БАТЫРША

ПИСЬМО ЕЛИЗАВЕТЕ ПЕТРОВНЕ

ТЕКСТ ПИСЬМА В ПЕРЕВОДЕ НА РУССКИЙ ЯЗЫК

Славной, державной, ее величеству падишаху, покровительнице Русского государства, и прочая, и прочая, и прочая ^I .

Презренный [ее] раб, утонувший в море мятежа, излагает и изъясняет, по каким причинам и [вследствие] каких пороков в Оренбургской губернии ^II происходили бунтовщические и мятежные происшествия, возникшие через него в таком виде:

Я, бедный раб ³⁰ Бахадур-Шах Али-улы ^III, по получении образования, около полутора лет прожил в Тайнинской волости, в ауле ^IV муллы Илша ³¹, [занимаясь] обучением. Также, [занимаясь] обучением, прожил я около 4 лет в Исетской провинции, в ауле старшины Муслима ³². Затем, вернувшись к себе на родину, около 6 лет прожил в команде ^V Яныша, в ауле Карыш ^VI. В упомянутых деревнях я жил, имамствуя, содержа медресе, обучая мальчиков, предписывая мирянам то, что установлено, и удерживая [их] от того, что запрещено, таким образом: «О правоверные! Исполняйте повеления аллаха и соблюдайте его заповеди, ибо создавшим нас из небытия в бытие и даровавшим нам в изобилии все блага является наш аллах. Также обяжитесь [исполнять] и сунну пророка, ибо он — глава нашей веры. Будьте непоколебимыми [последователями] учений и наших имамов, ибо они наследники пророков и, проявляя рвение в религиозных делах, являются нашими наставниками на пути веры». А также: «О правоверные! Повинуйтесь падишаху нашего времени и его наместникам, облеченным степенями, так как они являются опорой наших мирских и религиозных дел и служат причиной тому, что мы проводим время в безопасности и невредимости». И: «О правоверные! Упомянутые приказания для нас обязательны в аятах Корана, так как аллах (да возвеличится слава его!) повелел в своем священном писании: «Повинуйтесь богу, повинуйтесь посланнику сему и тем из вас, которые имеют власть» ³³. [72] Приведенные в вышеупомянутом стихе «имеющие власть», суть: имамы — основоположники [веро] учения, падишахи — владетели государства и наместники — облеченные степенями».

И больше того: нами по мере возможности давались всякие наставления, решения и устрашения [если они требовались] по способу, предписанному в наших книгах, беспристрастно и правдиво. И миряне принимали душой и сердцем упомянутые наставления, заявляя, «слушаемся и повинуемся» ³⁴. Однако, хотя жизнь шла по вышеупомянутому порядку, среди населения начали передаваться и появляться гнусные вести и вновь возникшие распутные дела, такие гнусные и распутные дела, что они, причиняя вред верованиям мирской [жизни] мусульман, приводят их в беспомощное и несчастное состояние ³⁵.

Одно из этих дел ³⁶ то, что архиереи русской церкви, или попы, и прочие наших братьев по вере, то есть правоверных мусульман, [живущих] по окраинам, то есть в Казанской, Оренбургской и Тобольской губерниях, переводят из веры ислама в русскую веру путем угроз, хитрости, запугивания и как только можно, путем принуждения ³⁷ и, при отвращении [со стороны] тех, составляли прошения, якобы с согласия и по желанию самих мусульман, и те прикладывали свои тaмги ^VII. Когда эти несчастные по причине такого вида насилий обращались к людям власти, излагая свое положение и прося о том, чтобы им остаться опять в вере ислама, а на угнетателей, чинящих беззаконие, направить правосудие, — тогда ни одно их слово не было услышано, и остались они во веки, вечные обиженными и обманутыми.

Ясаки и другие повинности совращенных с веры наложили на оставшихся мусульман. Так как эти мусульмане оставались непоколебимыми в своей вере, они считались презренными и, чтобы причинить стеснение и ущерб их вере и жизни, на них возложили небывалые в прежнем обете повинности ³⁸. [73]

А затем, запретив народу брать соль, как обычно, из сокровищницы всевышнего и всеславного бога — с гор и из озер, заставили покупать ^VIII в крепостях ³⁹. Несмотря на несогласие всех, от мала до велика, мусульман Оренбургской губернии, согласие 4-5 своевольных куштанов-старшин ⁴⁰, а не соблюдающих, как подобает, свою веру и не держащих совета с народом, записали как согласие населения всей губернии. А тех старшин, которые, заботясь о благе и спокойствии и держа совет со всеми мусульманами, были недовольны этим запретом ⁴¹, этих старшин заставляли писать [о таком] согласии, прикладывать руки и ставить свои тамги под этим согласием путем всякого рода хитростей, запугивания и притеснения ⁴², а их благословенного и безупречного ответа не послушали ⁴³. А ответ был такой: те старшины сказали: «О начальство! От ее величества падишаха пришел всемилостивейший указ: он был прочтен, и мы услышали: «О мои рабы! Если хотите брать соль с гор и из озер — берите, а если хотите, берите в крепостях». Вместе с этим указом пришел указ и от генерала ^IX; а он был прочтен, и мы услышали: «О люди! Вы будете брать соль в крепостях». Итак, мы по смыслу всемилостивейшего указа нашего падишаха, всем народом, от мала до велика в нашей команде, решили брать соль с гор и из озер. И не согласны брать в крепостях». Начальники не приняли такого их ответа, некоторых из них обругали, некоторым надавали пощечин, а некоторым вырвали бороды; некоторых они то забирали в крепость, то отпускали домой, то опять забирали и опять отпускали, еще раз забирали в крепость и отпускали домой, [и этим] изводили и чинили огорчения до тех пор, пока не обнаружатся за ними порочащие их деяния или слова, или какое-либо прекословие и тогда де они, устрашившись, будут согласны. Таким вот образом народ, [74] не будучи согласным, протянул одно лето ⁴⁴. Наконец, зимой из Оренбурга приехал в Уфу мирза ^X Кутлумет ⁴⁵ и, подкрепив приказ генерала ⁴⁶, приказал старшинам: «Согласитесь. В конце концов это так и будет, вы не обойдетесь без того, чтобы не брать соль в крепостях». Куштаны-старшины явились пособниками в этом деле и сказали: «Теперь вы довели до того, что вам вырвали бороды, и потом вас уличат в порочащих словах и делах, и тогда погубите свои головы. С начальниками что ли хотите тягаться? Согласитесь». Наконец, у тех старшин не осталось средств и сил терпеть, и они были вынуждены брать [соль] в крепостях ⁴⁷.

Затем — то, что угнетение начальников, находящихся в крепостях, перешло все границы, народ отчаялся в том, чтобы ездить в крепости за судебным решением и правосудием в каждом [нужном] случае ⁴⁸. Например, во времена 2 князей ⁴⁹, пребывавших в качестве начальников в Уфе и Челябинске, истцы и обвиняемые, ездившие к ним, кончали дела: некоторые — за 10, некоторые — за 30, а некоторые за 50 руб. ⁵⁰ Дела, которые можно закончить в один день, они с целью обогатиться затягивали на месяц, а дела, которые можно кончить в месяц, — на год ⁵¹. Также и некоторые волостные старшины, совершая безграничные злодеяния, ели народное добро ⁵², пьянствовали, рубили людей шашкой, отрубали [им] руки и чинили подобные этому неисчислимые жестокости. Однако люди власти, когда [от них] требовали решения, не обращали правосудия против этих злодеев.

Затем — то, что проезжающие по всем сторонам русские служилые [люди] чинили бесконечные притеснения, мучили, избивали, [75] брали поборы, совершали кражи, а также убивали тех, кто отказывался представлять подводы сверх указа, а также и то, что драгуны избивали до смерти людей, сопровождавших подводы, — могу ли перечислить все до конца ⁵³. Во всех краях и участках злодеяния перешли все границы. У несчастного населения не осталось возможности добиться справедливого суда, [на который] можно было бы положиться и [которому] можно было бы доверять ⁵⁴.

В то время, как народ вследствие упомянутых вновь возникших гнусных дел ⁵⁵ находился в состоянии ропота и негодования, начал распространяться среди простонародья слух, что башкиры Ногайской дороги ^XI готовят совершенно тайным образом боевое оружие, — аллах ведает для какой надобности ⁵⁶.

Немного спустя я, бедный, подумал, что в такого рода славном приготовлении, наверное, имеется сбой тайный смысл, и что я также должен разузнать эту тайну, — поехал я на Сибирскую дорогу в [76] Исетскую провинцию, под предлогом погостить в ауле старшины Муслима, где я раньше занимался обучением. Три лета уже прошло с тех пор, как они меня приглашали на лето в гости ⁵⁷. Население Муслимова аула, приняв мое пребывание в гостях за благоприятный случай, оказали мне почести и уважение и, пригласив ⁵⁸ из окрестных аулов мулл и других, устроили в своих летних аулах-кочевьях круг и одаривали народ разными благами и вещами ⁵⁹. Муллы и другие, заискивая и с лестью преклоняя колени передо мной, бедным задавали такие вопросы, какие были нужны для каждого ⁶⁰. Сей бедный раб, по мере наличия [знаний] в своей сокровищнице, радушно отвечал по [разным] наукам, наставляя на истинный путь и удовлетворяя их ⁶¹. И собрание народа, опьяненное кумысом, говорило слова радости, а также слова печали, вследствие обиды из-за упомянутых выше, недавно возникших беспорядков ⁶². Говорили, что не на кого [77] нам больше положиться, кроме бога. Остался [и] я в ожидании. Сверх этого ни о чем не говорили.

После того, как я пробыл в этом ауле около 10 дней, башкиры Салджугутской волости ^XII пригласили к себе в гости мещеряков. Мы, мещеряки, в числе 60-70 всадников поехали в Салджугутскую волость. Башкиры собрались из многих аулов, — муллы и простые люди, во множестве. Устроив круг, угощали народ кумысом ⁶³. Когда опьянение овладело народом, стали говорить много слов, то веселясь, то печалясь. И сказали: «Наложили запрет на употребляемую нами соль и на зверей, на которых мы охотились. Ах горе! Неверные-русские погубили многих наших братьев-мусульман в наших волостях, совратив их с веры и крестив. А также нет милости от наших начальников и от генерала. Бедствия и муки при этой царице стали нестерпимы. Может ли быть хуже того, когда совращают людей с правой веры, истинность которой они исповедуют и признают, в веру, истинности которой они не исповедуют и не признают? Ведь людям любого вероисповедания дорога [именно] своя вера». Некоторые говорили, что, по слухам, совращение с веры запрещено указом. Какая от того запрета нам польза, говорили другие, если не установится справедливый суд, такой, что когда наши мусульмане насильно обратили бы несколько человек русских в веру ислама и разорили бы церкви, тогда падишах проступки этих своих рабов-мусульман положил бы на одну чашу весов разума, а золотник справедливости на другую чашу и насколько проступки этих его рабов-мусульман перевесили бы золотник справедливости, настолько и подлежали бы они приговору и наказанию. Точно так же следовало бы поступить и тогда, когда падишаховы рабы-русские притесняют мусульман по поводу религии и разоряют мечети; следовало бы взвешивать по вышеупомянутому способу на весах разума золотником справедливости и выносить приговор и наказание, потому что мы все [являемся] рабами падишаха, душой и сердцем желаем здоровья нашему падишаху, все мы радуемся и гордимся полнотой его счастья и могущества и все мы при притеснениях, при раздорах и несчастье обращаемся с жалобой к нашему падишаху и прибегаем к его защите. Однако, если падишах не одинаково обращает взор милости на своих рабов, не наказывает злодеев, как подобает, и если он, презрительно относясь к своим подданным, потому что последние не состоят с ним в одной вере, чинит притеснения их вере и [78] мирским делам, то и любой, хоть и мало разумеющий, поймет, каково может быть [тут] последствие. Некоторые говорили, что государство, играющее со своими подданными и творящее злодеяние своим подчиненным, не дойдет до добра, и то, что входит в живую народную молву, не может быть попусту: в конце концов есть предел для таких злодеяний. Некоторые говорили, что зло от начальников и генералов; вы видите, этот проклятый, безрассудный генерал, желая доставить падишаху прибыль, быть у него в милости и заслужить [себе] великий чин, мутит и ставит в разные положения подвластный ему народ, заставляет принять на себя не подлежавшие ему по древнему уставу повинности, несогласие народа записывает как его согласие, заставляет [в этом] прикладывать тамги, всякими уловками чинит притеснения их вере и мирским делам, [чем] пробуждает [в народе] отвращение и вымыслы, т. е. наводит людей на дурные мысли о падишахе, отчуждает от него и служит причиной к их побегу. Недостаточно рассудительная масса впадает в размышление и подозрение относительно падишаха и думая, что все эти беспорядки и бедствия исходят от самого падишаха, помышляет о побеге ⁶⁴. Итак, этот проклятый ⁶⁵ и безрассудный генерал, пытаясь сделать что-то полезное и хорошее для падишаха, по своей глупости, придает ему имя угнетателя и мучителя, служит причиной к побегу подданных падишаха и выставляет падишаха среди его подданных, а также в других странах угнетателем и мучителем ⁶⁶. Предопределение бога — конец мира. Что мы можем делать помимо них: хотя они и злодеи, но наши дела в их руках. Если они представляют падишаху вора — правдивым, правдивого — вором, наше несогласие — согласием, то он все разрешает так, как они скажут. Ни о каких злодеяниях со стороны самого падишаха лично слухов нет, и если бы о наших делах правдиво докладывали бы падишаху, возможно, что все наши дела были бы хороши ⁶⁷.

Некоторые говорили: «Мы не называем падишаха злодеем, он — справедливый, однако, какая нам польза от его справедливости, находящейся у него за пазухой и не дошедшей до нас? Возможно ли, чтобы глаза человека не могли достигнуть того места, куда доходит рука? Вы видите, что у нас руки коротки, они дальше наших изгородей не доходят. Когда видим у себя во дворе ягненка с переломленной ногой, мы перевязываем [его]. Точно так же и мы — под властью падишаха, если бы [царица] действительно [79] по-падишахски разбирала [дела], то неужели ее глаза не дошли бы [до нас]? А не то мы своими руками, не простирающимися дальше наших домов, разве можем, помимо начальников и генералов, довести свои дела до падишаха?».

Некоторые говорили: «Мы с давних пор привыкли слышать и видеть, что известия о перешедших все границы злодеяниях начальников и об обидах [среди] населения до тех пор не дойдут до падишаха, пока с этими злодеями не будет сделано то, что они де-дают [с нами] ⁶⁸. Если они оскорбляют нашу веру, насильно обращают нас в свою веру, меняют повинности ^ХIII, которые мы несли по обязательству с прежними падишахами, и разоряют наше достояние и имущество ^ХIV, то какая бывает у нас злоба! Давайте и мы, оскорбив их веру, призовем в свою веру и разорим их имущество; тогда и наши вести дойдут до падишаха и суть наших дел будет разобрана с полнотой и со справедливостью. Испокон веков наши башкиры никогда не шевелились, пока не потерпели от русских притеснений. Испокон веку в подобных случаях от падишаха поступал всемилостивейший указ: «Мои рабы, башкиры! Вас жалую [милостью]. Преступники, чинившие вам злодеяния, умерли собачьей смертью. Вы у себя на родине живите в безопасности» ^ХV. Народ избавлялся от беспорядков, и родные края оставались в мире.

Некоторые говорили, что в сравнении с нашим положением, положение населения Ногайской дороги тяжелее; башкир, расположенных близко к Оренбургу, генерал с мирзой доводит до смерти ^ХVI. Все лето они по принуждению возили бревна, дранку и лубок на их [генерала и мирзы] дачи ⁶⁹. В этом округе знаменит и славен был Алдар ^ХVII, который метал стрелу без промаха и чья лошадь на землю не падывала ⁷⁰, до коих пор его племя будет терпеть угнетение неверных!

Некоторые говорили: эти беспорядки и тягости, чинимые неверными, башкир что ли не доняли или мещеряков? Да эта отрава у всех нас вот где сидит! После того, как нам как-нибудь удастся освободить наши головы, едва ли во второй раз вернемся под власть этого вероломного, неверного злодея: разве испытанные нами бедствия не являются для нас достаточным уроком?

И, помимо этого, рассказывали о всех новых и старых раздорах, которые происходили в командах отдельных старшин ^ХIX. Сходка закончилась. Все поднялись, наметили круг борьбы, устроили состязание борцов ⁷¹ и, по своим обычаям, стали раздавать подарки [80] богатырям. Мы простились и разъехались. Из разговоров присутствовавших на этой сходке настроение народа стало для меня более или менее ясным. После того я поехал в гости к старшине Муслиму; он расположился со своими людьми в 4-5 юртах, отдельно, в 20, приблизительно, верстах от общины своего аула. Он устроил угощение. Однако собрание было немноголюдным и ни о чем тайном разговоров не было. Под конец, находясь в уединении, я сказал старшине Муслиму: «О Муслим-ага ⁷². Каково настоящее время: добро ли возрастает изо дня в день или зло?» Он, нахмурив свое лицо, сказал: «О велинимет ⁷³. О чем спрашиваешь? Вашему священству известно, что от притеснения неверных у нас переломлен загривок; да переломит всевышний и их загривок, и да разрушит их надежды! Многих людей из моей команды ⁷⁴ [путем] хитростей и запугивания совратили с веры; и погубили много семейств из Салджугутской волости, также совратив и их с детьми с веры. Я состарился, силы мои истощились — исполнял повеления падишаха, служил, чтоб падишах был доволен. Проливая кровь, я посягал на души своих единоверцев ради покоя родины и благополучия нашего народа. Читались указы, что мещерякский народ верный ⁷⁵, а башкиры помилованы, и чтобы все они проживали на своих местах по древним своим обычаям. До сего времени наши единоверцы приходили к справедливости, и страна была спокойна; но в последнее время со стороны неверных козни не прекращаются, распри день за днем возрастают и в настоящее время открылись козни: оглашен указ о том, чтобы старшина Ильтабан ⁷⁶ со всей своей командой, оставив веру ислама, перешли бы в русскую веру, или же вернулись бы в прежнюю дедовскую свою веру ^ХХ — чувашскую; только всевышний знает, что может последовать за [такими] притеснениями со стороны неверных». Никаких разговоров о скрытых тайнах я не слышал ⁷⁷.

