|
К истории крестьянского сословия в Прибалтийском крае.I Вступление Предполагая помещать под этою рубрикою материалы и статьи по крестьянскому вопросу в Прибалтийском крае, составитель этой книги считает неизлишним сделать несколько предварительных замечаний на счет того положения, в котором находились лифляндские и эстляндкие крестьяне в то время, когда Лифляндия и Эстляндия окончательно вошли в составь Российской империи. Известно, что русские застали крестьян в Лифляндии и Эстляндии людьми уже обращенными в крепостное состояние. Известно также (см. Приб. Сб. I, стр. 472), что трудно и даже невозможно сказать с какого именно года эсто-латышские племена, населявшие земли Ливонии, обратились в крепостных крестьян своих господ, потому что это обращение совершалось постепенно и было результатом той системы землевладения, которую принесли с собою германские пришельцы. Имеются неоспоримые свидетельства, что в первые времена утверждения пришельцев в Ливонии император Фридрих II, папы Иннокентий III, Гонорий III и Григорий IX запрещали ордену порабощать ливонских туземцев, грамотами старались обезпечить за ливонскими туземцами личную свободу, право собственности, владение вообще всем тем, чем они пользовались до обращения [526] в христианство. Но не грамотами и даже не договорами с туземцами можно было бороться с силою вещей, с порядками, возникавшими на почве, в которой явились две, крайности: победители (меньшинство) и побежденные (громадное большинство). Чтобы удержать в повиновении массы побежденных, пришлось основать военное братство, пришлось за тем раздавать покоренные земли в лены вассалам. Вассал, приняв лен, должен был исполнять и свои обязанности в отношении к властителю; обязан был нести лично военную службу на коне и ставить с лена известное количество ратников, обязан был также держать в повиновении и туземное население его лена. Но военная служба, но необходимость взимания податей и сборов вызывали ропот и волнение в туземцах, до того времени вольных. За ропотом следовали возстания, за возстаниями следовали укрощения, за укрощениями следовали наказания и лишения прав и собственности, за лишением собственности последовало в конце концов то, что туземцы, как справедливо заметил Самсон в своем сочинении об отмене крепостнаго состояния в Прибалтийском крае, постепенно и мало по малу сделались сами собственностию своих владельцев. Крепостное состояние ливонских туземцев развивалось с годами и лишь со второй половины ХV столетия является во всей своей силе. Ливонские туземцы ко второй половине XV столетия были уже крепкими земли и стали именоваться бауэрами (Bauer, Paur) или наследственными людьми — Erbleute1). Если ленная система обусловила крепостное состояние, то та же система и появление вассалов повлекло за собою разделение помещичьих земель па две части: на земли мызные и на крестьянские дачи. Мызные земли крестьяне обязаны были обрабатывать для своих господ, крестьянские дачи обрабатывались крестьянами для собственнаго своего пропитания. Когда появилось такое разделение — опять же нельзя сказать со точностию, но только оно было очень древнее, едвали не современное первому появлению вассалов. Разделение земель на мызные и крестьянские повлекло за [527] собою и разделение крестьян на три разряда: хозяев (Hakenmaenner), батраков - работников (Losbinder, Lostreiber) и дворовых людей. Хозяин пользовался крестьянским участком, за что в пользу своего господина отбывал разные барщины и повинности по его назначению без малейшаго контроля со стороны властителя земли (епископа из ордена). Батрак не имел оседлости, не имел земли и находился в службе у крестьянина-хозяина. Дворовые люди состояли на служба у помещика, в его дворе. Лишившись собственности, сделавшись собственностью властителя и его рабочею силою, ливонские туземцы чрезвычайно обеднели, а крайнее обеднение повлекло за собою не только огрубение, но даже одичание всей массы туземцев, как бы в оправдание стариннаго изречения «горе побежденным!». Мы видели картину ливонскаго общества средины ХVI столетия, нарисованную ревельским пастором (см. выше стр. 319 — 326). Крестьянин в это время уже не имел никакой собственности; все что он вырабатывал принадлежало его господину, как accessorium. Помещику принадлежал суд гражданский и уголовный в его владениях: он имел право жизни и смерти над своими подданными, не говоря уже об исправительных наказаниях, который помещик мог по произволу налагать на своих крестьян. Судьба и положение крестьян ухудшались с каждым годом, но иначе и не могло быть: само ливонское общество, основанное не на гражданской почве, к средине XVI столетия стало видимо разлагаться и тут-то, когда разложение пошло со всех сторон, Ливония с 1558 г. является театром войны продолжительной и чрезвычайно опустошительной. К 1561 году ливонское здание рухнуло, распавшись на части. Наступил новый порядок вещей, как в части отошедшей к Рече Посполитой Польской, так и в части, отошедшей к Швеции. Орден прекратил свое существование; в 1566 году со смертию последняго рижскаго архиепископа Вильгельма, прекратило свое существование и рижское архиепископство; бывшие братья рыцарства и бывшие вассалы обратились в дворянское сословие. Многочисленный орденские имения, не розданные в лены и служившие на содержание орденских братьев и сановников, обратились в имения государственные, сдававшиеся в аренду на помещичьем праве; некоторые из бывших епископских имений были приписаны к новому епископству венденскому, к церквам и богоугодным заведениям, а бывшие епископские и орденские лены обратились в помещичьи земли. Сообразно таким переменам, происшедшим с 1561 года в землях, приставших к Польше, появились крестьяне королевские, т. е. казенные разных именований: старостинские, [528] экономические и проч.; крестьяне монастырские, приписанные к епископству, церквам и богоугодным заведениям и, наконец, крестьяне помещичьи (Rustici dominis subditi). Почти тоже самое произошло и в Эстляндии, отошедшей к Швеции. Польское правительство, вводя в новоприсоединенных землях Польше порядки, ничего, однако, не сделало для улучшены быта крестьян. Правда, король Стефан Баторий в 1582 г. объявил лифляндскому дворянству, что необходимо облегчить участь туземнаго населения, угнетеннаго страшным образом (miris modis). Чрез четыре года, в 1586 г., сендомирский и мариенбургский воевода Богуславский, именем короля Стефана, предложил на ландтаге лифляндскому дворянству прекратить на будущее время жестокие наказания крестьян и не налагать на них повинностей свыше установленных в Польше и Литве, поставляя на вид дворянству, что лифляндские крестьяне до того угнетены, «что во всем мире, даже между варварами и язычниками ничего подобнаго не видано». Значит, положение польских «хлопов», для которых, по единогласному свидетельству современников, Речь Посполитая Польская была адом, было лучше тогдашняго положения ливонских туземцев. Но ливонские дворяне ответили, что если некоторые помещики обходятся жестоко со своими крестьянами, то должны за это и отвечать, большая же часть дворян оказывает своим крестьянам действительное вспоможение. Говорят, будто Баторий, между прочим, хотел заменить телесные наказания денежными пенями, но что крестьяне, находившееся в страшной нищете, сами протестовали против денежных взысканий. Король, узнав об этом, будто бы воскликнул : «Phryges non nisi plagia emendatur!» (то есть рабы фригийцы только побоями исправляются). Есть известие, что в 1597 году король Сигизмунд III запретил арендаторам казенных имений облагать крестьян новыми произвольными поборами, что на ландтаге, 1598 г. дворянство хотело сделать такое же постановление и в отношении помещичьих имений, отказавшись от привилегии исключительнаго торга в своих имениях и разрешив крестьянам продавать излишек своих произведений и покупать нужное для себя в городах. Но в польские времена все и окончилось благими пожеланиями, так как и самое польское господство продолжалось на деле не более 40 лет. В самом начале ХVII столетия, началась война между Швециею и Польшею и ливонские поля на целых 30 лет сделались снова ареною военных стычек, сражений, набегов и хозяйства польских, шведских и русских солдат. Каково было это хозяйство, можно судить из того, что к 1630 г. в рижском уезде из 17 церквей остались неразоренными 6; в дерптском из 27 осталось 7. Множество местечек было разорено [529] до чиста, а в имениях число способных к работе крестьян уменьшилось до самой последней степени. В имении Гохрозен, например, в 35 усадьбах насчитывалось только 13 человек, способных к работе, в имении Кадфер, в 30 усадьбах, только восемь человек. Тридцать лет прошло в смутах, пока, наконец, польский король