Князь Василий Иванович Шуйский

Для характеристики Князя Василия Ивановича Шуйского следует обратить внимание на следующий эпизод в его жизни. Сосланный в Вятку, после помилования, он возвращен Расстригою в Москву и, к крайнему изумлению, он же является в числе приближенных нового Царя, хотя ни на одинь день не переставал преследовать ту же цель, т. е. погибель названного Димитрия. Как, например, объяснить следующее явление? Когда приближалось к Москве шествие царской невесты Марины, «Царь,– говорит Масса,– одетый в очень простое платье, в красной простой шапочке, тайно выехал из дворца, в сопровождении Князя Василия Шуйского и одного слуги поляка, ехавших верхом. Для того, чтобы он не был узнан, запрещено было отдавать ему честь. Объехав войска, он успел во время вернуться в Москву. Все устроив, не будучи никем ими узнан, по крайней мере немногими, Царь возвратился в город». «Мы [244] однако», продолжает Масса, «отправившись верхами посмотреть на въезд, хорошо видели Царя» ¹ .

Невольно поражаешься быстрой переменой. Давно ли Князь Василий Иванович Шуйский заговорщик, называя Царя Расстригой, распускает об этом слухи в народе – и, осужденный Собором, кладет голову на плаху? Давно ли ему дарована жизнь и он сослан в Вятку? Теперь мы видим скромных «всадников», тайком пробирающихся между войсками, с целью не быть узнанными; и эта тайна, общая между Царем (в красной шапочке) и Князем В. И. Шуйским; и пока Князь Василий разъезжает с названным Дмитрием, в его голове все нити нового заговора, которым он отплачивает за великодушное дарование ему жизни.

Ясно, что это враг не открытый и не благородный. Такую же черту замечаем в нем и после разгрома 1606 г. Кн. В. И. Шуйский, главный виновник кровопролития и резни Поляков, является к ним, как «предводитель заговорщиков», и старается успокоить их; но ему, конечно, не верят. Поляки отправляют к нему для переговоров одного посланного. Что же делает Шуйский с этим посланным Поляком? – «Шуйский, обняв и поцеловав его, поклялся, что им ничего дурного не сделают» ² . Хороша клятва, когда резня уже кончилась. Этот поцелуй Шуйского достойно заканчивает ряд его деяний, начиная с следствия 1591 г. Весь человек познается в этом поступке. И понятно всеобщее к нему презрение своих и чужих.

Возможно ли допустить, чтобы Князь Василий Иванович не разобрал, что произошло в Угличе 15 Мая 1591 года? Опытный и изворотливый боярин, съумевший удержаться при дворе Годунова, несмотря на опалу всех Шуйских,– мне кажется, обязан этим не одной своей изворотливости, но и враждебности к семье Нагих и к Царевичу Димитрию. Он не был бы Шуйским, если бы примирился с мыслию, что этот (незаконный) [245] Димитрий когда-нибудь может сделаться Царем всея Руси. Весь заговор Шуйских 1586 г. не построен-ли на том, чтобы потомство Царя Феодора устранило Димитрия и род его Нагих?.. Князь В. И. Шуйский преследует «тень» Димитрия и после события в Угличе. Он является непримиримым его врагом, распространяя слухи об его самозванстве; он же и губит его в конце концов и занимает его место! Годуновы и Нагие одинаково ему враждебны; но первые уже на престоле. Князь Шуйский мог быстро сообразить, будучи в Угличе, чего ему держаться, дабы иметь всегда в запасе камень за пазухой по направлению к Годуновым и ни в каком случае не допускать осуществления замысла Нагих. Действуя таким образом по отношению к Нагим, он уверен в поддержке Годуновых, а случись беда с Годуновыми, за ним, Шуйским, всегда остается последнее слово, в котором Годуновы будут нуждаться. Князю Шуйскому нужны не Годуновы и не Нагие. Он считает себя старше их и род свой более их достойным занять престол. Но идти к этой конечной цели он может лишь осторожно, играя в двойную игру, угождая Годуновым, преследуя Нагих, а при случае и выступая с решительным голосом свидетеля по сложному Угличскому делу. Нужно полагать, что Кн. В. И. Шуйский сразу сообразил, что этому делу предстоит неизбежно всплыть на погибель Годуновым. Не он, конечно, будет помехою этой гибели, но он и не допустит торжества врагов Годунова – Нагих. Все это должно быть взвешено, обдумано и предусмотрено им после Угличского следствия. Мы видим Князя Шуйского в Москве, когда Годунов уже умер. Он выходит к народу и говорит о прошлом 1591 г. Естественно было от него именно ожидать решительного слова, хотя почем- то он никогда не внушал доверия... Но что же говорит Василий Иванович? Он оборачивается в сторону, враждебную павшему величию, и не щадит Годунова. Но из этого нельзя вывести, что он делается как-бы соучастником Нагих. Он еще резче выражается о том, кто с именем Димитрия уже подходит к Москве. Он упорно называете его Расстригой и обманщиком и тем готовите себе для будущего лазейку. Он не думает [246] защищать семью Годуновых, когда он мог выступить ее защитником. Он, конечно, ненавидит, как и все, Царицу Марию Григорьевну, и кто знает, где был настоящий вдохновитель расправы с нею? Весь рассчет его в том, чтобы в будущем сыграть (если настоящее невозможно) на обвинении Расстриги в зверстве и в разврате...

Эти доводы им особенно подчеркиваются после переворота 1606 г. При возможной реакции и если не полном возврате к Годуновым, то более сочувственном к ним отношении, ему удобно указать на расправу победителя и обвинить его в зверстве.

Сравним роль Шуйского с Бельским. Последний ясен, определитеоен и в решительную минуту слово его берет верх над Шуйским. Но Князь Василий Иванович, с душею мелкою и с побуждениями низменными, годен лишь на увертки, на интриги, на заговоры. Лукавый боярин, с того дня, как достигает заветной своей цели и делается Царем,– сразу теряет свой прежний смысл хранителя Угличской тайны. Теперь он Царь и ему нужно действовать открыто. Но тут то бессилие его в деле правительственном становится очевидным!

