Материалы о «башкирском возмущении» 1735 года.

В конце 1741 года восстановленный в качестве высшего государственного органа Сенат переезжал с Васильева острова в новые апартаменты. В одном из кабинетов, где хранились дела по генерал-прокурорским экспедициям, в нижнем ящике стола были обнаружены документы, многие из которых являлись секретными. В их числе находились "курируемые" секретарем Гаврилой Замятниным материалы, связанные с Оренбургской экспедицией. Они были вызваны к жизни событиями 30-х годов XVIII столетия, именуемыми в отечественной историографии "башкирскими восстаниями". После описания и обработки в сентябре 1742 года подканцелярист Василий Семенов и секретарь Иван Судаков подшили их в отдельную книгу, которая впоследствии была переплетена и составила одну из единиц хранения (кн. 169), отложившуюся в фонде Правительствующего Сената (ф. 248) Российского государственного архива древних актов (РГАДА, г. Москва). В данной книге, состоящей из 741 листа, рукописи расположены по временной последовательности их возникновения и охватывают период с 15 июля по 22 декабря 1735 года. В количественном отношении они разбиваются на 35 "дел" или подборок, с одной из которых мы и знакомим читателя.

Заинтересовавшие нас материалы (лл. 589-628 об. ) оказались сведенными в одну подшивку 30 сентября 1785 года в связи с разработкой и направлением очередного указа к генерал-лейтенанту [40] А. И. Румянцеву ¹, назначенному начальником воинского контингента, направленного на подавление выступлений в Уфимской провинции и юго-востоке Казанской губернии ². Дело в том, что сложившаяся практика функционирования бюрократической машины и необходимость введения в курс происходящего лиц, привлеченных к решению той или иной проблемы, требовали регистрации и приложения к составленному указу копий с различной предшествующей документации, т. е. своеобразного основания для появления на свет данного документа. Такого рода исходно-побудительной основой служили сообщения, с учетом которых это распоряжение разрабатывалось, материалы по предыстории решаемого вопроса (если таковая существовала), уведомления корреспондентов о получении ими посланий и принятых по ним мерам, акты, призванные обеспечить доставку указа адресату и, наконец, ответные сообщения с приложенной к ним "свежей", новой информацией по злободневному вопросу. Таким образом компоновалось "дело". Если исходить из отмеченного принципа "создания" дела, в рассматриваемом комплексе можно условно выделить следующие пять групп: 1) донесение Казанского губернатора графа П. И. Мусина-Пушкина ³ с приложениями; 2) донесения руководителя Оренбургской экспедиции И. К. Кирилова ⁴ с экстрактом; 3) протокол Сената о разработке указа А. И. Румянцеву на основании полученных документов; 4) материалы по организации доставки указа А. И. Румянцеву; 5) рапорт А. И. Румянцева о получении указа с приложением. В подшивке подлинные рукописи перемежаются с копиями. Все, что сопровождает основной документ, естественно, приводится в списках, современных оригиналу. Подлинность же источника, помимо бумаги и графики, удостоверяют подписи лиц составивших или зарегистрировавших его, а также различного рода имеющиеся при нем пометы 30-х годов XVIII века.

По первым слухам о восстании граф П. И. Мусин-Пушкин был направлен для погашения разгоревшегося социального конфликта в район Уфы, но оказался вынужден задержаться в Елабуге, откуда и докладывал в Сенат об обстановке в регионе ⁵. При этом казанский губернатор сделал главный акцент на извещении властей о нехватке военных сил для противостояния повстанцам и продвижения в г. Уфу, а также о вынужденной мобилизации добровольцев из числа русских, новокрещен, удмуртов (вотяков) в свою команду. Претендовать же на гарнизоны Елабуги и Мензелинска он не мог из-за их малочисленности и необходимости охраны крепостей. Думается, что правительство никак не ожидало такого поворота событий. Ведь, казалось бы, после столь жестокой карательной акции, дважды осуществленной 20-ю тысячами калмыками, а затем и графом М. Г. Головкиным, и последовавшей выдачей почти пяти тысяч беглых семей в 1720-1722 годах прошло всего десять с небольшим лет и на очередную масштабную вооруженную борьбу с колонизационными действиями властей у населения региона не должно было остаться ни сил, ни желания... Между тем, ситуация под Мензелинском и Елабугой была достаточно непростой. Об этом свидетельствуют и приложенные к донесению губернатора акты, ставшие для него источником информации. Это два письма полковника Протасова ⁶ от 1 и 5 сентября из Мензелинска, донесение капитана Д. Я. Чертова от 6 сентября и донесение управляющего дворцовым селом Елабугой И. Котляревского от 8 сентября 1735 года.