Затем погостил я в юрте есаула Мансура, находящейся [оттуда] в 60-70 верстах. Я его спрашивал «о переменчивости времен и об изменении обстоятельств» ⁷⁸. Он повторил некоторые слова старшины Муслима и сказал: «По желанию и падишаха я проливал кровь своих мусульман; не щадя своей души и идя навстречу стрелам и пикам, мужественно перенес многие раны: в конце концов «наши челны сели на мель» ⁷⁹ ; возможно ли исчерпать рассказом все [81] угнетения проклятых и вероломных. Окрестив моего работника, который мне должен был 80 рублей, они разорили мое имущество».

Около месяца я гостил среди мещеряков и через два месяца, в [середине] созвездия Девы ⁸⁰ вернулся в свой аул Карыш ⁸¹. Таким же образом по рассказам и сообщениям проезжих и местных людей стало для меня известным и ясным, что население Осинской и Казанской дорог переносит обиды и мучения упомянутым выше образом ⁸². Итак, по уяснении себе всего упомянутого, я пришел к такой мысли и разумению: если бы о подобном крайне стесненном положении этих рабов-мусульман было доведено лично до сведения ее величества падишаха, то она, как бы то ни было, разобрав [дело] со своей падишахской справедливостью и наказав как следует злодеев, одела бы своих несчастных и угнетенных рабов [жалованным] халатом милосердия и сострадания. Однако, чтобы довести [это] до ее величества падишаха, нужно очень многое: во-первых, необходимо, созвав народ и посоветовавшись, подобрать подходящих людей; [во-вторых], издержав большие средства, необходимо испрашивать разрешение и паспорты у начальников и генералов. Все это при настоящем положении невозможно, потому что, если население соберется, чтобы отобрать людей для отправки [их] к падишаху на испрашивание милости, то те злодеи-старшины и начальники, причислив нас к ворам, собравшимся для воровских замыслов, схватят [нас], превратят в колодников и подведут под гнев падишаха ⁸³, подобно тому, как при наложении на мещеряков ясака в размере 25, а на ясашных — 80 коп. ^ХХI, старшины были согласны, а простой народ против, не признавая это за указ падишаха; и когда народ собрался отобрать людей, чтобы пойти к падишаху и просить милости по поводу этого угнетения, то те злодеи — старшины и чиновники, причислив тех собравшихся людей к ворам, собравшимся с воровскими замыслами, схватили их, превратили в колодников и подвели под гнев ^XXII падишаха ⁸⁴. Таким образом, убедившись в невозможности ни при каких способах довести до сведения ее величества падишаха о крайне стесненном положении ея рабов и просить правосудия, я отказался от этой мысли ⁸⁵. [82]

После этого, я, бедный раб, твердо и доподлинно убедился, что мусульмане находятся во власти и под давлением вышеупомянутых, недавно возникших, гнусных безнравственных дел ⁸⁶. Также твердо и доподлинно убедился я, что последователи ислама недовольны этими делами и что эти дела недостойны того, чтобы быть ими довольным ⁸⁷. По сему случаю я перестал делать народу наставления, о которых упоминалось выше, о повиновении этим наместникам-злодеям, т. е. то, что я упоминал выше: «О правоверные! Повинуйтесь наместникам падишаха нашего времени, так как они являются опорой наших мирских и религиозных дел и служат причиной тому, что мы проводим время в безопасности и невредимости».

Я перестал делать такого рода наставления, потому что эти наместники не являлись опорой наших мирских и религиозных дел и не служили причиной тому, чтобы мы проводили время в безопасности и невредимости, а [наоборот] явились причиной расстройства наших мирских и религиозных дел. Я не находил в нашем шариате и в наших священных книгах формулы и основания для того, чтобы делать такие наставления: «О правоверные! Повинуйтесь наместникам падишаха нашего времени, если даже они прикажут вам отступить от веры ислама, разорить мечети и чинить вред вере и достоянию мусульман, не оказывая [им] никакого сопротивления, отступите от своей веры, разорите свои мечети и чините вред вере и достоянию мусульман» ⁸⁸.

Затем стал я выжидать, т. е. начал ждать, что будет известно и слышно по сторонам и окрестностям от проезжих и местных людей. В то же лето приехали [ко мне] из Кудейской волости ⁸⁹ двое башкир, один из которых сказал: «Я из команды старшины Шаганая, — имена и аулы их я не спрашивал, — едем по делам в Уранскую волость ⁹⁰ и заехали к твоему священству, чтобы выяснить по пути у тебя один вопрос [из шариата]. Задав мне один вопрос по наследственному имуществу, они хотели поскорее ехать. Я спросил их: «Какие вести слышны были в вашем пути, как поживает население у вас дома и о чем оно помышляет» ⁹¹. Они сказали: «О хазрет! ⁹² Кому же и говорить, если будем таиться от таких людей, как ты? Вот наше правдивое и верное слово: наши кудейцы, жители долины [83] реки Ай ⁹³, зауральцы и жители Ногайской дороги, снесясь между собой, решили: в силу нестерпимых мучений со стороны неверных и слабости [неверных] приготовить боевое оружие, чтобы отвратить этих неверных, отомстить им и добиться возмездия» ^XXIII. Я спросил: «Когда?». Они ответили, что время пока не определено, однако условились всем быть готовыми. Я спросил: «Вы едете в Уранскую волость ⁹⁴ с вестями?» — «Нет, — ответили они, — едем по своим торговым делам», — и уехали.

После этого вернулся к себе домой из Каргалы с обучения в медресе ахуна Абдуссаляма ^ХХIV мулла Абдуссаттар [аула старшины Сулеймана ^ХXV, чтобы повидаться со своей матерью и родными. В то же время он, зайдя ко мне, задал мне несколько вопросов по сложным для богословов темам и получил ответы. При этом я спросил его: «Эй, мулла Абдуссаттар! Приехал ты с дальних краев, из Оренбурга, расскажи-ка, что слышал и что узнал?» Мулла Абдуссаттар сказал: «Среди общины Каргалы были разговоры о том, что башкирские общины совещались и объединились, должно быть, в скором времени поднимутся». «Слышал я, — говорил он далее, — от одного-двух людей, от добрых людей в Каргалы, что переводчик Якуп сказал им тайно и с условием сохранить эту тайну следующее: «Молитвы правоверных, если аллаху угодно, приемлемы. Слышны вести о том, что страны ислама помогут иешним мусульманам; возможно, что это непременно осуществится: вести о жалобах здешних мусульман на притеснения их веры и жизни, а также о том, что со стороны русского падишаха, властвующего над ними, не оказывается им никакой справедливости и милости, и о том, что многих мусульман коварством и насилиями совращают с веры и губят, — многократно доведены до сведения правителей и султанов мусульманских стран». И просил этот Якуп молить [об этом] бога ⁹⁵. «Какого мнения община Каргалы, что она говорит?» — спросил я. [На это] мулла Абдуссаттар ответил: «У мечети в Каргалы слышал я от седобородых стариков мнение: «Хорошо, коли [потом] народ не разорят» ⁹⁶. А молодежь, упражняясь в стрельбе из лука, приговаривала: «Мы вот так будем простреливать неверных и объединимся с башкирами» ⁹⁷. Расскажи-ка, какие еще вести имеешь?» — сказал я. Мулла Абдуссаттар говорил, что он, едучи в этот раз из [84] Оренбурга, расспрашивал мещеряков Казанской дороги, аулов Сафер и Тирме о том, как они поживают, те ответили, что будут на той стороне, которая окажется сильнее ⁹⁸. «Не знаешь ли в каком положении ваш старшина Сулейман?» — спросил я. Абдуссаттар ответил: «Со старшиной Сулейманом я виделся; подобно тебе и он все расспрашивал; все, что я рассказывал тебе, передал и ему». — «Что [на это] сказал Сулейман?» — спросил я. Абдуссаттар ответил, что Сулейман ничего не сказал; было много народу. «Что замышляют ваши мещеряки долины Танып? ⁹⁹ — спросил я. Абдуссаттар сказал, что он из Оренбурга приехал только 10 дней тому назад, о состоянии и замыслах народа не знает; однако от своих односельчан слышал, как у мечети говорили, и старшина Сулейман говорил, «если люди леса и степи ¹⁰⁰, объединившись, поднимутся, то и нам никак невозможно не примкнуть: до каких-де пор ради вероломных неверных будем проливать кровь между своими мусульманами» ¹⁰¹. — «Скоро ли ты вернешься в Каргалы?» — спросил я. «Дней 5-6 еще пробуду», — сказал он. — «Старайся узнать, — сказал я, — положение и слухи со всех сторон; однако сам не вступай в разговор, а внимательно прислушивайся к словам других и обо всем, что узнаешь, по возможности с большой осторожностью передавай мне» ¹⁰² — «Если угодно аллаху всевышнему», — сказал он, простился и ушел ¹⁰³.

Затем, в то же лето, [также] и осенью и зимой, со всех сторон ко мне заезжали люди: некоторые проездом, чтобы повидаться [со мной], а некоторые по возникавшим у них делам, чтобы получить на них разъяснения, как и до этого, тем же порядком приезжали за разъяснениями всяких вопросов [шариата] — одни с [85] расстояния одного дня пути, а другие — 2-3 дней ¹⁰⁴. При расспросах подобным образом приезжающие люди дали мне знать, что они все готовы подняться следующим летом, когда лошади подкормятся зеленой травой ^ХXVI. И среди мещеряков пошел клич: «Если окрестные башкиры поднимутся, то и мы поднимемся».

Потом, зимою, в силу указа из Уфимской крепости, затребовали меня и старшину Шерифа Ирехтинской волости ¹⁰⁵, по выбору, в Уранскую волость, в аул, называемый Урта, в 3 днях пути от нашего аула, чтобы произвести по правилам [священной] книги раздел наследства старшины Султука между наследниками. В этой Уранской волости ¹⁰⁶ прожил я 6 дней, разбирая [дело] о наследственном имуществе и ходя по гостям. Там бывало много делового и бездельного люда для того, чтобы посмотреть на собрание ученых [богословов] и получить наставления и поучения. Выпивая вина и меда, они пьянели, веселились и вели разные беседы. Они сказали: «Люди нашей лесной стороны, наши башкиры и прочие, весьма воинственные и искусные стрелки из лука. Наши Санайские луки ¹⁰⁷, ценою в 40-50 коп., лучше, чем 10-20-рублевые адрианопольские луки [луки-одирне] степных башкир, потому что, несмотря на любую жаркую погоду, после каждой стрельбы становятся они все крепче, выпущенные из них наши стрелы пробивают любого дикого зверя насквозь ¹⁰⁸. [Наши люди] столь искусны в ходьбе на лыжах, что убегающий в лесу дикий зверь [от них] не спасется; они перепрыгивают через встречающиеся по пути деревья, вышиной в лошадь; рысистая лошадь, идущая дорогой во всю рысь, не может догнать наших лыжников, бегущих по снегу. И в храбрости они таковы, что в сражении прошлых лет, когда к Тайнинскую волость прибыл русский полк в 1000 человек и устроил укрепление из телег, чтобы напасть [86] на Гайн [инскую волость] ¹⁰⁹, тогда наши гайнинцы, около 400 человек, вооруженные стрелами и пиками, напав на русских и заняв укрепление ¹¹⁰, перебили всех русских и забрали пушки: [только] после перемирия взяли-[те] свои пушки обратно ^ХXVII. Также и теперь гонения со стороны этих неверных перешли границы; аллах лучше знает, будущим летом, наверное, произойдут бои ¹¹¹.

Потом я вернулся домой. По прошествии приблизительно одного месяца взяли меня в Гиреевскую волость ¹¹² для раздела по вышеупомянутому способу наследственного имущества. И там я пробыл около 6-7 дней. Там говорили такие же речи, как и в Уранской волости ¹¹³.

Я, бедный раб, в вышеперечисленные тайные речи, произнесенные в вышеупомянутых собраниях ¹¹⁴, никак не вмешивался и услышанное мною в одном собрании в другом не рассказывал с тем, чтобы от распространения этих разговоров среди всяких несведущих людей не пошло бы дело на разлад. Однако приговаривал ¹¹⁵ бывало: «О правоверные! Если имеете всякого рода явные и тайные вести и [скрытые] мысли, то садитесь и рассказывайте» ¹¹⁶.

Затем, в ту же зиму, в созвездие Овна ¹¹⁷, приехал [ко мне] один башкир и передал мне письмо ^ХXVIII. Я спросил: «Кто ты и откуда?» — «Я — Исмагул, Ногайской дороги, Кальчирской волости», — ответил он. — «Куда едешь?» — «Еду по реке Ай» ¹¹⁸. — «От кого это письмо?» — «Когда прочтешь, тогда и узнаешь». Сломав печать, оттиснутую обыкновенною монетою ¹¹⁹, я прочел следующее: «От здешних знатных тамошним знатным». После приветствий уведомление, что просвещенным [богословам], блюстителям [закона], людям совершенства и ревнителям предписано [религией] и необходимо возвышать веру аллаха согласно его священному слову — «ревностно воюйте, жертвуя своим имуществом и жизнью» ¹²⁰, а также и тем, что воодушевляет правоверных согласно священному слову «поощряй [87] верующих к битве» ¹²¹, и предписано религией всем правоверным, которые, повинуясь, помнят всевышнее слово «повинуйтесь богу, повинуйтесь посланнику сему» ¹²². Затем объявляется, что понимать сей стих [Корана] начнут в конце созвездия Близнецов ¹²³, если будет угодно всевышнему богу. В подтверждение я приложил печать. Письмо заканчивается [изречением]: «Скажи: если вы любите бога, то последуйте мне, и бог будет вас любить» ¹²⁴.

Я сказал: «О, Исмагул. Из этого письма [это] не ясно: здесь ничьего имени нет. Кто тебе его дал?» — «Я писать не умею, — сказал он, — наш мулла с нашим писарем бывали в Оренбурге и, съездив туда 1-2 раза, отдали это письмо мне, чтобы передать тебе; от кого оно, не сказали, но говорили, что прочтет и сразу поймет, от кого это письмо». Подумав про себя, что это письмо, наверное, от ахунов или от подобных им начитанных в богословии людей [от простых людей не может быть такого красноречия и изящного изложения], я дал ему 5 коп., сказав, что это, мол, тебе на харчи в дороге. Он ушел ¹²⁵.

После этого, т. е. по уяснении мною всех этих обстоятельств, приступил я к составлению воззвания и призыва ^ХХIХ, т. е. наставительного и воодушевляющего письма о том, чтобы все наши единоверцы, увидав, как огонь злодеяний притеснителей, перешедший все границы, непреодолимо охватывая здания и постройки города нашей веры, почти разбивает и уничтожает и цитадель нашей веры, посовещались и объединились бы, чтобы затушив этот огонь, сохранить и привести достояние нашей веры в цветующее и возвышенное положение. Я, бедный раб, приступил к написанию упомянутого призывного и воодушевляющего письма, согласно толкованию наших [священных] книг для совершения тех дел, о которых совещались и пришли к соглашению. [88]

После этого много размышлял я о том, как хорошо было бы, если бы старшина Яныш был бы вместе [с нами] в этих тайных помышлениях: быть может, народ еще бы усилился. Однако доверять ему тайны я не осмелился, ввиду отсутствия между нами полной дружбы, т. е. ввиду того, что мы с ним внешне поддерживали дружбу, а втайне враждовали, по причине его злодеяний, — таких злодеяний, которых рассказом не исчерпаешь. Тем не менее не сказать в этой связи о некоторых [из них] не будет большим подвигом. Первое его злодеяние то, что он никогда не молился аллаху, совершив омовение. Затем то, что он вкупе с подобными себе злодеями-сотниками завел себе ежегодный обычай записывать в поход людей, очередь которых не дошла; эти записанные [в поход] забитые [люди], вручая по 2 рубля деньгами или какую-нибудь двухрублевую вещь, просят его: «О старшина, в этом году была не наша очередь». А старшина говорит им: «Откуда я знаю, ваши сотники записали [вас]; в таком случае вы укажите письменно лиц, очередь которых раньше вашей, а я сотникам прикажу, чтобы они оставили вас, записали бы в поход других». Таким путем, беря взятки, он записывает [некоторых] по 2-3 раза, а тех, кто не дает ему денег, отправляет в поход.

Далее, когда задерживают какого-нибудь вора, то он, взяв с того вора взятку, не заводит на него судебное дело и истца принуждает [идти] на мировую, а если тот не послушается, то [старшина], сыскав вымышленный повод для обвинения, приговаривает его к розгам ¹²⁶, а также, если у задержанного вора имеются незадержанные сообщники, то старшина, беря тайным образом с них взятку ¹²⁷, не обнаруживает их и не привлекает к суду.

Затем то, что [старшина] в своей ли команде или в других [местах], в аулах, которые он объезжает, захватывает путем принуждения и угроз какую-нибудь намеченную, бросающуюся в глаза красавицу с целью прелюбодеяния и живет с ней. Всякий раз, когда он собирается в объезд своей команды, люди его команды волей-неволей выполняют его, вошедшие в обычай, скверные правила, приготовив спиртные напитки, мед и женщину, намеченную [им] для разврата. Если со стороны мужей или родственников и других [близких] намеченной для разврата женщины последует несогласие и сопротивление, то он незамедлительно приговаривает их к розгам путем какой-нибудь хитрости, такой [например] хитрости: один из его же джигитов, которые во время попоек поют ему песни, а во время его развратных [забав] стоят на карауле, бьет перед ним челом в том, что де такой-то оскорбил меня или побил, а другой дает в этом свидетельское показание, после чего старшина тех [родственников [89] женщины] приговаривает к розгам. Видя такого рода злодеяния, никто не смеет пикнуть: волей-неволей делают по его желанию ¹²⁸.

Затем если ответчик, вызванный по челобитию истца, заявит: «Я не желаю судиться здесь, для разбора нашего дела по правилам [священной] книги передай его ахундам и муллам» ^ХXX, то [старшина] приговаривает [ответчика] к розгам; если же тот ответчик является человеком покрепче и познатней, — его он вынужденно направляет на суд по [священной] книге, но посылает [при этом] письмо ахундам и муллам: «Я, старшина Яныш, предлагаю вам, ахундам, по этому делу вынести такое-то решение», а свидетелям приказывает: «дайте такое-то показание» ¹²⁹. Те муллы по малодушию, боясь его грозного вида и его горячности, поступают по его приказанию, иначе попадают в какую-нибудь беду.