Как-бы то ни было, но во всем Угличском деле упорно держится слух о грозящих до того Царевичу опасностях. Слухи о неудавшейся отраве ³ , о попытках посылки доверенных лиц для ускорения его смерти – упорны, и во всех этих попытках все винят Годунова. Сохранилось сведение, будто в семье Годуновых по этому поводу произошла размолвка и что Григорий Иванович Годунов будто удален от двора и был в опале за самостоятельный образ действий. Мы уже указали на то, что Князь Шуйский как-бы отстал от других Шуйских и нашел более выгодным держаться Годунова. Он был тогда уже вдов, но брат его Дмитрий Иванович был женат на Екатерина Григорьевне Скуратовой. Она родная сестра Марье Григорьевне Годуновой – обе дочери Малюты. В этом домашнем кругу дочерей Малюты, конечно, составлявших одно целое, ближайшим [247] мужским элементом, имевшим между собою частное общение, были свояки: Б. Ф. Годунов и князь Дмитрий Иванович Шуйский, а также и князь Василий Иванович, без которого брат Дмитрий был ничто. Нам известны нравственные качества князя Василия Ивановича, на что он был способен, до каких пределов доходили его притворство и его лукавство.

Ненавидя одинаково Годуновых и Нагих, ибо никто, по мнению его, не достоин был престола, кроме Шуйских, потомков Суздальских князей Рюрикова рода,– конечная цель была яснан в его голове. Ему нужно всячески, но осторожно, стремиться к уничтожению, как Годуновых, так и Нагих. Для В. И. Шуйского весь вопрос в том, как достигнуть этих двух целей без ущерба своему положению, как, уничтожив врагов, воспользоваться этим результатом для себя лично. Шуйский, конечно, должен был воспользоваться упорною враждою Годуновых и Нагих и на этой вражде построить всю свою сложную игру. Но так как ни в одном темном деле не обходится без участия женщины, то мы не видим, почему Угличское дело должно составлять в этом исключение?

В ближайшем к В. И. Шуйскому кружке были две женщины, приучившие себя еще под родительским кровом к всяким ужасам. Детство и ранняя молодость их протекли в доме Г. А. Малюты Скуратова-Бельского. Таков был до замужества их домашний семейный очаг. Затем обе сестры выходят замуж. Одна за родовитого, но ничтожного князя Д. И. Шуйского, другая за Б. Ф. Годунова. Мы знаем, что в сестрах не было недостатка в честолюбии. Об этом много свидетельств. [7 слов искажено, не разобрано] иностранных современников. Обе эти женщины принадлежат в числу лиц, не останавливающихся пред средствами для достижения своих целей. Ничтожество Дмитрия Ивановича и усиленные заботы и занятия Бориса Годунова должны служить помехою двум сестрам, преисполненным честолюбивых замыслов. Такое внутреннее душевное состояние двух сестер не должно бы ускользнуть от столь тонкого наблюдателя и опытного царедворца, каким был Василий Иванович Шуйский. Сближение его с [248] ними напрашивается само собою. Ведь этим свойствам он обязан, что удержался при дворе Царя Феодора и не разделил участи своего рода – Шуйских, которые томились в изгнании. Совесть Василия Ивановича с этим вполне примирялась. Здесь необходимо отделить стремления В. Годунова от стремлений его жены. Но для В. И. эта двойственность опять-таки на руку, и из нее, как из всего, он должен был извлечь себе личную пользу.

В. И. Шуйскому нужно избавиться от Годуновых и от Нагих. Но, очевидно, нельзя сделать этого разом. При твердости положения Годуновых, очевидно также, что нужно начать с более слабой стороны, т. е. помышлять о погибели Нагих в лице Царевича Димитрия, но, в виду вражды их к Годуновым, можно погибелью Нагих набросить тень на Годуновых и тем подготовить в будущем гибель «Изрядного Правителя». Все дурное, что может быть сделано Нагим, очевидно, должно пасть на голову Годунова. Такая двойная игра, мне кажется, в характере В. И. Шуйского, а до чего он не додумается, то могут дополнить ему сестры Скуратовы, а мы знаем, что Марья Григорьевна ненавидит Царевича Димитрия и мать его – Царицу Нагую.

Единогласное почти свидетельство всех источников русских и иностранных, признающих ли убийство Царевича, или нет,– сходится в том, что Царевичу в Угличе грозила опасность. Факт опасности, грозящей Царевичу, мог быть налицо, без непременного сообщничества Бориса Годунова. Но Борис Феодорович невольно приходит в голову, как лицо, как бы всех более в этом заинтересованное. Лично не разделяем этого взгляда и полагаем, что, при беременности Царицы, Годунову не нужен был Царевич Димитрий и жизнь его была ему вовсе не необходима. Полагаем, что такое отношение к делу Годунова нисколько не умаляет возможности действительно грозящей Царевичу опасности. Во-первых, потому, что Годунов и его жена не составляют вполне одно целое, а затем и по близости сестер Скуратовых к Шуйскому.

С другой стороны, если бы действительно Царевичу не [249] угрожало никакой опасности, вряд ли бы Нагие решились на такой сложный и смелый шаг, как на расправу с правительственными агентами и на изменническое дело 15 Мая! Но из этого также не следует, что опасность грозила Царевичу именно 15 Мая 1591 г., а не раньше. Вся суть в том, что мы ищем эту опасность со стороны Годунова, но доказать ее не можем и забываем тайного врага, как Годуновых, так и Нагих – Князя В. И. Шуйского, как забываем двух дочерей Малюты. Князь Василий Иванович мог искусно воспользоваться настроением сестер, оставаясь с благоразумною осторожностью в стороне от этого дела и настолько в стороне, что, когда событие совершилось, имя его могло послужить вывескою, весьма удобною для упрочения мнения о беспристрастии следователя. Но князь В. И. Шуйский, прикосновенный к Угличскому делу, как следователь, приобретает выгодное положение, вдвойне ему удобное, ибо оно ставит его в соприкосновение с Годуновыми и Нагими и при том таким образом, что оба эти рода, силою обстоятельств, должны уже с ним считаться, а в критическую минуту (которую можно было ожидать при таинственности события) Князь Василий Иванович Шуйский мог сделаться опасным, как хранитель Угличской тайны,– как для Годуновых, так и для Нагих.

