И ЕЕ ПЕРЕДЕЛКИ В XVII в.

Популярная в XVII в. Повесть о Марфе и Марии (Сказание об Унженском кресте) все еще относится к числу неизученных произведений: не выявлены все списки ее текста, не изучены их разновидности, не определены отношения редакций, не установлены все связи Повести с литературными традициями того времени. Начатая в этом направлении работа не завершена ¹, опубликованы, причем с ошибками и неполно, только четыре списка Повести. Между тем необходимость изучения жанровой специфики повестей XVII в. заставляет вновь обращаться к тексту этого выразительного литературного памятника, в котором так ярко проявился кризис идеализирующего средневекового биографизма ².

Цели настоящей статьи — характеристика основных разновидностей текста Повести и выяснение некоторых принципов ее переработки в XVII в., а также публикация древнейшего списка Повести — ГИМ, Синодальное собр., № 850, л. 739-749 (далее — Син. 850), содержащего одну из ранних редакций.

К настоящему моменту известно о существовании трех разновидностей текста Повести о Марфе и Марии, две из них были опубликованы в «Памятниках старинной русской литературы»: это так называемый «первый вариант» — по списку XVII в. ГПБ, собр. Погодина, № 1350 (далее — Погод. 1350) ³ и «второй вариант» — по списку XVII в. ГПБ, Q.XVII.35 (далее — Q.XVII.35) ⁴. Разница между этими двумя вариантами заключается в различной идейностилистической ориентации их редакторов и соответственно в разной [192] степени сохранности архетипного текста, лежащего в их основе ⁵.

Первый вариант (он известен пока в единственном списке и далее будет рассмотрен специально) уместно назвать Риторической редакцией Повести: он насыщен религиозными сентенциями, изобилует этикетными агиографическими формулами и ситуациями, более тесно связывает историю сестер с «божественным промыслом» (ссора мужей — результат «козней дьявола», Марфа и Мария — олицетворение «любви Христовы в людех» и т. д.). Эта нацеленность редактора на создание «этикетного» текста привела, по-видимому, к исключению из повествования ряда эпизодов, показавшихся редактору слишком «бытовыми» и приземленными: подозрения в краже старцев, погоня за ними и др.

Второй вариант — назовем его Краткой редакцией (по сравнению с пространным текстом третьей разновидности Повести) — напротив, сохранил все колоритные бытовые эпизоды, которые, как мы полагаем, были и в архетипном тексте произведения, ибо сюжет Повести, как это явствует из его анализа, зиждется на конкретном противопоставлении «небесного» и «земного» начала ⁶. Текст Краткой редакции в отдельных фрагментах (по-видимому, содержащих архетипные чтения) близок к первому варианту, однако он лишен риторических украшений и отражает стремление своего создателя к стилистической простоте изложения, «неукрашенности» стиля, иногда даже отмечен (особенно в списке ГИМ, собр. Уварова, № 425, далее — Увар. 425) чертами разговорного просторечия.

Существует и третья разновидность текста (списки ее были известны еще Ф. И. Буслаеву) ⁷, которая может быть названа Украшенной редакцией: она входит в состав «Слова о явлении... креста, иже есть в Муромском уезде», текст ее «благохитростнее украшен» книжником, составившим это «Слово». Обращение к спискам обнаружило, что эта разновидность текста не только предваряется большим вступлением — предисловием автора, формулирующим тему [193] Слова и раскрывающим обстоятельства его написания (предисловие подробно пересказал Ф. И. Буслаев, и его принимают во внимание все исследователи, хотя издано оно до сих пор не было), но имеет и заключение: за «украшенной» Повестью следуют ритмизованная похвала кресту и завершающее весь текст финальное молитвословие. Таким образом, Украшенная редакция Повести о Марфе и Марии выполняет в композиции Слова о явлении функцию центральной части торжественного слова — лироэпической повести о событии, и ее стилистические особенности тесно связаны с общим замыслом работы редактора над созданием Слова. Это обстоятельство в истории текста Повести никогда и никем не отмечалось. Между тем именно эта разновидность текста в составе Слова о явлении ⁸ встречается в наибольшем количестве списков.

Все списки этой разновидности текста содержат упоминание о том, что текст ее был «списан» по благословению епископа рязанского и муромского Моисея ⁹, и это указание позволяет датировать текст 1638-1651 гг. Данную разновидность текста Т. А. Брун (она называет ее «Моисеевой редакцией») рассматривает как текст наиболее близкий к архетипу повести. К сожалению, интересная публикация Т. А. Брун не содержит текстологических аргументов, показывающих это тождество Моисеевой редакции и архетипа Повести, и вопрос остается пока открытым. Нам кажется, что на данном этапе изучения Повести 1638-1651 гг. можно датировать только время создания Слова («по благословению» Моисея) и соответственно время создания Украшенной редакции Повести в его составе.

Древнейший список Слова, содержащий Украшенную редакцию — ГИМ, Синодальное собр., № 850, л. 739-749, датируется серединой XVII в. ¹⁰, т.е. он весьма близок ко времени написания протографа редакции. Список был известен еще Ф. И. Буслаеву, изучался им, но никогда не издавался.

Рассмотрим специально, в сопоставлении с другими текстами Повести, одну из интересных ее редакций — Риторическую, анализ [194] которой позволяет увидеть особенности и других разновидностей текста.

Риторическую редакцию Повести представляет список Погод. 1350 ¹¹. Сопоставление Погод. 1350 с текстом Украшенной редакции в составе Слова, сохранившимся в Син. 850, и с текстом Краткой редакции в списке Q.XVII.35 позволяет выявить характер и направление этой переделки начального текста.

История Марфы и Марии предваряется в Погод. 1350 фразой выполняющей функции вступления: в ней обосновывается необходимость рассказа о судьбе сестер высшими целями прославления божества («Понеже... бог наш не восхоте благости своей в молчании бысть, но излиятися в ней)». Фраза эта синтаксически не согласована с последующим основным текстом, что может свидетельствовать о ее более позднем создании. Одновременно — с самого начала текста — героини в этом варианте Повести характеризуются как «поклонницы» «Троицы» и «вернии христиане». В основной текст повествования обильно введены риторические восклицания, комментирующие историю Марфы и Марии как один из эпизодов неудавшихся вечных «злых козней» дьявола (ср., например: «О злыя козни дияволи! Како от любви божии отврати, а вражду всеял!» и др.).

