|
ДОСТОПАМЯТНЫЕ ПОВЕСТВОВАНИЯИ РЕЧИ ПЕТРА ВЕЛИКОГО. ДОСТОПАМЯТНЫЕ ПОВЕСТВОВАНИЯ И РЕЧИ ПЕТРА ВЕЛИКОГО. (Записанные деньщиком его Нартовым. Смот. №№ 149, 156 и 157) 78. О произвождении генералов, полковников и офицеров, оказавших услугу, Петр Великий сказал: «Я постараюсь, только как посудит князь цесарь. Видите, что я и о себе просить не смею, хотя отечеству с вами послужил верно. Надлежит избрать удобный час, чтоб частым представлением Его Величество не прогневать. Что ни будет, я ходатай за вас, хоть и рассердится. Сердце Кесаря в руце Божией; помолимся прежде Богу, авось либо будет лад.» [183] Сей князь цесарь имел такую власть и доверенность, что самого Государя в чин вице-адмирала пожаловал за морскую у Гангута баталию. При въездах садился Петр Великий в карете против князя цесаря, а не рядом с ним, показывая подданным пример, какое оказывает он почтение и повиновение к высшей особе. Чин вице-адмирала от князя цесаря объявлен был царю Петру Алексеевичу, яко бывшему контр-адмиралу, в сенате, где князь цесарь сидел посреди всех сенаторов на троне и давал аудиенцию Государю при прочтении письменной резолюции подвигов его, в образец прочим, что воинские достоинства получаются единственно по заслугам, а не породою и счастием. Такое произведение случилось в 1714 году. 79. Некогда князь Меньшиков, пришел к дверям токарной комнаты Его Величества, требовал, чтоб его туда впустили: но увидя в том препятствие, начал шуметь. На сей шум вышел к нему Нартов и удержав силою туда войти хотевшего князя Меньшикова, объявлял ему, что без особого приказа от Государя никого впускать не велено, и потом двери тотчас запер. Такой неприятный отказ сего честолюбивого, тщеславного и гордого вельможу столь [184] рассердил, что он в запальчивости оборотясь с великим сердцем сказал: добро, Нартов, помни это. О сем происшествии и угрозах донесено было тогда же Императору, который в то время точил паникадило в соборную церковь святых апостолов Петра и Павла, яко благовенный дар, посвящаемый им Богу в благодарение за полученное им облегчение от марциальных вод, на что Его Величество рассмеявшись, произнес такую речь: «где-ж скрыться от ищущих и толкущих?» — Потом, взглянув взором уверительным, сказал: «кто дерзнет против мастера моего? Посмотрю. Невежество художеств и наук не терпит, но я наглость решу; подай, Андрей, чернила и бумагу.» — Государь тотчас написал на токарном станке следующее, и отдав Нартову, промолвил: «вот тебе оборона, прибей сие к дверям, и на угрозы Меньщикова не смотри.» «Кому не приказано, или кто не позван, да не входит сюда не токмо посторонний, но ниже служитель дома сего, дабы, хотя сие место хозяин покойное имел.» Сей собственною Петра Великого рукою писанный указ, данный мне Нартову, находится у меня по ныне соблюденным. После сего не являлись более докучатели, и тишина была около того места толь велия, что Монарх видя себя спокойным и забавляясь тем [185] механику своему говорил: «теперь, Андрей, по почте ходящих сюда не слышно, знать грома колес наших боятся» то есть, обращения, или движения колес махинных; но в самом деле мнил Его Величество чрез сие о прибитой к двери бумаге. 80. Андрей Нартов в 1718 году июня 30-го дня отправлен был от лица царского с дарами, и с несколькими великорослыми солдатами к королю прусскому, имевшему тогда полк потсдамских великанов. По прибытии его в Берлин и Потсдам, принят был он королем весьма милостиво, и живши с полгода при Дворе, обучал короля несколько точить, по собственному желанию Его Величества и в угодность Петру Великому, с которым находился он в великой дружбе и согласии. Отъезжая из Берлина в Лондон и в Париж, в знак отличного благоволения пожалован был Нартов от короля портретом, осыпанным алмазами, и на дорогу получил подарок тысячу