НЕИЗВЕСТНЫЙ МОСКОВСКИЙ ЛЕТОПИСЕЦ XVII ВЕКА ИЗ МУЗЕЙНОГО СОБРАНИЯ ГБЛ

Памятники позднего русского летописания исследованы слабо. Историки располагают лишь несколькими летописцами XVII в. Это наиболее известный из них знаменитый «Новый летописец» ¹, введенный в научный оборот в конце XVIII в., недавно лишь обследованный и изданный О. А. Яковлевой Пискаревский летописец ² и некоторые местные летописцы ³. Между тем, на богатый летописный материал XVII столетия не раз обращали внимание известные советские исследователи: М. Н. Тихомиров ⁴, А. Н. Насонов ⁵, Л. В. Черепнин ⁶.

В рукописных собраниях древлехранилищ Москвы, Ленинграда и других городов нашей страны встречается много кратких летописцев, составленных в XVI и XVII столетиях. Это очень важный раздел источников, так как в кратких летописцах нередко приводятся новые данные, дополняющие известия других источников. Немаловажно и их значение как памятников общественно-политической мысли, русской историографии позднего феодализма.

Совсем недавно были изданы более поздние летописцы, составленные в конце XVII в., они также включают в свой состав сведения о событиях XVI — XVII вв. ⁷.

Публикуемый летописец, содержащий в ряде случаев такие сведения, которые по своей полноте и точности даже превосходят сведения Пискаревского летописца, находится в сборнике-конволюте из Музейного собрания ГБЛ (Ф. 178, № 6033) последней четверти XVII века ⁸. Сборник писан скорописью нескольких почерков на 678 лл. (668, № № 555–564 повторяются дважды), в 4° (20,4×16,2). Переплет (позднейший) – доски в коже с золотым и простым тиснением. Между лл. 245 и 246 утрачена тетрадь. На корешке вытиснен заголовок – «Летописец». По лл. 278–298 (с текстом Сказания [128] Авраамия Палицына) владельческая запись подьячего Приказа сыскных дел Якова Богданова, а на л. 300 запродажная запись Я. Богданова Ивану Молвянинову ⁹. На л. 392 запись: «Сия книга чернице (?) Аграфене Хвитиньевне (?)».

Сборник содержит статьи, свидетельствующие об определенном интересе составителя к эпохе Ивана Грозного и «Смутного времени». В него включены:

1. Ложные разрядные книги: а) «Книга чиновная: писаны походы на службу великого государя и великого князя Ивана Васильевича всеа Росии под царево великий град Казань» (лл, 1–64 об.); б) «Поход великому государю... Ивану Васильевичю под Смоленеск (лл. 65–75); в) «Книга чиновная: писаны походы на службу государя... Ивана Васильевича, всеа Росии самодержца, в Немецкую землю лета 7034-го году, поход зимою» (лл. 77–82); г) «Лета 7048-го году другой поход государю... на Швецкого короля под город Колывань» – и далее походы по 7053 г. (лл. 82–120 об.).

2. Тысячная книга («Лета 7059-го году октября вь день царь и великий князь Иоанн Васильевич всеа Руси приговорил з бояры учинить»; лл. 121–161).

3. Разрядные книги за 7016–7091 гг. (лл. 163–237 об.).

4. Московский летописец XVII века (публикуется).

5. Сказание Авраамия Палицына в окончательной редакции полного текста, без главы «О построении храма в Девулине» ¹⁰ (лл. 271–507 об.).

6. Родословная книга («Род государей и великих князей Московских удельных князей»; лл. 508–627).

7. Выписи из летописей, в том числе из Нового летописца, и разрядных и родословных книг за 6406–7079 гг. («Выписано из Летописной Книги, из Розрядной и из Родословной – верить тому подлинно, кто Московскому государству служил и кто изменил»). Без конца (лл. 628 об.–668 об.).

Публикуемый летописец занимает в сборнике лл. 239–270 об. Водяные знаки бумаги, на которой он написан, дают возможность отнести дошедший до нас список к 1680-м–1690-м годам. Это – голова шута f–IV, AI (курсив) – 1682 и 1697 гг. – С. А. Клепиков. Филиграни и штемпели на бумаге русского и иностранного производства XVII–XX века. М., 1959, № 894; голова шута f–I, СН (в рамке) 1680 г. – типа Лихачев. № 3540 и типа Heawood, № 1949, 1674 г.

Текст летописца не полон: утрачена вторая тетрадь (8 лл.). Не достает и конца от 1600 г. по 1613 г. Последнее известие о посылке в 1600 г. «на поле» Б. Я. Вельского и С. Р. Олферьева-Безнина оборвано.

Летописцу предпослано введение (лл. 239–241 об.), из которого видно, когда он составлялся. Пересказывая имевшиеся в его руках материалы (в основном, до 1613 г.), составитель вслед за известием о низложении Василия Шуйского и его пострижении в монахи вставил справку о его смерти в Польше и о возвращении в 1635 г. тела бывшего царя на родину и погребении его в Москве в Архангельском соборе (л. 241). О воцарении Алексея Михайловича в летописце не говорится. Следовательно, он был составлен в промежутке между 1635 и 1645 гг., скорее всего во второй половине 30-х гг., ибо о каких-либо других событиях, кроме названного, в нем не упоминается.

Собственное творчество составителя ограничилось написанием ряда риторических добавлений в начале и конце введения и заострением противогодуновских выпадов, содержащихся в компилируемых им источниках. Так, в основном тексте летописца сказано, что вдова – царица Ирина, постригшаяся в монахини в Новодевичьем монастыре, лишь после долгих уговоров согласилась на воцарение брата, Бориса Годунова: «И много отрицаяся, едва благослови его...» (л. 268). Составитель же, не считаясь с им же самим использованным источником, пишет во введении, что воцарение Годунова произошло против воли царицы-инокини: «...без воли царевы Федора Ивановича царицы и великие княгини иноки Александры восхитиша и нарекоша царем» (л. 240 об.).

