|
ПЕТР ВЕЛИКИЙ в РАССКАЗАХ НАРТОВА, его учителя в токарном мастерстве в 1712-1725 гг. Рассказы Нартова о Петре Великом — Л. Н. Майкова. Спб., 1891 г., в 6. 8 д., стр. ХХ + 138. Этому интересному собранию 162-х исторических рассказов, академик Л. Н. Майков предпослал целое критическое исследование, из которого отныне, между прочим, несомненно явствует, что помянутое собрание или, как оно до сих пор именовалось в печати: «Достоверные повествования и речи Петра Великого», хотя и служило исследователям эпохи Петра Великого одним из источников, но было известно в печати не вполне; самые «повествования», по крайней мере, половина их, ошибочно приписывались Андрею Нартову (ум. 1756 г.), — механику и токарного искусства учителю императора Петра І-го, при котором Нартов состоял с 1712 года; далеко не все рассказы этого собрания основаны на личных воспоминаниях составителя, но многие извлечены из письменных, русских и иностранных печатных источников. Академик Л. Н. Майков определяет и указывает эти источники по отношению к 35-ти рассказам. Рассказов, взятых из устных преданий, наш исследователь насчитывает до 40. Наконец, лишь около половины (Повествований» представляет непосредственные воспоминания Андрея Нартова и несомненно являются, по отношению к личности Петра I и его времени, — первоисточником. [122] «Таковое значение, по мнению академика Л. Н. Майкова, имеют не менее 35 рассказов этого сборника, и в некоторых из них Андрей Нартов сам является действующим лицом; в других он упоминается только как очевидец и молчаливый слушатель; в третьих его присутствие при описываемом только подразумевается, но с полным вероятием, ибо действие рассказа происходи в токарной, нередко заменявшей Петру кабинет...» Подробно доказывая, что редакция и этих, наиболее важных по своей достоверности и значению для истории, рассказов токаря Андрея Нартова не могла принадлежать «учителю Петра Великого в токарном искусстве», — Л. Н. Майков высказывает весьма основательную догадку, что собирателем и излагателем «Повествований» был не кто иной, как сын помянутого токаря, именно Андрей Андреевич Нартов (р. 1737 г., ум. 1813 г., в Спб., в звании президента российской академии). Общее заключение исследования академика Майкова то, что на «Повествования» Нартова нельзя смотреть как на исторический памятник, принадлежащий непосредственно Петровскому времени: эго произведение более позднее, и притом сложного состава, в котором необходимо отделить несколько литературных наслоений в зависимости от его различных источников. Некоторые части «Повествований» Нартова не имеют никакого исторического значения, будучи повторением чужих печатных известий; другие, воспроизводящие предания о Петре, приравниваются к позднейшим анекдотическим сборникам, и только за теми статьями нашего памятника должна быть по мнению, Л. Н. Майкова, признана несомненная ценность, в которых мы слышим голос очевидца, к сожалению, звучащий не всегда с желаемою отчетливостью. ———— Приведем из настоящего сборника, как образец действительно личных воспоминаний Андрея Нартова, современника и одного из учителей царя и императора Петра I, шесть нижеследующих рассказов: О царевиче Алексее Петровиче, когда он привезен был обратно из чужих краев, государь Толстому говорил так: «Когда-б не монахиня, не монах и не Кикин, Алексей не дерзнул-бы на такое зло неслыханное. «Ой, бородачи, многому злу корень — старцы и попы! Отец мой имел дело с одним бородачем, а я с тысячами. Бог сердцевидец и судия вероломцам! Я хотел ему (царевичу) благо, а он всегдашний мне противник». На сие Толстой его величеству отвечал: [123] «Кающемуся и повинующемуся милосердие, а старцам пора обрезать перья я поубавить пуху». На это повторил его величество: «Не будут летать скоро, скоро!» И потом, взмахнув головою кверху и в горести пожав плечами, велел позвать Ушакова и Румянцева, которым дал по особой бумаге. Примечание. Разговор Петра с П. А. Толстым, сообщенный в этом