ЛЕГЕНДА О ЖИЗНИ И СМЕРТИ ДИМИТРИЯ, ПОСЛЕДНЕГО ВЕЛИКОГО ГЕРЦОГА МОСКОВСКОГО.

(Перевод драгоценных известий современника о Самозванце, которые изданы были в Амстердаме, в 1606 году, и вновь напечатаны в Москве, в прошедшем году, нашим археографом князем М. А. Оболенским.)

После того, как между главными и храбрейшими боярами один, по имени Петр Федорович Басманов, был великолепно введен в город, [462] и весьма почетно принят Борисом Федоровичем Годуновым, бывшим тогда князем России, за великодушную и упорную защиту замка Новомирско-Гродского, против сил Димитрия Ивановича, и за сие столь храброе дело получил от реченного князя великие и богатые подарки, что произошло в феврале месяце, 1605 года, случилось, что около 13-го апреля, оный Борис Федорович Годунов внезапно умер, не без подозрения, что он принял яд, и на другой день был погребен. Безутешная вдова, жена его, и сын его Федор Борисович, были немедленно возведены на трон императорский, и признаны княгинею и князем от каждого в городе и в стране, принесших им почесть и клятву в верности, покорности и повиновении. После сего немедленно отправили вышеозначенного П. Ф. Басманова в его лагерь, как главного начальника всех военных людей, дабы принять от них присягу по обыкновению, что и было исполнено большею частью их. Но как князь Димитрий Иванович приближался с каждым днем, и сила его видимо возрастала, по причине великого множества добрых воинов и военных людей, которых посылали ему из Польши, так как и жители низовых земель присоединялись к нему более и более, особенно потому, что по воле Провидения все стали уверяться, и позволяли себя убеждать, что он долженствовал быть [463] истинный наследник и преемник короны, к нему даже многие из бояр охотно склоняли слух, и даже из партии Бориса Феодоровича Годунова, неуверенных в своей силе, и неумевших предать себе власти, а тем еще более знатная часть военных людей решилась обожать восстающее солнце, как поступил вышенаименованный Басманов, для приобретения заранее милости нового принца, так что весь лагерь возмутился, пристав с большею частию Немцев к князю Димитрию, который с каждым днем приближался к столичному городу страны, а на пути все его встречали, и таким образом он вступил, 20 июня, в город Московию. В 28-й день того же месяца прибыла туда и старая княгиня, которую почитали матерью мучителя (Князя Димитрия.) Ивана Васильевича, заключенная во время вдовства своего в небольшом монастыре, подобно несчастной пленнице, в расстоянии на сто миль от сказанного города. И реченный князь, его сын надменно поехал к ней на встречу, сопровождал ее колымагу с непокрытою головою и пешком, не садясь на коня, пока не въехали они в замок, где сказанная его мать вступила снова в один монастырь из главнейших, в коем находились только знатнейшие жены страны, и в коем ее до сей поры содержат и [464] трактуют, как княгиню или императрицу, вдову и наследницу императора. Оный Димитрий не медлил долго, и возложил на себя корону в 21-й день сказанного месяца, хотя русские императоры имели обыкновение откладывать сие торжество до первого сентября, с которого начинали считать новый год. Но, казалось, необходимость заставила его поспешить празднованием сего торжества, по весьма понудительным причинам. Он имел при особе своей несколько алебардщиков немецких, выведенных им из Польши. Но как не таковы были обычаи и поступки других князей, царствовавших в городе, то они не медля были уволены, и таким же образом уничтожены и отпущены все солдаты иностранные, что было сделано и исполнено так беспорядочно и столь внезапно, что многие нашлись весьма недовольными, ибо им не выдали всего обещанного, так что они нашлись дурно оцененными и бедно вознагражденными за добрые заслуги, именно, находился некоторый вельможа и князь Белой России, называвшийся Адам Вишневецкий, рассказавший в жалобах своих, что дал в заем реченному Димитрию, в бытность его в Польше, до 80,000 рублей, о чем не могу обстоятельно сказать, но однакож сего вельможу удалили, не дав ему уплаты или какого