|
СКАЗКИ ТОРГОВЫХ ЛЮДЕЙ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА 1704 г.В архивном фонде Монастырского приказа сохранились дела, не имевшие, по существу, отношения к Приказу, — это сказки о торгах и промыслах, подававшиеся верхами торгово-промышленного населения Московского государства в 1704 г. 1. Сказки подавались согласно указу от 1 февраля 1704 г. Самый указ не сохранился, и единственное беглое упоминание о нем в литературе - мы имели у С. М; Соловьева 2. В настоящее время об указе и его содержании мы узнаем из выписей, сделанных в Монастырском приказе по тому или другому случаю в период подачи сказок “В прошлом 1704 году февраля в 1 день, — читаем в одной из них, — по имянному в. г. указу велено у гостей и у гостиной сотни взять скаски с подкреплением, а московских сотен и слобод к старостам послать памяти — велено написать им списки и в тех списках подписывать именно: в прошлых в 1701, 1702 годех на Москве и в городех и в иных государствах насколько у кого тысячь всяких товаров торгового промыслу в покупке и в продаже было, а писать им истинную правду, а ничего не таить, а подать те скаски и списки в Монастырском приказе в три дни”. Узнаем также, что вследствие задержки поступления сказок в Приказ указ 1 февраля был подтвержден 5 и 20 марта и позднее 7 августа того же года 3. Надо сказать, что практика подачи сказок того или другого содержания не раз применялась в первые годы XVIII в. 4. На этот раз в порядке, вероятно, личного поручения Петра все дело по сбору сказок [246] с торговых людей было отдано в руки И. А. Мусина-Пушкина, в начале XVIII в. возглавлявшего Монастырский приказ, а еще до этого зарекомендовавшего себя значительным “прибором” средств за время своего воеводства в Астрахани: недаром такой специалист по этой части, как Курбатов, именно его называл в 1700 г. в качестве лучшего кандидата для управления церковными делами и имуществом: “Из мирских, — писал он Петру, — для смотрения за казною и сбора ее хорош боярин Иван Алексеевич Мусин-Пушкин или стольник Дм. Петр. Протасьев” 5. По указу 1704 г. непосредственно самому боярину, в Монастырском приказе давали свои показания московские жители; сюда же присылались сказки из городов — таким-то образом этот материал и оказался в делах Приказа. Ближайшей целью опроса, по-видимому, был сбор накопившихся недоимок, и не случайным кажется, что тому же Мусину-Пушкину по указу 11 ноября 1705 г. было ведено “полтинные и двугривенные, и десятые деньги за прошлые 1702, 1703, 1704 годы из доимки и на нынешний 1705 год... взять все сполна” 6. Указ 1 февраля 1704 г. представляется первым звеном, а указ 11 ноября 1705 г. — вторым одной цепи мероприятий, вызванных финансовыми затруднениями правительства, остро сказавшимися в первые же годы Северной войны; недаром донятые деньги приказывалось присылать из городов “неотложно, чтоб в дачю в. г. жалованья драгунских полков ратным людям оскудения... не было” 7. Но поголовный опрос о торгах и промыслах, хотя бы верхних слоев торгово-промышленного населения Московского государства, предпринятый впервые, несомненно, преследовал и другие, более общие, задачи, хотя обусловленные, в первую очередь, теми же финансовыми соображениями. Уже в указе об учреждении Бурмистерской палаты 1699 г. сквозило беспокойство правительства по случаю упадка торгов и промыслов вообще, а в связи с этим — уменьшения денежных поступлений в казну. “Иные [торговые люди. — Е. З.], — читаем в указе, — от того [от разных злоупотреблений администрации. — Е. З.] торгов и промыслов своих отбыли и оскудели, а его, в. г., с них окладные многие доходы учинились в доимке, а пошлинным сборам и иным поборам большие недоборы” 8. Через год, в 1701 г., в другом распоряжении правительства с тревогой отмечалось, что “в прошлых годех в сибирских городех збор десятой деньги был малой”. Отсюда вставал вопрос о пересмотре торговых людей в целях более правильного обложения: “В Сибири торговых и промышленных всяких чинев людей ныне в зборе десятой деньги обложити вновь, смотря по [247] пожиткам и всяким промыслам” 9. Но, конечно, мысль о переобложении возникла не только в отношении торгового населения Сибири; в 1705 г. она была осуществлена в масштабе всего государства; были введены новые оклады десятой деньги и новые статьи “о взимании с торговых людей пошлин” 10. Очень возможно, что и то и другое было сделано на основании тех сведений, которые дали сказки 1704 г. Подача сказок в Москве началась в апреле 1704 г. и затянулась почти на целый год. По городам из Монастырского приказа в мае 1704 г. были разосланы грамоты с очень подробным изложением указа и перечнем вопросов, по которым торговые люди должны были дать сведения; сказки же подавались в июне (Калуга, Вязьма, Вологда, Севск, Юрьев-Польский), июле (Кострома, Ростов, Елец), августе (Владимир, Нижний-Новгород), сентябре (Коломна) и позднее. Вообще все иногородние сказки, сохранившиеся в фонде Монастырского приказа, относятся ко второй половине 1704 г. и только две — к началу 1705 г. В случае большого замедления в присылке сказок в города посылались памяти, а в некоторые — специальные подъячие, которые должны были взять с торговых людей сказки, а с воеводы — пеню. По Москве показания собирались с гостей, гостиной сотни и жителей слобод; по городам — только с гостей и гостиной сотни. В Москве сказки подавались в Монастырский приказ и изредка — на братском дворе в слободе, в городах — воеводе и иногда земскому бурмистру. В Москву сказки посылались с нарочными людьми, из Архангельска и Астрахани — почтой. Задержку в присылке сказок в Москву воеводы чаще всего объясняли отсутствием в данный момент нужных торговых людей в городе в связи либо с государевой службой в других городах, либо с их собственными торговыми поездками. Да это и понятно: опрос совпал с летними месяцами, горячими в торговом деле. По той же причине некоторые подавали сведения не в своем городе, а в Москве или вообще там, где застала их грамота; эти сказки, оторвавшись от своего городского фонда, легко могли затеряться. На степень количественной полноты сказок по городам могло повлиять и отношение самих опрашиваемых к данному мероприятию правительства. Судя по воеводским отпискам, торговые люди не только не спешили с подачей сказок, но и всеми мерами старались избавиться от этого. “А серпуховские, государь, жители гостиной сотни многие люди..., — пишет воевода Руднев, — сказок не дали, и я, в. г., за теми ослушниками посылал многих посыльных людей, а они от посыльных людей многие укрываютца и в домех своих не сказываютца”. Такое укрывательство продолжалось иногда месяцы, и виновный уличался в результате организованной слежки. Люди ярославца Ильи Лузина показали, что хозяин их с 25 мая уехал в Казань. В конце [248] сентября воевода Щербатов, по наказу из Москвы, “для проведывания подлинного около двора Ильи Лузина приходских людей спрашивал и у двора ево был, и он, Илья, того числа был в доме своем”. Позднее выяснилось, что Лузин никуда не уезжал, а скрывался четыре с лишком месяца. Особо упорных предписывалось высылать к допросу в Москву. Сказку обычно подавал старший в семье, если она жила не в разделе. И этим обстоятельством пользовались, чтобы избежать показаний. Так, серпуховитин Вас. Шилов отказался дать сказку “для того: про торговые промыслы и про пожитки скажут братья ево большие — Григорий да Кузьма”. Ярославцы отец и сын Носовы (отец был на службе в Астрахани) долго ссылались друг на друга, не подавая сказок ни в Ярославле, ни в Астрахани; только после многих усилий показания были взяты с них обоих уже в 1705 г. В силу всех этих обстоятельств по ряду городов сказки были собраны, во всяком случае на месте, неполностью. Так, в Чебоксарах из