Допустив такого рода политику Шуйского, вполне согласную с его личными свойствами, мы можем последить за дальнейшими действиями его по отношению к своим врагам, по мере падения, или возвышения одного из них.

Его последовательная вражда к Царевичу проявляется в ту минуту, когда, после кончины Годунова, все по-видимому к тени Димитрия переходит: Шуйский и тогда настойчиво продолжает называть его обманщиком!

Его вражда к Годуновым проявляется тем, что он нисколько не хлопочет о поддержке Бориса Феодоровича, а напротив того, наводит на него тень и более чем подозрение относительно участия его в Угличском деле. Но слова Шуйского остаются бессильными относительно Расстриги, когда он идет к Москве. Ясно, что последнего уже ничто остановить не может на этом пути. Теперь, конечно, все внимание Шуйского [250] должно быть сосредоточено на этом опасном враге. Годуновы уже бессильны. Шуйскому необходимо теперь стремиться к гибели нового Царя. Приказание этого нового Царя взять под стражу семью Годуновых, само по себе, в порядке вещей. Раз, они не признали его, они его соперники и, как таковые, должны быть взяты под стражу.

Что же далее? Далее является убийство Годуновых Коломенцем Андреем Шерефединовым с товарищи. Немедленно этот Шерефединов заподозревается в том же, в чем некогда подозревали убийц Царевича. Там подумали о Годунове, как о подстрекателе, здесь о новом царе, как о мстителе Годуновым. Казалось бы и правдоподобно. Но названый Димитрий, по характеру своему, скорее склонен был щеголять великодушием. Во всяком случае по отношению в Феодору Борисовичу Годунову расправа не понятна ⁴ , раз, что Расстрига знал через Пушкина и Плещеева о колебаниях его, а Смит даже указывает на желание Феодора принести ему повинную ⁵ .

Но выгодно ли Шуйскому дать Димитрию на первых же порах разыграть блистательную роль великодушного победителя? Не только необходимо этому помешать, но и одновременно навести подозрение на нового Царя. И цель эта достигнута и послужила ему на пользу, когда настало к тому время.

Не жалеть же Шуйскому Годуновых, когда дело идет о погибели Димитрия и о подготовлении пути ему же, Шуйскому, для занятия престола. И Годуновы погибают от руки Шерефединова, будто бы подосланного Расстригою.

Но для поручения подобного рода не может быть избран человек случайный и темный. В таком деле Расстригу мог заменить только человек ему близкий, надежный, который бы не выдал его тайны. Во всяком случае не расчет был названному Димитрию открыто в этом признаваться. То ли мы видим в Шерефединове? Проходит несколько недель и мы узнаем [251] того же Шерефединова в числе агентов Шуйского ⁶ , ибо только такой агент и мог помышлять об убийстве того нового Царя, который будто бы поручил ему, незадолго перед тем, истребление Годуновых. Появление Шерефединова агентом Шуйского разве не подозрительно? Впрочем, он связан с Шуйским еще со времен Царя Феодора... Совершив переворот, Шуйский уже не стесняется. Он не ожидает голоса всей страны, не созывает Собора, подобно Годунову. Он вступает на престол «выкрикнутый», по меткому выражению Соловьева, и успокаивается в приятном сознании успеха и торжества.

Теперь уже нет никому дела до Угличской тайны. Теперь цель достигнута; Годуновы погибли, не удостоясь даже приличного погребения; названый Димитрий погиб также, и прах Расстриги разлетелся на воздух. Цель жизни Василия Ивановича достигнута. «И седе царствовати кн. Василей Шуйской без избрания земского» ⁷ .

Для человека, подобного Шуйскому, не теперь ли именно настает время надеть новую личину и прикинуться плачущим по этим двум жертвам, по Царевиче, убитом в Угличе, и по Царе Борисе Годунове? И Шуйский одновременно готовит им два апофеоза. Оно и картинно и благонамеренно.

Царевича с торжеством привозят в Архангельский Собор. Годунова торжественно, «по царски» хоронят в Троицкой Лавре; и Шуйский идет за гробом того и другого. Разве это не проявление того же движения, которое заставило Шуйского обнять Поляка и тем наградить его, уверяя в его помощи, когда в тот же день и тем же Шуйским устроена Польская резня в Москве?

Но наступило и для «дукса» Василия время расчета. Царь, всеми презираемый, своими и чужими, хотя Поляками наружно и чтимый, чувствует, что престол его шатается. Старый вдовец ищет себе опоры в браке с княжной Буйносовой-Ростовской (1608 г.). [252]

«Яко же зверь гонимый, хапля обоюду, неведая того, как он «не согресших» смертну суду предаваше... Ему (Шуйскому) креста подобает не целовати, но без крови отказати».

(Эти слова изложены в окончательной редакции А. Палицына) ⁸ .

Окруженный врагами внутренними и внешними, он имеет одну опору в лице Князя Михаила Скопина, которого если нельзя подозревать в близости и в поклонении Царю Василию, то нет оснований подозревать и в кознях против него. Любимец войска, доблестный воевода понимал, что, поддерживая Шуйского, он мог готовить себе законное после него наследство. Как же относятся к нему братья Шуйские?

Когда Скопин вступает торжественно победителем в Москву, Князь Дмитрий Шуйский с завистью глядит на это торжество и говорит: «Вот идет мой соперник» (onderdrucker) ⁹ . Это слышали многие. Но если так думал ничтожный князь Д. Шуйский, то могла ли думать иначе жена его Екатерина Григорьевна Скуратова? Она озлоблена неудачами, погибелью сестры. Ей ли признавать в великом Мечнике убитаго Царя будущего Русского Государя, помимо ее и ее мужа!

Выдающееся событие царствования названного Димитрия – это свидание его с матерью, царицею Марьею Феодоровною Нагих. Упорное молчание ее в царствование Годунова, затем свидетельство во время ночного свидания с последним ¹⁰ , будто Димитрий жив, придавало особое значение этому знаменательному разговору. Новый Царь понимал всю важность ее приезда для укрепления своего личного положения.