Своими письмами полковник Протасов уведомлял о рапортах, побывавших в объезжем карауле, о вооруженных столкновениях с "башкирцами", предупреждал графа П. И. Мусина-Пушкина и В. Н. Татищева ⁷ об опасностях, подстерегавших их в пути следования к Мензелинску и Заинску. Характерно, что и он просил о подмоге ("о прибавке людей требовал указу"), указывал на обессиливаний лошадей из-за отсутствия кормов. Письма Протасова свидетельствуют, что Мензелинск к августу - началу сентября находился фактически на осадном положении. Обитавшим в крепости приходилось делать вылазки для выяснения ситуации. И в одну из таких вылазок 1 сентября, в среду, был пойман "язык", сообщивший о планирующемся в воскресенье, т. е. 5 сентября, [41] нападении мятежников на Мензелинск. То ли он слукавил, то ли переписчики допустили описку, но нападение на город было совершено 1 же сентября. В какой-то мере оно стало для защитников крепости неожиданным. Затем нападения на Мензелинск участились. В окрестностях крепости восставшие сожгли стоявший в копнах хлеб и убранное в стога сено. Тяглой силы для доставки в город свежескошенной травы не было и лошади армейских подразделений неизбежно ослабли, боеспособной осталась лишь пехота.

Становится понятным, что в этих условиях ни полковник Протасов, ни секунд-майор Вронский, на которых пожаловался в своем обращении капитан Чертов, выделить ему охрану для сопровождения груза не могли. По определению Казанской губернской канцелярии, капитан Чертов обязан был доставить военное снаряжение из Казани водным путем в Уфу, но, опасаясь за сохранность вверенного ему имущества, боялся ехать дальше без конвоя. Свою нерешительность он мотивировал и отсылкой на "скаску" купеческого человека Я. Долгова, задержанного в Кырской волости башкирцами и вынужденного стоять на р. Каме, недалеко от устья р. Белой.

Крайняя напряженность обстановки в регионе отражена и в рапорте управляющего дворцовыми землями, "тянущими" к Елабуге, И. Котляревского. Он счел необходимым информировать П. И. Мусина-Пушкина о донесениях в Елабужскую приказную избу крестьян с. Челны ⁸, д. Калинова починка и елабужского земского старосты, подвергшихся нападению "башкирцев" за р. Камой, а также о показаниях ясачных крестьян из с. Боровецкое, ездивших в д. Гардали с целью прощупать почву. Со слов татарина, захваченного ими в плен, выяснилось, что с "башкирцами" уехали татары из шести деревень. Оказывается, что имена этих людей уже были зарегистрированы капитаном Нееловым, осуществлявшим розыск по указу из Государственной военной коллегии. Однако эти меры мало способствовали спаду напряжения в крае. Правительство всерьез было обеспокоено угрозой, нависшей над Мензелинском, так как следующим пунктом вполне могла стать Казань.

Из сообщения управляющего дворцовой волостью можно также заключить, что "башкирцы" имели основания не доверять крестьянам, перебиравшимся на другой берег р. Камы. В подавляющем большинстве случаев такие акции предпринимались ради сбора информации о противнике, прибегавшем к идентичным методам. Обращает на себя внимание, что объектом притязаний при этом становились лошади. Следовательно, и восставшие испытывали нужду в средствах передвижения или хотели лишить таковых правительственный лагерь.

Учитывая создавшуюся ситуацию, П. И. Мусин-Пушкин был наделен властями большими полномочиями. Об этом свидетельствуют копии его распоряжений из Елабуги от 8 сентября полковнику В. Н. Татищеву, полковнику Есипову, письма полковнику Протасову, капитану Аничкову и рапорт последнего в Казанскую губернскую канцелярию от 3 сентября. Он повелевает от имени императрицы ⁹ и, напомнив о грозящей опасности разрушения крепости и разорения окрестных жителей, даже угрожает военным судом В. Н. Татищеву за неоказание военной помощи находящемуся в Мензелинске Протасову.