четырех — 3, в Казани из одиннадцати — 8, в Вологде из четырех — 3, в Вятке из четырех — 1. Вообще же в делах Монастырского приказа сохранилось 600 сказок тяглецов Московских слобод и 152 сказки гостиной сотни разных городов. Из слобод представлены в большом количестве: Садовая — 150 сказок, Мещанская — 134, Огородная — 150, Кадашевская — около 100. По Кадашевской слободе сохранились не подлинные сказки, а копии, без рукоприкладств и с сокращениями повторяющихся в каждой сказке начала и конца, воспроизводящих содержание указа 1 февраля. Сказки гостиной сотни сохранились по следующим 28 городам Московского государства: северные города — Архангельск, Вологда, Вятка; западные — Смоленск, Вязьма, Луки Великие; центральные — Владимир, Ярославль, Кострома, Суздаль, Ростов, Юрьев-Польский, Переяславль-Рязанский, Коломна, Касимов, Кашира, Калуга, Серпухов; Среднее Поволжье — Нижний-Новгород, Свияжск, Чебоксары, Казань, Симбирск; южные города — Рыльск, Брянск, Мценск, Елец, Севск. Все это подлинники с рукоприкладствами. В деле им сопутствует всегда отписка воеводы, излагающая содержание грамоты из центра, перечень людей гостиной сотни по городу и сведения, с кого и когда взяты сказки, с кого и почему не взяты. Отписка и сказки по каждому городу сшиты в тетради большого формата и скреплены рукой дьяка Монастырского приказа Гаврилы Окунькова. На первом листе — обложке — помета и надпись: “Казанские”, “Синбирские” и т. п. Объем содержания сказок определялся интересами правительства, и указ 1 февраля 1704 г. очерчивал круг вопросов, на которые должны были ответить торговые люди. Правительство требовало прежде всего указать размеры торга: на сколько тысяч куплено и продано товаров на месте и в отпуск, количество уплаченных пошлин, сколько у кого лавок, погребов и других “вотчин”, сколько платят оброку с них и “найма себе емлют”, сколько долгу на ком и сколько свободных [249] денег, каковы домовые пожитки и, наконец, сколько серебряной посуды в доме. Годы, интересовавшие правительство, — 1701 и 1702, но если за это время торгов не было, а были они в 1703 — 1704 гг., то надо было писать в сказке “ис тех годов один год, которой больши”. На эти вопросы и обычно даже в такой последовательности и даются показания. Но как сильно было желание избавиться от подачи сказки, так же сильно и обычно у торговых людей стремление при даче сведений укрыть что-нибудь, показать не все, не точно. Правительство предупреждало такие попытки, заканчивая каждую грамоту трафаретным требованием писать обо всем “вправду, без утайки” и обычными угрозами: “а буде кто... в сказках своих и в книгах что утаит, а утайка по чьему извету явна будет, и тех людей дворы их и пожитки и торговые промыслы взяты будут на в. г. бесповоротно”. Но эта угроза не всегда помогала выяснению точных данных. Чаще всего от полных и точных показаний торговые люди отговаривались, ссылаясь на незнание и забвение, на болезни и старческое “беспамятство”, на свою неграмотность, на отсутствие или утрату “домовых записных книг” и таможенных выписей. Многие без объяснений, кратко и сухо, отсылали бравшего сказку к официальным документам: “А о том свидетельствуют таможенные книги”. Эта законная и наиболее досадная отговорка часто встречается в сказках. Сохранившиеся же в фонде Монастырского приказа сыскные дела показывают, что торговые люди не только замалчивали, но и уменьшали и скрывали свои торги и промыслы. Как же оценивать достоверность их показаний? Мусин-Пушкин и его помощники должны были хорошо знать о неизбежности утаек. Поэтому заранее были приняты меры, дававшие возможность проверить сказки. Еще в 1703 г. староста гостиной сотни Филат Бачилов подал в Монастырский приказ список гостиной сотни с обозначением размера уплачиваемой каждым десятой деньги. Старосты и сотские московских сотен и слобод “подали за своими руками слобоцким людям имянные списки”, в которых о каждом давалась короткая справка, например, такого содержания: “После мужа ее, — речь идет о вдове кадашевца Кузьмы Алмазникова, — ныне у нее торгуют сидельцы на 2 лавки, в наемной да в ее лавке товару у них по расписке у обеих на 600 рублев; долгу отдать колуженину Ивану Степанову 520 рублев, затем ее пожитку 80 рублев”; серебряной посуды в доме 47 золотников 11. Данными списков проверялись сведения, сообщенные при личном опросе, и наоборот, первые — вторыми. Кроме того, в Монастырский приказ были переданы окладные книги, а 4 февраля 1704 г. (через два дня после указа о подаче сказок) из приказа поступило требование “Московской большой таможни, померной и мытной избы из записных зборных книг 1701 и 1702 гг. выписать гостей и гостиной сотни, сотен и слобод, у кого имяны на сколько тысяч рублев в явке - [250] и в покупке и в разные городы в отпуску всяких товаров”. В делах сохранились выписи из мытной и померной изб и свидетельство о том, что в октябре 1704 г. Мусин-Пушкин “таможенные книги держит у себя” 12. Боярин не только держал эти материалы при себе, но и пользовался ими для сверки поступивших в Приказ сведений. На отписке мценского воеводы, сообщавшего, что в городе нет людей гостиной сотни, наложена помета: “Выписать из окладных книг, хто имяны гостиные сотни во Мценску живут”. В отношении каширянина Кондратия Чертова получилось разногласие: сам спрашиваемый отрицал свою принадлежность к гостиной сотне, а в списке Филата Бачилова он значился с окладом десятой деньги в 5 рублей. На сказке помета: “Допросить гостиные сотни старосту, в котором году тот оклад на Кондратье Чертове з детьми положен”. В Тотьму был послан специальный запрос о том, кто владеет заводами и пожитками Осипа Палицына, значившегося в списке Бачилова, но умершего в 1704 г. В городах воеводы иногда требовали документы, подкреплявшие показания. “И мы, холопи твои, — пишет из Ярославля воевода Ржевский, — велели складную тетрадь для подлинного уверения взять у Ивана Чукова в приказную палату, и он, Иван, тое окладную тетрадь подал нам”. Прибегали также и к другому обычному в то время способу проверки — изветам. В Москве, думается, они могли иметь большое значение, и, может быть, эта сторона дела даже была организована из Монастырского приказа. Сыскные дела, сохранившиеся в делах Приказа, возникали по инициативе одного изветчика — Садовой слободы Григория Иевлева. Возникает предположение, не была ли вообще поручена ему негласная проверка подававшихся сведений. Но бывали доносы друг на друга и по собственной инициативе: у Соловьева, например, приведено следственное дело Матвея и Федора Шустовых по извету гостиной сотни Михаила Немчинова 13. По городам, где люди гостиной сотни были наперечет: 2—3—4 человека и у всех на глазах, утаить было труднее, да и там всегда могли найтись добровольные охотники уличить подававшего сказку. Коломенский житель Логинов, рассерженный на своих братьев, обещал в своей сказке: “А буде они, братья мри, скажут не в подлинно в своей сказке, и я на них, усмотря..., хотя самое чего не напишут, тебе в. г. буду челобитчиком”. Мог иметь значение перекрестный опрос: в вопросах о складных торгах, долгах и займах, сдаче лавок одни показания могли проверяться другими. Конечно, нельзя думать, что эти меры вполне достигали своей цели и что благодаря им сведения [251] сказок можно считать вполне достоверными и проверенными. Но, несомненно, известную сдерживающую роль они играли: скрывать могли и скрывали, но с осторожностью, оглядываясь. В этом отношении интересен случай подачи дополнительной сказки ярославцем Яковом Носовым. Подав первую сказку в Астрахани 13 декабря 1704 г., он явился уже в Ярославле к воеводе Ржевскому, заявив, что первые показания дал “подлинно не выправясь” и “не осмотрясь об отпуске на Караганскую пристань”. На этот раз “осмотрясь и опамятовся”, он дал дополнительные сведения об отпуске товаров на 300 руб. А для смягчения вины, “чтоб в опале не быть”, он объяснял, что забыл показать “в той прежней своей сказке за многими суетами и за многоделием у государства астраханского и яицкого рыбного промысла, и за скоростию, и за старостию забвением, и за ловом на астраханских учюгах ямной матерой рыбы, и за строением армейской икры”. Сравнительная доброкачественность данных сказок подтверждается и результатами сыскных дел, которых имеется немного, потому ли что они не сохранились, потому ли, что их немного было возбуждено, — последнее, в случае подтверждения, могло бы само по себе быть показательным. В некоторых случаях изветы оказывались несостоятельными, и ответчикам удавалось доказать правдивость поданных сведений 14; в других обнаруживалась утайка, иногда значительная, но все же не искажавшая картины торгов и промыслов данного лица в данный момент. В этом отношении любопытно дело Шустовых. В своей сказке они указали пожитков на 2 — 3 тысячи, а при сыске обнаружилось “великое богатство” их “умерших дедов”. В селе Дединове в палатах “меж сводов под полом” был заделан сундук, а в нем червонных весом 4 п. 6 ф., китайского золота в кусках 7 ф. 13 зол. да в гнилых кульках и мешках старых денег 76 п. 1 ф. Знали ли молодые люди, дававшие сказку, или нет, как они сами уверяли, об этом сокровище, но во всяком случае оно лежало мертвым капиталом и не использовалось ими для восстановления пошатнувшегося состояния: в 1704 г. за ними числилось недоимки 181/2 тысяч, а в 1701 г. были опечатаны их московские двор и лавка о семи затворах. Немчинов в своем доносе Курбатову склонен был объяснять утайку в данном случае легкомыслием потомков когда-то рачительных московских купцов: Шустовы — люди “непостоянные”, богатство “не брегут и пьянством своим истощают, а не умножают” 15. Вообще утаить легче всего можно было в графе о домовых пожитках, как было в деле Шустовых, как случилось и с упоминавшейся Авдотьей Алмазниковой, при описи двора которой пожитков, лишних по сравнению со сказкой, оказалось на 780 рублей 16. Показания, касавшиеся разнообразных торговых сделок и [252] операций, фиксировавшихся своевременно в официальных документах, торговых помещений и других видов недвижимой собственности, промышленных предприятий, сведения о характере и размерах ремесла были доступнее для проверки, а именно они являются основными и особо важными в сказках. Учитывая вполне возможное уменьшение торгов и промыслов отдельных лиц, а отсюда и всей картины их по данным сказок, признавая эти данные не абсолютно точными и исчерпывающими, иногда требующими корректива на основании других материалов, мы все же должны сказать, что сказки являются первоклассным и единственным в своем роде материалом для характеристики торговли и промышленности, а также “нарождавшегося класса торговцев” Московского государства на грани XVII и XVIII вв. Несмотря на чрезвычайное значение этих тем и давно направленный на них интерес исследователей, до сих пор и для данного периода и для более раннего они остаются малоизученными прежде всего по причине отсутствия данных массового характера; поэтому исследования часто ограничиваются картиной торгов и промыслов отдельных городов 17 или даже отдельных лиц 18. Сказки 1704 г. являются именно таким массивным материалом, наиболее ранним по времени, позволяющим окинуть взглядом, с точки зрения состояния торговли и промышленности, значительную часть и территории Московского государства и его торгово-промышленного класса. Большим дефектом является отсутствие сказок гостей и гостиной сотни по Москве, но зато исключительное значение имеют сказки этих категорий торговых людей по городам, состояние, которых, даже очень крупных, совершенно не изучено. Правда, гостиная сотня составляла только верхушку часто многочисленного посада того или другого города, но зато в ее руках сосредоточивались наиболее крупные торговые дела и промышленные заведения; верхи в первую очередь располагали средствами и возможностями широко использовать как образовавшийся общероссийский рынок, так и местные природные богатства и выгоды положения своего города и района. Поэтому сказки, помимо общего значения для изучения экономики Московского [253] государства, являются ценнейшим материалом для характеристики отдельных его районов. Значение материала увеличивается свойствами его содержания — большинство сказок отличается полнотой и большой конкретностью данных. Прежде всего сказки широко характеризуют торговлю во всех ее видах и формах, и здесь на первом месте стоит торговля “в отпуск” или “в отъезд”. Крупные и средние торговые люди Москвы и городов показывали по годам, где, какие товары, на какую сумму, и в каком количестве — в пудах, на аршины — были куплены; в какие города или на какие ярмаки отправлены, сколько платилось за провоз, сколько заплачено пошлины, на какую сумму проданы или на какие товары выменены. Вновь купленные товары мы видим снова в пути в другие города, видим, какие новые операции были с ними произведены. И так мы можем проследить товарооборот не за один год, представлявший иногда сложную цепь последовательных торговых операций. Мы можем выделить пункты, привлекавшие к себе наибольшее число людей и наибольшее количество товаров; можем наметить, в каком направлении шли потоки различных товаров. Сказки дают возможность установить сеть торговых поездок отдельных лиц, степень их специализации на определенном виде товара и на определенном торговом маршруте или, наоборот, отсутствие таковой, раскиданность и универсальность торга; в сказках говорится об организации отправки товаров: едет ли сам хозяин, посылает ли своих приказчиков и людей, посылает ли свой товар с соседом, с торговой оказией. Для торговли в отпуск интересен вопрос о складных торгах, и для этого сказки дают материал: кто с кем вступал в компанию, для ведения каких торговых операций, из каких паевых частей или долей. Так же обильны и конкретны данные о местной торговле в пределах города и ближайшего к нему района, В сказках очень точны указания о числе собственных лавок, погребов и амбаров с указанием, в каком ряду они находятся, иногда какого размера, сам ли владелец в них торгует или сдает; если торгует сам, то каким товаром, на какую сумму товара в лавке, есть ли у него сидельцы. Если лавки сдаются, указывается, кому и за сколько в год. Если торгует в наемном помещении, говорится, в чьем и сколько платит найма. Для характеристики местного торга особенно ценны массовые показания тяглецов московских слобод, вскрывающие чрезвычайное разнообразие московского торга как в отношении видов товара, так и в отношении размеров торговых операций. В частности, интересен самый мелкий вид торга с рук, с лотков: какими товарами, кто, где торговал “походя”, сколько денег вкладывалось в такую торговлю, каково ее процентное соотношение с торговлей в лавках. Сказки по Москве дают, с одной стороны, сведения для статистической обработки, например, о преобладающих видах торговли, о количестве и размерах лавок, а с другой — бытового характера, где, например, в каких местах города [254] торговали разными товарами — сеном, лесом, крупами и пр., кто у кого брал товар “по спуску” (калачники — у мучников, мучники — у струговщиков), кто у кого был сидельцем в лавках. И те и другие сведения, относясь к определенным годам, значительно дополняют имеющиеся в других источниках данные по Москве. В сказках много данных не только о размерах денежных сумм (начиная от нескольких алтын и кончая десятками тысяч рублей), на которые велся торг, но и о составе этих сумм, т. е. были ли это собственные, “свои” деньги или занятые в долг. В частности, чрезвычайно