(Мало или вовсе неизвестные источники).

Разработка истории названного Димитрия началась сравнительно давно, когда еще далеко не весь материал был отыскан и обследован. Таков часто ход исторической науки, и было бы неразумно ставить это в укор исследователям. Иначе и быть не может: только постепенно появляются на свет Божий зарытые в архивах документы и нередко нужны вековые усилия, чтобы дойти до полного освещения какой-либо эпохи.

В виду умножения такого материала, я укажу на некоторые памятники, которые или оставались до сих пор совершенно неизвестными, или известны только в тесном кругу немногих ученых.

Настоящая статья не имеет критического характера. Не следует также искать в ней полноты – мелкие документы, как, например, письма Петра Аркудия или Сигизмунда Мышковского, вовсе в ней не упомянуты. Побывав в Неаполе, Риме, Венеции, Самборе, Москве и Петербурге, заглянув повсюду в архивы, я отмечу только то, что меня всего более поразило; это – беглые путевые заметки.

I. Три записки Льва Сапеги.

Записки литовского канцлера были известны князю Оболенскому и по достоинству оценены им; но, вопреки своей обычной деятельности, он не успел их напечатать. Впоследствии они как-то сошли с горизонта; даже знающие об их существовании не могли их отыскать. Только благодаря просвещенному содействию С. А. Белокурова [198] и его отличному знакомству с московским главным архивом министерства иностранных дел мне удалось добраться до них и воспользоваться ими ¹. Без всякого колебания записки Льва Сапеги должны быть отнесены к источникам первостепенной важности.

Нас интересуют особенно две первые записки. Они писаны, как, впрочем, и третья, собственною рукою канцлера, без обозначения времени, но, очевидно, в разгар войны между Россиею и Польшею, после появления второго самозванца. Сапега стремится доказать, что Сигизмунд III вовсе не желал прибегать к оружию и, попутно, рассказывает всю историю Димитрия, очень сходно с русскими источниками, хоть на них и не ссылается, и, по-видимому, излагает свое собственное убеждение. О Димитрие утверждается положительно, что он не был царского происхождения, а просто Гришка Отрепьев, сын Богдана.

Если даже допустить, что Сапега придерживался посторонних свидетельств, то, все-таки, его заявление отменно важно. Положение его было такое, что он мог и должен был проверить свои показания. Под его руководством и при его главном участии, велись переговоры с Смирным Отрепьевым и с Огаревым; на нем лежала некоторая доля ответственности. Действительно, следы этой проверки осязательны и в громовой речи на сейме 1605 года, и в записках. Сапега говорит вполне сознательно, требует решительных мер и не опасается быть опровергнутым.

Вообще литовский канцлер так явно и сильно выступал против Димитрия, что его панегирист иезуит Рывоцкий ставит ему это в большую заслугу и жалеет, что поляки не последовали его мудрым советам ². Несомненно и то, что Сапега иногда кривил душою, и речь его при браке Марины вовсе не похожа на сеймовые речи; но истинное свое убеждение он высказывал, конечно, в сенате, пред народом и перед королем. С этим убеждением приходится считаться.

II. Письма польских сенаторов.

При появлении Димитрия в Польше, Сигизмунд III потребовал подробный доклад о нем от князя Адама Вишневецкого. Получив [199] доклад, король сообщил его сенаторам с просьбою изложить их мнение о Димитрие. Сенаторы откликнулись.

Таким образом, возникла переписка, часть которой находится в краковском музее князя Чарторыжского и уже вошла в историческое обращение. Другая часть, самая интересная, лежит под спудом в московском архиве министерства юстиции, и, если не ошибаюсь, никто еще ею не занимался. Всех сенаторских писем, помеченных февралем и мартом 1604 года, насчитывается десять ³. Из них становится очевидно, что королевское известие было для польских панов совершенною неожиданностию. О Димитрие никто ничего не ведал и не слышал. Даже князь Константин Острожский писал 3-го марта, что был ли «князик» когда-либо в его монастырях, этого он не знает. Но самое замечательное письмо принадлежит перу Барановского, епископа плоцкого. Он скептически отнесся к Димитрию, подробно разобрал доклад Вишневецкого, разбил его в пух и прах, и предупредил короля, что в этом отношении необходима крайняя осторожность. Мнительный советник прислал даже целый ряд вопросов, которые следовало предложить Димитрию, чтобы добиться истины. К несчастию, написанные на особом листе вопросы эти не дошли до нас. Вообще, для оценки общественного мнения в высших польских кругах сенаторские письма представляют ничем не заменимый материал. Большая часть панов склонялась к тому мнению, что дело Димитрия надо предоставить сейму и без его решения ничего не предпринимать.