червонных, который в рассуждении известной королевской экономии, был знатный. Путешествие Нартова в Париж и Лондон по повелению государеву было ради того, дабы приобрел он вящшие успехи в механике и [186] математике, а при том, чтоб сделал там для собственного упражнения Его Величества токарные махины, которые поныне в сохранении находятся в Санктпетербургской кунсткамере, с вырезанием на каждом станке имени сего российского механика; сверх того поручено было ему в Лондоне домогаться получить сведения о нововымышленном лучшем парении и гнутии дуба, употребляющегося в корабельное строение, с чертежем потребных к сему печей, и собрать в обоих местах для любопытства Монарха сего лучших художников физических инструментов, механические и гидраулические модели; сего ради препоручен он был особливо академии президенту аббату Биньону, астроному Делафаю, славному художнику Пижону и математику Вариньону, при которых он знание свое в потребном и порученном ему от Государя деле к пользе отечества и к чести своей усугубил. Окончив надлежащее в Париже и долженствуя переселиться в Лондон, оставил он парижской академии в знак почтения и памяти выточенные им в присутствии президента Биньона портреты: короля Лудовика XIV и XV и дюка Орлеанского, правителя Франции, которые до днесь с начертанием имени Нартова, в парижской академии между редкостями хранятся, и [187] обще с точенными фигурами Петра Великого любопытствующим Россиянам показываются. Сей знаменитый учением аббат Биньон во удовлетворение успехов, учиненных Нартовым в науках, написал, и отправил к Петру Великому, имея счастие быть самолично знакомым и носить его милость по случаю посещения Его Величеством академии, одобрительное письмо, которое по тогдашнему переводу на российском языке от слова до слова гласит тако: «Государь! «Не могу изрещи Вашему Величеству, с коликою радостию пользуюсь случаем, который представляется к тому, дабы я мог возвратиться в честь Вашего напоминания.» «Господин Андрей Нартов, который отъезжает, дал нам знать, что рад бы он был, дабы мы подали какое либо свидетельство Вашему Величеству о том, еже он между нами чинил; и потому принял я на себя оное старание с толико ващшею охотою, что кроме превеликой чести, которая мне от того приходит в писании к Вашему Величеству, имеем мы об нем донести дела зело полезные; постоянная его прилежность в учении математическом, великие успехи, которые учинил он в механике, наипаче же в оной части, которая [188] касается до токарного станка, дали нам знать, что во всех вещах Ваше Величество не ошибаетесь в избрании подданных, которых вы изволите употреблять в свою службу. Сей совершенно сходствует с тем делом, на которое Ваше Величество его определить изволили; и не возъимеете Ваше Величество случая каяться в иждивениях правдиво царских, которые вы изволите чинить, дабы он мог путешествуя по вашему указу, получить знания, которые ему потребны. Мы видели недавно три медали его работы, которые он оставил академии яко памятный знак как его искусства, так и благодарности. Одна из тех медалей, есть Людовика ХIV, другая королевская, а третия милостивого государя дюка д’Орлеана. Не возможно ничего видеть дивнейшего! чистота, исправность и субтильность находятся в них, а медаль не лучше выделана выходит из под штемпеля, яко же она выходит из токарного станка господина Нартова. Он благоволил меня участником учинить в своем секрете, и позволить, чтоб я видел сам, как он работает. «Усомнило меня, правду сказать, дивное досужество, с которым он изображает одним разом лучка, черты, или характеры, которые обыкновенными грабишлихелями, или рыльцами, трудно вырезать так хорошо, хотя ими водят гораздо тише. [189] «Вы разумеете, Государь! лучше других всю хитрость оного художества, совершенству которого вы не