обильны сведения о роли кредита для всех категорий торговых людей. Если в отношении других показаний опрашиваемый часто бывал скуп, молчалив и иногда недостоверен, то в вопросе своих займов он бывал очень точен. В редкой сказке не встретится перечень собственных долгов: у кого, какая сумма, в каком году была занята, и иногда — в каком году выплачена — и такой же точности поименного списка собственных, должников, если они были. На основании этого можно выяснить размеры займов, кабальных и бескабальных, где чаще они производились, в своем ли городе или во время отъездов, кто из русских людей являлся кредиторами, какую роль играл иностранный кредит и можно ли наметить имена ранних капиталистов-ростовщиков. В сказках крупных торговых людей постоянно мелькают имена известных в Московском государстве иностранных купцов — Любса, Лойде, Ник. Фаруфы и др., ссужавших чаще всего в Архангельске тысячи рублей или дававших в долг большие партии товаров. Эти данные позволяют установить соотношение заемных денег и собственных средств в торговом обороте отдельных лиц и иногда притти к заключению о финансовой слабости, отсутствии сколько-нибудь значительного и прочного капитала, о действительной неизбежности долгов, о чем” между прочим, часты признания в самих сказках, вроде: “И есть ли мне долгов на себе не иметь, и мне такими торгами своими пожитками торговать невозможно”. Встречающиеся же в сказках экскурсы в, прошлое позволяют говорить вообще о неустойчивости торговых предприятий или “фирм” того времени, о быстром разорении и крушении одних и быстром, но иногда кратковременном, подъеме других. Но сказки подавались не только о “торгах”, а также о “промыслах”. Правда, в последнее понятие в то время входил и торговый промысел, но не он один. Сюда крупные торговые люди Москвы и городов включали связанные с их торговой деятельностью казенные подряды. Ушаков, Микляев, Твердышев, Зубков и многие другие показывают в своих сказках десятки тысяч пудов хлеба, десятки тысяч ведер вина, пуды серебра и ефимков, которые они ставили индивидуально или “вопче” с компаньонами в казну с указанием, когда, куда, иногда на какую сумму были эти поставки, выполнено ли было обязательство. Чаще же под “промыслами” понималось то, что характеризовало промышленность, т. е. владение промышленными заведениями и [255] занятие ремеслом. В этом отношении московские сказки дают много сведений для характеристики ремесла. Не единицами и десятками, а пожалуй, сотнями, выступают ремесленники самых разных специальностей, показывая, сколько денег они вкладывают в свое маленькое дело, сколько платят тягла и десятой деньги, сколько получают себе на прокормление. В сказках гостиной сотни есть сведения о тех мелких, типа кустарных, предприятиях — кожевнях, мыловарнях, мельницах, винокурнях, которые интересны с точки зрения первых шагов, частного предпринимательства в области промышленности. Симбирские и свияжские мукомолы, казанские, чебоксарские и суздальские-кожевники, архангельские лесопромышленники конца XVII в. уже успели уловить благоприятные условия района для развития нового дела как источника наживы и прибыли. В своих сказках такие промышленники указывают вид предприятия, иногда его размер: мельница на столько-то поставов, винокурня с таким-то количеством котлов, собственное оно или арендуемое, например, если мельницы арендуемые, то у кого и за сколько в год; иногда указывают получаемый доход, обычно с мельниц, и оценивают оборудование предприятия. Но “промыслы” понимались и в еще более широком смысле как. вообще источник существования, было ли это содержание бани, харчевни, сдача торговых или жилых помещений — изб, подклетов, работа ли по найму — в сидельцах, сторожах; все эти виды “промысла” также фигурируют в сказках. Наконец, среди посадских людей и даже внутри гостиной сотни были люди, не имевшие никаких торгов и промыслов, разорившиеся, впавшие в нищету, кормящиеся “христовым именем”. Численное соотношение различных групп в составе московского посадского населения представляет несомненный интерес, а главное сказки, будучи массовым материалом, дают живую картину посада в его необычайной пестроте, разнообразии занятий и состояний, где по соседству в слободе, в одинаковом звании посадского человека, мы встречаем и будущего фабриканта Турчанинова, и бездомного нищего. Но та же пестрота еще любопытнее в отношении высшей категории торгово-промышленного мира Московского государства — гостиной сотни, среди которой, наряду с крупнейшими дельцами своего времени, есть и такие, у которых в “промыслишке” 2 — 4 рубля, и скитающиеся “меж двор”, стоящие на правеже, сидящие за караулом. В этом отношении сказки вносят корректив в обычное представление о гостиной сотне. Но кроме этих основных сведений о торгах и промыслах, сказки дают другие, дополнительные. На основании их может, например, ставиться вопрос, что получала казна, вообще государства, с торгов и промыслов частных лиц, а отсюда — насколько она была заинтересовано в их развитии из чисто фискальных соображений. В сказках обычно указываются размеры разных сборов или их общая годовая; сумма, количество уплаченных пошлин по разным городам, наконец, говорится о службе, которую несли представители [256] торгово-промышленных верхов на кружечных дворах, таможнях, у разных казенных промыслов. Наименее достоверной в сказках представляется оценка домовых пожитков и наличие серебряной посуды, которой особо интересовалось правительство, требуя ее выделения из домашнего скарба. И хотя торговые люди точно указывают вид и вес этой посуды, трудно, однако, было проверить, сколько действительно в доме, в сундуке или коробье чарок и стоп. Рукоприкладство можно использовать для попытки определить процент хотя бы умевших подписать свою фамилию. Характеризуя состояние гостиной сотни и московского посада в целом или в их значительной части, их участие и место в торгово-промышленной жизни страны, торговую и финансовую силу или слабость отдельных лиц и групп, сказки, распадаясь по городам и районам, являются одновременно материалом для экономической характеристики и отдельных городов, и целых районов, их хозяйственных особенностей и возможностей для развития местных торгов и промыслов. Интересны и торговые связи между городами и районами и роль таких межрайонных пунктов и ярмарок, как Макарьевская, Свинская, Ирбитская, Архангельская и, наконец, Москва как центр всероссийского рынка. Важно и то, что сказки, характеризуя один очень короткий период, собственно 3 — 4 года, — с 1701 по 1704 — как бы схватывают находу торги и промыслы Московского государства и дают статически их картину. И годы эти интересны — рубеж XVII — XVIII вв. Данные сказок являются, с одной стороны, как бы итогом развития торгов и промыслов за предыдущий XVII в., а с другой — могут служить исходным материалом при характеристике роста и укрепления купечества в XVIII в. В отношении использования сказки представляются очень благодарным материалом: цельным, однородным, вполне обозримым, прекрасно сохранившимся, четко и тщательно записанным. Приложение Для иллюстрации прилагается текст девяти сказок: четырех по двум крупным и богатым слободам Москвы — Кадашевской и Садовой, четырех — гостиной сотни Казани, Симбирска и Свияжска и одной — гостя Афанасия Олисова. Отбор сделан по двум признакам: 1) показать различную полноту самих показаний и 2) показать представителей разных слоев торгово-промышленного класса: крупных (Турчанинов и Иван Андреев), средних (Иван Полуектов и Алексей Крюков), мелких и оскудевших — Алексей Марков, Викула Котов. Сказка Кадашевской слободы Андрея Турчанинова 1704-го июня в... день по указу в. г. в Монастырском приказе перед боярином Иваном Алексеевичем