|
ДОСТОПАМЯТНЫЕ ПОВЕСТВОВАНИЯИ РЕЧИ ПЕТРА ВЕЛИКОГО (Записанные деньщиком его Нартовым. Смотр. № 146) 39. После первой неудачной осады города Нарвы, Государь Петр Первый будучи в Москве, и прилагая попечение о наборе войск, и о снаряжении их аммунициею и орудиями, имел недостаток в пушках; сего ради для скорейшего вылития оных, принужден был прибегнуть к церковным колоколам, которых находилось множество лишних. А как и в деньгах был также недостаток, то в крайности такой намерен был поубавить монастырских сокровищей, в [404] золоте и серебре состоящих. Оба сии предприятия могли в нерассудительном народе поселить негодование, который по суеверию и по старинным предрассуждениям лучше бы хотел видеть великолепие церковное, нежели благополучие государства, подкрепляемое таким имуществом. — Не видя иного способа, чтоб сделать скорый оборот в вооружению себя против неприятеля, ибо к собиранию с государства податей требовалось долго времяни с отягощением народным, и не приступая еще к исполнению такой мысли, находился Государь в задумчивости, и целые сутки никого к себе не допускал. Колико Меньшиков ни был любим, не смел однакож являться тогда к нему. Тем менее прочие боляре, понеже запрещено было допускать, да и не желал Его Величество им о том намерении объявлять. Князь Ромадановский, хотя впрочем и был прилеплен к старинным обычаям, однако любил Государя, и верен был ему паче многих прочих, а по сему не только носил от Монарха отличную милость, да и был от него почтен. Узнавши он о сокрушении и уединении Его Величества, отважился идти к нему, чтоб посоветовать с ним, каким бы образом смутному состоянию помочь. Стража, стоявшая у дверей чертогов царских, ведая, коликую князь имел доверенность, не смела его остановить, ибо все боялись того, что он за воспящение ему [405] входа, велит по полномочию своему их лишить живота, не спрашивая о том Государя; таким образом вошел прямо, и видя Петра Первого по комнате в глубокой задумчивости в зад и в перед ходящего, остановился и посмотрел на него; но Государь его не примечал. Князь решился идти ему на встречу, и с ним столкнулся. Его Величество пасмурным взором взглянул на него, и аки бы удивляющимся его нечаянному приходу, опамятовавшись спросил: «как ты дядя (так его Государь иногда называл) сюда забрел? разве не сказано тебе, что не велено пускать?» — Других, может быть, а не меня, отвечал Ромадановский. Меня и родитель твой Царь Алексей Михайлович без доклада к себе пускал; ведомо тебе, что при кончине своей мне тебя вверил; — ктож в несгоде печься будет о тебе, как не я? полно крушиться, скажи, о чем целые сутки думаешь? Царь отец твои и Царица мать твоя наказывали совета моего слушать. Размыкивать горе, подобает вместе, а не одному! — «Полно, дядя, сказал Государь, пустое молоть; какой совет, когда в казне денег нет, когда войско ни чем не снабдено и артиллерии нет, а сие потребно скоро.» Потом начал опять ходить и предаваться размышлениям. Князь Ромадановский, видя царское отчаяние, остановил его паки и говорил сердито: — [406] долгая дума, большая скорбь, полно крушиться, открой думу свою, какой к тому находишь способ, авось либо верный твой слуга промыслит полезное. — Его Величество зная, что сей достойный муж всегда был блюститель верности и правды, объявлял ему тайность свою так: «чтоб иметь артиллерию, для которой нет меди, думаю я по необходимости взять лишние колокола, которые делают только пустой трезвон; перелив их в пушки, загремлю ими против Шведов полезным отечеству звуком.» — Добро мнишь, Петр Алексеевич, а о деньгах как же? — «Так чтоб в монастырях и церквах бесплодно хранящееся сокровище в золоте и серебре убавить и натиснить из него деньги.» — На сие нет моего совета; народ и духовенство станут роптать и почтут грабежем святыни. — «О народе я так не мню, для того, что я не разоряю налогами подданных, и защищаю отечество от врага; а прочим зажму рот болтать, лучше пожертвовать суетным богатством, нежели подвергнуться игу иноплеменников.» — Не все так здраво думают, Петр Алексеевич, сие дело щекотно, должно придумать иное. — «Ведь деньги, дядя, с неба не упадут, как манна, а без них войско с холоду и голоду умрет! теперь инова средства нет.» « — А я так знаю, что есть и что Бог тебе пошлет; только, сколько надобно? — «На [407] первый случай около двух миллионов рублей, пока без притеснения народного более получу.» — Не можно ли по менее, отвечал князь голосом надежным, так я тебе промышлю. — К сему слову Государь