Составитель летописца принадлежал к церковным кругам, возможно, к соборному кремлевскому духовенству, поскольку при перечислении тех благ, которые получили представители различных слоев господствующего класса при Федоре Ивановиче, на первое место он ставит соборных священников, потом «святителей» и в последнюю очередь воинов и купцов (л. 240). Характерно в этом плане и указание, что при (Михаиле Федоровиче «уставиша церковныи чинове и царствия синклиты» (л. 241 об.). О духовном происхождении автора говорит и содержание вступления, которое свидетельствует [129] о начитанности его в библейской истории, а также о вероятном знакомстве с хронографами ¹¹. Позволительно предположить, что составитель летописца был как-то связан с фамилией Яновых, предки которых выехали на Русь из Литвы на рубеже XV и XVI столетий вместе с В. И. Шемячичем и другими именитыми выезжими князьями. Характерно, что в ряде случаев в текст летописца вставлены упоминания о представителях рода Яновых, а также проявляется постоянный интерес к другим выходцам из Литвы (Мстиславские, Воротынские и др.).

В руках у составителя были два источника: разрядные книги, принадлежавшие, по всей вероятности, тем же Яновым, – неоднократные настойчивые записи в разрядах о представителях этого рода, ничем в истории не знаменитого, делают возможным такое предположение – и летописные записи за вторую половину XVI – начало XVII веков московского митрополичьего, а затем патриаршего дома. Об этом можно заключить, сопоставляя записи по форме и по содержанию: первые, сугубо деловые, касаются росписей воевод, различных служебных назначений, кратких сообщений о военных действиях и т. д., вторые – повествовательные с непременным участием церковных деятелей; иногда записи непосредственно посвящены церковным событиям. Довольно грубая сшивка их бросается в глаза. Так, рассказ об учреждении патриаршества (л. 263–263 об.) – определенная вставка в текст разрядов. Перед ним – хронологическая путаница и пробел в несколько лет. Нарушена хронология и дальше. Как известно, патриаршество было учреждено в 1589 г., между тем за ним следует известие о походе на Москву Казы-Гирея, начинающееся словами: «Того же году», хотя поход, в действительности, имел место два года спустя – в 1591 г. (л. 264–264 об.).

Известия публикуемого летописца дают возможность предполагать, что записи митрополичьего и патриаршего летописания были положены в основание патриаршего летописца, составленного (точнее, составлявшегося) в начале XVII в.

Что же представлял собой этот патриарший летописец? Его хронологические рамки – взятие Казани в 1552 г. и воцарение Михаила Федоровича в 1613 г., как это можно заключить по введению. Помимо чисто церковных событий, таких как учреждение патриаршества, он касался целого ряда политических событий второй половины XVI – начала XVII вв. Последние нередко оцениваются с точки зрения духовенства, в них подчеркивается роль митрополита Дионисия и патриархов Иова и Гермогена. Составитель летописца называет, как правило, представителей духовенства по именам, применяет церковную терминологию, прекрасно знает все детали церковных обрядов, даже византийских, он разбирается в особенностях церковного пения (многолетье Федору Ивановичу во время венчания на царство: «воскликнуша трестрошными гласы з демеством»).

Создавался предполагаемый нами патриарший летописец, очевидно, в окружении патриарха Гермогена. Деятельность Гермогена, его политическая прозорливость, как можно судить по позднейшему изложению введения, в летописце превозносились. Оказывается, только он один и возражал против избрания на московский престол королевича Владислава, но к его совету никто не прислушался (л. 241). В действительности же боярам удалось довольно легко уговорить патриарха, дав несбыточные обещания, что королевич примет православную веру ¹².

О том, что при Гермогене велось летописание, прямо говорится в одной из патриарших грамот, посвященных низложению Василия Шуйского в 1610 г. Вспоминая о неудачной попытке заговорщиков низложить царя 18 февраля 1608 г., патриарх замечает, что «и то чюдо в летописцех записали мы, да и прочии не дерзают таковых творити…» ¹³. Л. Н. Насонов склонен был видеть остатки летописца, ведшегося при Гермогене, в некоторых статьях Хронографа 2-ой редакции (в части до 1609 г.) ¹⁴. Фрагменты патриаршего летописания можно заметить в составе Латухинской степенной книги. Они принадлежат перу Иосифа, келейника патриарха Иова, продолжившего, очевидно, летописную работу и при Гермогене ¹⁵.

Можно, кажется, довольно точно и датировать этот летописец начала XVII в. [130] Создатель его, после сообщения о гибели в 1573 г. во время Ливонского похода князя Ивана Андреевича Шуйского, говорит о его сыновьях и их дальнейшей судьбе: «А осталися у него пять сынов: князь Василий Иванович, что был на государстве; князь Андрей Иванович, преставился в заточенье; князь Дмитрей Иванович, князь Александр Иванович, князь Иван Иванович» (л. 248 об.). Таким образом, он знает уже о сведении царя Василия Шуйского с престола в июле 1610 г., но ему еще неизвестно о смерти его в польском плену 12 сентября 1612 г. ¹⁶, равно как и о смерти его брата Дмитрия Ивановича, последовавшей через пять дней, хотя смерть князя Андрея Ивановича в 80-х годах XVI в. им отмечена. Другой хронологической гранью является избрание царем Михаила Федоровича, происшедшее 21 февраля 1613 г. – это последнее датируемое событие в летописце.