И ко мне, к бедному рабу, посылал он несколько человек, имеющих тяжбу, с письмом, предписывая выносить решение по его желанию. Однако я, бедный, завершал [дело] по шариату нашего пророка, не исполняя его приказания и не склоняясь ни в одну сторону. По этой причине, когда я был в его доме, он, обиженный и разгневанный, сказал: «Я в силу указа являюсь правителем над всей моей командой и над ахунами и муллами; все прежние ахуны и муллы исполняли мои приказания без возражений, подобно тому, как и я все приказания, поступающие от крепостных начальников, исполняю беспрекословно и безотлагательно. Почему же ты не исполняешь моего приказания, оказываешь сопротивление приказанию правителя, стоящего над тобой? Я сказал: «О старшина! Мои решения соответствуют предписанию шариата и предписанию указа, потому что всякие тяжущиеся люди для прекращения спора привозят ученым [богословам] указ из Оренбурга или из Уфы. В этих указах предписано, чтобы муллы вершили эти дела по своему шариату, не поддерживая ни одну из сторон. В указах и в наших [священных] книгах не предписано, чтобы мы вершили дела по своему желанию ¹³⁰. О старшина! Поскольку ты не знаешь шариата и [священной] книги и религиозные и шариатские дела, обязан направлять на рассмотрение ученых [богословов], почему же ты со своим невежественным умом выносишь неправильные и ложные решения, а ученых [богословов], знающих шариат, толкаешь на ложный путь. Если в наших [священных] книгах — прямой путь, то следует ли ступать на твой кривой путь?» После этого наши взаимные обиды еще более усилились. Однако внешне, на собраниях, при разговорах, мы были друзьями.

Я, бедный раб, говорю это не из хвастовства, а говорю [сущую] правду. Ввиду того, что я все споры прекращаю, вынося [90] справедливое решение, согласно предписанию наших [священных] книг, стоя твердо на нашем шариате, одинаково относясь к богатому и бедному, к другу и всякому другому, к родственнику и чужому, не беря никакой взятки и не склоняясь ни на одну сторону, ученые [богословы] и простонародье, весь народ пожелали поставить меня ахуном над населением Сибирской дороги вместо ахуна Ибрагима ^XXXI Однако старшина Яныш, ввиду того, что я не придерживаюсь его предписаний, не желая меня и, выбрав одного муллу, способного быть под его началом, составил письмо, заставил ученых [богословов] и прочих приложить руки и поставить свои тамги и отправил того муллу к двум ахунам в Оренбурге, чтобы ему было дано звание ахуна согласно правилам, по которым это звание в нашей религии предоставляется. Те ахуны, проверив знания того муллы, признали его недостойным звания ахуна и вернули его обратно ни с чем.

И после того ахуны, посоветовавшись между собой и признав, что среди ученых [богословов] того времени никто, кроме муллы Батырши, недостоин звания ахуна, составили летом, когда я ездил в гости в Исетскую провинцию, на мое, бедного раба, имя ахуновскую грамоту ¹³¹.

При таком положении [дел] появилось между старшиной Янышем и мною одно тайное дело, такое тайное дело, которое служило поводом и причиной [к тому, чтобы] открыть перед ним вышеупомянутые тайны. Суть этого тайного дела в том, что в ту же, упомянутую выше зиму, аллах знает лучше, в начале созвездия Овна или в начале созвездия Тельца ¹³² гостил в моем доме близкий мой родственник ¹³³, имам мечети старшины Яныша, мулла Исмагил Реджеп-улы. Во время полуденной молитвы мы, вдвоем, пошли в мечеть. Наедине у мечети он мне сказал: «О мулла Батырша! В эту свою последнюю поездку проведал я [в округе] реки Черемшан ¹³⁴, в доме своего тестя, об одном удивительно таинственном обстоятельстве, хочу тебе изложить. Я сказал: «Хорошо, изложите». — «Один мой старший шурин ¹³⁵ в Черемшане, — сказал мулла Исмагил, — говорил мне: о мой зять, мулла Исмагил! Я тебя ждал с сильным желанием и вести к тебе посылал по одному тайному обстоятельству: в крепости Булар имеется у меня закадычный друг русский, такой-то по имени. У этого моего друга имеется великое множество монет из чистого серебра с мусульманской надписью. И отпускает он этих денег мне и другим верным людям, которым может доверять свою тайну, в количестве, какое те пожелают, с таким условием: человек, получивший 10 пудов, после того, как использует их и превратит [91] в монету, возвращает ему 5 пудов монетой ¹³⁶ ; взявший 5 пудов — возвращает 2 ? пуда. И этот мой русский друг говорит мне, чтобы я посылал к нему всяких надежных и известных людей, «отпущу в любом количестве, с условием 5 на 10 и 1 на 2». И, говорит, что этих денег у него хватит как на его век, так и на век его сыновей, сколько бы они ни расходовали ¹³⁷. Теперь, о мой зять, мулла Исмагил. Признавая тебя надежным, задушевным другом, объявил я тебе эту тайну; если имеете желание, то теперь же везите с собой некоторое количество денег или ж съездите к себе домой и приезжайте, захватив с собой подходящих для себя надежных людей». Я сказал: «О мой шурин! В настоящее время со мной жена и дети, будет неудобно. Приеду снова, захватив 1-2 спутников». Тот мой шурин показал мне несколько монет, говоря, что, мол, вот такие деньги, величиною со старые серебряные деньги в один алтын, серебряные, с мусульманской надписью ¹³⁸. После того, как мулла Исмагил рассказал [мне] об этом у мечети, я спросил, рассказывал ли он про эту тайну еще кому-нибудь. Мулла Исмагил ответил: «Я рассказал старшине Янышу и старшине Сулейману, чтобы сделать вас сотоварищами в этом деле, больше никому не намерен рассказывать». «Что сказал Яныш?» — «Яныш очень обрадовался, — ответил мулла, — и сказал, что мы найдем для этого способы и уловки, как бы много ни было, расплавим их и превратим в серебряные рубли, а потом, обдумав, израсходуем по своему желанию». «Что сказал старшина Сулейман?» — «Старшина Сулейман, — ответил мулла Исмагил, — принял это радостно и сказал, что он уже осведомлен об этой тайне от Абдулманнафа и Идегея ¹³⁹ аула Кундашли ¹⁴⁰, они усердно стараются об этом деле». Затем виделся я с Абдулманнафом и разговаривал с ним; оказывается, он знает другого русского, который якобы пудами не отпускает, а отпускает получателям по 300-400 руб., с малой прибылью — так говорил Абдулманнаф. После этого мы вернулись из мечети домой. Я оказал ему честь как гостю. Он возвратился к себе домой.

После того, как я, бедный раб, услышал от муллы Исмагила упомянутую тайну, подумал, что теперь у меня со старшиной Янышем общее тайное дело и что под этим предлогом можно будет поговорить с ним и о тайнах народных. В это время день за днем среди народа росли разговоры и слухи: как только подкормят лошадей, так и поднимутся. Наступило лето. Земля просохла. Пришел указ старшине Янышу со своей командой спешно снарядиться — восстали башкиры Ногайской дороги — и выступить против них ^XXII.

Опасаясь, что в таком случае я, бедный раб, не успею переговорить со старшиной Янышем, пошел к старшине, которого застал [92] озабоченным и огорченным. На мои расспросы о делах и о новостях он рассказал то, что было упомянуто в указе, и добавил, что могут быть еще невесть какие случаи: со всех сторон ходят разные вести. Он приготовил чай, напоил меня чаем и после некоторой беседы я спросил: «Яныш-ага. Не предпринимаете ли что-нибудь в отношении тайного дела крепости Булар? Если бог позволит достигнуть цели, то я думаю, что это дело может быть доходным». — «Очень хорошо было бы», — ответил Яныш, — однако теперь, как видишь, мы озабочены большими беспорядками; если бог даст здоровье и вернемся из этого похода, тогда, если угодно будет богу, приложим к этому делу особую заботу и старание».

Затем я сказал: «Яныш-ага! Вам самим известно, что в результате перешедших все границы злодеяний и гонений со стороны злодеев и притеснителей русских наши мусульмане подвергаются всякого рода бедствиям и в силу своей беспомощности и бессилия перед угнетением их верований и жизни, подобны птицам, которые встрепенулись, чтобы улететь и скрыться от хищных беркутов. Вспомнив о подобном беспомощном положении наших несчастных мусульман и проявив к ним сострадание, не думаешь ли и не предполагаешь ли ты, дав совет и помощь, полезные для наших мусульман [нашей] веры и жизни, дать тем перешедшим все границы злодеям и угнетателям-русским отпор ¹⁴¹ и удержать их от злодеяний?» «О велинимет! — ответил Яныш, — все известно; знаем, что притеснения злодеев перешли все границы и день за днем усиливаются. И теперь вот нам запретили выделку кож дегтем, который в нашей стороне достается задаром или за малую цену, и заставили нас покупать в крепостях рыбий жир; вместо того, чтобы обойтись 1-2 рублями, мы расходуем теперь 10-20 рублей, — да и можно ли исчерпать рассказом [все] притеснения. То, что ты заработаешь, ест собака, а твою шею и спину ест вошь, — так говорится про положение, сходное с нашим. Нам и повернуться некуда — кругом огонь! ¹⁴² О хазрет! разобрать с полным рассудком положение подданных, выяснить, кто является угнетателем и кто угнетаемым и, учинив расправу над угнетателями, с полным рвением отомстить угнетателям за угнетенных подданных, излить на подданных дождь справедливости и сострадания, — да когда же это будет в таком государстве ¹⁴³, где ¹⁴⁴... — «От кого ты слышал?» — спросил я. «Рассказал... ¹⁴⁵, [93] — ответил он, — известный среди... или будем терпеливо надеяться: из года в год и изо дня в день передаются слухи о приходе войск из мусульманских стран. Если бог доведет [нас] до этой надежды, то и мы, если будет угодно богу, что-нибудь предпримем. Иначе если мы будем действовать с немногочисленными здешними мусульманами, то не сумеем оказать сопротивления неверным с их многочисленным, подобно сыпучему песку, войском и не найдем иного способа, кроме как покинуть свои жилища. Все тягости падут на нас ¹⁴⁶ ; башкирам ничего не будет, — услышав о чем-нибудь они мигом с женами и дочерьми забирают запасы месячной и годовой провизии и, сев на коней, быстро, как ветер, откочевывают. Поэтому, кажется, что терпение безопаснее. Будем терпеть».

«Если, — сказал я, — окружающее нас население лесов и степи, признав для себя божественным законом и обязательным проявить в этот день подвиг за свою веру и отомстить злодеям, оскорблявшим их веру и чинившим насилия, приступит к высокому подвигу, и если одни лишь мы, община мещеряков, останемся, то у нас не будет другого способа, кроме как покинуть наши жилища. Также не сумеем мы ¹⁴⁷ этому многочисленному люду мусульман ответить войною, ибо в наших [священных] книгах мы не найдем никакого основания и доказательства того, что проливать нам с ними кровь дозволено религией». — «Если наши мусульмане, — сказал Яныш, — таким образом, оказав подвиг за веру, укрепятся, то какая будет у нас надобность в прибытии войск с другой стороны ¹⁴⁸, в таком случае объединение [с ними] для нас будет безопасно и мы и присоединимся, не станем проливать крови друг друга. Однако, если в настоящее время такого положения нет, то надобно [нам] потерпеть». — «Надо говорить правду, — сказал я, — ваше положение походит на положение лисицы, у которой и хитрость дошла до конца и шерсти не осталось и которая кивает хвостом то направо, то налево в поисках спасения, когда ее нагоняет собака. В то время, когда вам следовало бы, заботясь о благоденствии страны, докладывать старшим о нуждах и потребностях народа и держаться твердо с мужеством и отвагой, вы для того, чтобы понравиться чиновникам, подобно распутным женщинам, [притворно] выставляя красивым свое некрасивое лицо, занимаетесь куштанством и, наталкивая народ на бедствия, вызываете в нем отвращение и смущение. В конце концов, желая быть двуликим, вы теряете уважение [к себе]. Правое и верное слово таково: если мы находимся под клятвенным обетом одного падишаха, т. е. если мы обязались навеки нести определенные повинности и, условившись о нашем безмятежном существовании, отдали свои головы на обет и на суд одного падишаха, и если этот падишах тверд и постоянен в своем обете, т. е. не подвергает изменениям и заменам положенных навеки этим обетом [94] повинностей и не накладывает на нас необязательных по этому обету дел, не разрывает условие нашего благополучия и никоим образом не нарушает данного [им] слова, то мы, по предписанию нашего шариата и нашей [священной] книги, а также согласно нашей клятве и условиям обязаны по божественному закону и должны жертвовать своими головами и жизнью на службе того, соблюдающего свой обет, падишаха, ни в коем случае не теряя свою верность.

Было бы безусловно запретным ¹⁴⁹ для нас быть преступными и мятежными в отношении такого, постоянного в своем обете и справедливого, падишаха тем, что мы, нарушая свою клятву и свои условия ради благополучия собственной нашей жизни, склонимся на сторону сильных армий, идущих извне и сильных воров, собравшихся в подвластной падишаху стране. Конечно и конечно — это было бы запретно ¹⁵⁰. Однако в настоящее время, когда возложенные на нас по древнему обету повинности сколько раз меняются и заменяются, сколько раз на нас накладываются тягости, не предусмотренные обетом и сколько раз чинятся притеснения в делах нашей веры, окончательно разрушено условие нашего взаимного благополучия. Безусловно, не осталось никакого благополучия и спокойствия в наших религиозных и мирских делах. Если так, то мы обязаны примкнуть и помочь своим единоверцам и постараться о возвышении нашей веры по способу, предписанному шариатом».

«О хазрет! — сказал Яныш, — нет никакого сомнения и возражения на справедливость твоих наставлений, они соответствуют нашим [священным] книгам и нашему рассудку. Однако и изречения стариков недалеки от книг. Я говорю тебе: потерпи! Стало быть, ты терпи, потому что теперь не наступило еще время, чтобы осуществить твои наставления, еще рановато. Не подобает делать [дело] не вовремя. Эти речи не говори в простонародье, они, как мухи, клонятся туда, откуда ветер. Остерегайся, как бы дело не повернулось к возмущению». — «Добро, — сказал я, — терпение — предписание наших [священных] книг, основа добродетелей. Прости [мне] мои речи. Счастливого пути» ¹⁵¹.

После этого, закончив составление вышеупомянутого воззвания, послал я своего ученика, по имени Исмагил, из Казанского уезда, с этим воззванием в Тайнинскую волость ¹⁵², дав ему наставление: «О, мулла Исмагил! Поезжай и доставь это письмо в Тайнинскую волость, вручи [его] наедине кому-нибудь и скажи тому человеку, что население степи проявляет усердие к предписанным в этом письме мероприятиям; вам также необходимо проявить усердие и действовать согласно этим предписаниям» ^XXXIII. Тот Исмагил отвез это послание и по возращении сказал: «Хазрет, я исполнил ваше приказание». [95]

После этого приехал [к ним] Тайнинской волости мулла Исхак ¹⁵³, с одним или двумя товарищами, — позабыл. Я и из нашего аула Бур- хан Мустафа-улы собрались к ним и мы беседовали наедине. Они заявили: «Наши жители леса, подчиненные Гайни[некой волости], все готовы. Послали нас к вашему священству, чтобы получить вести». — «Пока подождите, — сказал я, — съезжу в Оренбург, разузнаю о тамошних делах, а там обменяемся вестями, если будет угодно богу». Они уехали ¹⁵⁴.

Затем я пошел к писарю старшины Яныша Кузьме, чтобы получить паспорт для поездки в Оренбург. Соскоблив имена в старом паспорте, выправил он мне паспорт. Приготовил для меня перебродивший мед, мы вдвоем начали пить. Он поговорил о гонениях на мусульман и о том, что имеются сведения о прибытии из мусульманских стран войск, что тревога охватила стан русских ¹⁵⁵.

После этого поехал я в Оренбург. Дорогой остановился у яма бурзян, чтобы покормить лошадь.

День был жаркий. Сходив к речке, находящейся довольно далеко от яма, и совершив омовение ¹⁵⁶, я стал совершать намаз. В это время ко мне подъехали четыре башкирских всадника: лошади хорошие и платье богатое, двое из них пожилые, а двое — средних лет. Поздоровавшись и обменявшись рукопожатиями, они сказали: «Ты похож на муллу, кто ты?» — «Я из шакирдов, обучающихся в медресе, — ответил я, — [зовут меня] Ибн-Али». — «В медресе какого ученого учился?» — «В медресе муллы Батырши учился», — ответил я. — «Мулла Батырша и ахун Муртаза в добром ли здоровье?» — «Живут в таком же добром здоровье, как и вы сами видели», — ответил я. Пожелав также совершать намаз, они сошли с коней. «Из какой волости вы сами, — спросил я, — и по каким делам едете?» — «Мы бурзяне, ездим по старшинским делам», — ответили они. «Мы слышали, — сказал я, — что бурзяне все поголовно скрываются, каким образом вы остались?» — «Скрылись воры, — сказали они, — а мы, некоторое [количество людей], остались». — «Вы говорите воры, — сказал я, — что же они у вас украли?» — «Ничего у нас не украли: уехали, восстав против повелений падишаха». — «Против какого повеления падишаха они восстали?» ¹⁵⁷ — спросил я. [96] «Один начальник завода, вор и злодей, со своими товарищами обокрал и разграбил наше имущество, лишил нас земель и вод, которыми мы владели, насиловал наших жен и дочерей на глазах у нас и совершал блудодеяние. Не стерпев подобных притеснений и узнав, что все равно они обречены на смерть и больше им не выдержать, они убили этого управляющего с его товарищами и скрылись» ^XXXIV. — «Разве падишах дал позволение этому управляющему заводом совершать такие дела? Башкиры разве ушли, не повинуясь подобным повелениям падишаха? А теперь вы, оставшиеся, согласны отдать своих жен и дочерей на блудодеяния русских, считая это за повеление падишаха ¹⁵⁸. Бороды ваши побелели, по наружности вы люди хорошие, а умы ваши все еще не просветлели, слова ваши нехорошие», — сказал я ¹⁵⁹.

