ЗАМЕЧАНИЯ

об осаде Троицкой Лавры (1608-1610), и описании оной историками XVII, XVIII и XIX столетий.

(Окончание.)

Обратимся теперь к Палицыну как Историку, рассмотрим его летопись и то, каким образом воспользовались ею Историки XVIII и XIX столетий.

Эта летопись известна под следующим заглавием, напечатанным при первом и втором изданиях: Сказание об осаде Троицкого Сергиева монастыря от Поляков и Литвы и о бывших потом в России мятежах, сочиненное оного же Троицкого монастыря Келарем Аврамием Палицыным. Это заглавие должно быть позднейшее, и оно не верно, потому что книга заключает в себе не только историю осады и бывших потом мятежей до Девулинского мира включительно, но вкратце царствование Феодора Иоанновича, Годунова, Расстриги и Шуйского. Настоящее заглавие в рукописных экземплярах есть следующее: «История впамять предъидущим родом да не забвена будут благодеяния еже показа нам Мати Слова Божия всегда они всея твари благословенная Приснодева Мария и како соверши обещание свое ко Преподобному Сергию еже рече яко неотступна буду от обители твоея. Списано бысть тояж великие обители Живоначальные Троицы Сергиева монастыря келарем старцом Аврамием Палицыным». Современник, ключарь Иоанн Наседка, упоминая об этой истории, называет ее Историею большою писанною у Живоначальные Троицы о разорении Московском ¹. Она напечатана в первый раз в М. Синодальной Типографии в 1784 году, в малую четвертку, во второй раз в той же Типографии, в 1822 году, в большую осьмушку. Первое издание дурно, не четко, и после 1812 года [126] сделалось довольно редким. Второе напечатано с первого, очень исправно и хорошо, но, к сожалению, без вариантов, и, как все книги, издаваемые Синодальной Типографиею, продается дешево. Впрочем и современные рукописные экземпляры не слишком редки. Я имею один в 1/16 долю листа, и знаю один в четвертку у И. М. Снегирева, другой такого же формата у Князя М. А. Оболенского. На сколько мне удалось сличать их между собою и с печатным, во всех заметны некоторые несходства. Вернейшим должно полагать хранящийся в Соловецком монастыре, и, по-видимому принадлежавший Авраамию Палицыну, о коем упоминает О. Архимандрит Досифей в Описании Соловецкого монастыря, на стр. 132.

Летопись разделена на главы, коих числом 85. В первых шести описаны очень кратко царствования Феодора Иоанновича, Годунова, Расстриги и Шуйского до осады Троицкой. С седьмой главы начинается как будто отдельное сочинение с предисловием, и занимает историею осады вел последующие главы до 57, которая заключает в себе благодарственное слово Св. Чудотворцам Сергию и Никону, творение, так же как история осады, того же келаря инока Аврамия. В остальных 38 главах описываются происшествия после осады, избрание Царя Михаила Феодоровича, нашествие Владислава, заключение мира в Девулине и построение там церкви, освященной 15-го Декабря 7128/1619 года, чем и оканчивается печатная книга. Но в рукописных экземплярах Кн. М. А. Оболенского и И. М. Снегирева есть еще следующее весьма любопытное послесловие.

«Последоважеся иисправися книга сия, глаголемая история вкратце вдом пресвятыя и живоначальныя Троица ивеликих чудотворцов Сергия и Никона изложением итруды спомощию Божиею елико мощно, тояж пречестныя ивеликия Обители Келарем многогрешным иноком Аврамием Палицыным влето 7128 яко да незабвена будут благодеяния Бога [127] нашего изасптупление пречистые Богоматери ипомощ ичюдотворения многая преподобных отец наших Сергия иНикона молитвами их.

Вы же оизбраннии о Христе попредуведению Божию, сея пречестныя ивеликия лавры отцы ибратие, священствующии и иноцы ивси согласующиеся исоединяющияся православию всякого чина христоименнтии людие, сию книжицу прочитающе, приимете якож хощете. ноубо спасения вашего путь изобретайте ко Гoсподу же и Богу и святым Его и избранным хвалу воздавайте; менеж недостойного иненаказанного невозненавидите нипоносите, нопаче яко праведницы милостию покажите иобличите готов есмь прияти. нежели гршника елеем главу мою мастяща, вем убо воистинну яко сия предлежащая вещь требование кратких словес множайша же разума, аз же изложих елико возмогох, умалением си смысла ибо и училища николиже видех понеже глаголемо есть, аще веления Божия человецы умолчат камение вопити понудится обаче сицевая искусных понуждает показати образ лучшаго, ненаказанных же влечет коучению, и от зол возражению. Нерадивых же и самомнимых ничтоже пользует, яко же и аз, увы и ныне братие отверзем умные зеницы сердца своего, и искусно разумеем чесо ради быша нам вся сия наказания от Бога, и елико можем обаче просим со смиренномудрием, отдающаго всем благая, да инас помилуешь и подаст нам яко же хощем безмятежие итишину во вся дни наша, ивкупе прославим Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа, ему же подобает всяка слава, честь, ипоклонение со Отцем и со святым духом ныне иприсно ивовеки Аминь».

Этим послесловием весьма точно определяется время окончания труда Авраамия Палицына. О начатии оного Автор говорит в предисловии к сказанию об осаде, составляющем главу седьмую, что он на мнозе отлагал писанием возвестити Божие заступление святой обители, но понеже к старости глубоцей уже [128] преклонихся и непщевах быти скорому отложениио телеси моего, убояхся казни раба онаго, скрывшего сребро господина своего и прикупа им не сотворша» и пр. Можно утвердительно сказать, что творение Палицына не прежде сделалось известным, как в 1620 году; а как отъезд его в Соловки был в 1621, то сближение этих двух эпох дает повод к догадке: не имело ли влияния на удаление его из Лавры самое написание его сказания?

Оно написано тем же испорченным Славяно-церковным языком, как и современные ему рукопись Филарета, изданная Мухановым в 1837 году, и летопись, составляющая VIII часть Никоновской. Впрочем, должно сказать, что в летописи Палицына и язык гораздо лучше, и вообще обработка несравненно тщательнее, нежели в двух других. Автор ее не только хорошо знал Священное Писание, но имел понятие об Илиаде Гомера, как видно из сравнения Кн. Скопина-Шуйского с Греческими героями, где он говорит, что те подвизались до изобретения пороха и огнестрельных орудий ², также некоторые сведения в Географии, потому что упоминаешь о «Европии, четвертой части вселенныя» ³. В одном месте проглядывает мысль, не чуждая Алхимии: «сами убо вси мы не токмо пшеницу изъедаем на трапезах наших, но много злата и сребра в чревеса наша проходит от воздуха и от воды [129] и от земли во брашнех» ⁴. Видны также порывы стихотворства, и в нескольких местах встречаются если не стихи, то рифмованная проза, как напр.: «Хотящии дом пресвятыя Троицы гордостно низложити осадою, всегда обагряема кровьми, бегают от немощных низлагаеми подсадою, и ждуще прияти различные муки, в руки своя прията крепкие луки, и ленивы быша, к жерновом востающии мелцы, внезапу быша на супротивных удалые стрельцы; не часто уже ударяются к стенам носяще на главах шлемы: смерти бо ищуще, во очеса тем верзаются яко пчелы ⁵». Или «и мнозем руце от брани престаху, всегда о дровех бои злыи бываху, исходяще бо за обитель дров ради добытие, и во град возвращахуся не без кровопролития; и купивше кровию сметие и хврастие, и тем строяще повседневное ястие, к мученическим подвигом зельне себе возбужающе, и друг друга сим спосуждающе, идеже скчен бысть младый хвраст, ту разсечен лежаше храбрых возраст; и идеже режем бываше младый прут, ту разтерзаемь бываше птицами человеческий труп ⁶». Тут, конечно, пожертвовано смыслом рифм, по видно это было литературное щегольство того времени, потому что и рукопись Филарета заключается такими же стихами. — Соображая все это с той степенью книжного учения, которую можно предполагать в Палицые, и судя по собственному признанию его в послесловии: николиже училища видех, нельзя думать, чтоб вся летопись была писана им самим, или по крайней мере им одним. Он, вероятно, был как бы редактором, и предоставив себе общее направление труда и выбор помещенных обстоятельств, выдать сочинение под своим именем. Этому доказательством служит, во-первых, то, что в нескольких местах он говорит о сообщенных ему [130] писаниях и сия повелех зде вписати ⁷; во-вторых, выражение Ключаря Иоанна Насидки: история большая писанная у Живоначальныя Троицы, что означает как будто не одного сочинителя.

По какому же поводу или побуждению была писана эта история? Должно-ли видеть в ней плод уединенных трудов одного или нескольких иноков, вверявших письму свои воспоминания, и которых труд сделался случайно известным? — Совсем нет. В конце седьмой главы Палицын говорит: «сие же изъясних писанием на память нам и предъидущым по нас родом, да не забвена будут чудеса великих светил, преподобных отец наших Сергия и Никона, о Христе Иисусе Господе нашем ⁸». Из этих слов ясно открывается, что история Троицкая писана не только для современников и братии обители, к коим Автор обращается в нескольких местах, но и для потомства. В этом Палицын мог руководствоваться и обычаем своего века, который как бы вменял в обязанность духовным властям вести исторические записки. Из этих записок до нас дошла без сомнения только малейшая часть, и в числе их рукопись Филарета, писанная другими, но вероятно им самим исправленная, летопись, составляющая осьмую часть Никоновской, приписываемая монаху Иосифу, келейнику Патриарха Иова, а некоторыми самому Патриарху Иову, который впрочем мог писать только начало ее до 1605 года. Таким образом и Патриарх Гермоген в воззвании своем о беззаконном сведении с престола Царя Василия Шуйского, упоминая о бывшем против него восстании, говорит: «те враждотворцы сами от Бога в мгновении ока месть возсприяша и разоришася, ни от кого, но сами от себя; маломощна бо есть крепость земнородных, Бог же великомощен, и кто убо может противитися силе его, понеже той един владеет царством [131] человеческим и ему же хощет дает его. И то чюдо в Летописцех записали мы, да и прочии не дерзают таковых (дел) творити ⁹». Этот обычай монашествующих, как видно весьма древний, продолжался, по мнению Автора Истории Рос. Иерархии, до времен Петра Первого. Он говорит: «монахи прежде всех собрали и сохранили Российские летописи и дополняли оные всякими историческими записками до самого запрещения им иметь в келлиях бумагу и чернила ¹⁰». Татищев полагает, что такая перемена последовала еще во времена Царя Алексея Михайловича. Он говорит о летописях: «не мало же находим в монастырех разными и в домех знатных любопытными дополниваны, ибо знатные могли дела обстоятельно знать и случай имели из Архив неизвестные другим обстоятельства присовокупить, каковых до Царства Алексея Михайловича довольно находится, а онаго Государя дела и по нем многие нужнейшие, а особливо военные, остались в забвении и не знаю где сыскать можно-ли. Не без таких хотя людей было, что его дела описывали, но погибли: оному причина учрежденная им Тайная Канцелярия, которой опасаясь, писать не смели, или написанные истребили, и в Архиве розряда и других приказов едва с великим трудом найти что можно ли, ибо я много прилежа о том, весьма мало нужного и обстоятельного сыскать мог, однакож если Архивы Патриаршу, Дворцовую, «Рейтарскую и Стрелецкую искусным в Истории разобрать, то конечно можно надеяться, что много нужное к изъяснению найтися может, о Сенатской же и Иностранной архивах не упоминаю ¹¹». [132]

Если остановиться на мысли, что описание осады и вообще смутного времени, некоторым образом входило в обязанность властей Лавры, то представляется вопрос, почему эту обязанность не принял на себя трудолюбивый Архимандрит Дионисий, вступивший в управление через несколько месяцов после осады, во все время которой и Палицын не находился в монастыре? Эта обязанность тем паче, казалось бы, принадлежала Дионисию, что он сам был человек по тогдашнему просвещению, хорошо знавший Св. Писание, и обладавших письменным даром, как свидетельствуют современники его, Келарь Симон Азарьин и Соборный Ключарь Иоанн Наседка, бывший прежде Священник села Клементьева, сподвижники его при исправлении церковных книг, по Указу Царя Михаила Феодоровича от 8 Ноября 1616, в коем сказано: «и мы указали тое книгу Потребник исправлению вдати тебе, богомольцу нашему, Архимандриту Деонисию, а с тобою тем старцом, старцу конархисту Арсению да книгохранителю старцу Антонию, да попу Ивану и иным духовным и разумичным старцом, которые подлинно и достохвально извычни книжному учению и грамотику и риторию умеют ¹²».

Этот вопрос разрешается, во-первых, тем, что Палицын, как бывший в близких сношениях с Царем Василием Ивановичем, полководцами, высшими сановниками и главными деятелями знаменитой эпохи, мог представить неоспоримое право на редакцию сказания. Сверх того, прозорливый старец должен был удержат за собою это право по близкому и важному участию его почти во всех происшествиях смутного времени. Он знал, что из этого участия иное можно было выставить со славою, другое должно было осторожно утаить, предвидел, что современные свидетели скоро исчезнуть с лица земли, изустные предания чрез несколько поколений [133] истребятся, а история, на память предъидущым родом писанная, переживет и современников и предания, и поточу принял на себя составить эту историю.

Опыт показал, что дальновидный муж не ошибся в своих предположениях. Последовавшие за ним историки поверили ему на слово, и передали нам историю его в том виде как он ее составил.

Во-вторых, при разрешении этого вопроса должно вспомнить о характере обоих Архимандритов, при коих Палицын был Келарем: кроткого Иоасафа, которого сам Авраамии выставляет ннщелюбивым, смиренным, просящим там, где он мог приказывать, и Дионисия, святого, незлобивого и терпеливого до такой степени, что с Евангельскою кротостию переносил невообразимые обиды и притеснения, не только от высших властей духовных, но даже и от своих подчиненных. Повторяю, чтобы иметь верное понятие об Архимандрите Дионисии, как одном из значительнейших лиц того времени, должно читать житие его, писанное современниками.

Там в нескольких местах говорится о «властолюбцах, иже с ним совладеющии премногою завистию надымахуся на него; не токмо способствовать не хотели, но и многими пакостьми, не времеием, но и по вся дни оскорбляли душу его святую» ¹³...... «аще величающеся нецыи и гордящеся, на его благоутробную душу завистию и подымахуся, яко же и прежде речено бысть, и честь всякую на себе преводяще, безстудием своим волю у него отъимаху, и власть, юже Бог дарова ему, похищаху, и пакости многи деяху ему, не хотяще дать воли во благое устроение паствы его: но во всем противлении их, ведая, яко от диаволя навета есть, мужествен пребысть, и многие ссоры, от тех мятежников творимые, со окрестными людьми вокруг Троицких сел к миру приведе ¹⁴». Наконец, целая глава о [134] терпении и страдании Св. Дионисия за вотчину Чудотворца Сергия заключает в себе повествование о том, что «Экономьобители тоя горд и властолюбив сущи, мало страха Божия в сердце его бяше». Этот эконом, имевший купленную пустую вотчину, пожелал променять ее на монастырскую, которую назвал также пустою, и исходатайствовал от Царя и Патриарха грамоту к Архимандриту с дозволением на промен, буде вотчина такова, как показал эконом в своем челобитье. Дионисий узнав, что монастырская вотчина не пустая, но имевшая много жителей и строения, намеревался донести о том Государю и Первосвятителю. Эконом упросил его отложить письменное донесение, с тем, чтоб им обоим ехать в Москву для общего доклада о деле. Вместо того эконом успел оклеветать Дионисия пред Патриархом, который подвергнул его тяжкому взысканию. «Той же эконом паки тайными грамотами желая оклеветать ложно сего Преподобного Архимандрита Дионисия, не устыдился возвести на него и сего неистовства, якобы промышляет он на Патриаршество взыти: а во одно время в толикое пришел безумие, что за некое сопрение на соборе при всей братии не усрамяся честнаго лица его, дерзнул бити его своею дланию по ланитома, и с бесчестием в келлию его отослати, откуда четыре дни его к пению церковному не выпущал, и вход и исход заповедан был всякому, о чем уведавши Благоверный Государь Царь своего властию державною свободил его вскоре ¹⁵».

Имени эконома нет, и потому остается тайною, кто был этот экономь обители тоя, имевший купленную пустую вотчину, которого власть в Лавре была так велика, что он дерзнув наложить руку на Архимандрита при всем Соборе, его же с бесчестием отослал в келлию, и держал там четыре дни в строгом заточении, от коего Дионисий [135] избавлен был державною властию Государя. Вероятно, это можно узнать из писем к Дионисию, хранящихся в Синодалыюй Библиотеке, о коих упоминает Преосв. Евгений в своем Словаре, и из книги Лаврской Библиотеки, на которую указано в III ч. Актов, собранных Археогр. Экспедициею, на стр. 483. Как бы то ни было, но из этого видно, что если Келарь Палицын нашел нужным или пожелал отнять у Архимандрита, и присвоить себе право быть историком Лавры, то, конечно, не мог найти препятствия в характере Дионисия.

В прошедшем столетии Татищев, Миллер, Новиков и Елагин критически рассматривали творение Палицына. Татищев полагает, что Палицын о временах до Царя Михаила Федоровича писал кратче и не столь порядочно, как Иосиф, келейник Иова Патриapxa; но избрание Царя Михаила описал со всеми обстоятельствы ¹⁶». Миллер находит, что «в летописи Палицына слог больше витиеватый, нежели чтоб с натурального историческою простотою сходствовал ¹⁷». Новиков повторил суждение своих предшественников ¹⁸. А Елагин говорит: «нельзя, порядка ради, умолчать и о келаре Троицы Сергиевой Лавры Аврамие Палицыне. Он жил во время сущего России страдания, при внутренних от ложных Димитриев замешательствах; писал с начала царствования Феодора Иоанновича, сына Иоанна Грозного, до кончины Царя Михаила Феодоровича из рода Романовых. Сочинение его пристрастно, плодовито, витиевато, и кажется, что писано тогдашнего Двора по повелению, дабы омерзить память Царя Бориса Феодоровича Годунова в потомстве ¹⁹». Преосвященный Евгений в Историческом Словаре о [136] писателях Греко-российской Церкви замечает, «что Палицын, описывая такие происшествия, в коих сам он был содействующим избавлению России, не мог писать без некоторого жара и восторга, которого «трудно было бы не иметь и всякому на его месте. Надобно также извинить его и в невыгодном описании Царя Бориса, потому что он писал Историю свою при Царствовании Романовых, претерпевших они Бориса жестокое гонение ²⁰».