Вполне понятно, что губернатор своими актами пытался организовать защиту одного из опорных пунктов правительства в крае, обеспечить безопасность проезда в него и мобилизовать имеющиеся силы для скорейшей ликвидации очагов восстания, способного перекинуться на весь многоэтнический Казанский край. Следует заметить, что помимо этой общестратегической задачи граф указал также и на один из действенных тактических приемов борьбы с "ворами" ¹⁰. Заключался он в набегах на пункты, где укрывались жены и дети татар - участников восстания, с целью разорения жилищ и захвата заложников. Обстановку в регионе характеризует и то, что Мусин-Пушкин не имел возможности убедиться в действенности своих приказаний, ибо от направленных им в район Мензелинска боевых групп вести не [42] приходили. Он не знал о местопребывании команд Аничкова и Есипова, о действиях Татищева, которым адресовал вслед за указами и ордерами обеспокоенные письма.

Между тем, отряды правительственных войск, конечно, не бездействовали, а отражали набеги и сами нападали на лагеря повстанцев, курсировали на лодках по р. Каме и т. д., но с основными силами восставших встретиться им еще не удавалось. Капитан Аничков сообщал в Казанскую губернскую канцелярию об операции в д. Лешев-Тамак ¹¹, осуществленной прапорщиком Александровым во главе 500 человек. Оказалось, что данный населенный пункт за шесть дней до их прихода (25 или 26 августа) покинули 700 человек шар под предводительством Мустафы, которые отправились на воссоединение с тысячным отрядом башкир. Объединенные силы восставших должны были противостоять двухтысячной команде правительственных войск, направленных из Мензелинска. Исходя из изложенного, нетрудно догадаться с кем пришлось иметь дело в деревне отряду Александрова. Достаточно красноречивым кажется нам пленение четверых мужчин (двое из них приходились сватами Мустафе и, видимо, за это поплатились) и пятерых женщин, едва ли являвшихся "ворами". В селении оставалась явно не лучшая часть сторонников восстания, ибо полегло их "немалое число", а прапорщик потерял лишь трех человек. К слову, необходимо заметить, что командиры правительственных отрядов обычно затрудняются назвать точное количество потерь повстанцев в столкновениях. Сделать это, действительно, было трудно, так как раненых и убитых мятежники забирали с собой. В этом проявились не только желание помочь ближнему и почтение к павшим, но и следование канонам ислама и, безусловно, знание того, что право войны в отношении взбунтовавшихся "не работало", и произвол не был ограничен никакими правовыми нормами.

Документы свидетельствуют, что восставшие следили за дислокацией правительственных отрядов и с учетом этого совершали свои действия. Например, они знали, что капитан Аничков обосновался в десяти верстах от Заинска, что подавляющую часть его команды составляли мирные жители близлежащих селений. Встречаться с ними повстанцы не стали, а проследовали к р. Зай, по берегам которой располагались деревни новокрещен, мобилизованных на борьбу с мятежными соотечественниками. Побудило их к этому не численное превосходство аничковцев, а стремление лишить их тыла, способного обеспечить продовольствием, лошадьми и фуражом. Разорение жилищ и лишение средств к существованию семей должны были сломать моральный дух обывателей, состоявших в команде.

Как видим, источники отразили социально- этнический состав сил, привлеченных к подавлению данного выступления населения Уфимской провинции. Достаточно определенно говорят они и о социально-этнической структуре самих повстанцев. Так, губернатор П. И. Мусин- Пушкин узнает посредством пыток у Абатая Бегенеева, что "все татара з башкирцами в одном согласии". Это обстоятельство, наряду с единством их вероисповедания, крайне тревожило графа. Отсюда его стремление подавить мятеж до зимы, ибо уследить за передвижениями по льду будет невозможно, и восстание может перекинуться на правый берег р. Камы, Именно так и произошло в 1720-1722 годах, когда к перешедшим зимой Каму "башкирцам" присоединились ясачные татары и движением оказалась охвачена территория вплоть до Казани. Губернатор напоминает о недавнем печальном прошлом и пытается извлечь из него уроки.

Этой же цели - немедленному подавлению бунта - посвящена и вторая группа поступивших в Сенат документов. Состоит она из трех донесений И. К. Кирилова, датированных 16 августа, и экстракта его Записки от 14 января. Каждое из посланий посвящено отдельному сюжету. Первое сводится к просьбе не расформировывать возвращающиеся из Персии и имеющие боевой опыт полки, так как создавать новые для далекой окраины трудно. Гораздо выгоднее, по мнению автора, разместить на зиму два-три полка по Закамской линии, в Мензелинске и в Уфе. Этой мерой можно [43] устрашить местное население, глухо возмущающееся усиливающейся колонизацией, и дать возможность одному-двум ландмилицким полкам осуществить усмирение края.

