СМЕРТЬ ПРЕОСВЯЩЕННОГО ИОСИФА, МИТРОПОЛИТА АСТРАХАНСКОГО И ТЕРСКОГО.

Осудит праведник умираяй живых, нечестивых. (Прем. IV. 16.)

Духовенство восточной церкви отличалось искони смирением и покорностию верховной власти, признавая законных государей своих помазанниками Божиими. Это свойство, составляющее один из существенных признаков истинной христианской веры, как бы наследственно перешло, вместе с другими добродетелями, в духовенство русское. Пастыри нашей церкви, с одной [44] стороны, постоянно являли преданность престолу и любовь к отечеству, жертвуя нередко для блага их своею жизнию, а с другой, не страшились обличать пороки и заблуждения сильных земли, когда того требовал долг их или общественная польза. Таковы были патриарх Ермоген, митрополиты Алексий и Филипп, архимандрит Дионисий, игумен Сергий, келарь Авраамий и многие другие. Если из сего правила и найдутся исключения, как неизбежные следствия несовершенства рода человеческого: то, к счастию любезного нашего отечества, исключения были так редки, что едва заметны в блестящем ряду доблестей, которые представляет нам русская церковная история. К числу последних, без всякого сомнения, принадлежит подвиг, совершенный в семнадцатом век преосвященным Иосифом, митрополитом астраханским и терским, который я описать здесь намерен.

Прежде всего да позволено мне будет сказать несколько слов о предшествовавших тому событиях.

Донской казак Стенька Разин, пользуясь замешательством от войны России с Польшею и от расколов, возникших по случаю исправления Богослужебных книг, составил разбойническую шайку. Весною 1667 года он перешел из Дона, по переволоке, в Камышенку, вступил в Волгу и грабил все плывшие в Астрахань и [45] обратно суда и караваны; потом протоком Бузаном проник в Каспийское море, пустился к устьям Яика и овладел Гурьевым. Здесь, разбив высланное из Астрахани стрелецкое войско, Разин остался на зиму. В 1668 году, по получении подкрепления с Дона, он разорил многие персидские приморские города и селения. В 1669, на обратном пути, Разин окружен был, при устьях Волги, у Четырех Бугров, стрельцами. В крайнем затруднении от недостатка продовольствия, он показал вид смирения, и, по принесении повинной, призван царским указом в Астрахань, получил прощение и отпущен на Дон. Возмутив там в следующем году целые станицы, Разин с своими сообщниками обратился вновь к берегам Волги и взял Царицын. У Черного Яра встретил он высланный из Астрахани отряд стольника и воеводы князя Семена Ивановича Львова. Войско последнего изменило, побило голов стрелецких и других чиновных людей, и перешло в ряды разбойников, предав их власти вождя своего. Приближившись 19 июня к Жареному Бугру, в 8 верстах от Астрахани, Стенька Разин, в надежде овладеть городом без боя, послал для переговоров два струга: но как успеха не было, то, по совету переметчиков, он вошел в проток Болду, оттуда в протоки Черепаху, Кутум и Кривушу. Очутившись таким образом позади кремля, [46] Разин приготовил лестницы, и ночью на 22 июня пошел на приступ. В Астрахани начальствовал боярин и воевода князь Иван Семенович Прозоровский, муж благочестивый, преданный Государю. По совещании с митрополитом Иосифом, он приготовил все средства к мужественной обороне, но не мог спасти города, по причине обнаружившейся в его полках измены. Князь Прозоровский прободен собственными своими воинами, а брат его, стольник и воевода князь Михайло Семенович, приставленный к городской стене, застрелен ими из самопала. Не взирая на отчаянное сопротивление московских и части астраханских стрельцов, пребывших верными Царю, Разина, рано утром, впустили в город его единомышленники. Между тем как разбойники бросились по всем направлениям за своими жертвами, девять человек служивых людей засели в Пытошной башне и бились с казаками до половины дня, выдерживая мужественную пушечную пальбу и отвечая непрерывным огнем из пищалей. Не стало свинцу, они стреляли деньгами; но когда истощились деньги и не стало пороху, осажденные бросились сами с высоты, и посечены мечами. Тщетно было бы всякое покушение изобразить ярость и зверство, которым предались здесь Стенька Разин и клевреты его: все, что мы ни представим себе жестокого и лютого, не составит и тени злосчастных [47] событий того времени. Князь Иван Семенович схвачен в соборной церкви, где он лежал, тяжело раненый, и брошен с раската. Старший сын его сначала повешен за ногу, а потом подвержен одинакой с отцем участи. Дьяков Романа Табунцова и Евстрата Фролова, голову московских стрельцов Алексея Соловцова и многих других отборных людей посадили связанных под раскат, и всех изрубили саблями и бердышами. Лица духовного сана, дворяне, дети боярские, подъячие, стрельцы, жилые и приезжие торговые люди, умирали страдальчески от раздраженных мятежников. В этом кровавом позорище, в этом смешении разнородных убийств, постигнутые смертельным ударом внезапно, или утопленные в реке, могли даже считаться счастливыми. Самые вопли младенцев не смягчали разбойников. Расхитив царскую казну и частные имущества, они святотатственною рукою посягнули на храмы Божии и на монастыри. Грабежи и насилия не преставали более трех недель. Тогда только, упившийся кровию, но еще не сытый губительством, Разин, поставив атаманом в Астрахань Ваську Уса, и отделив ему часть своей казачьей сволочи, возвратился в Царицын и двинулся к Саратову.