уничтожили сами споспешествовать. Ваше Величество напомните без сомнения о медале, которую Вы изволили показать во время пребывания своего в Париже, моему милостивому государю дюку д’Орлеану. — Не один оный опыт, который Ваше Величество изволили дать о любви своей к наукам и изрядным художествам. «Франция, имевшая счастие стяжать вами несколько времяни, и ее же ученые люди имеют оное ж в том, что могут на Вас взирать, яко на главу свою, соединилася с досталью Европы, дабы дивиться тому, еже Ваше Величество по вся дни чините, да успевают теже художества в Ваших областях. «Державцы, Государь! увековечивают себя не меньше действительно оною охотою, яко же и умом, или славою своих побед, и оный Империум, идеже Вы государствуете с толикою славою и премудростию, тако процветает от славного защищения, которое Вы тамо даете изрядным художествам и наукам, яко же от числа и простирания ваших завоеваний. «В тех мыслях высочайшего удивления и вкупе же глубочайшего респекта, всепокорно [190] прошу милостиво принять, дабы я имел честь нарещися,
Государь велел письмо сие перевесть, и некогда отправляющимся по указу его в чужие край для обучения наук и художеств Россиянам: Еропкину, Хрущову, Земцову, Овсову, Матвееву, Захарову и Меркурьеву прочесть, сказав им: «желаю, чтоб и вы с таким же успехом поступали.» Потом оный перевод отдал Нартову, а оригинал сохранил у себя в кабинете Каспийского моря с географическим и физическим описанием, который и поныне хранится в той академии и путешествующим Россиянам показывается. 81. При рассуждении о мире со Швециею, Государь министрам своим сказал: «Я к миру всегда был склонен; но того неприятель слышать не хотел. Что Карл XII запутал упрямством, то распутывать будем умом; а буде [191] и сие ныне не поможет, распутывать будем силою и оружием, доколе мир решит Сам Бог.» 82. Его Величество, идучи от строения санктпетербургской крепости, и садясь в шлюбку, взглянул на первый свой домик и говорил: «от малой хижины возрастает город. Где прежде жили рыбаки, тут сооружается столица Петра. Всему время при помощи Божией.» 83. Господин Соймонов, бывший в персидском поход флотским офицером, сказывал следующую повесть веселую: Государь вздумал единожды по корабельному обычаю сделать забаву, и небывалых на каком либо море, в воде оного купать. Его Величество сам себя от такой веселости не исключил; за ним последовали адмирал и прочие, хотя для некоторых то и было страшно, чтоб на доске сидя, трижды с корабля в воду спускаться. Всего более Император тешился при купании Ивана Михайловича Головина, которого обыкновенно изволил называть адмиралтейским басом. Сколь скоро Его Величество сам его спускать стал; то [192] засмеявшись сказал: «опускается бас, чтоб похлебал каспийский квас!» окунув его трижды, следовал после сам. По сказанию Соймонова такое увеселение поручено было делать от Государя надо всеми под управлением его. 84. От генерала Василия Яковлевича Левашова слышал я приключение странное. Когда войски, высаженные на берег, шли к Дербенту и расположившись станом в таком месте, где пресмыкающиеся змеи в палатках солдат не только беспокоили, но и жалили, от чего люди начали роптать: о сем тотчас донесено было Государю. Его Величество, зная в лечебной науке разные способы противу ядов, желая вскоре отвратить вред и негодование и без того утружденных войск, велел добыть растения, называемого зоря, которой змеи не терпят. Наловя несколько змей, приказал тайно, чтоб прочие не ведали, бросить их в зорю, в которую траву они яд свой испустили. Учинив сие, вышел Император пред войско, держа в руке змеи, показывал их солдатам и говорил: «Я слышу, змеи чинят вам вред, не бойтесь; от сего времени того не будет. Смотрите, они меня не жалят, не будут жалить и вас.» Солдаты, [193] видя такое