Из записной книги собирателя памятников русской исторической старины.

I.

В народной памяти, от времен Петра Великого, сохраняется славное имя князя Якова Федоровича Долгорукова, как праведного судьи, чуждого всякой корысти, смелого на противоречия царю, хоть н чуждому лести и доступному правде, но под час грозному, — удел немногих из современных ему деятелей и сподвижников Петра I! «И тому судье угодить на наш народ было невозможно ¹, писал о покойном Долгоруком (ум. 24-го июля 1720 года) граф Андрей Артамонович Матвеев, как бы в оправдание юстиц-коллегии, которая не успевала всем угодить: но когда «в прошлых годех, князь Яков Федорович Долгорукой сидел в судном приказе ², то в один год с полтораста дел по челобитьям на его вершение было перенесено в расправную палату». Судя по рассказам, Долгорукой представлялся современникам, как олицетворение честного, в полном смысле слова, слуги царя и отечества.

Казалось бы, что ближайшее знакомство с князем Яковом Федоровичем Долгоруким, должно бы раскрыть перед нами и тот идеал государственного деятеля, который, в начале XVIII века, носился в понятиях русского общества.

Если бы действительность эта и не выдержала современной критики, то все же за Долгоруким осталась бы слава одного из лучших представителей петровского общества.

В видах такового ближайшего изучения оффициальной деятельности знаменитого сенатора, — насколько возможно высмотреть ее в коллегиальных [183] постановлениях сената, за время присутствования кн, Я. Ф. Долгорукова с 1712 по 1720 гг., — всякое достоверное о ней известие должно быть тщательно отмечено, сохранено и передано, как материал для будущего его биографа.

«Уведомились мы», — писали (12-го июня 1717 г.) князю Меншикову сенаторы князь Яков Долгорукой, гр. И. А. Мусин-Пушкин и Т. Н. Стрешнев, — «что нарвского гарнизона капитан Андрей Михайлов, сын Наумов ³, по кригсрехту осужден на смерть, а он желает привесть последнее себе оправдание и просит, дабы взять его к вашей светлости в С.-Петербург; того ради прикажи ваша светлость оного афицера в С.-Петербург привезть и в том его расспросить перед собою. А ежели он оправдание себе не принесет, потому примет себе достойную смерть». На другой же день Александр Меншиков отвечал сенаторамъ, что «по оному писанию их, от него писано в Нарву, дабы капитана Наумова, впредь до присланного указу, ежели оной застанет, не вершили. А какое его оправдание, которое он желает здесь объявить вашим сиятельствам и превосходительствам, он-ли, Наумов, или кто другой объявил письменно или словесно: о том извольте приказать меня обо всем обстоятельно уведомить немедленно, понеже я о том вершении, по прошествии трех дней, паки указ пошлю; також ежели сюда его взять, то извольте приказать принять его и других, которые есть с ним по тому делу в Нарве, за свой караул, и когда оное учинить изволите, то я совсем делом и с помянутыми по тому делу колодники отсылкою к вашим сиятельствам и превосходительствам надлежащее исполнение учинить не оставлю».

Запрос этот сделан был не без некоторой хитрости со стороны князя Меншикова, который очень хорошо знал, кто из сенаторов принимал сердечное участие в судьбе приговоренного капитана, и что в сенат не поступало челобитной ни от самого осужденного, ни от родных его! И вот в тот же день жилец Иван Андреев, сын Наумов, подает в канцелярию совета челобитную:

«Уведался я, нижайший раб ваш, что брата моего родного, сына Нарвского гарнизона капитана Андрея Наумова, повелено казнить смертью; того ради я поехал к нему, чтоб мне при смерти его быть, и как его, приехав, увидел и он мне говорил, что-де в том деле, по которому он осужден, имеет оправдание принести, которое на письме желает со мною послать, токмо, государь, ему чернил и бумаги не дают и писать ничего не велят и у меня, нижайшего раба вашего, как к нему ходил, на дороге, писем, и чернил, и бумаги осматривали и за такою крепостью ему оправдания своего написать было и со мною послать невозможно, а просил меня о том в той своей смертной горести слезно, чтобы мне о взятье его в Петербург, по выслушании у него его оправдания, просить милости у вашего царского величества. [184]

«Всемилостивейший государь! прошу вашего величества, вели, государь, вышереченного моего родного племянника, Андрея Наумова, из Нарвы взять в Петербург, и которое он в твоем деле оправдание имеет у него принять и его великого государя милостивой указ учинить».