Сразу же отметим, что, несмотря на тяготение редактора этой обработки к риторическому стилю повествования, ни одно из риторических уподоблений вступления к Слову, ни сам книжный стиль повествования о Марфе и Марии (как это видно из дальнейшего сопоставления ряда фрагментов), ни, наконец, какие бы то ни было обороты заключающей Слово похвалы кресту не отразились в Погод. 1350. Создается впечатление, что редактор Погод. 1350 не был знаком со Словом и явлении, и пользовался кратким текстом повествования, без вступления и заключения ¹².

Сам текст повествования б Марфе и Марии в Погод. 1350 (если сравнить его с текстом Краткой редакции и центральной, «украшенной» Повестью в составе Слова о явлении) сильно переделан, он, видимо, показался редактору аморфным и недостаточно ясным. Не ограничиваясь простым распространением текста, редактор усилил и конструктивно выявил его главные темы. Так, тему разлуки [195] сестер, которая в Краткой редакции Повести и в повести Слова была кратко обоснована распрей мужей и их последующей враждой, редактор Погод. 1350 обосновал тремя препятствиями: неожиданно разрушившим девический: любовный союз сестер замужеством, дальним расстоянием («и бысть между ими разстояние не мало») и, наконец, враждой мужей («и бысть велика брань промеж их о местех»).

Кроме того, текст повествования о сестрах в Погод. 1350 тщательно литературно разработан. По сравнению с ним даже Повесть в составе Слова о явлении, ориентирующегося на книжный, торжественный стиль, кажется безыскусной и неукрашенной. Так, например, если текст Слова сообщает: «И тако поидоста сестра к сестре» (в Q.XVII.35 было так же кратко: «Яше помыслиша, тако и сотвориша. И поедоша во един день из домов своих»), то Погод. 1350 разрабатывает это сообщение: «По мале же времени повеле Марфа рабом своим изготовити кони, и себе колесницу, и возиша з запасом, и поеде в Рязанския пределы к зятю своему Логину. И тако повелением божиим и Мария поеде того же дни в Муром в зятю своему Иоанну, а не ведая друг про друга». Если в разновидности Q.XVII.35 благодарственная молитва сестер после их неожиданной встречи только подразумевается, внимание повествователя привлечено к теме радости сестер («и о сем радовахуся, еже даде им бог видетися на кончине века их»), а в Сип. 850, кроме этого, возникает и прямое, хотя и лаконичное, упоминание о молитве («порадовашася о бозе и благодариста того...»), то в Погод. 1350 этот краткий фрагмент превращается в особый эпизод совместного торжественного молитвословия, содержащего прямую речь героинь: «Потом же, размышляя о судьбах божиих, и глаголаша обе вкупе: ”О неизреченная премудрость спасителя нашего Христа! От неисчерпаемый глубины милосердия своего излия на нас, убогих, благодать свою! Како многие лета не слышахом друг про друга, а ныне видим над собою благодать божию!” И возрадовастася великою радостию о своем свидании».

Уже на материале этих двух фрагментов нетрудно заметить, что при переработке текста редактор Погод. 1350 преследовал цель выявить, сделать очевидной для читателя ту симметрию событий и поступков персонажей, которую он ощутил в исходном тексте Повести. В Погод. 1350 заметно усиливается тема совпадений; совпадения здесь не только происходят (в соответствии с основным сюжетом), но и специально отмечаются в тексте. Если в Слове только сообщается, что сестры поехали друг к другу (см. выше), то Погод. 1350 подчеркивает одновременность их отъезда: «И Мария поеде того же дни» (так в Q.XVII.35) ¹³, если в Слове сообщается о случайной [196] остановке обеих сестер около Мурома («И по божию изволению снидостася на пути близ града Мурома и сташа каяждо себе»; сходно читается текст в Q.XVII.35: «И сретостася на пути, и сташа станы особь, а не вкупе»), то Погод. 1350 подчеркивает, что остановка произошла на том же поле и в то же время («И едущи же Марфа путем, по некоем дни прилучитися стати на некоем пусте поле, покоя ради. И в то же время приеде и Мария на то же поле»).

Одного известия о том, что мужья сестер — Иоанн и Логин — умерли в один и тот же день и час (известие это было в Слове и в Q.XVII.35), редактору Погод. 1350 кажется недостаточно: сказав о единовременной смерти мужей в начале текста, затем он вновь возвращается к этой теме и разрабатывает диалог героинь: «И рече Мария Марфе: "Когда муж твой Иоан умре? ”И отвеща Марфа: "Оного лета и оного дни и часа муж мой умре”. Тако и Мария рече: ”Сестро моя милая, велие то чюдо показа бог над нами! От единаго дни и часа вдовство свое плачем с тобою: в то же время и мой муж Логгин умре!” ¹⁴.

Можно сказать, что редактором буквально овладела эта идея выявления симметрии и гармонии, идея единства, почти «близнечества» сестер: героини в Погод. 1350 не только видят общий сон, но — как бы дуэтом — произносят общую молитву («глаголаше обе вкупе») и спать ложатся на одной постели (ср. Слово: «И по вечери сей усноша на месте том»; близко и в Q.XVII.35: «Опочити начата на том месте»; Погод. 1350: «И скончавшу же ся тому дни, и бысть нощь. Они же, обе сестре, легше на единем одре спати...»).

Стремление редактора фиксировать внимание на единстве помыслов сестер и одинаковости их поступков, возможно, является причиной исключения им из рассуждения богатой сестры (в Погод. 1350 она старшая, Марфа, в Слове — младшая, Мария) желания поделиться своим богатством с сестрой и зятем (ср. в Слове: «И аще зять мой приятельствен ми явится, и яз от имения своего удоволю и, и он такоже, яко и муж мой, богат и славен будет, по своему достоинству», л. 742-742 об.; близко и в Q.XVII.35; в Погод. 1350 этого текста нет). Однако можно думать, что не только стремление к нивелировке специфических черт героинь руководило здесь редактором текста: по-видимому, ему показалась неуместной, слишком земной эта практическая забота героини, диссонирующая с тем миром идеальных понятий и чувств, в который он погружает читателя.