Приступивший к строительству очередной крепости в существенно удаленной от центра области, в окружении недовольного этим населения действительный статский советник чувствовал себя неуютно. Хотя в строившийся город были переведены немалые силы: пензенский полк из Казани и сводный батальон уфимских, бирских и мензелинских служилых людей. Еще один батальон из Казани до места назначения не успел добраться, задержался в Мензелинске, где для нового города было составлено пять драгунских рот и в соответствии с указом Сената надлежало сформировать еще и ландмилицкий полк.

Разумеется, И. К. Кирилов не мог остаться безучастным к вспыхнувшему в Уфимской провинции народному волнению. Поэтому второе свое донесение он специально посвятил изложению рекомендаций не только по подавлению данного бунта, но и по ликвидации самой возможности подобных выступлений впредь. Данный документ он сопроводил и кратким изложением поданной в Кабинет министров записки "О состоянии башкирском" от 14 января 1735 года.

Из названных источников видно, что Кирилов принадлежал к сторонникам жестких репрессивных мер по отношению к восставшему народу, полагавшим, что включение в орбиту экономической жизни России данного региона возможно лишь через насаждение системы укрепленных городов и городков. Он был полон решимости выкорчевать любыми средствами ростки проявления недовольства наступлением колонизационного процесса и не видел ничего предосудительного в том, что ради умиротворения беспокойного края, во имя устрашения оставленных в живых и в назидание новоподданным придется уничтожить часть населения.

По плану И. К. Кирилова, силами вологодского драгунского, трех старых и двух новых драгунских рот из Казани, сводного батальона служилых и батальона солдат из Уфы, а также батальона, застрявшего в Мензелинске, и тысяче казаков с Яика, подчиненных одному или двум сыщикам, следовало окружить взбунтовавшийся регион и осуществить повальный розыск и расправу. Дома разорить, скотину забрать, зачинщиков казнить, женщин и малолетних детей мужского пола раздать желающим в центральных районах государства, мужчин выслать в Прибалтику. При этом исключений к вынужденно примкнувшим участникам движения не делать. По месту прежнего жительства независимо от участия в бунте выслать записавшихся "башкирцами" переселенцев, ибо они являются катализаторами народных выступлений. Тептяр и бобылей, т. е. представителей тех же татар, мари, чуваш, удмуртов, подвергнуть тем же наказаниям, что и башкир. А при высылке отправить их подальше от Уфы, исключив возможность обратного возвращения. Содержание карательного войска возложить на местное население, чтобы оно прочувствовало тяжесть поборов и удерживало в будущем своих соплеменников от выступлений. Верноподданничество же нужно вознаградить, возместив убытки в двойном размере. К возможным явкам с повинной относиться с предосторожностью, чтобы не создавалось впечатления о вседозволенности. Разорение, казни и ссылки возымеют свое действие и спокойствие будет достигнуто.

Безусловно, Кирилов понимал, что предлагаемые им меры крайне беспощадны, и что у сенаторов возникает вопрос о вероятности нового, ответного всплеска народного возмущения. Поэтому он спешит успокоить своих будущих оппонентов, указав на беспочвенность подобных опасений вследствие неспособности башкир противостоять регулярной армии. Подобно тому, как возведение укрепленных форпостов обусловило прекращение военных походов мордвы и чуваш на русские земли во времена Казанского ханства и предопределило последующее превращение их в обычных крестьян империи, так и здесь организованность и сила оружия, ограничения в хлебе насущном и предметах первой необходимости способны сделать башкирцев послушными. Скептикам автор напоминает о [44] не давних акциях на Украине, Дону и в яицких городах.

Земли бунтовщиков Кирилов предложил отписать в казну, а затем испоместить на них русских помещиков и служилых татар- мещеряков, показавших себя верными слугами. Именно это, заслужившее полное доверие властей, сословие нужно расселить вблизи укрепленных населенных пунктов, расположенных между городами. Сожалеть же о сокращении численности иштяков не следует, ибо особой службы от них не было. А если таковая потребуется, то их могут заменить 1,5 тысячи киргиз-кайсаков, каракалпаков и аральцев, принявших российское подданство.

Более того, Кирилов считает, что своей чересчур мягкой политикой правительство способствовало непослушанию башкир ¹². Отсутствие надлежащего правительственного надзора на окраинах, допущение миграции с территории бывшего Казанского ханства враждебно настроенного против царского правительства населения, без особого восторга воспринимавшего государственную колонизацию башкирских земель, и проникновение русских феодалов и купцов-промышленников сделали, по его мнению, возможным вооруженные выступления против правительства. В связи с этим представляется характерным замечание советника о восприятии и именовании самими башкирами минувших восстаний войнами с русскими, а не бунтами, несмотря на угрозу высылки за употребление данного определения. Отсюда следует, что население квалифицировало колонизационный натиск царского правительства как продолжение экспансии, как угрозу своей независимости и утрату самостоятельности.

