ДОСТОПАМЯТНЫЕ ПОВЕСТВОВАНИЯ И РЕЧИ ПЕТРА ВЕЛИКОГО.  ¹.

(Я собирал повествования о Петре Великом и речи сего Монарха, слыша оные либо устно от самого Государя, или от достоверных особ, в то время живших; находясь при Его Императорском Величестве более двадцати лет, и нося милость Его, бывал я самовидцем упражнений и бесед Его, следовательно о вероятии сих сказаний, никто да не усумнится.

Андрей Нартов.

Писано мною сие по кончине Его Величества и кончено в 1727 году).

1.

Первое путешествие Государя Петра Первого в чужие Государства.

Слыхал ли кто, или читал ли кто в каких-либо преданиях, чтоб какой Самодержец при вступлении своем на престол, оставя корону, скипетр, и поруча правление Царства ближним вельможам, предпринимал отдаленное странствование по чужим [444] Государствам, единственно только ради того, чтоб просветить, во-первых, себя науками и художествами, иметь свидание самоличное с прочими Государями, устно с ними о взаимных пользах говорить, утвердить дружбу и согласие, познать правительства их, обозреть города, жилища, изведать положение мест и климатов, примечать нравы, обычаи и жизнь Европейских народов, полезное от сего перенять, потом подобное водворить в отечество свое, преобразовать подданных и соделать себя достойным владетелем пространной Монархии. Пример неслыханный! но в России самым делом исполненный! Усердие о благе и чрезвычайная любовь к отечеству, воспламенили в великой душе двадцати пяти летнего Царя Петра Алексеевича такое похвальное желание. Сего ради, учредя он великое посольство к Европейским державам и сокрыв Величество сана своего, дабы его не познали, поместил себя при том частною особою в лице простого дворянина, и в путь при послах Лефорте, Головине и Возницыне 1697 года Марта 9 дня из Москвы отправился. Путешествие оного было чрез Лифляндию и город Ригу, чрез Курляндскую Митаву, оттуда в Прусскую столицу Кенигсберг, где Курфирст Фридерик III, потом Король Прусский, оказал отличные посольству почести и Государь с Курфирстом восстановил искреннюю приязнь; тут же во-первых Его Величество делал потребные примечания к наставлению своему, ходил смотреть видение достойное, посещал ремесленников, осматривал работу и рукоделие их; познакомился в Университете с учеными людьми, требовал мнения их о заведении наук в России, и потом с удовольствием отправился в посольстве чрез Бранденбургские и Люнебургские области и чрез Вестфалию к Амстердаму. Но, приближаясь к Голландским границам, оставил он посольство свое и сам поехал наперед в Амстердам, который желал с нетерпеливостию видеть. Прибыл он туда за пятнадцать дней прежде [445] посольства, имея с собою несколько молодых дворян, в числе коих находился Царевич Сибирский, да Меньшиков, где осмотрев зрения заслуживающее, удалился немедленно в Сардам в нанятом судне, которым в одежде матросской управлял сам, и пристав к берегу, выскочил первый на землю, чтобы веревкою привязать свое судно, дабы тем менее могли его узнать. С бывшими при нем вошел он в первый вольный дом; а как сии одеты были по-русски, то скоро вольный дом наполнился любопытствующими зрителями. Его Величество, убегая толпы народной, пошел в особую комнату, приказав переводчику между черни проведать, что про него говорят. Сказано ему было, что ведают уже о том, что Российский Государь находится в свите великого посольства, а он, имея от Государя повеление, уверил при сем народ, что они не в числе том, а особо посланные сюда учиться корабельному строению. На другой день Его Величество нарядился с бывшими при нем так, как одеваются Ватерланские жители, в короткой бострок красного боя и широкие брюки (штаны) белого холста; а как он прежде путешествия своего довольно уже Голландский язык разумел, то сие и помогло ему удовлетворять любопытство свое в тех вещах, о которых он спрашивал, или которые видеть и знать желал. Здесь обучался он корабельному строению, здесь работал, яко простой плотник и с товарищами пил и ел вместе; здесь имел знакомство с лучшими рукодельщиками, и в часы отдохновения учился токарному искусству, а в Амстердаме с лучшими художниками, с мореходцами, и с знатными купцами, обходясь, получал от них разные сведения. Получа он в знании корабельного строения изрядные успехи и купя себе одно судно, называемое буер, сделал сам складную мачту, на две части разбирающуюся, каковой до сего не бывало и никто оные не выдумывал. Сия новоизобретенная мачта почтена была таким искусством в [446] мастерстве, которое обрело ему право принятым быть в обществе корабельных строителей, в котором записан был под имянем Петра Михайлова; но ему гораздо приятнее было, когда друзья его называли Сардамским корабельщиком или мастером Петром. На сем-то буере разъезжал он в Амстердам и по другим местам, правя оным сам, и молодые дворяне его поневоле принуждены были иногда претерпевать страх, ибо отважный и небоязливый Государь в самый сильный штурм хладнокровно по воде странствовал.

Между прочими особливого благополучия в знакомстве удостоены были бургомистр Витсен и мореплаватель Мус.

Сколько Его Величество ни скрывал о себе в Сардаме, однако тайность сия открылась чрез одного Голландца, получившего письма из России.— Монарх тотчас приметил по принужденному обхождению товарищей своих и по их почтению, чего несколько месяцов не было, и которое ему оказывать начали, что особа его была уже им известна, досадовал он на сие несказанно, видя, что они с тех пор обращались с ним не столь уже откровенно, сего ради просил их, чтоб они на Царское достоинство его не смотрели, и почитали бы его так как прежде, говоря им прямо по Голландски сие:

«Есть ли хотите быть моими друзьями, так обходитесь со мною не как с Царем, а как с своим товарищем, инако лишите меня удовольствия быть вашим учеником, ради чего я нарочно сюда приехал. Я ищу не почестей, но полезных знаний. Оставьте все церемонии, мне свобода тысячу раз милее, нежели несносное принуждение, которое Сардамцам не сродно». Таким-то образом Царь Петр Алексеевич продолжал после свободные труды свои, и в Голландии получил знании во многих науках, а особливо в математике, архитектуре и инженерстве, поселя о себе удивление во всем свете. [447]

2.