Эти же поиски гармонии в изображении ситуации Повести привели автора Погод. 1350 к мысли о необходимости полностью исключить мотив возможного воровства муромских жителей у старцев при описании погони за ними. В результате эпизод погони в Погод. 1350 кардинально перерабатывается, становясь самой яркой [197] приметой новой редакции. Согласно Слову (этот эпизод сохранился и в разных списках второго варианта — в Q.XVII.35, Увар. 425), «сродники» Марфы и Марии, собравшись вместе с другими жителями Мурома («не единородницы ею, но и от нарочитых града, боляр же и дворян»), по-хозяйски заботятся о возвращении богатого дара, предусматривая возможность кражи сокровища кем-нибудь из посланных в погоню горожан: «совет сотвориша: твердо, со тщанием и всякою быстростию послати на все страны по путем и малым стезям коегождо господина с чюжим рабом и раба с чюжим господином на взыскание старцев онех; да аще кии от них тех старцов со златом и с сребром обряшут, и ничтоже скрыто или утаено от них сотворят» (л. 745 об.). В Погод. 1350 осталось лаконичное сообщение, умалчивающее о возможности кражи самими горожанами: «И ропташа много, несмышлении, послаша раб своих по многим дорогам и малым стезям на взыскание тех старцев, возвратити к себе» ¹⁵. Совсем не упоминает Погод. 1350 и о попытке неких «юношей», из числа посланных на поиски старцев, ограбить святыню (ср. Слово: «И абие узреша нецыи юноши триех инок, несуще крест господень, в злате устроен, и ковчег в сребре сотворен. И вложи юношам тем в сердце искони ненавистный сатана восхитити от рук старъчих богодарованное сокровище сие. И уже коснутися хотяху...» (л. 745 об.); в Погод. 1350 этого текста нет). Таким образом, из трех препятствий, возникших на пути веры сестер, согласно архетипному тексту повести (ср. Q.XVII. 35 и Слово: «сродники» только наполовину поверили словам ангела, муромские жители подозревали друг друга в возможности кражи, наконец, «юноши» уже протянули руку и были готовы ограбить святыню), редактор Погод. 1350 оставил только, одно — ропот и неверие «сродников» — и отбросил два других как чрезмерно конкретные и реальные обстоятельства действительности XVII в., утяжеляющие основную конструкцию текста.

Эти сокращения в Погод. 1350, несомненно, являются результатом сознательной переработки текста. Однако редактору Погод. 1350 нельзя отказать в умении четко «читать» сюжет: отсутствие обоих этих эпизодов, развивающих тему кражи сокровища, обедняя конкретно-историческое и психологическое содержание Повести, ничего не меняет в выявлении главной идеи текста («неисповедимости судеб божиих» и необходимости слепой веры), заключенной в основной линии сюжета, которая была в Погод. 1350 полностью сохранена ¹⁶. [198]

Одновременно с сокращением текста редактор Погод. 1350 и распространял его, если это способствовало более яркому выражению основных идей. Так, например, разрабатывая идеальный облик героинь, Погод. 1350 вводит новые детали в описание слуг сестер, изображая их особые доверительные отношения с госпожами. Выполняя повеление Марии, раб спешит сделать его быстро и хорошо («тече скоро к госпоже своей Марии и поведа все поряду слышанное»). Присутствуя при сцене узнавания сестер, слуги сами плачут и молят Марфу и Марию о прекращении «зельного плача» («Раби же их и рабыни, видя такое их познание и неутолимый плачь, приступиша к ним со многими слезами, и молиша их, дабы престали от зельного своего плача»). Госпожи отвечают им заботой и, согласно заветам Домостроя, кормят их после своей радостной трапезы («И тако веселяся, и радуяся, пивши и ядши, потом и раб своих насыщая довольно» ¹⁷, в Слове и в Q.XVII.35 этот момент кормления слуг отсутствует).

Стремлению редактора к выявлению симметрии и гармонии при воссоздании сюжетной ситуации Повести соответствует и усиленная этикетность его повествования: старцы, которых встречают сестры, — «достолепные», раб отвечает госпоже «все поряду», встреча сестер и узнавание друг друга завершается присущим агиографическому канону «неутолимым плачем» и «безмолвным рыданием» («и хапився друг со другом, и нападе на выи свои, и пролия слезы, аки реку, и безмолвное рыдание творя»).

Одновременно редактор Погод. 1350 усиливает эмоциональность описания, чрезмерностью своих определений напоминая о стиле Русского Хронографа и Макарьевской школы житий: «великая радость», «великая печаль», «великое горе», «великий ужас», «великое чудо», «зельный, неутолимый плач» — характерные обороты Погод. 1350.

Таким образом, редактор Погод. 1350 оказался тем самым искусным и сведущим агиографом, о котором как об идеале думал автор Слова, приступая к написанию своего сочинения и сокрушаясь о собственной недостаточной подготовленности к литературному труду.

Переработка текста Повести в Риторической редакции выполнена, как можно было увидеть, в высшей степени профессионально. Редактор умело домысливает, по сравнению с исходным текстом [199] Повести, основа которого лучше сохранилась в двух других разновидностях текста — во втором варианте Повести (Q.XVII.35, Увар. 425 и др.) и в центральной повествовательной части Слова, поступки, беседы и прямую речь героев. Редактор Погод. 1350, несомненно, искушен в композиции текста и четко выявляет «узлы» «несущих конструкций», отсекая все лишнее, бытовое, не работающее на основную идею — идею «чуда», «неисповедимости божиих судеб». Несмотря на очевидную этикетность и «построенность» повествования, редактору Сказания в Погод. 1350 нельзя отказать в литературном умении придавать тексту повышенную эмоциональность. «Сестро моя милая!» — живая, лирическая интонация слышится в обращении Марии к Марфе. Выразительнее, чем в Слове, звучит в Погод. 1350 брань «сродников»: «Безумнии есте жены! Обретосте толику казну и погубисте ю! Како неведомым и незнаемым отдаете толико злата и сребра?! Или зде во граде мастеров нет, кому крест господень построити?» (ср. Слово: «То како сицево сокровище, паче же божие дарование, с небрежением отдаста, а не весте кому! Или не чаясте зде обрести златаря, в сем велицем и многонародном граде, на устроения божия делеси? (л. 745)).

Бесхитростно и затянуто, с наивными повторениями вопросов и ответов строил автор «Слова» сцену узнавания сестер, которое происходило в его тексте «симметрично» и синхронно: «И тако сошедшеся и поклоньшемася друга ко друзей, в лицах же своих не познастася, яко беша... сестре. И восхотевшема вопроситися има между себе о отечестве и сродстве своем. И рече большая сестра к Марии: "Госпоже моя! Кто ты и откуду еси? ”И отвещавши Мария к сестре своей Марфе: "Аз е многогрешная, имя ми есть Мария, еду к сестре своей Марфе”. Сице же вопроси и Мария Марфы: "И ты, госпоже моя, кто и откуду еси, и что ти есть имя? ”И отвеща Марфа к Марии: Аз же многогрешная Марфа, еду к сестре своей Марии”. И тако познастася о отечествии, яко сестры беста, также и о смерти мужу своею известистася. Тогда начаша сии между себе лобзанием любезным целоватися...» (л. 742 об. — 743).