Мусиным-Пушкиным с товарищи Кадашевской слободы Андрей Федоров сын Турчанинов сказал. [257] В прошлых 701-м и 702-м годах было у него, Андрея, торгового промыслу малое число для того, что отец ево умре, а в 703-м году было у него на Москве и в городех в промыслу и в отпусках и в котельном ряду в лавках на двенатцать тысячь на сто на пятдесят рублев, да лежачих денег триста рублев, да из долгов взять ему на госте Василье Грудцыне тысяча семсот тритцать рублев, гостя на Володимеровой жене Воронина вдове Федосье Васильевой дочери пятьсот девяносто рублев, на кадашевце Антоне Соловецком триста рублев; и ис тех вышеписанных долговых денег на госте Василье Грудцыне он, Андрей, взятку не чает для того, что на нем Василье государева долгу многое число. Да лавок в котельном ряду четыре лавки с четью, в верхнем железном ряду три лавки, в новом щепетильном ряду на шалашном месте два места квасных да лавка с четью, в масленом ветчинном ряду пять лавок, в ветошном ряду лавка, в овощном книжном ряду лавка, в старом суровском ряду поллавки, в верхнем медовом две лавки, в москотильном ряду в верхнем две лавки, в оконишном ряду две лавки, в подошевном ряду поллавки, в нижнем медовом ряду две лавки, за Москвою рекою на Балчюге изба. А с тех вышеписанных лавок найму он, Андрей, берет по двести по осмидесят рублев на год, а оброку с них платит в государеву казну по дватцети по осми рублев на год, да мостовых против оброку вполы в пять лет. Да домовного заводу, серебряной посуды в крушках и в стопах, и в стаканах, и в чарках тритцеть фунтов. А опричь вышеписанного за торговым моим промыслом золотых и ефимков, и серебряной иной посуды нет. Десятой дватцеть рублев. Андрей Турчанинов руку приложил. ЦГАДА, фонд Монастырского приказа, в. 219, д. 67, л. 1. Сказка Кадашевской слободы Ивана Константинова Иван Костентинов сказал. В прошлых 701-м и 702-м годех по нынешней 704-й год с Москвы в городы я в ыные государства в отпуску и в продаже и в явке товаров никаких не было, а есть де у него, Ивана, вопче с братьями ево с Яковом да с Михаилом, в мущном ряду на Балчюге две лавки, отданы в наем, а найму с них в год четырнатцеть рублев, а оброку дватцать два алтына четыре деньги, да мостовых против оброку в пять лет вполы. У него же на дворе отданы внаем изба поземная, да два подклета, с избы наемных денег два рубли, а с подклетов с одного шесть рублев, а з другова два рубли, дватцеть пять алтын, а иных никаких вотчин нет. А сидит де он, Иван, с прошлого 702-го году октября с 1-го числа в наемной лавке в верхнем москатильном ряду, а в товаре у него своих денег тритцеть рублев. А кабального долгу на нем нет, а бескабальных мелочных долгов врознь дватцеть рублев, а ево, Иванова, кабального и бескабального долгу ни на ком” И денег, и золотых, и ефимков, и золотой и серебряной посуды нет. Десятой два рубли. Там же, вязка 219, д. 11, лл 5 — 5 об. Сказка Садовой слободы Алексея Маркова. 1704-го октября в... де[нь] по указу в. г. в Монастырском приказе перед боярином Иваном Алексеевичем Мусиным-Пушкиным с товарищи Садовой слободы Алексей Марков сын скорняк, слышав в. г. указ, каков состоялся о приполнении прописных пожитков и торгу, сказал. В прошлых де 701-м и 702-м и 703-м годех и в нынешнем 704-м товаров в покупке и в явке, и в продаже, и в отпуску не было, денег, золотых и ефимков, и серебряной посуды, и иных никаких вещей, лавок и амбаров, и шалашей, и отдаточных изб, и из долгов взять, и самому [258] отдать нет. А кормица де он работаю своею, делает скорнячное, от той де ево скорнячной работы пожитку рубль. Десятой плотит по гривне. А буде он сю скаску сказал ложно, и за ту б ево ложную скаску указав в. г. взять животы ево на себя великого государя. К сей скаске Василей Нестеров, дворянин, вместо Алексея Маркова по ево велению руку приложил. Помета: 1704-го октября в 28 де[нь]. Буде писана по указу высмотря взять к делу. Там же, в. 221, д. 57, лл. 85 — 85 об. Сказка Садовой слободы Ивана Полуектова 1704-го ноября в 13 де[нь] на Садовом братиком дворе Садовой слободы Иван Полуектов, слышав в. г. указы о приполнении прописных пожитков к торгу, сказал. В прошлых де 701-м и в 702-м и в 703-м и в нынешнем 704-м годех на Москве и в городах и в ыных государствах в явке и в отпуску никаких товаров у него не было и в рядех на Москве лавок и амбаров, и шелашей, и наемных изб, и никаких вотчин нет. А на дворовой де своей земле в Садовой слободе отдает горницу да два подклета в наймы, что найма берет, и о том сказано в Семеновский канцелярии стольнику. Да у него же на дворе, на улицу лицом, стоит лавка в пусте, а оброку в казну в. г. платит де он по два алт. в год. А промысел де у него — торгует, походя, в юхотном ряду юхотным товаром, а в том ево торговом промыслу ходит у него своих свободных денег пять рублев шестнатцет алтын четыре деньги. А временно де того вышесписанного товару у рядовичь и в кожевниках в долг берет безписменно на малое время, до спуску и до выручки денежной, на неделю и на две, на месяц, а выручая ис того товару, деньги платит им понедельно и как лучитца. А долгов де ему доведетца на людех взять на кадашевце на Иване Матвееве по товарной записи десять рублев, да по жилой записи доведетца взять, что ныне кадашевец, на Василье Кореле за недожив сидельца пятнадцать рублев, на нем же по росписке за товар тритцеть рублев, в то число платил де он, Василей, ему, Ивану, пять рублев тринатцать алтын две деньги. И те вышеописанные долги на них должниках, прошлых лет как де он, Иван, сидел в юхотном ряду в лавке, и возмутца ль де те деньги на них или нет, про то он не знает, потому что ныне порутчики померли, а достальных в лицах нет и где живут, также и должников самих в лицах нет же и где живут, про все вышеписанное он не знает, а есть ли кто из иных в живых или нет, про то он сказать не знает же. Да ему же, Ивану, доведетца взять и ведено выдать из Судного дворцового приказу даные ево деньги за двор сто десять рублев. И о том явно о всем в Судном дворцовом приказе, и по се время те деньги ему, Ивану, не приказу не выданы и выдадут ли де те денеги или нет, про то, он, Иван, не ведает. Да в прошлых де годех, как он, Иван, сидел в юхотном ряду в лавке за торговым промыслом юхотного товару, и в то время бежали от него, Ивана, пократчи ево двое сидельцев, и о том записано де у него, Ивана, на них в приказе Большого дворца и в Судном дворцовом приказе явочное челобитье. И за вышеписанною де из Судного дворцового приказу за невыдачею даных за двор денег и для тех денег за многою ево волокитою и от покражи сидельцев в торговом де своем он промыслишку разорился и оскудел. А на нем де, Иване, кроме вышеписанного, что берет временно в долг юхотного товару до спуску, иных никаких ныне долгов и за торговым промыслом наличных денег, золотых, ефимков, серебреной и золотой посуды, кроме домашние всякие рухляди и что пристойно держать в доме про свою домашнюю нужду, а не на продажу, ничего нет. [259] А буде он, Иван, сказал ложно, и за ложную ево скаску указал бы в. г. двор ево и животы взять на себя великого государя. К сей скаске садовник Макар Иванов вместо отца своего Ивана Полуектова по ево велению руку приложил. Там же, в. 221, д. 57, лл. 93 об — 95. Извлечения из сказки симбирянина гостиной сотни Ивана Андреева Сказка подана 20 августа 1704 г. в Симбирске в приказной палате В 1701 г. в Симбирске в таможне бурмистру Кузьме Каменеву “по трем выписям с товару с привозу прошлого 700 году с осталого товару с цены со ста з дватцети рублев дватцети девяти алтын четырех денег по десяти денег с рубли платил шесть рублев один алтын две деньги. Того же числа ему ж Кузьме Каменеву с товарищи плачено с астраханского привозу 700-го году домового харчю с тысячи тешек межукольных, дву