Камнем преткновения и для критиков и для историков, заимствовавших у Палицына повествование о Троицкой осаде, было то, что те и другие видели в творении его летопись или историю, между тем как по намеренно автора, по содержанию и по способу изложения, оно есть духовно-историческая эпопея, которой главная видимая цель — прославление чудесного избавления Лавры, и вообще России, предстательством Святых Сергия и Никона. Главная мысль в описании осады та, что обитель избавлена была от врагов чудесным заступлением Святого покровителя ее, которым «не ратницы охрабришася и невежди, и никогда же обычая ратных видевшии, и тии исполинскою крепостию препоясашася ²¹». Эта мысль, высказываемая автором почти на каждой странице, проявляется и в том, что во всем повествовании об осаде, он не говорит ни слова в похвалу ратных людей, и в особенности осадных Воевод, о коих упоминает только тогда, когда их нельзя прейти молчанием. А воеводу Жеребцова, присланного на помощь от К. Скопина-Шуйского перед концем осады, обвиняет в самонадеянном желании изменить бывший до него образе действий защитников Лавры, что и кончилось будто бы постыдным поражением его, после которого он «откинув Немецкую мудрость, [137] приемлет покрываемых от преподобнаго буесть ²²». Везде, где он упоминает о подвигах храбрости, богатырства и самоотвержения, действующие лица монастырские слуги или крестьяне. Последствием той же мысли сказание Палицына наполнено описанием чудес и явлений, составляющих столь существенную часть оного, что их нельзя устранить не изменивши совершенно характер творения мудрого Келаря.

Другая мысль, истекающая из первой, есть отнесение к Троицкой Лавре спасения Москвы и России от ига Поляков и изменников. Тут представлялся Палицыну удобный случай, которым он и воспользовался, внести в историю свой собственный панегирик. Имя его, не смотря на то, что во время осады он не находился в Лавре, гораздо чаще упоминается, нежели имена Архимандритов Иоасафа и особенно Дионисия. О первом он даже не говорит, когда и как он выбыл после осады. Второго он называет только там, где необходимость заставляет не умолчать о нем, или где с именем Архимандрита становится рядом имя Келаря. Так, напр., современники свидетельствуют, что после изгнания врагов, святая обитель служила убежищем множеству раненных и различно пострадавших от злодеев, но призрению их вина бысть и промысленник Дионисий Архимандрит, а не Келарь Авраамий Палицын ²³, и мы об этих человеколюбивых подвигах не находим ни слова в сказании.

Последствием той же главной мысли должно признать крайнюю религиозную нетерпимость и ожесточение против иноверцов, обнаруживающиеся бранными названиями, которые Палицын сыплет на них щедрою рукою. Папу он называет «проклятым Папою Римским ²⁴, змием всепагубным возгнездившимся в [138] костеле Италийском ²⁵», о Расстриге говорит: «приложибося к вечным врагом Христианским, к Латинским учеником, и обещася не ложно им с записанием, еже всея Россия к стрыеви антихристову под благословение привлещи, и не причащающихся мерзости запустения опресночному хлебу, всех предати смерти ²⁶». Сапегу и Лисовского называет еретическим семенем, Богоборцами и окаянными люторами. Если вспомнить, что Палицын писал спустя десять лет после первой осады и менее двух после второй, бывшей во время нашествия Владислава, то в этих выражениях должно видеть не только излияние ревностного гнева на врагов обители Св. Сергия, но и сильнейшее средство, мудрым образом и с успехом избранное тогдашним духовенством для противодействия влиянию Польскому, которое до того становилось сильным, что Русские изменники, в угодность Полякам, начинали уже искажать языке свой. Любопытные примеры этого можно видеть в письмах к Литовскому Канцлеру Сапеге изменников Федора Андронова и печатника Ивана Грамотина, помещенных во II Томе Актов, собранных Археографическою Экспедициею, под № № 299 и 300.

Элемент, также вошедший в составе рукописи Палицына и сильно выражающийся во многих местах, есть желание угодить новой Царской Династии, т. е. и юному Царю Михаилу и родителю его. Какая была причина опалы, постигшей Палицына при Царе Феодоре Иоанновиче, и до какой степени ему нужно было загладить следы этой опалы и сложения ее Годуновым перед Царем Михаилом Феодоровичем, мы знать не можем. Но в отношении к Филарету, отъезд [139] Авраамия из-под Смоленска, похожий на бегство, очень мог оставить в памяти Патриарха неприятные впечатления против Палицына. Замечательно, что он восхваляет Царя Феодора Иоанновича, при котором подвергся опале, и порицает Годунова, избавившего его от оной; но трудно определить, было ли это последствием беспристрастия писателя, жертвовавшего чувствами благодарности исторической истине, или последствием расчетливой угодливости, которая заставила Палицына забыть в Годунове своего благодетеля и видеть в нем только гонителя и врага Романовых. — Здесь опять должно обратить внимание на то, что Филарет, по возвращении из Польского плена, возведен в Патриаршеский сан 24-го Июня 1619 года. Палицын в конце того же года или самом начале следующего кончил свою рукопись, а в 1621 удалился в Соловки. Из этого можно вывести, с одной стороны, предположение, что возвращение Филарета, положившее конец гонениям на Архимандрита Дионисия, имело влияние на удаление Палицына из Лавры, а с другой, решительное заключение о совершенной неосновательности мысли Елагина, будто бы Палицын писал по повелению Двора, с целию очернить в потомстве память Годунова. Ни в актах, ни в действиях того времени не находим мы повода обвинять в подобной мести, которая была бы без нужды и без цели, ни юного Царя, ни родителя его, коего возвращение из плена слишком близко сходится но времени с окончанием Авраамиева сказания, чтобы допустить возможность такого поручения.

Палицын, присвоив творению своему эпический характер, наполнил его эпизодами и картинами, в которых он изобразил чертами сильными и резкими, иногда грубыми до неприличия, неистовства врагов и изменников и бедствия отечества, голод при Годунове, мор во время осады, разорение Москвы; [140] представил чудесное избавление Лавры и России заступлением Святых Угодников и заключил духовно-историческую поэму свою счастливым избранием на Царство Михаила. Вместе с тем он избавил себя от строгой обязанности историка, оставил без внимания несколько предметов величайшей важности, допустил с намерением или от недостатка исследований, для него не трудных, значительные анахронизмы, и некоторые события представил в превратном виде. В пример и доказательство этого приведем следующие важнейшие обстоятельства.

В Истории, объемлющей период от 1606 до 1612 года, что может быть важнее вопроса: кто был второй Самозванец, этот олицетворенный миф, счастливейший других ему подобных, который, вопреки явным и всем известным событиям, вопреки несходству лет и образа, хотел продолжать собою жизнь и Царевича Димитрия и Расстриги, который, не словом, а делом, около двух лет царствовал над знатною частию Рсссии, окружил себя царедворцами и вельможами, предводительствовал войском, брал города и одерживал победы, и, как будто на соблазн и тем, которые видели в нем Царика, и тем, которые называли его Тушинским вором, избрал себе в столицу село Тушино, в 12 верстах от Москвы, где был в живых и на Царском престоле Царь Василий, где незадолго перед тем толпы народа покланялись нетленным мощам истинного Царевича Димитрия, где также незадолго, тот же народ толпами приходил в продолжении нескольких дней ругаться над трупом гнусного Отрепьева и наконец развеял прах его по ветру? Конечно, этот Самозванец был сосуд скудельничий, обреченный самими создавшими его сокрушиться от их же руки, как скоро минуется надобность в нем. Но кто были создавшие его? Русские ли крамольники, желавшие [141] свержения Шуйского и междоусобий, одни для того, чтоб похитить Царский венец, другие для того, чтоб возвыситься и обогатить себя грабежем? Или Король Сигизмунд, который, управляясь с внешними врагами и своими Рокошанами, хотел между тем руками Русских свергнуть Русского Царя, и Русской кровью очистить себе или сыну путь к трону Мономаха ²⁷?

Палицын, находившиеся в Москве во все время пребывания вора в Тушине, и пользовавшейся свободным доступом к Царю и доверенностию его, лучше других мог разрешить вопрос о втором Лжедимитрии. Нет сомнения, что и самому Царю не [142] было в точности известно, кто был вор. Открывшаяся тайна происхождения первого Самозванца заставила приверженцов второго быть осторожнее. В таком случае, Палицыну следовало просто внести в историю эту неизвестность, как и сделали современные ему сочинители рукописи Филарета и летописи, составляющей VІII часть Никоновской. Первый из них говорит: «Малу ж времяни минувшу, якобы едину три месяцы, проявися в северских градех иный мятежник некий, емуж имя не ведомо и до днесь, и нарекся Царем Дмитреем, его ж на Москве убиша, и поведаша о себе всем людем Северских градов: яко аз есмь Царь Дмитрей; в местож мое на Москве убиша Ляха некоего а яз избавлен от смерти, и с Москвы убеже; ныне ж иду на свой отческий престол: смирити непокоривых и мстити обиду свою ²⁸». Второй говорит: «В лето ЗРSI году прииде в Стародуб северской человек незнаемой, и назвася Андреем Андреевым сыном Нагово, сним же прииде товарищ сказался Московский подъячей Олешка Рукин, а иные сказывают де Мина, а приидоша неведомо откуда», и пр. ²⁹ Вместо этого Палицын утвердительно называет Самозванца: «они же вскоре приведоша к себе на помощь Польских и Литовских людей, и прежним обычаем нарекоша, ложнаго Царя Димитриа от Северских градов, попова сына Матюшку Веревкина ³⁰». В другом месте: «потом же в того (Расстриги) место ин назвася, и достизает и до царствующаго града Москвы, но не приемлем бывает ³¹». [143]

Увлекаясь желанием присвоить имя неизвестному Самозванцу, Историки XVIII и XIX столетий все разноречат между собою ³². Кн. Хилков в Ядре Росс. Истории, писанном вь1715 году, называет его Иваном и говорит, что «он в Литве был дьячком, у церкви и ребят грамоте учил, а пришел в Путимль с полководцем Польским Менховецким ³³». Кн. Щербатов приводит мнения Палицына и К. Хилкова, и сверх того указывает на грамоту Царя Михаила Феодоровича к Королю Французскому, писанную в Мае 1615, где Самозванец назван жидом, и на слова летописи о мятежах, что он был не от служиваго корени, чаяху быти попова сына или царского дьячка, потому что он круг церковный весь знал ³⁴. Голиков в Дополнении к Деяниям Петра Великого сводит вместе все эти различные мнения, [144] не держась решительно ни одного из них ³⁵. Карамзин полагает Самозванца или жителем Украины, поповским сыном, Матвеем Веревкиным, со слов Палицына, или жидом, основываясь на современных Государственных бумагах ³⁶. Впрочем, знаменитый Историограф, хотя вовлеченный Палицыным в явную ошибку, с обыкновенной своей точностию приводит в примечаниях все мнения о том иностранных писателей. Г. Бутурлин в Истории смутного времени, соединивши мнения Бера и Петрея, утвердительно говорит, что «новый обманщик, по имени Иван, был родом из России, но жительство имел в Белорусском городе Соколе и занимал место учителя при детях одного Священника ³⁷». [145]

Состав и число осажденного войска были одним из важнейших предметов, на которые историк долженствовал обратить внимание в описании осады Лавры. Палицын умолчал об этом, и только сказал в одном месте: во обители же от «множества воинских людей мало число оставшеся ³⁸» и в другом: «бысть же сей приступ третий великий Июля в 31 день канон госпожинаго заговенья, во обители чудотворца боле двою сот человеке не бяше ³⁹». Таким образом он предоставил последовавшим за ним Историкам угадывать или рассчитывать число осажденных по произволу. Двое из [146] них приняли на себя сделать этот расчет. Князь Щербатов, по доводам, весьма неосновательным, как будто исчисляя возможность помещения, а не число защищавших Лавру, предполагает, что при начале осады находилось в монастыре гораздо более пяти тысяч душ ⁴⁰. Г. Бутурлин принял совсем другой расчет и говорит: «впрочем, не смотря на большое стечение народное, воинов было не много, ибо кроме некоторых монахов, прежде служивших в войске, и малого числа служивых людей, при Долгорукове и Голохвастове находившихся, все прочие были поселяне, вовсе к ратному делу не привыкшие. Ho и они, именем веры и отечества, Архимандритом возбужденные, обещали в бранных подвигах не отставать от настоящих воинов. Таким образом набралось в обители до 3,000 вооруженных защитников ⁴¹». Автор, рассчитывая это число по ежедневному расходу хлеба, который в одном месте выводит Палицын, не принял в соображение того, что ратные люди, по крайней мере в начале осады, имели свои собственные запасы, как видно из слов Палицына: «нечаяху бо людие на долго время сидению быти, и легце седоша во осаду, и дванадесять гривен от мелива от четверти даяху, и мало вземлющих ⁴²».

Во всем сказании довольно часто встречаются явные анахронизмы, которых Автору не трудно было избегнуть, если бы он дорожил историческою точностию. Так, например, из трех неприятельских приступов к монастырю, время третьего, самого [147] большого, он означил таким образом: «Бысть же сей приступ третий великий Июля в 31 день канон госпожинаго заговенья». Между тем как в Актах Исторических есть неоспоримые доказательства, что этот приступ происходил 28 Июня ⁴³. Другой анахронизм большей важности относится ко времени отправления из Лавры по городам грамоте о всеобщем вооружении против врагов, и прибытия к Москве военачальников с войсками. Палицын определяет это время таким образом: «Того же дни на страстной недели во вторник 19 Марта 1611 в Троицкой Сергиев монастырь прибежал с Москвы сын боярской Яков Алеханов, и сказал Архимандриту Дионисию и келарю старцу Аврамию, и всей братии злоубийственную и страшную весть, иже сотворися над царствующим градом Москвою. Архимандрит же и келарь, и вси сущии в обители слышавшие сия зело сердцы своими восстенавше... Того же дни отпустили наспех к царствующему граду на помощь Андрея Федоровича Палицына, а с ним слуг пятдесят человек, Князя Василья Туменскаго с товарищи, да двух сотников стрелецких Рахманина Базлова, да Томила Яганова, да с ними стрельцов двести человек; а в Переславль Залеской послаша слугу Алексея Острецова с товарищи о помощи к воеводам Иоанну Волынскому, да ко Князю Федору Волконскому, и дворяном ик детем боярским и ко всяким служивым людем о помощи. По сем же разослаша грамоты во вся городы Российские державы, к бояром и воеводам пишуще к ним о многоплачевном конечном разорении Московского Государства, моляще их от различных Божественных писаний........ и ити немедленно к царствующему [148] граду на богомерзских Польских и Литовских людей и на Русских изменников, ко отмщению крови христианския, и постояти бы за благочестие крепко и мужественно, и добыти комуждо себе вечное имя и похвалы достойно ... Сицевым же грамотам от обители Живоначальныя Троицы во вся. Российския городы достизающим, и слуху сему во ушеса всех распространяющуся и милостию пребезначальныя Троицы по всем градам вси бояре и воеводы, и все христолюбивое воинство, и всенародное множество православных християн по мале разгорающеся духом ратным, и вскоре сославшеся сподвигошася от всех градов со всеми своими воинствы, поидоша к царствующему граду на отмщение крови християнские бояре с воеводы.

От Колуги боярин и воевода Князь Дмитрей Тимофеевич Трубецкой; а с ним дворяне и дети боярские и стрельцы и казаки и всякие служивые люди, многих разных городов.

От Переславля Залесского воевода Иван Васильевич Волынской, да Князь Федор Волконской, а с ним дворяне и дети боярские многих разных городов стрельцы и козаки и всякие служивые люди.

От Коломны, думной дворянин и воевода Прокофей Петрович Ляпунов, а с ним дворяне и дети боярские разных городов, и стрельцы и козаки.

От Тулы Иван Заруцкой, а с ним дворяне и дети боярские многих разных городов, и многие атаманы и казаки и севрюки и всякие служивые люди.

От Володимера Иван Просовецкой с дворяны и с детьми борскими и с Черкасы, и с козаки со многими людми, и от иных многих градов всякие [149] служивые люди, вси приидоша под царствующий град Москву, и вкупе снемшеся, и бысть многочисленное воинство ⁴⁴».

Явный и точный смысл всего вышеприведенного есть тот, что грамоты из Лавры были посланы в города после 19-го Марта 1611, что последствием этих самых грамот города сослались между собою, и пошли к Москве поименованные Палицыным Бояре и Воеводы. Совсем иное доказывают следующие выписки из Актов, собранных Археографическою Экспедициею:

1) Подлинная отписка Устюжан к Пермичам, хранящаяся в Соликамском Уездном Архиве: 1611 в Феврале..... «И в нынешном, господа, 119 году Февраля в 23 день приехал к нам на Устюг, с Тотмы, Тотомской посылщик Олешка Добрышин, а привез с собою списки с отписок, с отписки из под Смоленска, и из Нижнего Новогорода, и с Рязани и с ....цких, и с Ярославских, и с Суздальских: и мы с тех отписок и с списков списки списав, послали к вам в Пермь Великую, чтоб вам про то было ведомо; а мы с тех списков списав списки, разослали в Новгород Великий, и на Колмогоры, и на Вагу, и к Соле в Вычегоцкой, и на Вычегду, и на Вымь, чтоб нам всем православным христьяном единодушно стояти за православную христьянскую веру и Московскому государьству помогати, а мы на Устюге ратных людей сбираем, а собрав пошлем под Московское государьство, в сход к бояром и к воеводам и к дворяном и к детем боярским, тотчас, вскоре, не задержав, для Московского очищенья от Литовских людей ⁴⁵». [150]

2) Отписка Нижегородцев к Вологжанам (из Соликамских бумаг): 1611 в Феврале…. «И вам бы, господа, попамятуя Бога и Пречистую Богородицу и Московских Чюдотворцов, Петра, Алексея, Иону, собрався с ратными людми и сослався с околными городы и с нами, итти к царьствующему граду Москве, на которые городы вам податнее; а мы, наперед себя, отпустили из Нижнего Новагорода в Володимер голов с сотнями, а с ними дворян и детей боярских, Литву и Немец, и многих людей, да голову стрелецкого с его приказом стрелцы, Феврали в 8 день, а сами со всеми людми, с околными многими городы, и с нарядом, за ними тотчас идем. И вам бы, господа, однолично поспешити походом, чтоб нам Московскому государьству вскоре помочь учинити ⁴⁶».

3) Другая отписка Нижегородцев к Вологжанам (из Соликамских бумаг): 1611 в Феврале…. «а Генваря в 27 день писали к нам с Резани, воевода Прокопей Ляпунов и дворяне и дети боярские и всякие люди Рязанския области, что они, по благословению святейшего Ермогена, Патриарха Московского и всеа Русии, собрався со всеми Сиверскими и Украйными городы, и с Тулою, и с Колужскими со всеми людми, идут на Полских и на Литовских людей к Москве; а нам бы також, свестяся с околными и с Поволскими городы и собрався тех городов со всякими ратными людми, идти в Володимер, к Москве, и к ним бы тотчас отписати. Да того ж дни прислал к нам святейший Ермоген, Патриарх Московский и всеа Русии, две грамоты: одну ото всяких Московских людей, а другую, что писали из-под Смоленска Московские люди к Москве, и мы те грамоты, подклея под сю грамоту, послали к вам на Вологду; да приказывал к нам святейший Ермоген Патриарх, чтоб нам, собрався [151] с околными и с Поволскими городы, однолично идти на Полских и на Литовских людей, к Москве, вскоре. И мы, по благословенью и по приказу святейшего Ермогена, Патриарха Московского и всеа Русии, собрався со всеми людми из Нижнего и с околными людми, идем к Москве; а с нами многие ратные люди розных и околных и Низовых городов, и дворяне, и дети боярские, и стрелцы, и казаки, и всякие служилые многие люди; да из Мурома идет околничей воевода князь Василей Федорович Мосалской, а с ним многие городы, дворяне и дети боярские, стрелцы и казаки, многие люди ⁴⁷».