В тех же книгах Литовской Метрики есть шесть подлинных писем Юрия Мнишка к Сигизмунду III, от 1601–1604 годов ⁴. Первые пять чисто денежного и хозяйственная содержания. Сендомирский воевода не выплачивал вовремя следующих королю сумм и постоянно ходатайствовал, чтобы его милостиво пощадили. В шестом письме, от 14-го июня 1604 года, из Самбора, он откровенно сообщает Сигизмунду, что тайком готовит поход против Бориса Годунова и гордится своею осторожностью.

К делу Димитрия относятся еще некоторые письма Константина Острожского, его сына Януша и старосты Михаила Ратомского. Особенно загадочно письмо князя Константина, от 12-го июня 1604 г. ⁵. Он испрашивал у короля аудиенцию для пана Гойского с товарищем, по поводу государственного дела. У Гойского, как известно, пребывал некоторое время Димитрий, когда он еще себя не выдавал [200] за царевича. Уж не о нем ли доставлялись сведения королю Сигизмунду?

III. Самборские рукописи.

Уже давно меня тянуло в Самбор, по следам Димитрия и Марины; но только в 1898 году мне удалось осуществить это желание.

Львов лежал на моем пути. У бернардинов этого города нашлись две орденские хроники XVII столетия. Одна из них, составленная Киприаном Дамирским, уже появилась в печати и ничего не содержит о самозванцах; другая, неизданная, относится к 1647 г. Автор ее, бернардин Калиский, лишь мимоходом упоминает о Димитрие, за то подробно описывает город Самбор и его монастыри. В смежном с монастырем костеле св. Андрея, недалеко от придела св. Иоанна из Дуки, красуется мраморная доска темно красного цвета с латинскою надписью, которая свидетельствует, что в царствование Сигизмунда III прежняя деревянная церковь была заменена каменною иждивением Димитрия Соликовского, архиепископа львовского, Юрия Мнишка, воеводы сендомирскаго, и Станислава Жолкевского. В ризнице той же церкви показывают портрет Юрия Мнишка, писанный масляными красками неизвестным художником. Он имеет некоторое сходство с известною гравюрою Кимана, но осанка воеводы благороднее, черты лица правильнее, выражение мягче и приятнее.

Из Львова я отправился в Самбор. В 1891 году город праздновал 500 летнюю годовщину своего основания. При этом случае был напечатан краткий, для историков очень полезный, очерк, под заглавием «Kronika miasta Sambora». В старину Самбор часто подвергался татарским набегам и потому был снабжен укреплениями, следы которых еще существуют в юго-восточном направлении. Там, на берегу Днестра, возвышался королевский замок, где обыкновенно жил Мнишек с своим семейством. В настоящее время на том же месте построена пивоварня.

Между образованными жителями Самбора держится мнение, что Мнишек проводил часть года в другом неотдаленном замке, Laszki murowane, принадлежащем семейству его жены Тарло. Замок был окружен толстыми стенами с 8-ю башнями и широким рвом. Величие минувших лет напоминает теперь только очень скромное здание, собственность графа Михаила Красицкого. В львовском архиве есть план старинного замка с обозначением покоев, которые некогда занимал Димитрий. Замечательно, что в [] простонародии нем и о Марине не осталось никаких следов, ни песен, ни преданий.

Письменные памятники я надеялся найти в бернардинском монастыре Божией Матери, с которым Мнишек был в постоянных и дружеских сношениях. Действительно, сохранилась рукопись под заглавием: «Acta seu Monumenta diversa». К сожалению, листы, относящиеся к смутной эпохе, вырваны, и никакого намека на их содержание нет. Уцелели только некоторые заметки, в роде следующих: в 1605 году, вернувшись победителем из похода ⁶, Юрий Мнишек поднес монастырю московскую, золотом обшитую хоругвь; в 1609 году «московская царица Марина» прислала серебряные паникадила изящной работы; наконец, под 16-м мая 1613 года, в день смерти Юрия Мнишка, незабвенному благодетелю монастыря посвящается несколько прочувственных строк.