Стимулировало вспышку восстания, по мнению Кирилова, возведение очередной крепости Оренбурга ¹³, как это уже имело место в связи со строительством города Уфы ¹⁴. Причину непослушания населения провинции статский советник видит и в существовании языческого и мусульманского мировоззрений. Неприятие официальной идеологии - православия - делает человека, по его убеждению, потенциальным врагом христианства. Исповедование иной религии увязывается им, по-видимому, с прежними, отжившими государственными формированиями и политическими союзами и посему неизбежно обладающими центробежными тенденциями. Необходимо подчеркнуть, что не этническое, а конфессиональное различие представляет, по мнению государственного чиновника, угрозу основам Российского государства. Однако при всем при этом однозначно ответить на вопрос о допустимости насильственного крещения тех же башкир он затрудняется.

Достаточно любопытными представляются приведенные Кириловым сведения этногенетического характера. Так, он сообщает, что название "башкирец" было принято во второй половине XVI века этносом, именуемым и в XVII веке соседними народами "иштяки". Численность их в момент вхождения в состав России была незначительной и по уровню своего развития они существенно отставали от тех беглецов, которые стали расселяться между ними после завоевания Казанского ханства. Благодаря более цивилизованным пришельцам иштяки приобщились к новой культуре, умножились количественно вследствие того, что новоприбывшие в целях самосохранения стремились раствориться в их среде и записывались "башкирцами". К моменту составления аналитической записки Кириловым башкирское население распадалось на служилых тархан и ясачных людей. Последние были обложены с использованием разных единиц обложения. При возведении городов у башкир отбирали в казну земли, освобождая их за это от несения тягла. Пришлый люд, в свою очередь, состоял из двух групп: официально перемещенных служилых людей и вольнопереселенцев - татар, чуваш, мари, удмуртов. Часть прибывших без разрешения властных структур была зарегистрирована по новому месту жительства, часть сохраняла "свободный" статус. Следовательно, миграционный поток не прекращался и имел место после очередной валовой переписи населения. В социальном плане пришлый люд также был неоднородным. Он состоял из припущеников, вносивших на основание записей ясак за выделивших им земли башкир, и из заполучивших земли [45] на разных условиях и плативших в казну за себя тептярский или бобыльский оброк. Кирилов указывает, что часть тептяр и бобылей была крещена, но нового вероисповедания придерживалась слабо. Виновато в этом, по мнению автора, православное духовенство, халатно исполнявшее свои обязанности, редко осуществлявшее церковные службы, и не знавшее языка местных жителей. Причину же слабого проникновения христианства в среду татар и башкир советник видит в существовании грамотных, прекрасно образованных, убежденных в своей вере мусульманских священников (абызов, мулл).

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что проблема естественного прироста и в целом увеличения количества мусульман волновала И. К. Кирилова еще до социального взрыва в Уфимской провинции. Свои предложения по проблеме их сокращения он подавал в Кабинет министров и теперь счел необходимым ознакомить с ними и Сенат ¹⁵. Для достижения благоприятного результата, по мнению автора, необходимо определенным образом воздействовать на факторы роста численности магометан. Таковыми он считал многоженство, использование рабочей силы должников, ведущее к зажиточности и получению возможности для повторных браков, наличие мулл, ведущих нравственно привлекательный для других образ жизни. Сократить рождаемость даже при условии существования многоженства можно, добившись отсутствия мужей в доме на продолжительное время. Скажем, отправив их для несения службы в прибалтийские гарнизоны, сослав за малейшую провинность на работы в Рогервик ¹⁶, определив извозчиками вместо рекрут, солдатами в Прибалтийский край или во флот. А если уж не годится в службу, то записать в подушный оклад по старому месту жительства. В особенности не следует упускать даже ничтожной зацепки для ссылки мулл ради отлучения их от простого народа, от мечетей и школ. Знание мусульманскими священниками восточных (персидского и арабского) языков и просвещение своих приверженцев представляются Кирилову наиболее опасными. Он советует использовать их знания и квалификацию во благо империи, как это было сделано после захвата Казани. Расширение же кругозора рядовых граждан может наоборот принести государству вред. Практику передачи на суд шариата лиц, совершивших уголовно наказуемое деяние, по мнению советника, нужно заменить соответствующим следствием и виновных ссылать в тот же Рогервик. При условии же крещения простить им совершенное злодеяние. Данное замечание, подтвержденное напоминанием об известном наказе казанскому архиепископу Гурию от 1555 года ¹⁷, в котором впервые прозвучала указанная норма, убеждает нас в том, насколько досконально, глубоко и всесторонне изучил автор "Записки" современное ему состояние российских "инородцев" и прекрасно информирован о сути социальной политики в Казанском крае после его завоевания.