С необычною скоростию, по крайней мере, для тогдашнего делопроизводства в сенате, письмом от 14-го июня 717 года сенаторы (теже, с присоединением гр. П. Апраксина и М. Самарина) уведомляют Меншикова, что «об Наумове подал в канцелярию сената челобитную дядя его Иван Наумов, в которой нависал, что как поехал к нему, чтоб быть при смерти его, и он ему говорил, что-де в том деле, по которому он осужден, имеет оправдание принести, которое на письме желает с ним послать, токмо чернил и бумаги ему не дают и писать ничего не велят и затем оправдания своего написать ему было и с ним послать невозможно, а просил его, чтоб о взятии его в С.-Петербург и о выслушании у него оправдания просить милости у царского величества ему. И когда ваша светлость изволишь приказать привезть сюда, то для приему оного послан из канцелярии сената поручик Макулов и десять человек драгун, которым, дабы ваша светлость об отдаче его благоволили, в кому надлежит дать письменный указ, а прогоны ему и на конвой даны».

Июня в 22-й день, поручив Макулов в канцелярию сената явился и объявил: «капитана Наумова, поручика Обернибесова и солдат 7 человек». Их содержат под караулом; но не требуют от Наумова принесения обещанного оправдания в своих винах.

Наступает торжественный день празднования тезоименитства государя, который, как известно, в то время был «в европских государствах», а царевич Алексей — в бегах. «717 года июня в 29-й день, в тезоименитство великого государя царя и великого, князя Петра Алексеевича всея Великие и Малые и Белые России самодержца, в доме его величества при столе правительствующий сенат и прочие будучи, просили у детей его, государевых, благородного великого государя царевича и великого князя Петра. Петровича всея Великие и Малые и Белые России, и великих государынь, благородных царевен и великих княжень Анны Петровны и Елисавет Петровны о свободе от смерти виновных: Нарвского гарнизонного полку капитана Андрея Наумова и поручика Петра Обернибесова и семи человек солдат; на которое прошение благородные великие государыни царевны и великие княжны Анна Петровна и Елисавета Петровна и на брата своего великого государя благородного царевича и великого князя Петра Петровича указали тех виновных, для многолетнего здравия и тезоименитства отца своего великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича всея Великие и Малые и Белые России самодержца и его государя царевича, от смертные казни освободить; а о низложении чинов отослать их генералу-фельдмаршалу и тайному советнику, кавалеру, светлейшему князю и учинить ему по своему рассмотрению ⁴. [185]

II.

Помилованием от смертной казни Андрей Наумов, очевидно, обязан был всесильному заступничеству князя Якова Федоровича Долгорукова, который, по первой жене своей (Ульяне Ивановне Наумовой), состоял в свойстве с Наумовыми, а подвигнут был к тому близким родственником приговоренного и в тоже время весьма близким человеком при генерал-пленипотенциаре-кригс-коммисаре — князе Долгоруком, Федором Васильевичем Наумовым, в то время ревизор-кригс-коммиссаром, а впоследствии, до самой смерти в 1762 году, занимавшим важные государственные посты ⁵. Помилованный Андрей Михайлов Наумов, за ходатайство о себе, щедро отблагодарил Ф. В. Наумова, завещав ему в 1721 году все свое недвижимое имение.

Эта услуга, оказанная сенатором Долгоруким семейству Наумовых, была, кажется, не первою: в одном подметном письме, 29-го декабря 1713 года, Долгоруких обвиняли, что они «вора Наумова отписные деревни отдали по свойству сыну его».

Впоследствии, когда имянным указом от 15-го декабря 1717 года, кн. Я. Ф. Долгорукой назначен был президентом в ревизиоы-коллегию, то по старческой привычке к прежним своим подчиненным в военной коллегия, он потребовал к делам в ревизион-коллегию, в числе других, и Федора Наумова.

Случившиеся при этом представлении его в сенат сенаторы адмирал Апраксин и Александр Меншиков, хотя и не благоволившие к Долгорукому, изъявили-было свое согласие на этот перевод. Но в тот же самый день (5-го июня 1718 года) против этого определения подает протест ревизор при сенате, Василий Зотов: «Прошедшего декабря 11-го дня 1717 г., указом его царского величества предложено выбирать в коллегии советников и ассесоров президентам, чтоб не были его сродники или собственные клеотуры, и представя в собрании всех коллегий выбирать балотиром; а прошедшего апреля 9-го дня генерал-пленипотенциар-кригс-коммиссар князь Яков Федорович Долгоруков просил ваше величество, чтоб в коллегию к неиу определить Федора Васильева сына Наумова, о котором и позволено, а оной, Наумов, ему, генералу-пленипотенциару, свойственник и всегда бывает при доме его».