Есть еще другие архивы в Самборе: магистратский, мещанский, цеховой, приходский. В них встречается имя Юрия Мнишка и рисуется его деятельность. Кропотливую работу извлечения этих сведений взял на себя г. Маркел Туркавский, но, сколько мне известно, всего найденного не опубликовал, ограничиваясь некоторыми статьями в польских журналах.

ІV. Дело Димитрия в римском архиве Инквизиции.

Сношения Димитрия с Римом были не только политические, но и личные, по делам совести. Обычная практика требует, чтобы второго рода дела направлялись в Инквизицию. От 1604 до 1606 года это учреждение трижды занималось Димитрием, вследствие чего образовалась целая связка бумаг, которая до последнего времени оставалась в забвении ⁷. Между тем для полного изучения вопроса она необходима.

Впервые имя Димитрия было произнесено в Инквизиции по случаю его обращения в католичество. Там обсуждалось его собственноручное письмо от 24-го апреля 1604 года к папе Клименту VIII. Никаких следов прений не осталось; но из ответного «бреве» видно, что Инквизиция отнеслась серьезно к заявлению Димитрия. С тех пор на него смотрели, как на истинного католика, и все последующие мероприятия исходили из этого взгляда.

В 1605 году, отец Савицкий обратился к краковскому нунцию Рангони с запросами насчет Димитрия; нунций препроводил эти запросы в Инквизицию. Положение было щекотливое и затруднительное. [202] Димитрий не хотел выдавать себя всенародно за католика; в Москве за ним зорко следили, ему приходилось участвовать в церковных торжествах и решать религиозные дела. К тому же он надавал в Польше много неисполнимых обещаний. Как тут выпутаться? Савицкий недоумевал. Полагая, что от него потребуют решения этих вопросов, он желал, перед отъездом в Москву, объясниться с духовным своим начальством и получить от него наставления и указания. Желание его не было исполнено. Рассмотрев его просьбу, Инквизиция дала уклончивый ответ: пусть сам сообразит все обстоятельства и действует по своему усмотрению.

В следующем, 1606 году, обстоятельства сложились так, что Инквизиция была вынуждена постановить положительное решение. Предстояла коронания Марины в Кремле. Димитрий настаивал, чгобы Марина приобщалась из рук патриарха, соблюдала русские посты и посещала русские церкви. Свою просьбу он представил нунцию Рангони. Мнишек сделался его усердным ходатаем; он собрал двух-трех богословов в Кракове, изложил затруднения и просил помощи. Польские богословы дали двоякий практический совет: склонять Димитрия к тому, чтобы он отступился от своих требований, и тем не менее просить папу, чтобы он оказал возможную снисходительность.

Для обсуждения этого дела инквизиторы собрались в Рим в полном составе, под председательством папы Павла V. Здесь были и кардиналы и простые советники. Решение последовало отрицательное, без оговорок и без ограничений. Надо, однако, заметить, что, по римскому обычаю, такой ответ относится только к одной из статей предложенного сложного вопроса. В нашем случае, инквизиторы имели, конечно, в виду причащение от руки патриарха. Но пока они отвергали просьбу Димитрия, он сам, как после выяснилось, отказался от нее.

В этих трех пунктах заключается сущность сношений Димитрия с Римской Инквизицией. Для ознакомления Инквизиции с московским царем ей сообщили между прочим обширную депешу Рангони, от 2-го июля 1605 года, содержащую всю историю Димитрия с самого его детства. Этот документ вскоре будет напечатан.

V. Бумаги Антония Поссевина.

Всем известно напечатанное у Чиампи письмо Поссевина к герцогу тосканскому Фердинанду I. Не менее интересны те бумаги итальянского иезуита, которыми до сих пор исследователи еще не [203] занимались. Они находятся в Ватиканском архиве, в Флорентийском государственном архиве и, наконец, в нашем собрании.

Новым московским царем Поссевин очень увлекался. Вся эта история была ему хорошо знакома, так как он был в постоянной переписке с польскими иезуитами. До нас дошли некоторые письма Савицкого, Деция Стривери и одно письмо Босгревена.

Поссевин был убежден, что Димитрий истинный потомок Ивана Грозного и что он ревностный католик. Это непреложно свидетельствуют его письма, особенно же его письмо к Димитрию, от 10-го июля 1605 года, сохранившееся в черновике, записка, представленная им папе, его письма к герцогу Урбинскому.