Редактор Сказания в Погод. 1350 значительно переработал этот эпизод., драматизировал повествование, сделал его экспрессивным. Первым узнает имя вдовы «раб», посланный Марией и случайно оказавшийся на стоянке. «Мария же, познав, что единородная сестра ея Марфа, пометав все, течаше скоро к Марфе со многим плачем. Марфа же с великим ужасом и со слезами иде на встретение ея и рече: Устрашила еси мя, сестро! Кто еси ты? С плачем идешь ко мне, аз познати тебя не могу!” Она же едва, промолви от зельной своей печали, и рече: ”Аз с Рязани убогая вдова, сестра твоя Мария, бреду к тебе, да плачю своего вдовства!” И зря друг на друга много, и не може по образу познати едина едину, токмо по отчеству и по именом...»

Драматическая разработанность этой сцены, ее неэтикетность, точность характеристики в описании действий героинь и их чувств. поразительны: Мария с плачем, бросив все («пометав все»), бежит к Марфе; испуганная Марфа идет навстречу «с великим ужасом и [200] со слезами»: «Устрашила еси мя, сестро! Кто еси ты!» Мария не может говорить с ней от рыданий («едва промолви...»). Завершающая фраза-ключ к сердцу читателя: «И зря друг на друга много, и не може по образу познати едина едину, токмо по отчеству и по именом...» История Марфы и Марии предстает в этом описании как драма двух людей, потерявшихся в жестоком реальном мире и только «божиим изволением», случаем и, добавим, памятью своего сердца нашедших друг друга.

Тип повествования, избранный создателем Погод. 1350, отнюдь не является уникальным для своего времени: книжники XVII в. широко использовали для построения повествовательных текстов принцип симметрии и специальной («вторичной») драматизации текста ¹⁸. Использованием обоих этих принципов отмечены в большей или меньшей степени многие назидательные повести XVII в., тяготеющие к агиографической традиции (так же, например, разрабатывается сюжет в Повести о Соломонии бесноватой и в Повести об ангеле, ослушавшемся бога), и новые дидактические редакции старых литературных памятников (на примере переделок XVII в. ранней «Повести о старце, просившем царскую дочь себе в жены» удалось показать, как используется принцип симметрии в сюжетной конструкции повести, возникшей на древней легендарной основе) ¹⁹. Таким образом, текст Риторической редакции Повести, сохранившейся в Погод. 1350, входит в определенный ряд литературных памятников XVII в., созданных в профессиональной литературной среде, состоящей, по-видимому, из лиц духовного звания — деятелей низовой массовой культуры, использовавших принципы риторики для организации повествовательных текстов. Последовательное использование, казалось бы, несоединимых вместе принципов симметрии и экспрессивной живописности делает произведения такого типа весьма близкими — в формальном отношении — к художественным принципам барочной прозы, что обнаруживает, в свою очередь, подготовленность массы русских книжников к восприятию идей церковного барокко.

Еще один тип переработки сходного текста произведения, демонстрирующий реализацию других возможностей повествования в XVII в., представляет Краткая редакция Повести о Марфе и Марии, также известная в списках XVII в. (Q.XVII.35, Увар. 425 и др.).

Ее архетип, по-видимому, восходит к тому же тексту, что и Погод. 1350 ²⁰: в нем также нет предисловия, послесловия — похвалы кресту и всех авторских ремарок. Однако направление этой переработки иное. Специфической особенностью Краткой редакции является объяснение реальной основы видения сестер: от волнения они не могли спать и не могли бодрствовать («и не спаху совершенне, [201] ниже бдети можаху»). В мгновенном сне-забытьи и происходит явление ангела с дарами, причем автор разделяет сны сестер: Марфа видит сон только про золото, а Мария — про серебро.

Стремление редактора к «реалистическому» методу описания чудесных событий проявляется и в конце этого варианта текста: преступление (кража) юношами не совершилось, потому что их настойчивые «прикасания» к старцам («И начали младыя юноша к ним прикасатися...») были прерваны боярами, увидевшими их («И узреше се бояре и велможи, запретиша юношам...»).

Третья разновидность текста — Украшенная редакция, связанная, по-видимому, сильнее всего с архетипом Повести, нуждается в специальном исследовании и введении в научный оборот как материал весьма существенный не только для истории текста, но и для решения проблем жанровой трансформации в литературе «переходного периода».

Подробно пересказывая в свое время текст Повести, Ф. И. Буслаев соединил вместе фрагменты двух разных редакций произведения: предисловие к Повести по списку Син. 850 и текст ее просторечной версии, существующей в рукописях самостоятельно, без предисловия (по списку Увар. 425). М. О. Скрипиль, в свою очередь, издал только центральную часть Слова о явлении — его повествовательный фрагмент (по списку Погод. 1582), никак не оговорив наличия в этом тексте обширного предисловия автора. Кроме того, ни тот, ни другой исследователь не указал на существование в Списках (Син. 850 и Погод. 1582) заключительной части текста — похвалы Унженскому кресту. В новейшем исследовании Т. А. Брун, принимающей текст Син. 850 за основной текст древнейшей («Моисеевой») редакции Повести, также нет никаких сообщений о составе произведения, в которое входит изучаемый ею текст.

Все это делает насущным, необходимым издание третьей разновидности текста Повести — Слова об Унженском кресте по его древнейшему списку Син. 850. Ниже публикуется текст списка с разночтениями по списку XVII в. Псковского краеведческого музея № 128/49 (далее — Пм 128/49).

Списано Но благословению Моисея, архиепископа рязанскаго и муромскаго. Благослови, отче.

Понеже убо мнози слышавше, нецыи же ведуще и зряще о чюдотворивом кресте господни, иже из древних лет и до днесь пребывает во области града Мурома, много содевая преславная чюдеса и исцеления, сего ради мнози от них, воспалившеся желанием и верою влекоми, ищут уведсти, откуду и како обретеся сей безъценный бисер, и вопрашаху [202] самех служителей того чтодотворного креста. Они же о сем «Ничто же известно, рекоша, зане убо многим летом претекшим, аще же и многаго ради иноплеменных нашествия на страну ону, паки же и частого ради варварскаго ¹¹ разпленения древняя изгибоша списания, в кия лета и при коих содержателех быша сия, но токмо на малей хара/л.  739 об./тийце просторечием, якоже поселяне, написано, держаху памяти ради».