Сигизмунд III, в сентябре 1629 года, по Альтмаркскому трактату уступил Лифляндию шведам, впредь до заключения окончательнаго мира, который и последовал в Оливе, но уже в 1660 г. Польша на всегда отказалась от Лифляндии, оставив за собою только южную часть ея, так называемую польскую Лифляндию, которою она владела с 1557 г. Лифляндия с 1629 г. снова соединилась с Эстляндиею и испытала новые перемены. Польские порядки были отменены и заменены порядками шведскими. К чести шведскаго правительства следует сказать, что оно много заботилось о внутренних делах Лифляндии и Эстляндии, преобразовало и улучшило администрацию края и судебную часть; многия из распоряжений и мероприятий шведов действуют даже по ныне (напр. о ландтагах); многия из шведских мероприятий были для своего времени безусловно хороши; многия долго сохранялись, например, положение о казенных крестьянах. Не уместно, однако же, в этой заметке излагать подробности шведскаго господства, но уместно, сказать, что короли шведские, начиная с Эриха XIV до Карла XI, старались по возможности улучшить быт и положение ливонских крестьян и определить наконец таким образом крестьянские повинности, чтоб обуздать помещичий произвол, при существовании котораго не мыслимо никакое улучшение сельскаго быта. Еще в 1601 году, след. до присоединения Лифляндии к Швеции, герцог Зюдерманландский (впоследствии король Карл IX) предложил лифляндским дворянам даровать своим крепостным крестьянам свободу и дозволить их детям посещать школы, но это предложение кончилось ничем. Густав Адольф в 1632 году отнял у дворян право гражданскаго и уголовнаго суда над крестьянами, и оставил помещикам только право домашних наказаний (Hauszucht); в том же 1632 году была произведена ревизия всем вообще землям. Но самые важные и решительные мероприятия по крестьянскому вопросу последовали лишь полстолетия спустя после Густава Адольфа, именно во время короля Карла XI. В 1681 г. на ландтаге в Риге генерал-губернатор Лейтун снова предложил дворянству освободить крестьян в видах поднять экономическое состояние края, но дворянство отвергло это предложение как преждевременное. С этого именно времени и начинается по крестьянскому [530] вопросу ряд реформ, из которых важнейшими были: превращение лифляндских ленов в манлены, даровавшие права владения земскими имуществами всем шведским дворянам и рижским гражданам, определение крестьянских повинностей, положение об управлении казенными имениями, наконец так называемая редукция или отобрание в казну имений, неправильно отошедших из казеннаго в частное владение. Превращение ленов в манлены (императрица Екатерина II, приступая к введению в Лифляндии и Эстляндии общего учреждения о губерниях, все манлены в 1783 году обратила в аллодии, т. е. наследственные вотчины) совершилось применением к Лифляндии Норчерпинскаго сеймоваго постановления 1604 г., в силу котораго: 1) при всяком вступлении на престол, владельцы вотчин обязаны были, каждый отдельно, просить от короля утверждения их прав; 2) никому не дозволялось отчуждать или отдавать вотчину в заставное владение, не представив о том королю на случай не соизволит ли он приобрести это имение; 3) вотчина умершаго без наследников мужескаго пола в нисходящей прямой лиши, возвращается в казну и не переходит к наследникам по линиям боковым и 4) если умерший оставить дочь, то казна обязана дать ей приданое, или же, если муж ея окажется того достойным, отдать вотчину в лен ему и его наследникам мужескаго пола по нисходящей линии. Такое превращение ленов в манлены предшествовало к принятию в Лифляндии и Эстляндии постановлена сеймов 1655 и 1681 года, по которому полагалось отобрать в казну во всех областях шведскаго государства все вотчины, принадлежавшие когда либо правительству и поступившие в частное владение незаконным образом. Здесь опять не уместно разсуждать худо или хорошо поступило шведское правительство, применив закон об отобрании имений (редукции) к Лифляндии и Эстляндии, достаточно лишь заметить, что просьбы и ходатайства дворян о нераспространении закона о редукции на лифляндские и эстляндские неказенные имения не помогли. Свой отказ шведское правительство основывало на том, что в грамота архиепископа Сильвестра (см. выше стр. XXI, 259 и 262) выражение до «пятаго колена мужескаго и женскаго» не означает вечнаго владения, а должно быть принято буквально, к тому же и привилегия Сигизмунда Августа 1561 г. (см. выше стр. 403) никогда не была утверждаема шведскими королями. В 1681 году редукция началась в Лифляндии. Были учреждены три комиссии: редукционная, разбиравшая права, по которым имения дошли до тогдашних владельцев; ликвидационная, разсматривавшая и удовлетворявшая долговые требования [531] частных лиц, давших правительству деньги в займы под залог имений; обсервационная, разсматривавшая прежнее управление отобранных в казну имений и подвергавшая наказанию виновных в упущениях или подлогах. Шведские комиссары начали отбирать в казну сперва только имения, которые по постановлению 1604 года должны были считаться незаконно приобретенными уже при Карле XI, а потом все вообще имения, владения которых выходило из пределов, постановленных в Норчепингском сейме. Никаких послаблений при редукции не дозволялось, и единственное облегчение, допущенное королем, состояло в том, что имения, приносившие дохода не более 600 талеров, отданы бывшим их владельцам в вечную аренду с пожалованием одной трети или всей арендной суммы. От этого произошли названия имений терциальных и грациальных. Комисары действовали столь решительно, что из 6323 гаков, находившихся в руках частных лиц, 5223 были отобраны в казну и только 1021 гак оставлены за дворянством и 79 за пасторами. Таким образом 5/6 всех ливонских имений сделались казенными и след. подлежавшими к сдаче в аренду, а лишь 1/6 часть осталась за дворянами и пасторатами. В то самое время, когда крутой закон приводился в исполнение в Лифляндии и Эстляндии, шведское правительство занималось обсуждением весьма важных, а для крестьян безусловно полезных, мероприятий по определению крестьянских повинностей и барщинных работ и составлении положения для управления казенных имений. Такие мероприятия действительно составляли предмет крайней необходимости. Во 1-х крестьянские повинности в землях Лифляндии и Эстляндии были весьма разнообразны и совершенно произвольны. Так, например, в 1601 г., подати натурою с однаго гака крестьянской земли, с котораго барщинная работа, по старинному обычаю, должна была производиться двумя плугами (или сохами) ежедневно, в бывшем дерптском епископстве не превышали 2 1/3 четвертей (10 лофов) ржи, 2 2/3 четвертей (8 лофов) ячменя и 1 1/3 четверти (4 лофа) овса; в окрестностях - же Тарвастскаго замка (Перновскаго уезда) подати натурою с однаго же гака составляли уже по 6 2/3 четверти ржи, ячменя и овса, ? четверти гороху. Во 2-х многочисленные казенные имения, образовавшиеся в большинстве своем из бывших орденских имений и из отобранных, вследствие редукции, сдавались в аренду и управлялись арендаторами на помещичьем праве. Арендатор казеннаго имения имел право требовать с крестьян, водворенных в этом имении, исполнения барщинных работ, но если количество этих работ не было определено с совершенною точностию, то сколько могло возникать и действительно возникало жалоб на произвол и насилия? [532] Неопределенность и неравномерность сборов и барщинных работ крайне вредно отзывались на положении крестьян, не были выгодны и казне, потому именно шведское правительство и решилось уравнять повинности соразмерно с находящеюся в крестьянском пользовании землею и тем самым возвысить стоимость, и доходность казенных имений. Установив что следует считать гаком (участком земли, с котораго исчислялись все повинности как господские, так и государственные), произведя в 1683 — 1687 г. обмежевание (это обмежевание было произведено через - чур поспешно и неудовлетворительно) всех лифляндских вотчин, шведское правительство издало оценочные правила, полную податную систему и определило повинности крестьян. В 1696 году было издано положение об управлении казенными имениями, действовавшее в Лифляндии до самаго учреждения палаты государственных имуществ, при чем установлялись штрафы с арендаторов за всякий перебор в повинностях, запрещалось наряжать крестьян в чужия имения, урезывать крестьянская земли, отбирать у хозяев дворы без законной на то причины. В 1697 г. шведское правительство решилось распространить положение о казенных имениях на все частные имения и объявило ландтагу повеление принять это положение в основание для определения обоюдных отношений помещиков к крестьянам, но начавшаяся с 1700 г. северная война воспрепятствовала довершение