удовлетворения. Ныне носится слух, что он скатается на границе, со многими людьми той же шайки, [465] и, подобно злонамеренным, производит разбой и грабеж сколько может. В самом начале царствования сего Димитрия, нашлись многие, между коими находился один вельможа и один монах, говорившие, в домах и всенародно, что сей не есть вовсе истинный наследник, владетель или князь страны. Но сказанный монах скоро был схвачен, а сей вельможа, по имени Василий Иванович Шуйский (Cntlsky), ныне царствующий в сей стране, приведен на торжище пред суд и обнажен, для снятия ему головы топором, но в то же время, по ходатайству канцлера Афанасия Ивановича (Ottonassi Ivanovitz), получил прощение и спасение жизни, и потом содержим в великой чести, и с сей поры ежедневно пошли слухи об измене и разных предательствах, отчего последовали тяжкие такие пытки, телесные казни, опалы, высылки, конфискации и отобрание в казну поместий и окладов, так что даже страшно было о них слышать. Но сия злосчастная семья и развращенное отродье змеи не престали, доколе не совершили своих тиранических замыслов, во все продолжение царствования чужеземного князя. Что же до его особы, то он держал себя величественно: он был невысок ростом, смугл, вспыльчив, но скоро укрощался; переломил не одну палку, раздавая смертные приговоры, на начальниках и офицерах, за малое неисполнение их [466] по должности; он хорошо сидел на коне и любил часто ездить на охоту, был скор и раздавал приказания всем и распоряжался с превосходною предусмотрительностию о малейших предметах, был весьма предприимчив и весьма отважен, и вообразил, что вся московская страна недостаточна для доставления ему громкой славы, так что покушался еще на другие земли и монархии. Сначала он был весьма приветлив, допуская до себя самых малейших людей; но, начав узнавать и примечать обманы Русских, он снова обзавелся хорошею стражею из Ливонцев, а потом также из Немцев и других чужестранцев, с тремя капитанами, Французом, Англичанином и Шотландцем. Под начальством Французского капитана, называвшегося Яковом Маргаретом, находилось сто копейщиков, одетых в богатые одежды (partisanes), из парчи и бархата; под Англичанином, называвшимся Матвеем Кнетсеном (Cnoetsen) было сто алебардщиков, как под Шотландцем Албертом Ланция (Lantia) тоже сто других, одетых в тонкое сукно с широкими бархатными отворотами, а по праздникам в пунцовый бархат. Копейщики получали, по большей части, по 70 рублей в год и, кроме сего, доход с некоторых поместий, коим они могли кормиться; алебардщики получали, сверх дохода с отведенных земель, по 40 руб. и по [467] две одежды в год. Кроме сих, он хотел еще содержать 100 мушкатеров, но сие осталось без исполнения. Кроме провождения времени на охоте, он также забавлялся литием артиллерийских орудий, и не только смотрел их в деле, но и сам пробовал их, с какою целию соорудил равелины и стены, для осады оных, и в сих занятиях находился всегда в толпе вместе с прочими, так что не раз был весьма дурно трактован и довольно жестоко помят. Пока продолжалось спокойствие, он отправил своего посла, господина Афанасия Ивановича Власьева (Ostenassi Wlussi) в Польшу, просить в супружество дочь воеводы Ландомирского, и привести реченную супругу в его государство. Посол прибыл в Краковию, сделал предложение и получил просимое; досвадебные торжества или помолвка празднованы весьма по царски, и сказанная дама сидела на первом месте за столом короля польского, выше короля и нунция папского; та же честь оказана и означенному послу, как заменявшему императора русского. Молодой принц польский с сестрою короля немедленно потом выехали, и таким образом упомянутый посол сопровожден великолепною свитою до самых границ, и прибыл с отцом супруги сюда в город Мотро 26-го апреля; на другой день немедленно послал донесение к государю своему Димитрию, а упомянутый [468] воевода тоже был принят, кланялся придворным и они между собою ласкались весьма дружно, и помещен во дворце, в покоях Бориса Федоровича (Boritz Fenaronitz). 