[На это] они ответили: «О друг, мулла Али! Говорить с тобой [откровенно] мы боялись. Теперь мы узнали, что в тебе имеются признаки совершенства ¹⁶⁰, стало быть, не следует скрывать [от тебя] тайну. О мулла Али! По поводу притеснений этого проклятого начальника завода народ наш несколько раз ходил к мирзе и генералу, но от них [нам] никакой пользы не было. Какая же может быть нам польза от этих мирзы и генерала, когда они сами замучили людей, расположенных ближе к Оренбургу своими сверх [общих] народу повинностями? Мы предполагали выступить совместно с населением всех 4 дорог, но не могли терпеть [дальше], мы не были в состоянии выдержать и полдня. Такая боязнь и бегство нашего народа, а также оставление наших прекрасных земель-и вод, подобных райским, которыми владели наши отцы и дети, произошли не от того, что мы не могли вынести падишахов почетный халат и его милости, а оттого, что мы были окружены со всех сторон огнем из- за притеснений злодеев и не в состоянии были выдержать не одного часа!»

«Эти ваши слова правдивы, — сказал я, — что же подумываете теперь вы — оставшиеся?» — «Бог знает лучше, — сказали они, — если народ восстанет, то хорошо, будем с ним, а если же не восстанет, то, в конце концов, нам все же придется восстать, потому что мы все равно, донося друг на друга, будем переловлены и истреблены. Хотя мы ничего воровского против падишаха и не замышляем, но то, что мы не выносим злодеяния притеснителей-русских, считают воровством. Русских, сколько бы они ни совершали злодеяний и воровства, «ворами» не обзывают. Сами видите, ни один из [97] пойманных наших не был выслушан [при допросе] и возвращен, все они гибнут под именем вора. Таким образом, надеясь на что, можем мы не скрываться? По нашему мнению, что бы ни случилось, — восстать, уповая на аллаха» ¹⁶¹. И они уехали ¹⁶².

Затем я приехал в Оренбург. Повидавшись с нашим благодетелем ахуном Ибрагимом, провел я с ним дня два в обсуждении некоторых необходимых вопросов [богословия] ^XXXV. Ахун Ибрагим [при этом] сказал и дал мне наставление: «Мулла Батырша, я на твое имя составил ахуновскую грамоту и, приложив свою печать, передал ее ахуну Абдуссаляму, чтобы он приложил руку и вручил вам. Просим вас принять это послание и, сбросив с себя свой джигитский вид, надлежит вам преобразиться в шейха» ¹⁶³. — «За то, что вы почтили меня, нижайшего, высоким духовным чином, да почтит вас аллах всевышний лицезрением его, — сказал я, — однако прошу вас не гневаться на то, что я откажусь, сейчас у меня нет желания». — «Мы сами после пришлем», — сказал он. «Хорошо, если угодно богу», — ответил я.

При нашем разговоре о положении народа он сказал: «дневные и ночные размышления и помыслы этого безрассудного ¹⁶⁴ генерала [клонятся к тому], чтобы повергнуть народ в бедствия и тягости и разорить [нашу] родину ¹⁶⁵. Сколько беспорядков обрушилось на народ во время этого глупца! Наконец, не имея силы терпеть [дальше], [люди] стали готовиться к бегству ¹⁶⁶.

Затем я поехал в Каргалы. Остановился я в доме муллы Абдуррахмана. Позвав упомянутого выше муллу Абдуссаттара [команды Сулеймана] из медресе ахуна Абдуссаляма, я имел с ним у мечети уединенную беседу. На мой вопрос: «Какие у тебя новости?» — он ответил, что каргалинцы отправили [своих людей] в поход с [таким] наставлением: «если башкиры окажутся сильнее и возьмут верх, то присоединитесь к ним. Если же окажутся слабее, то постарайтесь, чтобы они спаслись и не погибли ¹⁶⁷. Вы сами видите, как эти вероломные неверные творят безграничные злодеяния и собираются несправедливо проливать кровь наших мусульман». Однако сказал он: «Если переговоришь с велиниметом ¹⁶⁸, то лучше узнаешь о [98] правдивости этой вести». Я спросил: «Знаешь ли ты, что благодетель склонен проявить рвение в этом деле?» — «Бог знает лучше, я не ведаю, — ответил он, — однако, если все [население] проявляет подобное усердие, то едва ли велинимет не проявит [подобного же] рвения» ¹⁶⁹.

Затем мы с благодетелем ахунов Абдуссалямом дня два обсуждали необходимые вопросы по [священным] книгам и ходили по гостям. Однако не нашлось времени уединиться, чтобы переговорить с ним втайне.

Удовлетворившись тем, что я узнал от муллы Абдуссаттара, я, не задерживаясь далее, поехал к себе домой.

Затем в своем ауле встретился я, идя обратно из мечети ¹⁷⁰, с двумя молодыми людьми. Я спросил: «Куда идете?» Они ответили, что, пробыв в Зауралье ¹⁷¹, где занимались обучением, возвращаются к себе домой в Казанский уезд. На вопрос: какие новости имеете? они сказали, что башкиры и мещеряк [и] послали служилым людям, находящимся в Троицке, весть: «Пребывайте в крайней осторожности; не иначе, как народ скоро поднимется» ¹⁷². Я сказал: «С какой стороны народ начнет подниматься — [не] слыхали ли?» Они сказали, что этого они не знают, но башкиры готовы подняться не сегодня-завтра. Они ушли.

Затем приехали [ко мне] упомянутый выше Тайнинской волости мулла Исхак ¹⁷³ со своими 2 или 3 товарищами ¹⁷⁴. Я вместе с нашего аула Бурханом Мустафа-улы ¹⁷⁵ сошлись с этими гайнинцами и в уединенном месте вели с ними беседу. Они сказали: «О хазрет! Наш народ просит у вас несколько человек из местных мещеряков для верности и подкрепления» ¹⁷⁶. Я сказал: «Возвращайтесь домой, будьте готовы, — несколько человек пошлем, если всевышнему богу будет угодно». Они уехали.

После этого, послав своего ученика по имени Ибрагим, я пригласил [к себе] из аула Уруш Аликея, аула Мирасим Максута и того же аула — Урыскула ¹⁷⁷, а также аула Турна муллу Юсуфа. Они все [99] четверо приехали. Пришел также нашего аула Бурхан Мустафа-улы. У меня в доме мы повели беседу. Я им сказал: «Я вас пригласил вот за чем: садитесь на своих лучших коней и поезжайте в Гайну. Первым долгом повидайтесь с муллой Исхаком, а затем вместе с гайнинцами, подняв уранцев, ирехтинцев и гирейцев ¹⁷⁸, приведите их сюда ¹⁷⁹. После вашего прибытия, соединившись в таком [же] порядке с жителями долины Ай ¹⁸⁰, с кудейцами, со всеми [жителями] Сибирской дороги и со всеми нашими мусульманами, мы, моля всевышнего и славного бога о победе и помощи, какие бы неверные злодеи ни старались насильно и ненавистно совращать наших мусульман с нашей истинной веры, чтобы ввести [их в свою] ложную веру, и своими, перешедшими все границы, злодеяниями не вредили бы нашей вере и нашей жизни, окажем таким злодеям неверным сопротивление, дадим [им] отпор и проявим усердие, чтобы возвысить нашу веру». Они сказали: «За веру [мы готовы] пожертвовать своей душой, поедем к себе домой и будем наготове». А мулла Юсуф сказал: «Благодетель! Меня не посылайте в Гайну, пошлите в долину Ая, где я имею много знакомых мне людей» ¹⁸¹. Я сказал: «Хорошо». Они уехали обратно.

Затем пришел указ [о том], что население Ногайской дороги также поднялось и чтобы старшина Яныш, подняв свою команду, двинул бы [ее] на них. Народ охватила тревога, волей-неволей [все] стали вооружаться.

Желая услышать что-нибудь от своих односельчан, отправился я к дому Султана Акбалтыр-улы. Они со своим старшим братом Мустафой вдвоем стояли, прислонившись к изгороди, около дома Султана. «О чем беседуете?» — спросил я. «Мы давно уже слышим ¹⁸², — сказали они, — что гайнинцы поднимаются и направляются сюда. Если бы те стороны подошли, то мещеряки поголовно все поднялись бы» ¹⁸³. После этого Мустафа сказал, что наших отделяют [от других] и удерживают 3 — 4 человек, — старшина со своими сотниками. «Потерпите, — сказал я, — и достигнете [того, на что] надеетесь» ¹⁸⁴. Я ушел.

Затем народ собрался в поход. Жители аулов, расположенных позади нашего аула, пошли через него ¹⁸⁵. Приехав [ко мне], упомянутый выше аула Уруш Аликей ¹⁸⁶ сказал: «О хазрет! Меня записали [100] в поход и поставили над служилыми людьми сотником, ехать в Гайну не могу. Но, хазрет, не падай духом, лучше будет, если я, вместо того, чтобы ехать в Гайну, пойду в поход, потому что, как только станет слышно о восстании мусульман, я всех находящихся в своем подчинении людей немедленно приведу к вам, хазрет. Среди моих подчиненных нет никого, кто бы не слушался меня». — «Хорошо», — сказал я.

Среди населения распространился затем слух ¹⁸⁷, что все, отправившиеся в поход, выступили с единой тайной [мыслью]. Нашего аула Салих Муклай-улы говорил мне у мечети после намаза, что он своим односельчанам сказал, чтобы последние не воевали бы со своими мусульманами и не занимались бы самоуничтожением ¹⁸⁸.

А потом приехали ¹⁸⁹ упомянутые аула Мирасим Максут и Урыскул ¹⁹⁰ с тем, чтобы отправиться в Гайну. Придав к ним двух своих учеников, упомянутого выше Казанского уезда Исмагила и команды старшины Муслима Ахмара, мы с нашего аула Бурханом Мустафа-улы [предварительно] посовещавшись вдвоем, отправили, дав им наказ с тем, чтобы привести, по указанному выше порядку, гайнинцев и жителей смежных с Тайной местностей ^ХXXVI.

С тех пор прошло 9 дней. Никакие вести не поступали. Когда я находился в таком состоянии, что сердце у меня горело: ведь такая задержка имела какую-то причину, один человек доставил мне письмо. «От кого это письмо и кто ты?» — спросил я. Он ответил: «О хазрет! Нет тебе надобности знать, кто я и от кого это письмо. Ты примись за нужное тебе дело, изложенное в этом письме. Однако знай, что это по дружбе — от бураевцев». Он тут же уехал. Я прочел то письмо. Там было написано: «Имаму мусульман, его священству мулле Батырше ¹⁹¹ уведомление. Враги нашей веры — предатели, узнав про твое радение о вере ислама и про отправку тобой в Гайну 4 человек неоднократно посылали вслед за ними многих своих людей с тем, чтобы схватить их и укротить дух [народа] путем обмана и запугиваний. Однако, благодаря осведомлению и усердию посланных 4 человек, население, примыкающее к Тайнинской волости, получив известие, было готово подняться и присоединиться к гайнинцам на пути их следования, а также половина населения Тайнинской волости уже поднялась. В этот момент посланные этими предателями люди, прибыв туда, заявили, что они приехали изловить воров и что [нигде] у населения воровских замыслов нет и в силу непрерывной отправки одних людей на других дух у населения упал: народ разделился на две части, и были случаи убийства ^ХXXVII. Бог ведает, какие события еще будут. О, как хорошо бы было, если вы послали бы много людей ¹⁹² на подмогу народу, а также [101] и при себе имели бы людей ¹⁹³. Эти безбожники и предатели намереваются в эту ночь погубить вас: спешно и бдительно принимайте меры к спасению себя самого». [На этом письмо] кончалось.

После этого всю ту ночь я не спал, будучи огорченным ¹⁹⁴ : таково, значит, предопределение великого и всевышнего бога. Рассвело. Я увидел, что вокруг моего дома собралась полная улица народу, около 150 человек, вооруженных и наготове. Меня охватил страх: среди такого множества народа, наверное, имеются и враждебные мне люди. В таком стесненном положении не пришлось мне, признав и наставив народ, привлечь его на свою сторону. По необходимости, уповая на одного бога, я со своей семьей и учениками, забрав свое вооружение, 6 саадаков и одну пику, прошел через весь народ. На расстоянии 6 верст, пока мы не вошли в лес, они мирно провожали нас. Мы вошли в лес, а они вернулись обратно ^XXXVIII. Я понял, что среди того народа нет враждебных к нам людей.

После этого, к вечеру перед закатом, по следам наших коней догнало [нас] несколько человек. Я, взяв с собой двух своих учеников, вышел к ним навстречу, намереваясь побеседовать и уговорить их. Из них один предатель ¹⁹⁵, крича на нас, вознамерился выстрелить в меня из ружья. Он прицелился. Я [быстро] напав на него, выпустил стрелу. Моя стрела пробила его насквозь ниже его ушей. Он свалился навзничь. Остальные сказали: «Хазрет, в нас не стреляй». Я воздержался. Они отъехали.

После этого мы оставались в этом лесу около 10 дней, ожидая, как изменится (настроение) народа и какие новости мы узнаем В течение этих 10 дней [мимо нас] ежедневно проезжали люди, громко разговаривая между собой. Иногда мы отскакивали в сторону при виде их приближения к нам, а иногда они сами, увидев нас, отъезжали в сторону. Из такого поведения мы поняли, что народу не удалось объединиться, чтобы проявить свое усердие за веру, что они с войском разыскивают нас и что, однако, войска ничего плохого против нас не замышляют.

Затем мы, отъехав на расстояние одного дня пути, вошли в речной лес, где пробыли около 25-ти дней. Черемисы-лесники ¹⁹⁶ иногда по 5, а иногда по 10-ти человек, подходя к нам, постоянно сворачивали в сторону, не вступая в переговоры с нами. Однажды нечаянно они вошли к нам. В разговоре они сказали: «Уходите подальше, много людей [вас] разыскивает». Быть может, встретитесь с кем-нибудь враждебно настроенным, [тогда] и дружественно настроенные люди не сумеют оказать вам дружбу». Потом они уехали.

После этого мы, отъехав от того места на расстояние полдня пути, остановились в другой стороне того же леса. Ввиду того, что [102] мои люди доходили до голодной смерти, мы зарезали лошадь одного черемиса ¹⁹⁷, пасущуюся за лесом, и скормили ее нашей группе. Затем также, ввиду отсутствия у нас съестного, [некоторые] мои ученики отправились в наши края, чтобы раздобыть съестного ^ХХХIХ. Я же оставался в лесу со своей женой, детьми и 3-4 учениками, имея при себе 2 саадака. В это самое время подъехало [к нам] около 20-ти человек черемисов, вооруженных саадаками и [другим] оружием; они сказали: «Мы вас около месяца держали в своем лесу, не делая вам ничего плохого, не донося [о вас] вашим врагам. А вы делаете нам худое — зарезали нашу лошадь. Теперь мы боимся вас: вы будете убивать нас самих. Сдайте ваше оружие, а сами убирайтесь». Я сказал, что оплата лошади пусть будет за нами, но сами пусть к нам не подходят, будем стрелять ¹⁹⁸. Черемисы направили свои стрелы на меня, а я на черемисов, но они не осмеливались стрелять в меня ¹⁹⁹, а я в них, ввиду их множества. Так мы прошли по лесу расстояние около 2 верст. Я подумал, что в конце концов мне не удастся спасти свою семью от этих проклятых ²⁰⁰ и, стараясь спасти только свою голову, я сказал своей семье: «О, мои родные, свет моих очей, радость моего сердца! Вас и себя вручаю нашему создателю, прощайте». Сказав это, я и мой ученик Яхья убежали, а семью мою тут же поймали ^ХL.

Подобно птице, лишившейся своих птенцов, будучи убит тоскою по своей семье, [ходил] я с опущенной головой, вознося бесконечно покорную мольбу: «Боже мой! Создатель всей вселенной, владетель всякого владения! Всякая беда, посланная тобою, — твой дар. Всякое твое деяние — премудрость. Ты предопределил мне такое бедствие и такое горе — слава тебе, господь мой, за всякий твой дар, я покорен всем твоим испытаниям».

Затем я впал в раздумье [о том], что эти бедствия и это разорение явились ввиду того, что при невозможности донести до [сведения] ее величества падишаха нужды и вопли народов, дожди справедливости, ниспосылаемые со стороны ее величества падишаха, не [могли] затушить огней великих злодеяний, [распространяемых] злодеями и способных сжечь [всю] страну. Все же при таком моем бедном и одиноком положении добраться до ее величества падишаха и известить ее добрым путем ²⁰¹ — невозможно. И подумал я, не покинуть ли мне это обиталище и не отправиться ли мне в страны ислама.

Да еще подумал я, что, если по моему пониманию и моим средствам и невозможно добраться до ее величества нашего падишаха, то, может быть, по предопределению бога, и будет возможно. После этого, со своим учеником муллой Яхьей, мы отправились в [103] Казанский уезд, намереваясь провести зиму, пребывая в мектебах и медресе, а летом, авось, всевышний бог доведет [нас] до нашей цели. Дойдя до команды Надира, мы встретились с людьми Казанского уезда и спросили: «Есть ли в вашем краю медресе и муллы?» Они ответили: «В этом году в наших местах прожить в медресе невозможно как паспортным, так и беспаспортным: проверки — строгие». Я, изнемогший и ошеломленный, сказал своему спутнику: «О мулла Яхья! Что будем делать, нам некуда [и] шагнуть». — «О хазрет! [Должно быть] предопределение бога таково: ²⁰² войдем в лес, ляжем на снег и погибнем от голода и стужи» — сказал Яхья. «Убивать себя самим запрещено нашим шариатом, — сказал я, — живая душа таит в себе надежду ²⁰³, не будем лишать себя надежды на милость всевышнего бога. Из-за строгих проверок ²⁰⁴ нам, конечно, не удастся провести зиму среди людей, будем просить по аулам Надира милостыню хлебом ²⁰⁵, выдавая себя за шакирдов ²⁰⁶ и, припрятав эти запасы в потайное место, проживем зиму».

Затем мы стали ходить по аулам Надира ^ХLI из дома в дом и просить хлеба и еды. Если спрашивали: «Вы — шакирды какого [медресе] ?» Мы отвечали, что являемся шакирдами самого главного в их команде имама ²⁰⁷ — муллы Абдуррахмана. Забрав наши запасы, добытые нами в аулах ²⁰⁸, и открыв половую доску в сенях мечети, расположенной в старом ауле ²⁰⁹ Надира, мы выкопали себе яму, где бы можно было нам сидеть и лежать, а верх от нее мы прикрыли. Питаясь нашими запасами и снегом, не показываясь людям и оставаясь незамеченными и молясь всевышнему богу, провели мы зиму. В теплые осенние дни люди посещали мечеть, а в зимние холода никогда не ходили.

