«Житие» протопопа Аввакума по Барсовскому списку

(№ 983.1)

/л. 13/ Службу я певал по уставу единогласно на старине ¹, за то мене боярин Иван Родивонов бил и у руки моей отгриз перст, а в дороге, наехав на меня, дважды из двух пищалей стрелял, ино ни едина, бог запретил, не выстрелила, и двор от меня отнял, и всего ограбил. Так я пошол к Москве к духовнику государеву Стефану, протопопу да к Неронову Ивану — они оба обо мне государю известили. С тех пор государь знать меня стал.

Опят[ь] меня /л. 13 об./ они з грамотою на старину отпустили.

Вторая на меня буря была. Пришли в село мое скоморохи с медведями и з гудками, и я, ревнуя по бозе, гудки их изломал и медведей распустил из рук их. И за сие мене воевода в Казани приказал посадит[ь] в Волгу, и от сего бог помиловал. Опять на старине напал на меня началник, приехав в дом ко мне, стрелял из пищалей, а я, запершися, молитву ко господу приносил и сей, божиим духом гоним, в дом свой побеже, и в нощь ту в болезнь впал. По меня боярыня прислала и просила, чтобы помолился об нем и проетил. И я исповедал его, и маслом помазал, и бысть здрав.

Таже паки изгнали меня из старины; и я паки к Москве побрел. И тут велел мене государь в Юрьевец поставить] /л. 14/ в протопопы. И в Юрьевце был я 8 недель добро. Таже собралися попы, мужики и бабы, пришли к патрияршу двору, и где я судиею был и, вытоща меня, били били (Так в рукописи), не знаю, ни ведаю за что, как бы не воевода со служивими прибежал и отнял, то до смерти хотели убить. А ножно те то попы и бабы били, каторых я унимал, чтоб не блудили. Таже нощию я ушол паки к Москве и явился к духовнику Стефану. Тут меня у духовника в доме государь меня видел и пенял, что я город оставил; а я умолчал о своем изгнании.

Государь в патриархи хотел поставить духовника своего протопопа Стефана, и Стефан не похотел, указал государю на Никона, митрополита. Никон по Стефанову с товарищи совету в патриархи /л. 14 об./ поставлен. До патриаршества пред ними, как лисица, обходился лукаво, а как получил патриаршество, так Стефана и товарищей ево и в Крестовую не велел пущать. Въскоре и открылся в злобе. В пост великий Неронову, протопопу Ивану ..прислал память, яко не подобает (В рукописи буква б исправлена из д) метание в церкви творить, чтоб в пояс кланялися, еще же чтобы крестилися трема персты.

Мы, увидевше сие, в страх пришли; видим, что зима хощет быти. Тогда Неронов скрылся в Чюдов — в полатки един молился всю седмицу, — и быст[ь] ему глас от образа Спасителева во время молитвы, глаголяй: «Время приспе страдания. Подобает вам неослабно страдати». Сам он мне о сем сказал и плакал горко. /л. 15/ Таже сказал Павлу, епископу Коломенскому, котораго послежде сожег Никон и Даниилу, костромскому протопопу, сказал и братии всей. Мы же з Даниилом, написавше из книг о сложении перст и о поклонах, и подали государю, и он не веть (Так в рукописи), где их дел, знать, что Никону отдал. А я у Неронова жил, когда он куды отлучитца, то я в церкви служил у Казанской. Тогда в церковь народу много приходило, для тово что я безпрестанно поучения в церкви читал. Жаловали меня в протопопы к Спасу вверх, да я не похотел.

Таже абие изымал Никон протопопа Даниила, при государе главу остриг и содрали с него и однорятку, и сослал ево во Астрахань, возложа на н[ь] тернов венец. Там в земленой /л. 15 об./ тюрме уморили. Таже другова Даниила, протопопа темьнинскова (Так в рукописи, правильно темниковского), взял и посадил у Спаса на Новом в тюрму.