Составитель патриаршего летописца начала XVII в. выступил как сторонник Романовых. Интерес к этой боярской фамилии прослеживается на протяжении всего публикуемого текста. Любопытен рассказ о гибели царевича Дмитрия, старшего сына Ивана Грозного и Анастасии Романовны. Он наиболее подробен из всех доныне известных, причем в нем фигурируют двое дядей царевича: бояре Даниил Романович и Василий Михайлович Юрьевы-Захарьины, которые вели под руки злополучную кормилицу, уронившую младенца на сходню, откуда он упал в воду (л. 255 об.). В официальной Никоновской летописи о гибели царевича говорится вскользь, без упоминания Юрьевых-Захарьиных, – на неприятном для царя факте официальный летописец явно не хотел задерживаться ¹⁷. Более подробно пишет об этом дьяк Иван Тимофеев, но и им дана не столь конкретная и несколько другая версия этого трагического происшествия, опять-таки без указания, что оно произошло в присутствии царевичевых дядей: «случися внезапну отроку от рук доилица на воду ниспасти, сном той погрузишися и ту ангелы душу младенцом подъемшим» ¹⁸.

Это невольное небрежение, приведшее к гибели «пеленочника», за которого они так держались во время недавней болезни Грозного ¹⁹, не повлияло, впрочем, в ближайшие годы на карьеру ни Даниила Романовича, ни Василия Михайловича.

В летописце сказано, что во время страшных казней осенью 1575 г. пострадал Никита Романович, которого Грозный «грабил» (л. 249 об.), – известие, отсутствующее в других источниках. Но этот факт связан с другими событиями, на которых остановимся ниже.

Наиболее явственно, даже в ущерб престижу патриарха Иова, неизменного сторонника Бориса Годунова, проромановская тенденция летописца проявляется в рассказе о смерти царя Федора Ивановича. Обращаясь к умирающему царю, патриарх настаивал па передаче царского скипетра Борису: «...Вручи жезл царствия своего шурину своему... да царствует над нами». На столь категорический призыв, согласно летописцу, «царь... рече: «Брат Федор» (л. 266), указав тем самым на Федора Никитича, отца Михаила Федоровича, приходившегося последнему царю из рода Калиты двоюродным братом по материнской линии.

В «Новом летописце» в главе 57-ой «О преставлении царя Федора» напористость Иова, ратовавшего за кандидатуру Бориса, сглажена. Не приписывается царю и прямое указание на Федора Никитича как на своего преемника. На вопрос патриархи: «Кому сие царство и нас, сирых, приказываешь и свою царицу?», царь ссылается на божыо волю ²⁰.

Итак, можно предполагать, что рассматриваемый летописец, ставший одним из главных источников для составителя публикуемого текста, возник в конце 1612 – начале 1613 гг. в обстановке избирательной борьбы, решившейся в пользу Романовых, сторонником которых был его автор, в недавнем прошлом связанный с патриархом Гермогеном.

Начинался он, по-видимому, с довольно подробного описания того, что произошло следом за взятием Казани. Когда казанского царя Едигера привели «связанного» в государев стан, Грозный с князем Владимиром Андреевичем Старицким и со всеми боярами пошел «к церкви полотняной и молебное совершив», а затем произнес речь, целиком выдержанную в церковном духе. Такова же и речь Владимира Андреевича Старинного. Даже плененный Едигер в своей ответной речи, переведенной Грозному, ссылается на божью волю: «Видим сами мы смерть свою, волен бог да ты, государь, [131] велишь казнити, готовы; милость покажешь, живот дашь, видят, твоя же воля» (л. 245). Приведенные в летописце «речи» существенно отличаются от помещенных в известных сводах времени Ивана Грозного – «Летописце начала царства», «Никоновской летописи» и в «Казанском летописце» ²¹, но, как и в перечисленных памятниках, в них чувствуется рука церковного писателя.

В утраченной из публикуемого текста тетради, очевидно, рассказывалось в числе других событий об опричнине Ивана Грозного и походе Девлет-Гирея на Москву в 1571 г. Об этом можно заключить из следующих слов летописца в описании Молодинского сражения 1572 г.: «О, судеб твоих, владыко, и милости твоея, царю небесный. Како силнии падоша, а немощнии препоясашася силою, не до конца на ны прогневася, но избави нас от агарянского насилия, в первый же приход оскорби, ныне же обрадова» (л. 248). Следовательно, ранее говорилось о первом походе Девлет-Гирея 1571 г., когда русские понесли поражение и хан сжег столицу. Здесь же указано на наличие в государевом войске «земских и опришлиных дворян и детей боярских» (л. 246). Такое подразделение без предшествующего известия об учреждении опричнины было бы для читателя совершенно непонятно.

К сожалению, начало рассказа о Молодинской битве не сохранилось. Повествование начинается известием о намерении крымского хана обойти русские полки, стоявшие под Серпуховым, и двинуться к Москве.

Привлекают внимание цифровые данные о количестве войск противостоящих сторон. «По смете и языком» с крымским ханом на русские земли пришло, по словам летописца, 150 тысяч «и больши» турок, крымцев, нагайцев и черкас и 20 тысяч янычар («янычаней») «вогненново бою»; всего, таким образом, более 170 тысяч человек (л. 246) – огромное войско; впрочем, вероятно, эти цифры сильно преувеличены.

Приведены подробные сведения и о количестве воинов в войске кн. М. И. Воротынского: дворян и детей боярских «по смотру и с людьми» 50 тысяч, литвы, немцев и черкас 1 тысяча, казаков – 5 тысяч, стрельцов – 12 тысяч, жителей поморских городов и др. – 5 тысяч, итого 73 тысячи (л. 246). Сохранившаяся полковая роспись войска М. И. Воротынского, перечисляя его состав, насчитывает в пяти его полках немногим более 20 тысяч человек ²². Но в ней не учтены вооруженные «люди», входившие в состав войска вместе со своими господами-дворянами и, возможно, другие категории воинов. Г. Д. Бурдей, посвятивший сражению 1572 г. специальное исследование, полагает, что в распоряжении главнокомандующего М. И. Воротынского имелось до 60-65 тысяч воинов ²³.