рассказе, историк С. М. Соловьев приурочивает ко второй половине апреля 1718 г., когда допрошена была Афросинья Федоровна и своими показаниями окончательно изобличила виновность царевича Алексея в главах царя (История России, XVII, 216). — Л. М. —— По тому-же следствию Толстому государь сказал: «Едва-ль кто из государей сносил столько бед и напастей, как я! От сестры был гоним до зела: она была хитра и зла. Монахине несносен: она глупа. Сын меня ненавидит! он упрям. Все зло от подпускателей». Примечание. Слова Петра, приведенные в этом рассказе, следует отнести ко второй половине апреля 1718 г. — Л. М. —— По тому-же делу государь говорил: «Страдаю, а все за отечество! Желаю ему полезное, но враги демонские пакости деют. Труден разбор невинности моей тому, кому дело сие неведомо. Един Бог зрит правду». Примечание. Сообщенные в этом рассказе слова Петра, по мнению С. М. Соловьева, выражают состояние духа царя в то время, когда, после допроса Афросиньи и собственных признаний царевича Алексея, 13-го июня 1718 года, определение виновности последнего было предоставлено на суд знатнейшего духовенства, министров, сенаторов и генералитета (История России, XVII, 216). — Л. М. —— Корабельные мастера, под предводительством Баса Ивана Михайловича Головина, сделали пирушку, на которую приглашен был посторонний знатный чиновник, бывший прежде стрелецким головою и несколько замешан [124] в их бунтах, но чистосердечным раскаянием получил прощение и потом за долговременную службу и особенно оказанные услуги обрел у его величества милость, а по отличному уму — любовь и употребляем был в важные дела. На той пирушке, после обеда, гости слишком подвеселились и друг друга частым подношением стакан за стаканом подчивалн, — то, вышеупомянутый человек, уклоняясь от хмеля, сел против комелька и притворился пьяным, дремлющим, шатал головою и снял с себя парик; в самом-же деле подслушивал речи, которые другие подгулявшие откровенно государю говорили. Государь, похаживая взад и вперед, и увидя плешивую голову сидевшего на стуле хитреца, подошел к нему, ударил ладонью слегка по голому темю раза два и сказал: «Притворство, господин Толстой!» После, оборотись к предстоявшим, говорил: «Эта голова ходила прежде за иною головою, повисла, — боюсь, чтоб не свалилась с плеч». А притворщик, очнувшись, взглянув на государя, ответствовал тотчас: «Не опасайтесь, ваше величество! она вам верна и на мне тверда; что было прежде — не то после, теперь и впредь». — «Видите», сказал государь, «он притворялся, а не пьян! Поднесите ему стакана три доброго флина1, так он поравняется с нами и будет также сорочить» 2. Примечание. Вариант этого рассказа находится в Записках Порошина (изд. ред. «Русской Старины», 1881, стр. 18,19) в следующем виде: «О Толстом говорил его превосходительство Никита Иванович (Панин), как он вмешан был в бунтах стрелецких против государя... Случалось, когда государь Петр Великой в компании подвеселится, и Толстой тут, то государь, снявши с него парик и колотя его по плеши, говаривал: «Голова, голова, кабы не так умна ты была, давно-б я отрубить тебя велел». — Л. М. —— Государь призвал к себе в чертежную генерал-поручика Миниха и приказал ему сделать проект укреплений в разных удобных местах с здешней левой стороны от Риги по Двине, а с правой стороны от Риги к морю до Пернова, от Пернова до Ревеля, от Ревеля до Нарвы и [124] до самого Петербурга, сказав ему: «Я надеюсь в этом по искусству вашему получать желаемое удовольствие скоро». Примечание. Рассказ этот относится к 1721 г. — Л. М. —— Его императорское величество, присутствуя в собрании с архиереями, приметив некоторых усильное желание к избранию патриарха, о чем неоднократно от духовенства предлагаемо было, вынув одною рукою из кармана к такому случаю приготовленный Духовный Регламент и отдав, сказал им грозно: «Вы просите патриарха; вот вам духовный патриарх, а противомыслящим сему (выдернув другою рукою из ножен кортик я ударя