Кто бы он ни был, но этот шаг с его стороны был в высшей степени смелый и разумный. Самое поручение ехать за царицей с словесным объяснением желания царя, с рассказами о недавних событиях в Москве, освещающих ей все положение, было делом сериозным, и только лицо, облеченное [253] полным доверием нового царя, могло взять на себя выполнение этого в высшей степени существенного и почетного поручения.

Это дело первой государственной важности поручено вновь назначенному «Великому Мечнику», Князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому. Собственно говоря, с этого назначения начичинается политическая деятельность Скопина, и если выбор Царя пал на такого именно человека, то он говорит в пользу Расстриги, ибо лучшего выбора он сделать не мог.

Во время заговора и убийства 1606 года о Скопине не слышно, и вряд ли он в Москве. В. И. Шуйскому был прямой расчет удалить Скопина на время из Москвы, для выполнения своего заговора, как удален был Богдан Бельский и другие.

Названный Димитрий, Басманов и Скопин-ІШуйский должны были оценить друг друга, по крайней мере с точки зрения боевой. Все трое владени даром повелевать и, конечно, имели сильное обаятельное влияние на войска. Это удел действительно боевых полководцев. Свидетельства Летописцев не отказывают в этом ни Расстриге, ни Басманову, ни Скопину.

Костомаров, останавливаясь перед фактом гибели Татищева, недоумевает: «Событие с Татищевым в жизни Скопина», говорит он, «представляется чем то странным, набрасывается как бы тень на безупренность его поступков, но, по неясности своей и неполноте сообщаемых известий, все-таки не может повести к заключениям о личности замечательного человека» ¹¹ .

Сдается, однако, что расправа с Татищевым, виновником смерти Басманова, характеризует Скопина. Он не мог не негодовать, что человек, подобный доблестному Басманову, убит изменнически и безоружный. «Татищев, знатный господин, отвечает Басманову с ругательствами, и тут же схватил свой длинный нож, который русские имеют обычай носить под длинным платьем, вонзил его ему в сердце, так что он сразу упал и умер» ¹² . [254]

Басманов такой же витязь, как и Скопин. Расправа с главным заговорщиком 1606 года становится «объяснимою», если взглянуть на дело с этой стороны. Но Татищев – лицо, казалось бы, сочувственное князю В. И. Шуйскому. Ведь ему же он обязан своим венцом, он главный сподвижник его в ночь на 17 Мая. Он устранил опаснейшего его врага, Петра Басманова. И тем не менее Татищев неудобен Шуйскому, да и более не нужен ему. Удаление его Царем Василием ¹³ вполне соответствует характеру последнего. Татищев ему не только не нужен, он даже ему мешает. Для Скопина же могло быть делом чести заступиться за своего бывшего товарища при несчастном Царе, прозванном «Розстригою». Но могла ли такая расправа с Татищевым быть желанной В. И. Шуйскому? Думается, что нет. Это дает нам повод предположить, что В. И. Шуйский действительно не смотрит на Скопина, как на человека ему вполне преданного, хотя для него и необходимого. Загадочная смерть Скопина доселе не выяснена.

После названного Димитрия только Скопин-Шуйский мог объединить Русские силы и приблизиться к праздному престолу, опираясь на сочувствие войска и народа, всегда увлекаемого подобными личностями. Но брак вдовца на княжне Буйносовой-Ростовской доказывает, однако, что он еще заботился о своих собственных потомках.

Законным, по-видимому, наследником последнего потомка правящей ветви династии Рюрика был Князь М. В. Скопин-Шуйский... Все взоры на него уже устремлены и он-то загадочно погибает «на крестинном пиру у кн. Ивана Михайловича Воротынского, егда крестя сына своего Князя Алексея... от кн. Екатерины в вине на перепиванье... потом пустися руда из носа и изо рта…» Молва недоверчиво относится к Шуйским, которым без него не сдобровать.

Внушительны слова, так называемой, рукописи Филарета по поводу этого события ¹⁴ : «осудит праведник, умирая, живых [255] нечестивых». Он умер 23 Апр. 1610 года 23 лет. Если бы жив был тогда Годунов, то его, вероятно, почли бы виновником в гибели Скопина. Такова уж его доля быть мнимым виновником многих смертей... Недаром же молва указывала на Никифора Чепчугова, как на мнимого исполнителя воли Годунова в задуманной гибели Угличского Царевича; а между тем этот самый Чепчугов уже раскрылся ныне, подобно Шерефединову, как клеврет и сторонник того же В. И. Шуйского... ¹⁵ Князь же Михаил Скопин не был единомышденником Царя Василья, хотя и служил ему без обмана. Не следует, однако, забывать, что мать Скопина была княжна Анна Петровна Татева, дочь князя Петра Ивановича Татева ¹⁶ , вся семья которого была явно на стороне Расстриги, а двоюродный дядя Скопина – князь Иван Андреевич Татев – спас даже жизнь Расстриге под Добрыничами. Таким образом назначение Скопина «Великим Мечником» и доверие к нему Расстриги вполне понятно. Все это не приближает к нему Шуйских, которым он однако нужен. В то же время они его опасаются и ему завидуют. Он им помеха, а с помехами в то время умели расправляться. Не даром же упорная народная обвинительная молва указывает на княгиню Шуйскую.

Было время, еще столь недавнее, когда победоносное войско Михаила Скопина подходило к Москве с севера, а в то же самое время южная рать, под начальством Ф. И. Шереметева, приближаясь к Москве с юго-востока... Но картина быстро изменяется: Скопина уже нет в живых, а войско Шереметева останавливается, под предлогом испытанных неудач... Тогда настал для Шуйского час расплаты. Зашатался престол его и совершился новый переворот, но на этот раз не трагический, а соответствующий характеру «выкрикнутого» Царя. Ворвался к нему в хоромы буйный и исполинской силы Рязанец Захарий Ляпунов с товарищи и потребовал свержения. (Ляпуновы [256] «клиенты» кн. В. В. Голицына). Шуйский сопротивления не оказал и, склонивши голову, дал себя постричь в монахи. За то Поляки стали носиться с ним, как с «трофеем», годным для той «декорации», которая им нужна была в Варшаве.

«...Мы от сего в досаде и кручине великой и опасались, чтобы с ними не случилось чего худаго...