Об этих бумагах мы уже говорили ⁸. Здесь кстати упомянуть о письме Босгревена к Поссевину. Тесная дружба соединяла обоих иезуитов с тех пор, как при помощи Стефана Батория Поссевин освободил Босгревена из лондонской тюрьмы, где он томился во время елисаветинских гонений. Спасенный узник сообщил своему благодетелю, в письме от 19-го августа 1606 года, длинный рассказ о смерти Димитрия, по слухам, которые носились в Польше. Уже тогда предполагали, что убит не Димитрий, а другое лицо, принятое за Димитрия. Босгревен подробно передает все, что вокруг него говорилось, и заключает письмо таким известием: толькочто прибыли два иезуита из Вильны; по их словам, никакого сомнения нет, что убит тот самый Димитрий, который проживал в Самборе, ходил войною на Москву и венчался в Кремле ⁹.

VI. Письма Чижовского и Лавицкого.

По случаю похода против Бориса Годунова, два иезуита, Николай Чижовский и Андрей Лавицкий, были назначены полковыми священниками для польского отряда войска Димитрия. В первой половине августа месяца 1604 года они явились в Самбор.

С этих пор начинается их переписка. Всего чаще они писали к Децию Стривери, своему ближайшему начальнику; иногда к орденскому генералу Клавдию Аквавиве и к другим. Письма их ходили по рукам и сообщались краковскому нунцию Рангони, который, в свою очередь, пересылал их в Рим. Этим путем некоторые из писем попали в Ватиканский архив. Кардинал Боргезе, [204] племянник Павла V-го, заведывал иностранною политикою и сдавал на хранение получаемые бумаги.

Письма обоих иезуитов частью уже напечатаны, частью еще не изданы. Главное их достоинство состоит в том, что они исходят от очевидцев, писавших под свежим впечатлением событий и имевших доступ к самому Димитрию. Личные наблюдения двух образованных поляков заслуживают, во всяком случае, внимания. Они могли оценить способности Димитрия, подметить черты его характера, сообщить предметы их бесед. Можно также положиться на их хронологию и на фактические указания, насколько они выдерживают критику, как-то: военные действия, осада городов во время похода, московские торжества при встрече Димитрия с матерью, при его венчании на царство, при въезде Марины в столицу.

Односторонность заметна в том смысле, что Чижовский и Лавицкий вращались постоянно между поляками, к тому же доброхотами Димитрия, доверяли их известиям и не думали обращаться к русским для проверки. Этот недостаток менее чувствителен, когда они рассказывают то, что самолично видели и слышали, хотя повсюду веет оптимизмом. Оба иезуита верили в царское происхождение Димитрия и невольно толковали все события в его пользу ¹⁰.

VII. Письма кармелитов.

Во время краткого царствования Димитрия, три монаха кармелитского ордена были в Москве, проездом в Персию. Все трое занимали впоследствии видные должности: Павел Риварола, родом из Генуи, неоднократно выбирался начальником всего ордена; испанец, отец Иван, умер испаганским архиереем; другой испанец, отец Викентий, с успехом выполнял на Востоке важные поручения.

Переписка их с Римом разбросана по разным архивам. Она находится частью в Ватикане, частью у князя Дориа Памфили, частью в римском Кармелитском монастыре. К сожалению, те из их писем, которые дошли до нас, малосодержательны и не относятся к пребыванию их в Москве.

Что самые интересные письма затеряны, это видно из истории ордена, где путешествие в Персию и проезд чрез Московию описаны по этим именно данным ¹¹. Оказывается, что кармелиты были в [205] восхищении от приема Димитрия. Он их обласкал, одарил, даже просил остаться в Москве при самых льготных условиях; но так как они не могли самовольно переменить свое назначение, то царь позаботился снабдить их письмами к персидскому шаху и облегчить их поездку.

Замечательно их суждение о непрочности положения Димитрия. Он им давал на выбор или немедленно отправиться в Персию,– а это было в феврале 1606 года,– или обождать московское посольство и вместе с ним, после Светлого Воскресенья, пуститься в дальний путь. Кармелиты предпочли уехать неотлагательно, и причиною их поспешности было опасение переворота. Люди опытные и сведущие предвещали им, что Димитрию царствовать не долго, не устоять против заговоров и не удержаться на престоле. Раннее и ценное свидетельство.

VIII. Венецианские депеши.

Вести о Димитрии доходили до Венеции преимущественно из Праги и Кракова. Изустно сообщил кое-что французский посол.