4) Отписка Прокофья Ляпунова и Рязанцов к Нижегородцам (из Соликамских бумаг): 1611 в Феврале.......... «Генваря, господа, в 24 день писали вы к нам с сыном боярским с Иваном Оникиевым, что Генваря ж в 12 день приехали с Москвы к вам, в Нижней, сыпь боярской Ромаиг Пахомов да посадской человек Родион Мосеев, которые посланы были от вас к Москве, ко святейшему Ермогену Патриарху Московскому и всеа Русии и ко всей земли, с отписками и для подлинных вестей, а в распросе, господа, вам сказывали, что приказывал с ними в Нижней к вам святейший Ермоген, Патриарх Московский и всеа Русии, речью; а писма, господа, к вам не привезли, что де у него писати некому, дияки и подьячие и всякие дворовые люди поиманы, а двор его весь розграблен. Да вы ж, господа, прислали к нам на Рязань целовалную запись, по которой записи вы меж собою крест целовали и с Балахонци: и нам бы, господа, памятуя Бога и Пречистую Богородицу и Московских Чудотворцов, но той записи також крест целовати и с вами стати за Московское государьство заодин; а вы, господа, по благословенью святейшего Ермогена, Патриарха Московского и всеа Русии, и по совету всей земли, идете из Нижнего [152] к Москве в тот час, и нам бы прислати к вам в Нижней всяких чинов добрых людей для совету и с ними отписати, где нам с вами сходиться. И мы, господа, про то ведаем подлинно, что на Москве святейшему Ермогену, Патриарху Московскому и всеа Русии, и всему освященному собору и христоименитому народу, от богоотступников от бояр и от Полских и от Литовских людей гоненье и теснота велия; и мы бояром Московским давно отказали и к ним о том писали, что они, прелстяся на славу века сего, Бога отступили и приложилися к Западным и к жестосердным, на своя овца обратились; а по своему договорному слову и по крестному целованью, на чем им договоряся корунный Гетман Желковской королевскою душею крест целовал, ничего не совершили ⁴⁸».

5) Отписка Ярославцов к Вологжанам (из Соликамских бумаг): 1611 в Феврале.......... «и се Москвы, господа, святейший Ермогене, Патриарх Московский и всеа Русии, и Московские люди писали на Резань, к Прокофью Ляпунову, и во все Украйные городы и в Понизовые, и словом приказывали, чтоб им, собрався с околными городы и с Поволскими, однолично идти на Полских и на Литовских людей, к Москве, и Московскому б государьству помочь учинити вскоре, докаместа Литва Московского государьства и окрестных городов не овладели. И с Резани, господа, писал Прокофей Ляпунов в Нижней, а из Нижнего писали к нам в Ярославль, что Резанские и Северские городы в собранье многие люди и из Понизовых городов и из Казани и из Нижнего ратные многие люди идут в сходе к ним же, на Полских и на Литовских людей, к Москве; а нам бы тако ж, свестася с околными городы и собрався тех городов со всякими ратными людми, идти в Володимер и к Москве и к ним бы [153] тотчас отписати. И здеся, господа, в Ярославле, в собранье многие люди, и наряд в Ярославле мног и зелейная казна великая, идти против Полских и Литовских людей есть с чем ............................................................... и вам бы, господа, одноконечно тотчас идти к нам в сход и ратных людей прислати не замешкав, на конех и с лыжми, покаместа лыжная пора не минется; а мы вас в Ярославле дожидаемся и в иные мы в околные городы писали, чтоб они сами шли и ратных собрав к нам в сход прислали. И из городов, господа, к нам пишут, что они к нам в сход тотчас будут со многими ратными людми, и с Романова мурзы и Татаровя в Ярославль в тот час будут, а иных людей в Ярославль и прислали; а Ондрей Просовецкой, из Суздаля, с атаманы и с казаки со многими людми пошли в сход в Володимер, ко князю Василью Федоровичу Мосалскому да к Ортемью Васильевичу Измайлову; а из Нижнего в Володимере ратные люди пришли и из Казани идут же.............................. И мы, господа, по совету со всеми Понизовскими и Украйными и Резанскими и с иными городы Московского государьства, целовали мы святый животворящий крест Февраля в 16 день; и Романовские, господа, мурзы и Татаровя крест нам по своей вере дали, стояти с нами за один, за православную крестиянскую веру и за святые Божия церкви, а королю Полскому и Литовскому не служити и креста не целовати, а Московское государьство от Полских и Литовских людей очищати ⁴⁹».

6) Лист Игумена Соловецкого монастыря Антония к Шведскому Королю Карлу IX (из Архива Соловецкого монастыря): 1611 Марта 12............. «и писал с Москвы великий святитель святейший Гермоген, Патриарх Московский и всеа Русии, в Великий Новгород, и во Псков, и в Казань, и в Нижней [154] Новгороде, и на Вологду, и в Ерославль, и в Северские городы, и на Резань, и во все городы Московского государьства, и велел съезжаться к Москве ратным воинским людем и стояти и промышлять единомышлено на Литовских людей: и Божиею милостию в Московском государьстве у святейшего Патриарxa и у бояр и изо всех городов всего Московского государьства ссылаются, и на совете к Москве сходятся, и советуют, и стоят единомышлено на Литовских людей; а хотят выбирати на Московское государьство Царя и Великого Князя из своих прироженных бояр, кого всесилный вседержитель Бог изволит и Пречистая Богородица, а иных земель иноверцов никого не хотят. А у нас в Соловецком монастыре и в Сумском остроге и во всей Поморской области тот же совет единомышленно: не хотим никого иноверцов на Московское государьство Царем и Великим Князем, опроче своих прироженных бояр Московского государьства ⁵⁰».

7) Отписка Новгородцев (из бумаг Новгородского Софийского собора): 1611 в Марте................. «Да в Великий же, господа, Новгород писали, к Ноугородскому Митрополиту Исидору и к нам из Ярославля архимариты и игумены и весь освященный собор, и воеводы, и дворяне, и дети боярские, и всякие служилые люди, и земские старосты и целовалники, и все посадские и жилецкие люди и уездные крестьяне, что де они, прося у Бога милости, послали из Ярославля, Московскому государьству на помочь, на врагов и богоотступников и разорителей нашия православные истинныя христьянския веры, на Полских и на Литовских людей, воеводу Ивана Иванова сына Волынского, а с ним дворян и детей боярских Ярославцов да голову стрелецкого Ивана Толстово, и пр...... да Московскому же де, господа, государьству на помочь пошли с воеводою с [155] Прокофьем Петровичем Ляпуновым Заречные городы и Севера, да из Мурома с околничим со князем Васильем Федоровичем Масальским Муромцы с околними городы, да из Нижнево с воеводою со князем Александром Ондреевичем Репниным Понизовные люди и Казанцы, да из Суздаля да из Володимеря с воеводою с Ортемьем Измайловым да с Ондреем Просовецким околние городы да казаки Донские и Черкасы, которые были подо Псковом, да с Вологды и с Поморских городов с воеводою с Федором Нащокиным, с Мурома с мурзы и с Татары и с Рускими людми воевода князь Василей Романович Пронской, с Галицкими людми воевода Петр Иванович Мансуров, с Костромскими людми воевода князь Федор Ивановичь Волконской, а Кашинцы де и Бежачане и Углечане собрався пошли на сход к тем же воеводам; а нам бы де, господа, из Великого Новагорода, потому ж, ратных людей Московскому государьству на помочь послати вскоре, и пр........ И, по благословению преосвященного Исидора, Митрополита Великого Новогорода и Великих Лук, мы и всякие жилецкие люди Ноугородского государьства целовали крест на том, что нам Московскому государьству на разорителей нашия православныя христьяиския веры, на Полских и на Литовских людей, помогати и стояти нам всем за истинную православную христьянскую веру единомышленно, а с Полскими и с Литовскими и с Рускими людми, которые радеют Полскому и Литовскому Королю, ни о чем не ссылаться; а предателей нашия истинныя православныя христьянския веры, Ивана Салтыкова да Корнила Чоглокова, за их многие неправды и злохитрьство, все люди Ноугородского государьства посадили в Великом Новегороде в тюрму; а Московскому, господа, государьству на помочь посылаем мы из Великого Новогорода воевод со многими ратными людми и с нарядом, и к воеводам к Прокофью Ляпунову с товарыщи, которые идут на помочь Московскому государьству, мы писали, что мы Московскому государьству на помочь посылаем [156] воевод со многими ратными людми вскоре; да и по городом, господа, мы от себя, во Псков, в Ивань-город, в Торопец, на Луки, на Невль, в Порхов, в Заволочье, в Яму, в Копорью, в Орешок, в Ладогу, в Колугу, на Кострому, на Углечь, в Ярославль, на Устюжно, во Тверь, в Торжок, и в иные городы, о том писали ⁵¹».

8) Отписка Ярославцов к Казанцам (из Соликамских бумаг): 1611 в Апреле....... умыслили были, чтоб на Москве и во всех городех королю кресте целовать, а вменили отец де се сыном нерозделно, и хотел король со всеми людми придти к Москве, а бояря прелстились для уделов, а иные боясь, а людей всех служилых с Москвы разослали, и мы уж бедные все православные крестьяня отчаялись, ни заступающего, ни помогающего не было, ни делом, ни словом. И Господь на нас еще не до конца прогневался, неначаемое учинилось: отцем отец, святейший Боголюбивый великий господин святейший Патриарх Ермоген Московский и всеа Русии стал за православную веру несуменно и, не убоясь смерти, услыша то от еретиков от Михаила Глебова с товарыщи и от Литовских людей, призвав всех православных крестьян, говорил и укрепил, за православную веру всем велел стояти и померети, а еретиков при всех людех обличал; и толко б не от Бога послан и такого досточудного дела Патриарх не учинил, и за то было кому стояти? Не токмо веру попрати, хотя б на всех хохлы хотели учинити, и за то б никто слова не смел молыти, боясь многих Литовских людей и Руских злодеев, которые с ними, отступая от Бога, сложилися. И в городы Патриарх приказывал, чтоб за православную веру стали, а кто умрет, будут новые страстотерпцы; и то все слыша от Патриарха, и видя своима очима, городы все обослались и пошли к Москве....... А в [157] четверг на четвертой неделе ваши Казанцы видели, что изготовясь со всем всяк возраст крестьянский, с ратными людми все вкупе, и те ваши Казанцы приезжие люди, ходили в собор к Пречистой Богородицы и в Спаской монастырь к Ярославским Чюдотворцам, и прося у Бога милости, пев молебны, и плача и рыдая о такой на нас находящей скорби о избавленье, и получа благословенье от архимарита с братьею, и стреляв из полкового наряду со всего города и из рушного наряду, для приезжих людей, чтоб было в иных городех ведом поход, пошел воевода Иван Иванович Волынской и с тем со всем сбором и с наряды часу в пятом; стан был, того дни, от Ярославля полтретьядцать верст, в селе в Великом; а Марта в 1 день в пятницу, стан был у Николы на перевозе, не доходя Ростова пять верст; а в Ярославле остался Иван Васильев сын Волынской да дворяня старые, для всякого промыслу, всех выбивати и по городом писати; а приговор учинили крепкой, за руками, кто не пойдет или воротится, тем милости не дати, и по городом по всем то ж укрепленье писали. А которые, господа, меры сделаются, а вы толко Казанскою землею не поможете, а православной вере будет попранье и людем погибель, и за то кому дати ответ Богу и самим вам чего ждати? Мы вам меншие, болшим не указываем: сами то можете своим премудрым, Богом данным, разумом рассудити.

Роспись, кто из которого города пошел воевод с ратными людми:

С Резани, с воеводою с Прокофьем Петровичем Ляпуновым, Резанские городы и Сивера.

Из Мурома, с околничим со князем Васильем Федоровичем Масалским, Муромцы с околними городы.

Из Нижнего, с воеводою со князем Олександром Ондреевичем Репниным, Понизовые люди. [158]

Из Суздаля да из Володимеря, с воеводою с Ортемьем Измайловым да с Ондреем Просовецким, околнии городы да казаки Волские и Черкасы, которые подо Псковым были.

С Вологды и из Поморских городов, с воеводою с Федором Нащекиным.

С Романова, с мурзы и с Татары и с Рускими людми, воевода князь Василей Романович Пронской да князь Федор Козловской.

С Галицкими людми воевода Петр Иванович Мансуров.

С Костромскими людми воевода князь Федор Иванович Волконской.

A Марта в 7 день писал воевода и думной дворянин Прокофей Петрович Ляпунов и ратные люди, что они пошли с Коломны под Москву, с снарядом и с обозом дощаным, Марта в 3 день, в неделю; а всех городов ратные люди пошли под Москву же на сход ⁵²».

9) Отписка Прокофья Ляпунова из Москвы к Казанцам (из Архива Соликамского Уездного Суда): 1611 в Апреле....... «Полские и Литовские люди, с ними ж и предатели вере крестьянской Михайло Салтыков да Федка Ондронов с своими единомышленники, нынешнего 119 году Марта в 19 день, Московское государьство выжгли и высекли, и многие Божьи церкви и монастыри осквернили и разорили, и раки чюдотворных мощей розсекли и чюдотворные мощи поругали, и во многих Божьих церквах лошеди поставили, и в монастырех стали жити, и многое убойство и поругание и осквернение иноческому чину учинили, и бояр князя Ондрея Васильевича Голицына и иных бояр побили, и дворян и детей боярских, и Московских гостей, и посадских всяких людей, общего хрестьянского всего народу, и их матерей, и жон, и детей, и до сущих младенец беззлобивыя души, [159] лютой и горкой смерти предаша, а иных множество в полон розвели. И сия вся нашедшая на ны злая, грех ради наших, в настоящее время вси испита чашу ярости праведного гнева Божия: и ныне, с Божиею милостию, возложа упование на всесилного Бога и на Пречистую Богородицу, по благословению нового исповедника и поборателя по православной вере, отцем отца, святейщаго Ермогена, Патриарха Московского и всея Русии, второго великого Златоуста, исправляющего не суменно безо всякого страха слово Христовы истинны, обличителя на предателей и разорителей нашия христиьянския веры, мы бояре и воеводы, и думной дворянин Прокофей Ляпунов, и дворяне и дети боярские всех городов, и великого пресловущего государьсипва Великого Новогорода и Пскова, и вся земля служивые люди Московского государьства, целовали животворящей крест Господень на том, что всем стати за образ Пречистыя Богородицы и великих Чюдотворцов и за истинную православную веру против злых разорителей веры крестьянской, Полских и Литовских людей. И Апреля в 1 день, с Божиею помощию, пришли всею землею к царьствующему граду Москве, и стали по всем воротам Царева Каменного города, и Полских и Литовских людей осадили в Кремле да в Китае городе, и положили есмя совет и крепкое утверженье на том, всею землею, что стоять под Москвою и страдать всем нам, православным крестьяном, и битись до смерти за крестьянскую веру и за разорение Московского государьства, сколько нам милосердый Бог помочи падает ⁵³».

Эти Акты, писанные в одно время, но из стольких разных мест и столь многими лицами, несомненно доказывают, что города сослались между собою и отправили войска свои на помощь к Москве, [160] гораздо прежде, не только получения, но и написания Троицких грамот. — Нет сомнения и в том, что эти грамоты были посланы в города и, как изшедшие из святой обители, незадолго пред тем чудно спасенной промыслом Божиим, содействовали к возбужденно усердия; но первым и главным виновником общего восстания земли Русской от постыдного усыпления, в котором она несколько лет находилась должно признавать доблестного Патриарха Гермогена, запечатлевшего мученической смертно бессмертный свой подвиг охранения Православной веры и спасения Отечества.

В пример того, что в рукописи Палицына некоторые события представлены в превратном виде, можно привести главу 61, о оскудении денежныя казны в дому чудотворца Сергия. «Подобаете нам и о сем вкратце побеседовати и изъявити, что ради велико бысть оскудение денежной казне во обители чудотворца; проидохом иже о велицей обители сей многая древняя исписания от благоверного великого Князя Димитрия Ивановича Донского, даже и до блаженного великого Царя Федора Ивановича всеа Русии, и ни от единаго прежних Государей обидима бысть обитель сия, дом пресвятыя и пребезначальныя Троицы и чудотворца Сергия, но паче от своих царских сокровищ вси снабдяще ю почитаху, и аще кто от державных и взят что по благословению неких ради потреб нужных, то паки вскоре возвращаху: и тако молитвами чудотворца, и их Государей верою, паче же заступлением Матере Слова Божия сияше по всей России обитель сия яко солнце, или яко луна посреде звезде. По велицем же Царе Феодоре Ивановиче восприемнике бываете царства его Борис Федорович Годунов, и той велию веру стяжа к дому пресвятые Троицы, и не вем что бысть ему. Той первее взя из казны чудотворца Сергия взаймы на ратных людей 15400 рублев. По Борисе же, Божиим попущением грех ради наших восхищает царство его еретик рострига Григорей [161] Отрепьев, и той по своему злому еретическому праву взял из казны чудотворца 30000 рублев. И того суд Божий вскоре постиже: зле скончася. По том же Царь Василей Иванович Шуйской, и той взят из обители первее 18355 рублев: второе же взя у келаря старца Аврамия Палицына во осаде на Москве 1000 рублев, что была на Ананиевых ⁵⁴: паки же в третие взя на Москве же во осаде 900 рублев. И всего взято бысть из казны чудотворца Сергия при Царе Борисе, и при Ростриге, и при Царе Василии, денег 65655 рублев ⁵⁵, и от того во обители первая скудость денгам бысть, последняяж и конечная скудость сице бысть. По отбежании от Троицкого Сергиева монастыря, Гетмана Петра Сапеги с Польскими и Литовскими людьми, и Александра Лисовского с Русскими изменники, и граду отворившуся; во обители же чудотворца оставшии иноцы, и мирстии людие благодарственные хвалы и песни Богови и чудотворцем воссылающе: за терпениеж свое, и великие скорби бывшие во осад от царствующего чающе великую милость и жалование восприяти, но не сбысться, мнози же и своего лишишася, и вместо великие почести и даров сами обнажени быша. О сем убо ныне нам слово предлежит. Царь же Василий слышав о отбежании Литвы от Троицкаго Сергиева монастыря, зело возвеселися сердцем, благодари Бога. Но аще и благочестив сый Царь и благоверен, но обаче подстрекаем некиими небоящимися Бога, глаголю же Григорья Елизарова, Василья Янова, и поползеся яко человек, не воспомянув суда неумытнаго судии, и не умилися о разорении обители во обстоянии ратных. И что сотвори Царь Василий дому чудотворца? И воздает злая за благая, и напаяет вместо меда пелынею, и забывает помощь и молитвы чудотворца, по велицем разорении та вся расхищает, присылает [162] бо во обитель живоначальныя Троицы, дьяка Семенку Самсонова. Архимандрит же Иоасаф с братиею, вину пришествия его уведавше, ужасошася воздаянию сему зазревше, и абие посылают о сем к келарю старцу Аврамию. Тогда ему бывшу на Москве у Богоявления: Аврамей же восходит ко Царю, и многи слезы о сем пред ним пролия, возражая его от толика совета; и предлагает пред ним молебное писание Архимандрита Иоасафа. По сем молит и воспоминаете ему о оскудении денежныя казны, и колико взято бысть, якоже преди писася. По семе же показа ему писание о разорении обители во обстоянии ратных, яко от подкопов и от слухов, и от пушечного бою башни и стены градныя расседошася, а в иных местах мало не падоша и строения: во обители же службы и келии братские без покрова быша, и многие келии и службы в монастыре погорели, и купно рещи, внутрь обители, и вне мельницы и всякие службы растлешася и раскопаны, и волости и села со всем людским сонмом огнем и мечем потреблени быша, и яко во всех монастырских селех на завод остася ржи всея токмо пять четвертей ⁵⁶. Царь же воздыханми и плачевным образом показуяся зело сетуя, делом же не тако. И паки восписует во обитель к Семенке Самсонову: Семенка же по повелению самодержавного достальных осадных сидельцов повеле всех грабити неповинно, не токмо мирскую чадь и вдов, но и иноков и священных чин, и останцы монастырстии и до последнего плата, имже горкие слезы утираху: образ же сия лютости и безчеловечия не неведом бысть во всем царствующем граде Москве. По сем же взят последнюю казну издавна старое сокровище, дачи Государей и Великих Князей и Царей и Боляр, и протчих христолюбцов, сосуды златые и сребреные позлащены, иже велицей цене достойны: оставляеть же во обители они сосудов сребреных малая некая и худейшая. И они сего до [163] конца оскуде казна во обители чудотворца, и яко-же Царь Василей небрег Святых почитати, того ради и Святых Святый Господь самаго пренебреже же, якоже конец о нем являет».