Все сии неистовства суждено было видеть и горько оплакивать преосвященному митрополиту Иосисифу, которого голос, моления и заклинания [48] доходили только до слуха разбойников, но не могли проникнуть в окаменевшие сердца их: он вдавался даже в явную опасность подвергнуться общему жребию усердных сынов отечества, и неоднократно слышал угрозы. Бунтовщики не смели однако исполнить их и совершить преступление, необычное и между злодеями: не смели убить архипастыря. Надлежало привыкнуть к этой адской мысли, и от постепенного уничижения святительского сана, и от ежедневных оскорблений архиерею Божию, дойти наконец до его умерщвления.

По удалении Стеньки Разина, настало в Астрахани спокойствие гробовое; не кому было пререкать, не кому противиться; тяжелый страх оковал порабощенных граждан. В одних жилищах мятежников раздавались клики исступленного веселия. Они сами, как бы утомленные развратом и мучительством, сделались по видимому не столь кровожадны и казались снисходительнее: но этот мнимый покой был и ненадежен, и вероломен, как совесть изменников. В церквах восстановилось Богослужение, при котором следуя примеру митрополита, духовенство не устрашилось молить Всевышнего о здравии Царя Алексея Михайловича и о покорении ему всякого врага и супостата. Из всего освященного чина нашелся только один отступник, дерзнувший заменить на ектениях священное имя [49] Благочестивейшего Государя именем нечестивого разбойника, но и тот не принадлежал к числу астраханских священнослужителей, а пришел туда вместе с Разиным. Начальство над злодейским скопищем, которое называло себя войском, имел атаман, прикрывая необузданность своей воли одобрением, так называемого, Войскового Круга, всегда готового рукоплескать всякому новому бесчеловечию. При таком плачевном состоянии города, сердца и мысли всех избегших от пагубы жителей благоговейно обращались к преосвященному Иосифу: на нем останавливались взоры благоверного Царя и всей православной Руси с надеждою, и эта надежда была не посрамлена.

Стенька Разин, у которого число подручных грабителей непрестанно увеличивалось, взял Саратов и пошел к Симбирску, а отдельные шайки его достигали даже до Нижнего-Новогорода. Но здесь положен предел успехам кровопийцы. Боярин и воевода князь Юрий Алексеевич Долгоруков разбил отряды его в Арзамасском и Алатырском уездах, также по Симбирской черте, а окольничий и воевода князь Юрий Никитич Борятинский одержал победу и над самим Разиным, который с немногими казаками, израненный, побежал к Самаре.