Сице убо от многих лиц о том бываху иереом тем истязания на многа времена. И тако тии служителие стуживше зазреша себе о сем, абие припадают ко архиерею града своего, просяще молитвы от него и благословения, изыскати на дело сие, еже и бысть, да негли како обрящут мужа, могуща повесть сию о чюдотворном кресте господне благохитростне преписати, аки некую златотканную пленицу словесне украсити, елико возможно, богу ему поспешествующу. И тако убо не вем, что ради сим изволися оставили мнозех премудрейших на дело сие и достойнейших, якоже негде речеся: «Оставльше источников, к суху потоку приидоша» и «оставльше главу, к ногам беседовали изволища». Сице убо понуждают мое недостоиньство, не ведуща ни десна, ни шуя, но токмо греху присно прилежаща, еще /л.740/ же и мирскими всячески суетами оплетшася, груба суща, и витийския беседы ничтоже сведуща. Мне убо, грешному, исперва много отрицающуся толикия дерзости — делу сему прикоснутися, понеже убо выше силы и сана моего, еще же и за немощь и недостаточество ума моего.

Сии же многорачителне не прислушати ми ся прилежаху, и честнаго креста оного самого силу в помощь на се были ми предглаголаху. Аз же, окаянный, от обою содержим бех: страхом и радостию, понеже бо страх за недостоиньство претит ми глаголали, радость же и любы — влечет ми вещали. Но обаче возложив надежду на бога, рекшаго: «Простите — и приимите, толцыте — и отверзется вам»; всяк бо — рече — просяи — приимет, и ищаи — обретает. И паки рек, яко «Не можете без мене творили ничесо же». И тако убо к сему со воздыханием припадая, рекох сице: «Милосерд буди ми, владыко, и прости мою /л. 740 об./ дерзость, о них же хощу глаголали, недостойны устне имый и мысль непотребну!» Рекох от сердца: «Ты убо, наставниче премудрости и смыслудавче, немудрым наказателю и нищим защитителю! Утверди и вразуми сердце мое, владыко! Ты даждь ми слово во отверзение уст моих, иже отчее единородное слово, и содействуй ми силою креста твоего, якоже некогда немому повеле глаголали, и глухому слышали!» И тако прострох греходельную ми руку, и яхся на дело сие, о нем же [203] нам слово, но убо непщую, аще и слово, небытию покрывшу того славу, иже от лет прием помощ — якоже прежде рех — к неведению, препущаще недобре, и многия ползы отщетеваше ны. Аще убо маргаритом, от своих скал непроизводимом, кому тех доброта познавается? И злату, во своих флевах лежащу, киим очесем того блистания будет?

Тако и мы, изряднее ныне от глубины забвения и мол/л. 741/чания воеторгъшеся, мало нечто, о явлении чюдотворивого того креста хощем побеседовати, елико возможно есть. А о летех и временех, якоже преди рекох, да не зазрит ваша святыни, не обретшу ми, но едино се, иже суть ни от человек, ни человеки, но самем тем, изволившем распятися спасения ради человеческаго, послася сице.

Беша убо в прежняя времена две девы, сестре суще. дщери некоего мужа благочестива, от дворянски роду; имя единой — Марфа и имя второй — Мария. По времени же возраста ею даны быша на брак благоверным мужем от пресловущих градов, еже есть Рязани и Мурома; Марфе убо мужу некоему от честна рода, резанъские земли, именем Иоанну, но зело небогату; Мария же мужу от племени нарочита, земли муромъския, именем Логгину, богатъством же преизъобилующе, аще и не зело ее /л. 741 об./лика суща рода. О отечествии же имян ею и прослутия роду не поведано ми бысть.

Таже и по некоем времени Иоанну и Логгину случися има снитися к сродникам жену своею. Егда же приспе время ¹² вечери быти, бысть же между имя распря о седении места: Иоанну убо хотящу первоседения честнаго ради отечествия своего, такоже и Логгину желающу богатьства ради своего.

И таковаго ради начинания и гордости своея вина бысть разлучитися има от себе, не помянуша бо реченнаго господем: «Егда зван будеши ким на брак или на вечерю, шед, не сяди на преднем месте», и прочая. И паки: «Иже хотяи в вас болий быти, да будет последний», и прочая. И апостолу глаголющу: «Иже высоко в человецех — мерзость есть пред богом». И за сию убо вину не токмо сии едини разлучистася друг от друга, /л. 742/ но и женама своима между себе до смерти своея изволиша, ни писании ссылатися.

По неколицех ¹³ же днех, летех, яко же последи рекоша, случися божии судом преставитися Иоанну и Логгину во един день и во един час. Женама убо ею, Марфе не сведомо бысть про Логгинову смерть, Марии же — про Иоаннову смерть. Тогда же убо по лишении мужу своею въстужившемася има, сестра по сестре. И рече большая сестра Марфа к себе сице: «Шед, посещу аз зятя своего Логгина [204] и поклонюся ему, и сестру свою да вижду. И аще будет зять мой призрит на мое смирение, аз же потщуся в дому его и пребывати. Аще ли презрит, аз же, токмо с сестрою си созревся и прощения получивши, во своя возъвращуся». Такоже и меншая сестра Мария рече в себе: «Иду к зятю Иоанну, поклонившися ему и с сестрою ся узрю. И аще зять мой /л. 742 об./ приятельствен ми явится, и аз от имения своего удоволю и, и он такоже, яко и муж мой богат и славен будет по своему достоиньству».

И тако поидоста сестра к сестре, и по божию изволению снидостася на пути близ града Мурома, и сташа каяждо себе. Тогда посла меньшая сестра слугу своего известно испытати, кто есть ста ту. «Егда ли будет кая, рече, жена, и мы вкупе снидемся. Аще ли же будет мужеск пол, и мы вдале отьидем». И шед слуга ея и вопроси тех: «Кто сим путем грядет?» И отвещаша ему: «Идет вдова к сестре своей». И, пришед, слуга возвести сия госпоже своей. И госпожа его рече: «Добре убо нама снитися вкупе!»