В Праге представителем Венеции был тогда Франческо Соранцо. Передаваемый им известия были смутны и сбивчивы, записаны с чужих слов. Только две-три депеши совершенно самостоятельны.

В депеше от 29-го августа 1605 года, он сообщает, что Габсбурги не прочь выдать за Димитрия австрийскую эрцгерцогиню. В Граце их было достаточно, на выбор; только увлечение царя Мариною не подавало надежды на успех. Неизвестно, знал ли об этом Димитрий; во всяком случае настроение австрийского двора ясно доказывает, какое высокое положение успел он завоевать в Европе.

Когда Димитрий был убит, в Праге, по словал Соранцо, о нем очень жалели, как о безвременно погибшем покровителе римской церкви. Первое известие о московском перевороте встречается у Соранцо в депеше от 24-го июля 1606 года, но только 21-го августа исчезли его колебания, и он сделал свое окончательное донесение с баснословною приправкою, сваливая всю вину на иезуитов, которые будто бы уверили Димитрия объявиться католиком и венчаться по римскому обряду в главном столичном соборе ¹². Нечего и говорить, что все это чистая выдумка.

Несравненно большее значение имеет обширная депеша от 1-го [206] июля 1606 года другого венецианского представителя Альвизе Фоскарини. Еще в сентябре предъидущего года он был назначен послом в Краков, чтобы присутствовать на бракосочетании Сигизмунда III с эрцгерцогинею Констанциею ¹³. Исполнив свои поручения, на прощальной аудиенции, он заговорил о Димитрие, убиение которого было тогда злобою дня. С тонким дипломатическим тактом он поставил королю целый ряд искусно рассчитанных вопросов. Сигизмунд ответил – а это главное – положительным заявлением, что Димитрий не был сыном Ивана Грозного. Далее он не пошел: кто именно был самозванец, осталось недосказанным. При том, умалчивая о собственном содействии, король сложил всю ответственность на Юрия Мнишка, на своекорыстных шляхтичей, которые хотели обогатиться в Москве. Вообще, касательно Димитрия разочарование было полное: его дружба считалась ненадежною, его требования – чрезмерными. Такими признаниями Сигизмунд сам освещает польскую политику: его посланники пребывали в Москве до самого погрома и величали правителем и князем того, который в Кракове выдавался за самозванца. Донесение Фоскарини, если не ошибаюсь, оставалось до сих пор неизвестным ¹⁴.

Высшие чины республики св. Марка только издали следили за московскими происшествиями; прямого интереса они в них не имели, и, пожалуй, участие иезуитов более всего привлекало их внимание. В то время все члены ордена были изгнаны из Венеции, по случаю римского интердикта, которому они повиновались, несмотря на угрозы светской власти. Изгнанников, однако, не упускали из виду, и охотно порицали их деятельность где бы то ни было. Дело Димитрия давало к тому повод. 20-го июля 1606 года, престарелый дож Леонардо Донати сделал первое краткое сообщение в совете Десяти со слов французскаго посла Филиппа Кане-де-Френ. 16-го августа, следуя внушениям того же дипломата, он внес некоторые поправки, а потом распространился об иезуитах. Они были главными виновниками несчастия; завладев московскими соборами, они стали вводить мятеж. Здесь сказалось некоторое двуличие со стороны Кане. Он дружески обходился с Поссевиным, желал для него кардинальскую шапку, хорошо отзывался о иезуитах в своих парижских депешах, а перед венецианцами осуждал их приемы в Польше и Трансильвании. Проницательному дожу показалось даже, что изгнание иезуитов из Франции было бы Кане по сердцу. [207]

Сообщения Леонарда Донати тем и закончились. Дошло до него письмо из Рима, от 19-го августа 1606 года, о Димитрие, дошла вышеупомянутая депеша Соранцо от 21-го августа 1606 года, но в совете Десяти о московских делах уже не упоминалось ¹⁵.

IX. Дневник Неизвестного.

В Неаполитанской национальной библиотеке хранится дневник спутника Александра Рангони, племянника краковского нунция, посланного в Москву к Димитрию с поздравлениями ¹⁶. Черезчур скромный автор не завещал потомству своего имени; оно так и осталось неразгаданным. Был он образования среднего и, не задаваясь политикой, писал без партийной страсти и без предвзятой мысли.

Ближайшею целью автора было облегчить для иностранцев поездку в Московию. Поэтому он подробно излагает, чем надо заранее запастись, чего дорогой не найти, как ехать чрез Оршу и Смоленск, где останавливаться для ночлега и каково расстояние между городами. Все эти подробности имеет свое значение; но нас более привлекает то, что Неизвестный говорит о своем пребывании в столице.

