Тульские оружейники: Очерк истории

1. Историография

Тульские оружейники в качестве самостоятельного объекта исторического исследования внимание специалистов стали привлекать сравнительно поздно — уже на заключительном этапе существования данной сословной группы. До этого их история воспринималась как часть истории Тульского оружейного завода. Даже предшествовавший ей более чем столетний «дозаводской» период функционирования их сообщества рассматривался как своего рода затянувшееся предисловие к истории завода. Достижения в изучении темы долгое время сводились к выявлению и публикации нового фактического материала, большая часть которого касалась отношений оружейников и государства.

Из наиболее ранних опытов разработки историографии темы упомянем сочинение под названием «Экстракт о начале в Туле оружейных мастеров и оружейного завода и о приписке ко оным тульских каменщиков и кирпичников» [13], составленное в 1778 г. в Оружейной канцелярии и включенное в качестве исторического приложения к ее ответам на вопросы комиссии, учрежденной для подготовки реконструкции Тульского оружейного завода. «Экстракт» своеобразно сочетает черты памятника деловой письменности и исторического сочинения, напоминая некоторые тексты близкого времени, посвященные истории отечественной металлургии. Первая глава работы носит название «Об оружейниках» и повествует об истории тульских оружейных мастеров, преимущественно, об эволюции их правового положения и взаимоотношениях с государством. Изложение строго документальное; упоминаемые источники — исключительно документы высших и центральных государственных учреждений и ответные на них послания заводской администрации. Обзор правительственных распоряжений доведен до 1767 г. Раздел завершает демографическая статистика по состоянию на время 3-й ревизии и текущий момент. По данным внутризаводского учета приведены [4] подробные сведения о числе работников всех специальностей и квалификаций ¹.

Всего несколько лет отделяют «Экстракт» от «Путешественных записок Василья Зуева от С.-Петербурга до Херсона в 1781 и 1782 году» (1787), содержащих интересные страницы, посвященные истории тульских оружейников. Упомянув, со ссылкой на предание, о местонахождении древнейшей кузнецкой слободы и занятиях ее жителей, автор сосредоточивает свое внимание на сведениях, почерпнутых из актового материала. Прошлое тульских оружейников раскрывается через перечисление льгот и привилегий, данных им в грамотах 7127 (1618/19), 7148 (1639/40), 7186 (1677/78), 7204 (1695/96) гг., через сведения об объеме и содержании казенных заказов, которые они в разное время (7149 (1640/41), 7150 (1641/42), 7200 (1691/92) гг.) исполняли [1в, с. 92, 95]. Повествование ценно и непосредственными наблюдениями автора, почерпнутыми им во время посещения завода.

XIX в. в историографии темы открывает созданное в 1803 г. и до настоящего времени в полном виде неопубликованное «Топографическое описание Тульской губернии» В.А. Левшина. Определенное место в нем занимает история оружейного завода и оружейников. Опираясь на доступные ему источники, автор охарактеризовал динамику роста Оружейной слободы, познакомил с современным ему делением оружейников на цехи, привел сведения о продукции тульских кузнецов, в том числе изделиях гражданского назначения [2; 135, с. 67, 78].

Истории предприятия и работающих на нем оружейников определенное место уделено и в посвященной Тульскому оружейному заводу статье П.П. Свиньина. Начало Кузнецкой слободы автор относит к 1595 г., сообщает о привилегиях, дарованных в то время оружейникам. Он перечисляет ведомства, которым в разное время подчинялась Оружейная слобода, характеризует управление ею, приводит сведения о числе оружейников [139, с. 246, 248].

Через десять лет после этой работы, в 1826 г., И. Х. Гамелем была создана первая, посвященная Тульскому оружейному заводу монография, опубликованная, к сожалению, в существенно сокращенной самим автором версии [65]. Гамель коснулся в ней и истории тульских казенных кузнецов, опубликовал (в приложении) некоторые связанные с ней документы, а также ценную сводку данных о предпринимательской их [5] деятельности. К сожалению, текст, как правило, не содержит указаний на источники, что затрудняет проверку достоверности сообщаемых в нем сведений. Но в той его части, которая доступна проверке, он, как правило, ее выдерживает.

В 1837 г. вышли из печати «Записки русского путешественника» А. Г. Глаголева, применительно к теме наиболее интересные сведениями не об истории, а о современной ему бытовой культуре оружейников: их костюме, праздничных гуляниях, «гимнастических забавах» (в том числе, кулачных боях), занятиях музыкой и проч. [1а, с. 20-30].

К истории кузнецов обращался и И. П. Сахаров. О них он писал, в частности, в изданных посмертно «Достопамятностей города Тулы и его губернии» [138]. Но его вклад в изучение темы определяется не столько авторскими текстами, сколько опубликованным им комплексом относящихся к ней актов XVII в. [7].

Немало оригинального материала содержит «Историческое обозрение Тульской губернии» И. Ф. Афремова — объемистый труд, ставший первой опубликованной историей Тулы. Работу завершает обширная глава, излагающая историю Тульского оружейного завода. Особый раздел в ней посвящен «сословию оружейных мастеров» [22, с. 236-241].

С конца 1890-х гг. в статьях, публиковавшихся в «Оружейном сборнике», с результатами своих исторических изысканий, опиравшихся на материалы заводского архива, знакомит читателя С. А. Зыбин [89]. Как представителя военно-технической интеллигенции в наибольшей степени его волновало прошлое собственно завода — в конечном счете работа над темой завершилось созданием им собственной версии его истории, опубликованной (I том) к двухсотлетнему юбилею предприятия [88]. Отдельная глава в нем посвящена сословной группе оружейников. В русле идей В.О. Ключевского о природе и эволюции сословного общества в России С. А. Зыбин развитие «сословия» тульских оружейников интерпретирует как сначала его закрепощение, а позднее раскрепощение государством.

Работа явилась заметным шагом в разработке темы. Характерно, что даже В. Н. Ашурков, имевший во многом иные взгляды на данный предмет, считал работу Зыбина сохраняющей научное значение в части вопроса о развитии сословия оружейников, хотя и считал его (это значение) существенно меньшим, чем то, которое имеет предпринятая Зыбиным широкая разработка ранее неизвестных архивных материалов и подробное освещение развития оружейного производства [42, с. 12-13].

В дореволюционный период появился ряд публикаций документального материала. Большая часть введенных в научный [6] оборот источников XVII в. входит в состав двух изданий: упомянутой работы И. П. Сахарова 1832 г. [7] и изданного через полвека (1884) сборника «Тула. Материалы для истории города» [11]. Основной объем первого занимает публикация различных актов этого времени, многие из которых прямо касаются тульских оружейников. Сами документы очень интересны, что обусловило выдающееся место этого издания в тульском краеведении. Научное качество публикаций вызывает, однако, серьезные претензии ². Ряд документов XVII-XVIII вв. был опубликован в приложениях к монографиям И. Х. Гамеля [65] и Н. Е. Бранденбурга [59] и в отдельных публикациях последнего [60, 61]. Новые источники на страницах «Оружейного сборника» публиковал С. А. Зыбин [89].

Обширный комплекс законодательных источников по теме присутствует в Полном собрании законов (1-м и 2-м) ³. Его полнота (в сравнении с другими комплексами) долго определяла повышенный интерес историков именно к правовому положению оружейников. Ценный статистический материал содержат опубликованные в XVIII — начале XIX в. историко-статистические описания Тулы Л. И. Бакмейстера, Ф. Г. Дильтея, В. А. Левшина [1; 16; 2]. Приведенные в них данные об оружейниках (статистика демографическая, промышленного производства и труда) затрагивают разнообразные аспекты их жизни и деятельности.

Из советских историков, писавших о тульских оружейниках в 30-е годы, следует выделить В. Н. Кашина, посвятившего специальное исследование истории слободы в XVII в. [97].

В определенном смысле классическими для историографии темы стали создававшиеся на протяжении полувека труды доктора исторических наук, профессора В. Н. Ашуркова. Свою кандидатскую диссертацию, научным руководителем которой был П.П. Смирнов, он создавал в русле идей учителя, перенося их на региональную почву. В этой работе, опубликованной в виде монографии в 1947 г. [42], он мастерски вписал материал по тульским оружейникам в складывавшуюся в то время концепцию социально-экономической истории русского города XVII-XIX вв. Наиболее подробно им была разработана тема борьбы оружейников за свои права, интерпретированная автором в русле теории классовой борьбы. Но нацеливание внимания на выявление фактов и явлений противоборства, [7] естественно, отвлекало от оборотной стороны бытия и быта оружейников — от свидетельств своего рода «классового мира»: фактов длительного сожительства и теснейшего вполне мирного их взаимодействия с другими городскими слоями Тулы.

Помимо монографии 1947 г. несомненный интерес сохраняет ряд статей В. Н. Ашуркова разных лет, посвященных оружейной Туле в 1812 г. [41], освобождению оружейников в 1864 г. [34] и другим сюжетам.

В 1973 г. из печати вышла первая после работы С. А. Зыбина достаточно объемная (ок. 40 авт. л.) история Тульского оружейного завода, созданная коллективом авторов под руководством З.П. Козыревой в качестве ответственного редактора [95]. События до 1864 г. изложены в ней менее подробно, чем у Зыбина. Произошло это из-за охвата новой работой значительно большего (почти на 140 лет), чем в предшествующей, исторического периода, а также по причине следования в ней существовавшей тогда традиции написания подобных работ, требовавшей наибольшее внимание уделять советскому периоду истории (что, впрочем, в данном случае соответствовало научной специализации большинства авторов). К сожалению, В. Н. Ашурков, ученый, в то время наиболее подготовленный для написания качественного текста по дореволюционному периоду, не был включен в авторский коллектив. Соответствующие главы написал журналист П. С. Ульянцев, на историческом материале ранее работавший, преимущественно, в научно-популярном жанре. Достаточно живо написанные, заметным прорывом в исследовании истории тульских оружейников эти разделы не стали.