Публикуемый летописец описывает военные действия, предшествовавшие генеральному сражению, и ход самой трехдневной битвы у Молодей на р. Лопасне. Очень живо и интересно рассказывается о пленении нагайского мурзы Дивея – лучшего военачальника крымского хана. В повести о Молодинской битве говорится, что его пленил во время сражения суздалец, сын боярский Темир Алалыкин ²⁴. Здесь же называется его христианское имя – Иван Шибаев сын Алалыкин, причем подчеркивается, что в пленении Дивея-мурзы участвовал не только храбрый суздалец, который «первой руку наложил на него», но и «инии мнозии». Пленен же был Дивей не во время сражения, а во время рекогносцировки, когда он в сопровождении «невеликих людей» осматривал русский обоз с целью выявить уязвимые для нападения места. Заметив нагайцев, русские воеводы выслали сотни для преследования. Во время обхода под мурзой споткнулся белый аргамак, и он упал на землю, и был взят в плен. Дивей скрывался среди других пленников, сказавшись «простым татарином», но его опознал плененный вскоре царевич Ширинбак (л. 247–247 об.).

Из описания Молодинской битвы можно опять-таки сделать вывод о среде, в которой слагались источники публикуемого летописца. Здесь сказано, что гонцы с известием о победе помимо Великого Новгорода, где находился в это время Грозный, были посланы и в Москву: «А к Москве к митрополиту Кириллу Московскому и всеа Русии к к боярину и воеводе ко князю Юрью Ивановичю Токмакову сказати велели же» (л. 248), На первое место выдвинут, как видим, митрополит, а не боярин и воевода, которому была вверена Москва в отсутствие царя. Это и заставляет предполагать, что источники создавались в среде, близкой к митрополиту, – в Пискаревском летописце, например, [132] указан лишь Ю. И. Токмаков, а о митрополите даже не упомянуто ²⁵. Из сведений, содержавшихся в грамоте, посланной к митрополиту, и со слов этих гонцов, находившихся под живым впечатлением от только что происшедшей битвы, в окружении митрополита Кирилла и был, вероятно, составлен рассказ о победе на Молодях, содержащий такие подробности, которые отсутствуют в других повествованиях об этом сражении. Не исключена, впрочем, возможность того, что авторы воспользовались каким-то готовым повествовательным источником.

Большой интерес представляют известия летописца о драматических событиях осени 1575 г., когда номинальным главой государства был признан незадолго до этого крещеный татарский царевич Симеон Бекбулатович, поставленный «великим князем всея Русии». Произошел рецидив опричнины ²⁶. Однако в силу крайней скудости источников многое здесь до сих пор оставалось загадочным, давало возможность различным толкованиям ²⁷.

Источники, касающиеся того времени, – Пискаревский и Соловецкий летописцы – ничего не говорят о том, чем были вызваны казни. Одна из версий Пискаревского летописца о причине поставления Симеона Бекбулатовича «великим князем всеа Русии» носит явно легендарный характер, другая до последнего времени не поддавалась расшифровке. Д. Принц, указывая цифру казненных – 40 дворян, – ограничивается, очевидно, официальной версией: заговор на жизнь царя ²⁸. В беседе с английским послом Даниилом Сильвестром в ноябре 1575 г. Грозный заявил, что «поводом» к передаче власти «в руки чужеродца» «были преступные и злокозненные поступки наших подданных, которые ропщут и противятся нам за требование верноподданического повиновения и устрояют измены против особы нашей» ²⁹. Но в чем же заключались эти «преступные и злокозненые поступки подданных», чем вызывалось их сопротивление царю, какие формы оно приняло – обо всем этом царь предпочел умолчать. Ни словом не обмолвился он ни о земском соборе, ни о казнях. Тем большую ценность представляют сообщения публикуемого летописца, проливающие свет на трагедию, разыгравшуюся осенью 1575 г. и закончившуюся невиданным еще в русской истории политическим маскарадом. Согласно летописцу, наречение Грозным на великое княжение Симеона Бекбулатовича было вызвано враждебным отношением царя к своему старшему сыну, подозреваемому им в намерении лишить его власти и самому занять царский престол («мнети почал на сына своего царевича Ивана Ивановича о желании царьства»). Поставляя Симеона Бекбулатовича «великим князем всеа Русии», Грозный воздвигал преграду на пути к власти старшему сыну («и восхоте поставити ему препону, нарек на великое княжение Семиона Бекбулатовича»). Действия царя, явно предпочитавшего сыну татарского царевича, вызвали протест со стороны части высокопоставленных представителей господствующего класса: «Елицы же супротив сташа, глаголюще: «Не подобает, государь, тебе мимо своих чад иноплеменника на государство поставляти» (л. 249). Таким образом, известие Дж. Горсея об обращении «великого со всех провинций собрания в Консистории св. духа [Успенском соборе]» с «актом» – коллективным челобитьем к царю ³⁰ – получило подтверждение в русском летописце, составленном, как увидим, современником и, возможно, очевидцем многих событий.

«Возъяряся» на «ставших супротив», Грозный предал их жестоким казням.

Сравнение перечня казненных, помещенного в публикуемом летописце, с известиями Пискаревского и Соловецкого летописцев заставляет отдать решительное предпочтение первому. Если в Пискаревском летописце приведены только имена казненных бояр, стольников и окольничих, то здесь указаны и их отчества; названы по именам новгородский архиепископ Леонид, архангельский протопоп Иван (во всех других нарративных источниках имя его отсутствует; указан род казни, которой он подвергся, – царь «посадил в воду»), чудовский архимандрит Евфимий (в Пискаревском летописце – отсутствует; в Соловецком неверно – «Еустафий»). Среди казненных впервые названы дворяне, один из них, по имени Григорий Мещерский, выполнял в начале 70-х [133] годов важные дипломатические поручения. В Соловецком летописце говорилось о казни дьяка Федора Мишурина; в публикуемом тексте наряду с ним упомянут дьяк Дружина Володимеров, возглавлявший Разбойный приказ. В свое время высказывалось предположение о казни этого дьяка осенью 1575 г. вместе с рядом других видных государственных деятелей, упомянутых в синодиках и исчезнувших около 1575 г. из разрядных книг, актов и других документов ³¹. Теперь это предположение подтвердилось.