Таким же образом изложена эта глава и в рукописном экземпляре Князя М. А. Оболенского, но после слов «дачи Государей, Великих Князей и Царей и Боляр, и протчих христолюбцов» стоит выносным знак и на поле приписано прописью «девять сот семдесят четыре тысячи шесть сот рублев, ⁵⁷ кроме драгоценаго камения и сосудов златых и сребреных». Эта приписка сделана современным почерком, но не тем, которым писана вся глава. В двух же рукописных экземплярах, И. М. Снегирева и моем, конец этой любопытной главы изложен совсем иначе. После слов: «во всех монастырских селех на завод остася всеяно только Е четвертей» следует: «Царь же воздыханьми и плачевным образом сетуя и воздая благодарная песни всещедрому Богу и того рождшей нашей Християнской Заступнице и Великому Чюдотворцу Сергию еще же и просяще избавы ради Християнские оставшей казны на роздачю Немецким ⁵⁸, людем понеже убо Царьская великая сокровища тогда зельно оскудеша надолзе убо царьствующий град во осаде бысть и тмочислении людие не токмо ратоборники но и просто рещи всякого возраста и чина людие питаеми бываху от Царских сокровищ зане непощаде Державный не токмо казны своея златые или сребряныя и бисера многоценного но и своей Царьския багряницы златом и камением преизпещренные все рассыпав отдаде воинским и простцем ни мало о сем поболе но промышляше еж от погибели избавить християнство еж бысть и обещевают по отшеству иноплеменных вся та сугуба возвратити вдом Божий и великого чюдотворца Сергия и советом [164] благим а не нуждею подстрекателей паки восписуется во обитель ксемейки Самсонову. Сенка ж по повелению Державного и по благословению Архимарита взят ипоследнею казну издавна старое сокровище дачи Государей великих Князей и Царей и боляр и протчих христолюбцов сосуды златые и сребряные позлачены иже велицей цене достойны. Оставляет же во обители от сосуд сребряных малая некая и худейшая и от сего до конца оскуде обитель чюдотворца и такового ради терпения и святых святый Господь и малый останок ввелик плод возрасте благодеяния якоже конец о нем объявляет».

Единственным способом узнать, которое из этих двух, совершенно между собою противных изложений, Палицын признавал за настоящее, было бы сличение с рукописным Соловецким экземпляром, по-видимому принадлежавшим Палицыну до самой его смерти. Тогда бы открылось, должно ли принять изложение печатного издания, по коему Царь Василий Иванович обвиняется в расхищения казны монастырской, и в повелении грабити неповинно не токмо мирскую чадь и вдов, но и иноков и священных чин, и останцы монастырстии и до последнего плата, имже горкия слезы утираху. Последствия этого могли быть очень важны для Царя. Образ же сия лютости и бесчеловечия не неведом бысть во всем царствующем граде Москве. Можно себе представить как это обвинение в насильственном ограблении святой обители, едва вышедшей из бедственной осады, претерпенной за православную веру и за верность к тому же Царю, могло подействовать на самое свержение его с престола, вскоре потом последовавшее. Ежели принять противное изложение рукописных экземпляров, то Царь, побуждаясь необходимостию, зане не пощаде не токмо казны своея златыя или сребряныя и бисера многоценнаго, но и своей Царския багряницы златом и камением преиспещренныя, просил избавы ради христианския оставшей казны, и советом благим а не нуждею подстрекателей [165] побуждаясь, паки написал в обитель Дьяку Самсонову, который по повелению Царя и по благословению Архимандрита (о согласии Келаря не упоминается) взял и последнюю казну и сосуды. В рукописи И. М. Снегирева сказано: на раздачу Немецким людем, в моей: немощным людям; первое кажется более вероятным, и отчасти подтверждается словами Видекинда, которые Карамзин приводит в примечании 504-ме, тома XII ⁵⁹.

Для лучшего уразумения этого обстоятельства, должно заметить слова Палицына в начале описания осады: «тогда же в той велицей Лавре Архимандриту Иоасафу и келарю старцу Аврамию Палицыну и с протчими доброхотствующими к царствующему граду со всем усердием велико тщание о сем показующе, и велик промысл бываше от обители чудотворца всем людям к Москве правящим во всяких нуждах, и в провождениих, и всяку весть тем подаваху, и от них восприимаху: себе убо соблюдающе, и тех охраняюще, до конца монастырскую казну истощеваху ⁶⁰». Следующее письмо из числа Актов, найденных в Швеции Г. Соловьевым, вероятно перехваченное неприятелем во время осады, дает также понятие о состоянии монастырской казны в это время. «Государю Келарю старцу Аврамию, великого твоего жалованья вскормленик и богомолец чернец Гурей Шишкин. Слух, государь, носится про монастырьскую казну, что изворовал Иосиф Кочергин всякого узорочие много. И ныне в казну ходят Ларион Бровцын да уставщик с племянники своими с Гаврилком да с Пиминком, и почали были поговаривати Ларион, про казну, и тот уставщик, что в казне, чего ни посмотри по книгам, того нету; и я услышав у них тое речь, поговорил им, [166] чтобы отписати Государю и тобе, о том, чтобы ты помянул Государю, чтобы Государь пожаловал сыскную грамоту про монастырьскую казну Князю Григорию Бори овичю, чтобы казна монастырьская за посмех не погибла: и они меня в том не залюбили, и отказали с бесчестьем: ты-де еще пребываешь в учимых чину, и тобе де то не приказано»; а казначей говорит: «у меня де казна цела вся сполна». И тобе бы, государь, пожаловати, о том трудолюбне порадети и Государю о том помянути, чтобы Государь пожаловал свою Государеву грамоту князю Григорью Борисовичю, чтобы ему в казне, по отписным книгам пересмотря, отписать у Иосифа Кочергина, и буде чего не будет в казне и ему бы того сыскати: а то ныне старцы, за очи, говорят, что казначей казну истерял, а казначей говорит про них, что они корыстуются; и тобе бы, государь, пожаловати, искренне порадети о дому Живоначальныя Троицы. Да будет твоя милость государева ко мне нищему, в коей службе велишь быти, и тобе бы, государь, пожаловати вступитись о мне нищем: буде грамота Государева будет о мне, в том, в коей службе мне быти, ино бы грамота на князя Григорья Борисовича, чтобы он велел мне тое службу отписати мимо старцов. Здравствуй, государь, о Христе! Да в монастыре, государь, по грехом нашим, скорби умножилися великие и смертоносные, на всякой день погребают человек но 15 и по 20, кроме убожьих домове; а стрелцы и казаки все лежат лоском, цынга смертьная, ноги пухнуть, да с того и помирают ⁶¹».

Кто был Иосиф Кочергин, о коем говорится в этом письме, иначе нельзя узнать, как по старинным делам Лаврского Архива. С некоторой вероятностно можно полагать, что он был преемник Казначея монаха Иосифа Девочкина, обвиненного в измене тем же самым монахом Гурием Шишкиным, [167] которым писано это письмо, подвергнутого пытке Воеводою Князем Долгоруковым и потом умершего.

По соображении всего этого должно думать, что монастырская казна подверглась большому расхищению и злоупотреблениям. При сильном истощении казны Государственной, при умалении доходов, Царь, как видно, полагал главную надежду на казну монастырей и предписывал монастырским властям не щадить оной на воинские издержки. Это видно из его грамоты в Кирилов Белозерский монастырь от 18 Августа 1609 и из отписки к Царю властей Троицкой Лавры в Июне того же года. В первой Царь пишешь: «а о казне б есте монастырской и о вотчинах и о всяком разход не оскорблялись: Божиею милостию и Пречистыя Богородицы и великого Чудотворца Кирила по старому их обитель будет изобильна; и вы б единолично на наше жалованье были надежны ⁶²». Во второй, власти Троицкие, ссылаясь на слова полученной ими Царской грамоты, говорят: «а мы бы, богомольцы твои, всяких сидельцов монастырским запасом покоили, а о казне бы монастырской и о запасех и о всяком разоренье; не оскорблялись и деньги Московским стрелцом и платье, что их нужа, давали ⁶³». Видно также, что начальство Лавры хотело скрыть от Царя тамошнее богатство, потому что в той же отписке говорится: «а как, Государь, в казне денег не стало, и мы сбирали с братьи, по рублю с человека, а с иных по полтине и иным, кому надобно, займуем да даем». Последствием всего этого по окончании осады, Царь, как видно, приказал Дьяку Самсонову произвести в монастырь обыск, который в печатном издании выставлен ограблением монастырских останцов, а следуя рукописи Князя М. А. Оболенского, доставил Царю около миллиона рублей. Любопытно бы [168] узнать, действительно-ли сумма эта была столь огромна. Что же касается до драгоценных сосудов, то должно думать что они или не все были взяты, или по взятии возвращены, потому что и ныне в Лавре хранятся сосуды, вкладу Годунова, и другие, времен предшествовавших осаде, которые никогда не могли относиться к числу малых и худейших. В том и другом предположении сказание Палицына обременяет память нещастного Царя-изгнанника, некогда ему благодетельствовавшего, напрасным нареканием.

Из историков последовавших Палицыну, Князь Щербатов внес в свою Российскую историю все сказание об осаде Лавры, переложив его с Славяно-церковного на тот многословный, тяжелый и неправильный Русский язык, которым писано все его сочинение. Должно отдать ему справедливость в том, что он более всех озаботился поверкою местности. Он говорит, что, приступая к описанию осады, он просил Преосвященного Митрополита Платона сообщить ему план монастыря и окружностей, и получил от него план, снятый по повелению Императрицы Елисаветы Петровны, Александром Ильичем Бибиковым, с запискою Преосвященного о положении мест, упоминаемых Палицыным, составленною со слов монастырских старожилов. План, снятый слишком чрез сто лет после осады, совсем не для объяснения оной, и показания, основанные на изустных преданиях, перешедших через два или три поколения, не могли быть очень надежными вспомогательными средствами. — Топография, принятая К. Щербатовым, названия урочищ, башен и ворот, расстояние неприятельских турове и порядок их счисления, совершенно сходны с планом, приложенным при книге Г. Бутурлина.

Трудолюбивый Голиков, под скромным названием Дополнений к Деяниям Петра Великого, издавший по возможности полную, весьма основательную и любопытную Историю Смутного времени и царствования [169] Михайла Феодоровича и Алексея Михайловича, всех осторожнее воспользовался сказанием Палицына. С редкой верностию исторического такта, он внес в огромный труд свой, писанный языком теперь обветшалым, и, к сожалению, не оценяемый по достоинству его, одни достоверные и существенные черты, характеризующие знаменитую Троицкую осаду, и заключил описание оной в весьма не многих страницах.

Карамзин, вполне сознавший двойное свое призвание, быть Историком Государства Российского и воздвигнуть вековой памятник Русскому слову, воспользовался сказанием Палицына для нескольких красноречивых страниц бессмертного своего творения. Не полагаясь, как видно, на автора, и не имея способов для поверки, он устранил топографические подробности о размышлении осаждавших войск, не упомянул и о числе осажденных. Его можно упрекнуть в том, что он не сверил с известным ему дневником Сапеги времени главных происшествий, как, напр., больших приступов, и еще в том, что внес в свою Историю такие эпизоды, которые хороши были для эпопеи Палицына, но не для Истории Государства Российского, как напр. о Польской пушке, названной неизвестно кем и на каком языке Трещерою, о Молоковском крестьянине Суете, о глухонемом Мартьяше. Впрочем, Карамзин, облекши эти странные и маловероятный сказания всей прелестию своего языка, так хорошо сохранил приличие в размещении их, что неуместность их сделалась почти незаметною.

Г. Бутурлин, во II части Истории Смутного времени, при описании Троицкой осады, принял в основание сказание Палицына, и обративши внимание, так же как Князь Щербатов, на подробности военных действий, изложил их языком военной науки новейших времен, сквозь который трудно узнать тяжелый полу-Славянский рассказ Палицына. Приведем этому примеры: «Троицкие воины не упали духом, и несколько не намерены [170] были отказаться от своего предприятия. Но наученные опытом, они убедились, что невозможно им было овладеть батареями с лица и потому положили захватить оные с тыла. Искусно пользуясь местностию, они все скрытно потянулись под горою вправо, и засели в оврагах Глиняном, Косом и Благовещенском. Когда таким образом успели они обойтить батареи, то отважнейшие из них, Иван Ходырев и Ананий Селевин с малочисленною конною дружиною, выскочили из Косого оврага и помчались полем в тыл девятой батареи, на левой оконечности неприятельской параллели находящейся. Туда же за ними последовала и прочая конница и пехота, скрывавшаяся в оврагах. Изумленный неприятель оставил батарею и побежал к восьмой и седьмой, из которых также был постепенно вытеснен без большого затруднения ⁶⁴». В другом месте: «Царские воеводы, не желая оставлять ни малейшей поверхности на стороне неприятеля, выслали навстречу Лисовского свежий конный отряд, под предводительством монахов Ферапонта Стогова, Малафея Ржевитина и двадцати других старцев. Между тем с отступлением неприятеля сражение на Красной горе казалось прекращенным; часть там действующих воинов также направилась на Лисовского, а прочие засели на Красной горе и в Глиняном овраге. Иноки стремительно понеслись на Лисовского, который не выждав их нападения, поспешил отступить за мельницу и за Терентьевскую рощу и остановился в раздолии за горой Волкушей; но отступление его совершено было не без урона, и некоторые из его лучших витязей попались в плен. В сие время Сапега сам поднялся со всеми полками своими и двинулся Клементьевским полем на Красную гору. Лисовский, увидя его движение, спешил спустится с горы Волкуши, и помчался на Красную гору во [171] фланг стоящим там монастырским людям, которых смял и согнал под гору к Пивному двору, где они, остановившись за надолбами, защищались упорно ⁶⁵». Далее: «начальствующий сим отрядом, слуга Пимен Тененев, смело выстроился на пригорке у оврага и мужественно отразил нападение Лисовского, который не полагая, чтобы Тененев отваживался противустать ему, если бы не надеялся быть поддержанным, не решился напирать слишком сильно, опасаясь засады. Тененев же, пользуясь нерешительностию Лисовского, стал мало по малу отступать и наконец скрылся в Косом овраге. Тогда Лисовский бросился за ним в погоню и старался полонить самого его; но Тененев ранил его стрелою в левый висок. Лисовский упал с коня, и смущенные воины его, помышляя уже единственно о его спасении, спешили удалиться с ним в стан Сапеги ⁶⁶». В этом рассказе нельзя узнать не только Палицына, но и тех воинов, которых авторе сам назвал поселянами, вовсе к ратному делу не привыкшими ⁶⁷, и которые при конце осады говорили о себе Воеводе Жеребцову: «мы, государь боярине, преже сего прося у чудотворца Сергия помощи, мало урядно исхаживали: занеже не подается нам, но яко овцы исходим, пастырь же наш сам нами промышляяй, и не погуби нас николиже ⁶⁸».

Любопытно заметить, как поступили Историки в отношении к чудесам и явлениям, которые Палицын поместил в своем сказании. Князь Щербатов, вообще шедший за ним след в след, вместил некоторые из них в свое повествование, с комментариями, которые как будто показывают, что он не смел им не верить и не смел признаться что верит. О других же предоставил любопытным [172] справиться самим с книгою Палицына. ⁶⁹ Голиков, изложивший осаду только в главных чертах, не приводит чудес и явлений, говоря однако же в заключении описания, что спасение Лавры по справедливости приписано было покровительству Божию и молитвам Святых Сергия и Никона ⁷⁰. Карамзин весьма осторожно и искусно изъяснился на счет сего в следующих словах: «Архимандрит, иноки, рассказывали о видениях и чудесах: уверяли, что Святые Сергий и Никон являются им с благовестием спасения; что ночью, в церквах затворенных, невидимые лики Ангельские поют над усопшими, свидетельствуя тем их сан небесный ⁷¹ в награду за смерть добродетельную. Все питало надежду и веру, огонь в сердцах и воображении; терпели и мужались до самой весны ⁷²». Г. Бутурлин о чудесах и явлениях совсем не упоминает.