Обратимся к Астрахани. Оставшиеся там казаки, наскучив бездействием, произвели 3 [50] августа смятение, бросились по домам и темницам, наполненным верными слугами царскими, и многих безжалостно предали смерти. В это же время, ища на убиение Государева рыбного промышленника Ивана Турчанина, они пришли на двор к митрополиту, упрекали святителя, что он угождает не им, а баярам, и осыпали его ругательствами. «Тебе не уцелеть у нас,» говорили они, удаляясь.

2 ноября Юртовский мурза Енмамет Енаев с товарищами доставил митрополиту грамоту Царя Алексея Михайловича, писанную в Москве, от 26 сентября. В ней увещаемы были сообщники Разина принести вины свои Богу и Государю, и во всем добить челом. Из опасения, чтоб разбойники не отняли подлинной грамоты, митрополит велел снять с нее три списка: один положил в соборном алтаре, другой в домовой своей церкви, а третий, с соборным ключарем иереем Феодором Негодяевым, послал к игумену Вознесенского монастыря Сильвестру, приказав им пригласить есаула Андрюшку Лебедева с товарищами и уговаривать, чтоб обратились сами к Государю и склонили других к тому же. Мера сия не имела успеха. Лебедев не только не внимал убеждениям, но и стал разглашать, что преосвященный составляет подложные от Царя грамоты и хочет всех выдать руками. Между тем как бунтовщики собирались на двор к [51] атаману, митрополит велел благовестить в большой колокол, и когда немногие из жителей пришли на этот зов, приказал ключарю Феодору облачиться, и перед Собориою церковью, в своем присутствии, прочесть подлинную Государеву грамоту. К самому началу чтения приспел с атаманского двора казак Ивашка Самарянин с товарищами, и, по выслушании грамоты, когда она была возвращена митрополиту, вырвал ее из рук. Преосвященный Иосиф начал обличать мятежников с кротостию; но увидев их нераскаянность, назвал их, не обинуясь, еретиками и изменниками. Тогда, посланные от атамана, забыв всякое уважение к архипастырю, поносили его позорною бранью, говоря между прочим: ведал бы ты, чернец, свою келью; какое тебе дело до нас? разве ты не знаешь раската?

4 ноября злодеи взяли ключаря Феодора и нещадно били палками, допытываясь, кто написал грамоту, и утверждая, что она составлена митрополитом с попами и детьми боярскими. Ключарь отвечал, что грамота подлинная Государева и доставлена из Москвы. «Не оставил ли митрополит с нее списка?» спрашивали они; иногда дознались, что их осталось три, послали есаула отобрать эти списки насильственно.

Между тем Стенька Разин, после претерпенных им поражений, бежал на Дон, и в [52] Кагальнике собирал новые силы, приготовляясь весною итти в Астрахань; но атаманом войска донского Корнеем Яковлевым схвачен 14 апреля 1671 года и отправлен в Москву.

21 апреля того же года, в Великую Пятницу, один из стрельцов уведомил митрополита, что Юртовские Татары привезли из Москвы грамоты от Государя, и стоят за Волгою. Преосвященный послал с тем же стрельцом соборного священника Петра звать к себе разбойничьих старшин Ивашку Красилина и Абрамку Андреева с товарищами; но как они остановились на площади, то митрополит вышел сам за Пречистенские ворота и обратился к толпе с такими словами: «Известился я, православные Xристиане, что есть к вам великого Государя милость — призывная грамота. Я опасаюсь принять ее, потому что и первою царскою грамотою вы поклепали меня, будто я составил ее здесь. Поезжайте сами за Волгу и возмите от Татар грамоты.» Старшины отозвались, что не смеют исполнить сего без атамана. Вскоре Васька Ус с сообщниками явился у Соборной церкви и начал бранить архиерея, в чем особенно помогал ему есаул по прозванию Топорок. Выведенный из терпения их дерзостию, митрополит укорял атамана изменою, а на есаула поднял свой посох. Разбойники удалились; но на другой день, в Страстную Субботу, неоднократно присылали к [53] преосвященному требовать привезенных из Москвы грамот, угрожая в противном случае побить всех его людей и не пощадить самого.