оным по столу) вот булатный патриарх!» Потом встав пошел вон. После сего оставлено прошение о избрании патриарха и учрежден святейший синод. —— С намерением Петра Великого об установлении духовной коллегии согласны были Стефан Яворский и Феофан Новгородский, которые в сочинении регламента его величеству помогали, из коих первого определил в синоде председателем, а другого — вицепрезидентом, сам-же стал главою церкви государства своего и некогда, рассказывая о распрях патриарха Никона с царем родителем его Алексеем Михайловичем, говорил: «Пора обуздать не принадлежащую власть старцу; Богу изволившу исправлять мне гражданство и духовенство, я им обое — государь и патриарх; они забыли, в самой древности сие было совокупно». Примечание. Нечто подобное рассказано в «Анекдотах» Штелина, стр. 352-354, при чем происшествие отнесено к 1721 году и сделана ссылка на графа А. П. Бестужева-Рюмина и на И. А. Черкасова. Ср. также предание, записанное священником П. Алексеевым (Р. Архив 1863 г., ст. 697, и Р. Вестник 1864 г., № 1, стр. 320-333). Вероятнее, однако, отнести рассказ Нартова к 1720 году, когда, в феврале месяце, Духовный Регламент был рассматриваем сперва государем, а потом духовными властями и сенатом. — Л. М. [126] ———— Нижеследующие «Повествования», очевидно записанные на основании устных преданий и признаваемые Л. Н. Майковым либо очень сомнительной достоверности, либо неточными, либо заимствованными из иностранных источников — впервые им помещены в издании рассказов Нартова: Его величество хаживал в Сардаме после работы с товарищами в один винный погреб завтракать сельди, сыр, масло, пить виноградное вино и пиво, где у хозяина находилась в прислугах одна молодая, рослая и пригожая девка. А как государь был охотник до женщин, то и была она предметом его забавы. Чрез частое свидание познакомилась она с ним, и когда государь там ни бывал, встречала и провожала его приятно. В воскресный день по утру случилось ему зайти туда одному; хозяин и прочие были тогда в церкви; он не хотел пропустить удобного времени, которого было довольно, для того что предики и служба продолжалась часа три; сел, завел с нею полюбовный разговор, приказал налить себе покал вина, который, принимая одною рукою, а другою обняв ее, говорил: «Здравствуй, красавица, я тебя люблю!» Выпив, поцеловал ее, потом поподчивал тем-же вином ее, вынул из кармана кошелек, полный червонцев, отсчитал десять червонцев и подарил девке на ленты. Девушка, приняв подарок, смотрела на него пристально п продолжала к нему речь свою так: «Я вижу, ты, Питер, богат, а не простой человек!» «Я прислан сюда от московского царя учиться корабельному мастерству», отвечал он. «Неправда! Я слышала, здесь говорят, что ты царь». «Нет, милая девушка, цари не плотничают и так не работают, как я; я от утра до вечера все на работе». «Это не мешает; сказывают, что ты учишься для того, чтоб после учить свой народ». «Ложь, душа, не верь!» Между тем прижимал он ее в себе крепче, а она продолжала любопытствовать и убеждала, чтоб он сказал ей истину. Государь, желая скорее беседу кончить, говорил: «Любовь не разбирает чинов, так ведай, я — московский дворянин». «Тем хуже и неприличнее для меня», отвечала она; — «вольного народа свободная девка не может любить дворянина; я сердца своего ему не отдам». При сем слове хотел было он ее поцеловать, но она, не допустив, пошла от него прочь. Государь, видя, что иначе разделаться с нею не можно, как сказать яснее, удержал и спросил ее: «А сардамского корабельщика и русского царя полюбила-ли-бы ты?» На сие улыбнувшись, весело вдруг сказала: «Это, Питер, дело другое. Ему сердца не откажу и любить буду». «Так люби-же во мне и того, и другого, только не сказывай никому, буде впредь видеться со мною хочешь» — что она ему и обещала. Потом он дал ей пятьдесят червонцев и пошел с удовольствием домой. После сего, во все пребывание свое в Capдаме, когда надобно было, (видел) се в своей квартире и ори