И тако сошедшеся и поклонынемася друга ко друзей, в лицах же своих не познастася, яко беша сестре. И восхотевшема вопроси/л. 743/тися има между себе о отечсствии ¹⁴ и сродстве своем. И рече большая сестра к Марии: «Госпоже моя! Кто ты и откуду еси?» И отвещавши Мария к сестре своей Марфе: «Аз многогрешная, имя ми есть Мария, еду к сестре своей Марфе». Сице же вопроси и Мария Марфы: «И ты, госпоже моя, кто и откуду еси, и что ти есть имя?» И отвеща Марфа к Марии: «Аз же многогрешная Марфа, еду к сестре своей Марии». И тако познастася о отечестве ¹⁵, яко сестры беста ¹⁶, таже и о смерти мужу своею известистася. Тогда начата сии между себе лобзанием любезным целоватися, якоже обычай им бе, и плакатися о мужу своего, занеже жиста не в совете между себя по смерть свою, ни съезъждахуся, еще же и писанием не изволиша ссылатися. И елико убо по мужу своею плачющася, су/л. 743об./губейши сего ради себе за многовременное между себе незрение и безсоветие. И едва мало от плача преставше, порадовашася о бозе и благодариста того, яко не лиши ею спребывания на кончине века ею. И ту представити повелеста себе трапезу, и ядше, и пиша в славу божию веселистаея. И по вечери сей усопоша на месте том.

И в тонце сне явися има ангел господень, глаголя Марфе и Марин, коейждо особъна имя: «Господь посла тебе злато по вере твоей к нему», такожде и другой — «сребро». Злато же убо даде Марфе, сребро же — Марии. И повеле в злате крест господень устроити, в сребре же — ковчег кресту сковати. Вдати же оно повеле има, иже заутра прежде [205] идущим человеком путем сим. Слышаста же сия, аки на яве мнящемася, вземше и ввивши каяждо злато и сребро в зарукавие себе. И егда же има возъбнувшима от сна, исповеда Марфа /л. 744/ сестре си Марии виденное. Такожде и Мария Марфе возвести от ангела явльшееся има вкупе единако. Тогда восхотеста си уверити видение, аще истинна суть, и абие обретоста в зарукавий си: Марфа убо злато, Мария же сребро. И возрадовастеся о предивном том видении, паче же — божии даровании, и слезы от радости испустивше, богу благодать воздающе, и нечастеся о сем, како бы има поведенное от бога сотворити.

Во утрии же день узреста грядущих мимо путем тем триех мужей во образе инок и возвасте к себе сих и возвестисте им вся о себе бывшая, еже от ангела има во сне видение и како приясте от него во сне злато, соделати крест господень, сребро же — сотворити кресту ковчег, отдати же сия во устроение человеком, заутра же первошествующим путем сим. Слышавше же чаемии иноды от нею /л. 744 об./ глаголы сия и рекоша к нима: «Не скорбите о сем, мы сего ради дела к ваю приидохом!» Тогда Марфа и Мария отдаете старцем тем в злате слити крест господень, в сребре же — кресту ковчег сотворити ¹⁷. И тако мнимии иноды, вземше от рук сестру злато и сребро, отьидоша от очию их. Сестрома же, Марфе и Марии, дошедшема града Мурома и ту обитаста в дому си.

Слышавше же ближницы и сродственицы пришествие ею, сошедъшеся к нима, начата о преже бывших има и мужию их сетовати и скорбети, еще же и самема плачющемася за безъсоветное и несогласное между себе житие, паче же вдовъства и сиротъства. Таже возвестиста о себе сродником своим, како подвигшемася коейждо от себе в путь к сестре си, не согласившимася, ниже сославшимася, и како сретостеся на пути, идеже и преславное оно видение от ангела /л. 745/ видеша во сне, дающа има злато сотворити крест господень, сребро же — устроити ковчег кресту, и заутра — преждешествующим человеком, еже и отдаша им на пути, и все поряду, еже прежде написася. Слышавше же сия ужики ею, вознегодоваша и реша к нима: «То како сицево сокровище, паче же божие дарование, с небрежением отдаста, а не весте кому! Или не чаясте зде обрести златаря, в сем велицем и многонародном граде Муроме ¹⁸, на устроения божия делеси!» Сиде истязующе ею, онема же отвещавшема к ним: «Иже явивыйся и давый нама злато и сребро, им же повеле отдати и сотворити дело божие, отдахом».

Тогда же собравшеся к нима не единородницы ¹⁹ ею, но и от нарочитых града, боляр же и дворян, вопросиша о месте [206] том, идеже явися чюдное то видение и злато и сребро обретеся има, да идут тамо. Таже собравшеся множество людей и совещавшеся /л. 745 об./ убо тамо ити, поемше же с собою Марфу и Марию, и приидоша на место оно. И совет сотвориша твердо, со тщанием и всякою быстростию послати на все страны по путем и малым стезям коегождо господина с чюжим рабом и раба с чюжим господином на взыскание старцов онех; да аще кии от них тех старцов со златом и с сребром обрящут, и ничто же скрыто или утаено от сих сотворят.

Сице убо им урядившим и уже хотящим въскоре тещи на взыскание инок тех, и абие узреша нецыи юноши триех инок, несуще крест господень, в злате устроен, и ковчег, в сребре сотворен. И вложи юношам тем в сердьце искони ненавистный сатана восхитити от рук старъчих богодарованное сокровище сие. И уже окаяннии коснутися хотяху, старцы же рекоша им: «Человецы, от идите, отнуду же приидосте!». /л. 746/

Тогда же в той час узревше со онема сестрами Марфою и Мариею муромъстии градожителие триех старцов, грядущих и несущих крест господень, и возбраниша неистовству отрок онех, сами же устремишася на сретение честнаго креста, несомаго от старцов, да с честию велиою приимут его.

Мнимии же старцы дошедше к сестрама и рекоша: «Марфо и Мария! Иже убо в видение [так!] от ангела данное вама злато и сребро, еже вдасте нам во устроение креста господня и ковчега ему, се по вере ваю, паче же повелением божиим в том злате сей животворящий крест господень сотворен, в сребре же ковчег кресту соделан. Приимета си на спасение и на благоденъствие, миру же всему на исцеление недугом и разрешение страстей и на прогнание бесом».

Та же сродницы тою и вси пришедъшии с нима на взыскание тех инок вопро/л. 746 об./сиша их: «Где убо, отцы святии, бысте и откуду приидосте семо?» Мнимии же иноцы рекоша: «Во Цареграде быхом». И паки вопросиша их: «Господне ²⁰, колико время идосте от Царьствующаго града, еже есть ис Константинополя?» Сим же рекшим: «Се убо третий есть час, отнележе изыдохом». Слышавше же сия, удивишася вси, тогда сущии ту, и начаша молити их, да причастятца брашну от трапезы их. Отвещаша же им непшуемии старцы: «Несмы бо ядущии, ниже пиющии, но убо вам благоволи бог в славу свою питатися от сих». И, се рекша, невидими быша от них. Тогда убо познавше Марфа и Мария с сродники своими и со градоначалники, яко тии, от бога послании суть во образе инок, ангели бяху. И воздаша хвалу богу, творящему дивнаа и преславная чюдеса.