Царские грамоты того же дня получил от Татар Ивашка Овошник, принес в Соборную церковь и отдал митрополиту. Когда последний распечатал их при атамане и хотел читать, Васька Ус с товарищами удалился в свой круг. Митрополит, с священниками, с домовыми детьми боярскими и дворовыми своими людьми, последовал за ним, и, вступив небоязненно в средину разбойников, велел протоиерею Иоанну прочесть громко как присланную к ним грамоту, так и написанную на свое имя. По окончании чтения, раздались вдруг многие голоса: «Вольно писать боярам и самим, еслиб действительно грамота была Государева, то была бы за красною печатью; а эти составил митрополит с властями и попами. Тужит по нем раскат; а еще раскату того осталось: да не те дни теперь застигли. Он узнал бы у нас, как атаманы молодцы смуту чинят. Вся смута и вся беда происходят от митрополита. Он переписывается с боярами в Москве и с Тереком и Доном, и по его письму Терек и Дон от нас отложились.» Не смотря на сии и подобные им буйные речи, преосвященный Иосиф говорил в кругу: «Астраханские жители! Царскою граматою велено всех донских разбойников перехватать [54] и посадить в тюрьму до указа, а вам во всем вины свои принести Великому Государю. Государь наш милостив: вас пожалует, простит; положитесь в том на меня.» «Кого нам хватать, отвечали крамольные Астраханцы; мы все разбойники. Возмите под стражу митрополита. Жаль, что приспела Святая неделя, а то бы мы дали тебе память.» С этим словом, взяв с собою грамоту, разошлись в разные стороны. Хотели было отнять и другую, на имя преосвященного присланную; но он отвечал, что скорее расстанется с жизнию, и велел хранить ту грамоту в Соборной церкви.

В Фомино воскресенье, после литургии, в которой священнодействовал ключарь Феодор, разбойники взяли его в свой круг и стали допрашивать. Феодор с своей стороны обличал их в измене и злодействах. Разъяренные святою дерзостию служителя алтаря Господня, они велели казаку, прозвищем Чеусу, вывести его за город и предать смерти. Потом потребовали от митрополита детей боярских его, Семена Трофимова и Федора Владыкина. Поставив и их в кругу, начали спрашивать: кто составлял грамоты? кто списывался с боярами в Москве, и к кому с Терека приходили письма? Не получив удовлетворительных, по желанию, ответов, разбойники повели было митрополичьих боярских детей на пытку; но остановлены голосами [55] некоторых товарищей, которые предпочитали изрубить или утопить их. Посоветовавшись об этом в кругу, заключили, что как у митрополита будут писцы и после Трофимова и Владыкина, то не для чего казнить их; для прекращения же смуты, лучше приняться за самого митрополита и убить его.

За тем мятежные казаки и астраханские их единомышленники составили запись, чтоб им против бояр и изменников стоять крепко и умереть друг за друга. Старшина Ивашка Красилин принес эту запись к преосвященному, требуя чтоб и он приложил к ней руку; но митрополит отверг такое предложение с презрением.