Царь Петр Алексеевич по приезде своем с посольством в город Ригу, желая видеть городские здания и крепость, яко первые предметы чужестранные, любопытства достойные, ходил с Меньщиковым и с прочими молодыми дворянами кругом на валу, и осматривал местоположение и укрепления оные. Губернатор Граф Далберг, который от подчиненных Шведов был о сем уведомлен, тотчас возъимел подозрение, приносил Лефорту, первому Российского Двора послу за сие жалобу, яко бы они крепостные строения карандашом срисовали, требуя от него с угрозами, чтоб он Российским путешественникам сие делать запретил, сам же он приказал Шведским офицерам и стражам за ними строго присматривать и близь городского вала не пускать. Лефорт учтивым образом извиняясь пред ним, что посольство о сем ничего не ведает, велел градоначальнику сказать: буде в свите посольства находящееся знатные дворяне кругом вала ходили, то происходило оное не с умысла ухищренного, а ради единой прогулки, и позволительного, как кажется, любопытства, путешествующим в чужие края, видеть славную крепость, которой Россияне никогда не видывали, и есть ли, как примечает посол теперь, сие не угодно Господину Губернатору, то уверяет, что сего впредь не воспослдует, — Лефорт не приминул того же вечера донести о том неосновательном неудовольствии Его Величеству. Государь услышав такое странное требование, весьма дивился неучтивому поступку Далберга, почел явным себе притеснением и обидою, и с досадою Лефорту отвечал: «так мне теперь запрещают смотреть Рижскую крепость, хорошо, пойдем же от сюда скорее вон; видно Швед нас не любит, но я со времянем увижу ее ближе, и может быть откажу в том Королю Шведскому, в чем ныне отказывает дерзновенно мне Далберг». [448]

Такой суровый поступок Губернатора Далберга, чиненные Россиянам угрозы и разного рода притеснения, и наконец воспящение свободного им входа в городе были явным оскорблением не только посольства, но и лица Царского, от чего после воспоследовал разрыв соседственной дружбы, и восстала ужасная вой, на между обоих Государств, которая кончилась к великому вреду Швеции, и к бессмертной славе России.

4.

Царь Петр Алексеевич, по получении довольного практическая знания в Голландии морских производств, в начале 1698 года восприял намерение отправиться в Англию, дабы корабельному строению и флотским обращениям обучиться там основательнее. Король Английский Вильгельм III прислал Адмирала Миттеля с эскадрою в Голландию для отвезения Его Величества с посольством в Лондон. — Государь прибыл благополучно в Гарвиг, а оттуда в Лондон, где приготовлен был для него и для посольства его великолепный дом близь реки в Ерк-бильдинге, который он оставил посольству, а сам с малым числом любимых людей, переехал жить в Дерпфорт, в квартиру Эвелина, по близости корабельной верфи, для того, чтобы удобнее видеть ему строение кораблей, иметь обхождение с мастерами, и научиться у них конструкции военных и купеческих судов; при чем, часто сам Монарх руками своими трудился. — Маркиз Кармартен и Деап, первый командующий на море, а другой искусный корабельный мастер были те особы, с которыми младый Государь имел всегдашнее обхождение, и от которых он получал удовлетворительные к знанию сведения. Между тем Монарх часто видался и говаривал дружески с Королем, осматривал в Лондоне зрения достойное, примечал нравы жителей, правление, беседовал с художниками и учеными людьми. В корабельщицком платье захаживал в [449] кофейные домы и к ремесленникам, а чтоб не признавали его, нашивал шляпу распущенную и низко на брови сдвинутую. — Но ничто не произвело в нем толикого утешения и удовольствия, как то, что Король приказал Адмиралу Миттелю ехать с Царем в Портсмут, и в присутствии Его Величества находившиеся флот в Спитеаде, показать на море, и учинить примерное корабельному сражение и прочие эволюции.— Возвратясь из Портсмута ездил в Оксфортской Университет, собирал модели для отечества своего; бывал в церквах во время службы и церемониальных обрядов, и после посещал Архиепископа Кантербургского. — Король подарил Петру Алексеевичу прекрасную яхту новую о двадцати четырех пушках вооруженную, на которой Государь отправил в город Архангельской принятых в службу свою морских Англинских офицеров, художников, мастеровых и корабельщиков, между коими находился и славный математик Господин Фергусон, которого у нас в России неправильно называли Фрафорсоном и который первый учредил математическую, навигационную и Астрономическую школу: — наконец Царь Петр (Алексеевич) простясь с Королем, великолепно с посольством угощен был у Герцога Леедса ² в дом его в Вимблетоне на Темзе, и после на трех яхтах, присланных от Короля под прикрытием нескольких военных кораблей Адмиралом Миттелем паки в Голландию с принадлежащими почестями препровожден. — Прощаясь с сим Адмиралом подарил Его Величество ему портрет свой богато алмазами украшенный, сказав: «Я вручаю вам Господин Адмирал свой портрет с тем, чтобы вы, помня меня яко друга, оный носили; а ваш портрет повезу я теперь с собою в Россию в благодарном моем сердце; я прошу вас Господин Адмирал прислать [450] малеванный портрет ваш, который вы мне обещали, в Москву, с тем при том изображнием, как вы флотом, показывая его мне, командовали». — Потом прижав рукою Адмирала к груди своей, поцеловал его в лоб, и имея на глазах слезы, с сожалением от себя отпустил.

Сие проишествие и прочие слышал я от Графа Матвеева, который в Лондоне послом находился, то есть то, что только с Государем случилось в Англии.

6.

Апреля 12-го скрытно был Государь в Парламенте; там видел он Короля на троне и всех вельмож Королевства, сидевших купно на скамьях. Прослушав некоторых судей произносимые речи, которых содержание Государю переводили, Его Величество к бывшим с ним Россиянам сказал: «Весело слышать то, когда сыны отечества Королю говорят явно правду, сему-то у Англичан учиться должно».

7.

Король Англинский Вильгельм приметя беспримерную охоту Царя Петра Алексеевича к морским подвигам, приказал в удовольствие его представить флоту примерную морскую баталию. Из многочисленных кораблей, составленный флот в присудствии его чинил разные эволюции и довел сим Государя до такого восхищения, что будто бы он от радости не постыдясь, после сего командовавшему Адмиралу при прочих флотских офицерах сказал: «что он на сей случай звание Англинского Адмирала предпочитает званию Царя Российского». Толико влюблен был Царь Петр в морскую службу.

Но я знаю достоверное, понеже я слышал из уст Монарших, что он сказал так: есть ли бы я не был Царем, то желал бы быть Адмиралом Великобританским. [451]

8.

В 1608 году в Мае месяце Петр Первый прибыв из Англии паки в Голландию, пред отъздом своим оттуда, вздумал еще раз повеселиться на море; сего ради имея при себе Меньщикова, отправился на судне в город Гардервик, лежащий на берегу моря. На возвратном пути к ночи, восстала такая ужасная буря, что корабельщики потеряли надежду ко спасению и в страх ожидали бедственного поглощения. Но Государь, мужеством огражденный, ободряя их, показывал вид бесстрашия, и смеючись им говорил. «Слыхалиль вы когда-нибудь, чтоб какой Царь утонул на море? Не боитесь, кормило в моей руке».— Наконец по претерпении штурма, благополучно приехал в прежнее пристанище и возвратясь в жилище, обнял Лефорта, который в посольстве главным находился, с радостию сказал: «благодарю Бога, что еще вижу тебя, друга моего, провидение хранит меня для отечества везде».