По сих же убо восхотевшемася сестрама Марфе и Марии совет сотвори/л. 747./ти и совопроситися со ужиками и з сродники [207] своими о сем, да где убо има, поставив той свитый животворящий крест господень, молитися: в дому ли си, или где в церкове господне. И бысть има видение от чюдотворнаго креста господня во сне, глаголя: «Поставите мя во святилище божии, в церкви архистратига Михаила, честнаго его собора, на погосте, иже есть вмале отстоящь от пути места сего, яко с поприще едино». Марфа же и Мария возрадовастеся о видении, яко не презре господь желания ею. Тогда же дошедше со тщанием церкви тоя и поставиша той святый и животворящий крест господень в предиреченней церкви архистратига Михаила и прочих небесных сил бесплотных честнаго их собора, иже бе во уезде града Мурома, яко двадесяти и пяти поприщ града не достигши, пребывания имея во Уньжеском стану на /л. 747 об./ реке Уньже, идеже подает благодатию христовою бесчисленая чюдеса и исцеления приходящим к нему с верою.

По сих же убо оныя благочестивыя две жене, Марфа и Мария, начасте к чюдотворному оному цельбоносному кресту притичюще. И не сии едини убо, но и всего града Мурома всенародное множество с велиею верою прибегая; паче же различными болезньми одержимии прикасахуся, вскоре исцеления приемлюще, благодаряще бога, в домы своя отхождаху.

Прохождаху же повсюду слава о нем, любит бо таковая всих з дерзостию протицати и скорее крылатых обноситися, еже и до Царьствующаго града Москвы самодержцем в слухи внидоша, и сердца тех к честному оному кресту верою воспалистаея, и, з желанием приемлюще сего, целоваху. Сего ради обыкоша и служители тоя церкви даже и доднесь /л. 748/ по вся лета приносити того в Царьствующий град Москву к державным и в благочестии сияющим царем и святителем и всему православному християньству на освящение душам, и на отгнание страстей, и на исцеление телесем от различных недуг.

Тем же, братия, возрадуемся о явлении креста господня.
Днесь владычень крест от небесных вестник приносится,
Днесь бо крест нерукотворенный, но богом соделанный, человеком даровася.
Сего приятию мы, радующеся, празъднуем,
Сего обретения мы, веселящеся, торжествуем.
Днесь бо паче солнца многоразличными чюдесы
        в Муромстем граде осия,
        и всю Русскую землю просвети.
Днесь святая церкви, аки гривною,
        златым крестом господним украшается,
людие же, с верою и любовию сего целующе,
        душами и телесы вку/л. 748 об./пе освящаются.
Како убо мы, убозии, исполнении греха суще, возможем [208] по достоинъству
кресту господню похвалу принести или похвалити,
но токмо с верою и сердечною любовию вопити;
О великим креста силы,
коликих благ снодобихомъся,
яко от толикия мерзости и тмы заблуждения
род человеческий призва,
и от смерти на живот возведе,
и от тля на нетление приведе!
Не к тому бо очи мысленнии неведения мраком покрываются,
но — креста ради — светом разумным просвещаются»
Сия — креста ради — исправления, сия нам — креста ради — дарования.
Кое ли исцеление — не креста ради — содеяся?
Креста бо ради — благочествовати навыкохом
и благодать духа святаго прияти сподобихомся.
Что убо креста честнейши?
Что же ли сего душам полезнейши?
Да /л. 749/ убо не ²¹ постыдимся, крест господень именующе,
но венцем дерзновением той исповедающе,
им же и звани быхом во спасение и в вечную жизнь,
ея же буди получити всем нам о Христе Исусе, господе
нашем, ему же слава со отцем и с пресвятым благим и
животворящим духом
ныне и присно и во веки веком. Аминь.

Комментарии

1. О необходимости изучения повести см.: Демкова Н. С., Дмитриева Р. П., Салмина М. А. Основные пробелы в текстологическом изучении древнерусских оригинальных повестей. — ТОДРЛ, М. — Л., 1964, т. 20, с. 155. См. также новейшую работу, посвященную изучению повести: Бруи Т. А. К вопросу о возникновении Сказания об Унженском кресте (Повести о Марфе и Марии). — В кн.: Источниковедение литературы Древней Руси. Л., 1980, с. 216-226 (далее страницы указываются в тексте статьи).

2. Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. — М. — Л., 1970, с, 104-106.

3. Памятники старинной русской литературы, издаваемые Г. Кушелевым-Безбородко, вып. 1. — Спб., 1860, с. 55-57.

4. Там же, с. 58-59.

5. Характеристику вариантов см.: Истоки русской беллетристики. — Л., 1970, с. 513-519. Новое рассмотрение списков Повести, предпринятое для данной публикации, в основном подтверждает характеристику 1970 г. за одним исключением: текст, изданный М. О. Скрипилем (Русская повесть XVII в. — Л., 1954, с. 48-53) по списку XVII в. ГПБ, собр. Погодина, № 1582, рассматривался нами ошибочно как список второго варианта. Обращение непосредственно к рукописи обнаружило, что стилистические особенности списка (при всей близости его содержания к текстам второго варианта) объясняются включением Повести о Марфе и Марии в состав торжественного Слова в похвалу Унженскому кресту (это не было оговорено издателем) и что этот текст следует рассматривать как третью разновидность Повести (о ней см. далее).

6. О роли симметрии и оппозиции в сюжете, выражающих основную концепцию текста Повести, см.: Истоки русской беллетристики, с. 513-519; см. также: Брун Т. А. К вопросу о возникновении Сказания об Унженском кресте, с. 217-220.

7. Ф. И. Буслаеву были известны два списка этого текста: в составе Муромского житийиика XVII в. (в его собственном собрании, местонахождение сейчас неизвестно) и древнейший список повести середины XVII в. в рукописи ГИМ, Синодальное собр., № 850 (Буслаев Ф. И. Муромское сказание о Марфе и Марии... — В кн.: Летописи русской литературы и древности, издаваемые Н. С. Тихонравовым, кн. 5. М., 1859-1860, с. 56-62).