Наиболее, на наш взгляд, значительный вклад в изучение оружейников из следующих за Ашурковым поколений историков внесла его ученица Н. Ф. Трутнева (до 1977 г. публиковавшаяся под фамилией Фирсанова). Во всей историографии, созданной по теме настоящей работы, ее кандидатская диссертация [155] близка ей, пожалуй, в наибольшей степени. Работа содержит обзор предшествующей историографии, насыщена большим количеством оригинального материала, включает интересные наблюдения и обобщения. К сожалению, монография, посвященная тульским оружейникам, не была ей написана — после переезда в Москву Н. Ф. Трутнева переключилась на другие объекты исследования. Но значительная часть материала, составившего диссертацию, представлена в статьях, опубликованных в 70-х — первой половине 90-х гг. в различных, преимущественно тульских, сборниках [150; 151; 154; 156; 157; 161-164].

В диссертации Н. Ф. Трутневой был затронут, в частности, вопрос о корректности употребления по отношению к тульским [8] оружейникам термина «сословие». Соответствующая традиция сложилась в дореволюционной научной литературе и перешла из нее в литературу советскую ⁴. Соглашаясь, что в юридическом плане тульские оружейники представляют лишь сословную группу — часть сословия казенных ремесленников, автор считал допустимым использовать и термин, устоявшийся в старой историографии. Основание для этого Трутнева видела в том, что наделение оружейников привилегиями закрепляло их сословное своеобразие. Последнее сохранилось и после строительства завода, о чем свидетельствует, в частности, сохранение у них сословных органов самоуправления ⁵. Отсюда — «черты исключительности по отношению к посадскому населению», из которого оружейники вышли, но сохраняли тесную связь [155, с. 7]. Разумеется, именование тульских оружейников особым «сословием» подразумевает существенно более узкий смысл этого слова, нежели тот, в которым оно обычно употребляется. Полагая такую позицию достаточно взвешенной, мы также присоединяемся к двухвековой терминологической традиции и в дальнейшем при необходимости позволяем себе говорить о тульских оружейниках как о сословии в указанном узком смысле ⁶.

Отдельные аспекты темы затрагивали в своих работах и другие историки, активно работавшие в 70–80-х гг. Отметим, в частности, работы А.А. Петухова (по демографии Тулы XVIII-XIX вв.) [130] и С. В. Дичковского (по демографии и предпринимательской деятельности оружейников) [76-78].

Помимо местных историков феноменом тульских оружейников интересовались и исследователи из других городов. Отдельных вопросов их истории в разное время, касались Л. Г. Бескровный, Е. В. Мышковский, Н.И. Павленко, П. С. Рындзюнский, К.Н. Сербина, С. Г. Струмилин, Ю. В. Шокорев и другие. [9]

В 90-х гг. ряд работ, посвященных тульским оружейникам (преимущественно системе управления слободой и их предпринимательской деятельности), подготовил и опубликовал автор настоящего очерка. В известной степени пересекаются с темой сборника и его исследования истории тульской металлургии [181; 198; 203], многие деятели которой, в том числе Демидовы, являлись оружейниками.

В историографии темы нашел отражение и факт существования в Туле музея оружия, значительную часть коллекций которого составляют изделия тульских оружейников. Определенный вклад в разработку темы внесли работники музея, в частности Г. М. Чуднов, перу которого принадлежат ряд разделов в коллективных работах (путеводители по музею, книга «Мы — с Тульского оружейного» [252]) и несколько книг, посвященных выдающимся личностям истории завода (С. И. Мосину, П.П. Третьякову). Его работы, касающиеся оружейников в целом («Кузнецкие были» [272], страницы в «Истории Тульского края» [271а]) носят научно-популярный характер.

Вопросы культуры и образования в среде оружейников затронуты в современной историографии слабо. В 1990-х гг. их коснулась О. Е. Глаголева в книге «Русская провинциальная старина» [67]. Разнообразные стороны повседневного быта внимания исследователей почти не привлекали. То же можно сказать и о конфессиональном их быте и поведении.

В целом, несмотря на давний и пристальный интерес историков к тульским оружейникам, несмотря на вполне очевидные успехи в их изучении, приходится констатировать, что сфера для приложения их исследовательской рефлексии остается достаточно обширной.

Развитие исследований несомненно тормозит крайне вялая публикация документов. За всю вторую половину XX в. едва ли не самой заметной их подборкой явилась та, которая была издана в 1966 г. в первой части хрестоматии «Тульский край: Документы и материалы» [10].

Настоящий сборник, подготовленный Государственным архивом Тульской области при участии Тульского государственного университета, является первой систематической публикацией документов, охватывающей весь период существования сословной группы тульских оружейников. Если прежние публикации были посвящены отдельным аспектам темы, конкретным лицам и связанным с ними сюжетам, то издание, предлагаемое читателю, освящает историю оружейников если и не во всей полноте возможных аспектов, то впервые так разносторонне.

Публикуемые документы сообщают сведения о раннем этапе истории Оружейной слободы, содержат данные [10] демографической статистики, раскрывают причины притока населения в слободу и оттока из нее, характеризуют, в динамике, правовое положение оружейников (их права и обязанности), профессиональную деятельность (в том числе, предпринимательскую), рисуют существовавшую в слободе систему управления и самоуправления, дают сведения о расселении казенных кузнецов, раскрывают обстоятельства ликвидации сословия — и это, не считая более или менее частных сюжетов, связанных с отдельными лицами или событиями.

В конечном счете проект реализован как издание научно-популярного типа, хотя его участники и старались в тех случаях, когда у них имелся выбор, ориентироваться на принципы подготовки текстов, делающие возможным использовать их в научной работе. Но некоторые особенности издания обусловлены его обращенностью прежде всего к широкому читателю. Облегчить ему прочтение и понимание документов призван, в частности, сопровождающий их комментарий, во многих случаях весьма подробный.

Отчасти эту же цель преследует и настоящая вступительная статья. Учитывая сложность ряда вопросов, автор решил изложить их несколько подробнее, нежели обычно принято в исторических предисловиях. В результате появился на свет этот посвященный тульским оружейникам исторический очерк.

2. Возникновение сословия (предпосылки, генезис)

В Туле основным ядром ее металлопромышленности издавна выступала особая группа кузнецов-оружейников, по крайней мере часть которых тяготела к компактному поселению. Именуя последнее Оружейной, а также Кузнецкой, казенной слободой, ее основание обычно связывают с царским указом 1595 г. Те же термины (слобода Оружейная и проч.) используются и для обозначения самих кузнецов, проживавших на этой территории. В этих двух значениях — в зависимости от контекста — топонимическом или демографическом — далее будем употреблять их и мы.

Уже в писцовой книге 1587-1589 гг. упомянуты два кузнеца, названные казенными, — их дворы находились на посаде близ Никитских ворот [3, с. 1089]. Такие кузнецы были в это время и в других городах тульского края — например, в Дедилове [3, с. 1263, 1266]. По мнению В. Н. Ашуркова, сформировав позднее «особую группу служилого люда», они происходили из посадских кузнецов, «которых правительство постепенно привлекало к работе на казну» [42, с. 17]. [11]

В 7103 (1594/95) г. какой-то группе тульских кузнецов, живших до этого, судя по всему, на посадской земле, царь Федор Иванович дал жалованную грамоту, разрешившую им отдельное от посада поселение и освободившую их от посадского тягла. Эта грамота до нас не дошла, но она несколько раз цитируется в виде отраженного акта в другой, правой царской грамоте, данной столетие спустя (17 июля 1696 г.) стольнику Н. Д. Полтеву в связи с разбирательством зашедшего в тупик конфликта оружейников и посадских по поводу принадлежности занятых кузнецами земель (док. № 26). В связи с принципиальной важностью этого документа остановимся на его «отражениях» подробнее.

В тексте документа петровского времени содержатся две цитаты со ссылкой на грамоту 7103 г. (л. 9 и 19 оригинала), кроме того на л. 4 она передается с текста цитирующей или излагающей ее грамоты 7108 (1599/1600) г., наконец, еще в двух случаях (л. 6 и 14) ссылка на исходную грамоту дополнена указанием на позднее подтвердившие ее грамоты царя Бориса Годунова (7108 г.) и Самозванца (год не указан), в связи с чем не понятно, какой — изначальной или одной из поздних грамот — принадлежит приведенный текст ⁷. Из трех случаев цитирования грамоты 7103 г. два — те, когда она цитируется, вероятно, по оригиналу (л. 9 и 19) — текстуально тождественны. Приводим здесь эту версию цитаты с указанием различий относительно третьего (л. 4) случая ⁸:

«Велено казенных кузнецов [вариант: их, кузнецов] построить [вариант: устроить] на Туле за острогом особою слободою и никаким людям [вариант: людем] опричь их, казенных кузнецов [вариант: их, кузнецов], жить и в посад [вариант: к посаду] ни в какие подати и в посацкие [вариант: и ни в какие] земские службы выбирать их [вариант: из них, кузнецов, выбирать] не велено».