крестьянской реформы. Законодательство и мирное развитие снова уступило место оружию. Положение ливонских земель, присягнувших Петру Великому в 1710 году, было самое печальное. Еще в 1702 г., дабы «войска шведские не имели в Лифляндских довольства», Борис Петрович Шереметев прошел всю Лифляндию вдоль и поперек, истребляя все встречное: остались целыми «Пернов да Ревель и меж ими сколько осталось около моря, и от Колывани к Риге около моря - же, да Рига». В следующем 1703 году Шереметев «учинил плен и разорение» Эстляндии. Плен и разорение в те времена означало совершенное истребление движимаго и недвижимаго имущества жителей и увод в плен всего, что не успевало спастись в непроходимых лесных чащах и болотах. Многия города, сотни деревень и городков опустели и превратились в развалины. В 1709 г. голод, а в 1710 г. чума увеличили несчастия ливонцев немцев и ненемцев. Шведская редукция разорила еще до войны все дворянское сословие Лифляндии и Эстляндии; война, голод и чума довершила разорение и помещиков, и горожан, и крестьян ливонских. Но вот совершилась новая перемена. Ливония сделалась, наконец, тем, чем судили ей быть ея географические условия, [533] самый ход ея истории, — сделалась нераздельною частию Российской империи. Мы видели (см. выше стр. 466 и 470) чего желали, чего просили, чего добивались лифляндское и эстляндское дворянства в решительную для них минуту. Дворянства желали и добивались полной отмены разорительных для них шведских мероприятий по редукции и, по возможности, возстановления того, что они уже имели до перемены, происшедшей с 1561 года. Главная же забота дворян была та, чтобы в 1-х им были возвращены имения, отобранные у них шведами; во 2-х, чтобы местные дворяне исключительно были землевладельцами в крае и, наконец, в 3-х, чтобы казенные имения, число которых в те времена, до обратнаго возвращения владельцам, было весьма значительно и едва ли не в шесть раз превосходило число частных владений, были сдаваемы в аренду исключительно дворянам же. Что дворяне хлопотали о своих выгодах, то это и понятно и естественно, но что заботу о своих выгодах они довели до совершеннаго забвения выгод своих крестьян, то это, конечно, не делает им чести. Предлагая Шереметеву договорные статьи, дворяне ни единым словом не упомянули о крестьянах и о том, что шведское правительство положило прочное основание обезпечению хозяйственнаго их быта установлением неотъемлемаго поземельнаго надела и обязательной нормы издельной повинности (вакенбухи). О крестьянах вспомнили только в 21 статье акордных пунктов, в которой сказано: «Такожде и во время войны с Россиею отвезенное крестьянство оттуда отпущается и каждый из оных в прежнее место безопасно отправляется, дабы земля крестьян имела, и чтоб не осталось она в явный вред отчасти не обработана», т. е. хлопотали о возвращении рабочей силы и больше ничего, без малейшаго упоминания о правах крестьян, для которых Bauerland (крестьянская земля) и Wackenbuch (ведомость повинностям —своего рода уставная грамота) составляли привилегии, конечно, поважнее всяких привилегий de non apellando или шрагов шварцгейптеров (черноголовых — некогда военное братство, а впоследствии общество холостяков — купцов). Как бы то ни было, но почти все просьбы и ходатайства дворян были приняты и утверждены. Закон о редукции был отменен при самом вступлении Лифляндии и Эстляндии в русское подданство, а за тем по заключении Ништатскаго мира (см. выше стр. 495) были учреждены в Лифляндии (в октября 1721 года), а потом и в Эстляндии, так называемые реституционные комиссии, подчиненные сенату. В 1723 г. (П. С. 3. ном. 4397) этим комиссиям было предписано, чтобы оне и маетности прямым владельцам, который кому по правам и по доказательным документам безспорно [534] принадлежат, возвращали и во владение отдавали, не ожидая на такие безспорные дела конфирмации правительствующаго сената, а о которых маетностях произойдут какие споры, о них, учиня сентенции, для апробации присылать в сенат. При возвращении имений реституционные комиссии не обращали никакого внимания на различие между вотчинами и грациальными и терциальными имениями, вечными арендами и ленами, розданными но положению Норчепингскаго сейма 1604 г. Кроме того было высочайше соизволено, чтобы владельцы ленов были навсегда освобождены от обязанности просить, при перемене правления, о подтверждении своих прав на лены. При возвращении имений дворянству дело не обошлось без споров. Прежде всего дворянство заспорило с рижскими гражданами. Известно, что шведское правительство даровало рижским гражданам право владеть вотчинами на том же основании, как и лифляндские дворяне, с тем, чтобы граждане, наравне с прочими владельцами, исправляли надлежащия повинности и обыкновенную службу, и состояли по владению земскими имуществами в ведомстве судов земских. Это право было подтверждено гражданам в числе прочих прав и преимуществу полученных ими при вступлении в русское подданство. Дворянство же с своей стороны ходатайствовало о предоставлении ему исключительнаго права на покупку и выкуп дворянских имений, каковое право и получило по 19 пункту аккордных пунктов 1710 г. Таким образом в праве на земское владение рижские граждане столкнулись с дворянством. Дворянство хотело устранить рижских граждан от всяких прав на владение имениями; граждане же с своей стороны не без оснований доказывали, что они пользовались правом земскаго владения во все продолжение польскаго и шведскаго правлений и что фельдмаршал Шереметев, при заключении условий сдачи, не мог и не хотел предоставить какие бы то ни были новые дворянству права, а подтвердил обеим сторонам только то, что каждому из них принадлежало по закону. Тогда дворянство обратилось к барону Левенвольде, посланному Петром Великим в Лифляндию для устройства дел этого края и тот, в разрешение спора между рижскими гражданами и дворянством, дал 27 сентября 1711 года следующую резолюцию: «Так как сообразно благоприобретенным и при нынешней перемене правительства подтвержденным его царским величеством привилегиям рыцарства, чтобы оно одно имело право покупать дворянские имения в Лифляндии, то по силе 19 пункта капитуляции, все граждане, которые в прежнее время купили дворянские имения, обязаны отдать оные дворянам за продажную цену, и все, что к тому причиняется». Не мешает заметить, что право выкупа, предоставленнаго дворянству, [535] неограничивалось никаким сроком, и эта неопределенность подавала повод к немалым пререканиям и даже злоупотреблениям. Вслед за этим возник вопрос об арендном содержании государственных имуществ. Многия из этих имуществ находились во владении граждан по заставам от шведскаго правительства. Дворянство, подав 1 марта 1712 г. всеподаннеший мемориал (см. П. С. 3. ном. 2496) о разных своих нуждах, в 9 пункте этого мемориала ходатайствовало об отмене гражданам владения имениями по закладному праву как несовместнаго с дворянскими правами и преимуществами, ибо в привилегиях дворянства именно сказано, что никто, кроме дворянина, маетностями в земле владеть не может, и в шведские времена тем дворянству сильно предосуждение учинено, что гражданам владеть маетностями позволено было. Ходатайствуя об отмене закладнаго права для граждан, дворянство просило об исключительном допущении его ко владению государственными арендами. За отсутствием государя, ответы на названный мемориал были даны князем Меньшиковым в резолюции против 9 пункта было объявлено дворянству, что оно, при пользовании государственными арендами, всегда должно иметь преимущество пред гражданами, но что Его Царское Величество и «граждан обижать не хочет.» Впоследствии право преимущественнаго пользования казенными арендами было предоставлено дворянству и вновь подтверждено в 1745 году (смотри П. С. 3. номер 8319). В 1763 г. это право было опять подтверждено (см. П. С. 3. ном. 11984), с изъятием, однако же, случаев всемилостивейшаго пожалования аренде. Право пользования казенными арендами дворянам, принадлежащим к сословиям рыцарств: лифляндскаго, эстляндскаго и эзельскаго, продолжалось до 1840 г. В этом году правительство, преобразовав общий порядок управления государственными имуществами, преобразовало и порядок отдачи в арендное содержание казенных имений в Прибалтийском крае. Высочайше утвержденным мнением государственнаго совета 9 июня 1840 г. было постановлено: казенные имения отдавать в арендное содержание неиначе как с торгов и все состояния равномерно допустить к получению казенных имений в, аренду. С тех пор этот порядок сохраняется и по настоящее время. Приобрев себе в 1710 г. обширные права по владению имениями и деревнями, по арендам казенных мыз и пр., дворяне не явились, однакоже, щедрыми по отношению к