Таже с Неронова в церкви снял скуфью и сослал в Колской остров (В рукописи против этой строки на поле слева помета зри) ². Посем меня взяли от всенощнаго, а со мною взято из церкви [273] человек с 60, — тех всех в тюрму посадили, а мене на Патрияршем дворе на цеп. Поутру во Андроy[ь]ев монастырь на чепи в темьную полатку посадили, — в темноте три дни ни пил, ни ел, молился в темноте. В третий день к вечеру в темности прииде ко мне ни вим (Так в рукописи, слово над строкой) — человек, ни вим — а[н]ггел, взял меня за руку и привел к лавки, и накормил меня хлебом и штями, а накормя, вышел, двери не отворялися, так же как и вошол. Тут меня уговаревал архимандрит з братиею, /л. 16/ чтобь я Никону покорился. Четыре недели мене с чепью в церковь волочили, бют (Так в рукописи) топками (Так в рукописи) и руками, и плюют на меня.

Таже взяли Логина, протопопа муромскаго. В соборной церкви при государе остриг во время обедни, в самой перенос снял патриарх у архи-диякона дискос и поставил на престол, — а в то самое время стригли Логина. Однорядку и кафтан с него содрали, он же разжегся огнем божия ревности, обличая Никона, чрез порог во олтарь в глаза ему плевал, таже распоясался, скинул сь себя рубашку, во олтарь к Никону в глаза [274] бросил. И абие потащили Логина, чепь наложа, били метлами и шелепами до Богоявленскаго монастыря; тут нагова в полатку кинули. Ему же /л. 16 об./ в той нощи невидимо шубу новую бог дал да шапку; и Никону о сем сказали, он разсмеявся, рек: знаю де я пустосвятов тех.

В Никитин день ход был со кресты и меня взяли паки из монастыря, и везли на телеги против крестов, и привезли к соборной церкви стрич[ь] мене, и держали на пороге долго в обедню. Государь с места своего сошел и приступил к патриарху, и упросил у него, кланяючися, чтоб не стригли. И отвезли мене, не стригыпи, в Сибирской приказ. (Фраза осталась при изъятии текста о дьяке Сибирского приказа Третъяке Башмаке, впоследствии — старце Савватии, стороннике Аввакума) Саватеи, старец, на Новом сидит в земляной тюрме (Фраза осталась при изъятии текста о дьяке Сибирского приказа Третъяке Башмаке, впоследствии — старце Савватии, стороннике Аввакума). Из Сибирскаго приказу послали мене з женою и з детьми до Тобольска три тысящи верст, в пути многа зла претерпели. В Тобольске мене архиепископ и к /л. 17/ церкви былъ (Так в рукописи) устроил, был я тут полтора года. Тут многа зла претерпел от злых человек.

Таже пришол указ с Москвы сослать меня на Лену вдаль, для того что я от писания укоряю Никонову новую веру. А в то время мор был в Москве. Два брата у меня родныя в Москве умерли и з женами, и з детми. Фиял бог излиял за церковной раскол (В рукописи против этой строки на поле справа тем. же почерком зри). Неронов прорек прежде мора царю три пагубы: мор, мечь, разделение (в рукописи против этой строки на поле справа тем же почерком зри). Тако и быст[ь]. Таже другой указ пришол с Москвы вести мене в Дауры в сылку двадесят тысящь далее. И отдали мене воеводе Афанасию Пашкову, а Никон приказал ему меня всяким образом мучить. Поехали из Енисейска судном. Тут потоп великой претепели (Так в рукописи). /л. 17 об./ Пашков велми лют до меня был. Я ево поучал от правил святых много. Две вдовы ехали постритца в монастырь чужия, а он их хотел отдать замуж, и я ево о сем поучил от писания. За сие мене перво сам бил по щекам, збил с ног, таже чеканом по спине. А потом, разболокши, семдесят ударов ³ кнутом полачь бил по той же спине. А я все молитву творю (В рукописи фраза написана на поле слева тем же почерком) и прошу помощи от Христа [в] терпении (В рукописи фраза написана на поле слева тем же почерком) , а не говорю, государь, пощади, — так он пущае на меня ярится. Таже я воскричал на нево: «За что ты меня биеш? Ведаеш ли и сам?!» И он велел бить по бокам, и пустили меня, я и упал, и велел меня в казенной дощеник отто-щить. Привезли меня под порог Падуны реки. А сверху дощь и снег, а на мне на плечах накинуто кафта/л. 18/нишко одно, льет по спине и по брюху дождь, а из лотки высадили, по камению волокли скована, — нужно было гораздо.