Подобными обращениями-отсылками в прошлое проницательный аналитик ищет исторические аналоги решения сложившихся проблем и тем, с одной стороны, доказывает правомерность своих предложений по сокращению представителей мировоззрения, культуры в целом, непохожей на официальную христианскую, с другой - подчеркивает преемственность политической линии царского правительства по отношению к вновь завоеванным территориям и народам. В связи с этим достаточно красноречивым представляется наблюдение И. К. Кирилова о политике по отношению к служилым и ясачным татарам во второй половине XVI-XVII веков. Из него следует, что правительство умышленно посылало "инородцев" на неминуемую гибель впереди войска в период военных кампаний; лишало мусульман идеологических лидеров, обрекая на необразованность и пытаясь пресечь их интеллектуальное развитие; вносило раскол в ряды оставшихся в живых, формируя служилое сословие и категории служилых и ясачных новокрещен.

Столь жесткий стиль управления осваиваемыми территориями и его населением, предложенный советником, конечно, не мог быть полностью принят в качестве руководства к действию. Объяснялось это существованием других, [46] менее суровых и беспощадных точек зрения по вопросу достижения спокойствия в регионе и в государстве. Вместе с тем, отдельные предложения Кирилова в последующем нашли применение на практике ¹⁸. Составитель записки не допускал возможность компромиссов. Из приписки, сделанной им к донесению, можно заключить, что он не был склонен доверять даже своим соратникам - воеводе и начальнику гарнизона крепости. Так, уезжая для продолжения своей миссии, опасаясь за учрежденный в городе порядок он просил при назначении нового воеводы передать ему полномочия и по руководству гарнизоном, чтобы не зря ел хлеб. Думается, что в этом проявился не столько характер самого Кирилова, сколько характер эпохи, отличавшейся всеобщей подозрительностью и доносительством.

Отъезд его, как явствует третье донесение, был предпринят для закладки очередной крепости при слиянии рек Яика и Ори. Своим рапортом руководитель экспедиции как бы аргументирует свой выбор места для будущего города, рассказывая о природных условиях и подземных богатствах окрестных мест. Данная крепость должна была стать не только гарантом сельскохозяйственного и промышленного освоения края, но и способствовать развитию торговых связей со Средней Азией и даже Индией.

Вся вышеизложенная корреспонденция от П. И. Мусина-Пушкина и от И. К. Кирилова была обработана в Сенате соответственно 9 и 25 сентября 1735 года, заслушана на заседании указанного учреждения и этот факт подтвержден протоколом, подписанным 30 сентября секретарем Н. Никитиным и заверенным князем И. Трубецким, А. Ушаковым, бароном П. Шифиревым, графом М. Головиным, А. Нарышкиным, обер-секретарем Д. Невежиным. Данный протокол и составил условную третью группу источников в анализируемом "деле". Он не лег в основу указа Румянцеву, заготовленного 30 же сентября и отправленного 4 октября с приложенными к нему копиями рапортов Мусина-Пушкина и Кирилова. Последние были извещены о послании.

Акты, связанные с отправлением курьера для доставки указа, включены нами в четвертую группу составляющих комплекса. По ним мы можем судить о взаимоотношениях Сената с нижестоящими звеньями госаппарата - Штатс-конторой и Ямской канцелярией. Эти делопроизводственные материалы свидетельствуют, что курьер Иван Исаев получил деньги на проезд, секретную инструкцию и, потратив на дорогу из Санкт-Петербурга в Мензелинск (через Москву) две недели, доставил указ адресату.

О том, что с возложенными задачами Исаев справился успешно, уведомляет и рапорт Румянцева о получении указа, вместе с приложенными к нему переводами писем с татарского, отнесенных нами к пятой группе публикуемых документов. Румянцев с ответом несколько задержался, очевидно ждал возвращения Сеита Аитова, отбывшего с заданием вынудить, уговорить башкирских старшин подать повинную челобитную и привезти наиболее уважаемых 50- 60 человек из их числа в Мензелинск.