крестьянам. Шведские оценочные правила повинностей и работ пришли в совершенное забвение. Дворянство возвратилось ко временам Сигизмунда - Августа, и с тем вместе возвратился и старый произвол. А произвол пошел старый до того, что в 1710 г. русское [536] правительство вынуждено было требовать от помещиков, чтоб они не препятствовали свободе браков между крестьянами, а чрез некоторое время вынуждено было издать запрещение арендаторам казенных имений самовольно располагать повинностями крестьян, брать их в услужение или отдавать их службу в наем другим хозяевам. Правительство конечно не желало помещичьяго произвола, но помещики, опираясь на жалованные грамоты, крепко стояли на своем, так что в 1739 г. лифляндский ландрат барон Розен, от имени дворянства, донес юстиц - коллегии лифляндских и эстляндских дел, что всякое имущество, приобретенное крепостным, необходимо принадлежит помещику, как accessorium, что нельзя не только уменьшить, но даже определить меру исправительных наказаний, что следуете воспретить прием жалоб от крестьян на помещиков, так как злоупотреблений власти нет и не может быть, ибо разорение крестьян влечет за собою и разорение помещика, след. помещик уже в своих интересах не может угнетать и разорять крепостных. Ответа не последовало, по крайней мере ответ юстиц - коллегии на это заявление неизвестен. Знаем лишь, что серьезный меры об улучшении быта ливонских крестьян начинаются гораздо позднее, только к концу ХVIII столетия. Но было ли по крайней мере правительство довольно лифляндскими арендаторами и ландратскою коллегиею в первые годы после Ништатскаго мира? Едва - ли было довольно, как то читатель усмотрит из нижеследующих документов, относящихся к царствованию Анны Иоанновны, след. ко времени 15 — 20 лет, протекшему после Ништатскаго мира и учреждения реституционных комиссий. II Указы о лифляндских арендах, состоявшиеся в царствование Анны Иоанновны. (Извлечены из бывшаго генерал - губернаторскаго архива). 1. Кабинетский указ генералу директору экономии {должность соответствующая управляющему государственными имуществами) Фелкерзаму от 12 ноября 1735 г. Крестьяне подданные наших Мариенбургских в Лифляндии маетностей всеподданнейше жалобу к нам приносили, как о учиненных им от помещика несносных насильствах и [537] утеснениях, так же и о неполучении по прошениям своим у ланд - герихта судебной расправы и справедливости, как вы то из приложенной при сем копии с поданной нам челобитной пространнее усмотреть имеете, а понеже такие в землях и над подданными нашими чинящияся насильства и непозволяемые поступки нам не инако как весьма противны быть могут по неотменному нашему наикрепчайшему и всемилостивейшему намереннию, чтоб каждому в основательных своих жалобах без наималейшаго изобижения и лицемерности всегда надлежащая справедливость и правосудие показано было. Того ради мы нашего статс комиссара фон Салцена определили и отсюду отправили, чтоб он такие жалобы и обиды надлежащим образом изследовал в присутствии двух к томуж от нас из регирунга да из шляхетства определенными персонами, якоже мы вам чрез cие всемилостивейше повелеваем, чтоб вы потому как из регирунга также из шляхетства по одному человеку, кого вы к тому наиспособнейшаго и исправнейшаго быть разсуждаете, выбрали и к общему с помянутым фон Салценом разсмотрению и прилежному изследованию и поправлению всех таких крестьянам учиненных обид также и с стороны земскаго суда при оных делах и происхождениях показанных поступков с надлежащим наставлением таким образом определили, дабы о немедленном и справедливом прекращении и поправлении всех таких жалоб прилежное попечение приложено и к нам обстоятельное о всем доношение и известие прислано было. Впрочем мы от вас всемерно ожидаем, что вы по должности чина вашего наиприлежнейше того смотреть будете, дабы такие нашим о благополучии наших подданных всемилостивейшим намерением весьма противные безпорядки между шляхетством не происходили, и особливо такими от арендаторов над крестьянами насильствами и утеснениями наши маетности разорены и таким безпорядочным администрациям отданы не были, так же и наипаче то надлежащим образом престеречь потребно, чтоб при земских судах по регуле справедливости и правосудия без наимнейшаго пристрастия или лицемерности всегда поступлено и никому свободная к оным дорога к получению справедливых во всем решений препятствована не была, в чем мы на ваше верное радение весьма надеемся. А ежели в вышеписанном деле явится крестьянская жалоба основательна, то имеете оного капитана Липгарта депосидировать и администрацию кому иному достойному поручить. По Ея Имп. Вел. указу (подписали): Андрей Остерман, Павел Ягужинской, князь Алексей Черкасский. Р. S. Понеже вышепомянутой статс - комиссар фон Салцен при означенной комиссии главнейшим членом от Ея Имп. [538] Величества имянно определен того ради, при учреждении от вас по вышеписанному указу прочих к оному делу присутствовать имеющих персон, таким образом поступать надлежит, чтоб он фон Салцен без всякаго прекословия пресидиум при оной комиссии имел. 2. Кабинетский указ генералу экономии директору Фелькерзаму от 5 июня 1736 г. Доношение ваше от 5 мая исправно здесь получено, в котором о произведенном в деле капитана Липгарда изследовании, и каким образом оное окончалось доносите, представляя свое всеподданнейшее мнение, что хотя по обстоятельствам дел и онаго Липгарда поступков владения оной нашей маетности по прежнему нашему к вам указу его конечно лишить надлежит, тоб однакоже он в разсуждении показанных от вас причин еще на нынешний год и пока другой способной и достаточной арендатор сыщется, кому такая важная аренда поверена быть моглаб, при оной оставлен был. Но понеже тех маетностей крестьяне вновь сюда приезжая на помянутаго Липгарда челобитную о продолжающемся от него по окончании учрежденной комиссии еще вящим огорчением, безпорядочном управлении и великих оным крестьянам утеснениях подали, также и притом на решение оной комиссии и что от ней мало сатисфакции им исходатайствовано, жалобу приносили, а мы также оное решение никак и толь наименьше апробовать можем. Понеже с одной стороны жалобы крестьянские не прекращены, а с другой стороны от него, Липгарда, за его против наших регламентов погрешения и безпорядочные поступки никакое поправление учиниться не имеет. Того ради он далее при той маетности малейше оставлен быть не может, но мы вам чрез cие на крепко повелеваем без всякаго замедления ему, Липгарду, оную аренду ныне отнять, и пока другому достойному арендатору, какого сыскать трудно не будет, отдана быть может, оные маетности между тем временем управлению добраго и надежнаго какого администратора поручить. А впрочем что до поступков часто помянутаго капитана Липгарда и до показанных от него как крестьянам обид, так и против нас разорительным управлением наших маетностей не малых погрешений касается, то оные справедливым изследованием разсмотрены и поправлены быть имеют, а крестьяне обыкновенные свои в казну нашу дачи неотменно очистить и заплатить должны. А Липгарду надлежит не токмо оным крестьянам за показанные им обиды и убытки по [539] достаточном оных доказательств справедливое удовольствование иным каким образом, а не отпущением того что не ему, но в казну нашу заплочено быть имеет, учинить, также и каждому то, еже ему без причины отнято возвратить, но и притом же за безпорядочное маетностей наших управление и за показанное тем против нас погрешение по надлежащему особливо наказан быть имеет. По Ея Императорскаго Величества указу (подп.): Остерман, князь Черкасский. 3. Кабинетский указ экономии директору Фелкерзаму от 22 июня 1736 г. В Дерптском уезде Обер - Паленскаго крейза мызы Войсики крестьяне поданным нам всеподданнейшим прошением били челом, каким образом оным, когда из села Певра по указу переведены были, вместо того такая земля показана, на которой никаким образом пропитание свое иметь не могут, и в крайнейшей мизерии без жилища и по миру шатаются, как вы из приложеннаго при сем с онаго прошения оригинала усмотрите, и по прежним от оных же крестьян при Рижской губернии ) имеющимся прошениям вам известно быть может; вы по такой челобитной для справедливаго тех бедных людей удовольствования и до конечнаго разорения недопущения надлежащее размотрение таким образом учинить имеете, что ежели они на прежнем их месте, потому что тамо новой гоф - лагер учрежден быть имеет, оставлены быть не могут, тоб по меньшей мере им при переведении их такое место показано было, гдеб они пропитание свое иметь могли, дабы люди напрасно разорены и нам о том боле жалобы и прошении не были. По Ея Императорскаго Величества указу (подп.) Остерман, князь Алексий Черкасский. 