Вследствие этого протеста и под тем предлогом, что «протчие сенаторы при том не были, по приговору 5-го июня, за подписью Апраксина и Меншикова, ничего не произведено», как гласит отметка в деле.

Но, не смотря на то и без ведома сената, который в 1720 году, после уже смерти кн. Долгорукова, отзывался, что «в сенате неведомо, по какому его великого государя указу и с которого году, месяца и числа» свойственник его Ф. В. Наумов попал в советники ревизион-коллегии.

Из числа дьяков, тем же докладом сенату, князь Долгорукой [186] требовал присылки к делам в ревизион-коллегию: Ивана Молчанова, Анисима Маслова и Артемия Навротцкого. В свое время это были дельцы, без которых Долгорукой обойтись не мог: Анисим Маслов, впоследствии обер-секретарь сената, а до того служивший дьяком в военной канцелярии, пользовался особенно его милостию; дьяк Артемий Новротцкий, заменивший правителя суконного дела в Москве Илью Исаева, который 7-го апреля 1712 года назначен был в Ригу, тоже служил под начальством князя Я. Ф. Долгорукова, так как суконные дворы ведались военною же канцеляриею. В переводе этих дьяков в ревизион-коллегию препятствия не встретилось, и им в этой коллегии, при президенте кн. Долгоруком, пришлось играть не последнюю роль.

Когда, подпавшему под царский гнев, сенатору Василию Андреевичу Опухтину (ему жгли язык), жившему в опале в Москве и принявшему в 1718 г., как милость, имянный указ, повелевавший «ему ведать дом и вотчины Миритинской царицы», когда — говорим — приходилось ему требовать с князя Я. Ф. Долгорукова какие-то деньги по прежним с ним счетам, то Опухтин обратился к обер-фискалу Алексею Нестерову, прося его, «чтобы он поговорил Федору Наумову и другу своему обер-секретарю Анисиму Маслову, чтобы они (Федор Наумов по свойству с князем Яковом Федоровичем, а Анисим Маслов был у него-ж в великой милости) попросили у дочери его, чтобы она, очищая душу покойного отца своего, велела ему, Опухтину, отдать, что отец ее взял у него в займы — 200 червонных, да вдобавок кубков серебряных, золоченых, весом в 11 фунтов, ценою слишком в 100 рублев, да карету, которую князь Яков Федорович взял у него-ж, Опухтина, в цену слишком во 100 рублев, и с собою взял в С.-Петербург и хотел-было за ту карету и за кубки отдать ему в Петербурге деньги, также и червонные заплатить; а то все, по смерти его, осталось дочери его, о чем он, Опухтин, и сам у Наумова и Маслова просил, также и отцу ее духовному (что ныне в С.-Петербурге в Петропавловском соборе протопоп) просил многожды, дабы он, по духовенству, дочери его поговорил о том.

«А о двух пудах серебра и о стеклах, ни о каких ему, Нестерову, он, Опухтин, не говаривал и князь Яков Федорович дву пуд серебра и ковров у него не бирывал, только-де князь Яков Федорович у Сидора Томилина два полоза с протычкою золотою не дорогие, помнится, ценою по 18 рублев за полоз, а за те-де полозы и доныне на нем, Опухтине, Сидор Томилин денег взыскивает».

Так, оправдывая себя, Опухтин очищал и память кн. Я. Фед. Долгорукого против взведенного на него подозрения обер-фискалом Нестеровым, который, в конце 1722 года, чтобы затянуть производившееся о нем следствие, вскрывал многие мнимые злоупотребления живых и покойников. «Князь Яков Федорович Долгорукой» — объяснял Нестеров в одном из своих показаний, — «в бытность свою в Москве, как Опухтин был на денежном дворе, взял с него напрасно пуда с два серебряной посуды, да карету, да ковры с золотом, да стекла большие, а помнится-де и про несколько денег говорил мне, Нестерову, он, Опухтин; однако-ж, того за подлинник написать не могу». Когда же предъявили Нестерову возражения Опухтина, то он, обличая его во лжи, в явном несогласии с тем, что сам прежде говорил ему, замечал, что «если-б подлинно в займы, а не [187] так, как ему Опухтин сказывал, в столькие годы для чего-б ему по смерть Долгорукова молчать и у самого у него о том уже непроснть, чтоб он ему и сам заемное и в цену мог заплатить и отдать без всякого себе зазрения?»