тысячь сазанов вялых с цены з дватцети пяти рублев по десять денег с рубля — один рубль восемь алтын две денги; с остра-ханской остаточной соли 700-го году з дву тысечь семисот с пятдесят пуд с цены со ста дватцети трех рублев з дватцети пяти алтын по гривне с рубля двенат-цеть рублев двенатцеть алтын две денги. В апреле и в августе месецах с явленных денег с тысечи со ста дватцети семи рублев з дватцети семи алтын четырех денег по пяти денег с рубля — дватцеть семь рублев дватцеть три алтына з денгою. А на те же явленные денги “покупаны хлебные запасы, и те хлебные запасы отпущены были в Астрахань. В Синбирску-ж Кузьме Каменеву плачено с покупного хлеба за уездных людей, которой хлеб покупан на винное сиденье по подряду ратушскому на Самару четыре тысячи ведер, да с припасу с хмелю и з дров пошлин сорок рублев полшесты денги. А хлебные запасы по синбирским выписям в Астрахани в продаже, и с тех хлебных запасов астраханской бурмистр гос. сотни Герасим Шелехов пошлин по своему окладу провежом с прикащика моево с Семена Молодова взял с тысячи с четырехсот сорока с трех рублев по десяти денег с рубля платил семдесят два рубля пять алтын две денги, а синбирских явленых выписей не зачел”. “В Астрахани ему ж Герасиму Шелехову з городового товару со ста девяносто аршин агленских сукон с цены со ста семидесят семи рублев по десети денег с рубля восемь рублев дватцеть восемь алтын две денги”. На деньги за проданный хлеб “куплено рыбы коренных сазанов, и поднят гребной струг на Макарьевскую ярманку, и бурмистр Герасим Шелехов с того гребного струга и с рыбы и с ряды работных людей по своей оценке з девятисот с пятидесят з дву рублев з гривною по пять денег с рубля взял дватцеть три рубли дватцеть шесть алтын полпяты денги”. На Царицыне, “за осенним временем зазимовало шестьсот белуг коренных астраханского отпуску 700-го году” (рыба продана на Макарьевской ярмарке на 276 руб.). “На Макарьевской же ярманке по астраханской выписи с пятисот ансырей шелку да по казанской выписи с яловочных кож беля, безлисины, с цены с шти сот рублев пошлин плачено тритцать рублев”. “А в Казане того яловочного беля по цене плачено с осмидесят рублев по пяти денег с рубля — два рубли”. “В Астрахани куплено триста сорок три кожи сырых яловочных, сто пятдесят семь опойков, с цены со сто пятдесят з девяти рублев з дватцети шти алтын пяти денег пошлин по пять денег с рубля — три рубля тритцеть три алтына с полденгою. И те кожи и опойки проданы на Костроме, — пошлин деветь рублев восм алтын две денги”. [260] “По Синбирской выписи з дехтя и золы, и с явленых денег с тритцети семи Рублев с полтиною по пяти денег с рубля — тритцеть один алтын полторы денги. И тот деготь и зола проданы на Костроме”. “В Нижнем-Новегороде по астраханской выписи с пятисот шездесят девети рыб белуг пошлин плачено бурмистру Якову Пушникову с товарищи десять руб-лев дватцеть два алтына две денги”. “Того же 701-го году на Ирбицкой ярманке с персицкого и с юфотного товару пошлин плачено с штисот рублев по гривне с рубля - шездесят рублев; а на те вышеписанные товарные деньги куплено в Синбирску с торгу кож сырья яловочного и зделано красного юфотного товару и отпущено из Синбирска к городу Архангельскому двести девяносто шесть тюков кож, а в тюке по шти кож да десять тюков конин по шти кож в тюке, сто восемдесят четыре юфти мостовья да десеть конин. И тот юфатной товар у города Архангельского сменен на сукна, а весом того юфатного товару по городскому весу явилось пятсот дватцеть три пуда дватцеть один фунт. А у города по торгу взято на те юфти три кипы галан-ских сукон, мерою семьсот восемдесят шесть аршин и сменены те сукна в Астра-хане на заморской персицкой товар в 1702 году”. В 1702 году в Симбирске бурмистру г. с. Ивану Лихонину “по городским и макарьевской, и костромской, и верхотурской, и астраханской по девети выписям с проданого всякого товару с цены со штисот з девяти рублев з дватцети с трех алтын з дву денег-пошлин по десяти денег с рубля — тритцеть рублев шестнат-пять алтын две денги; да декабря в 31 день с проданые соли астраханского привозу прошлого 208-го году с трех тысячь пуд с цены со ста тритцети пяти рублев по 3 алтына по две денги с рубля тринатцеть рублев шестнатцеть алтын четыре денги”. Далее приводятся такие же подробные сведения о торговых операциях 1702 г. в разных городах. “...В Синбирском уезде построены мельницы по Свияге реке под деревнею Новоприписною Сингилеевскою, да Свияжского уезду под деревнею Сюлдяковою, да в Сенгилявской слободе, да выше города Синбирска на Свияге ж реке да на Сызране... А строены те мельницы на порозжих землях своими харчами, а ныне те оброчные мельницы по указу в. г. из Семеновской канцелярии в городех и в уездах списаны на в. г. и оценены. А строены те мои оброчные мельницы на порозжих местех своими харчами, а из казны в. г. за то мелнишное мое строение по оценке ничего не дано. И ныне с торгу разных чинов с оборотчики отданы мне по указу в. г. в оброк на два года из большого оброку” — с трех мельниц на Свияге оброку 130 руб. 3 алт. 1/2 д. в год. В 1701 г. отведено в Казанском у. под мельницу порозжее место, и в 1702 г. “на том порозжем месте построил тое мельницу своими харчами наемными работными людьми, а в строении та мельница мне стала слишком в пятьсот рублев. А ныне по указу в. г., которые мельницы на государевых ясачных землях построены из оброку, и те мельницы велено переоброчивать, и хто с торгу больши даст, тому и отдавать. И тое мою мельницу торговал москвитин Василей Тимофеев и на торгу мой работник поставил сверх старого оброку вновь платить по полутору рубли”. И стольник Никита Кудрявцев “тое мою мельницу отписал на в. г. без оценки и прислал на тое мою мельницу к помольному збору дву человек целовальников и ту мою мельницу со всяким мельнишным и дворовым строением и с мельнишными припасы взяли” и за строение “ничего не выдано”. На мельнице “засыпки и кузнец наемные и рядные деньги по договору даны наперед все и ныне те мои засыпки и кузнец на той же мельнице в работе”. В Пензенском уезде построена мельница “на помесной земле своими харчами... а ныне, по указу в. г. с тех мельниц, которые на помесных землях, ведено на в. г. иметь четвертая доля по збору”. “В Синбирску в казну в. г. плачю с сеяних покосов по четыре рубли, что преж сего владели синбирские пушкари безоброчно, да с оброчной земли, что [261] преж сего бывала земля Свияжского уезду дер. Малой Карланги по их татарской даче з бортных угожьев и с рыбных ловель, с пустовых мельничных мест по три-натцеть рублев четыре алтына три денги на год, а бортным угожьем не владею, потому что татарские знамена бортных угожьев все вырублены и построилась на том лесу деревни Свияжского уезду ясашные русские крестьяне, что словеть Фролов ясак”. “...В Симбирску на горе и под горою с оброчных мест с семидесят с трех сажен плачю по десети рублев и по тритцети одному алтыну по пяти денег на год. На горе лавка на дву саженях, в мясному ряду на четырех саженях под горою в соляном ряду в анбаре сидят за своею солью, анбар на пять сажен, а шесть ан-баров стоят впусте, и в наем нихто не берет, а на горе место впусте ж, никакова строения нет”. “По указу в. г. ... ведено мне отдать в Сергееве городе, что на Соку, пять ты-сечь ведер простого вина и за то уговорное вино в Москве ис приказу Казанского дворца деньги две тысячи пятьдесят рублев выданы наперед сполна”. “По ратушскому подряду на Самарской кружечной двор ведено мне отдать по уговору тысяча пятьсот ведр, в Надеино Усолье пятьсот ведр... деньги наперед сполна по девети алтын за ведро”. ...