Подчеркнем, что на л. 4 интересующий нас текст подается именно как цитата из первоначальной грамоты (схема его представления: «в грамоте царя… Бориса Феодоровича… 108-го году написано: бил челом тулской кузнец Макарко Жилин…, а сказал: во 103-м году по их челобитью дана им… царя… Феодора Ивановича грамота: велено их, кузнецов…» и т.д.). Но грамота 7108 г. цитируется в документе 1696 г. еще один раз, в [12] связи с чем возникает возможность сверить тексты и оценить точность цитирования. Текст со ссылкой одновременно на грамоты 7103 и 7108 гг. (л. 14) вновь называет кузнецов «казенными» (на л. 4 — кузнецы просто). Кроме мелких разночтений, он содержит еще два возможно значимых отличия. Во- первых, перед словом «жить» в нем добавлено «в их слободе» (поправка, подчеркивающая, из кого состоит слобода), во-вторых, вместо «за острогом особою слободою» стоит «особою слободою опричь посацких людей». Последнее вызывает некоторое удивление, учитывая, что, как следует из текста грамоты 1696 г., оружейники располагали оригиналом или равносильной по правовому действию копией грамоты 7108 г. и предъявили ее в ходе разбирательства их конфликта с посадскими. Остается предположить, что либо один и тот же текст воспроизводился в грамоте 7108 г. несколько раз, причем в различающихся вариантах, либо грамота 1696 г. передает документ 7108 г. неточно.

Но особенно интересна цитата из грамоты 1696 г. с одновременной ссылкой на указы царей Федора, Бориса и «Ростриги» (Самозванца) (л. 6). В ней сосуществуют и указание на «заострожное» местоположение слободы и относительно новое выражение «опричь посацких людей». Но главное — здесь кузнецы названы оброчными.

Уже Ашурков обратил внимание на наличие разночтений в цитатах (в части характеристики кузнецов), в связи с чем высказал справедливые сомнения в «точности передачи грамоты 1595 г.» [42, с. 18].

Эти разночтения (кузнецы называются то кузнецами просто, то казенными, то оброчными; неустойчив текст, касающийся местоположения слободы), как представляется, были достаточно важны для справедливого разрешения конфликта, разбиравшегося властями в 1696 г. Важны они и сегодня для научного решения вопросов о местоположении первой кузнецкой слободы и сословной принадлежности кузнецов, ее населявших. Но в 1696 г. или оригинала грамоты 7103 г. у оружейников уже не было, или текст ее содержал детали, невыгодные для них в ситуации тяжбы с посадом, и потому оружейники ее не показывали. Посадские, судя по всему, подозревали ущемлявшее их права искажение текста и требовали предъявить оригинал: «они ж де, посацкие люди, бьют челом, чтоб им, кузнецом, жалованную грамоту блаженные памяти великого государя, царя и великого князя Феодора Ивановича всеа Росии 103 году положить к вершеному их делу в Стрелецком приказе». Кузнецы отказывались, ссылаясь на наличие, по их мнению, вполне адекватно заменяющей ее грамоты царя Бориса Годунова, которую они предъявили: «и той де грамоты [13] класть им не для чего, потому что та грамота в жалованной же грамоте царя и великого князя Бориса Феодоровича всеа Росии 108 году, какова у них подана к делу в Стрелецком приказе, написана имянно ж» (л. 22). Как видим, в центре внимания в упорной схватке двух групп городского населения за свои права оказался источниковедческий по своей сути вопрос. Интересно, что при принятии решения в 1696 г. оригиналу грамоты 7108 г. почему-то предпочли очередную цитату из грамоты 7103 г., приведенную, в данном случае, по тексту памяти, которая была «прислана в Володимерской приказ из Оружейной полаты, в подлинном деле и в выписке» (л. 19).

Итак, источник в том виде, в каком он доступен исследованию сегодня, не позволяет сделать однозначное заключение, о каких именно кузнецах в нем говорится. Не удается его сделать и на основании косвенных данных. Как справедливо заметил Ашурков, в нем «вовсе не упоминается обязанность кузнецов выполнять казенную работу» [42, с. 18]. Добавим к этому, что прямо не упоминается и об оброке.

Таким образом, состояние источника, принципиально важного для начальной истории тульских оружейников, не позволяет уверенно утверждать (а такое утверждение в историографии вопроса стало общим местом), что в 1594/95 г. в Туле была основана казенная кузнецкая слобода. Появлению какой-то кузнецкой слободы — как минимум, в смысле общества лиц, обладавших отличными от окружения правами — импульс был, действительно, дан. Но кто ее составлял, и было ли реализовано дарованное ей право на самостоятельную территорию?

Создание этой кузнецкой слободы Ашурков поставил в связь с проходившим в то время, конкретно в 1594-1595 гг., посадским строением, в ходе которого проводилось устройство (ссаживание) тяглых слобод из людей «всяких чинов». Уточнение состава этих слобод, сопровождавшееся попытками возвратить в них ушедшее на частновладельческие дворы и в обеленные слободы население, преследовало цель, в частности, упорядочить и облегчить сбор налогов. Ашурков полагал, что при этом для тульских кузнецов «было, по-видимому, допущено некоторое исключение»: им позволили устроиться особой слободой, не зачисляя в посад [42, с. 18]. Тот факт, что проходившее в конце 80-х — первой половине 90-х гг. XVI в. «строительство» на посадах (в смысле перестройки жизни горожан) «велось осторожно, с учетом конкретной обстановки в том или ином районе», отмечает и А.А. Зимин [295, с. 200].

Заметим, что если отдать предпочтение двум полностью совпадающим цитатам, данным в правой грамоте 1696 г. в сопровождении ссылки на грамоту 7103 г. в «чистом» виде (без упоминания грамот, ее подтверждающих), то с самого начала [14] речь шла о казенных кузнецах. В общем, это выглядит вполне правдоподобно: делать исключение для группы кузнецов в ходе кампании по устройству тяглых слобод имело смысл только в том случае, если эти кузнецы были чем-то казне специально полезны — а таковыми являлись, прежде всего, уже существовавшие в Туле казенные кузнецы. Есть, однако, основания не согласиться с этим рассуждением.

О том, каким образом устраивались добившиеся жалованной грамоты тульские кузнецы, сложились две точки зрения. С. А. Зыбин считал, что «кузнецы особой слободой не строились, а жили по-прежнему», то есть образуя «смешанное поселение из посадских кузнецов и казенных кузнецов» [88, с. 57, 58]. В поселении кузнецов особо от посада выражал сомнение и В. Н. Кашин [97, с. 119-121]. Напротив, по мнению Ашуркова, в их особом устройстве «вряд ли можно сомневаться». Последний полагал, что кузнецы, которых касался указ 1595 г., были устроены «слободой на государевой оброчной земле», но все их привилегии сводились «к замене посадского тягла довольно значительным оброком». Указ, по его представлениям, положил основание формированию особой группы тульских кузнецов — кузнецов оброчных.

Эта точка зрения находит подтверждение в источниках. В той же правой грамоте 1696 г. (док. № 26) имеются данные, в наилучшей степени согласующиеся именно с такой реконструкцией событий: «а по строельным книгам осадного головы Семена Ивашкина 103 году устроено на Туле кузнецов тритцать человек, а по платежным книгам платят они оброку в казну по десяти рублев на год» (л. 4). Устройство неких кузнецов в год, когда была дана грамота, в которой как раз и говорилось об их устройстве, естественно рассматривать в качестве реализации ее распоряжений — вероятность того, что документы говорят о разных группах тульских ремесленников, невелика. И именно эти (устроенные, согласно грамоте) кузнецы, оказывается, платят оброк.

Оброчных кузнецов упоминает писцовая книга 7133 (1624/25) г. (известная сторонам в споре 1696 г.) — в это время они платили во Владимирскую четверть те же 10 рублей (л. 11). Неизменной сумма оброка оставалась и позднее, до декабря 7138 г. (1629), когда их присоединили к «казенным самопальным мастерам» (л. 14).

Оброчных кузнецов, согласно Ашуркову, не следует смешивать с самопальными мастерами, некогда взятыми с посада «к выделке оружия на казну». Последние жили вместе с посадским людом «за рекой Упой в слободе, что исстари называлась кузнецкой». По его мнению, они «и явились ядром, из которого в дальнейшем развилось тульское оружейное сословие» [42, с. 18, 19]. [15]

Существование в Туле двух кузнецких слобод на исходе первой четверти XVII в. зафиксировала упомянутая тульская писцовая книга 7133 г. В ней отмечены «за Упою рекою в кузнецкой слободе» 55 дворов (делали «кузнешное» приблизительно в четверти из них) и «за Упою рекою слобода оброчных кузнецов», 14 дворов (л. 11, 14).

По схеме Ашуркова, две самостоятельные (юридически) группы кузнецов — оброчные и казенные — существовали в Туле почти до конца первой трети следующего, XVII столетия. Память из Стрелецкого приказа от 14 декабря 7138 (1629) г. ⁹ за приписью дьяка Ивана Нестерова, дважды, с небольшими различиями, цитируемая в док. № 26, говорит об их слиянии — этапном для ранней истории тульских оружейников событии — следующими словами: «тем оброчным кузнецом велено быть на Туле в казенных самопалных мастерах и ведать их в Стрелецком приказе и оброчные денги велено с них сложить» (л. 11) ¹⁰.

Ашурков в объединении двух групп кузнецов усмотрел намерение правительства увеличить число казенных самопальных мастеров, которое (в работе [42, с. 21] предположительно, а в [31, с. 7] уже без оговорок) связал с подготовкой к войне с Польшей. Полагаем, что эта связь является не более как возможной. Если выдачу (несколько позднее — в 1632 г.) А.Д. Виниусу и его компаньонам жалованной грамоты на строительство под Тулой частных доменных заводов, в номенклатуре продукции которых одним из основных ее видов предполагались пушки, иначе, как шаг в направлении подготовки к грядущим войнам, интерпретировать невозможно, то перетасовка в Туле контингента занимавшихся металлообработкой ремесленников хотя и была узаконена государством, в своей основе могла иметь и внутренние — обусловленные интересами кузнецов, а не казны — причины. Связь с русско-польской (Смоленской) войной 1632-1634 гг. требует хоть каких-то доказательств.