Привезли во Братской острог и посадили в тюрму, соломки дали и сидел в студеной башни, — бог грел и без платья! Мышей много, а я их скуфьею бил, толко и оружья у меня было, — а то и баташка не дадут! Таже превел меня в теплую избу, так я с оманатами да с сабаками зимовал. А жена з детми верст 20 от меня была в пустом месте сослана. Сын Иван прибрел ко мне от матери побывать, Пашков посадил в студеную тюрму, в тюрме былъ (Так в рукописи) измерз и отпустил ево паки к матери. По Хилке реке заставил меня л. 18лямку тянут[ь]. Целое лето ход ею был. Тут на Хилке в третий я тонул. Барку оторвало от берегу, /л. 18 об./ менее кормьщиком и понесло. А жена з детми на берегу остались.

Четвертой год уже изс Тоболска плавание наше. Платье, которое было, от водяных потопов погнило, осталась однорядка у Маркавнои, не згнила, за нее 4 мешка ржи взяли, с травою едали и тем года з два тянули. На Нерче реке з голоду много померло. Немногая с нами [275] остались, — едали траву, корения копали, кобылятину и волков мертвых, и прочих звероядину ели, и лисиц. И я сам, грешен, кабылятину и мертвечину всякую ел. Там у меня два сына з голоду умерли. Мне много помогала воеводъская жена да сноха его: присыловали, тайно от воеводы, иное мучки, иное кусок мясца, а иное овсеца, иное колобок печеной, — ани мне духовныя дочери были. Сей нужи шест[ь] лет было. /л. 19/

Нужда до меня воеводе случися — две бабы ево дворовыя обесновалися зело лихо. Чрез ввов хотел их от бесов свободить, ино и пуще им стало. Призвал меня и просил, чтоб я об них порадел. Взял их я к себе. А у меня сие дело о бесноватых во искусе многажды бывало на Руси. Пост на них наложил и сам постился, молебен пел и маслом помазал и проч[ая] действовал над ними, и бабы божиею помощию целомудрены (Так в рукописи, у Аввакума цело умны) стали. Я их исповедал и причастил, бабы и домов (Так в рукописи) нейдут. Сведал воевода, что они у меня исповедовалися, разъсердитовал на меня: ты де мои тайны выведоваеш, хотел меня жжечь, а баб домой взял. И бабы у него пуще перваго бесноваты стали.Так он к ним призвал /л. 19 об./ чорнава попа, — так они по нем с печи поленьем бросают. Шаль мне их, а не знаю, что делать. Тайно послал к ним святыя воды, велел им умытца и испить; и их, бедных, Христос исцелил. Ко мне прибрели, и я их маслом помазал во имя Христово, паки стали здравы. Своеводъскою женою (Так в рукописи, у Аввакума цело умны) съсору диявол сотворил. Занеможет сын у нея. Она колъдуна призвала, так ему и злее от колдуна стало, ногу и руку правую свело. Ко мне присылает, и я осердилъся на нея, отсылаю их: коли баба лиха, живи же одна с колъдунами. А младенец уже к смерти. Прислала ко мне младенца, прощения прося, что волхва призывала, и я ево покадя, маслом помазал и крестом благословил и, бог милостив, младенец здрав стал. /л. 20/

Пашков гнев имея на меня. Посылает он сына с казаками в Мунъгалы воевать и заставил колдуна колдовать, что будет ли удача. Колдун взял борана, учал волфовать над бораном: стал ево вертет[ь], вертел ево и голову отвертел борану, и бросил на зем. Начал скакать и бесов призывать, много кричал. Таже ударило ево о зем и беси ево давили, и он выпрашивал у бесов, что удастъся ли поход. И беси сказали, что с великою победою и добычею возвратятся. Пошли за добычею, — и ни един возвратился назадь, — все побиты казаки. Толко один сын воеводской ранен ушол, лесами брел, иноземец вел ево. В пути были, заблудили, — сам сказывал воеводской сын, — тут де мне протосиггел Аввакум явился, благословил /л. 20 об./ мене и на путь вывел. А я о нем молился богу, чтобы бог ево помиловал в походе. Он до меня добр был и отцу своему многажды говаревал,чтобы мне скорби не чинил и кнутом не бил бы.И хотел ево отец за меня застрелить ис пищали, — многажды поднимал курок, да не выстрелила. А казакам я говорил, как пошли в Мулгалы (Так в рукописи), что вы все погибнете, и просил я господа бога, чтоб волфовское пророчество не збылося. А Пашков хотел меня пытать.