___________________________________

Посольство состояло из следующих особ: первый был Генерал Адмирал Лефорт; вторый Боярин Федор Алексеевич Головин, Генерал Кригс-Коммисар и Наместник Сибирский и третий Прокофий Богданович Возницын, Думный дьяк, или Статский Секретарь, бывший прежде во многих посольствах. В свите посольской находился сам Царь Петр Алексеевич, молодый Князь Сибирский, происходящий от древних Царей Сибирских; — несколько молодых дворян, которых Его Величество с собою взял из знатных фамилий, яко аманатами верности их отцов, да около семидесяти солдат Гвардии. Начальником сих дворян был Князь Черкаский, бывший потом Канцлером. При чем находился и Меньщиков, которого Государь любил отлично. Посольство сие отправилось из Москвы в 1697 году через Ригу, где Его [452] Величество с Меньщиковым и с прочими свиты своей осматривал укрепления крепости, что подало Шведскому Губернатору Графу Дальбергу подозрение, почему и приказано было их туда не пущать, присматривали за ними и делали им разные препятствия и неучтивости, а сие самое и было после причиною воспоследовавшей войны с Карлом XII.

9.

Во время пребывания Петра Великого в Лондоне, случилось ему видеть на площади Фоксала Англинских бойцев, сражающихся друг с другом лбами, из которых один побивал всех. Возвратясь к себе в дом, рассказывал о таком сражении прочим Россиянам и спрашивал, нет ли охотников из гвардейских гренадеров, при свите находившихся, побиться с силачем Лондонским? Вызвался один гренадер мочной, плотной, бывалый в Москве часто на боях кулачных и на себя надеявшийся; он просил Государя, чтоб приказано было сперва посмотреть ему такой битвы, что было позволено. Гренадер приметя все ухватки их, уверял Государя, что он первого и славного бойца сразит разом так, что с Русскими впредь биться не пожелает. Его Величество улыбнувшись говорил ему: «полно так ли? я намерен держать заклад, не постыди нас; — Изволь Государь смело держать надеяться, я не только этова удальца, да и всех с ним товарищей вместе одним кулаком размечу; ведь я, Царь Государь, за Сухаревою башнею против кулашной стены хаживал. Я зубы с челюстьми и ребры Англичанину высажу. — Спустя несколько дней, Его Величество обедав у Герцога Леедса, завел разговор о бойцах, которых он видел, и сказывал ему, что гренадер его, первого их витязя победит. Прочие Лорды, уверенные о силе и мастерстве победителя своего, против которого никто стоять не мог, осмелились предложить, не угодно ли Государю подержать заклад, что Англичанин верх [453] одержит. — «А сколько?» — спросил Государь. — «Пять сот гиней!» — «Пять сот гиней! доброй. Но ведайте, господа, что мой боец лбом не бьется, а кулаком обороняется». — К сражению назначен был сад Кармартена, сына Леедсова. Его Величество, бывшие при нем Россияне, Кармартен и Деан, (сей последний был искусный корабельный мастер, которых обоих Государь любил, и они всегда при Нем находились) и прочие Лорды прибыли туда: — явились два бойца; Англичанин богатырским своим видом при первом на соперника своего взгляде, уверял уже почти каждого зрителя, что сия есть для него малая жертва. Все думали, что гренадер не устоит. Тот вызывал соперника своего, но гренадер поджав руки, стоял прямо, не спускал с ратоборца глаз и ожидал его к себе. Зрители смотрели со вниманием. Англичанин, по обыкновению нагнув шею, устремил твердый лоб свой против груди гренадерской, шел его сразить; и лишь только чаяли произведенного лбом удара, как вдруг увидели, что гренадер не допустив его до себя, вмиг кулаком своим треснул Англичанина по нагбенной шее в становную жилу столь метко и проворно, что Шотландский гигант пал на землю и растянулся. Зрители вскричали: гусс, гусс, ударили в ладоши, поклонились Государю, и заклад заплатили. При сем Его Величество оборотясь к своим, весело сказал: «Руской кулак стоит Английского лба, я думаю он без шеи». Тотчас сраженному бойцу пущена была кровь, думали, что он умрет, но он очнулся. Побоище тем кончилось, и слава бойца сего сим случаем погибла. Его Величество весьма старался, чтоб Англинского бойца вылечили; сего ради подозвав к себе лекаря, и наказывая о излечении, дал врачу двадцать гиней; из выигранного заклада пожаловал победившему гренадеру двадцать гиней, Англичанину бойцу двадцать гиней, бывшим с ним гренадерам тридцать гиней, черни бросил пятьдесят гиней, а достальные деньги отослал в инвалидный дом. Потом [454] Государь приказал тут же всем своим гренадерам прежде бороться, а после между собою сделать кулашной бой, чтоб показать Лордам проворство, силу и ухватки Руских богатырей, чему все собрание весьма удивлялось, ибо все находившиеся при Петр Великом в путешествии гренадеры выбраны были люди видные, рослые и сильные, и прямо похожи были на древних богатырей.

10.

В 1698 году, когда Царь Петр Алексеевич находился в Вене у Римского Цесаря Леопольда, и намерен был оттуда отъехать в Италию, получил Его Величество из Москвы с нарочно присланным гонцом от правителей ведомость о ужасном бунте десяти тысяч последних стрельцов, с Литовских границ отшедших самовольно, куда они нарочно для безопасности от столицы удалены были под видом наблюдения Польских поступков при избрании нового Короля, которые умыслили, по наущению Царевны Софии, которая по прежним мятежам находилась тогда уже под стражею в Девичем монастыре, освободив ее, взвести ее на Царство, а Царя Петра Алексеевича, не допустив из чужих стран в отечество, засевши на пути, убить, равномерно предати смерти некоторых бояр и всех чужестранцов, в Немецкой слободе живших, и в военной службе находившихся; сего ради, оставя Государь дальнейшее странствование, ради пользы Государства своего восприятое, спешил немедленно в престольной свой град, чтоб утушить возгоревший пламень изменников, восстановить тишину и оградить все безопасностию. И так оставя в Вене Прокофья Богдановича Возницына полномочным, поехал Его Величество с Лефортом, Головиным и Меньщиковым к Москве, и под провождением из Польши взятого от Короля Августа Генерала Карловича в Преображенское село свое в тайне благополучно прибыл. Неожидаемое прибытие Царя [455] ободрило верноподданных и произвело страх и ужас в ненавистниках особы и царствования его. Он обрел уже опаснейший бунт сей, чрез военачальника Шеина и Генерала Гордона, помощию царедворцев и солдат, разрушенным и бунтовщиков под стражею содержанных. На другой день представлены были ему заговорщики мятежа, от которых выслушав достоверную исповедь злого умысла, пред всеми вельможами и при многочисленном народе, и видя, что прежде при многократных бунтах, стрельцам оказанные милосердия и прощения не помогают, беззакония уже такие угрожают впредь вящшею погибелию, предпрхял до крайности ожесточенный Монарх по единогласному верных сынов отечества убежденно, и по суду, искоренить до конца главных злодеев, извергов Государства, а достальных разослать в отдаленнейшие места Сибири, Астрахани и Азова; и ненавистное звание Стрельцов уничтожить на вечные времяна. А как такое по закону смертное наказание начальникам и прочим виновникам сего бунта продолжалось несколько дней сряду виселицами, усечением глав и колесованием: и еще не преставало, то Патриарх вздумал идти на месте сего страшного позорища в процессии к Государю, чтоб просить о пощаде оставшихся еще Стрельцов, ибо с три тысячи оных уже казнены были. В намерении умилостивления нес Его Святейшество образ Богоматери воображая, что Царь казнь сию оставит. Но Государь увидев его тако к Себе шествующим, удивился, во-первых, воздал иконе достодолжное поклонение, и потом Патриарху с гневом говорил: «Всуе употребляешь, святыню сию, зачем пришел сюда? возвратись, и отнеси образ святый туда, где он стоял. — Знай, что я разумею страх Божий и почитаю Святую Деву, столько же, как и ты. — Но ведай при том и то, что долг велит мне спасать подданных, и по правосудию наказывать злодеев. Требует законе, требует и народ». Таким изречением показал Царь Петр [456] Алексеевич самодержавную власть правосудия и предел сана духовного. <…>