8. Название текста «Словом о явлении» сохранилось в древнейшем списке Син. 850 («Слово о явлении чудотворного креста господня, иже есть в Муромском уезде...»). Основная группа списков этой редакции содержит небольшие лексические отличия от Син. 850 (к ней относится и Погод. 1582, частично изданный М. О. Скрипилем); текст последовательно называется в них «Сказанием», всюду сохранено упоминание о «списании» текста по благословению епископа Моисея.

9. Моисей был архиепископом Рязани и Мурома с 10 января 1638 г. по 15 февраля 1651 г. (Строев П. Списки иерархов и настоятелей монастырей российской церкви. — Спб., 1877, стлб. 415).

10. Список находится в составе большого сборника (1091 л.) разнообразного содержания в 1°, писанного несколькими полууставными почерками; филиграни сборника датируются 1646-1654 гг. В составе сборника — летописные заметки о смерти царевича Ивана Ивановича, Ивана Грозного, Федора Иоанновича, повести о Довмонте, родстве литовских князей, Меркурии Смоленском, Толковые азбуки, «Чудо» исцеления Евдокии Кузнецовой «от веси Воднокурии, с Двины» (около 1633 г.), выписки из переводов с латинского об «орловом камне» и др. Слово об Унженском кресте сопровождается здесь Словом на принесение ризы Христовой (л. 750-759). Описание сборника см.: Протасьева Т. Н. Описание рукописей Синодального сборания, ч. 2. — М., 1981, с. 90-92 (№ 974).

11. Список находится в сборнике русских и византийских житий и патериковых повестей, 4°, написанном в Москве в конце XVII — первой четверти XVIII в., содержит писцовые записи 1678 (л. 11 об.: «Сия тетрадь Федора Гаврилова, сына Малгина, писана на Москве лета 7186-го, августа в 2 день, а писал своею рукою»), 1680 (л. 74 об.) 1718 (л. 282) и 1720 гг. (л. 370 об.). Филигрань тетради со «Сказанием» (л. 89 об. — 96 об.) — герб «Рожок», литеры «АМ» типа — Хивуд, № 2726, датируется 1678 г. Искренне благодарю Е. М. Шварц за помощь в датировке филиграни. Текст далее цитируется по рукописи.

12. Отметим, однако, что связь между Риторической редакцией и текстом повести, входящей в состав «Слова», все-таки существует, ряд чтений Погод. 1350 совпадает с Син. 850: только в этих текстах идет речь о «гордыне» («гордости» мужей и о том, что умерли они в один день «божиим судом», совпадает формула, указывающая на место установки креста («в Муромском уезде, в Унженском стану, на реке Унже...»). Вопрос о характере этой связи — дело специального исследования.

13. Отметим, что в Q.XVII.35 смысл фразы многозначен: «во един день» может обозначать и не обязательно в один и тот же день, но и «в один из дней», т.е. «некогда». Следует отметить неточность в указанной статье Т. А. Брун: автор пишет, анализируя текст Слова (она называет его «Сказанием»), об «одновременном отъезде сестер» (с. 217-218), но в Син. 850 (именно этот текст использует Т. А. Брун при анализе) нет известия об одновременности отъезда (как и в других списках этой редакции); известие это читается в Погод. 1350 и Q.XVII.35.

14. Отсутствие конкретных данных в ответах сестер — свидетельство того, что автор фиксирует внимание читателей только на самом факте совпадения судеб, его совершенно не интересует фактическое (историческое или псевдоисторическое) содержание известий.

15. При сопоставлении этого фрагмента по трем разновидностям текста (Син. 850, Погод. 1350, Q.XVII.35) может возникнуть впечатление, что Погод. 1350 в большей степени связан с Син. 850, чем с Q.XVII.35, так как в Q.XVII.35 нет упоминания о «многих дорогах» и «малых стезях» (Q.XVII.35: «восхотеша ехати — в разные пути»). Однако это умалчивание — индивидуальная особенность списка Q.XVII.35. а не разновидности текста в целом, так как в родственном Q.XVII.35 списке Увар. 425 это упоминание сохранилось, причем, по-видимому, в форме более близкой к архетипу: «И урядиша, идеже кому ехати не точию по болшим путем, но и по малым столицам».

16. Сюжетообразующую функцию в композиции Повести имеют только две основные оппозиции: любви сестер противопоставляется вражда их мужей, вере сестер — неверие «сродников».

17. В этом фрагменте очевидна ориентация текста Погод. 1350 на предписания Домостроя: «Домострой предписывает господам... когда пир отойдет, по добру, всех служек, поваров и хлебников, которые бережно стряпали, прохладить, и накормить, и напоить» (см.: Буслаев Ф. И. Русская поэзия XVII века, — В кн.: Исторические очерки русской народной словесности и искусства, т. 1. Спб., 1861, с. 476). Детализируя скупое описание начального текста в соответствии с нормами Домостроя, создатель Погод. 1350 видит в нем идеальный ориентир поведения героинь, существующий ужо и в исходной ситуации Повести: запрещение мужей видеться сестрам и даже переписываться полностью находится в русло запретов Домостроя, который описывает «добрую жену» следующим образом: «Всякой день спрашивается она у мужа и с ним советуется о всяком обиходе, в гости ходит, и к себе зовет, и ссылается, с кем велит муж» (Там же, с. 475).

18. См.: Демкова Н. С. Принципы сюжетной организации текста в повествовательной литературе XVII в. — В кн.: Вопросы сюжета и композиции. Межвузовский сборник. Горький, 1984, с. 33-41.

19. Там же.

20. Как и Погод. 1350, список Q.XVII.35 сохранил упоминание о том, что сестры поехали из своих домов «в един день» (в Синод. 850 и Погод. 1582 этого сообщения нет), и др.

21. в Списке Пм 128/49 татарскаго;

22. испр. на поле ркп. год;

23. испр. на поле ркп., было неколих;

24. испр на поле рт., било отечестве;

25. испр. на поле ркп., было отечествии;

26. испр. на поле ркп., было беша;

27. на поле ркп. устроити;

28. вставлено по списку Пм 128149, в ркп. нет,

29. списке Пм 128/49: едины сродницы;

30. испр., в ркп. господине (под титлом);

31. испр. по списку Псковского музея № 128/49, в ркп нет.

Текст воспроизведен по изданию: Повесть о Марфе и Марии (Сказание об Унженском кресте) и ее переделки в XVII в. // Источники по истории русского общественного сознания периода феодализма. Новосибирск. Наука. 1986