В силу того, что ожидание могло затянуться, генерал-лейтенант счел необходимым отослать свое донесение, приложив к нему документы, отражающие состояние дел в регионе. Это, во-первых, перевод письма Сеиту Аитову предводителей отряда восставших, действовавшего по Нагайской дороге Уфимской провинции, Акая Кусюмова и муллы Килмяка, во- вторых, перевод письма самого казанского татарина Сеита Аитова, посланного И. А. Румянцеву.

Данная группа источников позволяет сделать вывод о том, что правительство хотело исчерпать конфликт мирными средствами и сделало шаг навстречу повстанцам, объявив им указ императрицы о прошении. Очередь была за мятежниками, от которых ждали повинной челобитной, т. е. обращения с признанием своей вины, просьбой о прощении и заверениями в верноподданничестве. Тем временем правительственные отряды стягивались в район Уфы, окружая очаги восстания. Генерал-лейтенант предпринял шаги по координации действий военных команд под руководством Кирилова, полковника Тевкелева и, очевидно, Мусина- Пушкина. При условии неподачи башкирскими [47] старшинами челобитной он был готов к активным операциям. Грядущая зима должна была облегчить ему задачу расправы над взбунтовавшимся населением. Безысходность своего положения предводители восставшего народа, по- видимому, уже осознали и с воодушевлением восприняли предложенный им "мир". Посланник И. Румянцева С. Аитов находился в д. Балгазы вместе с частью башкирских старшин и дожидался прибытия на собрание остальных для обсуждения вопроса о подаче челобитной.

Рассматриваемые материалы интересны для нас также и тем, что содержат указание о численности стоявшего под Уфой и, видимо, самого крупного отряда восставших, называют имена наиболее видных руководителей народного движения и сообщают об инциденте, чуть не расстроившем планы и надежды обеих сторон. Лишь вмешательство П. И. Мусина-Пушкина положило конец длившемуся три дня ожесточенному сражению повстанцев с командой И. К. Кирилова. Трудно сказать, что конкретно нарушило шаткое спокойствие, каждый из противников считал виновным в этом другого. И все же, думается, что эта последняя вспышка социального взрыва была вызвана действиями Кирилова, разорившего селения участников восстания.

Предлагаемые вниманию читателей документальные материалы, конечно, не отражают всей картины драматических событий 1735 года, но они незаменимы в качестве одного из элементов уцелевшего корпуса источников по истории так называемых "башкирских восстаний" 1735-1737 годов. Они позволяют представить масштабы данного выступления, его причины, характер, социальный и этнический состав его участников, сообщают имена предводителей, отражают отношение и реакцию правительства на это народное движение. Их ценность определяется и тем, что они помогают понять сущность территориальных экспансий России в XVI-XVII веках, умножавших ее ресурсы, изменявших международное и политическое положение государства, но задержавших социальные преобразования и обрекших на экстенсивное развитие. Ретроспективные возможности источников, мы надеемся, привлекут к ним внимание исследователей истории Поволжско-Приуральского региона XVI-XVII веков.

Вступительную статью, документ и примечания к публикации подготовила Дина Мустафина, кандидат исторических наук.

Комментарии

1. Александр Иванович Румянцев входил в число доверенных лиц Петра I, выполнял деликатные дипломатические поручения (напр., совместно с П. А. Толстым по возвращению царевича Алексея в Петербург). В царствование Анны Иоанновны оказался замешан в борьбе за власть, был лишен чинов и сослан в Казанский уезд. После снятия опалы в 1735 г. был назначен губернатором в Астрахань, а в июле-августе того же года командиром войск, направленных (частично снятых с театра военных действий против Турции) для "усмирения башкирцев". Заменил графа П. И. Мусина-Пушкина в должности губернатора в Казани, в 1738 г. стал правителем Малороссии, вскоре отправлен в действующую армию, а с 1740 г. назначен чрезвычайным и полномочным послом в Турции. Умер в 1769 г.

2. В 1729 г. в ответ на челобитную населения всех четырех административно-территориальных единиц (дорог) Уфимского уезда Казанской губернии была учреждена Уфимская провинция, подчиненная непосредственно Сенату.

3. Действительный статский советник, граф Платон Иванович Мусин-Пушкин был, в свою очередь, близок к правящей элите. При Петре I привлекался к выполнению дипломатических поручений в Голландии, Дании, Франции. С 1731 г. определен губернатором в Казань. Благодаря своей дружбе с А. П. Волынским стал в 1736 г. президентом Коммерц-коллегии, а с 1739 г. - сенатором и зав. Коллегии экономии. При Анне Иоанновне лишен чинов, звания и сослан после вырывания языка в Соловецкий монастырь.

