где Державин, вероятно, был проездом из Казани в Петербург. Тогда только что вышла «Россияда», а за год перед тем Херасков назначен из директоров куратором Московского университета).

33. В декабре «Стихи на рождение в Севере порфирородного отрока декабря в 12 надесять день, в который солнце начинает возврат свой от зимы на лето». II, 9. Это уже третья редакция; первые две Державин сам уничтожил, будучи недоволен ими.

Кроме того, в февральской книжке «Вестника» этого года помещено собрание надписей, числом 16, которые, по вероятному предположению Я. К. Грота, все принадлежат Державину, так как одна из них вошла потом в собрание его сочинений, именно:

34. «К портрету кн. Кантемира». I. 703 (в «Вестнике» 2 стихами больше).

121. К этому 1780 году относятся следующие стихотворения Державина:

35. «Ода на всевысочайшее Ее Импер. Величества отсутствие из С.-Петербурга в белорусские губернии, во время открытия наместничества в столице сей и в небытность в оной их Имп. Высочеств»; сочиненная 1780 г., мая 20. I. 367 (напечатана тогда же в «СПб. Вестнике» в майской книжке. Тут же напечатаны две надписи и стихи: «На возвращение мое в Петербург», которые, по предположению Я. К. Грота, должны также принадлежать Державину).

36. «Ода к соседу моему господину N». I. 194 (в августовской книжке «СПб. Вестника»). Это первоначальная редакция известных стихов к курскому купцу и славному откупщику Мих. Сер. Голикову, впоследствии переделанных. Державин жил тогда на Сенной площади.

37. «Песенка» в 3 строфах, не вошедшая в собрания сочинений Державина, в той же августовской книжке «СПб. Вестника». Несомненная принадлежность ее Державину указана Я. К. Гротом. Вот первая строфа:

Цари! вы светом обладайте,
Мне не завидна ваша часть,
Сто крат мне лестнее, вы знайте,
Над нежным сердцем сладка власть.
Деритесь, славьтесь, устрашайте,
А я под тенью мирт пою.

38. «Счастливое семейство». I. 38. Подражание 127-му псалму (напечатано в первый раз в собрании сочинений). Державин написал эти стихи на обороте листа, на котором жена его нарисовала в силуэтах все семейство Александра Андреевича Ржевского. Ржевский (†1804) и первая жена его Александра Федотовна, сестра фельдмаршала Каменского, оба занимались литературою (см. «Словарь св. пис.», митр. Евгения).

39. «Ода Преложение 81-го псалма». I. 55. Это первоначальная, весьма еще слабая, редакция знаменитой обличительной пьесы «Властителям и судиям», которая впоследствии наделала столько хлопот Державину. Ноябрьская книжка «С. Вестника», где он поместил ее, была вновь перепечатана ради этих стихов; но выдранные листы уцелели в некоторых экземплярах, из которых один находится в библиотеке М. И. Лонгинова.

40. «Веер». 11. 136, анакреонтическая пьеса.

122. Алексей Иванович Васильев, неприятель Державина, впоследствии граф (1742-1807), был женат на кн. Варваре Сергеевне Урусовой (1751-1831), которая была двоюродной сестрою княгини Е. Н. Вяземской.

123. Кн. Никита Сергеевич Урусов, двоюродный брат княгини Вяземской, женат был на Прасковье Степановне Кологривовой, урожденной Ржевской. Может быть, отсюда знакомство и дружба Державина с Ржевскими.

К 1781 г. относятся следующие стихотворения Державина:

41. В генварской книжке «СПб, Вестника». «Ода на новый год». I. 420 (Державин описывает свои желания и восхваляет умеренность, из некоторых стихов видно, что он уже занимался одами «Бог» и «Фелица»).

42. «Дифирамб на выздоровление покровителя наук», сочинен 1781 г. I. 432 (напечатано в первый раз в «Собеседнике», 1783. Кн. I. В собраниях сочинений эти стихи названы «На выздоровление Мецената», то есть И. И. Шувалова. Хвалить Шувалова Державин мог совершенно бескорыстно, потому что временщик елизаветинских времен хотя и занимал место обер-камергера при дворе Екатерины, но вовсе не был в силе).