К сожалению, ограниченный объем введенных в научный оборот источников для периода по первую треть XVII в. включительно не позволяет считать возникновение сословия и ранний этап его развития достаточно изученными. По-прежнему не удается уверенно остановиться на изложенной выше или какой-то другой описывающей эти процессы концепции, в максимальной степени способной преодолеть трудности, снова и снова возникающие при интерпретации сохранившихся [16] текстов. Даже версию Ашуркова, наиболее успешно их преодолевающую, в полной мере ко всему корпусу источников адаптировать все-таки не удается. Обратим в этой связи внимание, в частности, на указную несудную грамоту от 27 января 1622 г. (док. № 5). В ней, помимо ценного упоминания о сравнительно недавнем (со времени воцарения Михаила Федоровича) переходе казенных кузнецов от системы разовых заданий к постоянной работе на казну («нынеча де они делают наши казенные самопалы девятой год»), находим несколько неожиданное, если опираться на схему Ашуркова, свидетельство платы казенными кузнецами оброка: по словам тульского казенного самопального мастера Потапки Полуэктова (в документе Полуехтова), «отведена деи им на Туле за Упою рекою казенная (! — И.Ю.) слобода, и они деи с той слободы в нашу казну и оброк платят в Володимерскую четь по десети рублев на год». «Последнее утверждение, — резонно замечает Ашурков, — вызывает определенное недоумение» [42, с. 201]. Тот факт (именно факт), что в начале 1622 г. тульские казенные кузнецы были оброчными, в его концепцию не вписывается. Остается либо отвергнуть ее, либо модифицировать, предположив слияние двух групп кузнецов не в 1629 г., а по меньшей мере лет на 10 раньше. Но как это обстоятельство отражалось на расселении — один или два их центра, в которых концентрировались кузнецы, существовали тогда в Туле?

Более чем скудный документальный материал XVI в. все же дает возможность предположить, что уже в это время наметились некоторые противоречия, характерные для отношений между оружейниками и посадом в последующее время. Так, в челобитной 1599 г. тульские кузнецы жаловались царю Борису Годунову на «тесноту великую», которая чинится им от посадских людей, а также на то, что последние «притягивают их… в тягло». Они просили по-прежнему устроить их за острогом «опричь» посадских. Ссылка их на «прежнее» устройство показывает, что челобитная исходила от тех же кузнецов, которым четырьмя годами раньше было даровано право жить особой слободой. Годунов подтвердил кузнецам права, предоставленные им его предшественником на царском престоле [88, с. 58].

3. Демографическая динамика

К наиболее ранним сведениям о численности тульских кузнецов принадлежит упоминание 16-ти из них в писцовой книге 1587—589 гг.: 14 были посадскими, двое казенными. Следом идет отмеченная выше цифра за 7103 (1594/95) г.: 30 кузнецов (неизвестно каких), «устроенных на Туле» на основании, вероятно, обсуждавшейся выше грамоты царя Федора Ивановича того же года. [17]

Сведения о кузнецах и их дворах за XVII в. более многочисленны, но в целом носят разрозненный характер и не всегда сопоставимы. Указываемое в документах число кузнецов, по тому или иному поводу обращавшихся к властям, часто не соотнесено с общей их численностью и использовано быть не может. Впрочем, бившие челом в 1619 г. 25 человек «тульских кузнецов стволников, и замочников, и ложников» (док. № 3), возможно, представляют все-таки весь или почти весь коллектив формирующейся слободы ¹¹.

По писцовой книге 1625 г. в слободе оброчных кузнецов было 14 дворов, в них 14 человек, у них детей и братьев 4 человека. «За Упою рекою в кузнецкой слободе» находилось еще 55 посадских и кузнецких дворов, в 13 из которых жили 23 ремесленника, делавшие «кузнешное». Не исключено, что в этой (смешанной по населению) слободе были и другие кузнецы — например, в тех двух дворах, о жителях которых, «какова» они «чину, того не написано» (док. № 26, л. 11, 14).

Выделим далее подборку данных о численности слободы, помимо прочего, интересную своим происхождением — они содержатся в «делех из Оружейныя полаты» и цитируются по этому источнику в док. № 26 (л. 2, 3). Подборка включает, во-первых, сведения из грамоты царя Михаила Федоровича 7134 (1625/26) г. (48 человек ствольных мастеров, замочников, станочников и у них детей и братьев, племянников и зятьев), во-вторых, итоги переписи сотника Семена Хомутова 7144 (1635/36) г. (заварщиков, замочников, станочников, захребетников 76 дворов, да посацких 14 дворов), в-третьих, данные из отписки воеводы Максима Маслова 7150 (1641/42) г. (ствольных заварщиков, замочников, станочников 75 человек, 4 двора вдовьих, у них детей, братьев, племянников и захребетников 77 человек) и, наконец, в-четвертых, итоги из переписных книг подьячего Ствольного приказа Ивана Пахомова 7177 (1668/69) г. (в казенной слободе ствольных заварщиков в 54 дворах 66 человек, замочных, станочных мастеров в 23 дворах 28 человек; всего в 78 ¹² дворах 94 человека; да 8 дворов вдовьих). Учитывая демонстрируемую совокупностью этих данных демографическую динамику, в качестве характеризующей сводную численность кузнецкого населения слободы можно принять также цифру 122 человека, приводимую в связи с заказом ей (этой группе) пищалей на 1670/71 г. (док. № 18). Численность слободы на самое начало петровской эпохи дает перепись [18] оружейного дозорщика Якова Якимова 7202 (1693/94) г.: казенных кузнецов — ствольных заварщиков, батожников и станочников в Кузнецкой слободе 142 двора, «на чюжих наемных землях» заварщиков, замочников и станочников еще 54 человека; всего — 194 человека (док. № 26, л. 3). Как видим, численность казенных кузнецов весьма энергично увеличивалась уже в предпетровский период.

Динамику роста сословной группы оружейников в XVIII — начале XIX в. характеризуют цифры, представленные в нижеследующей таблице:

* Число (50.2%) получено отнесением указанной в таблице численности заводских оружейников (мужчин) к совокупному мужскому населению Тулы, составлявшему, по данным источника, 8898 чел. [19]

В отличие от времени, данные для которого приведены в таблице, для периода с 1823 г. по 1851 г. сведения о численности принадлежавших к оружейному обществу лиц мужского пола весьма добротны: они — систематические, погодные, однородного происхождения, причем происходят из источника, в данном случае вызывающего наибольшее доверие — из данных внутреннего заводского учета (док. № 94) ¹³. За этот период приведем только готовые (присутствующие в литературе) и рассчитанные нами данные о доле оружейников в населении города: 1838 — 34.2-34.5% [78, с. 23; 130, с. 234]; 1846 — 36.2% [78, с. 23]; 1848 — 35.6% [130, с. 234]; 1860 — 36.7-37.5% [78, с. 23; 130, с. 234]; 1861 — 36.2% [130, с. 234].

Незадолго до ликвидации сословия, в 1861 г., численность оружейников составляла 20 926 человек при населении Тулы 57 826 [130, с. 234]. Учитывая, что в ближайшие следующие годы резких скачков народонаселения Тулы не отмечалось (ср. данные в [130, с. 234] и [10, с. 127]), можно предположить, что и численность оружейников вплоть до начала 1864 г. оставалась близкой указанной цифре.

И. Ф. Афремов подсчитал, что их число увеличивалась вдвое за 75 лет, тогда как всему населению государства требовалось для этого 86 лет [22, с. 89, 241]. Проверить это утверждение за отсутствием использованных им исходных цифр трудно, но если оно соответствует действительности, придется сделать вывод, что численность оружейников по сравнению с прочими жителями Тулы росла опережающими темпами. Наши данные для первых двух третей XIX в. этого не подтверждают: оружейники в этот период составляют около 36% от городского населения с отклонениями в обе стороны в пределах всего 3%.

Интересно, что для 70–80-х гг. XVIII в. их доля значительно выше — порядка 50% ¹⁴. Далее следует период, для которого цифры сильно колеблются (33% в 1800 г. и вновь более 50% в 1816-м). Данные для этого времени требуют проверки и уточнений, но их корректировка не изменит, скорее всего, отмечаемой уже сейчас тенденции: итогового снижения доли оружейного населения по сравнению с екатерининской эпохой приблизительно на 15%. Можно указать по крайней мере на одну причину, которая могла повлиять на характер и темпы изменений [20] фактической его численности: резкие колебания объема производства в годы антинаполеоновских войн и после них ¹⁵. Начиная с 1819 г., обсуждаемая величина не превышают 40%.

В период с 1715 г. по 1778 г. (63 года) рост численности оружейников составил 1.76% в год; с 1782 по 1847 (65 лет) — 1.23% (обе цифры подсчитаны по мужскому населению); с 1800 г. по 1860 г. (60 лет) — 1.61%. (по общему населению). Оценка значимости колебаний требует специального анализа, но, отмечая их факт, укажем на эпидемии, несколько раз в рассматриваемый период затрагивавшие и Тулу (1771, 1831, 1848-1849 [22, с. 89, приб., 78, с. 20]).

Фактором, сдерживавшим рост численности тульских оружейников, являлось отделение от оружейного общества иногда довольно значительных их групп. Имеется в виду выход из сословия в купечество и мещанство, принимавший временами если не массовый, то весьма заметный характер. Так, по указу 1737 г. решено было освободить 403 человека [5, т.10, № 7380], между 1762 и 1778 гг. было выпущено 23 [13, с. 75], с 1754 г. по 1796 г. — 498 [156, с. 82] ¹⁶. Более подробно о выходе, с привлечением данных за XIX в., сказано ниже.