Полнота перечня казненных, точность в передаче их имен, отчеств и обстановки, при которой совершались казни, упоминание о «грабеже» царем Никиты Романовича, одного из ближайших родственников царевича Ивана Ивановича по материнской линии, повышают доверие и к другим сведениям летописца. Из некоторых приведенных деталей виден современник, принадлежавший к духовным лицам, близкий к митрополитам, а затем патриархам, очевидец торжественных церковных церемоний и важных государственных актов. Так он отметил, что Грозный, возведя Симеона Бекбулатовича «на великое княжение», а себя назвав «князем Московским» и «к образом припущал прикладыватца наперед себя Симеона, и к митрополиту благословлятися также наперед» (л. 249 об.). Перечисляя казненных, летописец, в отличие от Пискаревского летописца и в соответствии с Соловецким, называет сначала имена высших церковных иерархов, а затем уже светских высокопоставленных лиц.

Ярко описано поведение Грозного в боярской думе, на заседании которой составитель источника мог присутствовать, находясь в митрополичьей свите. На следующий день после того, как Грозному с сыном была «сказана» служба от имени «великого князя» Симеона Бекбулатовича, ими была подана челобитная, текст которой приведен летописцем: «Государю великому князю Симеону Бекбулатовичю всеа Русии. Бьют челом князь Иван Васильевичь Московский и сын мой князь Иван Ивановичь: Сказана нам твоя государева служба на берег, и тебе нас пожаловать на подъем, как тебе бог известит» (л. 250).

До сего времени была известна лишь одна челобитная Грозного Симеону Бекбулатовичу от 30 октября 1575 г., посвященная перебору служилых людей и организации «удельного» двора ³². Теперь в распоряжение исследователей поступает текст другой челобитной Грозного, свидетельствующей о том, что он обращался к «великому князю» Симеону ³³ и за деньгами.

Приведенные материалы дают возможность, наконец, более конкретно судить о том, что же произошло на земском соборе 1575 г. Что именно собирались там обсуждать – с достоверностью неизвестно, но с большой долей вероятности можно заключить, что в центре его внимания, как и предыдущего собора 1566 г. и последующего 1580 г., о котором писал М. Н. Тихомиров ³⁴, стояли вопросы продолжения Ливонской коьмы и изыскания необходимых для этого денежных средств. На соборе 1575 г. видные государственные деятели, представлявшие ту часть дворянства, которая начала понимать всю тяжесть обстановки в стране, а также некоторые высшие церковные иерархи, материальные интересы которых существенно затрагивались, отказались одобрить планы царя, упрямо ведшего страну к катастрофе. Как можно заключить из публикуемого летописца, в их среде появилась даже мысль заменить Грозного его старшим сыном. Царь незамедлительно предпринял контрмеры, носившие в какой-то мере [134] провокационный характер. В этом плане весьма любопытно известие Пискаревского летописца, до сего времени непонятное, что, поставляя Симеона Бекбулатовича «великим князем всея Русии», царь «искушал люди: что молвы будет в людех про то» ³⁵. Возможно, что Грозный, столкнувшись с противодействием своим планам и растущими симпатиями в пользу Ивана Ивановича, действительно объявил на земском соборе о своем решении поставить во главе государства Симеона Бекбулатовича.

Представители самых различных слоев господствующего класса, в том числе бывшие видные опричные деятели, пользовавшиеся молчаливой поддержкой высших правительственных лиц и Романовых, усмотрели в этом предложении царя нарушение не только своих материальных интересов, но и национального достоинства и старинных традиций. Они выступили с коллективным челобитьем, в котором недвусмысленно заявили царю, что если он уж хочет опять разделить государство и уйти «на удел», то великое княжение должен передать не иноплеменнику, а своим «чадам», подразумевая, конечно, Ивана Ивановича. Не исключено, что при обсуждении вопроса о новом правителе «земщины» Грозный хотел услышать моление в свой адрес. Однако участники земского собора назвали кандидатуры его детей. Это ускорило трагическую развязку. Грозный жестоко подавил это выступление, расценив его как «заговор», «мятеж», покушение на свою жизнь. Высшие деятели в государстве были запуганы. По свидетельству Пискаревского летописца, на их дворы «метали» головы казненных ³⁶.

По Н. М. Карамзину, это была последняя – «шестая эпоха» казней. В дальнейшем к массовым казням Грозный не прибегал. Феодальная оппозиция уже не решалась выступать по коренным вопросам внутренней и внешней политики. Она была обезглавлена.

Горсей пишет, что царь короновал Симеона Бекбулатовича «без согласия бояр» ³⁷. Теперь мы знаем, что он совершил этот акт вопреки противодействию довольно широких слоев господствующего класса. Он не тронул пока Ивана Ивановича, возможно, и не принявшего активного участия во вспыхнувшей борьбе. Но подозрение к нему не покидало царя. Поэтому роковой удар Грозного, поразивший старшего сына в 1581 г., когда обстановка по сравнению с 1575 г. осложнилась еще более, когда вновь могли оживиться надежды на царевича, возможно, не был таким уж случайным, как представлялся до сих пор историкам ³⁸.

О смерти царевича в летописце сказано бегло (лл. 253–254). Зато рассказ о посольстве Поссевина подробен и содержит данные, неоспоримо свидетельствующие о близости его автора к окружению митрополита Дионисия. Особенно показательно в этом отношении сообщение летописца о столкновении митрополита с царем по вопросу о допуске папского посла в Успенский собор для его осмотра. Верх в этом столкновении взял митрополит: «И говорил римский посол с государем о вере, и бил челом, чтоб ему быть у Пречистыя богородицы в большем соборе смотриги церковныя красоты, и государь ему велел быти. И митрополит Деонисей пустить его не велел, что крестного знамения на себя не положил» (л. 254).