11 мая, во время совершения в Соборной церкви проскомидии, пришел туда есаул Васька Кабанов с двумя товарищами и нахально звал митрополита в войсковой круг. Преосвященный Иосиф вошел в алтарь и стал облачаться, а злодеи дожидались его на паперти, и, полагая, что он заперся в алтаре, намеревались уже вывесть его оттуда силою. Митрополит вышел в полном облачении, с крестом в руках, и протяжный звон колокола начал созывать городских священников. Но как одни собирались медленно, а другие и совсем не являлись от страха: то, не ожидая их, преосвященный пошел в разбойничий круг с соборным духовенством и двумя своими иеромонахами, [56] крестовым Ефремом и учюжным Иосифом. — За чем вы звали меня, разбойники и клятвопреступники? спросил архипастырь. — Когда этот вопрос остался без ответа, Васька Ус молвил есаулу Коченовскому: что же ты стал? выступай с чем прислан и говори. — Прислан я из Царицына от войска с изветом, возгласил Коченовский, что ты, митрополит, изменнически переписываешься с Тереком и Доном, и что по твоему письму Терек и Дон от нас отложились. — Я с ними не переписывался, возразил преосвященный Иосиф; а не велика беда, если б и писал к ним: ведь Терек и Дон не Крым и не Литва. — После того митрополит покушался еще раз возбудить в бунтовщиках раскаяние и привесть их к сознанию своей виновности; но усердное пастырское увещание заглушено воплем разбойников. «Он таит измену, кричали они, утверждает ложно, что не переписывался, и, как ни в чем невиноватый, пришел в круг с крестом, как будто к иноверным; мы и сами Христиане.» В тоже время дерзновеннейшие из них выступили вперед, чтоб снять с митрополита священные ризы. — Остановитесь! возопил вышедший из среды их донской казак Мирон; что хотите делать? Осмелитесь ли возложить убийственные руки на архиерея Божия? Разве не знаете, что к такому великому сану нам и прикоснуться не можно? — Едва только Мирон [57] успел выговорить сии слова, как казак Алешка Грузинкин бросился и схватил его за волосы, а другие злодеи стали рубить и колоть его, и, вытащив за круг, убили до смерти. Потом обратились к протоиерею и священникам, начали толкать их и с прещением требовать, чтоб разоблачали преосвященного. «Снимайте с митрополита сан, вопияли они; ведь он умел же снимать сан с патриарха Никона.»

Видя возросшее да такой степени свирепство разбойников и опасаясь, чтоб оно не обрушилось на окружающих его священнослужителей, преосвященный Иосиф не хотел более пререкать убийцам. Он отдал крест иеромонаху Ефрему, снял с себя митру и панагию и вручил иеромонаху Иосифу, который приступил разоблачать архипастыря; но как он не мог исполнить сего без замешательства, святитель оглянулся и сказал протодиакону: что же ты не разоблачаешь? уже пришел час мой. — Протодиакон снял омофор, саккос и прочие священные одежды. Митрополит, оставшийся в черной бархатной ряске, надел на себя камилавку учюжного своего иеромонаха. Казаки выгнали из круга весь церковный причет, а святителя повели пытать на Зелейный двор, где и принял его палач Ларька. Легко представить себе, какой изверг долженствовал быть палач между разбойниками, и Ларька вполне оправдывал такое [58] заключение. Он поспешно снял с митрополита две последние ряски, связал ему руки и ноги, и, продев меж ними дерево, повалил его на пылающий костер, в одной черной суконной свитке. Свитка загорелась; нетерпеливый злодей разорвал ее в куски, и жег святителя нагого, дерзновенною ногою наступив ему на чрево. Тщетно требовал он, чтоб великодушный страдалец сознался в измене: митрополит не отвечал ни слова. Невещественный огнь, которым пламенела душа его, возносившаяся в громких молениях к небесам, препобеждал огонь, возженный руками убийц и возмогавший над бренными его членами. Он приносил всего себя во всесожжение Всевышнему, как жертву благоприятную, как кадило благовонное, и палачу — извергу грозил судом Божиим. Скорее притупилось изощренное зверство мучителей, скорее изнемог их и вместе самого ада ревностный служитель, нежели поколебалась твердость мученика. Разбойники опасались, что он слишком скоро расстанется с жизнию, хотели продлить торжество свое, и, для устрашения жителей, казнить митрополита всенародно. С этою мыслию исхитили его из огня, разрешили от уз и поручили Алешке Грузинкину вести на раскат. Укрепляемый живой верою и несомненным упованием на венец, приготовленный ему Царем небесным за верность Царю земному, преосвященный Иосиф из [59] челюстей одной смерти потек на другую. Перенося с удивительным терпением едкую и мучительную боль, причиненную истязанием, он шел тихо и несколько прихрамывал. В уничиженном и изможденном составе старца витало неземное мужество, к коему не могли прикоснуться враги его; и пламень, которым они, как злато в горниле, искушали праведника, закалил только его непреоборимую решительность. Величественный вид святителя являлся в смертном подвиге еще величественнее. Не взирая на необузданное своевольство преступных бродяг, он, почтенными сединами и светлым лицем, вселял в них невольное к себе уважение. Так полусокрушенный бурею корабль, срывая верхи воздымающихся пред ним валов, идет отважно в путь по направлению неустрашимого кормчия, который, с приближением к пристани, не щадит остатка сил его. Проходя мимо тела казака Мирона, лежавшего непокровенным на месте убиения, преосвещенный Иосиф осенил его крестным знамением и поклонился не остывшему еще праху участника своего страдальчества. Продолжая шествие, он остановился, для последней молитвы, пред Соборною церковью, и за тем возведен на место казни. Злодеи положили его боком на край раската и свергли долу... Свершилось ужасное беззаконие! Не стало великого архипастыря! Сами разбойники устрашились своей [60] дерзости и не могли не только произнесть ни одного буйного восклицания, ниже вымолвить слова. Они стояли, как осужденные, склонив голову и потупив взоры. После стука, причиненного падением митрополита, молчание продолжалось более четверти часа. Так за быстрым натиском жестокого вихря, которым повержен на высотах Ливана столетний кедр, настает тишина; но солнце не смеет еще взглянуть на рушительный след стремления бурного и закрывает лице свое густыми облаками. Святитель упал перед раскатными дверьми к собору. Два священника, соборный Кирилл и Рождественский Косма, выбежали из церкви и поверглись, один на перси, а другой на ноги священномученика, и облили их горячими слезами. Первый слышал еще биение сердца его. Это умилительное зрелище прекратил есаул Афонька Воронов, присланный из круга отогнать священников. Духовенство, находившееся большею частию в соборном храме, справедливо сетуя о совершившемся злодеянии, безутешно плакало. Между тем в страхе, которым объяты были разбойники, им послышался в соборе стук, и пятнадцать вооруженных казаков выгнали оттуда всех присутствовавших. Тело преосвященного Иосифа лежало целый час, прежде нежели дозволено было прикоснуться к нему. Наконец протоиерей, при пособии других освященных лиц, внес почившего в Бозе [61] митрополита в Соборную церковь на ковре, в одной ряске, которую надели на него после пытки. Освидетельствовали раны и нашли, что вся спина, ноги и часть чрева сожжены до черна, с большими от огня пузырями; волосы на голове и на бороде подпалены. В этой самой ряске облачили преставленного в святительские ризы и положили во гроб. На другой день астраханское духовенство соборно отпело своего архипастыря и останки его поставило честно под алтарем придела во имя святых Афанасия и Кирилла, патриархов александрийских.