[Однажды] в один из таких осенних дней пришедшие в мечеть люди говорили между собой у мечети, что старшину Юсуфа вызвал к себе начальник Бугульмы, очевидно, наговорили на него в связи с делом степных башкир. Некоторые [из беседующих] спросили: «По какому делу?» На что рассказывавшие ответили: «В этом году, когда мы были в походе, напали на нас 50 всадников-башкир, направив на нас свои пики, но доскакав до наших рядов, никого из нас [104] не подстрелили и не закололи ²¹⁰. А также и старшина Юсуф запретил нам стрелять и колоть их ²¹¹. Один-двое из нашей команды, подъехав к башкирам, начали было бить их пиками по головам и пытались связать их со словами: «Так вы воры!» Но старшина Юсуф не дал вязать. Тогда те [наши] люди сказали: «Эй, старшина! На тебя донесем начальству: ты заодно с ворами!» Старшина Юсуф ответил: «У меня [на это] ответ готов: я не боюсь ваших слов!» По этому поводу была довольно большая ссора. «Почему эти башкиры, бросившиеся [на всех] с такой храбростью и отвагой, воздержались от стрельбы и ударов?» — спросил другой ²¹². На это рассказывавший ответил: «У Юсуф-аги помимо явных караульных имелись еще люди, поставленные ради осторожности, чтобы давать сигналы ²¹³ башкирам, которые по своему незнанию могли иметь дурные намерения; по этим-то сигналам они и не стреляли и не кололи».

Потом, в теплые дни созвездия Тельца, опять начали ходить в мечеть. Мы, приоткрыв крышку нашей ямы, прислушивались с намерением услышать и узнать что-нибудь. Каждый день говорили только проповеди и поучения. Наконец, как-то завели беседу ²¹⁴ и сказали: «От множества интриг [со стороны] неверных мы потеряли терпенье. С тех пор, как мы знаем мирзу Кутлумета, ежегодно по несколько раз от него мы слышим, что для жителей Оренбургской губернии имеется множество милостей и много падишаховых всемилостивейших указов. Несчастный народ иногда, доверяя словам этого лгуна — старой свиньи ²¹⁵, иногда говорил со страстным желанием, что, может быть, беспомощное положение нас, рабов, дойдет до сведения нашего падишаха, и со стороны нашего падишаха последуют нам милости, будет у нас по древнему нашему обету благополучие и спокойствие в нашей жизни и в вере. Однако до сего дня ни одна капля милости не упала на нас; наоборт, мы со дня на день не [можем] освободиться от дождей насилия и проклятия. Наше положение походит на положение жителей ада во время страшного суда, когда они, увидя на небе появление черной тучи, страстно желают дождя, который прольется на них, затушит их огонь и утолит жажду: но из этой тучи начинают падать камни, и тогда их горе возрастает и иссякает надежда».

Затем, перенося неописуемые страдания ²¹⁶ от мучений голода, [105] жажды, холода, тесноты и мрака, дожили мы до лета, с признаком жизни в высохших костях. Однажды ночью мы вылезли из этого нашего обиталища. По-прежнему стали обходить аулы Надировой команды. Около месяца бродили мы с опухшим от голода телом, мы, выбившиеся из сил, тем, кто спрашивал нас, чьи мы шакирды, отвечали: «Шакирды медресе вашего имама ²¹⁷ — муллы Абдуррахмана». В таком положении мы ходили по людям до созвездия Девы.

За это упомянутое время я многократно пускал птицу моей мысли по равнине надежды и раскаяния,разыскивал пути упования и стоянки в этих двух равнинах: постараться ли мне довести о несчастном положении наших мусульман до ее величества нашего падишаха или же уйти мне [в другие страны], покинув эту юдоль? И еще размышлял я, что при подобном положении, с моим обликом мятежа и измены падишаху, едва ли мои слова и объяснения будут приняты и я буду удостоен прощения ²¹⁸.

Да еще размышлял я, что три гнусных явления ²¹⁹ нанесли сердцу наших мусульман никогда не заживающие раны; пока не исчезнут и не будут устранены полностью и навсегда эти три явления, раны наших мусульман также не исчезнут и не будут устранены полностью и навсегда.

Одно из этих трех гнусных явлений то, что тем мусульманам, которые против своего желания и согласия с отвращением [к этому] оставили веру ислама и перешли в русскую веру, а также подавали прошения под видом [своего] желания и согласия, не позволяется по-прежнему держаться ислама, а те злодеи, которые вызывали [это] отвращение, не были подвергнуты суду и наказанию: это явление не исчезло полностью.

Второе же из этих гнусных явлений то, что на наших мусульман накладывают необязательные по обетам и условиям древних наших падишахов повинности, как, например, повинности тех, которые с [106] отвращением [к этому] отошли от веры ислама; [эти повинности] перекладываются на остальных мусульман; на служилых мещеряков налагают по 25 коп. ясака, а ясак ясачных увеличивают, служилых мусульман ^ХLII, помимо воинской службы, принуждают нести обязанности «за две головы» ²²⁰. «За две головы» означает то, что ежегодно приходит указ, чтобы служилые люди выступали в поход, чтобы стоять на карауле в своих определенных на год местах. Служилые люди, согласно требованию этого указа, выступив в поход, несут караульную службу и, помимо караульных обязанностей, [предусмотренных] указом, принуждаются [выполнять] в течение всего лета всевозможные повинности: рубить бревна, тесать доски, драть дрань, рубить срубы ²²¹ и перевозить все это на своих лошадях, [которых] также берут и в подводы. В результате подобных притеснений их лошади погибают, а сами они, претерпевая всякие страдания и муки, возвращаются [домой] пешими и говорят, что ясашники, каждый за себя, несут повинности [одного] лопатника, а мы, помимо своих воинских повинностей, со своими лошадьми выполняем работу за две головы ²²² столько, сколько двое лопатников ²²³.

Третье же из этих гнусных явлений ²²⁴ то, что соляную сокровищницу, созданную всемогущим богом в горах и в озерах, сокровищницу, которую он шедро и милостиво даровал своим рабам без препятствий и сожалений и оставил открытой и свободной, скупо преградили для рабов всевышнего бога и заперли в крепостях ²²⁵. Таковы три гнусных явления, то есть те скверные дела, которые недавно возникли.

А также размышлял я о том, что эти, вновь появившиеся и упомянутые выше гнусности, тяготеют над нашими мусульманами уже несколько лет; наместники-злодеи эти свои поступки в отношении наших мусульман [признали] своей обязанностью [и] превратили в обычай. И все еще они, не отказываясь от этих своих обычаев, стараются претворить это в жизнь.

Итак, если у злодеев-победителей есть рвение, то когда же поднимется и окрепнет наше рвение, чтобы достичь своих желаний? — подумал я.

После описанных выше подобных размышлений сказал я птице своей мысли: «Покружившись над равниной отчаяния и отвращения, ты увидела такие пути и такие стоянки: теперь покружись над равниной надежды и упования и расскажи обо всем, что увидишь» ²²⁶. [107]

И опять начал я размышлять: Аксаков и Люткин в Уфимской крепости ²²⁷, Петр Степанович ²²⁸ в Челябинской крепости были начальниками с таким беспредельным великодушием, что из страха перед их справедливостью и отвагой все подвластные им злодеи в крепостях и уездах воздерживались от злодеяний и, удовлетворив без отказа и безотлагательно требования обиженных, просили о прощении. В особенности весь народ, все знатные и простонародье безгранично восхваляли великодушие Аксакова: он, без внимания и пристрастия к богатству и чину богатых и чиновных злодеев, так арестовывал и укрощал их, что в городах все правители подъячие и другие, которые взятки брали, не смели брать ни одной полушки.

Угнетатели перестали ездить в города, так как их злодеяния и их куштанство были отвергнуты и отставлены, также и угнетаемые перестали [ездить}, так как их требования были приняты и удовлетворены. Таким образом, под благодатью старания тех правосудных народы начали жить и наслаждаться покоем и отдыхом, благодарили всевышнего бога за то, что он, ниспослав над нами тень такого облака милосердия, избавил нас от погоды злодеяний; молились также и за них ²²⁹, чтобы всемогущий удовлетворил их чаяния в земной и будущей жизни в тех размерах, в которых они хотят.

Если, благодаря усердию и рвению подвластных государству ее величества падишаха правосудных, народы приходят к такому равновесию, если ее величеству нашему падишаху сообщается о внутренних делах ее подданных и если ее величество наш падишах, вложив своим падишахским великодушием гром своей щедрости в облако справедливости, ниспошлет на своих подданных дождь милосердия, огни злодеяний в среде подданных разве не иссякли бы вполне и не улетучились бы и разве подданные не пришли бы к равновесию?

Да, справедливо, что они придут к равновесию, думал я далее, будут такими, как будто злодеи вовсе и не нарождались и не появлялись на свет.

Однако падишахи величественны и священны, то так же, как и при всякой дорогой и ценной вещи, около них имеются преграждающие, которые удерживают всякого, не имеющего случая. При всяком царе имеется колючая преграда, подобно тому, как хранителем золотой казны является дракон. Драгоценный жемчуг — на дне моря, а живая вода — во мраке; живая [же] вода по своей ценности и славе такая, что все мировые сокровища золота и серебра не [108] стоят и одной ее капли ²³⁰. Итак, и справедливость подобна этой воде, а падишахи подобны реке из живой воды, т. е. являются средоточием справедливости, благородные везиры, окружающие падишахов, подобны родникам живой воды, впадающим в реку живой воды, т. е. являются тем, что пополняет и усиливает реку справедливости, а окружающие [их] злодеи подобны тому мраку, что ограждает живую воду. Справедливо, что [везиры], быть может, дороже и благороднее живой воды, потому что [они] являются реками и родниками и справедливости, и милосердия, и великодушия. Если так, поскольку ценность и слава их будет выше и сильнее, то и препятствия к ним бывают выше и сильнее. А способы преодоления этих препятствий должны быть еще выше и сильнее.

Если так, думал я, то какими способами при таком моем скитальческом положении сумею я преодолеть тьму тех злодеев, и, добравшись до тех рек и родников правосудия и милосердия, утолю свою жажду ²³¹.

Так же думал я, что будучи в таком изменническом облике перед ее величеством падишахом, я сел на такой высокий корабль греха, что он послужит мне случаем [не хуже сильных и великих случаев], чтобы добраться до ее величества падишаха. И если я отправлюсь на этом корабле к ее величеству падишаху, то ни у кого не достанет силы, чтобы снять меня с этого судна, и, может быть, я, преодолев препятствия и тьму, доберусь до рек живой воды и до средоточия справедливости. И еще подумал я, что рабы различных религий под властью ее величества падишаха равны в своем рабстве. Несмотря на то, что все те рабы-злодеи в течение многих лет вызывали отвращение и принуждали наших мусульман к гнусным поступкам, хотя они в своем рабстве равны с нашими мусульманами, последние ничего подобного этим злодеям не чинили, терпели и надеялись: авось, когда-нибудь доведем до ее величества нашего падишаха о своем положении и найдем правосудие и милосердие; если же ее величество наш падишах, обследовав со своим падишахским великодушием своих поданных и узнав о различном положении, в котором ее подданные находятся, а также ознакомившись с [109] положением, в котором находимся мы, несчастные ее рабы, то мы избавимся от этих беспорядков ее правосудием и милосердием. Наконец, прошло много времени. Нам не удалось доложить о своем положении ее величеству нашему падишаху ввиду наличия препятствий; не подверглось наше положение и великодушному обследованию [со стороны] ее величества падишаха. Под конец, наши мусульмане, находясь в безвыходном положении и желая, во что бы то ни стало избавившись от злодеев, жить со своими семьями, детьми и всем своим поколением навеки вечные в своей правдивой вере, вознамерились высвободить свои головы. Их усилия освободить свои головы таким путем возникли не потому, что они отказывались повиноваться ее величеству нашему падишаху, не выдержав тяжести наложенных ее величеством нашим падишахом обязательных повинностей, а потому исключительно, что они в силу притеснений злодеев дошли до беспомощного состояния.

И если то обстоятельство, что эти несчастные рабы поднялись исключительно, чтобы избавить свои головы от притеснений злодеев, будет надлежащим образом доложено и доведено до сведения ее величества нашего падишаха, то неужели после этого ее величество наш падишах, обвинив этих несчастных своих рабов в том, что они не повинуясь всевозможным повелениям [в делах] веры и светской жизни [со стороны] наместников, имеющих над ними власть, и не соглашаясь [терпеть] их притеснения, вознамерились высвободить свои головы, подвергает их своей каре, а этих злодеев так же, по-старому, облечет властью над нашими мусульманами и сделает своих рабов-мусульман навсегда разочаровавшимися в ее величестве падишахе? Невероятно, чтобы живая вода иссякла навсегда и луч солнца погрузился во мрак.

Затем, думал я, что покаяние рабов перед всевышним богом является химией блаженства, потому что если рабы своию химию покаяния обратят на медь греха, то эта медь греха превратится в золото благости, как изрек всевышний аллах в своем священном слове: «эти — заменит аллах их дурные деяния добрыми» ²³², а падишахи суть тени аллаха. Несмоненно, всякая тень зависит от своего основания.

Итак, есть надежда: если мы, отказавшись от всех наших возмущений, обратимся к ее величеству нашему падишаху, то, наверное, она не лишит нас своей милости и прощения.

Пустив, таким образом, птицу своей мысли кружиться, и разведав пути и стоянки на равнине надежды и упования, я выбрал себе путь надежды и упования, т. е. [решил] понадеяться и вернуться, отказавшись от отчаяния и отвращения, т. е. от страха и безнадежности. И отбросив свою склонность к окружающему миру, возложил упование на ее величество нашего падишаха, да продлится ее царствование. И начал я сам себя увещевать, что прежде наши отцы и деды при всяких событиях не обращались за помощью к зарубежным странам, а, находя у современных им падишахов [110] правосудие и милосердие, провели свою жизнь с наслаждением в безопасности и благополучии и, передавая благословенные имена своих падишахов из уст в уста и из эпохи в эпоху и говоря о них, довели [их] вплоть до наших дней. Теперь и мы также, подобно нашим отцам и дедам, при бедствиях нашего времени обратимся к ее величеству нашему падишаху, прося о справедливости и милосердии, и проявим мужество для избавления от бедствий; а всех тех, кто питает к ее величеству нашему падишаху отвращение, добрыми советами призовем на сторону нашего падишаха, и благословенное имя ее величества нашего падишаха и славу о ее справедливости постараемся оповестить и разнести по всем странам света и по всем племенам. При совершении каждодневной пятикратной молитвы, утром и вечером, будем молиться за продолжительное царствование ее величества нашего падишаха ²³³ и за усиление ее власти.

После такого самонаставления посоветовались мы с моим спутником, муллой Яхьей: сегодня переночуем в ауле Бикаш, заберем наше съестное, припрятанное в кустарнике, — это будет нашим дорожным довольствием, — а на заре, выйдя в Казанский уезд, направимся к своей цели. С тем и пришли мы в аул Бикаш. Муллу Яхью послал я за продовольствием, лежащем в кустарнике, и за сеном для нашей лошади. Спустя приблизительно час, послышался крик: «Шакирд скрылся в кустах — не сумели поймать!» Услышав это, я подумал: не узнали ли они, кто мы и не собираются ли изловить нас, или же, обнаружив наше продовольствие, положенное в кустарник, не устроили ли они засаду, подозревая [нас] в воровстве? Как бы ни было, в конце концов выяснится, кто мы такие, — надо бежать. И я сбежал в лес. Таково было, должно быть, предопределение всевышнего бога: погрузился я в горе, — сколько раз мы делали попытки выйти в Казанский уезд и добраться до своей цели, не удалось, а под конец потерял я своего спутника, — печалился я.

Затем пришел я к мысли: вернусь-ка к себе на родину, явлюсь к старшине Сулейману и вместе с ним поеду в Уфимскую крепость, а оттуда поеду в Оренбург; есть надежда, что таким порядком я доберусь до ее величества нашего падишаха. После этого с такой мыслью ночью добрался до аула старшины Сулеймана. Однако я не знал, дома ли Сулейман или нет и кто у него мог находиться; поэтому я не решился пойти прямо в его дом. Направился я к дому некоего Иш-Назара, того же аула, чтобы расспросить о Сулеймане. Не входя в дом, спросил, дома ли Иш-Назар. Мне ответила какая- то женщина, что Иш-Назара дома нет, он — в степи с кочевкой, сено косит, завтра к вечеру вернется. «Кто ты такой и что у тебя за дело?» — спросила она. Я не ответил и ушел. Направился к мечети, [111] вошел в нее и, открыв доску от чердака, забрался наверх ²³⁴. «День здесь проведу, — подумал я, — а [завтра] вечером выйду и, расспросив у Иш-Назара о делах, пойду к Сулейману». Расположившись на чердаке мечети, я заснул. К вечеру, перед закатом солнца, проснулся. [У мечети] собралось много людей; они громко кричали: «Надо хорошенько поискать в мечети!» Я удивился: ведь никто не видел, как я сюда вошел, и мне не приходило на ум о недобром отношении к себе [со стороны] здешних мусульман. «Что за чудо?» — подумал я. Я посмотрел сверху, думая: если старшина Сулейман здесь, то поскорее спущусь и поговорю с ним; если же нет, то убегу. Сулеймана не оказалось. В это время они, открыв доску от чердака ²³⁵, увидели меня. «Здесь он!» — зашумели они. Я мигом бросился вниз и через окно мечети убежал. За мной бросилось человек 20, но не могли догнать и намного отстали. Увидел, что [на меня] скачут 5-6 человек вооруженных всадников. Увидев их, я повернулся к ним и направился к дому Сулеймана. Они оказались незнакомыми мне. Спросили: «Кто ты такой?» Я ответил: «Мусульманин». — «Кто ты?» — «Познакомимся в доме Сулеймана». Собралось много народа, вышел навстречу также и Сулейман. Он ввел меня в свой дом. Все люди узнали меня ^ХLIII. «О наш хазрет, наш велинимет, вождь нашей веры, светоч наших сердец. Мы не узнали тебя». И восклицая: «О предопределение бога! О тягость наших грехов!» — выражали они свою печаль. «Если я пойман, отдавшись на суд и приговор божий, то я не жалею», — сказал я. Если вам отпущена награда в 1000 рублей ^ХLIV и вы достигли своего желания, то почему же вы печалитесь и печалитесь только на словах?» Сулейман сказал: «О хазрет! Клянусь аллахом, мы не знали, что это ты, и не хотели делать тебе зла. У одного человека из нашего аула были разбиты ульи и выкраден мед; поэтому, когда весь аул был осмотрен и обыскан, я послал осмотреть в мечети. Видно, предопределение бога явилось причиной твоего пленения». После этого я сказал: «О старшина! Я тебе сообщаю, что я имею слово и дело, подлежащее непосредственной [передаче] ее величеству, нашему падишаху. Не найдя никакой возможности довести это мое слово и дело до ее величества, нашего падишаха, я пришел сюда к тебе для того, чтобы ты отвез бы меня в Уфимскую крепость по собственному моему желанию и по моей собственной воле. Однако я не знал, дома ты или нет и что за люди у тебя в доме. Поэтому я не осмелился прямо прийти к тебе в дом. Думая провести день в мечети, а вечером, разведав о тебе у Иш-Назара, пойти к тебе, я забрался на чердак мечети и заснул. Мир нашел меня на чердаке мечети. Не видя тебя среди них, я убежал, чтобы потом добровольно прийти к тебе и объявиться. Решение всевышнего, видно, таково, чтобы [я] не мог спастись от них. Теперь наша убедительная просьба к вам, довести до сведения Уфимского приказа о том, каким образом я бежал и был пойман. [112] Точно так же и о том, как я, после моей поимки, объявил вам о подлежащих [передаче} ее величеству, нашему падишаху, слове и деле — [все это] полностью довели бы вы до сведения Уфимского Приказа».