4. Высочайший указ к управлявшему временно рижскою губернию генерал - майору фон Бисмарку от 15 сентября 1737 г. Божиею милостию Мы, Анна, Императрица и Самодержица Всероссийская и пр., и пр., и пр. Нашему генерал - майору фон Бисмарку. Яко мы с обыкновенным государственно материнским попечением во всех случаях о том, что к лучшей пользе и к [540] приращению наших верных подданных служит может всемилостивейше усердствуем, и оное споспешествовать стараемся, тако мы и нынешнее состояние нашего княжества лифляндскаго и каким образом оное по претерпенных в прежних временах разных бедствах всегда в лучшее процветание и благополучие приведено быть может и нашим щедротным правительством радоваться имелоб, во всемилостивейшее разсуждение приняли. Мы усматриваем не без сожалея, что хотя лифляндское шляхетство всегда славу, что охотно к служба прилежали, имели, також и ныне многие из них в нашей военной и прочей службе обретаются, однакож оных неменьше дома сидят, и лучине свои годы, не употребляя их ни в нашу ниже в отечественную службу, пропущают, и понеже cие ослабление от большой части и оттого происходить, что шляхетство понеже в прежних временах от тяжкой войны и иных бедств зело много претерпело, теми способами, чтоб детей своих потребным образом воспитать и чему обучать, оскудевает. Ибо хотя намерение отдачу публичных маетностей на аренду всегда было чрез оную раззоренному шляхетству паки вспомогать, и добрые службы тех, которые пред нами и нашею империею достойными себя учинили наградить, следовательнож каждого толь наипаче к службе и благоповедению побуждать, то однакож раздачею маетностей в аренд от несколького времени не вовсе потому поступается, понеже не токмо такие персоны, которые знатные собственные пожитки имеют, но и такие, которые не из шляхетства и никаких о себе заслуг предъявить не могут, почитай наилучшие аренды разными способами себе доставили, такожде оными арендами отчасти таким образом пользовалися, что они сами себе собственный маетности накупать могут. И тогда арендные маетности только к тому употребляют, дабы хотя и с разорением оных свои собственные в лучшее состоитие привесть, такожде зажиточные и заводные мещане, которые инако торговлю и коммерцию отправлять имеют, себе деревни накупают, а другие на арендах содержут, или инако себе притязают, следовательноже с одной стороны шляхетство утеснено и у скудных способ паки поправиться отнят, а с другой же стороны коммерция в содержании и процветании которой общему благу однакож великая нужда есть, вовсе пренебрегается. Того ради мы в разсуждении того по матернему попечению всемилостивейше за благо изобрели, о наших в Лифляндии имеющихся публичных коронных маетностях, которые на аренду раздаются, такое определение учинить, чтоб такие аренды от сего времяни никому иному как только таким персонам отданы были, которые из тамошняго шляхетства суть, и собственных довольных пожитков себя и своих детей по природе содержать не имеют, [541] и или сами или же дети их в нашей действительной службе обретаются, и нам и своему отечеству заслуги показать старание и рачение прилагают. И тако по сему основанию, ныне при прошествии срока постановленных доныне арендных контрактов и когда оные по присланным от вас к нам представлениям вновь розданы быть имеют, поступать надлежит. И яко по силе нашего вышеизображеннаго всемилостивейшаго намерения обстоятельствы челобитчиков, кои об арендах просят, наилучше тамо на месте разсмотрены быть могут; тако и на то, что вы о такой арендной раздаче к нам прислали, ибо означенные в оных ведомостях персоны и обстоятельства их и имеющееся иногда заслуги здесь неизвестны, особливо же недавно присланное известие с первопелученною росписью тех, которым новые аренды по тамошнему мнению розданы быть могут не весьма сходственна, вам только cие во всемилостивейшую резолюцию дается, что вышеизображенное наше соизволение при такой новой раздаче правилом служить, и по оному в такой раздаче достальных еще аренд тамо поступать имеет, а притом же и надлежащая консервация публичных маетностей не пренебрежена быть надлежит. И мы пребываем вам впрочем Императорскою нашею милостью благосклонны. Анна. 5. Кабинетский указ генерал - майору фот Бисмарку от 13 апреля 1739 г. Разные доношении ваши исправно здесь получены, на которые к ответу находится следующее: Что касается до поданнаго вам от лифляндских ландратов представления о разных при новой ревизии с общаго с ними ландратами сношения предвоспринимаемых новостях, то нам отчасти не без удивления быть может, что оные ландраты ныне не токмо зело частые но и такие новые пpeдcтaвлeнии и требовании чинят, к которым они никакого права не имеют и которые весьма неприличные и к явному доходов наших умалению служить имелиб и сверх того всякие новости, о которых доныне обыкновения не было, и всякие весьма неосновательные жалобы о наложенных будто на землю отягощениях и обидах в себе содержать Еже нам толь наипаче неприятно быть имеет, понеже вся лифляндская земля под нашим государствованием во всем такие действительные знаки нашей императорской милости всеми токмо восжелаемыми облегчениями и прочими выгодами получает, что они о чем жаловаться, или еще чего более требовать, воистинно причины не [542] имеют. Помянутое ландратское о ревизии представление департаменту об экономии, яко до котораго оное дело принадлежит, сообщено быть имеет, дабы оной о таких предложениях и о состоятельстве и польза оных основательное разсмотрение иметь и на то мнение и изъяснение свое подать мог. И потом уже нам столь лучшим основанием резолюцию свою на то взять возможно будет и для того оное представление при сем назад посылается. Что принадлежит до раздачи арендов и до присланнаго от вас для конфирмации нашей реестра тем маетностям, которые по тамошнему расположению новым арендаторам отданы быть имелиб, то по прежним нашим о том деле резолюциям и указам весьма надлежало при томже реестре прислать имена прежних арендаторов, которые до ныне теми маетностями владели, купно с изъяснением о их состоянии каким образом оная их диспосиция к пользели или повреждению тех маетностей была и для какой причины их от аренды отставить и другим оную отдать за благо и потребно признавается, понеже наше намерение при том не было, чтоб прежние арендаторы, которых администрация безпорочна и к пользе и приращению маетностей была, без причины и для того токмо, что срок арендов минул, оных лишены были и для того такое о прежних арендаторах известие весьма потребно есть для взятия о вновь предложенной раздачи резолюции, которая вам впредь, как скоро оное изъяснение от вас пришлется, немедленно дана будет. Впротчем вам старание иметь надлежит, что понеже тамошние обыватели, на которых доимочные казеннаго хлеба ливранции еще имеются, напред сего в неисправном привозе худым и весьма трудным путем и дорогою всегда отговаривались, тоб ныне когда путь свободен становится, те ливранции без дальнейшего отлагательства очищены были и тем то еже из магазейнов продано паки дополнено быть могло; о чем вы потребное определение учинить имеете. Об определении на порожное в гофгерихт вице-президентское место мы представление от вас достойнаго какого по вашему разсуждению к тому кандидата мимо тех, которые от ландратов тамошних представлены были, ожидаем, понеже оные ландраты к такой пресентации никакого права не имеют. По Ея Императорскаго Величества указу (подп.): Андрей Остерман, князь Алексей Черкасский. [543] *** IIIРусские беглые люди в Курляндии в 1783 г. Бегство крестьян составлял одно из обыкновенных явлений в России ХVIII столетия. От произвола своего помещика, от бедности, от невозможности сыскать для себя правый суд, русский крестьянин бросал дом, родину и шел в дальние незнакомые земли добывать себе кусок хлеба вольным трудом. Из средней и южной России во все стороны шли беглецы, оставляя в запустении целые волости и деревни. Так к 1742 г. по одному уезду Переяславля - Залескаго обезлюдело 68 помещичьих деревень. Из великороссийских губерний крестьяне преимущественно шли в степи Запорожья и Малороссии, в Пермь, Оренбург, Астрахань и Сибирь, но значительно большие массы шли также и на запад: в Литву и Ливонию. Число беглых крестьян из внутренних губерний было действительно громадно: за время от 1719 по 1728 год, военная коллегия, к коей приписаны были податные сословия, насчитывала беглых 198,876 человек. На заводах Акинфия Демидова в 1755 г. оказалось пришлых крестьян 6852, на других заводах 4493. В 1741 г. в оренбургских крепостях насчитывалось беглых, записанных в службе, 5154 человека. Не все крестьяне покидали родину с целию честно снискивать себе пропитание в другом месте; многие, покидая свои деревни и пожитки, разрывали все связи с