2-го мая новая императрица великолепно въехала во дворец; ее везли в колымаге, совершенно вызолоченной, нарочно для нее устроенной; она была сопровождаема великим числом вельмож и дворян, а именно, во-первых, господином отцом ее, воеводою Лендомирским, и сыном его, господином послом короля польского, вельможею Свисневичем, братом другого воеводы; потом двумя братьями Стериовскими и многими другими, бывшими со стороны принцессы, а со стороны князя тут находился вельможа Петр Басманов, со всеми знатнейшими боярами государства. Все одеты великолепно, по обычаю страны; были еще многие колымаги с замужними женщинами и девицами. Принцесса показала себя скромною и милостивою, кланяясь не только всем придворным дамам, но и любезно разговаривая со многими другими городскими жительницами. И таким образом доехали до дворца, где близ врат стояли высокие подмостки, на коих находилось большое число трубачей и литаврщиков, производивших сильный шум своими музыкальными орудиями. Отсюда названная принцесса была отвезена в монастырь, где постригались женщины и девицы, вдовы и дочери знатных [469] вельмож и бояр страны, и тут же была старая императрица, и тут следовало ждать и жить до дня свадьбы. Русские говорили мне, что тут наставляли и обучали женщин вере и русским обычаям, и что сказанную прицессу заставили делать то же, и что потом хотели окрестить ее в русскую веру. Димитрий ездил туда ежедневно. Въезд в сказанный монастырь происходил в пятницу, а выезд в следующую среду, ибо она была снова ввезена во дворец, в богато убранные комнаты; галерея (по коей надлежало проходить) была устлана алым сукном, а стены упомянутых покоев обиты парчею. На следующий день в вечерни совершено венчание в церкви Божией Матери патриархом, причем она также коронована; кругом храма было постлано алое сукно, шитое золотом и шелком, и мостовая была покрыта тем же. Корона, скиптр, держава, меч были несены перед императором русским, а корона, для возложения на главу императрицы, несена на подушке из алого бархата. Сии церемонии и торжества продолжались почти два часа; они вышли из храма, ведя друг друга за руку, с коронами на головах; с правой стороны шел император, ведомый господином князем или герцогом Федором Ивановичем Алисгостою (Alishosta), а императрицу вела за левую руку герцогиня, супруга сказанного вельможи. Трубачи, литаврщики и все [470] музыкальные орудия громко играли, и весь Двор был в радости; но вечернего стола не было. Я забыл сказать, как посол короля польского привез пребогатые подарки, кои он поднес на следующий день по приезде своем; то были серебряная посуда с позолотою, большое количество чаш и чашек, и два добрые коня с превосходною собакою; и когда он представил императору кредитивную свою грамату, тот, приняв письмо и видя, что в титуле не означены слова: «император и монарх России», тотчас отбросил реченное письмо, и сам отдал его сказанному послу, на что посол, возражая, сказал, что предшественники его и предки никогда не требовали и не присвоивали себе сего титула, и потому нельзя иначе его называть, как именем великого князя; а если он желает титла вышесказанных своих предков, то должен постараться покорить империи Великой Тартарии, или завоевать скиптр турецкого императора, и тогда будет признан от всех императором и монархом. От такого, столь колкого ответа, воевода, отец супруги, весьма удивился, а Димитрий так раздражился, что хотел бросить скипетром своим в голову сказанного пасла. Когда гнев так прошел, некто спросил у посла: как поступил бы он, еслиб скиптр был в него брошен? Он отвечал, я поднял бы его и ушел со скиптром, и тотчас [471] уехал бы в страну свою; однакож весь спор прошел тихо, и расстались в доброй дружбе и мирно; но письмо не было прочитано. В пятницу, 9-го мая, в день коронации, бросали монету, а на следующий день, по совершении коронации и свадьбы, должна была быть выставка подарков от послов и от других придворных; но добрый Димитрий забыл встать утром, и показался публике очень поздно, от чего в тот вечер не было важного пира при Дворе. Но в субботу, в