чудо, дивились, присвоивали сие премудрости Государевой и стали спокойнее. Между тем, под видом благоухания, потому, что от сильных жаров в воздухе был запах несносный, собрано было поблизости множество зори, и приказано раскласть по палаткам, к которым змеи, чувствуя сей дух, больше уже не ползали. Таким-то образом знание естественных вещей, отвращая зло, приносит великую пользу, а в незнающих такого средства, производит удивление чрез-естественного могущества. Но все ли роды ядовитых змей не терпят зори, того за верное сказать не могу, только с теми змеями было точно так, как сказано. 85. От него же генерала Левашова слышал я, что Петр Великий, въезжая торжественно на коне в город Дербент, и зная по преданиям, что первоначальный строитель оного был Александр Великий, к бывшему при нем генералитету сказал: «Великий Александр построил, а Петр его взял.» Сие изречение заключало в себе мысль по истине справедливую, хотя скромностию сего мудрого Монарха, прикрытою, такою, что Дербент сооружен был Александром Великим, и покорен власти [194] Петра Великого; то есть: Великий его строил и Великий его взял. На триумфальных воротах при торжественном въезде Его Императорского Величества, по возвращении из персидского похода в Москву, над проспектом города Дербента, поставлена была следующая латинская надпись, 1722 год в себе содержащая: «Сию крепость соорудил сильный, или храбрый, но владеет ею сильнейший, или храбрейший.» 86. Его Величество в персидском походе, расположась лагерем близ города Тарку, намерялся с войском идти к Дербенту; весьма дальний поход, трудные по морю переправы, и по степям знойный жар изнуряли крайне силы солдатские, и причиняли в некоторых уныние; но Государь, преодолевая все препятствия, был войску своему всегда примером мужества и неустрашимой храбрости. Под вечер ходил ом по лагерю, примечал упражнения солдатские, и охотно желал слышать сам, что о сем походе начальники и подчиненные говорят. Наконец зашел он к генерал-маиору Кропотову, в палатку, сел и рассуждал, каким образом выгоднее продолжать путь свой далее. Солдаты, близ сей палатки варившие тогда для ужина себе кашу, [195] вели между собою разговор, и когда между прочим один; в разных походах бывалый и заслуженный солдат, мешав кашу и отведав оную, к прочим товарищам сказал: то-то, братцы, каша, каша веселая прилука наша; а другой недавно служивший солдат, вспомня родных своих, и вздохнув, на то ему отвечал: ах, какое, брат, веселье, разлука несгода наша. — Врешь, дурак, продолжал старый солдат, ударив его по плечу, в походе с Царем быть, должно родных и несгоду забыть. Петр Великий услышав сие, вдруг выскочил из палатки, и спросил у солдат: «кто кашу весельем и кто разлукой называет?» Стоявшие при том солдаты, показали ему обоих. Монарх, оборотясь потом к Кропотову, приказывал так: «за такое веселье жалую сего солдата в сержанты!» — (дав ему на позумент пять рублей) «а того, который в походе вспоминает разлуку, послать при первом случае на приступ, чтоб лучше к войне привыкал, о чем в приказе во всем войске объявить,» что и исполнено было. 87. В 1722 году в июне месяце, Император Петр Великий, собираясь из Астрахани в поход к Дербенту, давал аудиенцию прибывшему из Заволожских кочевых улусов для [196] учинения всеподданнейшего поклона, хану калмыцкому, под покровительством России находившемуся, который просил Государя и супругу его Императрицу Екатерину Алексеевну, чтоб они благоволили осчастливить посещением своим за Волгою верстах в пятнадцати его ханское жилище, где он с двадцатью тысячами кибитками подданных своих Калмык кочевал. Его Величество, приняв милостиво ханское прошение, на другой день из Астрахани туда отправился в препровождении астраханского губернатора, прочего генералитета, несколько эскадронов драгун