“А пожитков у меня в торговом промыслу соли астраханского привозу на двести рублев, в посылке к городу Архангельскому красного юфатного товару восемсот тритцеть три тюка кож яловочных и с конинами, а в тюке по шти кож, и есть естли божиею помощью тот мой посыльной товар до г. Архангельского в целосте милостью своею управит и продастся буде тот товар, и с продажи того товару по указу, в. г. пошлина заплатить, а есть ли тот товар на мену сменяетца, и с того меновного товару провозу и с продажи пошлина ис того ж вышеписанного товару платить”. “В Синбирску в ряду в дву лавках московинного и городского и персицкого товару на двести рублев... А на оброчной мельнице винокурня для винного подряду”. На винокурне котел и 30 казанов с трубами, лошадей, коров и мелкого скота “для прокорму домовного и для работных людей” и дров на поварне на 150 р. Серебряной посуды 3 фун., медной и оловянной 4 пуда. Свободных денег за торговым промыслом 100 р. Долгу отдать саратовцу Алексею Шахматову 100 р. Там же, в. 222, д. 104, лл. 3 об. — 7. Сказка гостя Афанасия Олисова 1704 году октября в 17 день по указу в. г. [т.] и по грамоте из Монастырского приказу в Нижнем Новегороде в приказе монастырских дел перед стольником перед Гаврилом Андреевичем Суворовым гость Афанасий Олисов сказал: В 701-м и в 702-м годех сколко было у меня торговых промыслов и с тех промыслов сколко в коем году пошлин плачено, того я в скорбех и в безпамятстве своем и в старости сказат не упомню, а явно о том тех годов в нижегородских таможенных книгах. А в пожитке вотчин у меня в Нижнем Новегороде на торгу в разных рядех и на гостине дворе четыре лавки, да в старом рыбном запустелом ряду лавочное пустое место, и с того пустого места найму ничего не емлю, а оброку я плачю в казну в. г. лет с пятьдесят на год по шестнадцети алтын. Да на нижнем посаде два анбара да дворовое и лавочное пустые места, и тех пустых мест никто у меня не наймует, и найму я ничего с них не емлю, а с вышеписанных лавок и анбаров збирается наймов по сороку по четыре рубли с полтиною на год и меньши, а оброку в. г. плачю в Нижнем Новегороде в земскую избу по два рубли по пятнадцати алтын по пяти денег на год. А после пожарных разорений те лавки и анбары я вновь строил по многое время и теми наемными деньгами того нового строения и оброчных денег я не окупил и по се время. А в вы-щеписанной лавке, что на гостине дворе, сидит от меня сиделец, и в той лавке астраханских товаров у меня по цене на семьдесят рублев. Да у меня ж четыре [262] пожни, а с тех пожен сено у меня находит на мой домовой скотской корм, а оброку в казну в. г. с тех пожен плачю я в Нижнем в земскую избу по два рубли и по два алтына по пяти денег на год. Да на Москве у меня дикова стручкового перцу по астраханской цене на шестьдесят на три рубли на одиннатцеть алтын. Да в нынешнем 704-м году в Ярославле осталые пшеницы и ячменю по цене на четыреста на одиннатцеть рублев. А в долгах взять мне по кабалам денег с пятьсот з двенатцеть рублев, а из того числа кои должники от пожаров и от потопов разорились, и на них будет ли мне что тех долгов взять, про то бог весть. А ныне я при конечной старости и в скорби своей и тех долговых денег, что на ком возьмется, и я те деньги после смерти своей приказываю роздат по церквам и нищим на поминовение души своей, а которые прежних лет были долги, и те люди померли, и я те деньги в поминовение душ их из своих пожитков роздал нищим. А за торговым промыслом денег и золотых, и ефимков, и золотые посуды, и закладного ничего у меня нет. А в дому моем серебреные посуды три чарки серебреные, весу в них тритцеть пять золотников. А в прошлых годех, как на Москве у гостей был оклад, и прежние оклатчики-гости, не применясь к окладам моей братьи к гостям, заочно без меня положили меня в большой оклад — во всякой побор по сту по тритцети рублев, а тех поборов бывает в году по два побора и больше и по тому их большому окладу платил я на Москве и в Нижнем многие десятые деньги и в корабельное строение и в ыные расходы и в струговое строение и до Шлюсенбурха под воинские припасы по два года нанимал я на Москве подводы и с того прежнего большого окладу от многова правежю те деньги платил я через мочь свою. А в прошлом 701-м году в Нижнем Новегороде был великий пожар, двор мой и з деревянными хоромами, и с анбары, и мыльняя поварня; и в. тех анбарах и в поварне был у меня всякой товар и хлеб, и соль, и хмель, и иные товары, и домовая всякая рухлеть, и платье, и струговые всякие заводы и припасы, и всякое домовое строение все згорело, и от того пожару и от прежнего большого окладу, от податей и ото всяких ыных многих убытков я ныне в недостатке. А будет я сказал неправду или что утаил, и за тое мою утайку указал бы в. г. взять двор мой и животы на себя в. г. К сей скаске Афанасей Олисов руку приложил. Там же, в. 221, д. 9, лл. 20 — 20 об. Сказка казанца гостиной сотни Алексея Крюкова 1704-го июня в 25 день в приказной палате гостиные сотни Алексей Петров — сын Крюков сказал... [далее следует общее место для всех казанских сказок — изложение указа 1 февраля 1704 г.]. И у меня, Алексея, в 701-м и 702-м годех на Москве и в ыных городах в покупке и в явке, и в продаже, и в отпусках торговых промыслов не было. У меня, Алексея, в торгу в Казани было з дворовыми своими людьми персицких товаров в 701-м году в лавке у меня, Алексея, на сто на десять рублев, а в другой лавке у человека моево в завязошном ряду на тритцеть рублев, в третей лавке в пушном ряду на семьдесят рублев; всего на двести на десять рублев. А в 701-м году в торгу у меня, Алексея, в Казани з дворовыми своими людми персицких товаров в лавке у меня, Алексея, было на полтораста рублев, в другой лавке у человека моево в завязошном ряду на пятде-сят рублев, в третьей лавке в пушном ряду на сто рублев, — всего на триста рублев. А товар покупаю в Казани, а сижу, я, Алексей, и с людьми своими в государевых оброчных лавках, а плачю в его, в. г. казну оброку с тех лавок по семи рублев по десети алтын на год. У меня ж, Алексея, в татарском большом ряду две лавки, оброку с них плачю в. г. в казну по рублю по двенатцеть алтын по четыре денги на год, а себе емлю с тех же лавок сверх оброку кайму по рублю по дватцети алтын по [263] четыре денги на год. Да в том же ряду у меня три лавки, да лавка в мясном ряду, от пожарного времени з 202-го году стоят впусте, а оброку с тех лавок плачю в. г. в казну по рублю по семнатцети алтын на год. А в долгах денег, золотых и ефимков ничего и кабального и бескабального моих, Алексеевых, и на мне, Алексее, кабальных и бескабальных долгов нет. А за торговым промыслом денег золотых, ефимков и золотые посуды у меня нет, а серебра в посуде сто восемдесят пять золотников, да домовых всяких пожитков по сто рублев. А буде, я, Алексей, в сей скаске что сказал ложно или в торговых промыслах я во всяких пожитках что утаил, и за то-б указал бы в. г. взять у меня, Алексея, двор и животы и всякие торговые промыслы на себя, в. г., бесповоротно. К сей скаске Алексей Крюков руку приложил. Там же, в. 222, д. 109, лл. 11 — 12 об. Сказка свияженина гостиной сотни Сергея Антипина 1704 году июня в 28 день по указу в. г. [т.] и по грамоте, какова прислана из Монастырского приказу, в Свияжском приказе перед стольником и воеводою Иваном Андреевичем Щепотевым гостиной сотни Сергей Антипин по святой евангельской заповеди господни сказал: В прошлом 702-м году и в нынешнем 704-м году торгов у меня, Сергея, и промыслов никаких в отъезде и в лавках за товарами в Свияжску и в ыных городех за скудостию моею и за разорением нет. В прошлом 701-м году воры кубанцы под Царицынскою заставою в моровое астраханское поветрие разорили меня без остатку, пограбя товару и денег на стругу взяли на четыреста на девяносто рублев, и от того оскудал и одолжал, свободного моево торгового пожитку нет. А в прошлом 701-м