Много ево бог за меня наказывал, да не познался. В ворота на Шамском пороге ⁵ 40 дощеников все здорово прошли, а ево дощеник бросило на камень; 600 человек промышляли, а не могли вывести, — всех в воду сволокло. Он на берегу стоит, а жена в дощенике, а вода чрез дощеник бьет. Сын стал; /л. 21/ говорить: «Батюшко, бог нас наказует за протопопа, что ты кнутом ево занапрасно бил». Он же рыкнув на Иеремея л.21 сына, аки лев. Таже как Пашков в печали своей изрек, на стуле седя при реке, что я прогневал бога, занапрасно бил протопопа, а сам, плачючи, говорить сия. Абие дощеник сам въсплыл с камени, потянули, он и взошел на тихое место. Десят лет он мене мучил, — а всего 20 лет волокиты было. Указ пришол с Москвы — перемена ему. Он поехал к Москве, а меня с собою [276] по указу не взял. И я, спустя месяц после Пашкова, поехал с женою и з детьми. Едучи к Москве по градом, везде слово божие проповедовал, обличал никониян. Из Даур три года ехал, а в Дауры 5 лет.

А к Москве /л. 21 об./ приехал, у государя в руке (Так в рукописи) был и от государя слова милостивыя были ко мне, и поставил меня в Кремли на подворье Новодевичье, и в духовники мене звали. А все сие творили, чтобы с ними в вере соединился. Мне в Тоболску в тонце сне глас бысть страшен: «Блюдися от мене да не болма (Так в рукописи) от мене растерзан будеши»! Я вскочил во ужасе и пал пред иконою, моляся. Был я в заутрени в соборной церкви в Тоболске на именины царевной с воеводами, а к обедни не пошол и проч[ая]. Приказал государь Родиону Стрешневу мене уговаривать, чтоб я со вселенскими соединился и умолчал, а я ему челобитную подал о старом благочестии, чтобы взыскал. Оттоле государь на меня стал гневен и власти, что я не молчу, обличаю. И послали мене паки в сылку /л. 22/ на Мезень с женою и с детми. А я, едучи по городам, людей божиих учил, а их обличал.

Полтора года прошло, паки взяли мене к Москве, два сына со мною съехали. Привезли к Москве и стязание многое было у мене с Павлом Крутицким. Таже послали мене с Москвы в Пахнутьев монастырь под начал. Власти жалилися государю, что протопоп церкви запустошил. Мне о том выговор был от государя: слушав моих поучении и обличении на них, мнози в церковь ходить перестали божий раби. В Боровске на чепь посадили меня: соединися де с нами. Тут я написал скаску и послал к Москве с великою укоризною и бранию; 6 недель ⁶ сидел, паки взяли к Москве. В Крестовом (Так в рукописи) власти стязалися со мною. /л. 22 об./ Таже ввели мене в соборную церковь и стригли нас с Феодором дияконом пред народом и проклинали, а я их проклинал и диякон такоже; по переносе мене стригли и бороду обрезали.

Остригши, на Угрешу к Николе свезли не дорогою, но болотами от народу. Тут меня держали 17 недель и присещение божие тут ко мне было. И государь приходил, — около моей темницы походил и постонал, и с монастыря пошол, — жаль ему мене было. А в то время как меня стригли, у государя с царицею вверху неладно было, — она за меня стояла, а потом и от казни отговорила. И Воритынской князь Иван мене посетил, поплакал, на темницу взирая, а ко мне не впустили в темницу.

Бояре все до нас были добры. Хованскаго князя /л. 23/ Ивана и батажьем били за благочестие, а Салтыкова сына сожгли ⁷. Боярыню Феодосию разорили и сына ея Ивана уморили, а сестру ея Евдокию, меншую, от мужа и от детей разлучили.

(Фраза относится к келарю Пафнутъева монастыря, о котором речь идет ниже; может быть, в протографе она была на поле). У Газъскаго митрополита табаку 60 пуд выняли да домру, и другия вещи зазорныя монастырския, у них ети были игратели и тютюнники первыя любимыя законоучители (Фраза относится к келарю Пафнутъева монастыря, о котором речь идет ниже; может быть, в протографе она была на поле). В Пахнутьеве монастыре блиско году в тюрме держали скована. У келаря просил я на светои недели, чтоб для праздника двери в темницы приказал отворить, а я бы на пороге посидел — не учинил милости. И бог ево так за немилость в понеделник на святой наказал, что вмале не умер был (В рукописи слово написано над строкой), — исповедовали и причащали. А я не ведаю сего. Во вторник пришол ко мне благодарить мене: /л. 23 об./ ты де мене, пришед в светлых ризах, кадил и за руку взял, и от болезни свободил. И прощения просил в немилости своей. Мне он сказывает, что я приходил, и я дивлюся и не ведаю. А келейник сказал келарской: «Я тебя, батюшка, ис кельи и под руку вел». Посем вспрашевал у меня келарь той: [277] или де мне, батюшко, покинуть все и в пустыню пойти. И я ему не велел келарства покидат[ь], но втайне держат[ь] предание отеческое.