и казаков верхами к хану, а Императрица ехала в открытой коляске, везомой шестью персидскими конями. Калмыцкий хан с князьями и чиновниками встретил Их Величеств версты с три, и потом поскакав наперед к кочевью, у расставленного на возвышенном месте великолепного персидского шатра с женою, детьми и прочими знатными Калмыками при собрании калмыцкого войска, по степи насеянного, сих драгоценных и высоких гостей с пушечною пальбою, принял, по обычаю своему угощал хан разными яствами и плодами на серебряных лотках, а чихирь подносил сам хан и ханка в золотых кубках. Во время обеда, Император разговаривал с ним о персидских возмущениях, а как речь дошла и до европейских военных дел, то хан рассказывал Государю [197] обращения европейских Дворов столь обстоятельно, как будто бы имел он с ними сношения. Петр Великий, подивясь такому сведению, спрашивал, чрез кого он сие ведает? — Чрез сего Калмыка, отвечал хан, которого видите позади меня стоящего. Я посылал его учиться языкам; он был в Вене, в Париже и в Лондоне; чрез Москву получает он печатные ведомости, переводит на калмыцкий язык и читает мне оные. Его Величество похвалил такое любопытство. После обеда представил хан Императору войско свое на конях, которое покрывало все поле на пространство едва-едва глазом объять могущее. Калмыки по обряду своему делали копьями экзерсиции, и из луков кидали стрелы столь проворно и метко, что Его Величество не мало сим забавлялся, и сам с ханом стрелял из лука. Потом пожаловал хану саблю, украшенную алмазами, которую хан поцеловал, и обнажив, велел, Калмыкам составить круг. По возгласу его одним разом из луков вылетела тьма стрел, в верх воздуха пущенных, и Калмыки с ужасным криком Императора поздравляли. При чем хан поклонясь Его Величеству говорил: сия сабля и пущенные стрелы всегда со мной готовы против неприятеля; вели только, и поражу. [198] Петр Великий, доволен будучи усердием ханским, велел астраханскому губернатору подать привезенный штандарт, на котором, на одной стороне изображен был российский герб, а на другой вензелевое имя Его Величества, и в виду всего калмыцкого войска хану вручив, сказал: «Сие знамя хану и войску его жалую за усердие, в знак покровительства!» — Потом подарил ему перо строусово в шапку, бархатом малиновым покрытую соболью шубу, и парчевой кафтан; чиновным людям по суконному красному кафтану, а войску его велел чрез губернатора раздать двадцать тысяч рублей. Императрица же пожаловала ханше пояс парчевой с изумрудною пряжкою, кисть жемчужную на шапку, да несколько кусков парчи и шелковых материй. 88. Его Величество за столом с знатными генералами и полководцами, о славных государях и о Александре Великом говорил: «Какой тот великий герой, который воюет ради собственной только славы, а не для обороны отечества, желая быть обладателем вселенной! Александр не Юлий Цесарь. Сей был разумный вождь, а тот хотел быть великаном всего света; последователям его неудачный успех. [199] Под последователями разумел Государь Густава Адольфа и Карла XII. 89. О мире промолвил им Государь так: «Мир хорошо, однако притом дремать не надлежит, чтоб не связали рук, да и солдаты, чтоб не сделались бабами.» 90. При опытах машиною пневматическою, показываемых Императрице, когда под хрустальный колокол посажена была ласточка, Государь видя, что воздуха вытянуто было столько, что птичка зашаталась и крыльями затрепетала, Аряшкину сказал: «Полно, не отнимай жизни у твари безвредной; она не разбойник.» А Государыня к нему примолвила: «Я думаю, дети по ней в гнезде плачут.» Потом взяв у Аряшкина ласточку, поднесла к окну и выпустила. Не изъявляет ли сие мягкосердия Монаршего даже до животной птички, кольмиж паче имел он сожаление о человеках. Его Величество множество делывал вспоможений раненым и болящим, чиня