11.

Царь Петр Алексеевич взял с собою в Архангельск принятого им в службу знающего Сардамского мореплавателя, прозванием Муса, где построив с ним военный корабль по Голландскому образцу, пожаловал сего Сардамца Капитаном корабля, на котором Его Величество восприял желание проходить все чины флотские от нижнего до высшего. — Некогда случившись Государь на сем корабле, спрашивал у Муса, с какого чина начинают служить на корабле; а как Капитан доносил — с матроса, то на сие ему Государь сказал: «Хорошо, так я послужу теперь у тебя матросом». Мус, думая, что Государь шутит, приказал ему развязать в верху веревку мачты, а он, кинувшись туда немедленно, исполнял должность сию с такою проворностию, как бы делал то настоящий и знающий матрос. — Между тем Мус смотря на Государя, от ужаса и страха трепеща кричал ему в верх: довольно, хорошо Царь Питер, полезай вниз! ибо тогда был сильный ветр, и легко мог бы он от туда слететь. Государь спустился назад благополучно, и, увидя Капитана совсем в лице изменившегося, спросил его: «чего ты испугался? не того, чтоб я погиб, а того, чтоб море не проглотило Руского сокровища! не бойся, Капитан, когда бояться зверя, так и в лес не ходить». После сего Мус мало-помалу опомнясь, стал веселее, приказывал Государю раскурить себе трубку табаку, налить пунш, и, словом сказать, отправлять и прочие должности простого корабельщика. Монарх исполнял все его повеления скоропостижно, подавая сим пример прочим находившимся на корабле подчиненным и подданным своим, каким образом надлежит повиноваться командиру и отправлять должность. [457]

12.

При отъезде Государевом из Англии, некоторые Лондонские купцы приходили к Его Величеству с предложением, дабы позволено было учредить им табашный в России торг, который прежде был запрещаем, и употребляли оный одни только тамо чужестранцы, обещевая за такое позволение в казну взнесть двадцать тысяч фунтов стерлингов, и сверх того платить таможенную по договору пошлину, есть ли бы только Патриарх не учинил им в том запрещением своим какого подрыва. Его Величество, усматривая немалый Государству доход, согласился на сие, и одному из сих купцов Гильберту Гаткоту в рассуждении преткновения такой решительный ответь сказал: «Не опасайтесь! возвратясь в Москву, дам я о сем указ; и постараюсь, чтоб Патриарх в табашные дела не мешался. Он при мне блюститель только веры, а не таможенный надзиратель».

Сие слышал я от Российского в Лондоне резидента Веселовского.

13.

Его Величество отменяя старинные обряды, изъявляющее униженности человечества, в 1701 году Декабря 30 дня запретил, чтоб не писать и не называть уменьшительными имянами вместо полного имяни Дмитрия, Митькою, или Ивашкою; чтоб не падать пред ним на колени, и чтоб зимою, когда морозно, не снимать шляп и шапок с головы, проходя мимо того дворца, где обитает Государь, говоря о сих обычаях так великодушно: «какое различие между Бога и Царя, когда воздавать будут равное обоим почтение; коленопреклонное моление принадлежишь Единому Творцу за те благости, какими Он нас наградил: уничижать звание, безобразить достоинство человеческое; а в жестокие морозы почесть делать дому моему бесплодную с обнаженною главою, вредить здоровье свое, которое милее и надобнее мне в каждом [458] подданном паче всяких бесполезных поклонов. Менее низкости, более усердия к службе и верности ко мне и Государству; сия-то почесть свойственна Царю».

14.

Его Величество пиршествуя у Лефорта, где находились все Генералы и чужестранные Министры, между разговорами о путешествии своем, Польскому резиденту говорил: что он проезжая чрез Польшу, чуть было на пути с голоду не умер, такую-то бедность нашел он там; на что резидент отвечал: удивляюсь сему Всемилостивейший Государь! я там рожден и воспитан, однакож совсем тем слава Богу жив, здоров и толст. «Хорошо,— сказал ему Государь,— ты думаешь, что разжирел в Польше; а я думаю так в Москве пируя часто с нашими». Резидент позадумался, прочие смеялись, а Государь приметя, что он не весел стал, с улыбкою речь свою к нему продолжал так: «Не гневайся, господин резидент; я Польше приятель, и шутил. Знают все, что она изобильна и богата; только теперь богатее она еще тем, что Август у вас Король». Потом приказал поднесть ему покал Венгерского вина сказав: «выпьем за здравие Августа; за сей напиток благодарим мы вам; у нас в Москве доморощенной квас, мед да пиво, а со времянем из Астрахани и с Дона иметь будем и вино; тогда Господ Министров попотчую я своим, а не чужим!»

15.