Сулейман сказал: «Тому, кто вас поймает, назначено 1000 рублей. Если вы так нужны падишаху и если ваша поимка стала известна такому большому количеству людей, то я не в состоянии укрыть вас здесь; конечно, я вас отвезу в Уфу, где вы сами полнее изложите свое заявление». — «Я не прошу вас укрыть меня, — сказал я, — я желаю, однако, чтобы каждое дело делалось в свое время и в своем месте. Поскольку я объявил вам, что у меня есть слово и дело [непосредственно] к ее величеству, нашему падишаху, желая, чтобы вы довели об этом до сведения Уфимского Приказа, вы обязаны довести до сведения Уфимского Приказа без изменения о том, что было объявлено мною здесь».

После этого меня повезли в Уфу. Сопровождавшие меня в пути люди говорили, что гайнинцы чуть-чуть не успели, пришли с некоторым опозданием: «Если бы они успели вовремя подняться, то никто бы из нас [тоже] не остался. Мы не знали, что ты находишься здесь». Говорили они далее: «Мы тебя ждали с войсками стран ислама для поддержки наших мусульман».

Затем в пути, в ауле Курмаш, старшина Сулейман, удалив из клети караул, вошел и начал со мной наедине разговор: «Благодетель, не огорчайтесь; мы ничего плохого против тебя не имеем. О твоем прибытии в тот вечер и пребывании в течение целого дня в мечети без еды, в ожидании следующего вечера, о твоем вхождении ночью в мечеть я точно знал, согласно заявлению матери Иш-Назара ²³⁶ без сомнения, твое слово — правдивое. Однако не обижайтесь На то, что мы не объявляем о вашем заявлении. Поймавшему тебя назначено 1000 рублей вознаграждения. Итак, ты сам человек рассудительный. Нам нет никакой выгоды, если объявим, что ты сам явился. И тебе нет выгоды, потому что твое слово мы не можем выполнить, а также и потому, что необходимые [тебе] твои слова и без нашего объявления не останутся под ногами» ^XLV. — «Мы не думали, — сказал он далее, — что ты находишься здесь; мы думали, что ты находишься в странах ислама и проявляешь там свое рвение. Из моей команды Салимджан с Гайнуллой ушли, тому около 10 лет будет; они блаженствуют, как будто из ада попали в рай, ничего об их рвении не слышно. Мы думали, что, наконец, ты-то не будешь бездействовать! О хазрет! Не бойтесь, не оставляйте свою надежду! Ее величество, наш падишах, милосердна. Если доберетесь до ее величества нашего падишаха, то доведите до ее сведения о том, какие муки переживают мусульмане. Она [т. е. падишах] — рудники справедливости и милосердия, авось, не лишит вас своей милости».

То, что внешне он — человек, а внутренне — чужой, меня сильно огорчило; я промолчал, ничего не сказал.

После этого меня сдали в Уфу ^XLVI. Вышеуказанное свое заявление я объявил начальству. Потом меня отправили в Оренбург ²³⁷, из Оренбурга направили в эти края ^XLVII

В пути я заметил беспечность людей, сопровождающих меня. «Чем являться, — подумал я про себя, — без моего согласия и в подневольном виде, не лучше ли будет, если я, освободившись из рук этих [людей] и явившись по своему желанию и по своей воле, объявлю и изъясню ее величеству нашему падишаху о наших желаниях; такая явка будет соответствовать моему [прежнему] намерению и желанию». После чего я раздобыл молоток и нож. Приблизительно через 10 дней я сбил железные оковы с ног, а через 2 дня освободил свои руки от наручников. После этого я спрыгнул с телеги и убежал в лес. Отбежал на расстояние полета стрелы ²³⁸: передо мной было несколько открытых полян и большая река. Я подумал: «Это та река, которую я видел во сне, убежать невозможно». Я отказался от бегства и стал поджидать идущих за мной людей ^ХLVIII. Как бы я ни размышлял, какие бы меры я ни принимал, я не мог идти по своей мысли и рассуждению; так я пошел по предопределению всевышнего бога.

Столкнусь ли я, сей бедный раб, со временем разлива реки милосердия ее величества, нашего падишаха, или же со временем вспышки пламени ее гнева, — с такими думами, трясясь как в лихорадке, между страхом и упованием, преклоняет свою главу бедный раб перед ее величеством, своим падишахом. И творит молитвы. О боже вселенной, царь царей. Внуши свою милость и сострадание ее величеству, нашему падишаху, и ее щедрым везирам, такую совершенную милость, чтобы она осуществлялась в сем и будущем мире по мере их желаний, а также вложи в их благословенную душу милосердие и сострадание, — такие совершенные милосердие и сострадание, чтобы воздать всем желающим в просимых ими размерах, и чтобы слава о милосердии распространилась бы на весь мир. Аминь! О, отвечающий молящимся и любящий прибегающих [к нему]! ²³⁹ [114]

Ее императорскому величеству падишаху, покровительнице русского государства и прочая, и прочая.

Сей бедный раб, склонив свою голову между страхом погибели и надеждой на милость, сообщая и объявляя обо всем изложенном в настоящем доношении, желает ходатайствовать о милости, чтобы наш падишах, прибежище государства ²⁴⁰, не отвращая своего милостивого взора от сего бедного раба и своего сострадательного слуха от сообщенных им его речей, оказала бы милости своим рабам мусульманской веры вообще и мусульманам Оренбургской губернии в особенности путем:

1) устранения изложенных в послании трех бедствий, причиненных нашим мусульманам в силу коварства и ненависти злодеев, без позволения нашего падишаха, без согласия и желания наших мусульман и предоставления этим своим рабам-мусульманам свободы проживать по прежним обетам и в прежнем состоянии;

2) назначения в наши крепости вполне благонравных и справедливых начальников;

3) запрещения невежественным старшинам решать наши шариатские дела, повелев это исключительно нашим ахунам и ученым [богословам], решения которых допустимы [по мнению] этих ахунов;

4) раскрытия руки всепрощения для всех рабов, которые, потеряв терпение от перешедших всякие границы притеснений злодеев, отважились, держали совет и действовали, чтобы избавиться от этих злодеев и благополучно пребывать в своей вере, поскольку они не имели целью неповиновение и мятеж против ее величества, нашего падишаха, и поскольку они, в силу этих своих действий, были причислены к непокорным и к мятежникам; для всех своих рабов Оренбургской губернии, явных и скрытых, являющихся [лишь] по видимости мятежниками, в том числе и для сего своего раба;

5) крепкого и прочного привлечения к себе, в силу такого [115] полного воспрещения, надежду своих рабов, которые вследствие множества притеснений уже потеряли надежды ²⁴¹.

Однако слова сего раба без согласия наших мусульман внешне могут показаться неправдивыми, потому что и несогласные принуждались подавать заявления под видом согласных. Но правдивость моих слов может быть обнаружена и установлена следующим образом: если ее величество наш падишах, обратив [на нас] свой действительно милостивый взор, прикажет этим своим рабам, которые были насильно принуждены покинуть свою веру ислама и принять на себя несуществовавшие в древнем обете повинности и получили запрет на соль, которую брали из божественной сокровищницы, и насильно принуждены были подавать заявления под видом своего желания и согласия, чтобы всем им было милостиво повелено проживать по старым обетам и по своему желанию, а тем рабам, которые подали прошения по своему желанию, жить по их желанию; и если такую проверку произведут люди справедливые, без хитрости и без запугивания, а также искренне, не имея в душе ни крупинки грязи ²⁴² и не допуская в свою среду злодеев, то без сомнения и безусловно истина была бы установлена и выяснена. Тем самым огни волнений и негодования погаснут, и [рабы], воздав премногую хвалу справедливости и милосердию ее величества, нашего падишаха, будут молиться за продолжение ее могущества и за укрепление ее царства.

Комментарии

30. В III черновике доношения: самый низкий из рабов (л. 117 об.).

31. В переводе XVIII в.: Ильша.

32. В переводе XVIII в. отсутствует.

33. Цитата из Корана, сура IV, стих 62.

34. Во II черновике доношения: хотя миряне и убеждались душой и сердцем в правильности упомянутых наставлений, но от созвездия к созвездию, то есть из года в год, из месяца в месяц и изо дня в день они начали уклоняться и воздерживаться от их исполнения, чем дали понять, что они не имеют охоты [к ним] и возражают против них, и приводили некоторые случаи в качестве предлогов для такого рода действий (л. 117.).

35. В переводе XVIII в.: слух произошел, и открываться начали новые противные ведомости и вновь воспоследовавшие решительные такие дела, что вере магомеданской и спокойному сего света житию великое изнурение и невозможность воспоследовать может. В III черновике доношения: стало общеизвестно про гнусные вести и мерзкие происшествия, то есть про отвратительные вести и распутные дела, такие гнусности и мерзости, что они являются причиной и предлогом для отказа мирян, то есть для отказа их от принятия некоторых вышеупомянутых наставлений (л. 117 об.).

36. Во II черновике доношения: один из этих предлогов (л. 117.).

37. В переводе XVIII в.: насильством, нападками, лукавством и обманом. Во II черновике доношения: насильственно и принудительно (л. 117.).

38. Во II черновике доношения: чтобы вынудить и их отойти от своей веры, оказавшись не в силах [выполнять повинности]. Даже [среди] больших и [среди] простых людей стали говорить, что во времена прежних наших падишахов не совершались подобные притеснения и обиды и не нарушались подобным образом их обеты, а все это появилось только при этой нашей царице (л. 117). В III черновике эта фраза сохранена, но после нее имеется следующее добавление: отвратительность этого дела поймет любой мало-мальски разумный человек (л. 113.).

39. В III черновике приведен тот же текст, но с добавлением в конце следующих слов: в возмещение этого запрета с башкирских общин сняли выплачиваемые ими вроде того, как бы по прежнему обету, обязательные налоги  —  ясаки; также освободили и мещеряков от уплаты ясака по 25 коп. А эти ясаки вовсе не были предусмотрены прежним обетом, наоборот, их [прибавили] также насильственным путем [к другим ясакам] общин и начали взыскивать за два года раньше до восстания по случаю соляного запрета (л. 113.).

40. Куштан (коштан)  —  подхалим, ябедник, доносчик, сплетник, крючкотвор.

41. В III черновике доношения: С этим запрещением брать соль из сокровищницы бога не согласились ни башкиры, ни мещеряки, ни ясачники, ни лучшие, ни простые люди  —  [словом] все мусульмане. Лишь только некоторые злодеи-старшины, сговорившись со своими сотниками и не обращая внимания на советы и слова мирян, сошлись с подобными себе злодеями-чиновниками и дали письменное согласие, подписав и приложив тамги. Большинство же старшин и сотников, желающие для народа добра, благоденствия и облегчения, заботясь о благе родины, не согласились и отправили чиновникам, находящимся в крепостях, ответ с [выражением] недовольства против этого запрета (л. 113.).

42. В переводе XVIII в.: всякими удобовымышленными коварствами.

43. В IV черновике доношения: подобно этому они, также считая не выше собачьего воя и лая благословенный и безупречный ответ тех старшин, то есть ответ, что, мол, надо сообщить и объявить среди людей о справедливости и милости ее величества падишаха, [тем самым] свели на нет и скрыли справедливость и милость падишаха (105 об.).

44. В IV черновике доношения: Таким образом, пока прибегали к таким издевательствам и уловкам (л. 105 об.).

45. В переводе XVIII в.: Алексей Тевкелев, который ныне генерал-майор Кутлу-Мамед мирза.

46. В данном случае речь идет об Оренбургском губернаторе И. И. Неплюеве.

47. В III черновике доношения добавлено: недаром эти неурядицы из-за соляного запрета [вызвали] среди народа сильное возмущение и отвращение и большой шум. Все жалобно стонали и говорили друг другу: горе, горе! Что теперь мы будем делать, кому мы будем приносить жалобы, у кого просить правосудия. Старшие наши сделались безжалостными, а наши начальники злодеями и не давали идущему от падишаха дождю милосердия изливаться на нас. И теперь поехали бы к ее величеству падишаху, чтобы принести жалобу и испросить милосердия, справедливости и правосудия, но это невозможно, ибо когда же эти безжалостные злодеи-старшины и начальники допустят нас [до падишаха] и согласятся расстроить свои дела (л. III об.).

48. В IV черновике доношения добавлено: и терпели жестокие насилия от местных угнетателей (л. 105 об.).

49. В III черновике доношения: двух родных братьев князей (л. 111 об.).

50. В III черновике доношения: 50-60 руб. и столько, сколько только могли взять, разоряя тех и вводя в расход; богатые истратили на них свои богатства, бедные влезли в долги (л. 111 об.).

51. В III черновике доношения добавлено: И все же дела у многих остались незаконченными, и они стали выходить в уезд на мир. С ездивших за паспортом тоже брали по одному, [по два рубля], так что у народа исчезла всякая надежда ездить к ним за правосудием и справедливостью (л. 111 об.). В V черновике: тем не менее дела у многих истцов, понесших убытки и расходы, не закончились, и [они] стали выходить в уезд на мир (л. 118.).

52. В переводе XVIII в.: с народа взятки брали.

53. В III черновике доношения: Также к тем вышеупомянутым трем предлогам относится еще то, что разъезжающие по сторонам некоторые из русских служилых [людей] чинят народу бесконечные притеснения, мучают, избивают, берут поборы, расхищают их имущества и даже убивают людей. [Например] один русский начальник убил из команды Яныша Туктара, из аула Туктар, напоив его вином с отравой, за то, что он не представил подводу сверх указа. Также в дороге, во время сопровождения подводы, одного человека из аула Субай, команды Сулеймана, драгуны истязали и убили, —  могу ли перечислить все до конца. И вот даже в нашем пути, когда нас везли из Уфы в Оренбург, мы остановились ночевать около озера, называемого... (Далее в рукописи не разобрано одно слово). В это время [мимо нас] по большой дороге проезжал один башкир на телеге, запряженной тощей лошадью. Сам он ехал верхом, а жена его сидела в телеге. Когда он подъехал ближе к нам, русские подняли крик, а двое из них, сев на лошадей, стали догонять. Башкир же, настегивая лошадь кнутом, обратился в бегство, но так как лошадь у него была очень слабая и тощая, то один из тех двух русских догнал его и ударил его по спине около тридцати раз нагайкой. Сопровождающие же нас капитан и поручик, а также сотник караула уфимской крепости и все [другие] стали кричать и хохотать, ударяя руками по ляжкам, и ни у одного из них не было ни религиозной, ни человеческой жалости. И так этого несчастного башкира они подвергли большой беде и муке. И после этого, по этой же дороге, они много раз кричали: «Башкир, башкир!» Но так как я был сверху покрыт, то своими глазами всего этого видеть не мог. Затем между р. Сакмарой и Оренбургом встретился один татарин, который одной рукой вел свою лошадь, а другой нес ведро с водой. Драгуны, подойдя к нему, потребовали воды. Тот не дал, а те стали брать силой. Тогда татарин сказал: «Не отбирайте силой, я тоже, как и вы, нахожусь на службе у падишаха и никогда не останавливаю проезжающих. Вон [вода недалеко], около одной версты, спуститесь [и найдете]. Не отбирайте силой». Тогда драгуны впятером стали отнимать. Вода пролилась. Те начали бить нагайкой и, когда 4 раза ударили, татарин быстро вскочил на лошадь и убежал. Двое из драгун начали было догонять на некотором расстоянии, но не догнали, так как лошадь у татарина оказалась скакуном и не дала себя догнать. Оставшиеся здесь на месте глупцы хохотали громко, —  могу ли перечислить все до конца (л. 111.).

54. В IV черновике доношения: злодеяния и насилия перешли все границы, а у [людей], облеченных чинами, совершенно не осталось никакой справедливости. После этих слов в рукописи того же черновика имеется еще следующая зачеркнутая фраза: перед кем же могут столь несчастные мусульмане выражать свой ропот и добиваться правосудия (л. 105 об.).

55. В переводе XVIII в.: противных дел. В IV черновике доношения: распутных дел и понесенного им ущерба в его вере и в мирской жизни (л. 105 об.).

56. В III черновике доношения: вероятно, для того, чтобы, как говорили, быть готовыми к падишахской службе (л. 110 об.).