своими руками операции, перевязывая раны, пуская кровь, прикладывая корпии и [200] пластыри, посещая больницы, врачуя и покоя в них воинов; учреждая богадельни для больных и увечных, дряхлых и престарелых; повелевая здоровым и силы еще имеющим работать и не быть в праздности; для сирот и мололетных заводя училища, а для зазорных младенцов, или подкидышей, устрояя при церквах госпитали для воспитания. Все сие не доказывает ли истинного Императорского и отеческого сердоболия? Мы бывшие сего Великого Государя слуги воздыхаем и проливаем слезы, слыша иногда упреки жестокосердия его, которого в нем не было. Наказания неминуемые происходили по крайней уже необходимости, яко потребное врачевание зла, и в воздержание подданных от пагубы. Когда бы многие знали, что претерпевал, что сносил, и какими уязвляем был он горестями, то ужаснулись бы, колико снисходил он слабостям человеческим, и прощал преступления незаслуживающие милосердия, и хотя нет более Петра Великого с нами, однако дух его в душах наших живет; и мы, имевшие счастие находиться при сем Монархе, умрем верными ему, и горячую любовь нашу к земному Богу погребем вместе с собою. Мы без страха возглашаем об отце нашем, для того, что благородному бесстрашию и правде учились от него. [201] 91. Его Величество в кунсткамере Аряшкину говорил при мне: «Я велел губернаторам собирать монстры, (уродов), и присылать к тебе. «Прикажи заготовить шкафы. Если бы я хотел присылать к тебе монстры человеческие, не по виду телес, а по уродливым нравам, места бы у тебя было для них мало. Пускай шатаются они во всенародной кунсткамере; между людьми они приметны.» 92. В отсутствие Государево из Петербурга, приезжие из Иерусалима монахи, между прочими редкостями поднесли Императрице несгараемый на огне платок, яко отличнейшую святость. Государыня подарила им знатную сумму денег, и они вскоре после сего уехали. По возвращении Ее Величество показывала с восхищением сию неоцененную вещь супругу своему, положенную в серебряном ковчеге; а Петр Великий посмотрев и рассмеявшись сказал: «Это, Катинька, обман. А что дала денег бродягам за такую святость?» — Тысячу рублей, отвечала она. — «Счастливы старцы, что до меня отсюда убрались, говорил Государь. Кусок такого полотна привез я из Голландии. Я заставил бы прясть и другой лен в Соловках.» — Потом приказал [202] Аряшкину принесть из кунсткамеры то полотно, и для доказательства при ней на огне жечь, которое не сгорело. При сем случае рассказывал Государыне, сколько раз, гвоздей и древа креста Спасителя, видал он в католицких монастырях в путешествие свое по Европе, а особливо вольном императорском городе Ахене. 93. Колико Петр Великий не терпел суеверия, толико напротив Божественные почитал законы, и чтение священного писания ветхого и нового завета любил. О библии говаривал Его Величество: «Сия книга премудрее всех книг; она учит познавать Бога и творения Его, и начертывает должности к Богу и к ближнему: разуметь в ней некоторые места яснее, потребно вдохновение свыше. Учиться небесному, отвергнуть должно земные страсти.» В 1716 году повелел он напечатать в Амстердаме библию в лист на голландском языке, оставляя на каждом листу половину пустого места, для припечатания оные на российском языке под смотрением синода в Санктпетербурге, дабы чтением на природном языке библии приучить охотников и к голландскому, яко языку его любимому. Надобными языками для России, почитал он голландский и немецкий, а с Французами, говорил он, [203] не имеем мы дела. Из духовных особ жаловал Государь Стефана Яворского, митрополита рязанского и муромского, блюстителя патриаршего престола, да Феофана Прокоповича, архиепископа новгородского, которых сочинения и предики читывал, и с ними о духовных делах беседовал. 