...Находящихся в руках ваших князей Шуйских, братьев ваших, как людей достойных, вы должны охранять» – писал Жолкеевский Мстиславскому, ходатайствуя о Шуйских ¹⁷ .

Из продолжительного плена в Польше вернулся живым лишь князь Иван Иванович Шуйский, по прозванию «Пуговка» ¹⁸ , женатый на дочери боярина Василия Петровича Морозова, а следовательно свояк князю Ивану Борисовичу Черкасскому. Не потому ли в царствование Царя Михаила он тихо и прочно проживает в Москве, при новом дворе, по возвращении Патриарха Филарета. Последний в роде, он скончался в 1638 г. ¹⁹ , оставив духовное завещание, до ныне сохранившееся, заключающее в себе любопытные распоряжения: между прочим, он отдает своим племянницам, или вернее племянницам жены (Морозовой), бывшее поместье князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, сельцо Новосильцово (оно же и Троицкое) на Клязьме. Путем этих племянниц, переходя по наследству к князьям Пронским, а от них к князьям Одоевским и Черкасским, поместья эти, называемые в 18-м веке «Кляземские вотчины», перешли к Шереметевым, как приданое княжны Варвары Алексеевны Черкасской в 1742 г.

Точно также перешло к ним по наследству и бывшее село Иваново (г. Иваново-Вознесенск), Шуйского уезда, с обширным архивом старых дел...

Последний из Шуйских не нашел себе места упокоения там, где погребены его родичи, в древнем Суздале. Могила его в Новогородском Тихвинском монастыре и, к сожалению, ныне следы ее не найдены. «Место гроба неизвестно: вероятно, в то [257] время, когда были в соборе переделки и устраивались вновь приделы, надписи на плитах были стерты и часть плит по встретившейся нужде (!) были сняты» ²⁰ . Погребен он был неподалеку от своего племянника, князя Семена Прозоровского, до блестного защитника Тихвинской обители, надгробие которого вполне сохранилось и доселе.

Князь Семен Васильевич Прозоровский упоминается в духовном завещании кн. Ив. Ив. Шуйского. Это человек ему близкий, сын его сестры княгини Аграфены Ивановны... Дочь их, княжна Евдокия Семеновна Прозоровская – жена кн. Якова Куденетовича Черкасского – погребена в Новоспасском монастыре в Москве ²¹ . Она приходится внучкой кн. Ивану Ивановичу. На могиле кн. С. В. Прозоровского следующая надпись: «Лета 7168 (1660), Сентября в 14 день, на праздник Воздвижения честного и Животворящего Креста, преставися раб Божий Болярин Князь Семен Васильевич Прозоровский, во иноцех схимонах Сергий» ²² .

* * *

Воцарение Романовых привело в постепенному умиротворенно страны и к последовательному ослаблению различных соперничества Годуновы, Нагие, Шуйские смирились поневоле и постепенно сглаживались. Всего более оказывалось внимания последним, что было весьма разумно, к тому же, в виду прекращения рода, и не затруднительно. Исчезновение Годуновых и Нагих – этих давних ожесточенных соперников – прошло почти незамеченным.

Но смерть последнего князя Шуйского была событием, отразившимся особенно сильно на родственных и близких ему семьях. Открывалось значительное наследство, угасал старейший под после Московской царской линии,– род, исстари соперничавший с Великими Князьями Московскими. [258]

В бурной судьбе князей Василия и Димитрия Шуйских как бы в стороне стоит князь Иван Иванович, хотя и сопровождает их в Польский плен.

* * *

Духовное Завещание Кн. Ивана Ивановича Шуйского.

«Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Се аз, раб Божий, князь Иван Шуйской, пишю сию духовную своим целым умом и разумом, а бью челом и приказываю душу свою строити и поминать, и кому что отдати: Боярину, князю Ивану Черкаскому, да племянником своим, окольничему, князю Семену Васильевичу, да князю Матвею Васильевичу Прозоровским, да князю Михайлу Петровичу Пронскому. И как Бог по душю мою сошлет и прикащикам моим пожаловать тело мое погребсти в Суздале, в соборной церкве у Рождества Пречистые Богородицы, подле брата моего, князя Александра Ивановича, поверх гробу княгини Горбатые. А что моево моления: образ Спасов, обложен серебром, резью, с каменьем и с жемчюги; да образ Пречистые Богородицы Одигитрие, в серебреном киоте, обложена золотом, в чекан, венец, и каруна и цата золотые, с каменьем, с жемчюги, и те оба образа поставите со всем прикладом в Суздале, в соборной церкви, у Рождества Пречистые Богородицы, на налое, пред архиепискуплим местом, а над гробом моим поставить образ Пречистые Богородицы Умиление, обложен серебром; да образ Чюдотворца Олексея, обложен серебром, в чекан. Да прикащиком же моим велеть раздать по мне сорокоуст, на шесть недель, на четыредесять храмов, по при рубли на храм. А как тело мое погребут, и им дати по мне другой сорокоуст в Суздале, на четыредесять храмов, по три рубли на храм. Да по мне ж раздать в год сорокоуста на четыредесять храмов, по десяти рублев на храм; а давать денги к тем церквам на сорокоуст, где бывают службы вседневные. Да прикащиком же раздать по мне в Суздале, по мелким монастырями, в которые [259] монастыри по мне вотчины не отказаны, по пятидесяти рублев в монастырь, или смотря по денгам, что останетца. Да что дано мне Государева Царева и Великого Князя Михайла Федоровича всеа Русии и отца ево, Государева, Блаженные памяти, Великого Государя, Святейшего Патриарха Филарета Никитича Московскаго и всеа Русии жалованье, в Нижегородском уезде, волость Белогородцкая, после царицы иноки Елены, и в той волости волен Бог да Государь. А боярина князя Ивана Борисовича (Черкаскаго) благословляю образ Спасов, обложен серебром, да ему ж челом бью старинную свою вотчину, в Суздальском уезде, село Парское, с деревнями, да саблю Турскую Ширинской дол (так), оправа серебреная, позолочена но червчетому бархату, и ему пожаловать тем владеть и душю мою поминать, и у Государя обо мне милости просить и бити челом, чтобы Государь пожаловал, велел по сей моей духовной душю мою грешную устроить и родителей моих и меня в забвенье и без памятных не учинить. Да княгиню Евдокею Васильевну (Морозову) благословляю образ Пречистые Богородицы, обложен серебром, да челом бью перстень золот, с лазоревым яхонтом. Да князя Якова Куденетовича благословляю образ Спасов, обложен серебром. Да в Суздальском уезде, вотчина моя, село Иванова, а Кохма тож, дать по мне в Суздаль, в собор к Рождеству Пречистой Богородицы, в дом архиепискупу, в вешной поминок по мне и по родителей моих, и будет Государь не пожалует, не велит дати тое вотчины архиепискупу, а велит дать на выкуп, и тое вотчину выкупить князю Якову Куденетовичю, а денги за нее дати с четвертей, по Государеву Уложению, в собор к Пречистой Богородице, архиепискупу. Да старицу Елену Микифоровну Морозову (теща его) благословляю образ Пречистые Богородицы, обложен серебром. Да сына ее, боярина Ивана Васильевича (Морозова) благословляю образ Спасов, обложен серебром. Да жену ево, Стефаниду Семеновну, благословляю образ Пречистые Богородицы, обложен серебром. Да детей их: сына Михаила Ивановича, да дочь Оксинью Ивановну (Морозовых) благословляю по образу окладному. Да что образ Знамение Пречистые Богородицы не велик, в киоте [260] золотом, обложен золотом, в чекан, моление жены моей, княгини Марфы (Морозовой), и тем образом благословляю сестру ее, старицу Феодосию Морозову. Да боярина, князя Олексея Михайловича Лвова благословляю образ Спасов, обложен серебром, да ему ж челом бью оргамак серь, во всем поряде, с седлом и с уздою, и с чепьми грямячими, а седло озямское (sic), которое с ним было в посол(ьстве), а узда боярина, князя Борисовская Михайловича Лыкова, и 3 Наузом (sic) болшим. Да околничева Василия Ивановича Стрешнева благословляю образ Спасов обложен серебром, да челом бью вотчину, в Суздалском уезде, село Семенково, а ему пожаловать дать за нее денги с четвертей по Уложенью, в Суздаль, к Рождеству Пречистой Богородице, архиепискупу, и пожаловати бити челом Государю, чтобы Государь пожаловал, велел, по моей духовной, душю мою грешную устроить и родителей моих и меня ему пожаловать поминать, в забвенье беспамятных не учинить. Да князя Олексея Ивановича Воротынсково благословляю образ Спасов, обложен серебром. Да князь Петра Ивановича Пронсково благословляю образ Спасов, обложен серебром; да жену ево, княгиню Марью Михайловну, благословляю образ Пречистые Богородицы, обложен серебром. Да племянника своего, околничева, князь Семена Васильевича Празоровского, благословляю образ Спасов, обложен серебром. Да ему ж вотчина моя, в Московском уезде, селцо Семчина, да пустош Остроногова с пустошми, да пустош Семеновская, а Черницына тож, с пустошми, да половина слободки, которая от Семчина (sic) на болшой Дмитровской дороге; а другая половина тое слободки, которая от Вельяминова, та отдати к Вельяминову, А что о той вотчине, о Семеновском, а о Черницыне тож, била челом Государю игуменья Олексеевского монастыря и назьвала тое вотчину монастырскою, и за тое вотчину в Олексеевской монастырь дал брат мой, князь Олександр, блаженные памяти, при Царе Федоре Ивановиче, на смен вотчину свою, в Боровском уезде, селцо Загряское с пустошми. Да племяннику ж моему, князю Семену Васильевичу с детми двор мой Московской со всем. Да жену ево, княгиню Марью Семеновну, и детей ево благословляю по образу окладному. Да племянника своево, [261] князь Матвея Васильевича Прозоровскаго, благословляю образ Пречистые Богородицы Казанские, обложен серебром; да ему ж вотчина моя, в Звенигородцском уезде, селцо Раево, да пустош Покровское с пустошми, и со всеми угодьи. Да жену ево княгиню Настасью Федоровну, да дочь их княжну Лукерью благословляю по образу окладному. Да князь Михайла Петровича Пронскова благословляю образ Спасов, в киоте, обложен серебром резью, прикладу, цата витая, а другая чеканная, да два золотых. Да жену ево, а свою племянницу, княгиню Овдотью Васильевну, благословляю образ Пречистые Богородицы, обложен серебром; да ей же даю вотчину свою в Володимерском уезде, селцо Калитеево, со всеми угодьи. Да князь Ивана Никитича Хованскова благословляю образ Спасов, обложен серебром, да