Процессом, также требующим учета (хотя и имевшим, возможно, иной масштаб), являлось пополнение сословия. В развитой форме фиксируем его уже в XVII в. (док. № 10). Известный конфликт между оружейниками и посадом 1640 г., сопровождавшийся приездом в Тулу сыщика Петра Чихачева и подьячего Бориса Васильева, «по наученью» посадских людей начавших изымать из слободы перешедших в нее посадских и отправлять их, для начала, в тюрьму (док. № 7) — свидетельствует об остроте накопившихся противоречий.

Приписку к казенным кузнецам представителей податных городских сословий отмечаем в XVIII в. и начале XIX в. В период с 1804 г. по 1809 г. из лиц разного звания (мещане, крестьяне, однодворцы) к оружейникам присоединились 323 человека [163, с. 19]. Одним из узких производственных участков, избегавшимся коренными оружейниками («старинными кузнецами», как именуются они, например, в сказках 2-й ревизии (ГАТО. Ф. 187. Оп. 1. Д. 49. Л. 1-90)), были некоторые не [21] требовавшие высокой квалификации малооплачиваемые виды работ на заводе, в частности, обточка. Так, мещанин Абрам Булыгин (местный культурный деятель второй половины XVIII в., автор интересных воспоминаний) пришел в молодые годы на завод в надежде избежать отдачи в рекруты и работал на нем именно в полерной [12, с. 75, 76].

Большую часть своих межсословных обменов населением оружейники осуществляли с посадом. Тула 1-й половины XIX в. — город, преимущественно, мещан и оружейников. С конца 1810-х гг. по меньшей мере до начала 1860-х общая их доля в городском населении стабильно превышает 70%. Остальные — дворяне, купцы (тульские и иногородние), нижние чины (служащие и отставные), разночинцы (их доля постоянно возрастала), ямщики, крестьяне, дворовые и проч. — все вместе не достигали 30% [77, с. 55].

Статистика семьи оружейников достаточно определенно восстанавливается лишь для XVIII столетия. Данные о ней (часть которых может быть распространена на население города в целом) извлекаем из материалов переписи оружейников, проведенной в 1723 г. (в ходе 1-й ревизии). Их семьи были сравнительно небольшими: на среднестатистическую приходилось 5,8 чел. обоего пола. Самой распространенной являлась семья с двумя мужчинами (41%), почти вдвое реже (25%) встречались семьи, где их было трое. Семьи с двумя и тремя мужчинами составляли 2/3 от общего их числа.

Большинство семей (85%) были двухпоколенными. Регуляция их численности осуществлялась путем имущественного раздела с «отпочковыванием» взрослых сыновей, чаще всего, женатых. По возрасту лиц, возглавлявших семьи казенных кузнецов, их условно можно разделить на семьи с пожилым (40-50%), средневозрастным (30-40%) и молодым (20%) главой. Каждую пятую семью возглавляла вдова.

Тесную связь с посадом, выявляемую через факты постоянного межсословного обмена и смешанного проживания, подтверждают сохраненные ревизскими сказками сведения о брачных партнерах в семьях представителей обоих сословий. Данные 3-й ревизии о происхождении жен/мужей вступавших в брак тульских купцов/купчих свидетельствуют, что при выборе брачного партнера, осуществлявшемся, как правило, в своем городе, явного предпочтения к представителям своей сословной группы не было. Купцы и оружейники среди брачных партнеров в купеческих семьях находятся в соотношении приблизительно 1,2 к 1. Почти с равной вероятностью женой купца могла оказаться представительница посада и девушка из семьи «старинных» казенных кузнецов; купчиха же имела почти равные шансы стать женой купца и оружейника. Как [22] результат, в середине XVIII в. две основные группы населения Тулы — казенные кузнецы и посадские — были теснейшим образом соединены горизонтальными генеалогическими связями. Их семьи постоянно прорастали друг в друга, компенсируя столь же постоянное отмирание соответствующих связей и скреп, обусловленное естественной смертностью. Прочие группы тульского городского населения (кирпичники, ямщики и др.) играли в брачной статистике значительно более скромную роль, что отражало меньший вес этих групп в структуре населения [192, с. 139].

При наличии параллелей в организации и управлении посадом и оружейниками (о чем ниже), законодательно регламентированные аспекты социального бытия этих групп городского населения различались весьма существенно. Но семейно-бытовая сторона жизни демонстрирует их теснейшую (по некоторым демографическим характеристикам — почти до слияния) связанность. Анализируя ее природу, следует учесть, что, если в дело не вмешиваются внешние факторы, например, управляющие и корректирующие естественный процесс импульсы со стороны государства, эволюция предпринимательской деятельности (по формам, направлениям и проч.) одной социальной группы не может не затронуть тесно с ней связанную другую. Эволюция приобретает характер коэволюции — возможно, со смещением фаз слагающих ее процессов.

4. Правовое положение оружейников (права и обязанности)

Правовое положение тульских оружейников определялось закрепленной в актах государственной власти совокупностью их обязанностей и прав по отношению к государству и городскому социуму — окружавшим их городским сословиям.

Основной обязанностью казенных кузнецов являлось изготовление и ремонт в их тульских мастерских и на «фабриках», а также на принадлежавшем государству заводе, оружия по заказам казны. Помимо этого они постоянно привлекались для работ (преимущественно, ремонта оружия) вне Тулы. Для большинства из них этот труд был достаточно напряженным и дохода почти не приносил. Вместе с тем пребывание в составе казенной слободы давало преимущества — особые закрепленные за их сословной группой права.

Для описания и интерпретации эволюции положения тульских оружейников было предложено две концепции. Одна на местном материале развивала идею закрепощения сословий государством. Применительно к истории тульских оружейников наиболее ярким ее выражением явились работы П. Заведеева и [23] С. А. Зыбина [81; 88]; близок к ней В. Н. Кашин [97]. В эту концепцию хорошо вписывался 1595 г. в качестве даты создания (специальным государственным актом — грамотой этого года) особого казенного оружейного сословия.

В. Н. Ашурков, принадлежавший поколению отечественных историков, опиравшихся на другие взгляды и научные авторитеты, эту точку зрения не разделил и достаточно радикально переосмыслил введенный к тому времени в научный оборот документальный материал, получив в результате, по его мнению, «все основания считать, что это (оружейное. — И.Ю.) сословие сложилось постепенно, в ходе длительной борьбы за свои привилегии, за свою феодально-сословную обособленность» [42, с. 19]. Для него более значимыми являлись не ограничения (наличие которых можно было интерпретировать как закрепощение), а привилегии, которыми обладали казенные кузнецы. В этой связи он подчеркивает близость между тульской слободой и «другими государевыми ремесленными слободами, прежде всего известной Кадашевской слободой в Москве» [42, с. 23].

Чертой, присущей истории тульских оружейников, являлась постепенность «обрастания» их правами, которые они, раз получив, настойчиво старались за собой удержать ¹⁷. Не отменяя возможности трактовать трансформацию их правового положения в свете концепции «закрепощения», это обстоятельство привлекает особое внимание к необходимости изучать явление в динамике — в частности, в развитии системы правовых актов, во многом ее определявшей.

Некоторых льгот (в частности, экстерриториальности от посада) мы уже касались. Особенность ситуации в том, что по отношению к периоду до вероятного слияния (в 1629 г.) сословных групп, образовавших общество казенных кузнецов в его «классическом» виде, говорить об их правах и обязанностях довольно сложно, поскольку часто неясно, к какому из предшествовавших слиянию сословных ядер следует относить тот или иной сохраненный документами правовой факт. И все же эти акты достаточно важны, поскольку в дальнейшем они использовались казенными оружейниками, вероятно, независимо от того, кому — кузнецам казенным или оброчным — первоначально выдавались.

Из дошедших до нас и представленных в этом сборнике наиболее ранней является грамота царя Михаила Федоровича от 30 июля 1619 г. (док. № 3). Оружейники сообщают, что [24] делают «самопальное дело день и ночь безпрестани, да оне же де тянут во всякие подати с посацкими людьми в ряд». Раньше они «в тягле ни в каком не бывали, делали одно… самопальное дело», в связи с чем заявляют, что «им самопальново дела делать и в тягле с пасацкими людьми» быть «невозможно». Просьба освободить от тягла была удовлетворена.

Пользуясь явно обозначившимся ростом заинтересованности в них со стороны государства (прежде «казенное дело было временное», последние несколько лет самопалы делают постоянно), кузнецы, добиваясь подтверждения прежних льгот, одновременно пытаются расширить их круг. Первый документ в этом ряду — указную несудную с прочетом грамоту царя Михаила Федоровича — они получили всего через два с половиной года после подтверждения старых привилегий (27 января 1622 г.) (док. № 5). Кузнецы жалуются: их «имали на Ливны и посылают по иным городом, да у них же де на их дворех ставят гонцов и послов, и дворян, и детей боярских, и всяких людей, и им де от тово ставитца теснота великая». И на этот раз казна полагает возможным пойти навстречу пожеланиям кузнецов (воеводе: «ты б у тульских у самопальных мастеров… на их дворех… всяких людей ставить не велел»). Одновременно фиксируется льгота, о которой они не просили: независимый от воеводы суд («и суда на них на Туле в управных делех опричь розбоя и татьбы и с поличным не давал, и насильства им никакова чинить не велел, а кому будет до них какое дело, и они б на них били нам челом нам на Москве в Стрелтцком приказе»). Вместе с тем без удовлетворения оставлена жалоба на посылки в города ¹⁸.