Они сообщались осажденным большею частию самим Архимандритом и некоторыми из старцов, как виденные ими во время сна. Нет ничего невероятного в том, что благочестивый настоятель, во время кратковременного усыпления, или для отдыха от трудов, или от изнеможения сил, возносился мыслями к Богу и, отрешаясь от всех предметов земных и чувственных, духовными очами видел Святых угодников, и с тою же верою, которая не покидала его во сне и в бдении, слышал от них обещание спасения. Не мудрено что другие, по примеру его, но не с тою чистотой намерений, рассказывали и вымышленное. Не смотря на это, должно отнести к мудрости властей Лавры то, что они сообщали эти явления осажденным. С одной стороны, выставляя врагов готовыми на святотатственное поругание храмов и святыни, с другой объявляя верному воинству видимые знамения заступления свыше, они [173] давали защите Лавры характере войны религиозной, войны за веру, и теме усиливали и упрочивали мужество и терпение осажденных. До какой же степени были тогда убеждены в истине чудес и явлений и поведавшие их, и те кому их объявляли, мы теперь судить не можем, точно так, как посещая хранилища древних вооружений, при виде шлемов, броней и кольчуге железных, в которых сильнейший из нас едва мог бы двигаться, мы по бессилию своему не можем судить о степени силы тех, которые в этих тяжелых доспехах садились на коней, сражались по целым дням и побеждали. Довольно будет, если мы убедимся в том, что какова бы ни была крепость стен Лавры, каково бы ни было число осаждавших и осажденных, но при шестнадцатимесячном облежании, при нескольких приступах, при сильной заразе, свирепствовавшей внутри обители, и, что всего важнее, при кознях злодеев, которые внутри ее старались поселить раздор между Начальниками войска и между Властями монастырскими и подчиненными, Лавра не могла бы устоять, если бы не была сохранена Промыслом Божиим, тем благим Промыслом, который не стесняя разумной свободы человека, управляет судьбою Царств и народов, и который сохранил обитель Святого Сергия невредимою от моровой язвы в 1771, от войск Наполеона в 1812, и от холеры в 1830.

Будущие Историки будут иметь против своих предшественников огромную выгоду, которую доселе имел только Г. Бутурлин, в драгоценном запасе важных исторических документов, представляющихся в Актах, изданных от Археографической Коммиссии.

Счастливая мысль сделать исторические поиски в Швеции доставила и для истории Троицкой осады несколько весьма важных документов, которые помещены во II томе Актов Исторических. — Они дают возможность поверить летопись Палицына и проливают совсем новый свет на внутреннее [174] состояние обители и осажденного войска. — Поэтому не излишне будет рассмотреть их с некоторою подробностию.

Первый из сих Актов есть отписка Царю Осадных Воевод Князя Григорья Долгорукова и Алексея Голохвастова от 29 Марта 1609. — Они уведомляют Царя о получении от него грамот, о сделанной 8 Марта вылазке, при которой взят в плен Поляк Сапегина полку, роты Микулинского, добре Пан (вероятно Шляхтич) Иван Маковский, от которого они узнали, что идет Царское войско с Шереметьевым, рать Вологодская, Белозерская и Поморская, прямо к монастырю, Князь Скопин-Шуйской с Новгородцами и Псковичами, и с Немцы (т. е. с Шведами) с великим собранием, также и Царские войска из Смоленска. Сверх того пленник объявил, что Сапега просил помощи у Самозванца, и получил от него отказ и повеление, в случае приближения Царских войск, итти самому в главный стан его, и наконец, что осаждающие готовятся к большому приступу. — К отписке Воевод приложен список речей пленника Маковского и дневник или выпись вылазкам из монастыря с 8 Октября 1608 по 8 Марша 1609.

Будущие Историки, вероятно, не оставят заметить то, что есть особенно важного и любопытного в этой отписке Воевод, а именно: 1) скромный и вообще не многоречивый тон, в котором они доносят Царю о своих действиях, 2) то, что они имели довольно частые сообщения с Москвою, и что не смотря на тесное облежание, преданные Царю, решались проходить к нему с известиями из Лавры: — новое доказательство верности и Самоотвержения осажденных, которые не могли не знать, что большая часть из них захватываемы были в плен. Из этой отписки видно, что Воеводы посылали с известиями к Царю двух Белозерцов и шесть человек Троицких крестьян, 6 Марта. На другой день, [175] 7 числа, послали в полки, т. е. в главный Царский стан, служку и шесть Стрельцов, 17 Марта получили Царские грамоты с теми же Белозерцами, 19 Марта отпустили их опять в Царский стан, а потом опять писали к Царю 28 Марта. — 3) Особенно замечателен образ военных действий. Осажденные делали частые вылазки, не без урона с их стороны. Эти вылазки производились большею частию для взятия языков, т. е. пленных, которые подвергались распросу и даже пытке. Тогда пытка в праве войны и в праве уголовном была первым приступом ко всякому дознанию и следствию. Таким образом был взят и добр Пан Иван Маковской. Но к нему приезжали под монастырь, сперва брат его Леонтий, который привез пленнику шубу, постель, белья и вина, потом другой брате Иван. Их, как подъехавших к монастырю не с враждебными умыслами, осажденные не домогались взять в плен, и только подсылали к ним спрашивать о вестях, и легкомысленные Поляки высказали то, что Сапеге всего нужнее было скрыть, то есть что он, а еще более Самозванец, сильно робели приближения Царских войске и Шведов.

Второй акт есть письмо дочери Бориса Годунова Ксении, в монашестве Ольги, к тетке ее Княгине Ноготковой, в Москву, — также от 29 Марта 1609. — Третий, письмо некоей Соломониды Ржевской, жившей также во время осады в Троицком монастыре, вероятно с Ксениею, но неизвестно почему названной ее служительницею, ибо из письма этого совсем не видно. В письме Ксении замечательны слова: с часу на час ожидаем смерти, потому что у нас в осаде шатость и измена великая. Из этих слов нельзя утвердительно заключить, чтобы действительно была в обители измена. Ксения, жертва измен и шатости, может быть, только повторяла слова одной партии. Далее, она говорит о заразительной болезни, свирепствовавшей в монастыре. Во втором письме [176] говорится о большом приступе 28 Июня и о прекращении заразы. — Тут должно заметить слова, совсем не нужные для истории осады, но драгоценные для биографии Ксении, одного из самых замечательных лиц смутного времени: «а Кашпиров сын Дмитрей умер, а его и схоронили. Ольга Борисовна пожаловала рубль на похороны денег, а то было схоронить нечем». — Этот рубль напоминает две лепты Евангельской вдовицы, а простые эти слова — целый панегирик несчастной Ксении, для которой незадолго пред тем едва нашелся между всеми Принцами в Европе жених, достойный ее руки.

За тем следуют: отписка Царю от Архимандрита Иоасафа и соборных старцов. — Археографическая Коммиссия в легенде означила время этой отписки в Июне или позже. Она очевидно писана не ранее Июля, потому что в ней упоминается о Троицыне дни и памяти Преподобного Сергия, которая празднуется 5 Июля. — Эта отписка служит ответом на Царскую грамоту, в которой Царь обещал, как видно, свою милость осажденным, и напоминал Архимандриту и соборным старцам, чтоб они не жалели запасов для осажденных, также денег и одежды для Московских Стрельцов. Видно, что это напоминание Царя было последствием доноса на монастырские Власти, в том, что они, сами слишком роскошествуя в пище и питиях, лишали нужного стрельцов и слуг монастырских. Из слов, «да тебе же Государю били челом стрельцы....... да тебе же Государю били челом служки Троецкие», можно бы заключить, что действительно эта просьба происходила от слуг и стрельцов, но сказанное в конце: «судит, Государь, Боге тому, кто тебе Государю на нас пространной....... не поделом наносит», заставляет думать, что был какой-нибудь главный донощик, который вооружая и слуг и Стрельцов против монастырских властей, старался обратите на сих последних [177] гнев Царя. — Отписка оканчивается просьбою о присылке ратных людей и боевых запасов.

Далее весьма любопытный акт, названный в легенде Археографической Коммиссии отпискою Царю Троицких старцов, который справедливее было бы назвать доносом Царю неизвестного лица от имени священников и братии Троицкого монастыря. Он начинается известием о большом приступе врагов 28 Июня, восхвалением службы и промысла Воеводы Князя Долгорукова, который будто бы узнав (по язычной сказке и по приготовлениям неприятелей), что они готовятся к приступу, по городу (т. е. по стенам и башням) «утвердил и укрепил всяких ратных людей челобитьем и молением со слезами, чтобы послужили дому Живоначальной Троицы и тебе Государю по своему обещанию; и укрепив их довольно всякими словесы, чтобы не убоялись их воровского приступу и воплю и кричания, сам стал на утлом месте стены, по язычной сказке где у них быти большому приступу; а сына своего Князя Ивана поставил на другом месте, на утлой же стене…. A большие крепкие приступы были, где стоял Князь Григорей Борисович да сын его Князь Иван, с первого часу ночи до первого часу дни у приступа билися». Тут же описываются подвиги старца Гурия Шишкина, с немногими людьми, которые отбили неприятеля от острогу у Пивного двора, многих побили, залили огонь, сделали вылазку и поймали языков. — Потом следует донос на Воеводу Голохвастова в злоумышлении против Князя Долгорукова и непринятии участия в пытке Казначея Лавры, монаха Иосифа Девочкина, обвиненного в измене, жалоба на Архимандрита и соборных старцов, которые будто бы положили на доносителей ненависть за то, что они прежде писали Царю об измене Девочкина, и с тех пор морят просителей голодом и жаждою, сами пресыщаясь по прежнему пищею и питием. Оканчивается доносом на инокиню Марфу, вдовствующую Королеву Ливонскую [178] Марию Владимировну, в сношениях с неприятелями, преданности к Самозванцу и зазорных связях с монахом Девочкиным.

Если рассматривать со вниманием этот акт, сохранившийся во всей полноте, и имеющий и начало и конец, то нельзя не заметить, что он писан от имени всех священников и старцов Лавры, наверно умевших подписать свое имя, но никем из них не подписан, — ясное доказательство того, что он писан без их участия, вероятно без их ведома. Если бы он был найден в монастырском Архиве, то можно бы его принять за черновой или за отпуске с подлинника, под которым были подписи, но он найден в Швеции, куда иначе не мог попасть как бывши перехвачен на дороге, посланный от Троицы в Москву. Сочинитель доноса, написавши его от имени всех священников и монахов, для того чтоб придать ему более силы, сам себе изменил в конце, говоря: «и я, богомолец твой, Королеве о том говорил............ и Королева, Государь, в том положила на меня ненависть» и пр.

Под № 242, отписка Князя Долгорукова Келарю старцу Авраамию, от того же числа как и безименный донос и одинакого с ним содержания. В томе же самом порядке и почти слово в слово, кроме похвалы распоряжениям и храбрости Князя Долгорукова, изложены описание приступа 28 Июня, жалобы и доносы на Воеводу Голохвастова, но ни слова о Королеве Марии.

Замечательно, что на этой отписке есть на обороте надпись: великому господину старцу Аврамию, а на обороте доноса надписи нет; доказательство того, что донос посылался через такое лицо, которое и без надписи знало, что его должно довести до сведения Царя.

За этой отпиской напечатаны, две отписки к Келарю Авраамию, одна от Воеводы Князя Долгорукова о монахе Девочкине, с изветами на Голохвастова, а [179] другая от монаха Гурия Шишкина, также с изветами о растрате монастырской казны. Во второй слова: «да в монастыре, Государь, по грехом нашим скорби умножилися великие и смертоносные, на всякой день погребают человек по 15 и по 20, кроме убожьих домов», — дают повод думать, что эта последняя отписка относится не к Июлю, а к Марту месяцу, и что ее должно было поместить вслед за письмами Ксении и Соломониды Ржевской.

Все эти три акта принадлежат к секретной переписке Палицына. Мог ли прозорливый старец думать, что сокровеннейшие тайны его, пролежав более двух веков в чужеземных хранилищах, сделаются известными в его отечестве, и набросят или новый свет на самые происшествия, или тень на его биографию!

Перейдем теперь к последнему замечание моему на счет истории Троицкой осады, что историки, описывавшие ее после Палицына, дополнили сказание его своими вымыслами и догадками, во вред исторической истине. Для исследования этого возьмем главу 34-ю Сказания о измене казначея Иосифа Девочкина и о смерти его, где недомолвки Палицына и дополнения историков обнаруживаются событиями и актами, найденными Г. Соловьевым в Швеции. Я означу курсивом все то что, не имея никакого исторического основания, относится к произвольному изобретению историков. Эта глава в печатном издании изложена следующим образом: «обретает же диавол сосуд себе, и научает гонити якоже Саул Давида неповинно, или якоже тельцу в пустыни поклонитися вместо питающего манною, или якоже Ирода неповинных младенец избити устрояет, якоже не убояся Иуда давшего власть немощным творити чудеса неизреченная, такоже не устрашися Иосиф дивных явлений богоносного мужа, и уподобися оному еретику чернцу скрывшу главу Предотечеву, да не славится о ней имя Господне: и ни вочтоже вменяется сказуемая тому от [180] всех повсегдашняя заступления великих чудотворцев Cергия и Никона, но неверием сый одержим, затыкает и уши свои яко аспид глухий, и небрегий преславнаго славити, ниже писанию предати, но и хотящым неутаенная проповедати, престати повелевая, и пользы ради к царствующему граду на утешение страждущым в скорбех восписовати пререкуя, от егоже совета злаго старец Гурей Шишкин саном диакон, весь бо яд крыемый в нем тому отрыгну, еже о предательстве дому чудотворца, таканием же услаждшися от Гурия, и надежен на подручных, яко по забралом ходя высоко, радовашеся, и ждый в конец вещь злу произвести. Но якоже осел Валаама обличает, тако и Гурей тайно лукавствуемая опроверзает, и якоже Ефесский Сина краснопевный не песньми, но мучительством возносится. Нетерпелив же в крепких явлься Иосиф, вся по тонку умышленная изъявив, странно же бе слышати треснутия думы Июдские. Не туне бо Оска Селевин отскочив, но и четырех невеглас поселяне таможе предпослав за ним, к совету Поляков весь уже отдася, теми и иных не мало прельсти. Егоже лукавству другий воевода Алексей Голохвастов потаковник бысть ⁷³, и уже сослася не лестне со враги пресвятыя Троицы, и нарек день, в он же хотяше привести жатели бесовские на Божию пшеницу, последнее же стрегий, да егда изыдут агнцы братися с волки, он же хотя за ними затворити врата ограды Христовы, и ту готову снедь ошдает зверем, кровь пиющим. Инем же входом присрочив сынов еретических, и отступников православия ввести в гору Господню, и стерши без памяти холмы святого Израиля. Егда же услышашася вся сицевая тайно крыемая, и от всех уст о ненадежных великий наш заступник возвеличен бысть и с пророком вкупе глаголоще о сих: аще не [181] Господь сохранит град, всуе бдя стрегий, и суетно спасение человеческо: превышша же хвалы человеческие суща не возможно кому восхвалити по достоинству, но разумеша овцы невидимаго волка видимо отгонима, и радостным плачем в того крове веселяхуся всенадежно. Ров же рыя незлобивым, и впадеся не в яму, но в бездну мук и поноса, не от человек токмо, но от Бога, и протчим в наказание, да не дерзают с гонящими на Христа ратовати, но да претерпевают со Владыкою, якоже в мир, тако и в гонениих: благая бо от руки Господня прияхом, злых ли не претерпим, на искус предложенных нам, и нехотя волею с плачущимися плакати, той неволею от ругающихся подсмеваем восплакася неполезно, и потаковем злопредательстве всезлобный от незлобивых вскоре на смерть не осудися ⁷⁴, но дано бысть время тому на покаяние, иже недостоин сый жити едину черту; мнози бо злаго его совета утвержены крепости писанием и обличивше на него предложиша. Отмщение же даяй по правде низпосылает на него суд, яко же и на Ирода, и понедузе тяжце жив червьми изъяден бысть, и прежде возвращения в землю, внутренняя проядена видяшася, и от тайно надымаемого сердца мысльми высокими на многопролитие крови, яко гнезда кипяху рогатыя плотоядцы; и не хотящаго Бога ради тружающихся помиловати, отирают братолюбне плачущеся, но и тии устрашающеся отскачут, дивно бо во очию всех бываше. И кто не почудится, такову муку зря? во един бо час червь мал яко муха ползя по плоти, возрасте с перст человечь, и рожцама естество тленное извертевая; от ревения же того и вопля мнози слышавше сердцы сокрушахуся, и плачуще поникше отхождаху. Промышляющии же о нем вси уступиша, и смрада не могуще обоневати, заткнувше ноздри, далече отстояху. Кости же от [181] опухновения в связании в составех видими бяху, непрезревшии же моления того плачевного и рыдания, и послуживши в телеси потребных, не на мал час зловонием посмраждахуся, и скаредствующе пометахуся, от воздохновения его захватахуся уста и обоняние. И всяк глаголаше: во истину от Господа попущение се, и тако зле скончася, и егоже совета тайно действуемаго способник Гришка Брюшина тако же зле скончася, утроба его разседеся».

Из этой главы удобопонятного то, что монастырский Казначей Иосиф Девочкин, второй по Архимандрите, и первый по Келаре из соборных старцов или властей монастырских, обвиняется в неверии, потому что не только сам не хотел верить чудесам святых чудотворцов, ниже писанию предати, но напротив останавливал проповедавших оные. Диакон Гурий Шишкин, притворившись его единомышленником, выведал его тайну и обличил в предательском намерении. Открылось, что монастырский служка Осип Селевин не без причины передался к врагам. И еще четырех человек крестьян Девочкин послал вслед за ним и, сам совершенно предавшись Полякам, других не мало прельстил. Второй же Воевода Голохвастов был ему потаковником или покровителем. Девочкин уже ссылался с врагами и назначил день, в который хотел, по выход осажденных против неприятелей, затворить за ними ворота, и впустить врагов в другие. За это он не был вскоре (а по рукописному экз. Князя М. А. Оболенского был вскоре) осужден на смерть, но дано ему время на покаяние. Он же впал в тяжкую болезнь и был заживо изъеден червями. А способник его тайного умысла Гришка Брюшина умер также злой смертию от разрыва утробы. — Прочее все остается непонятным.

Этот рассказ принял следующий вид в истории Кн. Щербатова: «но важнейшая опасность грозила монастырю от внутренния измены, и тем мерзостнее она была, что начальники оной были не [183] простые и не низкие люди; но первый был монах, и монах имеющий должность Казначея в монастыре, именуемый Иосиф Девочкин. Сей замыслил предать монастырь врагам, и упователено уже имел с ними переписку. Открыл мысль сию Диякону Гурию Шишкину. Сей видя развратные мысли Казначея и твердое его намерение исполнить злой умысел, не предприял увещаниями его отвратить, но напротиву того притворяяся войти в его намерение, тотчас с ясными доказательствами донес о злом его намерении. Конечно, таковые изменники достойны были смерти; но в толико утесненном монастыре, месте Богу милосердия посвященном, начальники не хотели пролитием крови монаха обагрить святыя места; а довольствовались посадить его под стражу, дабы у него отнять все способы к учинению измены.