Некогда у Лефорта на пиру был Государь с Генералами и Министрами, а как за столом довольно пили, и лишь только было развеселились, как нечаянно зашел разговор такой, который всю забаву обратил на печаль, и наполнил всех страхом и ужасом. Завели речь о войсках и военном порядке, или дисциплине, при которой один из собеседников [459] сказывал, чтоб иметь исправных и добрых офицеров, то надобно для того наблюдать службу и старшинство. Вслушавшись в сие Петр Великий отвечал ему: «Ты говоришь правду. Это есть самое то правило, которое желал я установить, и для примера был барабанщиком в роте у Лефорта», но при сем взглянув тотчас грозным видом на Генерала Ш...., против него, сидевшего, продолжал далее: «Я знаю, нарушая мои намерения и указы, некоторые Господа Генералы, продают упалые места в своих полках, и торгуют такою драгоценностию, которую надлежало бы давать за достоинство». Ш… спрашивал Государя: кто б такие были? А сие самое и воспламенило вдруг Монарха, с сердцем отвечающего: «Ты первый! ты! тот самый!» При чем выхватя из ножен шпагу, начал ею рубить по столу так, что все присутствующее гости затрепетали: «Вмиг истреблю тебя и полк твой! я имею список проданных тобою мест, и усмирю сею шпагою плутовство твое!» При сих словах хотели было прочие Генералы извинить Генерала Ш..., однако Государь не внимая ничего, кроме праведного гнева, в такую пришел запальчивость, что начал махать шпагою на все стороны без разбору. Слегка досталось оною Князю Ромадановскому и Зотову, а между тем добирался он до самого Ш…, чтоб его поранить, но любимцем своим Лефортом, который в таких случаях один имел смелость удерживать Царя, был схвачен. Государь, воспаленный сердцем, выступивший из самого себя, оттолкнул Лефорта, и его ранил. Лефорт, оставя страх и ведая нрав, сколь младый Монарх скороотходчив и мягкосерд, пренебрег без сметения нанесенный себе удар, остановил его, просил, чтоб он престал гневаться, вспомнил бы, что он есть исправитель, и что великодушие сопряжено со славою и честию Героя и Законодателя. — Таким образом смягчил он Государя так, что Его Величество, опомнясь, простил Ш…, а принятых им офицеров [460] уничтожил, потом признавшись пред всеми в слабости своей, тотчас с раскаянием и сожалением, обнявши Лефорта, говорил: «Прости, любезный друг, я виноват; я исправляю подданных своих, и не могу исправить еще самого себя: проклятая привычка! несчастное воспитание, которого по сию пору преодолеть не могу, хотя всячески стараюсь и помышляю о том!» Таким-то образом кончилось страшное сие происшествие, которое после сделало Государя воздержнее, ибо сею незапностию чуть не лишился было друга своего Лефорта, которого рана без дальнейших следствий скоро и благополучно исцелена была. Многие обвиняют Государя по сему безмерною лютостию, но представьте себе, какой бы Монарх снес такое пренебрежение, когда, не взирая на все попечение и усильные труды для пользы отечества, вводимый порядок расторгают, и вместо блага чинятся злоупотребления!

16.

По смерти любимца Лефорта, Государь учинил ему со всеми почестями, достоинству и заслугам его принадлежащими, славное погребение, при котором шел Монарх за гробом до самой Реформатской церкви, где при сказывании предики пастором Стумфиусом, когда вычислял он сего мужа заслуги, оказанные им Государю и России, Его Величество обливался слезами, и по окончании оные, повелев снять крышку с гроба, подошел к покойному Генералу Адмиралу, обнял его и прощался с ним в последний раз с таким сокрушением, что все бывшие при сем чужестранные Министры с чрезвычайным удивлением на сие плачевное зрелище смотрели. Потом провожающие знатные особы званы были в дом покойного Адмирала, где приготовлен был по обычаю тогдашнему поминочный ужин. Между тем, как уряжали стол, и Государь тогда на короткое время отлучился, то некоторые бояре потихоньку убрались домой, но Его Величество по возвращении своем, встретя их, [461] сходящих с крыльца, воротил назад за собою, вошел в залу и, с негодованием смотря на них, говорил: «Я вижу, вы спешите для того, чтоб дома веселиться смертию Адмирала. Вы боитесь быть при сем печальном пире для того, чтоб ложно принимаемый вид печали скоро не исчез, и радость ваша предо мною не обнаружилась. Боже мой! какие ненавистники! вы торжествуете теперь как будто получили великую победу смертию такого мужа, которого я искренно любил, и который служил мне столь верно! Я научу вас почитать достойных людей! верность Франца Яковлевича пребудет в сердце моем, доколе я жив, и по смерти понесу ее с собою во гроб!»

17.

В 1702 году, когда Канецкая крепость, или Канцы, взята была, то получена ведомость о приходе на взморье Шведских кораблей, и что они, у устья Невы реки, сделали в город лозунг двумя выстрелами из пушки. Фельдмаршал Шереметев приказал отвечать им в своем обозе также двумя выстрелами, чтоб тем скрыть от кораблей взятие сего городка, и чтоб их обмануть. По сему лозунгу прислан был на берег с Адмиральского корабля бот для лоцманов Российских войск; караул, скрывшийся в лесу, поймал одного из Шведских матросов, прочие же ушли, от которого сведали, что тою эскадрою командует Вице-Адмирал Нумерс; потом пришли два Шведские военные судна, и стали пред устьем Невы реки. Уведомленный о сем Царь Петр Алексеевич, яко Капитан бомбардирской роты и порутчик Меньщиков в тридцати лодках с гренадерами и солдатами Преображенского и Семеновского полка, отправился туда, и в вечеру, прибыв на устье, скрылся за островом против деревни Калинкиной к морю. На рассвете Государь с половиною лодок поплыл греблею подле Васильевского острова под прикрытием [462] леса, и объехал сии суда от моря, а другой половине велел пуститься на них сверху. Неприятель увидевши сие вступил в бой, и на парусах пробивался к эскадре. Однако Его Величество догнав сии суда, и не взирая на жестокую стрельбу из пушек, одною ружейною стрельбою и гранатами оба судна взял и привел в лагерь к Фельдмаршалу. На одном было десять пушек, а на другом четырнадцать. Государь возблагодаря за сию первую морскую победу Богу при троекратной стрельбе из пушек, после молебна Фельдмаршалу и прочим Генералам говорил: «Я рекомендую вам Господин Фельдмаршал бывших со мною офицеров и солдат; сия победа храбростию их получена. Благодаря Вышнего, не бывалое сбылось, мы лодками начинаем уже брать неприятельские корабли». За сию викторию бомбардирской Капитан и Порутчик Меньщиков сделаны кавалерами Ордена Святого Андрея, также и Господин постельничей Головкин, который в той же партии находился. Кавалерии наложены были на них чрез Адмирала Графа Головина, яко первого кавалера сего Ордена; а Офицерам даны золотые медали с цепьми, солдатам же медали без цепей.

18.

Петр Великий желая Россию поставить на степень Европейских народов нравственных, как просвещением наук и художеств, так обращением и одеждою, выдал указ брить бороды и носить платье короткое Немецкое, говоря при том придворным боярам: «я желаю преобразить светских козлов, то есть граждан, и духовенство, то есть монахов и попов; первых, чтоб они без бород походили в добре на Европейцов, а других, чтоб они, хотя с бородами, в церквах учили бы прихожан Христианским добродетелям так, как видал и слыхал я учащих в Германии пасторов». При чем рассмеявшись примолвил к сему еще и то: «ведь наши [463] старики по невежеству думают, что без бороды не внидут в царство небесное, хотя у Бога отверзто оно для всех честных людей, какого бы закона верующие в Него ни были, с бородами ли они, или без бород, с париками ли они, или плешивые, в длинном ли сарафане, или в коротком кафтане».