Вопрос об осмотре Поссевином русских храмов, монастырей и о его присутствии на богослужениях возник сразу же после переезда им границы. В Смоленск к епископу Сильвестру митрополитом Дионисием была направлена грамота от 1 августа 1581 г., в которой сообщалось, что этот вопрос рассматривался церковным собором («и мы, со государевыми богомольцы со владыки и со архимандриты и со игумены о том поговорили соборне») и был решен отрицательно ³⁹. Смоленскому епископу рекомендовалось говорить Поссевину, что ему «у тебя и в соборней церкви до государева указу быти не вместно, потому занеже у государя город украйной, а будет с ним люди иных земель, которые они веры, а того не ведома: а как даст бог, будет папин посланник у государя царя нашего и великого князя, и пойдет от государя назад, и государь царь и великий князь велит о всем о том тебе, сыну, тогда указ учинити». Однако Поссевин был приглашен Сильвестром в соборный храм на литургию, вопреки митрополичьему указанию и приговору русских духовных иерархов. Причем епископ заявил, что «совершает литургию и приглашает римское посольство по приказанию царя» ⁴⁰. Итак, царь, заинтересованный в успехе переговоров, настоял на своем, вопреки мнению церковного собора; его приказание оказалось решающим для Сильвестра. Игнорирование Грозным [135] приговора церковного собора во главе с митрополитом не могло не обострить отношения между ними. Эти противоречия наиболее остро проявились во время подготовки «прения» (диспута) о вере, на котором настаивал Поссевин. Царь, не собиравшийся, конечно, делать каких-либо уступок по религиозным вопросам, предложил прислать к нему письменные тезисы и обещал показать папскому послу торжественное богослужение в Успенском соборе ⁴¹.

Со своей стороны, митрополит также должен был определить свое отношение к предстоящему диспуту. С этой целью им был созван новый церковный собор, о котором мы узнаем из одного русского летописца, известного Н. М. Карамзину ⁴². В своих записках Поссевин представляет дело таким образом, что русские епископы, прочитав его сочинение, «сделались безмолвны», а один из них даже согласился с ним ⁴³. В действительности же, очевидно, было принято решение не вступать в дискуссию о вере и не пускать Поссевина в русские храмы и главный из них – Успенский собор. Дискуссию о вере пришлось вести одному Грозному. Но сообщение Поссевина о каких-то разногласиях, обнаружившихся на этом церковном соборе, получает подтверждение в русских источниках. Тогда была изобличена «ересь» ростовского архиепископа Давида, а сам он лишен сана и сослан «в монастырь под начал, дондеже в чувство приидет» ⁴⁴.

Обстоятелен рассказ о смерти Ивана Грозного, поведении Федора Ивановича и его воцарении, в котором первенствующая роль отведена митрополиту Дионисию. Митрополит ободряет и наставляет растерявшегося царевича. Обращаясь к боярам, он указывает на него как на наследника, оставленного умершим царем. В одном отрывке, помещенном в дополнениях к Александро-Невской летописи, также, скорее всего, принадлежащем духовному лицу, значение Федора Ивановича не умаляется столь неумеренно, как в публикуемом летописце, и инициатива в ряде действий принадлежит ему, а не митрополиту ⁴⁵. И в дальнейшем автор летописца концентрирует внимание на деятельности митрополита Дионисия, который стоит у него в центре событий и направляет их: «И оградив его, государь, рукою кресто образно, изыде в митрополию и нача писати по всем градом, чтоб[ы] власти ехали на собор» (л. 256 об.). В данном случае мы имеем прямое указание на созыв освященного собора широкого состава, являвшегося неотъемлемой частью земского собора, избравшего Федора Ивановича на царство. Но церковный писатель, всячески преувеличивавший роль и значение митрополита Дионисия, оставил в стороне действия государственной власти в связи с созывом земского собора, ограничившись лишь указанием на распоряжения главы церкви. О созыве в 1584 г. земского собора узнаем из Псковской летописи и сочинений Горсея и Петрея ⁴⁶. Псковский летописец, более объективно передавший происходившие тогда события, записал: «Поставлен быть на царьство царем на Вознесеньев день Федор Ивановичь митрополитом Дионисием и всеми людьми Русские земли» ⁴⁷. Как отмечено в литературе, терминами «вся земля» и «все люди Русские земли» обозначали в XVI в. в России земский собор ⁴⁸. Любопытно отметить, что польский сейм, занявшийся выбором короля после смерти Батория, в публикуемом летописце, в части, где используется разрядная книга Яновых, называется «всею землею» (л. 262), чем проводится известная аналогия между ним и русским земским собором.

О присутствии на венчании Федора Ивановича «всяких чинов выбранных людей» (л. 257). очевидно, участников земского собора, летописец упоминает лишь вскользь. Его интересует главным образом церковная сторона церемонии. Он подробно перечисляет владык, архимандритов и игуменов по именам, причем приводит даже родовое имя владыки Крутицкого – Варлаам Пушкин (л. 258). Характерно, что в официальном чине венчания ни один из высших церковных иерархов, присутствовавших на церемонии, по имени не назван ⁴⁹. Отмечено, что «архидиакона бо в то время не сущу» (л. 259) и что его функции исполнялись протодиаконом; указано на то, что при общем следовании греческим традициям было допущено при царском поставлении и одно отклонение от «обычая греческого закона»: «Единого же неприяша – в Грецех [136] закон бысть таков: егда поставляют царя, первее всех приходят мраморники, приносяща мраморы различными цветы и глаголют во уши царевы: «Како поволит держава твоя, царю, устроити тебе гроб, сего ради воспоминая день начала царствия своего, воспомени цвет гроба своего», да богобоязненно царствует» (л. 260 об.). Это указывает на знакомство автора с греческим чином поставления на царство. Русские цари, начиная с Грозного, венчались по чину, в основе которого лежал обряд византийского императорского коронования ⁵⁰.