Положение, в котором пребывали работавшие на казну кузнецы незадолго до агрегации исходных их групп, интересно сравнить с положением ведавшихся в Каменном приказе тульских казенных кирпичников. Совокупность действовавших в то время их прав исчерпывающе характеризует грамота, данная в один год с последней из перечисленных выше грамот [25] кузнецам, а именно, 14 августа 1622 г. [7, с. 41-45]. Впрочем, всем, перечисленным в ней, кирпичники пользовались минимум с 7095 (1586/89) г. — этим годом датирована грамота, которую в 1622 г. они просят подтвердить нового царя. Сравнение описанного здесь комплекса прав с теми привилегиями, которые к тому времени уже получили кузнецы, уместно по причине наметившегося в это время сближения правового положения двух групп тульских ремесленников. Для кирпичников работа на казну являлась основной уже давно («живут они у наших каменных дел ежегодь» [7, с. 43]) — сравнительно недавно она стала такой и для кузнецов («казенное дело было временное, а нынеча… делают… казенные самопалы девятой год» (док. № 5)). Как же «расплачивалась» казна за принудительное использование для своих нужд этих, первоначально, вероятно, посадских ремесленников?

Все, что имели в 1622 г. кузнецы — освобождение от посадского тягла (обеление дворов), освобождение от принудительного постоя и суд в «своем» приказе (исключая случаи взятия с поличным в разбойных и татейных делах) — давно имели и кирпичники. Последних, кроме перечисленного, запрещено было брать «в охотники» в Ямскую слободу, «и дани, и посохи, и в мостовщину, и к Ямчинному анбару и двору, и в поделку денег, и привозныя пищальныя деньги, и в городовое дело и в иныя во всякия наши подати не имати с них ничево». Им предоставлялись льготы при занятиях торговлей: «и полавочного с них и с их товару, котораго товару меньше дву рублев, пошлин имати не велено ж» (с товару на большую сумму они взимались). Им дозволялась повсеместная беспошлинная копка глины. С них запрещалось брать «кормов своих и конских» (в пользу постояльцев, если они таковых брали). Запрещалось принудительно «разводити» с живущими с ними «на одном хлебе» братьями, детьми и другими родственниками. Определялась весьма мягкая процедура наказания для беглых (самое страшное в ней — распоряжение «метати в тюрьму на время»). Кирпичникам разрешалось к праздникам, на свадьбы и поминки варить пиво или брагу. Они были освобождены от каких-либо поборов в период следования «к нашим х каменным делам». Судили их в Каменном приказе дважды в год. И заключительное предупреждение: если кто кирпичников «чрез сю нашу царскую жалованную грамоту… чем хто изобидит», тому «быти в опале» [7, с. 42-44].

Переходя к кузнецам, напомним отмеченный выше факт неудовлетворения правительством их просьбы об отмене посылок в города (на его фоне изъятие суда из ведения воевод выглядит как замена этой — просимой, но не предоставленной — льготы). Это обстоятельство дополнительно сближает [26] работавших на казну тульских кузнецов с местными кирпичниками. Причиной дачи последним некоторых из их льгот прямо называется работа, сопряженная с необходимостью постоянного их пребывания «в командировках». Полагаем, что планы казны относительно кузнецов в это время затрагивали не только их занятия по месту жительства, но и работу вне Тулы. Учитывая, что практика таких отвлечений сохранилась и в XVIII в., это представляется весьма вероятным.

При сравнении кузнецов и кирпичников бросается в глаза, что по состоянию на 1622 г. права первых существенно уже. По-видимому, последнее свидетельствует о меньшем значении, которое в то время казна придавала этому пока еще только складывавшемуся в Туле объединению специализирующихся в оружейном деле ремесленников-металлистов.

Последующие жалованные грамоты, как правило, либо подтверждали права кузнецов, либо несколько их расширяли.

В более позднем (1677) документе упомянута жалованная грамота царя Михаила Федоровича 7132 (1623/24) г., определившая «питья у них, браги, и пива, и меду не вымать, опроч вин» (док. № 20). Хотя позднее оружейники и жаловались, что «ныне де у них того питья браги, и пива, и меду безьявочно держать не велят и кружечного двора головы то питье вымают и емлют на них заповедь» (там же), сам по себе факт появления у них привилегии, напоминающей ту, которой давно владели их одноземцы кирпичники, примечателен: оружейники тянутся к привилегиям и «тянут» их к себе.

Но на фоне медленной аккумуляции оружейниками их коллективных прав отмечаются многочисленные свидетельства более или менее серьезных их нарушений. Среди «презирателей» царских указов — сами же власти. Так, грамота от 24 августа 1640 г. требует свести с дворов оружейников определенных к ним на постой московских и городовых дворян и стрельцов (стоявших до 20 человек на дворе!), из-за чего кузнецам «чинитца изгоня и теснота великая, избы и кузницы отняли, и за тем… самопального дела делать невозможно» (док. № 6). Интересно, что эта грамота, требующая убрать постояльцев с оружейничьих дворов, категорического запрета постоя на будущее время не содержит. Запрет оговаривается условиями («впредь, коли будет рать небольшая (sic! — И.Ю.), стояльцов для нашего самопального дела ставить у них… невелено»), что оставляет за властями право поступать «по обстоятельствам». Кстати и имевшее прежде место размещение ратных людей по дворам кузнецов, отмененное данным документом, сочтено обоснованным — необходимость его объяснена тем, что «в ту пору на Туле была рать большая». [27]

В других случаях отмечаем большее внимание к нуждам кузнецов. Грамота от 2 декабря того же года запрещает развернутый по жалобе посада сыск в Кузнецкой слободе, «на торгу» и по дорогам участвующих в выполнении казенного заказа посадских кузнецов (фактически перешедших в слободу), требует освобождения уже задержанных. Воеводе предписывается обеспечить «самопальным мастером жить в самопальной слободе на старых своих местех, где кто живет по-прежнему» (док. № 7).

В исторической перспективе весьма важной представляется грамота с прочетом от 12 сентября 1677 г. тульскому воеводе Ивану Засецкому (док. № 20). Она фиксирует норму преимущественного права оружейников перед посадом на приобретение железа и древесного угля. В этом документе главное место занимает проблема обеспечения производства железом, преодоление же трудностей с углем имеет подчиненное значение. В будущем ситуация радикально изменится. В XVIII в. железо уральское полностью восполнит дефицит местного железа. Постепенная замена последнего на привозное (подробнее об этом в [189]) будет проходить на фоне углубляющегося кризиса местной металлургии, основной причиной которого явится снижение рентабельности производств вследствие непрерывного роста цены на уголь. Топливная проблема окажется способной почти полностью погубить в этом районе целую промышленную отрасль — металлургию ручных (сыродутных) горнов, а вскоре и доменную металлургию, причем, обратим на это внимание, на ее «исторической родине» в России (в Тульско-Каширском металлургическом районе). «Дровяной кризис» несомненно не менее успешно смог бы справиться и с оружейным делом Тулы, если бы не приписка к Оружейному заводу в 1730-х гг. гигантского лесного резерва местных засек [5, т. 10, № 7655; 183]. Но даже после этого обеспечение углем принадлежавших оружейникам частных металлопроизводств Тулы оставалось проблемой чрезвычайно болезненной. Первый тревожный звонок, прозвучавший в 70-х гг. XVII в., отзывается долгим эхом на страницах документов следующих столетий.

Возвращаясь к прочим льготам, следует отметить, что, судя по царским грамотам начала 1670-х гг., отмена податей и оброка для казенных кузнецов даже в это время, возможно, оставалась привилегией недостаточно прочно за ними закрепленной. Иначе, полагаем, не нужно было бы писать о замене их (с подробным перечнем дополнений: «а тягла, и податей, и пятой денги, и городовой поделки») в одном и том же 1771 году то 400-ми, то 244-мя пищалями (док. № 18). [28]

Основательного пакета льгот, подобного принадлежащему кирпичникам, у кузнецов в это время по-прежнему не было. Об относительной умеренности их привилегий говорит не только сравнение с правами кирпичников, но и то, что тульские ремесленники не получили некоторых льгот, предоставленных их столичным собратьям. Подразумеваем хлебное жалованье. Для кузнецов Оружейной палаты оно было нормой, причем к «корму» иногда прибавлялось полотно, суконная одежда и проч. [121, с. 343]. В челобитной от 4 марта 1665 г. тульские оружейники, называя себя «людишками бедными и беспомощными», отмечают, в частности, отсутствие у них «и хлебного жалованья». «За цвол, за уголья и за железа, и за роботу» им платят всего 1 рубль (док. № 11). О том, что «работают без жалованья и без корму», жалуются царю тульские кузнецы, в 7174 (1665/66) г. направленные учиться делать длинные пищали на заводах, прежде принадлежавших П. Г. Марселису и Ф.Ф. Акеме (док. № 15). Хотя к фактам, приводимым в подобных жалобах, следует относиться с известной осторожностью (к некоторому преувеличению невзгод авторов подталкивал жанр), едва ли, говоря о жалованьи, челобитчики искажали истину — слишком легко было их уличить в обмане. Нам известен только один, сравнительно ранний, случай, когда лицам, делавших на Туле оружейное дело, выдавался провиант. Ученики из числа детей оружейников, в 1730-х гг. прикрепленные к прусским мастерам, работавшим на Оружейном заводе, помимо денежного жалованья, «для пропитания» получали еще и жалованье хлебное — паек, в состав которого входили рожь и крупяные изделия [194; ГАТО. Ф. 187. Оп. 1. Д. 21. Л. 8, 21 об., 42] ¹⁹. Но это исключение (как и, возможно, нам неизвестные другие) только подчеркивает нераспространенность этой формы стимулирования работников тульского оружейного производства.