Мир праху твоему, дивный святитель Божий! Да сохранится в веках священная память твоя; пусть сыны России, до позднейших родов, соревнуют непоколебимости духа твоего. Страдание и мученическая кончина твоя да послужит им всегдашним действенным примером покорности властям, поставленным от Бога; и наконец да познают все из твоего великого подвига, что истинная вера в святое откровение, неизменная верность Государю и пламенная любовь к отечеству пребывают нераздельно.

ПРИМЕЧАНИЕ.

В подлинной астраханской рукописи, послужившей главным основанием этой статье, сказано так о казни митрополита Иосифа: «И [62] возведчи на роскат посадили его на край роската к востоку, против собору, и хотели его сринуть, и он святитель устрашился и ухватился за казака и сволок было его с собою, и они воры его удержали, да положили на бок на краю же роската и спихнули.» Не отвергая вообще достоверности означенной рукописи, в описываемом здесь действии преосвященного Иосифа должно, по самой строгой справедливости, искать другого побуждения; ибо отсутствие страха доказывают в полной мере все его поступки, обличение разбойников в кругу их и самая пытка. Для объяснения этого недоумения, надлежит припомнить, что вся спина и ноги митрополита Иосифа были в состоянии мучительного воспаления, и что когда посадили его на край раската, одно внезапное чувство нестерпимой боли, от соприкосновения обожженных частей тела к раскату, уже достаточно было чтоб заставить его, без всякого размышления, схватиться за ближайшего к нему казака. Впрочем, в рукописи П. Г. Буткова рассказывается о казни митрополита другим образом: «возведя на роскат, связавши, положили на край роската и ринули его.»

Текст воспроизведен по изданию: Смерть преосвященного Иосифа, митрополита Астраханского и Терского // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 47. № 185. 1844