Летописец был очевидцем совершавшейся церемонии. Им отмечено, что при торжественном проходе государя из Успенского собора в Архангельский для поклонения, гробам предков «царица Ирина стояла в Грановитой палате в окне и с нею чеснородные княжни и болярони» (л. 260 об.) ⁵¹.

В описании смерти царя Федора Ивановича в 1598 г. и избрания на царство Бориса Годунова также виден церковный автор, но относящийся, как показано выше, критически к настойчивым рекомендациям патриарха Иова умирающему царю вручить царский скипетр Борису. Оно содержит ряд моментов, отсутствующих в других источниках (напр., Новом и Пискаревском летописцах, Сказании о смерти Федора Ивановича и воцарении Бориса Годунова, Повести Иова и др.) ⁵², и конкретизирует уже известные данные.

Само избрание Годунова автор объясняет тем, что все – от самого патриарха Иова и других представителей священного чина до служилых и торговых людей, – «видя, что Борис мимо себя изобрати на государство не даст, начаша молити его, дабы воцарился» (л. 266 об.). Уговоры в Новодевичьем монастыре, окончившиеся согласием Бориса Годунова, велись, оказывается, чинами земского собора, согласно занимаемому ими положению (л. 267–267 об.).

Летописец, видимо, с неодобрением отмечает, что Годунов, еще не будучи царем, во время этих переговоров «учал к образом прикладыватца по-государски» (л. 267). Это наблюдение, перекликающееся с аналогичными наблюдениями относительно Грозного и Симеона Бекбулатовича во время «политического маскарада» 1575–76 гг., заставляет признать, что они сделаны одним и тем же духовным лицом, присутствовавшим при этих событиях. Назвав прежде духовника Ивана Грозного Феодосия Вятку (л. 256), он называет теперь по имени и духовника царицы Ирины Федоровны, в иночестве Александры, – троицкого архимандрита Кирилла (л. 267). Все это подкрепляет положение, выдвинутое ранее, что известия летописца, по крайней мерс с 1575 г., сделаны современником и очевидцем многих событий, близким к митрополитам Антонию Дионисию, а позднее к патриарху Гермогену. Этот современник занял во время избирательной борьбы 1612–1613 гг. проромановскую позицию.

Публикуемый летописец восполняет существенный пробел в летописании второй половины XVI в. Он содержит ценные, а в ряде случаев уникальные сведения о таких, важных событиях, как битва на Молодях 1572 г., казни в Москве и «поставление» Симеона Бекбулатовича «великим князем всея Русии», выступление части представителей господствующего класса, противопоставившей Грозному его старшего сына, обстановка воцарения Федора Ивановича в 1584 г. и Бориса Годунова в 1598 и др. Включая наряду с выписками из разрядных книг Яновых и фрагменты митрополичьего и патриаршего летописания второй половины XVI – нач. XVII вв., летописец будет способствовать в дальнейшем изучению сложного вопроса позднего русского летописания.

Комментарии

1. ПСРЛ. Т. XIV, первая половина. М., 1965.

2. См. в кн.: Материалы по истории СССР. Т. 2. М., 1955; М. Н. Тихомиров. Пискаревский летописец как исторический источник о событиях XVI–начала XVII вв. – «История СССР», 1957, № 3.

3. См., например: М. Н. Тихомиров. Малоизвестные летописные памятники. – «Исторический архив». Т. VII. М., 1951; В. И. Корецкий. Летописец с новыми известиями о восстании Болотникова. – «История СССР», 1968, № 4.

4. М. Н. Тихомиров. Краткие заметки о летописных произведениях в рукописных собраниях Москвы. М., 1962.

5. А. Н. Насонов. Летописные памятники хранилищ Москвы (новые материалы) . – «Проблемы источниковедения». Т. IV. М., 1955; его же. Материалы и исследования по истории русского летописания. – «Проблемы источниковедения». Т. VI. М., 1958.

6. Л. В. Черепнин. «Смута» и историография XVII века. – «Исторические записки». Т. 14. 1945.

7. ПСРЛ. Т. 31. М., 1968. См. также: М. Н. Тихомиров. Записки приказных людей конца XVII в. – ТОДРЛ. Т. XII. М.–Л., 1956; В. И. Буганов. Повесть о Московском восстании 1682 г. – В кн.: Древнерусская литература и ее связи с новым временем. М., 1967; В. И.Корецкий. Мазуринский летописец конца XVII в. и летописание «Смутного времени». – В кн.: Славяне и Русь. Сб. статей. М., 1968.

8. Приносим глубокую благодарность И. М. Кудрявцеву, обратившему наше внимание на этот летописец.

9. Молвяниновы упоминаются в публикуемом Летописце. – См., например, колоритный рассказ о Якове Семеновиче Молвянинове (посол Ивана IV в Рим) (л. 254 об.) и др.

10. О списке (и рукописи) см. О. А. Державина. Списки «Сказания...», хранящиеся в отделе рукописей ГБЛ. – «Записки отдела рукописей». Вып. 14. М., 1952, стр. 61–62.

11. А. Н. Попов. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М., 1869, стр. 475–476.

12. ПСРЛ. Т. XIV, первая половина, стр. 100–101.

13. ААЭ. Т. II, .№ 169, стр. 291.

14. А. Н. Насонов. Летописные памятники хранилищ Москвы (новые материалы). – «Проблемы источниковедения». Т. IV. М., 1955, стр. 266–267.

15. В. И. Корецкий. К вопросу об источниках Латухинской степенной книги. – В кн.: Летописи и хроники. Сб. памяти А. Н. Насонова.

16. Д. В. Цветаев. Царь Василий Шуйский и места его погребения в Польше. 1610–1910. Т. 1. Москва – Варшава, 1910, стр. 93.