57. В III черновике доношения зачеркнуто и заменено следующими словами: и даже доехал до аула упомянутого старшины Муслима (л. 110 об.). Помимо этого и зачеркнутая часть черновика не вполне совпадает с окончательным текстом. Так последняя фраза, начинающаяся словами  —   три лета уже прошло с тех пор  —   передана также несколько в иной редакции: Я имел от них приглашение приехать в гости одним летом раньше, чем я бросил свою родину. Теперь с тех пор прошло уже три лета (л. 110 об.). В переводе XVIII в. начало этой последней фразы окончательного текста передано следующим образом: от сего дня ровно лето миновало.

58. В III черновике доношения после этого слова имеются следующие зачеркнутые места: гости, будучи возбуждены под действием вкусного напитка  —  кумыса и пения поэтов с приятными голосами, развеселились (л. 110 об.).

59. В переводе XVIII в.: разными кушаньями.

60. В III черновике доношения после этого слова имеется следующее зачеркнутое место: задавали вопросы из [области] богослужения, житейского законоведения, комментариев Корана, преданий о поступках и изречениях Мухаммеда, [арабской] грамматики и синтаксиса (л. 110 об.).

61. В III черновике доношения после этого слова имеется следующее зачеркнутое место: мое ожидание заключалось в том, что я хотел выяснить, как именно думает и отзывается народ об этих секретных тайнах, то есть о подготовке оружия в окрестностях; однако об этом не говорили ни слова, а лишь только рассказывали с огорчением о своих жизненных притеснениях. А через некоторое время уже начали говорить: «В результате своих роковых грехов умножились бедствия и несчастия, победили злодеи, запретили брать соль, читали указ, призывающий продавать всякий двухкопеечный предмет только в городе, и мы изнемогали от несения тяжелых трудов, налагаемых на нас сверх обязательных повинностей. Кроме соли, запретили также охотиться и иметь торговлю между собой. Если мы захотим пойти на охоту, обязаны взять паспорт, подарив за это рубль или больше. В определенном месте и в определенное время ходим с русскими вместе. Обессилив свою лошадь и износив шубы, возвращаемся [домой] голыми. Вместо получения пользы несем убытки. Всякий двухкопеечный предмет обязаны продавать и покупать только в городе (л. 110 об.).

62. В IV черновике доношения добавлено: ежегодно приходит указ, чтобы служилые люди выступали в поход. Выступавших же в поход наших людей, помимо несения караульной обязанности, принуждают выполнять в течение всего лета, со своими лошадьми и в своих одеждах, разные сверх указные повинности. А некоторых, задерживая месяцами и пригоняя их лошадей в подводы и на другие работы, доводят до изнеможения, [в результате чего] у многих лошади погибают, [а сами] возвращаются пешими. Наша религиозная и мирская жизнь стеснена. Если двое спорящих людей едут в город (за разрешением] спора, их заставляют нести много расходов, убытков и входить в долги. Или же запугивая тем, что дело, дескать, твое тяжелое и рискуешь этим своей головой, заставляют отступить от своей веры. Задолжавших людей заставляют также креститься, и богатства состоятельных людей губят навеки. [Например], многих наших мещеряков и 10 домов наших башкир со всеми их семействами в соседней нам Салджугутской волости заставили отступить от своей веры. Одного вора, укравшего шубу, отправили в сопровождении сына попа к тобольскому архиерею и подвергнули разным насилиям... Далее в рукописи черновика приведены еще следующие зачеркнутые слова: положив в горячие печи (л. 110.).

63. В IV черновике доношения: Приготовив трапезу, пригласили гостей на угощение... После этих слов имеется еще следующий зачеркнутый текст: Несколько опьянев, певцы с хорошими голосами распевали песни; разговаривали обо всем и развеселились. Приняв мой приезд за благоприятный случай, ласково и покорно задавали вопросы из разных наук. Разбирались трудно разрешимые проблемы. Затем под влиянием опьянения от кумыса усилилися шум и крик. Начали разговаривать меж собой по 2, по 3, по 5 и по 10 человек, но ни одна группа не знала о том, что говорят в другой группе, а затем поднялся даже скандал, подобно тому, что бывает в пьяных компаниях (л. 110.).

64. В VI черновике доношения: отворачиилим от него лицо и помышляют о побеге (л. 118 об.).

65. В переводе XVIII в.: дьявол.

66. В переводе XVIII в.: государыню между своими подданными и другими государствами злословили.

67. В III черновике доношения: решение здешних начальников, буде они окажутся злодеями или справедливыми, [никогда] не нарушается. Если они представят вора  —  честным, а честного   —  вором, то так оно и будет. Как же после этого можно нам пойти с жалобами к ее величеству падишаху. Невольно мы должны сетовать с мольбой одному только аллаху [да возвеличится слава его!], ибо он только один знает все тайное и явное и только он является милостивейшим из всех милостивых, и возможно, что он преисполнит нас победой. Говоря так, они повиновались с отвращением и ненавистью (л. 111 об.).

68. В IV черновике доношения: пока они не будут отомщены и пока не будет с ними сделано то, что они делают [с нами] (л. 110.).

69. В IV черновике доношения: некоторые говорили  —  наше положение то же самое, что у населения Ногайской дороги: башкир, [расположенных] близко к Оренбургу, Хикимский (?) народ и других генерал с мирзою доводят до смерти, принуждая их, в ущерб своим участкам и деревьям, все лето возить бревна, дранки и лубок (л. 110.).

70. В рукописи: *** *** *** . В переводе XVIII в.: с себя стрелы не сметывал и лошадь его не падывала.

71. В IV черновике доношения добавлено: между мещеряками и башкирами (л. 112 об.).

72. Слово «ага» у татар, мишар и башкир употреблялось по отношению к старшим по возрасту для выражения особого почитания.

73. Велинимет  —  благодетель.

74. В IV черновике доношения: многих мещеряков из моей команды и моего дворового батрака, работающего по задолженности (л. 112 об.). Кроме того, после слова мещеряков в этом же черновике имеются следующие зачеркнутые слова: около 10-ти домов людей Салджугутской волости.

75. В рукописи: ***.

76. В переводе XVIII в.: Илкебан.

77. В IV черновике доношения: больше я не слышал (л. 112 об.).

78. Арабско-персидская стереотипная фраза, состоящая из двух рифмующихся частей.

79. Идиоматическое выражение: ****. В данном случае означает, что они попали в тупик, в безвыходное положение.

80. Дословно: в звезду Сунбуле. Звезда [созвездие] Сунбуле-Колосу соответствует созвездию Девы, т. е. августу месяцу.

81. В IV черновике доношения после этого слова имеется следующее зачеркнутое место: по пути туда и обратно, во всех собраниях и уединенных [беседах] слышал о народном гневе по случаю причиняемых за последнее время притеснений (л. 112 об.).

82. В IV черновике доношения: известно, что население Ногайской и Осинской дорог доведено до крайней степени бессилия от причиняемых им угнетений в вере и мирских делах (л. 112 об.).

83. В III черновике доношения: превратят в колодников и отправят как воров в ссылку, а там кто будет разбирать наши дела, кто будет знать нашу правоту и кто поверит нашим словам (л. 111 об.).

84. В III черновике доношения: забрали в плен, некоторых убили, а некоторых отправили в ссылку (л. 111 об.).

85. В IV черновике доношения добавлено: и потеряв всякую надежду, решил предать себя воле царя всех царей и творца всех миров, которому ясно всякое состояние каждого человека и ни одно дело которого не имеет в виду злодеяние, а всегда является состраданием, и все дела его премудры (л. 112 об.).

86. В переводе XVIII в.: гадких и нарушительных дел.

87. В III черновике доношения: В результате [этих гнусных дел] на языке знатных и простых стали говорить, что ни с какой стороны и ни от какого государства для нашей мирской жизни нет притеснения: только от злодеев-наместников, подвластных нашему падишаху (л. 111).

88. В V черновике доношения добавлено: И по сему случаю я непоколебимо продолжал делать |лишь те] наставления, которые предписаны в нашем шариате и в наших [священных] книгах  —  о том, чтобы жертвовать душой ради всевышнего бога, укреплять веру ислама и оказывать поддержку последователям ислама (л. 118.).

89. В переводе XVIII в.: из Кадибаевой волости.

90. В переводе XVIII в.: в деревню Оран.

91. В IV черновике доношения добавлено: Они сказали  —  «ничего [нового] нет. Я сказал: «От меня не скрывайте, скажите правду; зло я вам не сделаю, считайте меня своим и готовым пожертвовать свою душу ради веры ислама» (л. 112.).

92. Обращение к мулле (Ваше священство). В переводе XVIII в. —  господин наш.

93. В переводе XVIII в.: по реке Ию.

94. В переводе XVIII в.: Оранскую волость.

95. В IV черновике доношения после этого слова имеется следующее зачеркнутое место: Я сказал: «Ты сообщил весьма приятную весть; от кого ты это слышал? Кому Якуп рассказал? Или ты от велинимета ахуна что ли слышал?» Мулла Абдуссаттар ответил: «Я не от велинимета, а от других слышал», —  перечисляя их имена, которые я теперь уже забыл (л. 112.).

96. В IV черновике доношения: Мы из медресе на базар выходим по воскресеньям и четвергам, но не приобщаемся и не отваживаемся вступать в разговоры с видными людьми; однако слышал я от седобородых стариков [такое] мнение: «Хорошо бы, если [благополучно] утихли бы бунты и не разорился бы народ» (л. 112.).

97. В переводе XVIII в. отсутствует. В IV черновике доношения: А молодежь, упражняясь в стрельбе из лука, говорит: «Эх, поднялись бы и окрепли бы мусульмане, мы бы вот как перестреляли бы неверных»... Далее в рукописи черновика одно слово не разобрано (л. 112.).

98. В IV черновике доношения: Я спросил: «Встречался ли и разговаривал ли в пути с башкирами?» Он ответил: «Да встречался, но не разговаривал». Я спросил: «Еще какие вести имеешь?» Он ответил: «Они тоже очень интересовались новостями, и я им рассказал все то, что говорил и тебе, за исключением вести Якупа». Я спросил: «В каких аулах [интересовались новостями]?» Он ответил: «[Интересовались] мещеряки Казанской дороги, также в аулах Тирме и Сефер». Я спросил: «А что сами они замышляют?» Мулла Абдуссаттар сказал, что он расспрашивал мещеряков аула Тирме о том, как они будут поступать, если поднимутся башкирские общины; те ответили, что будут на той стороне, которая окажется сильнее, за что он [Абдуссаттар] упрекнул их так, что вы значит хвосты, на которые нельзя положиться [л. 115 об.]).

99. В рукописи: ****  —  Тануб.

100. Имеется в виду традиционное разделение башкир на жителей лесных (урман) и степных (ялан) районов.

101. В IV черновике доношения: если народы леса, а также вотяки и черемисы Тайнинского района, объединившись, поднимутся, то и мы не найдем [другого] средства: до каких же пор мы со своими мусульманами ради вероломных неверных будем истреблять друг друга (л. 115 об.).

102. В IV черновике доношения: передавай мне, и передавай мне, и передай ахунам и нашим велиниметам поклон (л. 115 об.).

103. В IV черновике доношения: «[хорошо], если угодно аллаху всевышнему», —  ответил он. Затем мулла Абдуссаттар спросил меня: «О, велинимет! О чем вы сами заботитесь, о том известите и меня». Я ответил: «Тайну души прежде, чем я... [в рукописи одно слово стерто) бог, а я пожертвую душу свою на путь справедливости». —   «Хвала тому богу, который дал нам возможность понять те тайны, которые не были поняты», —   сказал он, простился и ушел (л. 115 об).

104. В IV черновике доношения этому месту предшествует следующая фраза: После этого, в то же лето, также и осенью и зимой, стал я поджидать изо дня в день, что именно услышу и узнаю от людей, живущих в окрестностях, и от своих мешеряков. Кроме этого, в том же черновике вместо слов со всех сторон значится: из окрестностей, из долины Ая и из Кудейской лесной стороны (л. 115 об.).

105. В переводе XVIII в.: Иракинской волости.

106. В переводе XVIII в.: Оранской волости.

107. В рукописи: *** *** *** . В переводе XVIII в. слово *** оставлено без перевода, слово же *** переведено так же, как в настоящем тексте. Название луков санайскими, по-видимому, происходит от Чанайской (Санайской) волости башкир Казанской дороги. Откуда же идет несколько ниже приводимое их наименование адрианопольские, к сожалению, пока восстановить не удалось (см.: Д. Будагов. Словарь турецко-татарских наречий. S. V). Можно только добавить, что в фольклорных песнях о Салавате Юлаеве, по старой рукописи первой половины XIX в., слово эдюрнэ употребляется как синоним лука: **** **** , т. е. натягивая лук и не пуская стрелы.

108. В IV черновике доношения: потому что луки-эдерне в жаркие дни не пригодны для стрельбы более 20-30 раз, |а наши луки], несмотря на любую жаркую погоду, после каждой стрельбы становятся все крепче; выпущенные из них наши стрелы пробивают любого дикого зверя насквозь, а при стрельбе в белку и куницу, сидящих на ветках [деревьев], сваливают их с суком вместе (л. 115 об.). При буквальном переводе места: выпущенные из них наши стрелы пробивают любого зверя насквозь получается: выпущенные из них стрелы наши не застревают (доел.: не останавливаются) в любом звере.

109. В рукописи: на Гайну.

110. В рукописи: *** .

111. В IV черновике доношения: «люди нашей лесной страны по молодечеству не то, что люди степной стороны. Теперь ждем от одного [только] нашего бога, какие дни и какие события пошлет он нам». Из таких или подобных слов состояли их беседы (л. 115 об.).

112. В рукописи: ***** , что означает Гиреево.

113. В переводе XVIII в.: Оранской волости. Далее в IV черновике доношения имеется следующая фраза: и я вернулся к себе домой (л. 115 об.).

114. В рукописи: меджлис, что означает всякого рода собрание, начиная от парламента до частных пирушек.

115. В IV черновике доношения: Однако в тех случаях, когда в беседах не говорилось ни слова о тайнах, я старался, с целью изучения положения и вестей, возбудить [о них] разговор таким способом... (л. 115 об.).

116. В IV черновике доношения: то садитесь и рассказывайте, не подозревайте и не бойтесь меня, [ибо каждый] правоверный  —  зеркало другого правоверного (л. 115 об.).

117. В рукописи: Хамала (арабск.)  —   созвездие Овна, что соответствует марту месяцу.

118. В IV черновике доношения: Еду по реке Ай, по своим делам (л. 115 об.).

119. В переводе XVIII в.: монетою рупие.

120. Цитата из Корана: сура IX, стих 41. В переводе XVIII в. отсутствует.

121. Цитата из Корана: сура VIII, стих 66. В переводе XVIII в. отсутствует.

122. Цитата из Корана: сура IV, стих 62. В переводе XVIII в. отсутствует.

123. В рукописи Джауза  —   созвездие Близнецов, что соответствует маю месяцу. В переводе XVIII в. отсутствует.

124. Цитата из Корана: сура Ш, стих 29. Написано по-арабски среди текста в виде монограммы.

125. В IV черновике доношения: Некоторое время я размышлял, желая угадать человека, отправившего мне это письмо, и предполагал, что такое красноречиво и изящно изложенное письмо, вероятно, от весьма ученого, дальновидящего нашего учителя ахуна Абдуссаляма или от подобных ему начитанных больших людей нашего времени. Однако, думал я, оно написано не рукою ахуна Абдуссаляма, а слабою рукою человека, не учившегося [красиво] писать. [Затем] я сказал: «оказывается, ты вор... (в рукописи черновика стерто около 3 слов), надо этих стариков наказать». [Башкир] впал в отчаянье и, обняв мои ноги, сказал: «О, велинимет! Услышав твое благословенное имя и благое твое местопребывание, радуясь и жаждая видеть твое лицо, я пришел к тебе из далекой местности, подобно паломникам, которые жаждут видеть Каабу; не обижай меня, если даже и не примешь это письмо». Удивляясь его трусости, я сказал ему: «О, любезный! [не бойся], я ведь шучу». Он встал и обрадовался. «Мне все еще неизвестно, от кого это письмо и кто тебе его дал», —  спросил я [повторно]. «Наш мулла с нашим писарем бывали в Оренбурге и, съездив туда 1-2 раза, дали это письмо мне, чтобы передать тебе; от кого оно, не сказали, но сказали, что прочтет и сразу поймет, от кого оно», —  ответил он. Я дал ему 5 коп., сказав, что это, мол, тебе на харчи в дороге. Он ушел (л. 115.).

126. В переводе XVIII в.: сыскав какую ни есть причину, вместо вора на него вину налагает.

127. В IV черновике доношения: беря тайным образом с некоторых по 20 и с некоторых по 30 руб. (л. 115.).

128. В переводе XVIII в.: оной старшина, которые люди ему в том безпутстве помогали, во время блуда на карауле стоящие по научению ево тех женок на мужей и сродников просят, якобы они их били и бранили; а другой товарищ ево в том засвидетельствует, по которому свидетельствует напрасно бьет и мучит.

129. В IV черновике доношения: «Дайте такое-то показание», —  чтобы [таким путем] получить от истца [взятки] (л. 115.).

130. Дословно: по желанию сердца.

131. В переводе XVIII в.: и тако мне ахуном быть признали.

132. В IV черновике доношения: в конце ли созвездия Овна или в первых днях созвездия Тельца (л. 114). Созвездие Тельца (в рукописи: Савр) соответствует апрелю месяцу.

133. В IV черновике доношения после этого слова имеется следующее зачеркнутое место: и во всех случаях мой близкий закадычный друг (л. 114.).

134. В переводе XVIII в. добавлено: в Каинишевой деревне.

135. В IV черновике доношения добавлено: Субханкул (л. 114.).

136. Так в рукописи: ****  —  очевидно, русской серебряной монетой.

137. В IV черновике доношения добавлено: и говорит, что он многим отпускал по 5, по 6 пудов, но те обманули, не возвратив ему никакой монеты (л. 114.).

138. В IV черновике доношения: с не очень разборчивой мусульманской надписью (л. 114 об.).

139. В рукописи *** , что может быть опиской. Идигей же взят нами из перевода XVIII в.

140. В переводе XVIII в.: деревни Гюндешли.

141. В переводе XVIII в.: ответ.

142. В IV черновике доношения: все известно; в [этом] перешедшем от женщины к женщине государстве и в подвластной женщинам стране... (В рукописи черновика пропуск размером в половину строки) кругом нас огонь (л. 114 об.). В VII черновике доношения после этих слов имеется следующее зачеркнутое место: Среди нас происходит взаимное бодание так же, как коровы неудачного хозяйства бодаются между собою (л. 116.).