В надежде вновь поднять старое дело о расхищении царской казны на московских денежных дворах при сенаторе Опухтине, который уже без того жестоко поплатился за них, не оставляя в покое и фельдмаршала гр. Бориса Петровича Шереметьева, и князя Якова Федоровича Долгорукого, подсудимый Нестеров неутомимо преследовал их своими оговорами.

«Василий Опухтин (показывал он, между прочим), будучи на денежном дворе, украл явно с того двора казенные государевы большие стекла, и как-де у него описывали дом его московский и он, Опухтин, те стекла назвал, скрывая, Михайловыми Самарина, а они-де подлинно государевы и он, по тем его словам, ни в Петербурге, ни здесь описных книг не мог отыскать, разве он, Опухтин, где их покажет». Иван Томилину, на которого ссылался в этом Нестеров, объяснил, что «в бытность-де его, Томилина, на Кадашевском денежном дворе в бурмистрах, по словесному Опухтина приказу, с того денежного двора свезено в дом к князю Якову Федоровичу Долгорукому 30 стекол, мерою на 3 четверти аршина, которые были на том дворе описные из адмиралтейства, и в доме-де князя Якова Федоровича те отекла лежали с полгода, а после-де того, как дом его, Опухтина, был описыван, и по той-де описи те стекла, неведомо каким случаем, явились в доме у него». — «To-де все Томилин сказал на него напрасно» — возражал Опухтин. — «А стекла на денежном дворе какие были-ль — того он, Опухтин, за прешедшими годами сказать не упомнит, а отвозят их к князю Долгорукому не приказывал и в доме у него, Опухтина, те стекла не бывали и не описываны. А как-де в прошом 714 году был его императорского величества гнев на него и присылан был из Санктпетербурга в Москву князь Григорий Урусов и дом его, и пожитки переписать и освидетельствовать: не делал-ли он, Опухтин, кому каких обид (и он-де, князь Урусов, прибивал о том письма к градским воротам и к его двору, чтоб приходили все и сказывали, кому какие обиды или интересу великого государя что противное учинил) и как-де дом его описывали, краденых стекол в доме его не бывало и таких стекол, якобы скрывая, Михайловыми Самарина он, Опухтин, не называл и при той-де описи его, Опухтина, и в Москве не было, а был в С.-Петербурге, а Михайлы-де Самарина стеклы, которые он, Опухтин, еще до описи двора своего купил и при описи те стекла в доме его были-ль и Самариными-ль написаны, или нет, про то он, Опухтин, не ведает для того, что при той описи не был, а те-де купленные у Самарина стекла и ныне у него есть».

Все эти сплетни Нестерова сплетнями и остались для нас, потому что следственная коммиссия, которая должна была выслушивать их, удовольствовалась, повидимому, опровержениями Опухтина, преследуя главную свою задачу — обнаружение злоупотреблений обер-фискала Нестерова. [188]

————

III.

Донос «в бесчестье сената».

Ростовской провинции фискал Савва Попцов, в 1714 году, со слов начальника своего обер-фискала Алексея Нестерова, доносил на ландрихтера Карпа Евтифеева сына Сытина, что Сытин весною 713 года, на обеде у стольника Василия Данилова Истленьева, сказал Алексею Нестерову: «пора-де за Спасскими воротами с колья головы переменить», — и тот-де час бывший при том Александр Савин сын Сергеев стал Сытину говорить: «какими-де головами переменить?», а он-де, Сытин, выслушав того слова, сказал: «сенатскими», и при тех его, Карпа, словах были: Василий Истленьев, дьяк Иван Хрипунов, стольники: Василий Дмитриев сын Сабуров, Василий Васильев сын Данилов, и другие.

Донос этот «в бесчестье сената» лейб-гвардии маиор Андрей Иванович Ушаков возил с собою в Петербург, когда ездил туда из Москвы с нужными делами для доклада его императорскому величеству; но тогда же, по имянному указу, то дело велено было уничтожить «для того: свидетели Василий Васильев Данилов и Василий Данилов Истленьев сказали, что от Карпа Сытина таких слов, что в доношении Попцова написано, не слыхали». Почему Ушаков, как возвратился в Москву, отдал «помянутое дело за печатью по прежнему». Только в 722 году, когда начался розыск о злоупотреблениях обер-фискала Нестерова, дело то было распечатано, но уже как улика против самого Нестерова.