20.

В 1702 году города Олонца поп Иван Окулов уведавший о Шведах, что они стояли в Карельском уезде, собрал охотников из порубежных жителей с тысячу человек, пошел за Шведской рубеж, разбил неприятельские заставы, победил до четырех сот Шведов, взял рейтарские знамена, барабаны, ружья и провиант. А как такое неожидаемое происшествие дошло до сведения Его Царского Величества, то Государь Фельдмаршалу Шереметьеву сказал: «Слыхал ли кто такое диво, что поп мой учит духовных сынов: отворите врата купно в рай и в Шведскую область!» Пожаловал Его Величество попу двести рублей, красного сукна, с прозументом рясу и золотую медаль.— И бывшим при том действии по хорошему Рускому кафтану, по два рубли денег и по тесаку для обороны впредь, чтоб они его носили за свою службу. Несколько лет после Государь бывал в Олонце, пристал у сего попа в доме, который построить ему велел на казенные деньги.

21.

В начале 1701 года Король Польский отправился в принадлежащую Князю Радзивилу при Курляндских границах крепостцу Биржу, куда прибыл и Государь Петр I, равномерно и Герцог Курляндский Фердинанд для того, чтоб о тогдашних делах против Шведских переговорить и учинить условие. Сего ради Его Величество Король Польский всячески старался Российского Монарха разными забавами угостить; и когда за столом были они уже веселы, то Петр Великий [464] пил за здоровье Короля Польского, и пожав при том ему руку говорил: «да будут мысли наши столь тверды, сколь сильны наши телеса». На сие ответствовал Король: да здравствует сила с силою соединенная, которая врагов рассеет в прах. При сем Герцог Курляндский поклонился обоим Государям и при питии за здравие их сказал: а мне остается благополучно под защитою сил ваших жить! чтоб лев не проглотил Курляндцев живых! Царь Петр рассмеявшись ему сказал: не бойся, брат, у нас для этова зверя есть железные сети; когда разинет зев, так дадим ему покушать картечей».

22.

При свидании с Королем Августом в городке Бирже, Царь Петр Алексеевич остался у него ужинать. Во время стола приметил Август, что поданная ему тарелка серебряная была не чиста, и для того согнув ее рукою в трубку, бросил в сторону. Петр думая, что Король щеголяет пред Ним силою, согнув также тарелку вместе, положил перед себя. Оба сильные Государя начали вертеть по две тарелки, и перепортили бы весь сервиз, ибо сплющили потом между ладонь две большие чаши, естьли бы шутку сию не кончил Российский Монарх следующею речью: брат Август, мы гнем серебро изрядно, только надобно потрудиться, как бы согнуть нам Шведское железо.

23.

Известно, что Петр Великий и Август Король Польский имели силу телесную необычайную, и превосходящую силу человеческую. В один день, когда случилось быть обоим сим Монархам вместе в городе Торне, представлено было зрелище битвы буйволов. Тут захотелось поблистать Августу пред Царем богатырством своим, и сего ради схватя за рог рассвирепевшего буйвола, который упрямился идти, [465] одним махом саблею отсек ему голову. Постой, брат Август, сказал ему Петр: «я не хочу являть силы своей над животным, прикажи подать сверток сукна!» По принесении оного Царь, взяв одною рукою сверток, кинул его вверх, а другою рукою выдернув вдруг кортик свой, ударил на лету по нем так мочно, что раскроил его на две части. Август сколько потом ни старался учинить тоже, но не был в состоянии.

25.

Государь Петр первый ехав к Варшаве ³, вздумал посмотреть один монастырь. Чего ради приближаясь к монастырским воротам, приказывал оные отворить, но приворотник, не смея сего по обряду учинить, доносил Ему: что сии врата святые; — Государь отвечал: «лжешь, каменные; врата в царство небесное святые; здесь въедем мы верхом, а туда с добрыми делами пойдем пешком. Отворяй!», но Поляк говорил: Св. Непомуцен запретил! «И то для Поляков,— сказал Его Величество,— а для меня разрешил». Приворотник, поклонясь низко, громко возгласил: «взмилуйся, наияснейший пане! я того не знал». Потом отворил ворота.

26.

По дошедшим слухам к Государю, что чужестранцы почитают его немилосердым, говорил его Величество следующую речь, достойную блюсти в вечной памяти: «я ведаю, почитают меня строгим Государем и тираном. Ошибаются в том незнающие всех обстоятельств. Богу известны сердце и совесть моя, колико соболезнования имею я о подданных, и сколько блага желаю отечеству. Невежество, упрямство, коварство ополчались на меня всегда, с [466] того самого времени, когда полезность в Государство вводить, и суровые нравы преобразовать намерение принял. — Сии-то суть тираны, а не я. Честных, трудолюбивых, повинующихся, разумных сынов отечества возвышаю и награждаю я, а непокорных и зловредных исправляю по необходимости. Пускай злость клевещет, но совесть моя чиста. Бог судия мой. Неправое разглагольствие в свете, аки вихрь преходный».

Читающий сие, приметить может, с какою порывистою обнаженностию и соболезнованием говорил о себе сей Великий Государь, имевшим счастие быть близь лица Монарха сего. Известна великая душа его, человеколюбие и милосердие. Много было ему домашних горестей и досад, на гнев преклоняющих, и хотя в первом жару был вспыльчив, однако скороотходчив и непамятозлобен; ах! естьлиб знали многие то, что известно нам, дивились бы снисхождению его. Все судят только по наружности. Есть ли бы когда-нибудь случилось философу разбирать архиву тайных дел его, вострепетал бы от ужаса, что соделывалось против сего Монарха.

27.

О бунтах стрелецких некогда промолвил Государь:

«От воспоминания бунтовавших стрельцов, гидр отечества, все уды во мне трепещут; помысля о том, заснуть не могу. Такова-то была сия кровожаждущая саранча».

Государь поистине имел иногда в нощное время такие конвульсии в теле, что клал с собою деньщика Мурзина, за плеча которого держась, засыпал, что я сам видел. Днем же нередко вскидывал головою к верьху. Сие началось в теле его быть с самого того времяни, когда один из мятежных стрельцов в Троицком монастыре пред олтарем, куда его Царица мать его ради безопасности привела, [467] приставя нож к шее, умертвить его хотел, — а до того личных ужимок и кривляния шеею не бывало.

28.

Буде виноватый принесет чистую повинную Государю, прощал милосердо, или умерял наказание по важности преступления, и говаривал: «Не делай впредь того, за признание прощение, за утайку нет помилования. Лучше грех явный, нежели тайный».