Ис Пафнутьева по указу паки к Москве в Чюдов привезли. Тут пред вселенскими от писания много разговоров было. Сказали мне вселенския: «Почте ты упрям? Наша вся Палестина — сербы, албанасы, волохи, римляне и ляхи — трема персты крестятся. /л. 24/ И я им отвещал: «Вселенъстии учителие! Рим давно отпал и ляхи с ними, враги быша християном. А и у вас православие стало пестро от насилия турскаго, — да и дивит[ь] на вас нелзя — немощни стали. Да и впред[ь] приежжаете к нам учитца. У нас государь благочестивой и православие чисто и непорочно. Никон, волк, предал трема персты креститися». Тут я писание привел отцев святых Феодорита, Мелетия, Петра Дамаскина, Максима Грека и московской собор, на нем святыя были, имена их положил знаменоносиця, и соловецких, и Филиппа. — Они так нам предали креститися двема персты.

И патриаръхи вселенския задумалися. А наши и почали власти отцов святых укорять: наши де отцы глупы были, грамоте не умели, /л. 24 об./ чему де им верить. И мне о сем горко стало, побранил их сколко мог и рек им опоследнее слово: «Чист еемь аз и прах прилепшии от ног моих оттрясаю пред вами». Так на меня закричали: «Возми, возми, всех нас обезчестил»! Бить меня стали, — и патриархи сами бросилися, — человек 40 били меня. И я закричал: «Не бейте»! — И они отскочили. — Так я стал патриархом чрез толмоча говорить: «Тако ли патриархом подобает творит? Как апостол пишет»? — Так они сели. А я отшед ко дверем да на бак (Так в рукописи, у Аввакума бок) повалился, а сам говорю: «Вы посидите, а я полежу»! — Так они смеются: дурак де протопоп и патриархов не почитает. И пришли власти, почали ко мне говорить обь аллилуйи, и я Дионисием Ареопагитом /л. 25/ посрамил ту римскую ложь, и посадили меня на чепь.

Таже государь прислал полуполковника и повезли меня на Воробьевы горы, тут же Лазаря, романовскаго попа, старца Епифания соловецъкаго, остриженых и обруганых. А дале нас перевели к Николе на Угрешу. Тут государь ко мне присылал полковъника благословения ради. Потом в Москву паки брали нас и взяли у нас о правоверии скаски. Потом присы-ланы были от государя комнатныя люди ко мне, говорили государевым словом: ведаю де я твое непорочное житие и богоподражателное, прошу благословения и молитвы о нас, кланяючися, от государя посланныя выговаривали. Просил государь мене: пожалуй де, послушай, соединися со вселенскими, /л. 25 об./ хотя в малом чем. И я сказал им: «Аще и умрети ми, со отступниками не соединюся!Они, латыши, потеряли своего царя да сюды приехали тебе проглотить.Ты мой государь, а им до тебя какое дело?» Опоследнее слово государь приказал: где де ты ни будеш, не забывай нас в молитвах своих.

Потом сослали нас в Пустоозерие. И я ис Пустоозерия государю два послания послал кое о чем и богознамения некая, показанная мне в Пусто-озерскои темнице; и от Лазаря попа государю послано два послания: одно государю, а другое патриарху. И за вся сия присланы к нам на Мезень гостинцы. — На Мезени в дому моем двух человек повесили Феодора юродиваго да Луку Лаврентевича, детей моих Ивана с Прокофьем хотели /л. 26/ повесить; и они, бедныя, испужав (Так в рукописи) , покорилися.