И все же, обусловленные перечисленными льготами выгоды, которые давало пребывание в слободе, компенсировали временами весьма напряженный и не слишком хорошо [29] оплачивавшийся труд тульских оружейников на казну. У них появлялась возможность обратиться к индивидуальной предпринимательской деятельности, в частности, к занятиям торговлей.

Важной чертой правового положения оружейников, приданной ему в петровскую эпоху, явилось положение кузнецов после 1-й ревизии в подушный оклад. Последнее было явным нарушением со стороны правительства сословной привилегии, и исторически первой в списке привилегий, дарованных кузнецам, и самой существенной по своей сути. Учитывая недостаточно разработанную шкалу расценок за операции, тот факт, что деньги поступали в Тулу «нерасписанными» по адресам, да к тому же нерегулярно и с задержками, учитывая наличие в слободе значительного числа «сходцев» (лиц, сравнительно недавно записанных в слободу по мастерству из других сословных групп), учитывая, наконец, что оружейники свыклись с положением, при котором они подати не платили — все это в практическом плане делало сбор подати делом весьма непростым, что немедленно и обнаружилось. В ноябре 1724 г. Сенат принял решение взимать подушные деньги из Артиллерии из задельных денег. Но поскольку поступление задельных денег систематически задерживалось, не отчислялась и подушная подать. В результате к 1737 г. за оружейниками числилось более 17 тыс. руб. недоимки, возникшей, главным образом, вследствие финансовых затруднений казны [161, с. 66].

В ходе реформы, начатой в 1737 г., было подтверждено прежнее решение: подушные деньги с казенных кузнецов взимать не непосредственно, а отсылать их в центральное госучреждение, которому подчинялось управление оружейным делом (в данном случае, в Военную коллегию), изымая из оружейной суммы, в нее же возвращать их из задельных денег [5, т. 10, № 7380, п. 10]. Насчитанная ранее недоимка не списывалась — предлагалась процедура ее погашения. Частичное ее списание (около 8,5 тыс. рублей) было осуществлено указом от 3 октября 1739 г.; им же приказывалось впредь до нового распоряжения с оружейников подушных денег не брать, а платить их за них из оружейной суммы. Такая практика расчетов продержалась более сорока лет — до реформ, последовавших за введением «Положения о Тульском оружейном заводе» 1782 г.

Утвержденный императрицей доклад Кабинета е.И. В. от 22 сентября 1737 г. затронул и другие права тульских оружейников [5, т. 10, № 7380]. Впервые было определено штатное их количество (1688 чел.), необходимое для исполнения утвержденного на перспективу заказа — прочих предлагалось на определенных условиях от оружейного дела освободить (п. 6). Рекрут с мастеровых разрешено было не брать. Вместо этого повелено было при наборах поставлять в равном числе учеников и содержать [30] их на своем коште три года (п. 9). Были, наконец, отменены посылки по городам, с которыми кузнецы с переменным успехом боролись уже более столетия: они были запрещены, но одновременно решено было держать при заводе из школ солдатских детей по 100 человек для обучения их слесарному и кузнечному мастерству — по завершении обучения их следовало отправлять к полкам (п. 11). Изготовление «постороннего ружья и других… вещей» казенным мастерам «под жестоким истязанием» запрещалось (п. 23). Вводилась система постепенного погашения упомянутой выше накопившейся на оружейниках недоимки; законодатель полагал, что предложенным способом и «все те доимочные деньги выберутся», и оружейники «останутся свободны, и от торгов и промыслов своих будут получать себе прибыль» (п. 7). Из последнего, кстати, можно заключить, что частное предпринимательство оружейникам по новым правилам не запрещалось — лишь ограничивался круг дозволенных для рыночной реализации товаров.

В 30-х гг. XVIII в. оружейникам были предоставлены и другие новые льготы, в частности, отданы принадлежавшие прежде стрельцам и ямщикам земли, где они получали возможность держать огороды и ставить производственные постройки. Освобождались от работы инвалиды и старики [161, с. 67].

Права и обязанности оружейников занимали важное место среди вопросов, затронутых в новом, 1782 г., «Положении о Тульском оружейном заводе» [5, т. 21, № 15442]. Они стояли на повестке дня на протяжении всего почти пятилетнего периода разработки этого документа. Такое их выделение, кроме актуальности, было обусловлено еще и тем, что в наказе, данном Екатериной II занимавшейся вопросом специальной комиссии, была отмечена необходимость позаботиться о «состоянии людей, к оному заводу приписанных, чтобы они… пользовались приличными выгодами и никаковому бы ущербу в оных… не были подвержены» [5, т. 20, № 14758].

Права оружейников в новом «Положении» перечислены в статьях, составляющих главы 8 «О принадлежащих к Тульскому оружейному заводу людях» и 9 «О всяком полезном заведении». Оружейникам подтверждались все пожалованные им прежде именные грамоты (ст. 180). Им разрешалось «делать всякое оружие и всякия вещи к кузнечному, слесарному и тому подобным мастерствам… для частных людей и на продажу» и ими беспрепятственно торговать как в городе, так и отпуская в «чужие края» с платой установленной пошлины (ст. 184). Очень важной являлась ст. 186, объявившая, что «оружейникам даются все права и выгоды мещанския, которыя по тому состоянию узаконены и в городовом положении внесены будут». Дозволялось по желанию выходить в купечество по капиталам [31] (ст. 188). Устанавливалась практика награждения за изобретательство (ст. 189). Оружейников запрещалось употреблять к работам, «кроме того, что их мастерству прямо свойственно» (ст. 190). «Для доставления оружейникам способов» «выделывать» изделия на продажу, давалось обещание ежегодно отпускать по казенной цене определенное количество железа, причем заводским властям вменялось следить, «чтоб оное раздаваемо было безобидно» (ст. 191) ²⁰. Для помощи неимущим, пострадавшим от пожара или стихийного бедствия от императрицы назначалась особая «ссудная сумма» (с. 192). Подтверждался запрет насильственно «отлучать» оружейников от их жилищ (для наряда при войсках и в походы) (ст. 193) — привилегия, которой оружейники добивались минимум с 1622 г., добились в 1737 г. и крайне необходимым считали за собой удержать. Ссудная сумма, процент, наложенный на цену продаваемого оружейникам железа, и штрафные деньги объединялись и передавались в Приказ общественного призрения, с целью устройства для оружейников школы и богадельни. При создании в Туле больницы вменялось следить, «чтоб и для оружейников неимущих на случай болезни их места в ней сохранены были» (ст. 197, 198).

В истории правового положения оружейников можно наблюдать колебания относительно когда-то найденных и десятилетия сохранявших актуальность решений: откаты и возвращения, подразумевавшие существование некого событийно-смыслового «центра». Отчетливо наблюдаем это на материале, касающемся подушной подати.

Вопросы сбора подушного налога в «Положении» 1782 г. были затронуты в достаточно общем виде. Осуществлять его должна была Оружейная ратуша. При сборе подати на первый же, 1783, год возникли многочисленные затруднения, и сразу стала формироваться недоимка. В особенно тяжелом положении оказалось беднейшее население слободы. В начале 1785 г. оружейники обращались (через наместника) по этому вопросу в Сенат, вследствие чего в феврале было принято решение подушные деньги взыскивать впредь не лично с них, а вычитать из суммы, отпускаемой на дело ружья. Таким образом, правительство вернулось к практике, установленной в 1720-е годы [161, с. 69].

В целом, включенный в «Положение» перечень прав и привилегий, несмотря на краткость, расширял возможности [32] оружейников. Эти права могли бы быть еще шире (каковыми и были в проекте). Тем не менее распоряжение Екатерины II учесть в «Положении» вопросы, связанные с состоянием оружейников, не было «обычной демагогией», как едва ли справедливо оценивает его Трутнева, [162, с. 96] — определенное действие оно, несомненно, возымело. Наделив тульских оружейников «правами и выгодами мещанскими» (их сословные учреждения — ратуша, словесный и сиротский суды — создавались теперь по подобию учреждений городского населения), «Положение» 1782 г. сохранило у них организацию с элементами корпоративной собственности. Оно укрепило положение отдельных оружейников, укрепило их и в целом, как сословную группу, — последнее, впрочем, историографией советского времени расценивалось как носящее, скорее, реакционный характер.

После описанной выше «корректировки» процедура выплаты подушной подати приняла в начале XIX в. характер «формально-ведомственных пересчетов» между министерством финансов и артиллерийским департаментом. Она оставалась такой до той поры, когда было принято окончательное решение, что ни оружейники, ни завод за них подушной подати не платят, но они обязаны обучать на своем иждивении учеников [161, с. 69]. Такая практика действовала вплоть до ликвидации сословной группы.

Очередные реформы организации труда и социального быта оружейников, предпринятые в последние годы XVIII в. командиром завода П.П. Долгоруковым, проводились с определенными трудностями, вызывали протесты. Вместе с тем, он добился сложения весьма значительной (около 44 тыс. руб.) недоимки с оружейников и получения суммы на строительство ими каменных домов [22, с. 206-207].

Важной чертой правового положения тульских оружейников в 1-й половине XIX в. являлось то, что фактически они являлись приписными работными людьми, в отличие от работных людей прочих оружейных заводов России (Сестрорецкого и Ижевского), которые приравнивались к заводским поселянам с правами военнослужителей [156, с. 81]. По сравнению с положением последних, тульские оружейники сохраняли множество в разное время приобретенных привилегий, что делало их положение в оружейной промышленности России совершенно уникальным.