отъезде на [127] приданое пожаловал ей триста талеров. Картина сего любовного приключения нарисована была масляными красками в Голландии, на которой представлен его величество с тою девушкою весьма похожим. Сию картину привез государь с собою и в память поставил оную в Петергофском дворце, которую и поныне там видеть можно. —— Царь Петр Алексеевич во младых летах, в 1698 году, будучи в Лондоне, познакомился чрез Меншикова, который неотлучно при нем в путешествии находился и в роскоши и в сладострастии утопал, с одною комедианткою, по прозванию Кросс, которую во время пребывания своего в Англии иногда для любовные забавы имел; но никогда однакож сердца своего никакой женщине в оковы не предавал, для того чтоб чрез то не повредить успехам, которых монарх ожидал от упражнений, в пользу отечества своего восприятых. Любовь его не была нежная и сильная страсть, во единственное только побуждение натуры. А как при отъезде своем с Меншиковым послал к сей комедиантке пятьсот гиней, то Кросс, будучи сим подарком недовольна, на скупость Российского царя жаловалась и просила его, чтоб он государю о сем пересказал. Меншиков просьбу ее исполнил, донес его величеству, но в ответ получил следующую резолюцию: «Ты, Меншиков, думаешь, что и я такой-же мот, как ты! За пятьсот гиней у меня служат старики с усердием и умом, а эта худо служила ...........». На сие Меншиков отвечал: «Какова работа, такова и плата». —— По кончине первого любимца генерала-адмирала Лефорта место его заступил у царя Петра Алексеевича граф Федор Алексеевич Головин, а по особливой милости — Меншиков, но он беспокоился еще тем, что видел себе противоборницу свою при его величестве Анну Ивановну Монс, которую тогда государь любил и которая казалась быть владычицею сердца младого монарха. Сего ради Меншиков предприял, всячески стараяся о том каким, бы образом ее привесть в немилость и совершенно разлучить. Анна Ивановна Монс была дочь лифляндского купца, торговавшего винами, чрезвычайная красавица, приятного вида, ласкового обхождения, однакож посредственной остроты и разума, что следующее происхождение доказывает. [128] Не смотря на то, что государь несколько лет ее при себе имел и безмерно обогатил, начала она такую глупость, которая ей служила пагубою. Она поползнулась принять любовное предложение Бранденбургского посланника Кейзерлинга и согласилась идти за него замуж, если только царское на то будет благословение. Представьте себе: не сумашествие-ли это? Предпочесть двадцатисемилетнему, разумом одаренному и видному государю чужестранца, ни тем, ни другим не блистающего! Здесь скажут мне, что любовь слепа: подлинно так, ибо она на самом верху благополучия девицу сию нелепой и необузданной страсти покорила. Ко исполнению такого намерения положила она посоветовать о том с Меншиковым и просить его, чтоб он у государя им споспешествовал. Кейзерлинг нашел случай говорить о том с любимцем царским, который внутренно тому радовался, из лукавства оказывал ему свое доброхотство, в таком предприятии более еще его подкреплял, изъясняя ему, что государю, конечно, не будет сие противно, если только она склонна; но прежде, нежели будет он о сем деле его величеству говорить, надлежит ему самому слышать сие от нее я письменно показать, что она желает вступить в брак с Кейзерлингом. Для сего послал он к ней верную ее подругу Вейдель, чтоб она с нею обо всем переговорила, которой призналась Монс чистосердечно, что лучше-бы хотела выйти за Кейзерлинга, которого любит, нежели за иного, когда государь позволит. Меншиков, получив такую ведомость, не упустил сам видеться с сею девицею и отобрать подлинно не только устно мысли ее, но и письменно. Сколь скоро получил он такое от нее прошение немедленно пошел к государю и хитрым образом сказывал ему так: «Ну, всемилостивейший государь, ваше величество всегда изволили думать, что госпожа Монс вас паче всего на свете любит: но что скажете теперь, когда я вам противное