17. ПСРЛ. Т. XIII. Ч. 1. М., 1965, стр. 232.

18. Временник Ивана Тимофеева. М.–Л., 1951, стр. 20.

19. А. А. Зимин. Реформы Ивана Грозного. М., 1960, стр. 413.

20. ПСРЛ. Т. XIV, первая половина, стр. 49.

21. ПСРЛ. Т. XIII. М., 1965, стр. 219–222; т. XIX. СПб., 1903, стр. 163–168; т. XXIX. М, 1965, стр. 108–109.

22. В. И. Буганов. Документы о сражении при Молодях в 1572 г. – «Исторический архив», 1959, № 4, стр. 174–177.

23. Г. Д. Бурдей. Молодинская битва 1572 г. – В кн.: Из истории межславянских культурных связей. М., 1963, стр. 59.

24. В. И. Буганов. Повесть о победе над крымскими татарами в 1572 г. – Археографический ежегодник за 1961 г. М., 1962.

25. Материалы по истории СССР. Вып. 2, стр. 80.

26. В. И. Корецкий. Земский собор 1575 г. и частичное возрождение опричнины. – «Вопросы истории», 1967, № 5, стр. 31–39; его же. Земский собор 1575 г. и поставление Симеона Бекбулатовича «великим князем всеа Русии». – «Исторический архив», 1959, № 2.

27. Н. И. Павленко. К истории земских соборов XVI в. – «Вопросы истории», 1968, № 5, стр. 98–100.

28. «Чтения ОИДР». Кн. 3. М., 1876, стр. 29.

29. Ю. Толстой. Первые сорок лет сношений между Россией и Англиею. 1553–1593, СПб., 1875, стр. 182.

30. Д. Горсей. Записки о Московии XVI века. СПб., 1909, стр. 36–37.

31. В. И. Корецкий. Земский собор 1575 г. и частичное возрождение опричнины, стр. 36.

32. Послания Ивана Грозного. М.–Л., 1951, стр. 195–196.

33. Государева казна была пуста. Служилым людям нечего было давать. В ответ на требование царя, облеченное в столь уничижительную форму, Семион Бекбулатович «пожаловал» ему «на подъем» 40 000 рублей – огромную по тому времени сумму. (В 1565 г. при организации опричнины царь потребовал с земщины «на подъем» 100 000 рублей. – ПСРЛ. Т. XIII, вторая половина. СПб., 1907, стр. 396). При этом надо иметь г виду, что эти 40 000 рублей предназначались лишь для калужского похода 1576 г., а предстоял еще грандиозный ливонский поход 1577 г., на который нужны были уже поистине огромные средства. Между тем в середине 70-х годов страна стояла на краю хозяйственной катастрофы. Центральные и северо-западные районы были разорены, крестьяне разбредались, вотчины и поместья служилых людей пустели. Экономически крепкий еще русский Север попал в «удел», и о том, как там собирались подати, красноречиво говорит грамота Грозного на Двину от 19 ноября 1575 г. (С. О. Шмидт. Неизвестные документы XVI в. – «Исторический архив», 1961, № 4, стр. 155–156). Видимо, львиная доля платежей должна была пасть на духовенство, сохранившее большие богатства.

34. М. Н. Тихомиров. Сословно-представительные учреждения (земские соборы) в России XVI в. – «Вопросы истории», 1958, № 5, стр. 16.

35. Материалы по истории СССР. Вып. 2, стр. 82.

36. Там же, стр. 81.

37. Д. Горсей. Записки о Московии XVI века, стр. 30–31.

38. См., например, Н. П. Лихачев. Дело о приезде Антония Поссевина. – «Летопись занятий Археографической комиссии 1888–1894 года». Вып. 11. СПб., 1903, стр. 214.

39. «Труды Киевской духовной академии». Т. 1. Киев, 1865, стр. 240, примеч.

40. Там же, стр. 238–239.

41. Там же, стр. 374.

42. Н. М. Карамзин. История государства Российского. Т. IX, примеч. 627.

43. «Труды Киевской духовной академии», стр. 374, примеч. 1.

44. См. подробнее: В. И. Корецкий. Мазуринский летописец конца XVII в. и летописание «Смутного времени». – В кн.: Славяне и Русь. М., 1968, стр. 286–287.

45. ПСРЛ. Т. 29. М., 1965, стр. 219–223.

46. Д. Горсей. Указ. соч., стр. 110; «Сказания иностранных писателей о России». Т. 1. СПб., 1851, стр. 148.

47. Псковские летописи. Под ред. А. Н. Насонова. Вып. 2. М., 1955, стр. 263.

48. М. Н. Тихомиров. Указ. соч., стр. 16–19.

49. СГГиД. Ч. 2. М., 1819, стр. 72–82.

50. А. Я. Шпаков. Государство и церковь в их взаимных отношениях в Московском государстве. Царствование Федора Ивановича. Учреждение патриаршества в России. Одесса, 1912, стр. 15–16.

51. Джером Горсей, также наблюдавший церемонию коронации Федора Ивановича, пишет, что «царица не присутствовала на церемонии и сидела во дворце перед большим открытым окном, с венцом на голове, в драгоценной блистательной одежде, украшенной дорогими камнями и жемчугом; княжны и другие знатные боярыни стояли возле нее». – Записки о Московии XVI века сэра Джерома Горсея. СПб., 1908, стр. 112.

52. ПСРЛ. Т. 14. М, 1965, стр. 16–22, 49–50. Материалы по истории СССР. Вып. 2, стр. 100–102; В. И. Буганов. Сказание о смерти царя Федора Ивановича и воцарении Бориса Годунова (Записи в разрядной книге). – «Записки отдела рукописей». Вып. 19. М., 1957, стр. 167–184.

Текст воспроизведен по изданию: Неизвестный Московский летописец XVII века из Музейного собрания ГБЛ // Записки отдела рукописей, Вып 32. М. Книга. 1971