Тогда у нас присланои полуголова стрелецкой скаску взял, что мы предание святых отец держим, а Паисея, патриарха, с товарищи еретическое соборище проклинаем. Абие привели нас к плахи, наказ вычли и прочет, мене отвели, не казня, в темницу. Лазарю, попу, вырезали язык из горла, он в то время без языка и говорить стал. А дале (В рукописи на поле справа вместо этого слова другим почерком потом) на плахе правую руку по запястие отсекли, — тая рука отсеченная на земли знамение по преданию [278] святых показует, за что страждет. На Москве у нево резали язык и тогда немного языка остаток был, а ныне в другой весь без остатку вырезан, а говорить чисто, а по двух летех паки язык выросл совершенной, какой отроду был у нево. Потом /л. 26 об./ у Епифания, старца пустыннаго, язык вырезали весь, а руки отсекли 4 перста. Перво говорил гугниво, таже об.молил пресвятую богородицу и показаны ему быша на воздусе два языка, он же един язык взял и в рот себе вложил, и абие чисто и ясно говорит[ь] стал. (Фраза осталась при изъятии текста о «казни» дьякона Федора) Ему же и руку поперек ладони отсекли, и рука стала здорова (Фраза осталась при изъятии текста о «казни» дьякона Федора). Таже посадили нас во острог, окопали землею струб и паки другой струб около окопали также землею, за четырма замками нас стражие стрежаху.

Простите, аз неука, неучен риторики и философии, а разум Христов в себе имам. Еще вам о себе повем, за что мой дом наказан бысть. Духовник Щарев Стефан Вонифантиевичь благословил мене образом /л. 27/ Филиппа, митрополита, да книгою Ефрема Сирина, а велел мне ползовать себе и люди. А я презрел отеческое повеление, ту книгу брату на лошадь променил. У мене в доме брат родной во дьечьках — лошадь кормил и поил, — Ефимом звали — и об лошеди так прилежал, что многажды и правила презирал. И виде бог, яко мы з братом не по истине ходим, и отцеву заповед[ь] преступили, — беси по ночам стали мучить, всегда мокра лошад[ь]. Думаю я: «Чево ради так?» В неделю в заутрени брат мой говорил «Блажени непорочнии кафисму» и абие вдруг обесновался, кричит, — бес ево стал мучить жестоко, что не могут его люди удержать, о землю бьется. Плачут все о нем домашния. Аз же помощию божиею не смутихся, испытую вину:

«Коея ради вины /л. 27 об./ над братом сие бысть?» И аз начал молитвы Василиевы читат[ь], и пришла речь: «Аз ти о имени господни повелеваю, душе немыи и глухии, изыиди»! Бес не слушает, я паки ту же речь, бес не слушает. А дале покадил образы святыя, также и беснова, а сам пал на лавку, со слезами и с рыданием просить стал господа и почал в третие чести ту же молитву Василиеву «Изыиди от создания сего». И абие бес брата в колцо согнув, изъшол из брата и сел на окошке. А брат мне указывает на беса, так я тут водою святою покроплю, и бес вскочил в жерновныи угол, а брат указует, а я и там покропил, бес на печь пошол, а брат показует, я и там покропил, бес пот печь пошол, брат указует, я уже под печь не пошол за ним. Напоил брата водою святою, брат оздравел, рече /л. 28/ ко мне: «Спаси бог тебе, батюшка, что меня отнял у царевича и двух князей бесовских, будет тебе бить челом брат Аввакум за твою добродетел[ь]. Мене беси водили подле реки Сундуви (Так в рукописи) и били, а сами говорят: «Нам ты отдан за то, что брат твой на лошадь променил книгу, а ты лошадь любишь, чтобы брат твой книгу назадь взял»». И я говорю брату своему: «Я брат твой Аввакум». Он отвеща мне: «Какой ты мне брат? Ты мой батька, ты мене от двух князей бесовских избавил, а брат мой живет на Лапатищах, станет тебе бить челом». Таже пошол я в церковь заутреню петь и без мене паки на брата беси напали, толко полегче перваго; и я пришел из церкови, маслом его посвятил, и паки беси от него от[ъ]идоша. Дондеже я книгу /л. 28 об./ назадь взял, дотоле беси труд чинили брату. Ездил я к другу своему Илариону, что кои ныне архиепископ Резанской, — он просфиру вынял за брата. Он тогда к нам добренек был и жил подвижно. И другим духовным бил челом о брате, чтоб помолилися.