ему ж аргамак ворон, да булова серебрена. Да князь Ивана Петровича Пронскова благословляю образ Спасов, обложен серебром. Да жену ево, княгиню Настасью Дмитреевну благословляю образ Пречистые Богородицы, обложен серебром. Да племянницу свою, княгиню Ульяну Васильевну Троекурову, да княгиню Анну Григорьевну Урусову благословляю по образу окладному; да им же даю попалам вотчину свою в Московском уезде, селцо Навосилцова с пустошми и со всеми угодьи, а им пожаловать поминать князя Михаила Васильевича Скопина, и отца ево, князя Василья, и священнику, что служит у Архангела, в пределе у Предтечи, где лежит тело князя Михайлова, и им давати тож, как я давал. Да отца своего духовного, Стретенского протопопа Ивана благословляю образ Спасов, обложен серебром, да ему ж сто рублев денег. Да князь Данилу Несвитцкова, да Лариона Сумина, да Костентина Сытина благословляю по образу окладному; да им же дати из моего платья по платну. А досталные мои вотчины: селцо Воскресенское с деревнями дать половину тое вотчины, что за рекою Вязмою, к тутошной церкве, к Воскресению Христову, да к Пречистой Богородице, что поставлено над Кипреяном, да к Николе Чюдотворцу; а другую половину тое вотчину, что по сю сторону реки Вязмы и от Суздаля, дать в Суздаль, в девичь в Покровской моностырь, по мне и по родителех моих; а будет Государь не [262] пожалует, не велит дати в монастырь тое половины вотчины, и та половина вотчины выкупить племянником моим, князь Семену, да князь Матвею Празоровским. А о другой половине тое вотчины, что за рекою Вязмою, бити челом Государю, чтобы Государь пожаловал, тое половину от церкви не велел отнять, и им от церкви не выкупать. А вотчину мою селцо Ивановское дать в Суздаль, в собор, к Рождеству Пречистой Богородице, протопопу с братьею, а не архиепискупу. А им, протопопу с братьею, за то меня и родителей моих поминать вечным поминкам; а на выкуп родителем моим и никому тое вотчины из собору не выкупать. Да вотчина ж моя, в Юрьевском уезде, селцо Железова, дать к Спасу, в Еуфимьев монастырь, что в Суздале. А будет Государь не пожалует, не велит дать в монастырь, и та вотчина выкупить племянником же моим. Да вотчина ж моя, в Московском уезде, селцо Веляминово, с двором моим, и с мелницею, и с хлебом, и со крестьяны, что есть в Вельяминове, и с деревнею Марфиною, и половина слободки, на большой Дмитровской дороге, которая к Вельяминовской стороне, отдати в Богоявленской монастырь, что за ветошным рядом; а родителем моим и никому тое вотчины Вельяминова и Тапоркова, что дана им в монастырь, при брате моем, князе Дмитрее Шуйском, не выкупать, быть им обема за Богоявленским монастырем. А другая половина слободки, на той же большой Дмитровской дороге, на Семчинской стороне, и та половина к Семчину. Да вотчина ж моя, в Переславском уезде Залескова, селцо Семеновское, дать к Тройце, в Сергиев монастырь, по Малюте Скуратове, и по ево жене, и по брате моем, по князе Дмитрее Ивановиче Шуйском и по жене ево, княгине Катерине Григоревне ²³ . Да вотчина ж моя, в Дмитровском уезде, селцо Даниловское с деревнями отдати в Чюдов монастырь, по родителех моих, на Шуйских, и по княгине Аграфене Празоровской, а будет тое вотчины в Чюдов монастырь Государь не пожалует, и та вотчина выкупить из монастыря, по Государеву Уложению, племянником же моим. А что есть моего платья [263] мужеска, и то платья племянником моим, князю Семену с детми, да князю Матвею Празоровским, да князю Михайлу Пронскому. А что платья жены моей, княгини Марфы, летники, и телогреи, и шубки накладные, и опошень болшой, и снур, что делал я, и то платья дати князь Семеновым, да князь Матвеевым де тем, княжням, да княгине Ульяне Троекурове, да князь Михайлове жене Пронсково, княгине Овдотье; да из товож платья дать княгине Анне Урусове, что даведетца. А что было приданова платья и соженья жены моей княгине Марфы, и то все отдано матери ее, старице Елене Микифоровне Морозове. Да что есть моево наряду конского – седел и узд, и всякого наряду, и то все племянником моим, князю Семену с детми, да князь Матвею, да князю Михайлу. А досталные мои стоялые лошади и сабли оправные, с каменьем, и полосы сабелные, и пищали, и суды (сосуды) серебреные прадать, а денги раздать по убогим монастырям. А поваренные суды, медные катлы, и сковоротки, и противни, и блюда оловеные, и оловеники и крушки, и сковородки белые раздать в убогие ж монастыри. Да боярину князю Ондрею Васильевичу Хилкову отдати братина серебряная, да камка куфтер жолтая, да шкатулка, что с пряным зельем, да пятьдесят рублев денег. Да Васильеве жене Аргамакова отдать чарка серебреная, толста. А что у меня на ково были заемные памяти, в долгех, и те памяти прикащиком моим выдать безъденежно, и денег на тех людех по тем памятям не имать. А на самом на мне долгу ничьево никаково нет. А будет хто моим безпамедством после на меня долг свой скажет, и прикащиком моим, сыскав про то в правду, и тот долг за меня платить. Да что у меня стоит рухледь боярина, князь Володимерская Долгорукова и жены его, и тое рухледь по росписем, и денги, что тое ж рухледи упрадано, прикащиком моим отдати боярину Борису Михайловичю, до окольничему Михаилу Михайловичю Салтыковым, да отцу моему духовному Стретенскому протопопу Ивану. А людем моим дворовым, и служилым, и всяких чинов, после моево живота, дати воля; а жалованье им давать вдвое, хто что имал пратив книг. Да служивым же добрым людем дать по каню, а мелким дать по [264] мерину; а робятом, которые жили в комноте, двум, Любимку, да Янке дати по двадцати рублев, да по каню; а малому Петрунке дати десять рублев, да мерина, а малому Богдашке Мишевекому дать пять рублев; да повору Литвину Храховскому дать двадцать рублев; да вдовам и мужним женам служним дати жалованье вдвоеж, которая что имала, а которые денежнова жалованья не имали, и тем давать по пяти рублев, а поварским женам, и конюховым, и всяким работным дати по три рубли; да девочке Литовке, Катке, дати наделку тридцать рублев, а наделок людем моим: денги и лошади давать после сорочин. Да которые крестьяне привезены в под Московную мою вотчину из далних моих деревень, и тем крестьянем дати воля, тут ли станут жити, или на сторону пойдут. А у сей духовной были прикащики мои: боярин князь Иван Борисович Черкаской, да околничей, князь Семен Васильевич Празоровской, да князь Михайла Петрович Пронской, да отец мой духовной Стретенской протопоп Иван Михайлов. А на послухи Иван Сафонов, да Евтифей Аристов, да Иван Ортемов. А духовную писал Ивановские площади подъячей Бориско Иванов, лета семь тысяч сто четыредесять шестаго году, наября вдвадесять во вторый день.