В настоящем случае интересует вас не самое дело и не исход его, а достоверное свидетельство «о головах, казненных (не стрельцов-ли?), воткнутых на колья за Спасскими воротами», которые еще в 1713 году москвичи, проходя с обнаженными головами через Спасские ворота, должны были, к своему назиданию, видеть. Тогда же висел еще «в Кремле, на Городовой стене, у Спасских ворот» набатный колокол, который, в морозную ночь на 4-е ноября 713 года, расселся и (по распоряжению сената от 8-го декабря того года) принят был в артиллерию, а вместо того из приказа артиллерия отпущен в Московскую губернию колокол иной, целый и весом против того-ж с роспискою».

IV.

Жена дурака Тараса.

Известный секретарь Петра Великого Алексей Макаров, письмом от 14-го сентября 1713 года, извещая сенатского обер-секретаря Анисима Щукина «о нечаянном прибытии того числа его царского величества в С.-Петербург», сообщать ему приказание: «сыскать в Москве дурака Тараса (что прежде живал в доме Ивана Ивановича Бутурлина), жену с детьми и немедленно отправить в С.-Петербург на ямских подводах, от яму до яму до Новгорода, а от Новгорода до Ладоги водою, с сим посланным его царского величества курьером, Федором Юшковым, а для проезду до сего места оной бабе дать денег, по рассмотрению, на пропитание».

Стали искать по Москве и нашли: жену дурака Тараса — в доме у Ивана Кашаева (который у князь Бориса Алексеевича Голицына жил), а дочь — у [189] Андрея Петровича Измайлова. Тарасова жена сказала: «Натальею-де ее зовут, Ерофеева дочь, а муж-де ее Тарас Филипов, сын Белянкин, дворянской сын, а которого города уроженец — того не знает, а сродников у него, Тараса, никого нет. А у нее-де, Натальи, только один брат родной: Суздальской вотчины, стольника Ивана Ивановича Бутурлина, деревни Агреневой, Никифор Ерофеев сын и отдан в солдаты и ныне на службе, а жена его, а ее невестка, Варвара, ныне на Москве живет в доме Андрея Петровича Измайлова, с дочерью ее, Натальи, Аксиньею, которая ныне по 4-му году, — и ежели-де ей, Наталье, ехать с дочерью своею в С.-Петербург и дочь-де с нею, Натальею, не поедет без помянутой невестки ее, потому что дочь ее взята у ней с мала в дом Андрея Петровича и сноха ее за нею ходит, а она-де, дочь ее, и не знает ее, Натальи».

Решено правительствующим сенатом (октября 17-го дня 713 года): выслать в С.-Петербург Тарасову жену Наталью и бабу Варвару с девкою Аксиньею. Снабженных, на казенный счет (56 р.), приличною одеждою, баб этих сдали из канцелярии сената царскому курьеру Юшкову, который «в двух колясках с крышками на дрогах с двумя солдатами Преображенского полку (при курьере), да двумя провожатыми (за бабами), на 10-ти подводах» и помчался с ними в Петербург, где, вероятно, они еще встретятся нам в неоткрытых пока шутовских письмах одного из Бутурлиных: Петра Васильевича или Ивана Петровича ⁶.

V.

Вымогательство денег.

«Батюшка государь Анисим Яковлевич, здравствуй с семьею своею и с детками на множество лет.

«А про меня изволишь напамятовать и я при милости царского величества и государыни царицы и брата князя Александра Даниловича в добром здоровьи.

«По приказу государеву, повелено быть князь Авраму Ростовскому в Санкт-Питер-бурх и явитца у меня. Пожалуй, буде болен он, о том во мне отпиши немедленно, да побей челом у него, батюшка, мне на строение с.-питер-бургское денег Ф (500), за что я буду служить его милости. А естьли не пожалует, о том во мне отпиши не мешкав по почте».

Государев сват. Квязь Александра Даниловича брат и? в секрете канцелярист Дацкого флота маршал? (трудно разобрать).......

Сын твой Прокофей Ушаков».

Ноября 19-го дня 1713 г.
Санкт-Питер-бурх.

Письмо это, адресованное обер-секретарю сената Щукину, помечено им 26-го ноября 1713 года. [190]

По письму этому, сохранившемуся в одном частном архиве, собирателю подобных курьезов посчастливилось отыскать и подлинное производство. Вот оно:

«И декабря в 1-й день, по приказу правительствующего сената, посылав к капитану князь Авраму княжь Никитину сыну Приимкову-Ростовскому на двор канцелярии правительствующего сената подъячий Алексей Красовской и велено ему письмо думного дворянина Прокофия Афонасьевича Ушакова ему, князь Авраму, объявить.