пристав с веселым уже видом, начал убеждать Ромадановского, чтоб он скорее ему тайность сию объявил, ибо знал, что он лгать не любил. — Не скажу, а услужу, успокойся, довольно того, что я помощь государству в такой крайности учинить должен. — При сем когда наступила уже ночь, хотел было Ромадановский идти от него прочь; но Петр Великий обнял его, просил не отступно, чтоб он долее не думал, открыл бы ему сие, и уверил бы, когда получить деньги, не выпуская его из своих рук. Князь видя, что уже ему никак отделаться было не можно, сказал: жаль мне тебя, Петр Алексеевич, быть так, поедем теперь, но не бери с собою никово. — Обрадованный Государь и аки бы вновь от сего переродившийся, следовал за ним; поехали они обще из Преображенска в Кремль: прибыли в Тайный приказ, над которым был князь Ромадановский главноначальствующим, вошли в присутственную палату, в которой кроме сторожа никого не было. Князь приказывал ему отдвигать стоящий у стены шкап, в котором находились приказные книги; дряхлый и престарелый сторож трудился, не доставало его силы, [408] принялся помогать ему сам Государь, шкап был отдвинут, появилась железная дверь. Любопытство монаршее умножалось. Ромадановский приступя к дверям, осматривал висящую восковую печать, сличал ее с тем перстнем, который был на его руке и которым вход был запечатан, при чем свечу держал Его Величество. Потом, вынув из кармана хранящийся в кошельке ключ, отпирал оным дверь, замок заржавел (понеже лет с двадцать отпираем не был), и про что никто кроме князя и сторожа не ведал, ибо не токмо переставлять шкап на иное место, да и любопытствовать о сем под лишением живота подчиненным запрещено было со времен Царя Алексея Михаиловича, под видом тем, яко бы в находящихся за оным шкапом палатах хранились тайные дела. Потом Государь пытался отворять сам, но не мог; послали сторожа сыскать лом и топор, принялись все трое работать, наконец чрез силу свою великую ломом Монарх дверь ошшиб. При входе своем в первую палату, которая была со сводом, к несказанному удивлению увидел Его Величество наваленные груды серебряной и позолоченной посуды и сбруи, мелких серебряных денег и голландских ефимков, которыми торговцы чужестранные платили таможенную пошлину, и на которых находилось в средине начеканенное московское клеймо для того, чтоб [409] они вместо рублей в России хождение свое имели, множество соболей, протчей мягкой рухляди, бархатов и шелковых материй, которые либо моль поела, или сгнили. А как Государь смотря на сие последнее и пожимая плечами, сожалел и говорил: «дядя! это все сгнило;» то князь отвечал: да не пропало. По сем любопытство побуждало Петра Великого идти в другую палату посмотреть, что там находится, но князь его не пустя остановил и сказал: — Петр Алексеевич! полно с тебя теперь и этова; будет время, так отдам и достальное. Возьми это, и не трогая монастырского, вели наковать себе денег. — Государь расцеловал почтенного и верного старика, благодарил его за соблюдение сокровища, и спрашивал: каким образом без сведения братей и сестры его Софии, по сию пору сие оставалось. — Таким образом, отвечал Ромадановский: когда родитель твой Царь Алексеи Михайлович в разные времяна отъезжал в походы, то по доверенности своей ко мне лишние деньги и сокровища отдавал на сохранение мне. При конце жизни своей, призвав меня к себе, завещал, чтоб я ни кому сего из наследников не отдавал до тех пор, разве воспоследует в деньгах при войне крайняя нужда. Сие его повеление наблюдая свято и видя ныне твою нужду, вручаю столько, сколько надобно, а впредь все твое. — «Зело благодарен тебе, дядя! я [410] верности твоей никогда не забуду.» В самом дел сие помогло толико, что напечатанными из сего деньгами, не только войски всем потребным снабдены были, но и войну беспрепятственно продолжать было можно. Перелитые же колокола доставили довольное число пушек. Сия то великая заслуга поселила в сердце Петровом благодарность такую к князю Ромадановскому, что он пред всеми прочими вельможами князя Ромадановского, которому отменное почтение Монарх оказывал и доверенность, более любил. 40. В 1702 году генерал фельдмаршал Шереметьев, разбив шведского генерала Шлиппенбаха войско, одержал над ним победу, с получением многих пленных, знамен, и всей тяжелой артиллерии, и принудил Шлиппенбаха с достальным войском отступить к Пернову. Царь Петр, получив о сей победе известие, сказал: «благодарение Богу! наконец достигли мы до того, что Шведов уже побеждаем.» 