Но тогда же открылась другая измена, тем опаснейшая, что она от самого второго воинского начальника происходила, то есть от Алексея Голохвастова. Сия измена имела следующее. Осип Селевин, о котором мы выше упомянули, что бежал во вражеской стан, всею душею своею предался врагам отечества, и старался как бы возмог доставить им взятье монастыря. Сего ради сысканы им были четыре крестьянина, которых яко перебежчиков послал в монастырь с писанием ко второму воинскому начальнику Алексею Голохвастову. Сей хотя до сего довольно смелости и усердия показывал, но не было в нем сей твердости духа, основанного на нравственных правилах, которая бы могла и видимой опасности без колебания сопротивляться. Сей, видя великое число неприятельских войск и упрямое их стояние вокруг монастыря, отчаялся всякого спасения, а сим движением быв возбужден охотно ко призываемой измене согласился. Начал иметь чрез разные способы переписку со врагами и положил, что когда учинится вылазка из монастыря, чтобы запереть ворота и не впускать оную обратно во ограждение, и [184] тогдаже бы впустить Поляков в монастырь. Уже день был назначен для исполнения сего злодеяния, когда неизвестно каким образом сие открылось, ибо единый описатель сей осады Келарь Палицын сего не повествует, но точно говорит, что мнози бо злаго его совета утверждены крепости писанием и обличивши, на него предложиша. Однако и сей, яко достоин был, не был осужден к смертной казни, и как по следствии видно, пршед в раскаяние возвращен был в прежнее достоинство. Тщетное помилование, от кротости и благосердия происходящее, было учинено Казначею Иосифу Девочкину; ибо он вскоре жестокою болезнию быв поражен, по многом претерпении испустил свою душу, равно как и сообщннк его Григорий Брюшин ⁷⁵».

Вот образец единственной Русской истории, которую мы имели с небольшим за двадцать лет пред сим, до издания Истории Карамзина. Князь Щербатов, труженик усердный, но исследователь не дальновидный, худо знал Русской язык, и совсем не знал Славяно-церковного, почему и не мог понимать летописей, ни старинных исторических актов, и сверх того дозволял себе дополнять все то, чего не понимал, собственными вымыслами, которые утвердительно выдавал за истину. Елагин обличил его в том, что он не умел различить Владимир на Волыне от Владимира на Клязьме ⁷⁶, а Карамзин в том, что сказавши в одном месте о казни некоторых сановников Иоанна IV, он говорит о казни их по другому случаю и в другое время, ошибаясь таким образом, потому что в Царственной книге, на которой он основался, листы перемешаны, и некоторые вдвойне ⁷⁷. [185]

Такую же ошибку сделал историк и в отношении к Воеводе Голохвастову. В рукописных экземплярах перед фразою, которая начинается словами: «ров же рыя незлобивым….» стоит в так называемой красной строке заглавие: о смерти Иосифове. В печатном издании этого заглавия нет, и потому К. Щербатов, прочитавши всю главу сряду, не понял, что у Палицына слова «его же лукавству другой Воевода Алексей Голохвастов потаковник бысть», суть вложенное предложение, перед которым поставлены точка и заглавная буква не с современной рукописи, где не соблюдены правила в отношении к буквам и знакам препинания, но по произволу или по ошибке печатавшего. К. Щербатов не мог постигнуть настоящего смысла слов: потаковник бысть, который открылся только в актах, найденных в Швеции Г. Соловьевым, но ни в каком случае эти слова не могли значить: участник в измене. Историк запутался в кудрявых фразах Палицына и начиная с слов: и уже сослася не лестне со враги пресвятыя Троицы и нарек день, отнес все последующее не к Девочкину, а к Воеводе Голохвастову, и самые слова: мнози бо злаго его совета утвержены крепости писанием и обличивше, на него предложиша. Следующая за теме фраза, в которой субъект тот же, как и в предъидущей и во всей главе, «отмщение же даяй по правде ниспосылает на него суд, якоже и на Ирода, и по недузе тяжце жив червьми изъяден бысть» и пр., остановила дееписателя. Он видел в сказании Палицына, что Воевода продолжал начальствовать в Лавре, и не могши согласить этого с съедением червями, не усомнился вывести себя из затруднения нелепою выдумкою: «однако и сей, яко достоин был, не был осужден к смертной казни, и как по следствии видно, пришед в раскаяние возвращен был в прежнее достоинство». Сказанное К. Щербатовым насчет Казначея Девочкина: в месте Богу милосердия посвященном начальники не хтели пролитием крови [186] монаха обагрить святыя места, а довольствовались посадить его под стражу, и далее: тщетное помилование, от кротости и благосердия происходящее, было учинено казначею Иосифу Девочкину, было прежде пустословием, а теперь, когда мы знаем, что лютая смерть несчастного монаха была последствием жестокой пытки, эти слова имеют вид злой и неуместной иронии. Относительно крестьянина Брюшины историк не догадался, что переименовав его Брютиным, он разрушил весь эффект, который Палицын хотел произвести сближением его прозвища с родом смерти: утроба его расседеся.

Если бы Князь Щербатов обдумал возможность измены, в которой он обвинял Воеводу Алексея Голохвастова, и собрал биографические о нем сведения, тогда бы в пользу исторической истины представились следующие соображения:

1) В поход Царя Иоанна Васильевича в Ливонию в 1577 году, Голохвастов был Головою у ночных сторожей. Если он был тогда только 27 лет, то во время Троицкой осады ему было уже 60 лет. Какой повод думать, чтоб он, проведя всю жизнь в службе, бывши всегда верен законным Царям и не служивши первому Самозванцу, вдруг в старости обратился к стороне второго, и вместо того чтоб отъехать к нему в Тушино, как делали многие, согласился принять участие в защите Лавры, и после бранного ответа на грамоту Сапеги, после торжественной присяги у гроба Св. Сергия, вошел в соучастие с служним детиною Селевиным для измены, и какой? Сдать изменою крепость неприятелю, тогда как и теперь почиталось делом гнусным. Сдать изменою иноверцам обитель и мощи Св. Сергия было бы святотатством, по тогдашним понятиям ужаснейшим всякого предательства. Мы видим, что иметь Царем Поляка Владислава согласились если не все, то многие; но как скоро узнали, что он не хочет обратиться к православию, то иметь Царя [187] Католика не захотел никто, и всей землею восстали против него. Сильное доказательство того, что тогда Русские, даже и те, которые заблуждались, крепко стояли за православную веру.

2) Голохвастов имел хорошее состояние ⁷⁸ и одного сына, Богдана-Якова, который по окончании войны с Поляками в 1618 году был уже стряпчим при Царе Михаиле Феодоровиче ⁷⁹ и за верную службу награжден вотчиною. Почему думать, что старик отец решился бы, оставя и наследие предков и единородного сына во власти Царя Василия, итти ожидать неверного возмездия за гнусную измену от неизвестных ему пришлецов?

3) Монастырскому служке или сыну Боярскому трудно и даже невозможно было ввести Поляков в монастырь. Ничего не могло быть легче для осадного Воеводы во время частых вылазок, во время приступов, заразы, и особенно в то время, когда, если [188] верить словам Палицына, оставалось в Лавре ратных людей не более двух сот. Отчего бы, имевши столько случаев к измене, Воевода Голохвастов даже не испытал воспользоваться ни одним?

4) Сверх этих доказательств в нравственной невозможности Голохвастову замышлять измену-святотатство, есть и положительные доказательства в том, что он, как верный слуга Царей и отечества, даже не подлежал никакому сомнению. В Боярской книге 7124/1616 года, которая и ныне хранится в Московском Разрядном Архиве, он показан в звании Дворянина Московского ⁸⁰ и в числе наличных, которые служат в начальных людех и пр. Другое доказательство есть то, что в свадьбу Царя Михаила Феодоровича в 1625 году, сын Алексея Ивановича Голохвастова Богдан-Яков Алексеевич был в числе свадебных чинов. Кошихии сообщил нам, сколь важным почитался выбор их ⁸¹, а в удостоверение того, что этот выбор не был делом случайности, мы видим те же чины и в 1626 году во вторую свадьбу Царя. Кто же были они?....... «Дружки, с Государеву сторону Боярин Князь Дмитрий Мамстрюкович Черкаской, да Боярин Князь Дмитрий Михайлович Пожарской, с Государынину сторону Боярин Михайло Борисович Шеин, да Князь Роман Княж Петров сын Пожарской... ⁸²»; в числе поезжан: Иван Михайлов сын Шеин, Князь Петр да Князь Федор Княж Дмитриевы дети Пожарского, Семен Артемьев сын Измайлов, ... над свечами ⁸³, [189] у фонарей, у Государева фонаря... Нефед Козмин сын Минин... ⁸⁴, у Государынина коровая ⁸⁵ Стряпчие: Богдан Алексеев сын Голохвастов... да перед Государынею шли напереди по сторонам: Окольничей Князь Григорей Константинович Волконской, да Дьяк Иван Болотников, и берегли пути, чтоб никто не переходил, а за ним шел Благовещенской Поп Иван Наседка ⁸⁶ и кропил путь Святою водою…. Далее [190] видим имена Боярина Князя Данила Ивановича Мезецкого и Дворянина (бывшего Думного Дьяка) Томилы Юдича Луговского, верных сподвижников Филарета в посольстве и плену Польском, — В это время Царю Михаилу Феодоровичу было уже более тридцати лет и он был безбрачен и бездетен. У Русских были еще перед глазами и в свежей памяти бедствия, постигшие отечество от прекращения Царского рода смертию бездетного Царя Феодора, и потому радость Государева была радостно всей России. Она обещала наследие Престолу, и Царь призвал на брак свой спасителей России, верных слуг Престола. За чем бы тут вместе с православными героями и с сыновьями Пожарского, Минина, Шеина, Измайлова, быть и Богдану Голохвастову, если бы отец его осквернил себя клятвопреступным намерением изменнически сдать Полякам обитель и мощи Св. Сергия? Взгляд Царя Михаила Феодоровича на трусость и измену во время войны, нам известен из того, что в 1618 году Воеводы Князья Пронской и Белосельской, не сдавшие, а оставившие город Вязьму и бежавшие от неприятеля, были биты кнутом и сосланы в Сибирь, а имение их описано и роздано верным боярам ⁸⁷. Горестный памятник того же представляет нам розыскное дело о казни Шеина и Измайлова, несчастных старцов, за двадцать пять лет пред тем прославившихся двадцатимесячною доблестною защитою Смоленска. В этом деле мы читаем: «Тимофей Измайлов, брат Артемья Измайлова родной, был у Государева дела на Москве на казенном дворе у Болшие Казны в суде. И по Государеву указу ему Тимофею на казенном дворе быть не велено, а велено его с женою и с детьми для измены брата его Артемья сослать с Москвы в Казань, и из Приказу Сыскных Дел Тимофей Измайлов послан в Казанской Приказ, а из Казанского Приказу послан с Москвы с женою и с [191] детми в Казань, а в Казани ему велено быть до Государева указу ⁸⁸».

Карамзин излагает историю Девочкина таким образом: «нашлись и другие, гораздо важнейшие изменники: Казначей монастырский, Иосиф Девочкин, и сам Воевода Голохвастов, если верить сказанию летописца: ибо в великих опасностях или бедствиях, располагающих умы и сердца к подозрению, нередко вражда личная язвит и невинность клеветою смертоносною. Пишут, что сии два Чиновника, сомневаясь в возможности спасти Лавру доблестию, хотели спасти себя злодейством, и через беглеца Селевина тайно условились с Сапегою предать ему монастырь; что Голохвастов думал, в час вылазки, впустить неприятеля в крепость; что старец Гурин Шишкин хитро выведал от них адскую тайну и донес Архимандриту. Иосифу дали время на покаяние: он умер скоропостижно. Голохвастов остался Воеводою: следственно не был уличен ясно; но сия измена, действительная или мнимая, произвела зло; взаимное недоверие между защитниками Лавры ⁸⁹». В этих словах «если верить сказанию летописца», и в следующей мысли: «ибо в великих опасностях или бедствиях, располагающих умы и сердца к подозрению, нередко вражда личная язвит и невинность клеветою смертоносною», является весь гений Карамзина. Он не знал интриг, которые открылись актами, найденными в Швеции, но угадал их по глубокому чувству справедливости, которым был проникнут, и по многолетней привычке разбирать летописцев, и постигать дух их сквозь запутанный образ изложения. С другой стороны как не подивиться, что знаменитый Историограф, при этом повествовании, называя Девочкина чиновником, выпустил из виду, что он был монах, и принял в соображение не столько летопись [192] Палицына, сколько историю К. Щербатова, ибо слова: «пишут, что сии два чиновника, сомневаясь в возможности спасти Лавру доблестию, хотели спасти себя злодейством», очевидно взяты из этой истории, которой всю ничтожность Карамзин очень хорошо знал.

Посмотрим теперь, как представляется дело монастырского Казначея Девочкина в подлинных современных актах, приобретенных в Швеции Г. Соловьевым.

В отписках к Царю от Воевод, 29 Марта 1609, и от Архимандрита и властей монастырских об этом нет ни слова. Из доноса неизвестного лица, писавшего от имени священников и братии, 28 Июня тогож года, мы в первый раз узнаем, что был сделан Царю донос на Девочкина, вероятно от того же лица, и также перехваченный неприятелем. Донос этот был против воли Архимандрита и соборных старцов, составлявших монастырское управление, к числу которых принадлежал и Казначей: «Да мы же, Государь, богомолцы твои Государевы, преже сего писали к тебе Государю на твоего Государева изменника, а на Олексеева советника, на казначея Иосифа Девочкина, его воровское умышление; и за то на нас, богомолцов твоих, архимарит и соборные старцы положили ненависть, и морят нас всякими нужами, гладом и жажею, с тех мест и посямест почали нас кормить овсяником, и пьем в трапезе и по кельям воду по вся дни, и во Владычни празники и в царские кормы не видаем ни точию медвяного квасу, но и житного не видаем».

Монах Девочкин был подвергнуть пытке по приговору Воеводы Князя Долгорукова, которого второй Воевода Голохвастов хотел до пытки Казначея не допустишь. Вот подлинные слова того же акта: «A преже, Государь, сего, как приговорил Князь Григорий Борисович пытать твоего Государева изменника, вора, казначея Осипа Девочкина, и втепоры, Государь, Алексей Голохвастов говорил слугам многим [193] и мужиков сбивал к Съезжей Избе: и покажите де милость, не подайте казначея князю Григорью, а яз де и вас не подам; а подадите вы казначея князю Григорью, и нам де всем будет погинуть». Князь Долгоруков пишет к Келарю Палицыну от того же числа: «A преже, господине, сего, как я поймал (взял) вора Иосифа Девочкина, и тот Алексей говорил монастырским слугам, призвав к собе, в семом часу ночи, того же Михайла Павлова да Григорья Спечева, и иным слугам: пожалуйте де, не подайте казначея князю Григорью. А как я пошел пытати казначея, и тот Алексий велел сбити с города всех мужиков к Съезжей Избе; и пришед ко мне слуги, Андрей Олексеев да Сидор Каменской, сказали: что де ты идет пытати казначея? Алексей де сбил с города всех мужиков, И я послал проведати слугу же Уруса Коренева; и Урус пришед сказал: площадь де, Государь, полна мужиков с оружием из Съезжие Избы. И я прося у Бога милости, вышед, мужиков уговорил от мятежа, а казначея пошел пытати: и Алексей, у пытки, пришед, за дело ни за какое не принялся; и то его нераденье видели многие дворяне и дети боярьские, и всякие ратные люди, а мне о том после говорили: про што де Алексей се тобою к такому великому делу не принялся?»

Таким образом сделались понятными слова Палицына, «его же лукавству другий Воевода Алексей Голохвастов потаковник бысть». Потаковничество состояло в том, что Голохвастов, бывший, как видно, одного мнения с Архимандритом и соборными старцами, хотел не допустить Князя Долгорукова пытать казначея, по извету одного монаха Шишкина; но не успевши в том «у пытки, пришед, за дело ни закакое не принялся». Вместе с теме делаются ясными некоторые слова Палицына, прежде непонятные, как напр.: «Но якоже осел Валаама обличает, тако и Гурей тайно лукавствуемая опроверзает, и яко же Ефесский [194] Сина краснопевный не песньми, но мучительством возносится... Нетерпелив же в крепких явлься Иосиф, вся по тонку умышленная изъявив, ... Ров же рыя незлобивым, и впадеся не в яму, но в бездну мук и поноса, не от человек токмо, но от Бога... и нехотя волею с плачущимися плакати, той неволею от ругающихся подсмеваем восплакася не полезно».

Пытка была жестокая, как видно из слов Палицына: «кости же от опухновения в связании в составех видими бяху». Отвратительные подробности, сообщенные нам Кошихиным, объясняют, каким образом могли быть у Девочкина видимы кости в суставах ⁹⁰.

Если бы на Девочкина были доносители кроме Гурия Шишкина, то Палицын не преминул бы об этом сказать. Если бы казначей действительно замышлял измену, и ссылался с врагами через Селевина, то Сапега, упоминая в своем Дневнике о переходе сего последнего в его стан, не преминул бы сказать и о письмах Девочкина. Об этом нет ни слова, и донос монаха Гурия Шишкина был ложный. Так, видно, думали Архимандрит и соборные старцы, об которых Князь Долгоруков во второй отписке пишет Палицыну: «Да и в старцах, Государь, есть, ведаю в которых, великая ссора: после Осифова дела, великую были смуту сделали и мир возмутили были; ино еще моему окаянству Бог терпит». Можно подозревать, что доноситель Гурий Шишкин сам имел виды на казначейскую должность, и хотел получить ее происками мимо соборных старцов, с помощию Князя Долгорукова и Палицына, к коему он, называя себя великого его жалованья вскормлеником, пишет о беспорядках в монастырской казне, и говорит: [195] «Да будет твоя милость Государева ко мне нищему, в коей службе велишь быти, и тобе бы, Государь, пожаловати вступитись о мне нищем: буде грамота Государева будет о мне, в том, в коей службе мне быти, ино бы грамота на Князя Григорья Борисовича, что бы он велел мне тое службу отписати мимо старцов». Впрочем эта интрига, как видно, не удалась, потому что в 1612 году Шишкин был уже не у Троицы, а в Спасском монастыре в Ярославле ⁹¹.