94. Его Императорское Величество, присутствуя в собрании с архиереями, приметив некоторых усильное желание к избранию патриарха, о чем неоднократно от духовенства предлагаемо было, вынув одною рукою из кармана, к такому случаю приготовленный духовный регламент, и отдав, сказал им грозно: «Вы просите патриарха, — вот вам духовный патриарх».... — Потом встав, пошел вон. После сего оставлено прошение о избрании патриарха и учрежден святейший синод. С намерением Петра Великого об установлении духовной коллегии, согласны были Стефан Яворский и Феофан Новгородский, которые в сочинении регламента Его Величеству помогали, из коих первого определил в синоде председателем, а другого вице-президентом.... 95. Петр Великий, приняв намерение сделать чрез искусных скульпторов в Италии, надгробные [204] монументы и поставить их в честь: 1-й, генералу адмиралу Францу Яковлевичу Лефорту, 2-й генерал-фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметьеву, главному вождю российских войск, Шеину и генералу Патрикию Гордону, говорил об них тако: «Сии мужи верностию и заслугами вечные в России монументы. Я соединю по смерти героев моих вместе под покровительство героя святого князя Александра Невского.» Желание Его Величества было поставить монументы в монастыре Святого Александра Невского. Рисунки посланы были в Рим. Что же по оным воспоследовало, не известно, понеже вскоре после сего приключилась кончина сего Великого Монарха. 96. Ненавистники, делая разные наветы и клеветы о невоздержном будто житии и о праздности митрополита Стефана Яворского, Государю Петру Великому, который его паче прочих духовных особ жаловал, называя твердым столпом Церкви, старались всячески привести сего достойного мужа в немилость. Его Величество, слышав неоднократно об нем такие вести, желал наконец удостовериться самым делом. Сего ради, не сказывая никому, вознамерился в расплох [205] посетить митрополита. Часу в десятом ночью поехал к нему на подворье, и вошед нечаянно в келию, застал его одного, трудящегося в сочинении книги: Камень веры, обкладенного кругом богословскими творениями. Митрополит, незапным посещением Монарха удостоенный, хотел его подчивать, но Государь увидя на столе стоящие бутылки и мысля, по наветам, что Стефан Яворский вместо обыкновенного пития употребляет виноградное вино или водку, говорил: «Не трудись, я выпью то, что пьет митрополит.» Государь налив из одной бутылки в стакан напитка, пил, и нашел, что то была брусничная вода; потом посидев несколько и беседуя с ним о духовных делах, принялся за другую бутылку, нет ли там водки, налил, отведал, и к удивлению своему обрел простую воду. Тогда встав, Его Величество объявил Яворскому откровенно, с каким намерением приезжал к нему. Наконец, уверяя его о продолжении милости своей, сказал: «Клевета язвит днем, хулит; но непорочность явна и в нощи. Прощай! будь спокоен; невинность защищает Бог.» — Оставя таким образом митрополита, вздумалось Государю полюбопытствовать тогда же о Феофане, что он сей ночи делает? Сего ради приял путь прямо к нему. Подъезжая к жилищу его, увидел он много зазженных свеч; двери были заперты; он постучался; отворили, [206] усмотрели Государя, кинулись к Феофану и предварили известием о прибытии Его Величества. Бывшие у него гости испугались, стол наполнен был разными напитками и явствами. Но архиепископ с веселым и бодрым духом встретив радостно Государя, шедшего к нему, и имея покал в руках с венгерским, возгласил: Се жених грядет в полунощи: блажен раб, его же обращет бдяща; недостоин же паки, его же обрящет унывающа. Здравие и благоденствие гостю неоцененному; велие счастие рабу и богомольцу твоему, его же посетили благоволи. Потом подчивал из сего покала вином, пил сам, пили и гости. Такою разумною встречею, Петр Великий был доволен, а Феофан яко муж