4. Действительный статский советник, обер-секретарь Сената Иван Кирилович Кирилов в 1734 г. был назначен руководителем Оренбургской экспедиции. Основал Верхнеяицкую и Орскую крепости. В 1735-1737 гг. осуществлял подавление восстания в Уфимской провинции. Умер в апреле 1737 г. Автор первого экономико-географического описания России "Цветущее состояние Российского государства" и инициатор составления и издания первого русского "Атласа Всероссийской империи".

5. П. И. Мусин-Пушкин выехал из Казани по указу от 5 августа, принятому за неделю до назначения А. И. Румянцева. 19 и 26 сентября Сенат потребовал, чтобы губернатор немедленно выехал из Елабуги в Уфу.

6. По-видимому, это Яков Яковлевич Протасов, в будущем генерал-поручик и член Военной коллегии. Был направлен в команду А. И. Румянцева в Мензелинск 22 августа 1735 г.

7. Василий Николаевич Татищев - известный государственный деятель и русский историк, в 1720-1722 и 1734-1737 гг. управлял казенными заводами на Урале. После смерти И. К. Кирилова был назначен командиром Оренбургской экспедиции, но через год сменен. Прославился мягким отношением к бунтовщикам в 1736-1737 гг. Считал, что умиротворить край можно и нужно не карательными мерами, а через упорядочение аграрных отношений и лучшей организацией управления. См. о нем подробнее: Гасырлар авазы - Эхо веков. -1996. -№ 1/2. -С. 35-41.

8. Ныне это г. Набережные Челны, центр Тукаевского района РТ. Упомянутые ниже населенные пункты также существуют и по административно-территориальному делению относятся к указанному району.

9. Имеется в виду императрица Анна Иоанновна (1730-1740 гг. ).

10. "Вор" - преступник, человек преступивший закон, мятежник.

11. Ныне д. Лещев Тамак стала селом, административно отнесена к Сармановскому району РТ.

12. По-видимому, он имеет в виду указы о непритеснении башкир при сборе ясака и "прощение" их за бунты в первые десятилетия XVIII в., удовлетворение в 1729 г. их челобитий по поводу злоупотребления воевод, захвата земель, а также освобождение от рекрутской повинности и создание специальной административно-территориальной единицы - Уфимской провинции.

13. В источниках под таким названием фигурирует Орская крепость, построенная в 1735 г. на месте слияния рек Урала (Яика) и Ори. Крепость была возведена на месте современного города Оренбурга на р. Урал И. И. Неплюевым в 1742 г.

14. Город Уфа был основан воеводой Иваном Нагим в 1586 г.

15. Возможно, эти мысли были навеяны русско-турецкой войной.

16. Рогервик - официальное название г. Палдиски в 1723-1783 гг.

17. Наказная память архиепископу Гурию о действиях его в Свияжске и Казани и об отношениях к новокрещенам, татарам и светской власти опубликована. См.: Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией императорской Академии наук. -Т. 1. -Спб.,1836. -№ 241/II. -C. 259-261; История Татарии в документах и материалах. - М.,1937. -С. 146-147. См. упом.: Кеппен П. И. Хронологический указатель материалов для истории инородцев Европейской России. -Спб.,1861. -С. 430; Бычков А. Ф. Описание церковнославянских и русских рукописных сборников императорской Публичной библиотеки. -Ч. 1. - Спб.,1882. -С. 2; Покровский И. М. Казанский архиерейский дом, его средства и штаты преимущественно до 1764 года. -Казань,1906. -С. 9; Никольский Н. В. Сборник исторических материалов о народностях Поволжья. -Казань,1919. -С. 351; Материалы по истории Татарской АССР. Писцовые книги города Казани 1565-1568 гг. и 1646 г. -Л.,1932. -С. 132; Ермолаев И. П. Казанский край во второй половине XVI-XVII вв. / Хронологический перечень документов. -Казань,1980. -С. 9- 10.

18. Доказательств этому в источниках множество. Напр., в 1758 г. в Лифляндию было отправлено 500 казанских татар, в 1761 г. рекруты из татар и чуваш были назначены в прибалтийские гарнизоны, в 1752 г. освобожден от смертной казни татарин за крещение и т. д. См.: РГАДА. Ф. 248. Оп. 113. Д. 901, 1019, 1307.