«И оной подъячей, пришед в нему, князь Авраму, вышеписанное письмо объявил и он, князь Аврам, выслушав вышеписанное письмо, сказал: лежит-де он, князь Аврам, болен тягостною ломотною болезнью чрез многое время, от которой болезни стал быть и увечен и о болезни его, по многим досмотрам и дохтурским свидетельствам за их руками, явно, и чтоб о той его болезни справиться с главною военных дел канцеляриею. А о даче денег, будет великий государь укажет, и он-де, князь Аврам, воли своего государя не противен, а ныне-де за пожарными разорениями и за своею болезнию по просьбе его на строение пятьдесят рублев. Князь Аврама Никитича Ростовского человек его Дмитрей Федоров, по проказу государя своего, руку приложил.

«1713 года декабря в 4-й день. До указу великого государя, правительствующий сенат приговорили: капитану князь Авраму княжь Никитину сыну Приимкову-Ростовскому сказать его государев указ, чтоб он ехал в Санкт-Питер-бурх немедленной всемерно стал в Санкт-Питер-бурхе к празднику Рождества Христова нынешнего 713 года и явился-б думному дворянину Прокофью Афанасьевичу Ушакову; а буде он, князь Аврам, в Санкт-Питер-бурх к тому сроку не станет и за то у него поместья его и вотчины отписаны будут на великого государя бесповоротно. И сей его, великого государя, указ сказать ему с запискою.

«И по вышеписанному его, великого государя, указу и по приговору правительствующего сената из канцелярии правительствующего сената, декабря 4-го дня, посылан подъячей Лев Бокин на двор к князь Авраму Приимкову-Ростовскому о объявлении ему его великого государя указу. И оной Приимков-Ростовской, выслушав о том указ, ему, подъячему, сказал: за болезнию ему ехать в Санкт-Питер-бурх невозможно никоими делы. А о деньгах-де, что писал думной дворянин Прокофей Афанасьевич о присылке на строение дому 500 рублев, о том, что великий государь укажет, только-де ныне за пожарным разорением и за болезнию в скорости взять не где, а и в письме-де его, думного дворянина, к обер-секретарю Анисиму Яковлевичу Щукину писано, буде за болезнию ехать невозможно, и денег давать не будет, чтоб о том его, думного дворянина, уведомить чрез письмо. А руки-де приложить за болезнию он, Приимков-Ростовской, не сможет, а другим приложить не кому. Лев Бокин руку приложил».

Сообщ. Н. Ф. Самарин.

Комментарии

1. См. «Историю России» Соловьева, т. XVI, стр. 192. Н. С.

2. Кн. Яков Федорович Долгоруков сидел в Судном московском приказе судьею в 198 году и вторично в 205 году (см. Голикова, т. XVII, стр. 229). Н. С.

3. Капитан Наумов с некоторыми другими служащими обвинялся и повинился в краже государева хлеба с житного двора. Розыскное об этом дело производилось в нарвском гарнизоне 715 и 716 гг., а выпись из оного (25-го февраля 716 г.) послана была к светлейшему князю Меншикову, который, 2-го марта того же года, предписывал: «дабы по тому розыскному делу винные все были в крепком содержаны карауле и закованы в кандалы». Н. С.

4. Протокол этот, за подписью сенаторов: князя Якова Долгорукова, графа Ивана Мусин-Пушкина, Тихона Стрешнева и Михайлы Самарина. О помиловании Наумова и пр. сообщено было кн. Меншикову из сената письмом от 18-го июля 1717 г. за общим приписанием. Н. С.

5. Ф. В. Наумов от брака с младшею дочерью сенатора М. Самарина, Марьею Михайловною, имел несколько человек детей, которые без потомства померли при жизни отца; одна только дочь, княгиня Анна Федоровна Белосельская, пережила отца, получив от него значительное наследство, которого не умела сберечь. Н. С.

6. В статье: «Шутки и потехи Петра Великого» («Петровский Сборник», изданный «Русскою Стариною» 1872 г.), оба эти Бутурлины ошибочно приняты за одно и тоже лицо. Петербургским владыкою с 1706 до 1717 года (по самую смерть) был окольничий Петр Васильевич Бутурлин, а князь-папою был боярин Петр Иванович Бутурлин.

Текст воспроизведен по изданию: Из записной книги собирателя памятников русской исторической старины // Русская старина, № 1. 1874