124. Это был опять родственник по жене. Мать Сергея Ивановича Вяземского (†1813), кн. Татьяна Даниловна, и мать генерал-прокурорши кн. Анна Даниловна Друцкая (последняя в первом браке Хераскова) были родные сестры.

125. В оригинале здесь пропущена сумма оброка с казенных крестьян.

126. От 1782 г. осталась только одна пьеса Державина, но это была «Фелица». I. 330, памятник столько же литературный, как и исторический. Она появилась в первой книжке «Собеседника любителей российского слова» (1783) под следующим заглавием:

43. «Ода к премудрой Киргиз-кайсацкой Царевне Фелице, писанная некоторым Татарским Мурзою, издавна поселившимся в Москве, а живущим по делам своим в Санкт-Петербурге. Переведена с арабского языка 1782 года». В выноске было сказано: «Хотя имя сочинителя нам и не известно, но известно нам то, что сия ода точно сочинена на российском языке». Подробности о ее происхождении и напечатании изложены в «Объяснениях» Львова. См. также статью Я. К. Грота в «Современнике» 1845, № 11. «Фелица и Собеседник любителей русского слова». Кн. Дашкова в «Записках» своих говорит, что кн. Вяземский в каждой сатирической пьесе «Собеседника» видел намеки на себя и на свою жену. С этих пор начинается близкое знакомство Державина с кн. Дашковой, которой он был нужен, потому что стихи его составляли лучшее украшение «Собеседника». В 1783 г. он поместил там кроме прежних, вновь переделанных пьес («На выздоровление Мецената», «Ода на новый год», «К соседу моему Г...», «На смерть Мещерского», «На рождение порфирородного отрока», «На отсутствие Ее Величества в Белоруссию», «Успокоенное неверие», «Ключ»), следующие вновь написанные пьесы:

44. «Благодарность к Фелице». I. 361 (во 2-й книжке):

Когда от должности случится
И мне свободный час иметь,
Я праздности оставлю узы,
Игры, беседы, суеты,
Тогда ко мне приидут музы,
И лирой возгласишься Ты.

45. «Ода великому боярину и воеводе Рашемыслу, писанная подражанием оде к Фелице 1783 году». I. 642 (в 6-й кн. «Собеседника»); написано, по просьбе кн. Дашковой, в похвалу Потемкина, с которым Державин тогда еще не был знаком. Подписано: «Сочинял 3...». Державин до сих пор еще не объявлял печатно своего имени ни под одним стихотворением, хотя после «Фелицы» имя его славилось повсюду.

В 1783 г. основана Российская Академия, под президентством кн. Дашковой, и в первом заседании 21 октября в числе членов видим Державина.

127. Графа Александра Романовича, брата кн. Дашковой и друга ее.

128. К 1784 г. относятся следующие стихотворения Державина:

46. «Ода на присоединение без военных действий к Российской державе Таврических и Кавказских областей или на учиненный договорами с Оттоманскою Портою мира 1784 года». I. 371. (Напечат. в XI кн. «Собеседника»; в собраниях озаглавлена «На приобретение Крыма». Написана без рифм, со следующим предисловием: «Господа издатели! Небезызвестно, что древние писали стихи свои без рифм, чему и новейшие лучшие авторы иностранные подражали и подражают. Для опыта, покажется ли и нашей почтенной публике сей образ на нашем языке стихотворства и можно ли продолжать оный, написана сия ода, которую, ежели будет достойна, прошу напечатать; пребываю и протчая»).

47. «Бог». I, I (в XIII кн. «Собеседника»). См. подробности у Львова.

48. «Видение Мурзы». I. 374 (начата еще 9 мая 1783; как показано в «Объяснениях» Львова; но напечатана не ранее 1791 г. в первой книжке «Московского журнала», изд. Карамзина. Последние два стиха принадлежат И. И. Дмитриеву).

Текст воспроизведен по изданию: Г. Р. Державин. Записки. М. Мысль. 2000