обществом и за лишение свободы мстили обществу разбоем. В половине ХVIII века средняя Россия была переполнена разбойничьими шайками. Плавание по Волге, Оке, путешествие по большим дорогам сделались чрезвычайно опасными. Образовались разбойничьи шайки в десятки, даже сотни человек, вооруженные не ножами или кистенями, а ружьями и даже пушками, и смело вступали в схватку с воинскими командами, высылавшимися для укрощения разбоев. В 1756 г. доносил с Волги майор Бражников, что «имел он бой с разбойниками, в котором убито из его команды 27 человек и ранено 5, и из разбойников убито до смерти эсаул и еще 5 человек, а живых получить не мог, ибо при них находились пушки и весьма вооружены». Разбойники мало того, что врывались в селения, жгли дома, забирали помещичьи оброчные деньги и крепости на крестьян, но нападали даже на города. Так в ночь на 3-го марта 1756 г. разбойничья шайка напала на Алатырь, разбила провинциальный магистрат и похитила солянаго сбора 946 рублей. [544] Правительство употребляло всевозможная усилия уничтожить разбои, прекратить побеги крестьян, но не достигало успеха, ибо причина побегов и естественное дополнение их разбоев крылась в общем недовольстве нисших сословий свею долею. Это недовольство началось, наконец, выражаться в крестьянских бунтах и: возстаниях, правительство усмиряло их оружием, но общаго брожения, общаго ропота прекратить было не в силах. Брожение и ропот усиливались со дня на день и, наконец, разразились пугачевщиной, едва было не ниспровергшей и престол Екатерины и весь государственный строй России. Государство спаслось только после принятия чрезвычайных мер, но тем не менее условия, в которых жил крестьянин при Елисавете, неизменялись во все продолжение ХVIII века, естественно, что и следствия таких условий — побеги, разбои и бунты шли без перерыву в течение всего прошлаго столетия. Мы уже имели случай говорить, что ливонский крестьянин в ХVIII столетии был также крепостным своему помещику и подобно крестьянину великорусскому нес также непомерно высокие повинности, доводившие его до крайней нищеты и отчаяния. Бегство крестьян из Эстляндии и Лифляндии отнюдь не составляло редкаго явления. Ливонский крестьянин бежал в Россию, в Литву, а при случай уходил за море к шведам. В замен беглецов туземных в Ливонию являлись беглецы русские и число тех и других увеличилось до того, что правительство вынуждено было в 1740 г. учредить особую комиссию2 для отыскивания и разбора русских беглецов в Лифляндии и Эстляндии и лифляндских беглых в России. Указом 6 октября 1753 года3 эта комиссия была упразднена, потому что ожидаемаго успеха чрез те комиссии не получено. Из Лифляндии и Эстляндии выслано беглых только 1125 душ и «хотя, сказано в указе, по присланным из реченных комиссий ведомостям оных беглых в Лифляндии и Эстляндии еще остается не малое число однакож, от тех губерний в невысылке беглых в отговорки представлено, что за неравным возвращением беглых (в Лифляндию из России выслано всего 45 душ обоего пола, а в Эстляндию 104 души) тамошним публичным и приватным мызам причинится великое разорение». Велено высылать беглых чрез канцелярии губернские, провинциальные и воеводские. 31 октября 1758 года4 этот указ был снова подтвержден и вместе с тем повелевалось отсылать незаконнорожденных, оказавшихся в Эстляндии между беглецами, в военную коллегию для определения в солдаты, и не возвращать [545] из великороссийских губерний лифляндцев и эстляндцев, принявших православие или женившихся на россиянках, в Лифляндию и Эстляндию. О том, как велико было число русских беглых в Лифляндии и Эстляндии официальные акты не упоминают ни слова, но уже самое учреждение комиссии о выдаче оных доказывает, что число их было не маловажно. Главным притоном русских беглецов была, впрочем, не Лифляндия и не Эстляндия. Помещики, правда, принимали их, принимали их и на мызах коронных, но все же в этих землях было довольно энергическое управление, заставлявшее и выдавать беглецов. Следов. пребывание в Лифляндии и Эстляндии для беглаго оказывалось неудобным и невсегда безопасным. За то соседняя земля — Курляндия оказывалась приютом очень надежным. Здесь герцогское правительство неимело никакого серьезнаго значения между помещиками. Помещик в своем имении чинил суд и расправу, не обращая внимания не только на повеления из Митавы, но и на королевские универсалы. Курляндский помещик охотно принимал к себе беглаго: он обходился ему дешево и если только беглый оказывался хорошим и исправным работником, то и не выдавал его ни в Россию, ни в Лифляндию. Следствием этаго было то, что в Курляндии начали являться беглецы все в большем и большем количестве, до такой степени, что генерал-аншеф Броун, вступивший в управление Лифляндиею в марте 1762 года, начал делать представления высшему правительству в Петербурге о побуждении курляндцев выполнять условия Оливскаго трактата (1660 г.). Он прямо говорил, что «число беглецов из Лифляндии столь велико, что многия местности тамо уже опустошились, и от того лифляндские помещики пришли в разорение». Императрица, вследствие донесений Броуна, приказала написать промеморию курляндскому правительству и повелела (30 марта 1765 г.) министру при курляндском дворе действительному статскому советнику Симолину, «переведя (промеморию) на немецкий язык, за своим подписанием, подать самому его светлости герцогу, препровождая наисильнейшими именем нашим представлениями, чтоб он чинимыми, по содержанию той промемории, о скорой и безотлагательной в нашу сторону распоряжениями оказал нам особливую угодность во взаимство нашего благоволения, которое стараемся при всяких случаях ему оказывать». В мемориале, подданном Симолиным герцогу Эрнсту Бирону, русское правительство прежде всего напоминало содержание 5 артикула § 4 Оливскаго мирнаго трактата, в коем было постановлено беглецов лифляндских из Курляндии и Литвы, а курляндских и литовских из Лифляндии выдавать без всякого судебнаго порядка со всеми их (беглецов) принадлежностями, что только [546] при них сыскано или ими с собою взято при побеге, а не при новом их помещике нажито будет. Согласно сему постановление, лифляндцы выдавали и выдают курляндских беглецов без всяких отговорок и волокит, но курляндское шляхетство «недовольно, что долговременный проволочки (при выдаче лифляндских беглых) делает, но большею частию и дотого оными доводит, что лифляндские помещики, чрез понесение многих, при выручке беглых своих крестьян, убытков (не упоминая о трудах), достают оных напоследок ровно как бы покупкою вновь. Таким образом, лифляндские помещики, от времени до времени безвинно лишаясь своих крестьян, а к тому еще оные от некоторых курляндских шляхтичей будучи и подговариваемы, число сих беглецов ныне так умножилось, что простирается до несколько тысяч человек, чрез что многие уже маетности в Лифляндии опустошены находятся». — «Продлительства и волокиты от курляндских помещиков бывают нарочно для того, дабы между тем могли они беглых лифляндских крестьян выслать чрез границу в Литву и в польскую Лифляндию, где они уже, как в море, тонут, и на веки избывают». К тому же «лифляндские помещики людей своих в Курляндии без опасения и отыскивать не могут, но причина, что посылаемые за тем люди почитаются за шпионов, и, по заарестовании, многия недели, власно как злодеи, жестоко содержутся». Лифляндская губернская канцелярия неоднократно заявляла уже курляндскому правительству, что если подобный порядок, каким поступают курляндцы, отменен не будет, то и в Лифляндии принуждены будут требования о курляндских крестьянах отсылать к земским судам, но на все заявления последовали лишь пустые отговорки. Перечислив эти отговорки и показав всю несостоятельность их, русское правительство поручило Симолину требовать: «дабы его светлость герцог сохранил у себя в таком деле, которое точно трактатом определено, судебный порядок и вместо того изволил бы принять такие меры, чтоб лифляндские истцы, адресуясь прямо к высшему правительству, могли находить там скорое и безотговорочное, по справедливым их искам, удовлетворение, и что ея императорское величество ожидает того непременно, как во взаимство оказываемаго завсегда к его светлости своего благоволения, так точно и вследствие Оливскаго трактата». Неизвестно, было ли уважено это представление Симолина; по всей вероятности — нет. Курляндцы принимали к себе беглых по прежнему, не разбирая, выходили ли они из Лифляндии или из великорусских губерний. Официальные акты того времени не указываюсь на численность беглых. Много... деревни запустели — вот обыкновенные слова донесений того времени. Пустели [547] деревни в России и тщетно правительство вызывало беглецов воротиться, обещая забвение всего прошлаго. Беглецы не возвращались, обживались на новых местах, селились в соседних с Россиею странах колониями, не смешиваясь с туземцами и сохраняя во всей чистоте свей язык, нравы и обычаи. Русские беглецы, прибывавшие в Курляндию, селились на помещичьих землях, преимущественно в Семигалии и по Двине. Долго оставалось неизвестным — как велико было их число. Не знали о том в России, не знали и в Курляндии. Первую попытку к определению численности русских выходцев в Курляндии сделал граф Броун в 1783 г. Как ни слаба была эта попытка, но все же она дает приблизительное понятие о числе русских, пребывавших в Курляндию в конце прошлаго столетия. 