41. По взятии от Шведов Митавы, когда российские войски вошли в город, и увидели в [411] главной церкви под сводом, где погребены тела герцогов курляндских, что тела их аз гробов выброшены и ограблены, то остановясь, прежний караул шведский оставили, призвали полковника шведского и коменданта Кнорринга, которого обличив святотатством гробниц и храма, взяли от него и от жителей сего города письменное свидетельство, что сие учинено его товарищами; Государь, ужаснувшись такому беззаконию, повелел сие свидетельство обнаружить, чтоб знали бесчеловечие шведских солдат, и чтоб таким зверством после напрасно Россиян не бесчестили, сказав притом сие: «Шведская алчность не дает и мертвым костям покоя; не довольствуяся грабежем на земле, грабят и под землею.» 42. Генерал-маиор князь Голицын, одержав над шведским генерал-маиором Розеном под Добрым близ реки Напы знатную победу, спрошен был Петром Великим: «скажи, чем тебя наградить?» — На что он отвечал: Всемилостивейший Государь! простите князя Репнина,(который впал не за долго пред сим в немилость государскую). «Как! сказал Государь, разве ты забыл, что Репнин твой враг?» Знаю, говорил Голицын, и для того Вашего Величества о помиловании его прошу. На сие Петр Великий [412] отвечал: «великодушие твое похвально, заслуга твоя достойна награды, я для тебя его прощаю.» Но сверх того князю Голицыну пожаловал орден святого Апостола Андрея. Князь Голицын приобрел при сем случае сугубую славу как храбростию, так и великодушием, а Государь показал, сколь умеет он воздавать подданному за его заслуги. 43. Его Величество, получа от генерал-фельдцейхмейстера Брюса письмо, которое прочитав, весело сказал: «благодарю Бога, из Нейштата благоприятны ветры к нам дуют.» После сего встав пошел с таким известием к Императрице. 44. Разговаривая Государь о бесчеловечных поступках Шведов при Нарве, сказал: «Герои знамениты великодушием, а звери лютостию. В Шведах первого нет, но последнее везде явно.» 45. Государь, возвратясь из сената и видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил ее, а при том говорил: [413] «Когда-б послушны были в добре так упрямцы, когда послушна мне Лизета, (любимая его собачка), тогда не гладил бы я их дубиною. Моя собачка слушает без побой; знать в ней более догадки, а в тех заматерелое упрямство.» 46. Рассматривая с Брюсом проэкты укрепления крепостей, мысли свои о сем Государь объяснил так: «правда, крепость делает неприятелю отпор, однако у Европейцов не надолго. Победу решит военное искусство и храбрость полководцев, и неустрашимость солдат. Грудь их защита и крепость отечеству. Сидеть за стеною удобно против Азиятцев.» 47. «Отпиши, Макаров, к астраханскому губернатору, чтоб впредь лишнего ко мне не бредил, а писал бы о деле кратко и ясно. Знать он забыл, что я многоглаголивых вралей не люблю; у меня и без того хлопот много; или веселю ему писать к князю Ромадановскому, так он за болтание его проучит.» 48. «Если Бог продлит жизнь и здравие, Петербург будет другой Амстердам.» [314] 49. «Съезди, Мурзин, к князю Цесарю, чтоб пожаловал к нам хлеба кушать. Мы и прочие милостию его царского величества довольны. Он повысил нас чинами.» Надлежит знать, что Государь за морскую у Гангута баталию, объявлен был от князя Цесаря Ромадановского в рассуждении верно-оказанные и храбрые службы вице-адмиралом. 50. Государю предлагаема была для забавы в одно время в Польше от магнатов охота за зверями, на что он отвечал им благодарствуя: «довольно охоты той, чтоб гоняться и за Шведами.» 51. О писании указов Петр Великий говорил Макару в токарной: «Надлежит законы и указы писать ясно, чтоб их не перетолковать. Правды в людях мало, а коварства много. Под них такие же подкопы чинят, как и под фортециею.» 52. При строении кронштадской гавани и Кроншлота в море, присутствовал Государь часто сам, [415] и князю Меньшикову о сем говорил: «Теперь «Кронштад в такое приведен состояние, что неприятель в море близко появиться не смеет. Инако расшибем корабли в щепы. В Петербурге спать будем спокойно.» 53. В день торжествования мира со Швециею, в комнате своей Государь к ближним при себе говорил, будучи чрезвычайно весел: «благодать «Божия чрез двадцать лет венчает тяжкие труды, и утверждает благополучие государства, благополучие и спокойствие мое. Сия радость превышает всякую радость для меня на земли.» Текст воспроизведен по изданию: Достопамятные повествования и речи Петра Великого // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 39. № 156. 1842 |
|