Отъезд из Кракова состоялся 2-го октября 1605 года. Это подтверждается письмом папского нунция к Димитрию и показанием Велевицкого ¹⁷. Что задержало Александра Рангони в Смоленске, почему он лишь очень поздно приехал в Москву, об этом ничего не говорится. Даже день приезда в Москву не обозначен. В Кремле прием был сделан с надлежащею пышностью; только к столу Рангони не был приглашен – за то ему прислали в изобилии на дом и блюда и напитки.

Объясняется это тем, что Рангони, не будучи духовным лицом, носил, однако, рясу и был представителем папы. Оказывая ему почести, Димитрий боялся прослыть, за католика.

Прежний обычай затворничества иностранных посланцев уже не соблюдался; но вступать в прямые сношения с жителями им было еще возбранено. Потому-то наблюдения Неизвестного касаются только внешностей.

Более всего поразила Неизвестного личность Димитрия. Когда он выходил, ему предшествовали до тридцати служителей и [208] подметали дорогу перед ним. О том, что Димитрий один прогуливался по городу, как пишут некоторые иностранцы, Неизвестный ничего не знает. Заметил он особенную склонность царя к военному делу. Недалеко от Кремля, но за кремлевской стеной, было что-то вроде арсенала и оружейного завода. Раза два, три в неделю, Димитрий отправлялся туда, увлекался пушечною пальбою и усердно хлопотал об умножении пушек. Насчет русского духовенства Неизвестный прямо утверждает, будто бы царь назначает патриарха и владык по своему собственному усмотрению.

2-го мая 1606 года Александр Рангони и его спутник возвратились в Краков.

П. Пирлинг.

Поправка.

В статье: «Из смутного времени», помещенной в декабрьской книжке, вкралась опечатка:

На стран. 690 строка 22 сверху напечатанно: он (Чижовский) не был ревностный католик. Следует читать: он же был усердный католик.

Комментарии

1. Гл. арх. мин ин. дел, метрика В. К. Литовского, сношения Польши с Россиею, 1554–1615.

2. Публичная Библиотека, Лат. О, IV, 16, Idea magni Herois seu illustrissimus Dominus D. Leo Sapieha.– Этот панегирик был напечатан в Антверпене в 1645 году; издание редчайшее.

3. Литовская метрика, новые книги, №№ 53, 54, 55.

4. Новые книги, № 53, д. 56, 321; № 54, л. 14; № 55, л. 135, 238, 270.

5. Новые книги, № 53, л. 235.

6. Gdy z Moskwy victor przyjachal.

7. Archivio del Santo Uffizio, № IV, Dubia aliqua... super quibus dispensari petunt Demetrius Moschorum Dux, Marina ejus sponsa et Wladislaus Sigismundus, Poloniae Princeps, electus Moschorum Dux. 1604 ad 1619.

8. См. «Русскую Старину» октябрь 1900, г. стр. 196.

9. Письмо Босгревена писано из Калиша и находится в нашем собрании.

10. Тождественные замечания уже были сделаны насчет Дневника Лавицкого. См. «Русскую Старину», декабрь 1900 г., стр. 689–706.

11. Historia generalis Fratrum Discalceatorum Ordinis В. Virginis Mariae de Monte Carmelo, Romae, 1671, т. II, стр. 139-141.

12. Венеция, Archivio di Stato, Germania, Dispaeci, № 36. Cappelletti I gesuiti e la Republica di Venezia, Venezia, 1873, стр. 145, № 85.

13. Cornet, Paolo V e la Republica Veneta, Vienna, 1859, стр. 114. Устарелая форма Альвизе соответствует латинской Aloysius (Luigi).

14. Венеция, Archivio di Stato, Polonia, Dispacci, filza II.

15. Cappelletti, 1. c., стр. 130, 138, 143, 145, № 70, 80, 83, 85.

16. Biblioteca Nazionale, X, G, 12, Relationi di Pollonia et Moscovia, л. 47.

17. Pierling, Rome et Demetrius, стр. 165, № 6, Wielewicki, Histonci diarii domus... Cracoviensis, Cracoviae, 1886, стр. 98.

Текст воспроизведен по изданию: Из смутного времени. (Мало или вовсе неизвестные источники) // Русская старина, № 1. 1901