30 сентября 1782 г. за № 3551 граф Броун доносил правительствующему сенату: «Когда по всевысочайшему ея императорскому манифесту, состоявшемуся ноября 16 дня прошлаго 1781 г. 5 и по указу правительствующего сената того же года декабря 10 дня учинена здесь в Лифляндии в городе Риге к новой ревизии генеральная перепись всякаго рода о российских и лифляндских жителях, и к сему определен был в Риге, и в форштате, и по ближним островам, рижскаго 3 батальона секунд - майор Петр Тарбеев, то оным, по его неусыпному старанию, сыскано безпашпортных и праздношатающихся российских и особство белорусских крестьян немалое число, которые и отправлены на прежнее их жилище к нынешней ревизии за конвоем6. И как от Риги курляндскаго ведомства город Митава находится в ближайшем разстоянии, где известно российских людей для купеческаго торгу и прочих промыслов имеется немалое число, то дабы и оные нынешней переписи миновать не могли, послан был от меня реченный секунд - майор Тарбеев в помянутый город Митаву к тамошнему российскому министру, чтоб, по дозволенно тамошняго курляндскаго правительства, живущих в Митаве и около оной российских [548] людей переписать. О чем его светлость герцог курляндский не только оказался согласен, но посланному секунд - майору Тарбееву объявил, что у него и в прочих курляндских местах, а особливо в местечке Туккум, российских и белорусских бродяг имеется не малое число, от которых происходят одни только непорядки и воровство, и он бы охотно желал, чтобы их из Курляндии забрать в прежнее их жилища; но я и к поиску и забранию, також и занеимением от его светлости герцога курляндскаго письменнаго дозволения, сам собою приступить не мог, но за нужное почитаю о вышеписанном представить правительствующему сенату: но повелено ль будет, по сообщении с его светлостию герцогом курляндским, для сыску и забрания российских и белорусских безпашпортных всякаго звания людей и крестьян, означеннаго секунд - майора Тарбеева с воинскою командою в Курляндию отправить, о том имею ожидать ея императорскаго величества указа». Генерал - прокурор князь Александр Вяземский на это донесение ответил (27 октября 1782 г.) графу Броуну, что государыня согласна отправить майора Тарбеева с командою в Курляндию для забрания российских беглецов и что об этом в непродолжительном времени последует и указ из сената. По получении указа (9 ноября за № 13,948) граф Броун незамедлил сообщить содержание его курляндскому герцогу Петру Бирону и получил от него в ответ, что он, герцог, готов делать всякое вспоможение Тарбееву и весьма желает, чтобы сыск беглых последовал не в одном митавском, но и во всех других уездах Курляндии, но это дело, прибавлял герцог, вашему сиятельству известно — сколь мало от моей доброй воли зависит. Нарядив для поисков в Курляндии воинскую команду (1 унтер офицер и 8 рядовых от Сибирскаго; 1 капрал, 1 барабанщик и 8 рядовых от Нашебургскаго пехотных полков) Броун дал Тарбееву для руководства следующую инструкцию: 1) По прибытии в Митаву явиться во первых у российскаго министра г. Криднера, и чрез министра получить от герцога курляндскаго послушнаго ордера к помещикам и к прочим поссесорам о выдача беглецов. 2) Российских беглых и безпашпортных людей забирать без всякаго притеснения и без показания владельцам огорчения и присылать их под конвоем в лифляндскую генерал - губернскую канцелярию. 3) Если конвойных солдат окажется мало, то требовать в добавок от герцогскаго правительства чрез Криднера, а если в [549] том отказано будет, то требовать воинских людей от лифляндской генерал -губернской канцелярии. 4) По прибытии в каждое место, требовать выдачи беглецов от помещика или управителя добровольно, но если кто ко взятию беглецов допускать не будет, то взять от такаго помещика или управителя крепкую подписку в том, что у него беглецов нет и что он безпашпортных русских людей держать у себя не будет, а о таких владельцах, которые по слухам российских беглых людей содержат и ко взятию недопустят, рапортовать в Ригу и давать знать министру. 5) Исходатайствовать чрез министра, чтоб курляндское правительство публиковало жителям никому беглых не держать, а представлять их министру. 6) Русских людей с пашпортами не забирать, но отбирать подписки, что они, по истечении срока их пашпортов, явятся на свои места. 7) Вышедших из России с давних лет переписать кто, откуда вышли, а от помещиков их брать подписки, что они будут смотреть за сими людьми и недопустят их до побега с их земель, а когда подписок давать не будут, то тех российских людей брать под караул и отсылать в Ригу. 8) Собирать всюду сведения — где в Курляндии проживают беглецы; обывателям притеснений не делать и безденежно ничего не брать. 9) Принять прогонов из рижской рентереи 100 р. 10 к. Провиант на команду, по истечении полумесяца, требовать или из митавскаго магазейна или покупать за деньги. 10) Всякаго вспоможения требовать от министра. В заключение Броун напоминает Тарбееву указ Петра I от 24-го января 1724 года: государственных дел тайности в партикулярных письмах никому не писать, ниже к тому, от кого отправлен, кроме настоящих реляций. В конце декабря 1782 года, Тарбеев выступил из Риги и 5 января 1783 года донес графу Броуну, что он по прибыли в Митаву, получил от курляндскаго правительства открытое повеление и отправляется в Туккум: «Команда в порядке, писал Тарбеев, только цирульник Никита Мерлушкин в Митаве отлучился тому назад три дня и нигде ненайден.» (Мерлушкина не нашли и после. Он увеличил собою число беглых, за поиском которых был послан.) Слух о прибытии Тарбеева в Курляндии, конечно, не замедлил распространиться между беглыми и те в свою очередь не замедлили принять меры для своей безопасности — бегством в [550] другия, более дальние и более безопасные страны. Подвергались аресту только захваченные случайно. Так из Туккума Тарбеев отправил в Ригу только 22 человека; в Гольдингене арестовал беглых 39 человек (в том числе и 1 крестьянина, бежавшего с мызы Шмильтен, принадлежавшей графу Броуну); в Либаве арестовал 26 человек; в Пильтенском округе 150 человек. Испросив у Броуна усиление своей команды и наставление о пропитании арестованных, Тарбеев из Пильтенскаго округа направился в Семигалию. Здесь был главный притон беглых. Тут Тарбеев нашел русских выходцев, живущих деревнями и дворами на владельческих землях, в столь значительном числе, что об арестовании их небольшою командою не могло быть и речи. Тарбеев ограничился только переписью их и пройдя вдоль и поперек всю Семигалию, воротился в Ригу 25 октября, проведя в назначенной ему командировки 10 месяцев. Следующее донесение графа Броуна правительствующему сенату (13-го ноября 1783 г.) показываешь каких результатов достиг Тарбеев при исполнении возложеннаго на него поручения: «По указу правительствующая сената, данному мне в 9-й день ноября 1782 г., отправлен был, по сношению с его светлостию герцогом, в герцогства Курляндию и Семигалию для забрания живущих там российских беглецов здешняго 3 батальона секунд майор Петр Тарбеев с командою из состоявших при Риге полевых пехотных полков. В бытность его тамо с декабря месяца прошлаго 1782 г. по 26-ое октября сего года, как по справке из присланных от него рапортов явствует, выискал и прислал сюда в разные времена разнаго рода беглых российских, белоруссцев, лифляндцев и эстляндцев мужеска пола 217, да женска 58; отдал под расписки динабургскаго нижняго земскаго суда мужескаго пола 96, да женскаго 3; белорусским помещикам, по верному свидетельству, возвратил бежавших пред поимкою за два и за три месяца мужескаго пола 21, и того мужескаго пола 334, да женскаго 62 души. А по возвращении своем оттуда, рапортом от 25-го минувшаго октября, объявил, что, по сношению с динабургским магистратом, ему дано знать, что из Семигалии возвратились и действительно в купцы и мещане записаны 250 семей, и ведомства курляндскаго в Обер - ланде найдено им разнаго рода России принадлежащих беглых людей, жительствующих своими домами 4514 душ, из коих от поисков его, майора Тарбеева, в Полоцк в крестьяне и мещане