На обороте завещания подписи: К сей духовной князь Иван Шуйской руку приложил. К сей духовной князь Иван Черкаской руку приложил. К сей духовной князь Семен Прозоровской руку приложил. К сей духовной князь Михайло Пронский руку приложил. К сей духовной Стретинский протопоп Иван, по велению сына своего духовного, боярина князя Ивана Ивановича Шуйского, руку приложил. Послух Ивашка руку приложил. Послух Евтишка руку приложил. Послух Ивашка руку приложил» ²⁴ .

* * *

Документ этот открывает нам свойство князя Ивана Ивановича Шуйского с князем Иваном Борисовичем Черкаским. Оба они женаты на двух сестрах, дочерях боярина [265] Василия Петровича Морозова, одного из определенных недругов Царя Бориса Годунова, следовательно – они свояки.

О красавице, жене князя Ивана Борисовича Черкаского, подробно упоминает Олеарий:

Видимо, князь И. И. Шуйский очень близок к князю Ивану Борисовичу, двоюродному брату и другу Царя Михаила, и на него более всего надеется. Ему же он завещает и часть имущества. Одновременно видны близкие сношения его с князем Яковом Куденетовичем Черкаским, который путем брака своего на княжне Евдокии Семеновне Прозоровской сблизился с князем И. И. Шуйским. Сестра посла, княгиня Аграфена Ивановна Прозоровская, мать князя Семена, следовательно бабушка княжны Евдокии Семеновны Черкаской.

В духовном завещании вовсе умалчивается о бывшем Царе Василие. В 1635 г. (уже после кончины Филарета) князь Ив. Ив. Шуйский видимо хлопочет об обеспечении своего имущества в будущем.

Характерно и его видимое несочувствие к Архиепископу Суздальскому. Таковым был известный Грек Арсений М. Элассонский, некогда настоятель Архангельского Собора в Москве (составивший записки), который лично венчал Расстригу, над гробом Царя Ивана. Это несочувствие сквозит в словах завещания: «А вотчину мою село Ивановское в Собор Пречистая Богородицы протопопу с братьею, а не архиепископу».

Через Прозоровских, князь Шуйский сближается с князем Яковом Куденетовичем, который женится на княжне Евдокии Семеновне Прозоровской – внуке кн. Ив. Ив. Шуйского, сестре княгини Аграфены Ив. Прозоровской. В свою очередь он становится наследником имений князя Ивана Борисовича. Архив князей Черкаских перешел к Шереметевым, с рукою Кн. Варвары Алексеевны, и сохранился доныне.

«Милости ради благолепнаго преображения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и Пречистая Его Богоматери честнаго и славного Ея Успения и великих преподобных отец Зосимы и Савватия Чудотворцев в дом, в Соловецкий Монастырь, Государя Царя и Великаго Князя Михаила Феодоровича [266] всеа Русии стольник князь Яков Куденетович Черкаской ²⁵ дал вкладом блаженныя памяти по боярине, по князе Иване Ивановиче Шуйском, во иноцех Ионе, вечнаго ради поминка, при игумене Маркеле и при келаре старце Никите и при казначее старце Савве и при соборных старцах: при Митрофане, при Ларионе, при Лаврентие, при Исаии, при Прокопие, при Іосафе, при Веньямине и при всех соборных старцах, еже о Христе братии, девять надсвещников, да серебра в недоделку. А по весу в тех насвещниках, и в серебре 39 фунтов. Да он же князь Яков Куденетович в теже надсвещники дал денег 35 рублев да 23 золотых, а в деле тех надсвещников фунт серебра по 9 рублей и золотой по рублю. И всего того его вкладу на четыреста на девять рублев. И нам Соловецкого Монастыря Игумену с братиею, или кто по нас иный игумен и братия будут, за тот вклад за его князь Яковлева Куденетовича многолетное здравие соборне и келейне молити Бога, а блаженные памяти боярина князь Ивана Ивановича, во иноцех Иону, написать во вседневное вечное поминание в синодик и в литию и в кормовыя книги, и душу его в заупокойных молитвах и понихидах и на литиях и на святых Божиих Литоргиях за просфиромисанием поминати вечно и стол по нем на братию ставити по монастырскому чину и по уложению, яко ж и прочих великих вкладчивов, дондеже Бог благословит миру вселенней и святой сей Соловецкой обители стояти. К сей вкладной Соловецкаго Монастыря игумен Маркел с братиею печать монастырскую и руки свои приложили. Лета 7152 (1644) апреля в 25 день».

На обороте подписи игумена Маркела и старцев ²⁶ .

Г. С. Ш.

Комментарии

1. Massa, «Сказ, о Смутн. Врем.», С.-П.Б., 1874, стр. 185.

2. Massa, id.

3. Fletcher.

4. Тот же прием относительно Патриарха Иова. Кто его сверг и сослал в Старицу? Росстриге прямой расчет с ним встретиться, но Шуйскому, тогда еще хозяйничавшему в Москве, расчет был обратный.

5. Smith.

6. Massa. Сказания о смутном времени. Спб. 1874 г.

7. Псковская Лет., с. 215.

8. А. Палицын. Русск. Историч. Библиотека т. XIII. Сказания.

9. Геркман, стр. 313.

10. Она сказала, что сын ее еще жив, что его тайно, без ее ведома, увезли из страны, о чем она впоследствии узнала от людей, которых уже нет в живых (Масса, стр. 134).

11. Костомаров. Историч. Монографии, кн. 13, стр. 358–359.

12. Bussow. Chr. с. IV, р. 47.

13. Летопись Историко-Род. Общ., вып. I, стр. 5.

14. Рук. Филарета, стр. 288. Сб. Муханова.

15. Кн. Лобанов-Ростовский. Родословная книга. Князья Татевы.

16. Князь Борис Иванович Татев, родной дядя Скопина. Его дочь Мария первая жена кн. Д. Т. Трубецкого, а другая дочь Прасковия жена кн. Алексея Ивановича Воротынского (Руммель).

17. Сборник Муханова № 108, стр. 181.

18. Геркман, стр. 218. Сравн. Дух. Зав. кн. И. И. Шуйского.

19. Долгоруких Род., ч. I, стр. 235. Рук. дом. арх.

20. Описание Тихвинского б, м., пр. 99, стр. 28.

21. Оп. Знаменской церкви.

22. Оп. Тихвин, монастыря.

23. Рожд. Скуратовой.

24. Духовн. Завещ. И. И. Шуйского.– Арх. Гр. Шереметевых, № 228.

25. Он по жене ему внук.

26. Домашний Архив Гр.Шереметевых, № 713.

Текст воспроизведен по изданию: Князь Василий Иванович Шуйский // Старина и новизна, Книга 11. 1906