Девочкине, не выдержавши истязаний, признался в небывалой измене, но оговорил только двух крестьяне, как можно заметить из слов Князя Долгорукова во второй отписке «а заговорщики его изменники Гриша Брюшина да Молоковской мужик Худяк, те за приставы померли; а притчею толко и тот вор Иосиф умрет, и в Троецкой казне однолично на него все возложат, а будет Троецкая казна вся разволочена». Чтож касается до Воеводы Голохвастова, то не смотря на все происки против него, видимые в этих Актах, об участии его в измене нигде нет ни слова, ни в секретных письмах К. Долгорукова к Келарю, ни даже в безъименном доносе, которого сочинитель не пощадил бы Голохвастова, так же как не пощадил вдовствующую Ливонскую Королеву Марию Владимировну ⁹², которую прямо обвиняете в участии с Казначеем и говорит: «Да в монастыре, Государь, смута великая от Королевы старицы Марфы: тебя Государя поносит празными словесы, и вора называет прямым Царем, а собе братом [196] вмещает давно то смутное дело в черные люди. А как воры сперва пришли под монастырь, и на первой вылазке Казначей отпустил к вору монастырьского детину Оську Селевина, с своими воровскими грамотами, что он монастырем промышляет, хочешь сдати, а та Королева, с тем же детиною, свое воровские грамоты, что промышляет, с Казначеем за один; и писала к вору братом, а Литовским паном, Сапеге с товарищи, с челобитьем: спасибо де вам, что вы вступились за брата моего, за Московского Государя за Царя Дмитрия Ивановича; а в большие воровские табары, к Ружинскому пану с товарыщи, тако же писала. А к Иосифу Девочкину посылает по вся дни с пирогами и с блинами и с иными разными приспехами и с оловениками, а меды емлет с твоих же Царьских обиходов, с Троецкого погреба; а люди, Государь, Королевины живут у него безотступно, и топят на него бани еженеделно, по ночем. А преже сего, Государь, к тебе ко Государю о всем о том писано, и те грамоты до тебя Государя не дошли, что тех гонцов воры поймали. И я, богомолец твой, Королеве о том говорил, что она к твоему Государеву изменнику, по вся дни, с питьем и с ествою посылает; и Королева, Государь, в том положила на меня ненависть, и пишет к тебе ко Государю на меня ложно, что будто я ее бесчестил». [197]

Князь Долгоруков, пытавши Казначея в то время, как свирепствовала в монастыре зараза, к которой должно отнести и лютую болезнь Девочкина, описываемую Палицыным, не спешил донести о том Государю. В письме своем к Палицыну от 3-го Июля 1609, уведомивши его о том, что он пытал Казначея, и что Голохвастов, у пытки, пришед, за дело ни за какое не принялся, он говорит Келарю: «A преже сего господине, о том о всем к тебе писано, и дважьды, и то тобя писмо не дошло, потому тех гонцов воры поимали. А к Государю о том посяместа не пишу, для того что, по грехом, осада продлилась, а я здеся безсемеен: и будет по грехом по нашим, Аврамей Иванович, осада еще вдаль продлится, и тобе бы пожаловати, о том Государю известити, чтобы в монастыре Святому месту которая шкота не учинилася». Во втором письме К. Долгорукова к Палицыну, видно намерение скрыть, что Казначей был уже истязан по его приговору, и что смертельная болезнь была последствием жестоких мучений. Он говорит: «да писано к нам от Государя, а велено изменника, старца Иосифа Девочкина пытати, и пытав в тюрму посадит и: и я его не пытал, потому что он добре болен». Нельзя при этом не заметить, что и Палицын, как будто стыдясь потомства, скрыл, что признание Девочкина было исторгнуто истязаниями, и в витиеватом разглагольстве своем совершенно утаил самую идею пытки. Он не смел внести в сказание свое клевету на Королеву Марию, родственницу Царя Михаила Феодоровича, и заменил ее другим обвинением, которого не видно в современных актах, т. е. что Казначей Девочкин не верил чудесам и явлениям и воспрещал о них говорить и писать. Столь же искусно скрыл он, что монах Гурий Шишкин был его клеврет, чего никак не видно в сравнении его с ослом Валаама.

Г. Бутурлин выставляет следующим образом и лица и происшествия этой таинственной интриги. В начале описания осады он говорит об [198] Архимандрите Иоасафе: «укрепляемый вдохновениями искренней веры и без предельной любви к отечеству, он не только принял на себя заведывание осажденного места по части хозяйственной, но даже и в ратном деле; начальствующие Воеводы Окольничий Князь Григорий Борисович Роща-Долгорукий и Алексей Голохвастов совещались с ним и ничего не предпринимали без его согласия ⁹³». Этих воинственных распоряжений Иоасафа нигде не видно, Палицын описывает его совсем иначе: «и бе око слепым, и нога хромым... и без слез не могий взирати на плачущие, и скорбя с воздыхающими, и всяк просяй что, тщима рукама не отхождаше от него ... оставшии же иноцы видяще ратных насилование, отца же Иоасафа к бедным и нищим попечение, и якож прежде о том роптаху нань такожде и в то время и потом, и в лице тому пришедше сваряху: боголюбивая же душа прощения просяще от всех, и тихими словесы наказуя о всем благодарити Бога ⁹⁴» ... Сам Архимандрит в отписке к Царю говорит: «и мы, Государь, богомольцы твои за тебя Государя Царя … Бога молим беспрестани, и молебны у Живоначальные Троицы и у Великих Чюдотворцов Сергия и Никона, по вся дни, после заутрени, и перед обеднею, и после вечерни, поем, и по кельям Бога молим ... ⁹⁵», но ни о каких своих военных распоряжениях не упоминает. — Видно в сказании Палицына, что Воеводы советовались с Архимандритом; но чтобы без его согласия ничего не предпринимали, это опровергается и тем, что Князь Долгоруков против его воли и вопреки тарханной грамоте, по доносу одного монаха, другого монаха подвергнул пытке.

Далее: «сии благоразумные распоряжения не вполне успокоивали Иоасафа. По несчастию, он не мог доверять самим Воеводам. Старший Князь [199] Роща-Долгорукий уже известен был замечательно удачною обороною города Рыльска, в 1606 году против победоносного под Добрунем Царского войска, но подвиг сей совершенный им в пользу первого самозванца, давал печальное понятие о его верности. Голохвастов «также принадлежал к числу людей, на преданность коих нельзя было полагаться безусловно ⁹⁶». О Долгорукове сказана причина недоверия, о Голохвастове никакой, и странное выражение: к числу людей и пр., дает виде, что сомнение автора основано или на прежних изменах Голохвастова, или на том, что он принадлежал к сословию или к племени людей, коих верность была подозрительна. Напротив того, есть исторические доказательства, что служба его была долговременная и беспорочная. Он принадлежал к одной из древнейших Дворянских фамилий, и предки его также известны были своими заслугами отечеству. Один из них, Александр Яковлевич ⁹⁷, как видно из подлинных статейных списков посольств, хранящихся в Главном Архиве Министерства Иностранных Дел, был отправлен Послом в 1498 году в Польшу, в 1499 в Кафу и Царьград к Султану Баязету и в 1502 году опять в Кафу к Султану. Другой, Борис Яковлевич, в 1509 к Польскому Королю, в 1515 в Царьград к Султану Селиму, в 1519 к нему же, как ближний человек Великого Князя Василия Иоанновича. О верной и долголетней службе третьего, Никиты Казариновича, свидетельствует Курбский ⁹⁸. [200]

К усугублению опасностей, угрожавших осажденным, говорит Г. Бутурлин, единодушие в них очевидно ослабевало. Не все в одинакой степени ода рены крепостию духа, чтобы бестрепетно взирать на возрастающия бедствия. Многие, отягченные нравственною усталостию, устремляли все желания свои к скорейшему избавлению от тяжких своих страданий. Другие, более виновные, старались уже о извлечении личных выгод из замышляемого ими предательства. Раздор и измена вкрадывались в обитель, где до тех пор господствовала вера и воспламененное ею усердие. По несчастию, не было согласия даже и между главными вождями. Воеводы, Князь Долгорукий и Голохвастов, явно враждовали друг против друга. За Долгорукова стояли воины, священники и простые монахи, а Голохвастов имел на своей стороне слуг и поселян. Среди сих смут, Долгорукому донес диякон Гурий Шишкин, что монастырский казначей, Осип Девочкин, давно ссылается с неприятелем, что первый изменник, Осип Селевин, перебежал к Сапеге по его же наущению, и наконец, что ему даже удалось уговорить к предательству, самого Голохвастова, который обещал, при первой большой вылазке, запереть ворота за высланными людьми, дабы [201] воспрепятствовать их возвращению, а между тем через другой вход впустить в обитель Польских воинов. Донос коснулся и живущей в монастыре Королевы Инокини Марфы Владимировны. Ее обвиняли в тесных связях с Девочкиным, в переписке с неприятелем и в торжественном признании Самозванца за истинного Государя и внучатного брата своего. Долгорукий, пораженный важностию доноса, приказал схватить Девочкина и допрашивать в Съезжей Избе. Напротив того, Голохвастов созвал всех преданных ему поселян у Съезжей Избы на избавление Девочкина. Долгорукий не без труда успел усмирить мятеж и согласить поселян не останавливать розыска над Девочкиным, за которого, впрочем, явились новые важные заступники. Архимандрит и соборные старцы ходатайствовали за него, от того ли, что действительно не было ясных доказательств в его измене, или может быть, благоразумные Иноки опасались строгостию, даже справедливою, но неуместною, довесть до отчаяния Голохвастова и побудить его к явному междоусобию, при помощи многочисленных его приверженцев. Как бы то ни было, Девочкин не был казнен, а оставлен в темнице, где долгое время спустя он умер в лютой болезни ⁹⁹».

Здесь должно заметить, сверх уже замеченного прежде, слова: «За Долгорукова стояли воины, священники и простые монахи, а Голохвастов имел на своей стороне слуг и поселян». Первое взято из безъименного доноса, второе не имеет совершенно никакого основания. Рассказ о Девочкине также совершенно изменяется тем, что Г. Бутурлин употребил слова: допрашивать и розыск, вместо: пытать и пытка, которые должно было поставить говоря о Девочкине, как и о пленном Поляке Брушевском ¹⁰⁰. Называя Казначея мирским именем Осипа, Г. Бутурлин [202] показал, что он выпустил из виду весьма важное обстоятельство что Девочкин был монах.

Следующий рассказ с обвинением Голохвастова и похвалою доблести К. Долгорукова и монаха Гурия Шишкина взять также из письма первого к Келарю и из безъименного доноса: «К несчастию крамолы продолжались в монастыре. Распря между обоими Воеводами дошла до такой степени, что 24 Июня Голохвастов хотел было склонить слуг и Клементьевских крестьян к отобранию ключей от ворот от Князя Долгорукова, которого выставлял человеком незаслуживающим их доверия. Но слуги и крестьяне, хотя преданные Голохвастову, не осмелились явно восстать против главного вождя, имеющего на своей стороне воинов. Скоро после того Князь Долгорукий имел случай доказать, сколь несправедлива была клевета, товарищем против него рассеваемая. Сапега, хотя претерненные им неудачи мало располагали его к новому приступу, почел невозможным противиться общему желанию воинов своих, неотступно просящих позволения еще раз испытать счастия. В ночи с 27 на 28 число, Поляки, под покровительством действия мортир, со всех сторон устремились к ограде с щитами, лестницами и проломными ступами. Князь Долгорукий явился на стене в опаснейшем месте и первый подавал доблестный пример защитникам монастыря, которые в битвах забывая личные вражды, дружно стояли против злодеев России. Неприятелю удалось было зажечь сруб, поставленный осажденными в виде отводной башни впереди острога, прикрывающего пивной двор. Пользуясь сею мгновенною выгодою, он стал уже присланивать лестницы к острогу. Усмотрев сие с водяной башни старец Гурий Шишкин, и сотник Николай Волжинский кинулись из монастыря к пивному двору. За ними последовали один монастырский служка, два козака и несколько стрельцов. Вознаграждая малолюдство отважностию, они с стремлением [203] ударили на нападающих, отбили их и потушили пожар сруба. Бой продолжался во всю ночь. К утру Поляки отступили, бросив приступные свои орудия. К отраде осажденных им тогда сделалось известным, что слухи о приближении Князя Скопина-Шуйского с вспомогательным Шведским войском уже начинали тревожить врагов ¹⁰¹».

Г. Бутурлин в статье, помещенной во 2 № Москвитянина, 1842 года, говорит: «Что же касается до Голохвастова, то он сам, в течение осады, на деле оказался если не изменником, то, по крайней мере, в высшей мере крамольником ¹⁰²». Условное обвинение в статье не сходно с положительным обвинением в книге Г. Бутурлина, И то и другое не сходно с истиною. Донос, писанный одним лицом от имени многих, но никем не подписанный, есть акт любопытный, потому что он обнаруживает, что в Лавре, во время осады, были крамольники, и что одним из главных был сочинитель доноса; но содержание этого доноса нельзя было с безусловной верою вносить в Историю. Письма Князя Долгорукова к Келарю также доказывают не крамолы Голохвастова, а интриги против него. Любопытно видеть в начале первого письма, как вельможный клиент унижаете себя перед смиренным черноризцем, через которого они хотели тайно действовать на Царя, пользуясь доступом к нему Палицына. «Святые Живоначальные Троицы Сергиева монастыря вышъестественному и равноангельному житию, честну и душелюбиву и почтенному от Бога Аврамлею добротою, великому господину старцу келарю Аврамию, о Христе радоватися. Григорей Долгорукой челом бьете. Пожалуй, Государь, старец Аврамей, пиши ко мне о своем благом пребывание и о телесном здравие, как тебя великого моего господина Бог милует ¹⁰³». [204] При внимательном соображении Актов, приобретенных в Швеции, с сказанием Палицына, нельзя не видеть, что была какая-то непроницаемая тайна относительно монастырской казны и Казначея между Келарем, Князем Долгоруковым, монахом Гурием Шишкиным и лицем, писавшим безъименный донос. Эту тайну указывают, но не раскрывают слова в письме К. Долгорукова к Палицыну: «а притчею только и тот вор Иосиф умрет, и в троицкой казне однолично на него все возложат, а будет троицкая казна вся розволочена ¹⁰⁴». На основании этой тайны, Казначей, соборный старец, по доносу одного клеврета, Гурия Шишкина, вопреки тарханной грамоте, вопреки воле Архимандрита, соборных старцов и Воеводы Голохвастова, был замучен на пытке Князем Долгоруковым. На основании этой же тайны нужно было без ведома Архимандрита и соборных старцов удалить Голохвастова из Лавры, о чем К. Долгоруков, не смея открыто писать Царю, и просит тайного ходатайства Палицына. «Да пожалуй, Государь Аврамей Иванович, чтоб тебе Государю известити тайно, что здесь в осаде, ссору делает великую Олексей Голохвастов, чтоб Государь пожаловал на просухе, прислал сюды верных человек сто; и про него бы велел (разумеется не этим ста человекам) сыскати, и велел бы его пожаловати, к Москва взяти....... И буде пожалует Государь ко мне, холопу своему, о том деле отписать, и он бы Государь пожаловал, велел ко мне, холопу своему, тайно отписати ¹⁰⁵». Отсюда все обвинения против Голохвастова, и главное в намерении отнять ключи у К. Долгорукова, опровергнутое и Голохвастовым и монахом Ржевитиным, и основанное только на пересказах некоторых монастырских слуг. На основании этой же тайны восстановляли простых монахов, монастырских слуг и стрельцов против Архимандрита и соборных старцов, которые [205] будто бы морили их всякими нужами, гладом и жажею, между тем как Князь Долгоруков потворствовал их пьянству, как видно из слов доноса: «а ратных людей, дворян и детей боярских, и слуг монастырских, и всяких ратных людей, соборные старцы добре оскорбили: коли придут из-за города, с вылазки, и Князь Григорий Борисович, за службу и за раны, прикажет дати по братинке квасу медвяного, и соборные старцы не слушают, не дают ¹⁰⁶». Эти слова должно сообразить с следующими Палицына: «тако и зде сотвори лукавый, опоясующиися бо мечем, на радости часто вхождаху утешатися сладкими меды, от них же породишася блудные беды, от повседневных же вылазок всех приходящих по победах и по крови пьянством утешаху, от тогоже вся страсти телесныя возрастаху, на трапезе же братской иноцы же и простии воду пияху, и воинствующих чин престати моляху, но вси о сем небрежаху ¹⁰⁷». На основании этой же тайны, монах Гурий Шишкин, который таканием усладивши Казначея, не песньми, но мучительством возносился, просил Келаря в письме своем: «буде грамота Государева будет о мне, в том, в коей службе мне быти, ино бы Грамота на Князя Григорья Борисовича, чтобы он велел мне тое службу отписати мимо старцов ¹⁰⁸. На том же основании, когда Казначей был уже при смерти, после пытки, происходившей, как должно судить по описанию его болезни у Палицына, во время заразы, т. е. между 17 Ноября и 9 Мая, когда мнимые его сообщники уже померли за приставы, Князь Долгоруков в начале Июля 1609, еще не писал о всем этом к Царю, как будто бы он мог столь долго скрывать от него измену, которой цель была сдать монастырь врагам, если бы эта измена действительно существовала.

Г. Погодин говорит во 2 № Москвитянина 1842, что два исследователя занимаются историею осады [206] Лавры. Дай Бог успеха в полезном предприятии! Когда у нас будут по главным происшествиям нашей историй полные и основательные монографии, когда архивы и монастыри сделают известными описи хранящихся у них древних дел и актов, когда историческая критика, равно чуждая и лести, и пошлых ругательств, и водевильных острот, будет строго разбирать сочинения, не оскорбляя личности сочинителей, тогда у нас возможны будут история смутного времени, история царствований Михаила Феодоровича, Алексия Михаиловича, и наконец история Петра Великого.

Оканчивая эту статью, я делаю себе вопрос, который сделают, вероятно, и другие, но на который должен отвечать я: зачем в журнальной статье так много выписок и все из печатных книг? — Затем, во-первых, что не все читатели журнала имеют под руками Собрание Государственных Грамот и Договоров, Акты, изданные Археографическою Коммиссиею, и другие многотомные издания, сделавшиеся довольно редкими, как напр. Древнюю Российскую Вивлиофику, сочинение Голикова Историю Российской Иерархии, и пр. Во-вторых, я признаю совершенно справедливыми и глубокомысленными слова Г. Профессора Устрялова, в предисловии к первому изданию сказаний Князя Курбского: мы требуем от Историка, чтобы он начертал картину жизни народной в известное время кистию верною и точною, указал бы связь событий, расставил бы героев в истинном свете, объяснил бы их поступки, но без дальних умствований, не присвоивая себе ни суда ни расправы: он должен быть в стороне. Пусть только нарисует картину живую, одушевленную, со всеми признаками века, со всею выразительностию лиц и нам оставит труд сказать: тот был злодей, а сей — великий человек!» Г. Профессор Устрялов говорит это об историках. Я хотел испытать, можно ли и в пределах журнальной статьи опровергать и доказывать словами подлинников.

Д.

Комментарии

1. См. Житие Преподобного Дионисия, стр. 44.

2. Достойны убо похвалы во Еллинех Эктор и Ахиллес, но не видеша на себе попущаема стреляния силы древле, убо смерть во бранех на мериле совершашеся, и аще исполинскою крепостию вскоре многим бываше, но единем ударением нигде же слышашеся, еже бы полк народа в мгновении ока погибл: ныне же и гор основания и стены градовныя яко прах развевает, тогда же убо сила соблюдаше и храбрость многих, ныне же и ум тоя беды постигнути не может, и с таковыми смертьми боряйся муж зайде под землю» — Стр. 231.

3. См. Сказание Палицына, изд. 2-е. М. 1822, стр. 32.

4. См. Сказан. Палицына, изд. 2. М. стр. 18.

5. Там же, стр. 175.

6. Там же, стр. 183.

7. См. Сказ. Палицына, стр. 108, 114 и 213.

8. Там же, стр. 61.

9. См. Акты, собр. Археогр. Эксп. Т. II. стр. 290.