29.

Императрица узнав, что Государь нощию беспокоился и мало почивал, на другой день спрашивала его о причине; на что он ей отвечал: «Ах, Катинька! какой сон начальнику, когда судьи его спят».

30.

Его Величество сделав маскерад публичный, состоящий из одежд различных народов, и сам присутствуя при том в Голландском шкиперском платье, ездил с Государынею и с прочими в масках по городу, и при сем случав ей говорил: «Радуюсь видя в самом деле в новой столице разных стран народов».

Сказал сие в таком чаянии, что тогда уже чужестранные в Петербург как сухим путем, так и морем приезжать начали, чем он был весьма доволен.

31.

Когда Государь в присутствии своем, в саду подчивал кушаньем и напитками одного Голландского шкипера, и видя, что шкипер пьет и ест много и проворно, тем веселился и деньщикам говорил: «этот Емеля, все перемелет: Фельтен ⁴, подавай сему гостю больше. У нас всего довольно: пусть [468] ест и пьет без платы. Это не в Амстердаме. — «Шепелев ⁵ знает то, что я трактирщику заплатил в Немведене (Нимвегене) сто червонцов за двенадцать яиц, за сыр, масло и две бутылки вина».

32.

По привезении Готторпского глобуса в Петербург и по постановлении оного близь летнего дворца в особом месте, часто хаживал Петр Великий его смотреть. А как в сем глобусе толико есть пространства, что за круглым столом на лавках десяти человекам сидеть можно, то единожды Государь Блументросту, мужу ученому, сказал: «Мы теперь в большом мире; этот мир есть в нас; тако миры суть в мире». Не дальновидная ли мысль сия, заключающая в себе познание миров.

33.

О жидах говорил Его Величество: «Я хочу видеть у себя лучше магометанской и языческой веры, нежели жидов. Они плуты и обманщики. Я искореняю зло, а не распложаю. Не будет для них в России ни жилища, ни торговли, сколько о том ни стараются, и как ближних ко мне ни подкупают».

Сколько ни старались жиды получить позволение быть в России и торговать, однако Государь на то не склонился, и все просьбы об них уничтожил.

34.

Петр Великий купя в Амстердаме редкие кабинеты, один анатомической, а другой разных животных, по привезении оных в Петербург, расположил в Смольном дворе, от прочкго строения отдаленном, и зрением оных вещей часто по утрам занимался, чтоб иметь в натуральной истории систематическое понятие. Его Величество брал меня с [469] собою туда же, где в одно время прилучился быть и Граф Ягушинский, который предлагал Государю, чтоб для ежегодного содержания и размножения таких редкостей,с смотрителей брать некоторую плату. На что Государь с неудовольствием при Лейб-Медике своем Аряшине и библиотекаре Шумахере, которым поручена была в смотрение Кунсткамера, и которым велено было каждого смотрителя впускать, вещи те показывать и об них объяснять, сказал: «Павел Иванович! где твой ум? ты судишь не право, по твоему, намерение мое было бы бесполезно. Я хочу, чтоб люди смотрели и учились. Надлежит охотников приучать, потчевать и угощать, а не деньги с них брать». Потом оборотясь к Аряшину о сем повеление давал, определяя на то особую сумму денег. Такое-то старание имел Монарх сей о насаждении наук и знаний в государстве своем. Мило было ему видеть подданных своих, упражняющихся в науках и художествах, и такие-то люди были прямые друзья его, с которыми он просто и милостиво обходился.

35.

Неблагодарных людей Государь ненавидел и об них говаривал так: «неблагодарный есть человеке без совести, ему верить не должно. Лучше явный враг, нежели подлый льстец и лицемер, такой безобразит человечество.

36.

Заслуженных и верных сынов отечества Петр Великий награждал скоро чинами и деревнями, и за долговремянную службу при отставке давал полное жалованье. Мне случилось слышать, что при отставке одного Полковника Карпова, мужа заслуженного, но малоимущего, Государь говорил: «когда служить не может, производить ему по смерть его жалованье; да сверьх того дать из отписных деревень пятьдесят дворов, чтоб в ней по трудах, которым свидетель [470] я и генералитет, спокойно жил. Ужели за пролитую кровь и раны для отечества при старости и дряхлости с голоду умереть? Кто будет о нем печься, как не я; инако служить другим не охотно, когда за верную службу нет награды. Ведь я для таких не скуп.

В таком случае Государь был щедр и милостив; ходатаев иметь не надлежало, понеже сам знал он отлично служащих, а о незнакомых приказывал себе обстоятельно доносить чрез Сенат, Военную и Адмиралтейскую Коллегии.

37.

Его Величество на пути своем в Воронеже, под вечер в ненастливую погоду, заехал ночевать в деревушку к одному вдовому дворянину, которого не случилось тогда дома, и который по делам был в городе. А как Государь езжал просто с малым числом людей, да и кроме одного крестьянина и двух дворовых старух никого из служителей тут не находилось, то и сочли его проезжим офицером. — Государь вошед в покой, встречен был дворянина того дочерью осьмнадцатилетнею, которая его опрашивала: Ваша милость кто такой? «Я проезжий офицер, заехал к отцу твоему переночевать». А как тебя зовут? «Петром!» — отвечал Монарх. Много есть Петров, продолжала она, скажи свое прозвание. «Михайлов, голубушка». — Петр Михайлов! повторяла девушка с некоторым видом удивления и радости; ах! естьли бы ты был тот Петр Михайлов, который ездит в Воронеж строить корабли, и который слывет нашим Царем, как бы счастлива была я! — «A чтож?» Я бы попросила у него милости! «Куда, как ты смела,— сказал он ей,— какую милость и за что?» Такую, чтоб он пожаловал что-нибудь отцу моему за то, что под городом Орешком ⁶ на приступе весь изранен, и [471] отставлен Капитаном, получает только порутчицкое жалованье, имеет двадцать душ, и насилу себя и меня пропитать может, да из этова уделяет еще брату моему, который в службе Констапелем. «Правда, жалкое состояние! да что делать? Знать Царь про то не ведает; — скажи мне, училась ли ты чему-нибудь?» Отец мой выучил меня читать и писать, а покойная мать моя учила меня шить и хозяйничать. — «Не худо; прочитай-ка что-нибудь и напиши». Дворянка сие исполнила, показывала ему шитье, и холст, который сама ткала. — «Хорошо,— сказал ей проезжий офицер,— достойная девушка; жаль, что я не тот Петр Михайлов, который может делать милости; однако молись Богу; может быть при случае Царю донесу; он меня довольно знает и жалует!» Девушка поклонилась, побежала, принесла ему тотчас квасу, хлеба, масла, яиц, ветчины и без всякой застенчивости от всего сердца потчевала; потом отвела ему особую горницу, приготовила изрядную постелю, а Государь покоясь, встал рано, и подаря дворянской дочери пять рублей, сказал: «Поклон отцу, и скажи, что заезжал к нему офицер корабельный Петр Михайлов; прощай, желаю, чтоб подаренные пять рублей принесли тебе за доброе поведение и за старание об отце своем, пять сот рублей». На возвратном из Воронежа пути, Его Величество отправил к сей дворянской дочери деньщика с таким приказанием: «Бывший недавно у тебя в гостях офицер, есть самой тот Петр Михайлов, которого видеть и просить желала. Хотя по пословице: Бог высоко, а Царь далеко, однако у первого молитва, а у другого служба не пропадает. За службу отца твоего указал Его Величество давать ему Капитанское жалованье, а тебе, яко достойной дочери его, посылает приданое пять сот рублей с тем, что жениха сыщет сам». Что Государь вскоре и исполнил, выдав ее за зажиточного дворянина и флотского офицера в Воронеже. [472]

38.