остроумный, умел при сем случае угодить разговорами, откровенным обращением развеселить и угостить Монарха так, что он возвращаясь от него около полунощи во дворец, сказал ему: «У Стефана, яко у монаха, а у Феофана, яко у архиерея весело и проводить время нескучно. Мне откровенность твоя приятна. Всуе пред тем лицемерить, кто лже не верит. Скажитка, отче, скороль наш патриарх поспеет?» (под сим разумел он, скороль Феофан кончит сочинение духовного регламента), и когда Феофан отвечал: скоро Государь! я дошиваю ему рясу, то Его Величество улыбнувшись, сказал: «а у меня шапка для него готова.» [207] 97. Его Величество присутствуя в литейном амбаре при вылитии пушек, генерал-фельдцейхмейстеру Брюсу при мне говорил: «Когда слова не сильны о мире, то сии орудия метанием чугунных мячей, неприятелям возвестят, что мир сделать пора.» 98. Безмерная любовь и охота Петра Великого ко флоту и к мореплаванию привлекали его часто в летнее время, будучи в Петергофе ездить на шлюпке, или на боте в Кронштадт почти ежедневно; когда же за какими-либо делами не мог побывать тамо, то забавлялся зрением с берега на вооруженные корабли. В один день Государь, вышед из любимого домика, имянуемого Мон Плезир, вынул из кармана зрительную трубку, смотрел в море, и увидев идущие голландские корабли, Государыне с восторгом говорил: «ах, Катинька, плывут к нам голландские гости. Пусть смотрят учители мастерства ученика их. Думаю не похулят; я зело им благодарен.» Потом отправил тотчас в Кронштадт шлюпку, чтоб прибывших на сих кораблях шкиперов привезть к себе. Между тем ожидал их с нетерпеливостию. Часу в десятом в вечеру приехали шкипера в [208] Петергоф, явились прямо к Государю и по приятельски ему говорили: — Здравствуй, Император Питер! — «Добро пожаловать, шкипера! — Здорово ли ты живешь? — «Да, благодарю Бога. — Это нам приятно. — Слушай, Император Петр! сыр для тебя; полотно жены наши прислали в подарок супруг твоей, а пряники отдай молодому сыну. «Я благодарю вам, сын мой умер, так не будет более есть пряники. — Пускай кушает твоя супруга. Его Величество приказал потом накрыть стол, посадил шкиперов и сам их подвивал. Они пили здоровье Их Величеств. — Да здравствует много лет Император Петр и Императрица супруга его. Слава Богу, мы теперь как дома. Есть что попить и поесть. — Приезжай к нам, Государь Петр! мы хорошо тебя поподчуем. Друзья и знакомцы твои охотно тебя видеть хотят; они тебя помнят. «Верю, поклонитесь им. Я может быть еще их увижу, когда здоровье мне позволит.» При сем спрашивал Его Величество, сколько времени они в море были, не было ли противных штурмов, какие товары привезли, и что намерены из Петербурга обратно взять. И так, пробыв с ними часа с два, с удовольствием [209] чрезвычайным паки в Кронштадт проводить указал, сказав при прощании: «завтре я ваш гость.» Таким-то образом Император обходился с Голландцами и тако приохочивал чужестранцев ездить в Петербург, чтоб установить в России коммерцию морем. NB. Известно, что Петр Великий, будучи в Голландии в Сардам, корабельному строению учился. Путешествуя по указу его, был я сам в том месте, где показывали мне жилище сего Монарха (Из Буды, где Государь плотничал, Голландцы в вечную память построили хороший дом, называемый дом княжеский), постелю его, шкиперское платье, топор, чем плотничал, и прочие оставленные вещи: вспоминая об нем не яко о Государе, но о истинном друге своем, говорили: Петр друг наш, хотя великий Царь. Тут находилась еще каменная и деревянная точеная посуда, из которой он с мастерами кушивал, и которую показывают за диво. Сие было в 1718 году, когда я чрез Голландию проезжал. Текст воспроизведен по изданию: Достопамятные повествования и речи Петра Великого // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 40. № 158. 1843 |
|