143. В переводе XVIII в.: о состоянии бедных рабов совершенно рассуждать, о злых и бедных надобно познать, и добрым рассуждением и старанием бедный народ от злых избавить, справедливость и милостивый дождь на бедный народ в такой империи когда допустить можно будет.

144. В рукописи далее следует незаполненное чистое место в 1/3 листа со следующей припиской на полях: В этом месте имеется такое слово, которое подлежит сообщить и открыть лично ее величеству падишаху без посредников.

145. В рукописи далее следуют незаполненные места размером в 1-2 слова.

146. Здесь имеются в виду мишари.

147. В IV черновике доношения добавлено: мещерякский народ, сопротивляясь (л. 114 об.).

148. Очевидно, в данном случае имеется в виду «прибытие войск» из зарубежных мусульманских стран.

149. В рукописи харам, что значит запрещенный Кораном и шариатом.

150. В переводе XVIII в. отсутствует.

151. В VI черновике доношения: Благополучно возвращайся из похода. И на этом распрощались (л. 118 об.).

152. В IV черновике доношения: я дал его переписать своему ученику, по имени Исмагил... Далее в рукописи оборвано, а затем послал его [Исмагила] с этим воззванием в Тайнинскую волость (л. 108.).

153. В IV черновике доношения добавлено: из аула Тюнгак Тайнинской волости (л. 108 об.).

154. В IV черновике доношения: чтобы получить вести и ваш приказ насчет времени начала восстания, также сообщить, что мы все готовы к вашему приказу, которого ждем с нетерпением... Далее в рукописи черновика стерто 3 слова. «Да укрепит всевышний бог вашу веру, пока подождите, —  сказал я, —  съезжу в Оренбург, проверю тамошнее положение путем личных переговоров, а потом поговорим, если будет угодно богу». Этот упомянутый Исхак приезжал [к нам] и до этого раза с одним человеком, по имени Кучук, чтобы обменяться вестями (л. 108).

155. В IV черновике доношения: о гонениях на мусульман и о подготовке их к восстанию, но теперь точно не помню сказанные слова. Он говорил, что... (Далее в рукописи черновика бумага крайне помята и стерто более 10 слов), если будет угодно богу, в стране русских будет большая тревога» (л. 108).

156. В переводе XVIII в.: подалее от того яма ради купанья и умыванья к реке пошел.

157. В IV черновике доношения: против какого повеления падишаха они восстали и какое они совершили воровство (л. 108).

158. В IV черновике доношения добавлено: те окаменели и замолчали... Далее в рукописи черновика оборвано одно слово (л. 108).

159. В IV черновике доношения добавлено: Наверное вы меня... (Далее в рукописи черновика оборвано несколько слов) ваши слова и скрываете свои истинные слова... (Далее в рукописи черновика вся бумага сильно измята и изорвана) всякий мусульманин является благодетелем другого мусульманина; считайте меня за своего. Далее в рукописи черновика имеется следующее зачеркнутое место: «О, друг, мулла Али! Ты говоришь правду, а мы не решаемся рассказывать [откровенно]. Население нашей стороны хочет выступить одновременно с населением 4 дорог, а о вашем буржанском народе говорили, что... Далее сильно измята бумага и 2 слова не поддаются чтению (л. 108).

160. В IV черновике доношения: истинного мусульманина (л. 108).

161. В IV черновике доношения: лучше восстать, уповая на аллаха (л. 108).

162. В IV черновике доношения: «Все население так же, как и вы, намерено восстать; надеемся, что с помощью аллаха мы достигнем своей цели», —  сказал я и мы с ними разошлись (л. 108).

163. В переводе XVIII в.: сложа с себя светский, приняв духовный сан.

164. В IV черновике доношения: проклятого и безрассудного (л. 108 об.).

165. В IV черновике доношения после этого слова имеется еще следующая зачеркнутая фраза: во время этого проклятого набавили ясаки (л. 108 об.).

166. Буквально: спрятать голову, скрыться. В переводе XVIII в.: ко освобождению главы своей ожидать начали.

167. В переводе XVIII в.: об избавлении и о недопущении их до победы постарайтесь. В IV черновике доношения после этого добавлено: Однако будьте очень осторожны, не давайте неверным смекнуть о вашем внутреннем положении... Далее в рукописи черновика оборвано одно слово и не проливайте кровь своих мусульман из-за неверных (л. 108 об.).

168. В переводе XVIII в. к этому слову на полях приписано: велиниметом ахунов и весьма ученых людей называют.

169. В IV черновике доношения: едва ли велинимет останется без ведома и не проявит [подобного же) рвения (л. 108 об.).

170. В IV черновике доношения добавлено: после намаза (л. 108 об.).

171. В переводе XVIII в.: за Аралом.

172. В IV черновике доношения этому месту предшествует следующая, опущенная в окончательной редакции часть текста: Я спросил: «Сколько лет пробыли, имеете ли доходы и заработки?». Они ответили: «Доходов не имеем, мы поехали туда зимой... (Далее в рукописи оборвано одно слово.) был беден»  —  «Почему же возвращаетесь до окончания срока паспорта?»   —  спросил я. «Распространилось много слухов, и мы решили вернуться, пока еще можно», —   ответили они (л. 108 об.).

173. В IV черновике доношения добавлено: аула Тюнгук (л. 108 об.).

174. В IV черновике доношения: 3 или 4 товарищами (л. 108 об.).

175. В IV черновике доношения добавлено: и своими учениками Ибрагимом и Исмагилом (л. 108 об.).

176. В IV черновике доношения: О, хазрет! Что предложите. Народ с нетерпением ждет вашего приказа и просит у вас несколько человек... (Далее в рукописи черновика оборвано.) местных мещеряков для верности и подкрепления (л. 108 об.). После слова хазрет, кроме того, имеются следующие зачеркнутые фразы: долго вы остались [в Оренбурге]; [за это время] мы приезжали к вам и, услышав о вашем отсутствии, [вернулись обратно]).

177. В переводе XVIII в.: Оразкула.

178. В переводе XVIII в.: Оранцев, Иракте и Гирейский народ.

179. В IV черновике доношения добавлено: так как они уже давно готовы (л. 108 об.).

180. В переводе XVIII в.: по реке Ию.

181. В IV черновике доношения: своих друзей и знакомых мне людей (л. 108 об.).

182. В IV черновике доношения после этого слова имеется следующая зачеркнутая фраза: и ждем, все еще не идут (л. 108 об.).

183. В IV черновике доношения добавлено: Но сказал ли это Султан Мустафа, это я забыл (л. 108 об.).

184. В IV черновике доношения добавлено: если богу будет угодно (л. 108 об.).

185. В IV черновике доношения добавлено: Когда я стоял, наблюдая [за шедшим] народом, прислонившись к изгороди, около своего дома, многие люди, все знакомые и незнакомые, прощались со мной рукопожатием и некоторые из них сказали: «О велинимет! Молитесь за нас, с этим своим оружием, мы, соединившись со своими мусульманами, произведем нападение и атаку на неверных» (л. 108 об.).

186. В переводе XVIII в.: деревни Урус Улкей.

187. В IV черновике доношения этому месту предшествует следующая фраза: Затем народ отправился в поход (л. 109 об.).

188. В IV черновике доношения добавлено: а соединились бы с нашими мусульманами (л. 109 об.).

189. В IV черновике доношения добавлено: ко мне в дом (л. 109 об.).

190. В переводе XVIII в.: Ороскул.

191. В переводе XVIII в.: мусульманскому попу мулле Батырше.

192. В IV черновике доношния добавлено: в 50-60 чел. (л. 109 об.).

193. В IV черновике доношения: при себе имели бы столько же или больше людей» (л. 109 об.).

194. В IV черновике доношения надписано над зачеркнутым: охваченный страхом (л. 109 об.).

195. В IV черновике доношения перед этим словом имеется следующее зачеркнутое добавление: по имени Хусейн (л. 109 об.).

196. Дословно: владельцы леса. В IV черновике доношения —  черемисы, приезжающие на рубку леса (л 109 об.).

197. В переводе XVIII в.: мещеряка.

198. В IV черновике доношения: Вашу лошадь мы не зарезали, близко не подходите, будем стрелять. Из имеющихся в наших руках 2 луков один не действовал; однако мой лук был хорош (л. 109 об.).

199. В IV черновике доношения добавлено: [боясь, что] если они не попадут в меня, то я застрелю их (л. 109 об.).

200. В переводе XVIII в.: от сих дьяволов.

201. В рукописи: *** *** .

202. В IV черновике доношения после этого слова добавлено: что мы не имеем места, куда пойти (л. 109).

203. В рукописи: *** *** - что является древней поговоркой и по смыслу означает, что всякая живая душа лелеет в себе всегда надежду.

204. В переводе XVIII в.: по жестокости сего народа.

205. Дословно: съестным, продовольствием.

206. Шакирд  —  учащийся. Питомцы старых медресе, особенно дети бедноты, добывали средства для своего существования исключительно этим путем. Правда, не всегда они ходили по домам, иногда подаяния давались при приглашениях на молебны по разным случаям.

207. В переводе XVIII в.: больше, чем поп.

208. В IV черновике доношения после этого слова имеются следующие зачеркнутые слова: и купив 2 дубленые шубы (л. 109).

209. В рукописи *** *** ***, что может обозначать и «в бывшем Надыровом ауле».

210. В IV черновике доношения: среди нас поднялся шум, и они наскочили на нас в момент растерянности и отчаяния, (но] никого из нас не подстрелили и не закололи (л. 109).

211. В IV черновике доношения добавлено: На вопрос старшины: «Почему вы с таким натиском напали на нас?»  —  башкиры ответили: «Мы думали, что вы мещеряки, а, оказывается, вы не мещеряки» (л. 109).

212. В IV черновике доношения: Каким образом эти башкиры, когда бросились на вас с такой храбростью и отвагой, могли знать, что вы не мещеряки?  —  спросил другой (л. 109).

213. В переводе XVIII в.: мину подали; по данной мине.

214. В IV черновике доношения добавлено: о трудностях повседневной жизни (л 109).

215. В IV черновике доношения добавлено: Кутлумета (л. 109).

216. В IV черновике доношения добавлено: и болезни (л. 109).

217. В переводе XVIII в.: попа.

218. В переводе XVIII в.: оставя надежду, многократно думал отечество оставить и отойтить, а потом, еще имея добрую надежду, таким образом думал о бедном состоянии мусульман наших государыне донесть, или, оставя сие место, прочь отойти: а потом еще думал, что от меня грешного и несправедливого раба слова и объявления, когда государыня за благо принять соизволит, и от государыни прощение получить удостоюсь. В IV черновике доношення: многократно пуская стремления своей мысли и птицу своего разума в кружение и в полет по равнине отчаяния и отвращения, а также по равнине надежды и раскаяния, разыскивая пути упования и стоянки в этих равнинах: постараться ли мне довести о безвыходно-жалобном положении наших мусульман, ввиду чинимых им религиозных и житейских притеснений до сведения ее величества нашего падишаха, или же, покинув эту страну, довести [об этом] до сведения князей и султанов стран ислама и просить их помощи. Если даже эти князья и султаны [на этот раз] и не услышат и не обратят внимание на наше уведомление, можно надеяться, что после неоднократных и многих встреч и настоятельных просьб, они, наконец, услышат и окажут помощь. И еще, размышлял я, если под предлогом своей покорности и бедности буду стараться представиться ее величеству моему падишаху и доложить ей положение наших мусульман, то [наверное] достигну. Но, [подумал я], при подобном положении, с моим обликом мятежа и измены падишаху, едва ли мои слова и объяснения будут приняты, и я буду удостоен милости и прощения (л. 106 об.).

219. В переводе XVIII в.: болячки. В IV черновике доношения: проклятые явления (л. 106 об.).

220. В переводе XVIII в.: другие дела делать велят.

221. В переводе XVIII в.: клети.

222. В переводе XVIII в.: на двое разделяемся.

223. В IV черновике доношения добавлено: Вот почему нас и называют  —   двулопатниками [л. 106 об.].

224. В переводе XVIII в.: болячек.

225. В переводе XVIII в.: и ту брать запретили и во владение к горам подвергнули.

226. В переводе XVIII в.: потом сам себе рассуждал и думал, что испугавшись и не имея упования в мыслях, яко в степи шатался и многие обстоятельства и пути видел, надобно ныне возыметь упование и, возвратясь из той степи, что видел, о том говорить вознамерился.

227. П. Д. Аксаков  —  уфимский вице-губернатор (1740-1744), а Люткин  —   полковник, уфимский воевода, сменивший первого после его удаления от должности. См.: Витевский В. Н. Неплюев и Оренбургский край в прежнем его составе до 1758 г. Казань, 1897. С. 394-395; ср. подробные сведения о деятельности Аксакова и судебном следствии над ним (Там же. С. 191-216.

228. Петр Степанович  —   по-видимому П. С. Бахметов, в 1739 г. поручик и комендант Челябинской крепости. См. ЛОИИ Акад. наук СССР. Собрание бумаг из архива Куника. Папка дел о В. Н. Татищеве, «А». С. 119-120.

229. Т. е. Аксакова и др.

230. В переводе XVIII в.: Также и около розового цвета иглы, а у золотой казны стражем змея есть; та же именуемая живая вода «абухаят» (арабское слово, букв, знач. «отец жизни») сего света в темном месте имеется и она так в почтении и святости содержится, что, кто той воды одной капли прикоснется, не умрет и тако всего света за златую казну именуется.

231. В IV черновике доношения добавлено: В своем воззвании, разъясняющем эти справедливости и возможности их достижения, я не относил злодеяния к ее величеству нашему падишаху, а приписывал исключительно злодеям-русским, выразив словами: «В стране злодеев, то есть в подчинении у неверных злодеев-русских». Почему я назвал их неверными? Потому что люди любого вероисповедания верны только своей религии, т. е. исповедуют и признают только ее истинность, а |по отношению] к другим вероисповеданиям они являются неверными, то есть отвергающими и не признающими их истинность. Итак, мусульмане верны вере ислама, то есть исповедуют и признают истинность ислама и неверны другим верам, кроме ислама, то есть отвергают их истинность. Также неверными называет не исповедующих веры ислама и всевышний бог в своем Коране, где говорит: «Кто не верит в Фагота и уверует в бога, тот создаст себе твердую опору и предохранит себя от гибели» (Коран, сура II, стих. 256) (л. 106).

232. Цитата из Корана, сура XXV, стих. 70.

233. В IV черновике доношения после этого слова имеется следующее зачеркнутое место: Будем молиться за продолжительное царствование и за усиление ее власти. После такого самонаставления мы вдвоем со своим спутником, муллой Яхьей, намеревались перейти из Надировой команды в Казанский уезд и направились. Но, отчаявшись из-за отсутствия паспорта, вернулись обратно. Затем второй раз решили переехать на телеге (л. 107).

234. В переводе XVIII в.: отшед оттуда, подняв у мечети верхнюю доску, в ту мечеть вошел и взошед на потолок.

235. В переводе XVIII в.: у мечети кровельную доску.

236. В IV черновике доношення: в мечети голодным и без пищи, в ожидании следующего вечера и о том, что какой-то человек спрашивал Иш-Назара у его матери и что он, не называя себя, пошел в мечеть, я точно знал согласно ее заявлению [л. 107 об.].

237. В IV черновике доношения вместо этой фразы приведена следующая: По пути из Уфы в Оренбург я встречал также и некоторых других рабов сатаны... Далее в рукописи черновика 3 слова не разобрано (л. 104 об.).

238. В IV черновике доношения: на расстояние ширины джира (л. 104 об.). Джир равен приблизительно полудесятине земли. Так называли в прежние времена в татарских земельных общинах определенную посевную земельную площадь, приходившуюся на едока мужского пола в семье.

239. В переводе XVIII в. отсутствует. Далее в рукописи 1/3 страницы оставлена чистой, а со следующей начинается особое прошение на имя императрицы, которое является как бы резюме всего изложенного и содержит целый ряд конкретных предложений.

240. В переводе XVIII в.: государыня и обладательница.

241. В IV черновике доношения: 1) установления насильного совращения мусульман из веры ислама, совершаемого без позволения нашего падишаха; без согласия и желания самих мусульман, исключительно только в силу коварства и ненависти злодеев, и представления этим коварно и насильно совращенным из веры ислама людям свободы вернуться обратно в веру ислама; 2) освобождения от вновь наложенных повинностей, необязательных по прежнему обету; 3) предоставления свободы брать соль по-прежнему из ныне запрещенной божественной сокровищницы; 4) назначения в наши крепости милосердных справедливых начальников; 5) запрещения невежественным старшинам решать наши религиозные и шариатские дела, повелев это исключительно нашим ахунам и ученым [богословам], решения которых допустимы по мнению этих ахунов; 6) раскрытия руки всепрощения для всех, которые, потеряв терпение от перешедших всякие границы притеснений злодеев, отважились, держали совет и действовали, чтобы избавить свои головы от этих злодеев и благополучно пребывать им в своей вере, поскольку они не имели целью неповиновение и мятеж против ее величества, нашего палишаха, и поскольку они, в силу этих своих вынужденных советов и действий, были причислены к непокорным и мятежникам; для [всех] своих рабов Оренбургской губернии, явных и скрытых, являющихся [лишь] по видимости мятежниками, в том числе и для сего бедного раба; 7) крепкого и прочного привлечения к себе в силу такого полного всепрощения надежды своих рабов, которые вследствие множества притеснений уже потеряли надежды (л. 104 об. — 104). В переводе XVIII в. последний 5-й пункт основного текста отсутствует.

242. В переводе XVIII в.: по чистой совести.

243. В письме обращение к императрице Елизавете Петровне дано в основном в традиционной форме и выделено, как бы в заглавие.

Как показывают черновые наброски, Батырша уделял особое внимание на форму и смысл обращения. Две первые черновые варианты письма фактически испечрены различными формами обращения, особо тщательно обработаны начальные страницы письма. Имеются многократные повторы типа «славной, уважаемой ее величеству нашей государыне», «великой императрице, тени божия, растянутой среди людей», «славной, уважаемой, державной...».

(пер. Г. Б. Хусаинова)
Текст воспроизведен по изданию: Письмо Батырши императрице Елизавете Петровне. Уфа. РАН. 1993