Ухудшевшееся после войны 1812-1814 гг. положение оружейников, их волнения в Туле в 1815-1817 гг. побудили власти к разработке мер, которые должны были это положение изменить. Выделились два подхода к тому, как это лучше всего сделать. [33]

Предложения командира завода Е. Е. Штадена исходили из уверенности в том, что улучшение положения оружейников вполне возможно при условии сохранения сложившегося устройства их «общества» и системы его отношений с казной. Помимо экономики производства, ряд предложений касался особых прав. В частности, предлагалось организовать отпуск леса из засек для постройки домов, отпуск провианта в неурожайные годы. Оружейников, которые лично не занимались изготовлением оружия, Штаден считал целесообразным сохранить в звании оружейников, предоставить им право торговли наравне с купцами, но процент с капитала отчислять заводу.

В Артиллерийском департаменте сложилось свое представление о причинах неустройств и способах их исправления. Источник проблем здесь видели в излишнем числе лиц, на протяжении долгих лет без достаточного основания сохранявших звание оружейников. Очень важно, что в том положении, каким оно было на текущий момент, в департаменте видели «некоторые отступления от истинных правил», вследствие чего оружейники получили «права и преимущества, кои ни с существом дела, ни с нынешним положением государства не были согласны». Лишние оружейники, пользуясь преимуществами, фактически делали производство слишком дорогим и ухудшали материальное обеспечение работников. Предлагая резко уменьшить (до реально необходимого числа) количество оружейников, департамент предлагал здешний завод «устроить на положении казенного, как Сестрорецкий и Ижевский» (цит. по [163, с. 21)). То есть, ликвидировать разного рода чисто тульские привилегии, отсутствовавшие на прочих заводах.

Н. Ф. Трутнева видит в этом «более широкий взгляд на общее положение дел в оружейной промышленности» [163, с. 21]. В плане оптимизации чисто экономической политики государства это несомненно правильно. Но была и социальная политика, и по отношению к такой важной, хотя и численно небольшой группе населения, какой являлись тульские оружейники, не учитывать социальный эффект грядущих реформ было невозможно.

Во всяком случае именно такой — более осторожный, консервативный, опиравшийся на мнения местных администраторов — подход возобладал в «Положении для Тульского оружейного завода» 1823 г. [5, т. 38, № 29472]. Оно в очередной раз подтвердило важные привилегии оружейников (освобождение домов от постоя, квоту на железо, которое отпускалось по казенной цене, и др.) и даже прибавило к ним новые: право бесплатного получения строевого леса, право на пособие в неурожайные годы. За оружейниками сохранялось право «на волю распоряжаться собственными изделиями», то есть работать на [34] рынок. Даже если заключение Трутневой о том, что в это время льготы «утратили свое былое значение», отчасти справедливо, его не следует абсолютизировать. О своих льготах оружейники не забывали вплоть до ликвидации сословия: в начале 1860-х гг. они дружно жаловались на командира завода, повинного, по их мнению, в перебоях с выдачей провианта, положенного некоторым их категориям (док. № 100).

Итак, правительство в 1823 г. оставило неизменной стратегию своей политики в отношении тульских оружейников — стратегию, направленную на сохранение их сословной группы, на фоне изменившихся социально-экономических условий выглядевшую, благодаря архаичной структуре и правам, завоеванным еще в XVII в., все большим анахронизмом.

В 1849 г. император, не согласившись с представленной ему на утверждение от Артиллерийского департамента новой расценкой пехотному ружью, сделал некоторые распоряжения, в т.ч. касавшиеся прав оружейников. Одно из них носило принципиальный характер. Распорядившись о создании специальной комиссии «для определения средств к безбедному содержанию оружейников», Николай I заявил, что ему «благоугодно, дабы способы к содержанию оружейников, не зависимые от того вознаграждения, какое они будут получать за выделку оружия, были по возможности определены равные для каждого завода» (док. № 89). Унифицировать положение на заводах было невозможно без ликвидации тульских оружейников как сословия, то есть коллективного носителя особых прав и обязательств. «Раскрепощение» оружейников все настойчивее стучалось в двери, хотя в излагающем распоряжения императора предписании военного министра в явном виде о нем и не говорилось — напротив, перечислялись даже некоторые дополнительные права. Но важная деталь: за единственным исключением (п. 3), «новые знаки монаршей о них (оружейниках. — И.Ю.) попечительности» в равной мере распространялись на все оружейные заводы и связанные с ними коллективы работающих.

Наступившая вскоре эпоха Великих Реформ, поставив вопрос об отмене главной обязанности тульских оружейников перед государством — принудительного труда — и о радикальном изменении их положения в системе социальных страт, сделала неизбежной ликвидацию большей части коллективных привилегий, которые на тот момент они все еще сохраняли.

Комментарии

1. Статистические сведения (менее четверти первой главы), а также часть материала, вошедшего в состав заключительной третьей главы этого сочинения, ранее были опубликованы в «Оружейном сборнике» (1900. № 3. Отдел II. С. 16-23).

2. По этой причине те из напечатанных И. П. Сахаровым документов, которые в настоящее время находятся в Тульском государственном музее оружия, в данном издании публикуются повторно по музейным оригиналам или ранним копиям.

3. Их перечень приведен в приложении к настоящему изданию.

4. Не без влияния авторитета В. И. Ленина, в работе «Развитие капитализма в России» употребившего его по отношению к тульским оружейникам [105а].

5. Автор относит к ним и Оружейную канцелярию, что, по нашему мнению, неверно.

6. Отметим также свободное использование В. Н. Ашурковым и Н. Ф. Трутневой по отношению к тульским оружейникам термина «корпорация» [42, с. 24; 155, с. 15]. Причем, ни тот, ни другая не обсуждают вопроса корректности его употребления в данном контексте, подразумевая ее очевидной. Сознавая, что данный термин прочно «прирос» к купеческим объединениям XVII в. (прежде всего к привилегированным корпорациям гостей и гостиной сотни), по своему устройству имевших с Тульской оружейной слободой мало общего, считаем необоснованным закреплять его исключительно за ними — по своей природе понятие имеет значительно больший объем.

7. Меньшую по объему текста цитату из нее находим в несудной грамоте воеводе К. Г. Чертенскому от 19 марта 1692 г.: «…и ни каким людем опричь их, кузнецов, в той слободе жить и в посад ни каких податей с них имать, и в земские службы выбирать их не велено» (док. № 25).

8. Между прочим, ценного наличием в «преамбуле» упоминания, что грамота дана «по их», кузнецов, «челобитью».

9. У Ашуркова — 1630 г. [42, с. 21]. Неточность обусловлена неправильным переводом даты с одного летосчисления на другое.

10. Отличия в тексте на л. 14: вместо «тем» — «тульским»; после слова «кузнецом» добавлено: «которые живут на оброчной земле»; после слов «велено быть» отсутствует «на Туле».

11. Челобитчики более поздних документов — как правило, сравнительно малые группы (10, 9, 4, 7 чел.) (док. № 8, 9, 11, 17), в связи с чем в дальнейшем их не учитываем.

12. Так в источнике. Суммирование дает 77 дворов.

13. Публикуемый документ содержит некоторые сведения и по оружейницам — всего 6 цифр за период с 1816 (7-я ревизия) по конец 1851 г.

14. Оснований, чтобы отвергнуть данные, полученные с использованием итоговых цифр 4-й и 7-й ревизий, не имеется — для указанного периода материал ревизий дает наиболее достоверные оценки статистики народонаселения [130, с. 226]. Тем более, что их косвенно подтверждают и оценки интересующего нас соотношения для 1775 г.

15. Падение доли оружейников в населении Тулы после 1816 г. правомерно связать с отмечаемым в литературе снижением после победы выпуска оружия (в 1817 г. по сравнению с 1812 г. упал втрое [42, с. 137, 155]), повлекшему уменьшение заработков и уход из города части мастеров и ремесленников [130, с. 228, 229]. Нам неизвестно, впрочем, в какой степени и форме эти мастера были охвачены статистикой ранее.

16. И. Ф. Афремов, называя численность оружейников по 4-й ревизии (1782), отмечает, что приведенная цифра не включает 600 оружейников, «вышедших в купцы» [22, с. 240].

17. В других случаях (например, у тульских кирпичников) набор прав тоже мог складываться постепенно, но из-за неполноты источников эволюция их пакета остается от нас скрытой.

18. Ашурков пишет, что кузнецы просили освободить их «от посылок по разным городам и от постоев… Правительство удовлетворило и эту просьбу» [42, с. 21]. Такое заключение справедливо только в части освобождения от постоев. В тексте документа нет ни слова по поводу удовлетворения просьбы об освобождении от посылок. Заметим, что хотя перечисленные привилегии в литературе интерпретируются, как льготы новые [42, с. 20], утверждать уверенно этого нельзя, поскольку не все полученные оружейниками ранние жалованные грамоты сохранились, а из сохранившихся, возможно, не все разысканы. И все же более вероятно, что в 1622 г. им были даны именно новые льготы — если бы речь шла о подтверждении уже имевшихся, очень вероятно, что об этом было бы сказано в инициировавшей дело челобитной кузнецов.

19. Конкретно, упоминается гречневая крупа. На практике продуктовый паек ученики получали, как правило, не натурой, а в виде денежной компенсации. Ее устанавливали на основе пересчета по текущим продажным ценам на местном рынке. По «Положению» 1823 г. части оружейников, которая «по неимуществу в том нуждается», было разрешено в случае, если цена на хлеб в неурожайные годы превышала некий предел, выдавать ржаную муку и крупу из казенных магазинов по заранее назначенной льготной цене [5, т. 38, № 29472, п. 179]. Некоторые категории оружейников (выслужившие свыше 30 лет, дети в многодетных семьях) приобрели право на получение провианта в 1849 г. (док. № 89).

20. Н. Ф. Трутнева, перечисляя содержание статей «Положения» 1782 г., статью 191 характеризует как говорящую «о раздаче 25 000 пуд. железа по казенной цене» [162, с. 96]. В данной статье количество отпускаемого железа не оговорено.