записавшихся и уволенных туда с билетами для забрания своих семейств и пожитков явилось 2855, а прочия 1659 душ находятся без пашпортов, коих он, по многочисленности и по малому количеству своей команды, не только забрать, но и приступа, предвидя опасность, [551] надлежащим образом сделать не осмелился; а подласкавшись и уверив тех беглецов, что никаких худых для них следствий не произойдет, и буде они, раскаявшись, пожелают возвратиться в Россию, то предоставлен им путь, на высокомонаршем милосердии основанный, избрать род жизни по произволу, довольствовался только тем, что их переписал, и, обнадежив всякою милостию, внушил охоту возвратиться. А посему поводу, дабы из них кто не переменил своего намерения и не сделал утечки, приступил, хотя не к верному, однакож вид крепости имеющему средству обуздать и спокойно остаться в их жилищах, то есть обязал круговою порукою, выбрал из них старшин и прочих сим подчинил с таким притом наказом, чтобы в сумнительных делах доносили находящемуся в Митаве здешнему министру. Майор Тарбеев притом доносит, что оные беглецы имеют жительство в Обер - ланде, начиная от Якобштата, который лежит против белорусскаго местечка Крейцбурга, продолжается селениями до последней обер - ландской мызы Варновичь, лежащей неподалеку литовскаго местечка Друи называемая. И так буде правительствующим сенатом заблагоразсуждено будет сих в Обер - ланде поселившихся беглецов приказать забирать, то оный майор предполагаем таким образом: надлежит приказать нарядить команду полевых солдату состоящую в 300 человеках с пристойным числом командиров, и, раздела оную на две части, одну послать от Крейцбурга чрез Якобштат, о другую от Креславля, белорусскаго ж местечка, до мызы Варновичь, так чтобы сии две команды составили от литовской границы кордон, и главный начальник находился бы в середине в мызах Лассен или Шейдерн, и чтобы сие учинилось в зимнее время, в которое беглецы по лесам укрывательства сделать не могут.» За тем граф Броун, принимая во внимание 28 летнюю службу Maйоpa Тарбеева и его труды и усердие, просил сенат пожаловать Тарбеева не только следующим чином, но и другою какою либо милостию. В ответ на это донесение, правительствующей сенат (указом от 20-го декабря 1783 г. за № 12253) предписал графу Броуну: требовать от курляндскаго правительства выдачи беглых, на основании конвенции, заключенной 10-го мая 1783 г. между Россиею и Курляндиею ). Граф Броун видел, что ограничиться одним требованием совершенно безполезно, и потому, донося сенату о получении сказаннаго указа, присовокупил: что к забранию беглых ни правительство курляндское, ни помещики не противоречат но только вывесть и выпроводить беглецов в Россию некем, [552] которой ради причины они в спокойном их пребывании и оставлены, а инако б они разбежались, и наверное сказать можно, что чрез высылку с курляндской стороны оных весьма мало или совсем никого не возвратится, буде способов с здешней употреблено не будет. Дабы способы были действительно употреблены и дело по выдаче беглых ускорилось, граф Броун, по своему обыкновенно, обратился прямо к генерал - прокурору князю Вяземскому и послал с Тарбеевым к нему в Петербург следующее письмо: «Сиятельный князь, милостивый государь мой! Правительствующаго сената указом от 20-го минувшаго декабря, на доношение мое состоявшимся, повелено за выводом оставшихся и проживающих в Курляндии и Семигалии российских людей, коих майор Тарбеев, по их многолюдству, с собою забрать не мог, истребовать от курляндскаго правительства, на основании постановления, учиненнаго минувшаго года мая в 10-й день между ея императорским величеством и герцогом и чинами герцогств Курляндии и Семигалии, что и возложено на собственное мое попечете, почему рапортом от 30-го того же декабря хотя правительствующему сенату от меня представлено, что доставление беглецов российских по конвенции с курляндской стороны совсем ненадежно, особливо ж по превосходству числа их в иных деревнях против природных курляндцев, на какой конец правительство и помещики курляндские, нескрывая тех беглецов, предоставляют забрание и вывод их на попечение здешней стороны, то, однако, не предвидя к тому иных способов к лучшему в деле сем успеху, как отправить паки в Курляндию помянутаго майора с командою, по представлению моему от 18-го ноября минувшаго 1783 года, за нужное почел отправить его наперед к вашему Жительству с тем, дабы он обстоятельства и важность сего дела объяснил подробнее и услышал ваши о том заключения, а при том побуждаюсь вас, милостивый государь мой, препоручить его в особую вашего Жительства милость и покровительство, покорнейше прося употребить ваше благосклонное предстательство о награждении того майора Тарбеева чином и иною милостию, ибо он, по трудам и усердию своему в службе, по истине, заслуживает к себе уважение. Впрочем имею честь быть с отличным почитанием и истинною преданностию вашего Сиятельства, милостиваго государя моего, покорнейший слуга Г. Броун, 13-го января 1784 г.» Ответа князя Вяземскаго не замедлил последовать: «Сиятельный граф, милостивый государь мой! Вследствие полученнаго мною с г - м майором Тарбеевым почтеннейшаго письма вашего Сиятельства от 13-го числа нынешняго месяца, имею честь уведомить, что, по всегдашней моей к вашему [553] Сиятельству преданности, не оставил я, в угодность вашу, донесть ея императорскому величеству как о трудах г-на Тарбеева, так и относительно намереваемаго отправления в Курляндию онаго же майора с командою для вывода оттуда российских беглецов; а посему всемилостивейшая государыня, в уважение трудов г-на Тарбеева высочайше указать соизволила выдать ему 1000 рублей, о исполнени чего и предписано мною здешнему казначейству для остаточных сумм учрежденному. Что же принадлежит до вышеупомянутаго отправления команды в Курляндию, в оном ея величество надобности находить не изволит, почитая ближайшим средством к удержанию крестьян от побегов и к возвращению побеглых то, ежели они увидят, что помещики их, поступая с ними человеколюбиво и следовательно помня как свою, так и их прямую пользу, не будут причинять им никакого изнурения излишними сверх сил их требованиями, ибо известно вашему Сиятельству, что всякий крестьянин, пользуясь свойственным состоянию его спокойствием и избытком и будучи потому тверд в своем жилище, не будет иметь нужды оставлять оное и искать наудачу в другом месте неизвестных еще ему выгод. О чем имея честь сообщить вашему Сиятельству, пребываю с совершенным почитанием и истинною преданностию на всегда вашего Сиятельства, милостиваго государя моего, покорнейший слуга князь Александр Вяземский. Января 27-го дня, 1884 года.» Ответ этот, в котором так ясно и положительно выражен был взгляд императрицы на причину крестьянских побегов, прекратил всякие дальнейшие попытки к выводу русских беглых из Курляндии. Они спокойно остались на своих местах. Нынешние русские обитатели деревень в древней Семигалии (Зельбургский уезд) — это потомки тех русских выходцев, которым впервые составил списки майор Тарбеев. * * * Секунд - Майор Тарбеев был впоследствии плац - майором в Аренсбургской крепости на острове Эзеле. О дальнейшей судьбе Тарбеева читаем в записках Добрынина (см. Рус. Стар., X, 341) следующее: ...«Вдруг неожиданно (в конце 1800 г.) получается указ из сената, с прописанием имяннаго высочайшаго повеления, что белорусский (т. е. витебский) губернатор Северин,» за многия смертноубийства, случившиеся в его губернии, отставляется от службы». Он выехал в деревню, приобретенную трудами губернаторскими, состоящую душ из 400 мужеских, и отстоящую от Витебска верст на 25. [554] «На место его вступил генерал майор Тарбеев, лет ему было под 60. Он из плац - майоров — забыл какой на Балтийском море крепости — пожалован почти вдруг генерал - майором, кавалером и витебским губернатором. Человек был хороший, знал службу. Много читал, много помнил и охотник был разсказывать о действиях и поведениях знаменитых особ, служивших, особливо в России, которых он или знал или об них читал. Столов и балов у него никогда не бывало: но для малаго количества лиц был он каждодневно гостеприимчив, не скуп и ласков. Жена его, немка, сама присматривала в кухне, а иногда и занималась; почему каждое на столь блюдо было в наилучшем вкусе и опрятности. Он уже был стар для безпокойной губернаторской должности. Отставлен с половинною пенсиею, и умер в деревнях, пожалованных ему на 12 лет». (Из дел бывш. генер.-губ. архива).Текст воспроизведен по изданию: К истории крестьянского вопроса в Прибалтийском крае // Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. Том II. Отделение II. Материалы и статьи по истории Прибалтийского края в XVIII и XIX столетиях, Рига. 1879
|
|