Государь любил, читать летописи, и собрав их довольно, некогда Феофану Прокоповичу говорил: «когда увидим мы полную России историю? Я велел перевесть многие полезные книги ⁷», а Нартову механику своему примолвил: «Плюмиера любимое искусство мое точит уже переведено, Шитурмова механика».

Я видел сам переведенные на Российской язык книги, в кабинете у Государя лежавшие, которые наперед изволил он читать и после указал напечатать: 1. Деяния Александра Великого. 2. Гибнерова География, 3. Пуффендорфа введение в познание Европейских Государств, 4. Леклерка архитектурное искусство, 5. Бринкена искусство корабельного строения, 6. Кугорна новый образец укрепления, 7. Боресдорфа непобедимая крепость, 8. Бланделя и Вобана искусство укреплений и еще другие книги, принадлежащие до устроения шлюзов, мельниц, фабрик и горных заводов.

39.

По случаю вновь учрежденных в Петербурге ассамблей или съездов между знатными господами, похваляемы были в присутствии Государя Парижское обхождение, обычай и обряды, на которые отвечал он так: «Добро перенимать у Французов художества и науки, сие желал бы я видеть у себя; а впрочем Париж воняет».

40.

В бытность в Олонце при питии марциальных вод, Его Величество прогуливаясь, сказал Лейб-Медику Арешкину: «врачую тело свое водами, а подданных примерами, и в том и в другом исцеление [473] вижу медленное, все решит время, на Бога полагаю надежду».

41.

Государь точа человеческую фигуру в токарной махине, и будучи весел, что работа удачно идет, спросил механика своего Нартова: «каково точу я?» И когда Нартов отвечал хорошо, то сказал Его Величество: «таково-то Андрей! кости точу я долотом изрядно, а не могу обточить дубиною упрямцов».

42.

За обеденным столом в токарной пил Государь такое здоровье:

«Здравствуй тот, кто любит Бога, меня и отечество».«

43.

Деньщики, жившие в верхнем жилье дворца, каждую почти ночь по молодости заводили между собою игру, и такой иногда шум и топот ногами при пляске делывали, что Государь, сим обеспокоиваемый, неоднократно унимал их то увещаниями, то угрозами. Наконец для удобного продолжения забав, вздумали они, когда ложился Государь почивать, уходить ночью из дворца, таскаться по шинкам, и беседовать у своих приятельниц. Его Величество, сведав о таком распутстве, велел для каждого деньщика сделать шкап с постелею, чтоб в нощное время их там запирать, и чтоб тем укротить их буйство и гулянье. А как некогда в самую полночь надлежало от править одного из них в посылку, то не видя в передней комнате дневального, пошел сам на верх в провожании Нартова с фонарем, ибо Нартов сыпал в токарной. Его Величество, отпирая ключем шкап за шкапом, и не нашед из них ни одного деньщика, удивился дерзости их, и с гневом сказал: «Мои деньщики летают сквозь замки, но я крылья обстригу им завтра дубиной». [474]

На утрие собрались они, и узнав такое посещение, ожидали с трепетом встречи дубиной.

Государь, вышед из спальни в переднюю, увидел всех деньщиков в стройном порядке стоящих, и воротился вдруг назад. Они испужались пуще прежнего, думали, что пошел за дубиною, но он вышед из спальни и держав ключ шкапной, говорил им: «вот вам ключ, я спал без вас спокойно, вы так исправны, что запирать вас не для чего; но впредь со двора уходить без приказа моего никто да не дерзнешь, инако преступника отворочаю так дубиной, что забудешь по ночам гулять и забывать свою должность, или велю держать в крепости Комменданту». Деньщики поклонились низко, благодарили судьбу, что гроза миновала благополучно, а Государь ,улыбнувшись и погрозя им тростью, пошел в Адмиралтейство.

Из сего случая видно, колико был отходчив и милостив Монарх, прощая по младости человеческие слабости.

Деньщики были следующие: два брата Афанасий и Алексей Татищевы, Иван Михайлович Орлов, Мурзин, Поспелой, Александр Борисович Бутурлин, Древнин, Блеклой, Нелюбохтин, Суворов, Андрей Константинович Нартов, любимый его механик, который учил Государя точить. Для дальних посылок непременные курьеры: Шемякин и Чаботаев; да для услуг Его Величества спальный служитель или камердинер Полубояров. Вот все его приближенные. Для письменных же дел Секретарь Макаров, при нем два письца Черкасов и Замятин.

44.

В самое то время, когда Петр Первый с Меньщиковым в 1700 году намерен был с новонабранным войском идти из Новогорода к Нарве, и продолжать осаду сего города, получил он известие о несчастном поражении бывшей своей армии при Нарве [475] с потерянием артиллерии, и со взятием в полон многих Генералов и Полковников, и огорчась на самого себя, что при сем случае своею особою не присутствовал, великодушно печаль сию снес, и непоколебимым оставшися продолжать военные подвиги против неприятеля, сказал следующее: «я знаю, что Шведы нас еще несколько раз побеждать будут; но наконец научимся сим побивать их и мы».

(Продолжение впредь) ⁸.

Комментарии

1. Представляем с удовольствием Публике сии анекдоты. Они носят на себе, говоря вообще, все признаки достоверности, впрочем для дальнейшего употребления должны быть подвергнуты критике, как и все прежние. — Ред.

2. Герцог Леедс один из тех, с которыми Царь Петр имел обхождение.

3. В 1707 году в Июле месяце, при Государе был и Князь Меньщиков, да Князь Долгорукий, Майор гвардии.

4. Фельтен, мундкох Его Величества.

5. Дмитрий Андреевич Шепелев был путевым маршалом.

6. Шлиссельбург.

7. С Латинского языка переводили Новгородские старцы, два брата Лихудьевы, с Французского Гарлицкий, с Немецкого Остерман.

8. Я имел счастие получить полное собрание Нартова, и украшу им Москвитянина. — Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Достопамятные повествования и речи Петра Великого // Москвитянин, № 4. 1842