доложу?» «Перестань, Александр, врать», отвечал государь; — «я знаю верно, что она одного меня любит, и никто инако меня по уверит; разве скажет она то мне сама». При сем Меншиков, вынул из кармана своеручное ее письмо и поднес государю. Монарх, увидя во оном такую неожидаемую переписку, хотя и прогневался, однако не совсем по отличной к ней милости сему верил. А дабы вящше в деле сем удостовериться, то его величество, посетив ее в тот-же день, рассказывал ей без сердца о той вести, какую ему Меншиков от нее принес; она в том не отрицалась. И так государь, изобличив ее неверностию и дурачеством, взял от нее алмазами украшенный свой портрет, который она носила, и при том сказал: «Любить царя — надлежало иметь царя в голове, которого у тебя не было; и когда ты обо мне мало думала и неверною стала, так не для чего уже иметь тебе мой портрет». Но был так великодушен, что дал уборы, драгоценные вещи и все пожалованное оставил ей для того, чтоб она, пользуясь оными, со временем [129] почувствовала угрызение совести, колико она против него была неблагодарна. Вскоре после того вышла она замуж за Кейверлинга, но опомнясь о неоцененной потере, раскаивалась, плакала, терзалась и крушилась ежедневно так, что получила гектическую болезнь, от которой в том-же году умерла. Такою-то хитростию и лукавством генерал-маиор Меншиков, свергнув с себя опасное иго, сделался потом игралищеи всякого счастия и был первым государским любимцем, ибо при ней таковым еще не был. После сего приключения государь Петр Великий никакой уже прямой любовницы не имел, а избрал своею супругою Екатерину Алексеевну, которую за отличные душевные дарования и за оказанные его особе и отечеству заслуги при жизни своей короновал. —— Петр Великий имел частое в Варшаве свидание с одною умною и доброю старостиною, которая, будучи в родстве с первыми польскими магнатами, ведала политическую связь и разные дела королевства, а особливо кардинала и примаса Радзиевского интриги и к королю шведскому наклонность, и государю по дружеской привязанности много открывала. Старостина зная, что его величество жаловал иногда быть в беседе с польскими красавицами, пригласила к себе несколько госпож, жен польских вельмож, и сего знаменитого гостя вечерним столом, при огромной музыке, угощала. А как разговор нечаянно зашел о Карле XII, предприявшем вступить с войсками чрез Польшу в Украинские земли, и одна из них, противной стороны Августа, следовательно, и Петра Великого, быв по любовным интригам с королем в ссоре, под видом учтивой шутки на счет обоих монархов нечто остро сказала, то государь, обратясь к ней, говорил: «Вы шутите, сударыня, за столом при всех, так позвольте мне после ужина пошутить с вами наедине». Сия экивочная речь привела ее в такое смятение, что после не могла она ничего уже промолвить. Но государь умел так сию загадку переворотить, смягчить и обласкать сию госпожу, что в самом деле с нею был наедине и после имел ее своею приятельницею. [130] —— О духовных имениях рассуждал Петр Великий так: «Монастырские с деревень доходы употреблять надлежит на богоугодные дела и в пользу государства, а не для тунеядцев. Старцу потребно пропитание и одежда, а архиерею — довольное содержание, чтоб сану его было прилично. Наши (старцы) зажирели. Врата к небеси — вера, пост и молитва. Я очищу им путь к раю хлебом и водою, а не стерлядями и вином. Да не даст пастырь Богу ответа, что худо за заблудшими овцами смотрел. О сем учреждение вышло 31 генваря 1724 г. Примечание. Упоминаемый в этом рассказе высочайший указ напечатан в П. Собр. Зак., за № 4450, под заглавием «о звании монашеском, об определении в монастыри отставных солдат и об учреждении семинарий и госпиталей». Комментарии 1. Флин — гретое пиво с коньяком, с леденцом и с лимонным соком. 2. Сорочить, то есть болтать, как сорока. — Л. М. Текст воспроизведен по изданию: Петр Великий в рассказах Нартова, его учителя в токарном мастерстве в 1712-1725 гг. // Русская старина, № 1. 1892 |
|