10. Первое о сем запрещение последовало указом 1701, Генваря 31. Потом повторено оно в Духовном Регламенте в 36 пункте о монахах, и в Указе 1723, Генваря 19. См. Ист. Рос. Иер. Ч. II, стр. XXXVI.

11. См. Татищева История Рос. М. 1768. Т. I, гл. 6, стр. 59.

12. См. Акты, собран. Археогр. Эксп. Т. III, стр. 482.

13. См. Житие Св. Дионисия, стр. 19.

14. Там же, стр. 23.

15. См. Житие Св. Дионисия, стр. 29-31.

16. См. Тат. История Рос. Т. I, предъизвещение. Стр. XII.

17. См. Ежемесяч. Сочин. 1755. Апр. стр. 295.

18. См. Опыт Словаря о Рос. писателях. С.П.Б. 1772. стр. 153.

19. См. Елагина опыт повеств. о России. М. 1803. Т. I, стр. ХХІІІ.

20. Сл. Словарь Историч. писател. Духовного чина, изд. 2. 1827. Ч. I, стр. 9.

21. См. Сказание Палицына, изд. 2, стр. 129.

22. Сл. Сказан. Палицына, стр. 202.

23. См. Житие Св. Дионисия, стр. 46.

24. См. Сказание Палицына, стр. 28.

25. См. Сказание Палицына, стр. 32.

26. Там же, стр. 23.

27. Примечание. В Актах Исторических мы находим новое доказательство того, что гораздо прежде договора Жолкевского с Боярами, были в Польше замыслы о возведении Владислава на Царство. Еще в начале и 1609 сообщены были в Смоленске Боярину Шеину и товарищам его следующие известия: «Король деи в Кракове, а быть деи ему в Вильну, с Королевичем, к Николину дню; и Радные деи Польские и Литовские паны при Король все, и в Вильну деи идут с Королем, а из Вильны деи Король и Радные Паны хотят отпустить к Государю, к Москве, в Послех, Королевича, а людей деи с Королевичем будет много; а сколь скоро отпустят к Государю, того они, сказали, не ведают. Да ониж деи ему сказывали, что деи Королевича хотят послать не для посолства, хотят деи его посадить на Московское Государство Государем. А для деи того Олександро прислан на Велиж (Александр Гонсевский, Староста Велижский), чтоб ему говорити с Смолняны, чтоб посадить на Московское Государство Государем Королевича, а Смоленеск бы отдати Королю. Да ониж деи ему сказывали, что деи из Вильны Королю быть в Орше, а людем, которые будут с ним, стоять по городом; а для чего Королю быть в Оршу, и вскорель Король в Оршу будет, того деи они не ведают. А как деи Король придет в Оршу, и из Орши деи ссылка будет в Смоленеск: куда итти послом к Государю, в Москве?» (См. Акты Истор. Т. II, стр. 230).

28. См. Рукопись Филарета, М. 1837. стр. 13.

29. См. Никон. Летоп. Ч. VIII, стр. 89.

30. См. Сказ. Палиц, изд. 2, стр. 36.

31. Там же, стр. 63.

32. Примечание. Любопытно сравнить все эти мнения с сказаниями, также между собою различными, современников, которые мы находись в Актах, изданных от Археографической Коммиссии. В конце и 1608 года, на Тотьме в распросе сказали взятые в плен Тотьмичами из присланных к ним от Сапеги для грабежа, сын Боярской Андрей Палицын: «яз служивал преже сего у Якова Михайловича Годунова, и отъехал яз к тому вору самоволно, а Государево Царево и Великого Князя Василья Ивановича всеа Русии крестное целованье забыл я; а послал нас на Тотму Пан Иван Заруцкой от Спаса с Тушина, а тот Царевич вор Дмитрей взят из Стародуба, а взяли его Литва». — Сын Боярский Андрей Цыплетев: «а Царевича Дмитрея называют Литвином, Князя Ондрея Курбьского сыном». — А Литвин Лева: «Дмитрей де вор, а не Царевич прямой, а родиною не ведаю откуды». (См. Акты, собр. Археогр. Экспед. Т. II, стр. 186). В тоже самое время на Вологде «сказывал с пытки Федор Нащокин, а был он у вора спалник, да Иван Верин сын Ковернив, а у вора был он дияк, да Василей Дуров, а приехали они из воровских полков для казны и поборов правити: что де называют в воровских полкех вора Дмитреем, и Дмитрея де в полкех нет а называют де они ного вора, а не тот, кто на Москве был Гришка Отрепьев... Да с пытки же сказывал Литвин Ян Уншинский... а того де он преж сего не знал, кто называется Дмитреем, и того не знаю же, кто был преж сего на Москве Гришка Отрепьев». Декабря 11, 1608, писал из Костромы Борис Салтыков с товарищами: «сказывал де им с пытки Князь Дмитрей Мосалской Горбатаго, а был он на Костроме от вора воевода: которой де вор называется Царем Дмитреем и тот де вор с Москвы, с Арбату от Знаменья Пречистые из-за Конюшен попов сын Митка, а умышлял де и от пущал его с Москвы князь Василей Мосалской за пять ден до Ростригина убийства». (Там же, стр. 191, 192). В Апреле 1609 в распросных речах Юрия Буланина, посыланного от Боярина Шеина из Смоленска в Велиж: «Да ему ж деи сказывал пристав его Савелей Хрипунов: которой деи вор стоит под Москвою, и тот деи вор пришол с Белые на Велиж, а зовут деи его Богдашком, и жил на Велижи шесть недель, а у кого жил, того он не ведает. А пришол деи он с Белые, как убили ростригу, вскоре, и сказывал и что на Велижи, он был у ростриги писарем ближним, и с Велижа деи съехал с Литвином в Витепск, и из Витепска деи он сьехал в Полшу, а из Полши объявился в воровское имя, а которым обычаем назвался, того он не ведает». (См. Акты Историч. Т. II, стр. 231). В грамоте Князя Пожарского к Вычегодцам от 7 Апреля 1612: «Они же оставшеи воры, по своему воровскому обычаю, учинили в Украиных городех сбиратися и меж себя, выбрали, вора и назвали его тем же проименованием, Царем Дмитреем; к их же злочестивому совету пристал Литовской король, преступив крестное целование, на чем было утвержение с Царем Борисом, и послал с тем вором Полских и Литовских людей (См. Акты, собран. Арх. Экспедиц. T. II, стр. 254 вместо 367)». В речи посланников Новгородских, того же года: «а потом прислан из Литвы от короля жидовин Богдашко, и назвался царем Дмитреем, в того место, которой убит на Москве, и с ним многие Полские и Литовские люди и Руские воровские люди». (См. Акты, собран. Археограф. Экспед. Т. II, стр. 267 вместо 367). Король Сигизмунд в грамоте своей Князю Мстиславскому в Августе 1610 говорит: «а Колужского б есте вора на государство не примали, потому что вам про него ведомо, что он вор, а не Дмитрей; и будучи на севере, и в таборех, и в Колуге, бояр и дворян и всяких людей многих побил лютыми смертьми, и на Москве монастыри, и в церквах образы и приклады, и ваши дворы и животы и поместья и вотчины, раздал худым людем, каков сам, и казаком Донским и Запорожским». (См. Акты Истор. Т. II, стр. 550).

33. Ядро Рос. Истор. Князя Хилкова. М. 1770, стр. 266.

34. Ист. Рос. К. Щербатова. С. П. Б. 1790. Т. VII. Ч. II. 184.

35. См. Дополн. к Деян. Петра Великого. М. 1790. Т. I, стр. 335.

36. См. Истор. Государ. Рос. Т. XII, стр. 59.

37. См. Историю смут. времени. Ч. II. Спб. 1841, стр. 87.

38. См. Сказание Палицына. Изд. 2, стр, 153.

39. Там же, стр. 179.

40. См. Историю Рос. Кн. Щербатова. Т. VIII, кн. XV, стр. 355.

41. См. Историю смут. времени. Ч. II. Спб. 1841, стр. 159.

42. См. Сказание Палицына, стр. 143.

43. См. Акты Историч. Т. II, стр. 213 и 284.

44. См. Сказание Палицына, стр. 247 — 252.

45. См. Акты, собр. Археогр. Эксп. Т. II, стр. 295.

46. См. Акты, собран. Археогр. Экспед. Т. II, стр. 296.

47. См. Акты, собр. Археогр. Эксп. Т. II, стр. 297.

48. См. Акты, собран. Археогр. Эксп. Т. III, стр. 301.

49. См. Акты, собр. Археогр. Эксп. Т. II, стр. 305.

50. См. Акты, собр. Археогр. Эксп. Т. II, стр. 308.

51. См. Акты, собр. Археогр. Эксп. Т. II, стр. 313.

52. См. Акты, собр. Археогр. Эксп. Т. II, стр. 321.

53. См. Акты, собр. Археогр. Эксп. Т. II, стр. 325.

54. В рукописных экз. на Аникеевых.

55. Итог сумм очевидно не верен. Те же суммы и тот же итог в рукописных экземплярах И. М. Снегирева и моем, а в экземпляре Князя М. А. Оболенского в суммах и итоге есть поправка.

56. В рукописных экз. всеяно только пять четвертей.

57. Т. е. до трех с половиною миллионов нынешних серебряных руб.

58. В моем экземпляре немощным.

59. Видек. 119: «Jaeobum..... ut liberatorem suum suspieiciebant venerabantur que et aliquot millibus rublorum donabant

60. См Сказ. Палицына, стр. 66.

61. См. Акты Истор. Т. II, стр. 288.

62. См. Акты, собр. Археогр. Эксп. Т. II, стр. 255.

63. См. Акты Историч. Т. II, стр. 282.

64. См. Ист. смутного времени Ч. II, стр. 178.

65. См. Ист. смутного времени. Ч. II, стр. 234.

66. Там же, стр. 235.

67. Там же, стр. 159.

68. См. Сказание Палицына, стр. 201.

69. См. Ист. Росс., Кн. Щербатова. Т. VII. Ч. II, стр. 555.

70. См. Голикова Дополнение к Деяниям Петра Великого. Т. I, стр. 365.

71. Прим. Выражение неясное, в котором можно предполагать ошибку не автора, а переписчика, или типографии.

72. См. Ист. Государ. Рос. Т. XII, стр. 116.

73. В рукописных экземплярах И. М. Снегирева и моем: покровитель бысть.

74. В рукописном экземпляре Кн. М. А. Оболенского: на смерть осудися.

75. См. Ист. К. Щерб. Т. VII. кн. XV, стр. 329.

76. См. Елагина Опыт повествования о России. М. 1803. Т. I, стр. XXXI.

77. См. Ист. Государ. Росс. Т. VIII, примеч. 381.

78. Примечание. Алексей Иванович Голохвастов владел частию огромной наследственной вотчины предков его в Сурожском стану, нынешнем Рузском уезде, Московской Губернии, о которой упоминается в межевой грамоте Великого Князя Иоанна Васильевича, 1504 года, напечатанной в I томе Собрания Государ. Грамот и Договоров, стр. 365. — Это имение перешло к единственному сыну его Богдану-Якову Алексеевичу, от него в 7172/1664 к сыну его, также единственному, Василью Яковлевичу, бывшему Думным Дворянином при Царе Алексее Михайловиче, от сего в 7201/1693 в числе нескольких тысяч душ к дочери его Княгинь Авдотье Васильевне, супруге Боярина Князя Михаила Григорьевича Ромодановского. (Из дел Моск. Вотчинного Архива.) Предками Алексея Ивановича Голохвастова даны были в Троицкую Лавру богатые поминовенные вклады, одним в 7078/1570 году, в Дмитровском уезде сельцо Тютчево и пять деревень со всеми угодьями, другим в году в Бежецком верху деревня Семилётово и при ней две деревни со всеми угодьями, да лесу хоромного десять десятин.

79. О службе Стряпчих при особе Царей, см. современную записку о Царском дворе, из актов, приобретенных в Швеции, напечатанную в Актах Исторических. Т. II, стр. 423.

80. Дворяне Московские имели преимущество перед городовыми, которые производились в Московские за отличие.

81. См. Кошихина, о России в Царств. Алексия Михайловича. Спб. 1840, стр. 5.

82. См. древ. Рос. Вивлиофика. Изд. 2. Ч. XIII, стр. 148.

83. «А свечи были: свеча Государева, три пуда, а Государынина два пуда; а на свечах были обручи большие, широкие, чеканные, краи обои золочены». См. древняя Рос. Вивлиофика. Изд. 2. Ч. XIII, стр. 151.

84. Сын Думного Дворянина Козмы Минина. О нем см. Сын Отечества 1838. Т. I, стр. II.

85. «А короваи обшиты были камкой червчатою, а покрыт коровай Государев бархатом золотным Турским, а Царицынь атласом золотым участковым; а носила обшиты были бархатом червчатым гладким: да на короваях же нашиты были сверху по тридесять пенязей серебреных золочены: с одной стороны золоченой и чеканной, а с другой стороны белой и гладкой».

86. Примечание. Во время Троицкой осады он был священником в подмонастырском селе Клемнетьеве, а впоследствии Ключарем Успенского собора. «И аз грешный, как память моя осяжет, что поновлял и причащал, и погребал с братом своим, и мне то в памяти есть гораздо; с четыре тысящи с братом Симоном погребли мы мертвецов: а именно помню, что во един день в струбе у Миколы Чудотворца в Клементьеве восемь сот шестдесят человек, да в другом убогом доме похоронили мы же шесть сот сорок человек, да на Терентьеве роще четырестапятдесят человек, да с Иваном священником Синьковским в монастырь у Живоначальные Троицы, и в Служней слободе, и у Пятницы: а иногда по деревням мы же бродили с тем Синьковским Иваном по Дионисиеву же велению, и тех людей с тем Иваном священником считали мы, и по смете погребли более трех тысящь в тридцать недель; да зимою и весною погребал яж по вся дни мертвецов тех людей, которые не хотели в убогих домех кластися: а бывало того многажды, что на день погребенья три, и четыре, а иногда и пять и шесть и более. А в одну могилу в те тридцать недель не бывало, чтоб одного человека погребсти, но три, четыре, и пять и шесть, а иногда десять и пятнадцать во одну могилу зарывали: все тыя беды продолжались полтора года (после осады)». См. Житие Св. Дионисия, стр. 46. — Об этом у Палицына ни слова, и ни слова у позднейших историков.

87. См. Голикова Дополнение к деяниям Петра Великого. Т. II, стр. 426.

88. См. Акты, собр. Археогр. Эксп. Т. III, стр. 389.

89. См. Ист. Государ. Рос. Т. XII, стр. 110.

90. «…И подымут его к верху, учинено место что и виселица, а ноги его свяжут ремнем; и один человек палачь вступит ему в ноги на ремень своею ногою, и тем его отягивает, и у того вора руки станут прямо против головы его, а из суставов выдут вон» — См. о России в Царств. Алексия Михайловича, соч. Кошихина. СПБ. 1840 г., стр. 91.

91. См. Акты, собр. Археогр. Эксп. Т. II, стр. 323.

92. Примечание. Мария Владимировна, дочь Князя Владимира Андреевича, двоюродного брата Царя Иоанна Васильевича, вступила в брак с Магнусом, в 1573 тринадцати лет. (См. Ист. Карамз. Т. IX, стр. 220), и следовательно во время осады была уже около пятидесяти лет. Странно, что Карамзин, основавшись на ошибочной надгробной надписи, отнес кончину ее к 1597 году, потому что он имел в Собр. Государ. Грамот и Договоров доказательство, что она была в живых в 1612 году. Во II Томе, на стр. 585, в Грамоте Бояр К. Мстиславского с товарищами в Ярославль от 26 Генваря 1612 сказано: «Как в Новом-Девичье монастыре сидели ратные люди от нас с Москвы, и они церковь Божию соблюдали, что свое око; а как Ивашко Заруцкой стоварыщи Девичь монастырь взяли, и они церковь Божию разорили, и образы обдирали и кололи поганским обычаем, и черниц Королеву Княж Володимеру дочь Ондреевича и Царя Борисову дочь Олгу, на которых преж сего и зрети не смели, ограбили до нага» и пр. — Этот отзыв через два года после осады, лета Марии, и то, что она не могла усердствовать не только Самозванцу, но и сыну Иоанна, отравившего ядом отца ее, мать и двух братьев, а еще более то, что доноситель не мог бы знать содержания ее писем к Сапеге и Рожинскому, если бы они и были действительно писаны, — все это показывает, что донос был гнусная клевета в отмщение за жалобы ее Царю в причинении ей донощиком бесчестия.

93. См. Ист. смут. времени. Ч. II, стр. 157.

94. См. Сказание Палицына стр. 198.

95. См. Акты Историч. Т. II, стр. 283.

96. См. Ист. смут. времени. Ч. II, стр. 160.

97. Примечание. Карамзин в Т. VI. Ист. Государ. Рос. и Г. Муханов в своем Сборнике называют его Алексеем. В современных статейных списках Архива он назван по прозвищу Олеша, а полным именем Александр.

98. «В тех же летех, или мало пред тем погубил; (Иоанн IV): «зацнаго землянина: (знатного помещика): именем Никиту, по нареченною Казаринова, и с сыном единородным Федором, в цветущем возрасте сущим, служащаго много лет верие, Империи Святорусской. А погубил его таковым образом: егда избранных катов послал изымати его, он же, видев их, уехал был пред ними во един монастырь, на Оке реке лежащ, и тамо принял на ся великий Ангельский образ: егда ж посланные от мучителя кромешники начата пытатися о нем, он же, последующе Христу своему, уготовався, сиречь принявши святыя тайны, изыде во сретение сим и рече со дерзновением: аз есмь, егож ищете! Они же яша и приведоша его связанна пред него в кровопийственный град, глаголемый Слободу; зверь же словесный, егда узрел его в Ангельском чину, абие возопил, яко сущий ругатель тайнам Христианским: он рече, Ангел: подобает ему на небо возлетети. И абие бочку пороху, або две, под един срубец повелел поставить, и привязавши тамо мужа взорвати». — См. сказ. К. Курбского. С.-П.-Б. 1833. Ч. I, стр. 151. — Карамзин принял Казаринов за прозвище. Это было отчество, как видно из поручной записи по Боярине Яковлеве, напечатанной в Соб. Государ. Грам. и Догов. Т. I, стр. 508.

99. См. Ист. смут. времени. Ч. II, стр. 236-239.

100. Там же, стр. 168.

101. См. Ист. смут. времени. Ч. II, стр. 244.

102. См. Москвитянин, 1842, No 2, стр. 597.

103. См. Акты Истор. Т. II, стр. 287.

104. См. Акты Истор. Т. II, стр. 288.

105. Там же, стр. 288.

106. См. Акты Истор. Т. II, стр. 286.

107. См. Сказание Палицына, стр. 142.

108. См. Акты Истор. Т. II, стр. 289.

Текст воспроизведен по изданию: Замечания об осаде Троицкой лавры, 1608-1610, и описании оной историками XVII, XVIII и XIX столетий // Москвитянин, № 7. 1842