году займывал я у свияженина Александра Михайлова сына Матюнина шездесят пять рублев, и на те деньги купили мне в Астрахани его пять кумачей, и те кумачи продал я в Свияжску в том же году, взял за них восемдесят четыре рубли. И с той продажи платил в твою государеву казну пошлин четыре рубли пять алтын четыре деньги. А заемные деньги в том же году ему, Александру, платил. Да в том же 701-м году ис тех прибылных денег платил в твою государеву казну в корабельное строение с своею братьею двенатцеть рублев. Да в том же 701-м году послано было ко мне из Астрахани, не для продажи ради домовые нужи, Иван Михайлов сын Воронин шездесят один собол, и по таможенным книгам с Москвы из ратуши ведено у меня те соболи взять в твою государеву казну, и у меня те соболи взяты и посланы к Москве в ратушу. Да в прошлом же 703-м году займывал я свиженина у Ивановской жены Болтина у вдовы Овдотьи Родионовы сто рублев, и на те деньги купил я в Казани вялые сухие низовые рыбы судаков и посылал я тое рыбу на Вятку и с той продажи на Вятку и с явленных в Казани пошлину твою государву платил в том же 703-м году. И те заемные деньги, приехав с Вятки, ей, Овдотье Родионове, платил. А для прокормления себя я, Сергей, держу мельницу из оброку в Свияжском уезде на реке Анише на два постава, а оброку с нее в государеву казну плачю по шти рублев по четыре алтына на год. А с той мельницы приходитца мне в год по сороку по пяти рублев, да хлеба, лопатошной муки пятнадцать четвертей. Да ис тех помолных денег даю в год мельнику и засыпке шесть рублев на год; да на сало и на деготь по шестнатцать алтын четыре денги; да в поделку вешнюю исходит по сороку алтын. Да ис тех же денег плачю в государеву казну с пустых четырех лавок дедовских оброчных денег по рублю по тринатцети алтын по две денги на год. А в тех лавках моих сидельцев нет, и в наем с товары нихто не наймывают и не сидят, плачю с пуста. А пожитку моево в доме моем серебреные две чарки весом двадцеть восемь золотников, да оловяные и медные посуды и всякого домового пожитку и с темя двемя чарками на тридцать три рубля. [264] А ныне у меня, Сергея, за скудостью моею и за разорением и за скорбею моею торгов и промыслов у меня, Сергея, нет, а золотых и ефимков у меня, Сергея, нет же. А буде я, Сергей, в сей скаске... К сей скаске Сергей Антипин руку приложил. Там же, в. 222, д. 105, лл. 3 об — 4. Сказка казанца гостиной сотни Викулы Котова 1704-го июня в 24 день в приказной палате гостиные сотни Викула Сергеев сын Котов сказал... [далее излагается содержание указа 1 февраля 1704 г.]. И у меня Викулы Котова в прошлом 701 — 702-м и в 703-м и в нынешнем 704-м годех в привозе и в явке, и в отпусках в Казани и в иных городех никаких товаров не было, потому: в прошлых годех разорения от воровских людей да в прошлом 205-м году в пожарное время дворишко мое и всякие пожитки згорели, и от того я оскудал. А в Казани за мною лавок в рядах две лавки в щепетильном ряду да в сырейном ряду четыре лавки, в том числе адна перегорожена надвое, да лавка в сапожном ряду, да три лавки в мясном ряду на одном брусу. И с тех своих лавок в казну в. г. оброку плачю по пяти рублев по двенадцеть алтын по четыре денги на год. Да в лавочных же оброчных книгах переписных написано на мое имя порозжее анбарное место, и тем местом я не владею, и впредь мне то место не надобно, а найму с тех вышеописанных лавок сходитца мне, Викуле, по двадцати рублев по десяти алтын по четыре денги на год; в коих годех те лавки бывают не все в отдаче в наймы, и в тех годех с тех лавок найму приходит меньши того. А ис тех лавочных наймов денег исходит на строение тех лавок, на полки в мясном ряду и на всякие лавочные починки по три рубля с полтиною в год, да ис тех же лавочных денег плачю я по окладу на Москве десятые деньги в приказ военных дел по три рубля на год, да в корабельную палату по три ж рубля да в Казани по рублю по шти алтына по четыре деньги, да в Казани-же з двора своего плачю сошных денег по рублю по тринадцати алтын по две денги на год. И всего ис тех лавочных наймов денег исходит в год на те вышеописанные дачи по двенадцети рублев по три алтына по две денги. Да теми же лавочных наймов денгами ныне я промышляю скудным соляным промыслишком, покупаю привозную соль в Казани и продаю врознь в Казани ж, а в том моем соляном промыслишке тех лавочных наймов денег четыре рубли. И что у той соляной продажи и у лавочных наймов за теми вышеописанными расходы придет, тем и кормлюсь. И за тем промыслом денег золотых и ефимков: серебреной и золотой посуды и закладного и бескабальных долгов ни на ком нет, только у меня серебреные две чарки, весу двадцать четыре золотника; да медные и оловяные домовые посуды и всякого домашнего пожитку и с тою посудою по цене на тритцать на два рубли. Да мне-ж доведетца взять старого кабального долгу недоплатных денег казанского митрополита на домовых ево села Ягодного крестьянех на Якове да на Дорофее Григорьевых детях да на Афанасье Васильевне сыне Горшковых сорок восемь рублев двадцеть пять алтын. А буде, я, Викула, что сказал ложно... К сей скаске Викула Котов руку приложил. Там же, в. 222, д. 109, лл. 13 об. — 14. Комментарии 1 ЦГАДА, фонд Монастырского приказа, в. 219, 220, 221, 222. 2 С. Соловьев. История России с древнейших времен, изд. “Общественная польза”, кн. 3, стб. 1342. 3 ЦГАДА, указ, фонд, в. 221, д. 66, л. 45 — 45 об. 4 В 1699 — 1702 гг. подавались сказки землевладельцами, ставившими даточных людей, о том, сколько у кого и где крестьянских, бобыльских и задворных людей (ЦГАДА, Сказки Генерального двора); указ 1 октября 1703 г. о подаче сказок служилыми и торговыми людьми о количестве у каждого дворовых и деловых людей (ПСЗ, т. IV, № 1944); указ 22 января 1704 г., т. е. за 9 — 10 дней до интересующего нас указа, о подаче сказок, касающихся недорослей (там же, № 1960); указ 1 февраля 1705 г. о подаче сказок дьяками, сколько у кого детей (там же, № 2023). 5 С. Соловьев. Указ, соч., кн. 3, стб. 1359. 6 ЦГАДА, указ, фонд, в. 227, д. 104, л. 1. 7 Там же. 8 ПСЗ, т. III. № 1674. 9 Ф. Туманский. Собрание разных записок и сочинений, служащих к доставлению полного сведения о жизни и деяниях гос. имп. Петра Великого, ч. 2, СПб., 1787, стр. 191. 10 ПСЗ, т. IV, № 2084. 11 ЦГАДА, указ. фонд. в. 221, л. 66, л. 46. 12 ЦГАДА, указ, фонд, в. 222, д. 110, л. 2. К сожалению, в настоящее время мы не можем произвести сверку показаний торговых людей с записями таможенных книг в силу отсутствия последних за нужные нам 1701 — 1704 гг. по фигурирующим в сказках городам. 13 С. Соловьев. Указ, соч., кн. 33, стб. 1342. 14 ЦГАДА, Указ, фонд, в. 222, д. 110, 121. 15 ЦГАДА, Дела следственных комиссий, № 218, л. 202 об., 222. 16 ЦГАДА, фонд Монастырского приказа, в. 221, д. 66, л. 48. 17 К. Базилевич. Торговля Великого Устюга в середине XVII в., Ученые записки Института истории при РАНИОН, 1929, т. V; Н. Бакланова. Торги и промыслы Нижнего Новгорода в 60-х годах XVII в. (там же); С. Огородников. Очерк истории города Архангельска в торгово-промышленном отношении, СПб., 1890. 18 Н. Бакланова. Торги нижегородцев Калмыковых. Доклад, прочитанный в 1927 г. в Обществе ист. и древн. росс.; С. Бахрушин. Торги новгородцев - Кошкиных, Ученые записки МГУ, “История”, вып. 41, 1940; его же, Промысловые предприятия русских торговых людей в XVII в., Исторические записки, т. VIII; его же. Торги гостя Никитина в Сибири и в Китае, Труды Института истории РАНИОН, т. I; его же. Торговые крестьяне в XVII в. (там же, т. V); Е. 3аозерская. Вологодский гость Гаврила Фетиев, зап. историко-бытового отдела Гос. русск. музея, 1928, т. I. Текст воспроизведен по изданию: Сказки торговых людей Московского государства 1704 г. // Исторические записки. Том 17. 1945
|
|