Прежде как я на старыне был, пошол я нощию в церковь за книгою. Пришол на паперть, тут столик малинкой стоял, — я иду, а он скачет. Я приступи, не спужался, крестом осенил, столик стал по старому. В церковь вошол, — в церкви мертвец принесен, в гробу непогребен начевал. Накрышка вдруг з гроба сскочила, саван на мертвеце шевелится. Я не спужался, познал, что бесовское действо, приступил ко гробу и осенил крестом мертваго, и бысть по-прежнему. Я во олтарь /л. 29/ вошел, [279] поцеловал престол, глежю — ризы и стихари с места на место летают. Я их осенил крестом, пощупал рукою, — они по старому на своем месте висят.

А другия повести ниже положены будут.

|л. 31 об.| В нашей России во 162-м году за месяц перед мором Волгою рекою Сибирской архиепископ Симеон плыл. В полудни тма стояла часа с три перед Петровым днем, за две недели, солндце (Так в рукописи) померче, — от запада луна подтекла. Архиепископ, у берега стоя, зря затмение солнца, плакал. В то время пременили веру и законы церковныя, того ради бог /л. 32/ излиял фиял на Русскую землю, — зело мор велик был. Потом минуло 14 годов, солнце затмилося в Петров пост, в пяток, в 6-м часу дня, — луна от запада подтекла. В то время стригли с протчими протосингела и на Угрешу бросили в темницу.

Родом из Нижегородъских стран (В рукописи на поле справа против этих слов киноварью Аввак[ум]), в селе Григориеве, попов сын; мать меня учила страху божию. А когда в попех был, а потом и в протопопах, не почивая, в церквах и в домех, и в путех, по градом, и селом, и в царствующем граде, и в сибирских странах учил и проповедал слово божие, лет с полътрет[ь]ятцать сему. Некогда пришла ко мне девица на исповедь, многими грехми отягчена блудными и малакиею; подробну, плачючи, мне сказывала в церкви пред евангелием. Аз же, окаянный, слыша сия, /л. 32 об./ сам разжегься внутрь огнем блудным и горко мне стало. В той час зажег три свечи и прилепил к налою, и возложил правую руку на пламя, и держал, дондеже во мне угаслооб. разжение и, отпустя девицу, в дом пришедши, плакал горко пред образом господним, и просил господа, чтобы меня свободил бог от детей духовных, понеже бремя тяжко не могу носить (В рукописи тексты на лл. 31 об. — 32 об. помещены, после «Жития» Епифания).

Комментарии

1. В сельце Лопатицах Нижегородского уезда Закудемского стана в вотчине стольника П. В. Шереметева (ЦГАДА, ф. 1209, 1649 г., кн. 296, л. 471).

2. Дано верное указание места ссылки протопопа И. Неронова — Кандалажский монастырь на Кольском полуострове («Записка о жизни протопопа Ивана Неронова с 1653 по 1659 гг.» — «Материалы...», т. I, стр. 136). В краткой редакции «Жития» (и в автографах полной и пространной) Аввакум ошибочно называет «Колской острог» .(РИБ, т. 39, стб. 16, 97, 169), расположенный в г. Кола.

3. В трех редакциях «Жития» и в первой челобитной царю Алексею Михайловичу — «семьдесят два удара» (РИБ, т. 39, стб. 23, 104, 177, 726). В челобитной царю Сибирского архиепископа Симеона (1658 г.), написанной по получении письма от Аввакума, — «ударов с шездесят» (А. К. Бороздин. Протопоп Аввакум. Очерк из истории умственной жизни русского общества в XVII веке. СПб., 1900, Приложения, стр. 117).

4. В редакциях «Жития» говорится, что ссора произошла у Аввакума не с женою воеводы А. Ф. Пашкова, а с его снохою Евдокией Кирилловной (РИБ, т. 39, стб. 33, 112, 186).

5. Этот случай имел место не на «Шамском» пороге (современное название этого порога р. Ангары — Шаманский), а на Падуне-пороге (РИБ, т. 39, стб. 36, 115, 189).

6. Во всех редакциях «Жития» — «десеть недель» (РИБ, т. 39, стб. 51, 122, 198).

7. Известно, что сожгли приверженца Аввакума в Москве Исайю, дворового человека боярина Салтыкова <РИБ, т. 39, стб. 53, 249).

Текст воспроизведен по изданию: Кратчайшая редакция жития протопопа Аввакума // Археографический ежегодник за 1973 г. М. 1974