день великого праздника, почитаемого Русскими выше Светлого Воскресенья, к крайней досаде Русских, празднована свадьба князя. Император и императрица, с венцами на головах, сели в большой зале, куда во первых патриарх, а потом бояре, а наконец иностранные купцы и другие знатные люди вошли, целуя руку у новой императрицы, и каждый подносил ей подарки. Между ними были ваш брат и я. Лучше было нам сохранить деньги в наших кошельках, по надеясь получить некоторые привилегии, мы исполнили сие с охотою, так как имели уже некоторые добрые обещания от господина воеводы; но печальный конец всех сих радостей лишил всякой надежды и нас самих. Вскоре после накрыли столы и нас пригласили, и мы сели, в присутствии нашего императора, к обеду и великолепному пиру; но по обычаю страны, и всех нас, и [472] иностранцев посадили лицом к императору, а Русским сего не дозволялось, и они должны были сидеть спиною. О сем пире можно бы написать целую особую книгу, но следует нечто сохранить для друзей, ко времени моего возвращения, для изустных рассказов о бесподобных чертах, случившихся после попойки, и проч. После пира прислали нам в домы еще кушанья на позолоченных блюдах, но не забыли вскоре востребовать от нас блюды, иначе можно было бы подумать, что мы получили их в вознаграждение за наши подарки. Тут же была чрезвычайно превосходная музыка, приехавшая из Польши в свите реченной принцессы. Сие было самым веселым время провождением, но краткою радостию. В следующее воскресенье был еще больший стол. Посол польского короля заранее объявил, что не хочет ехать к столу, если ему не будет оказана такая же честь, какая оказана русскому послу при королевском Дворе в Краковии, где он сидел за королевским столом, и потому просил, дабы ему дали место за императорским столом; на что император сначала не хотел согласиться, повелев сказать ему, что ему дастся место выше всех бояр и вельмож страны; от чего сказанный польский посол тотчас отказался, так что наконец император позволил ему сидеть за своим столом, и он явился с подарками, богаче прежних, и пир [473] продолжался да поздней ночи. При отходе, один Поляк ударил Русского так сильно, что раненый громко закричал об убийстве; но шум немедленно был укрощен. В следующие два дня беспрерывно звучали литавры с трубами, по обычаю императорскому. Полагали также, что гвардия боярская станет стрелять, и что артиллерия и мортиры, заряженные потешными огнями, станут палить в знак радости; пушки уже были вывезены за город, и построена деревянная крепость для осады; но все сие, как некое дурное предзнаменование, осталось без исполнения. В среду, когда Русские не едят мяса, все было тихо, равно как и в следующий четверг, тем более, что император имел некоторое сведение о происходившем между Русскими, и постоянно узнавая, уведомил Поляков, дабы они остерегались, приказав всем людям своей стражи являться во дворец с заряженными ружьями, с пулею в дуле, и с зажженными фитилями. По правде, тогда уже было до 15,000 Москвитян, желавших привести замысел к концу; но как Поляки были осторожны и извещали о себе частою стрельбою, и шумно били в литавры, то Русские не посмели покуситься в эту ночь, что и послужило дельным уроком и предуведомлением: ибо они ясно могли видеть, что все радости по случаю свадьбы тотчас прекратились, что все шло в печальном молчании, [474] и что в следующую пятницу не хотели продавать им пороха, ни других воинских припасов. Однако же молодая императрица проводила время с своими боярынями в балах и плясках, затевая маскерады, и имея намерение в следующее воскресенье прибыть с маскерадом к императору в то время, когда он будет на пиру с вельможами, дабы доставить им еще новое увеселение. Но все сие было прервано; ибо Русские уже решились привести в исполнение давно задуманный умысел. Именно, в субботу, 17-го мая, по старому стилю, утром, в 7-м часу (по нашим часам), ибо заговор об убийстве Димитрия был составлен до прибытия воеводы с дочерью в сию страну, и давно ждали, как бы захватить всех Поляков, находившихся тут с оружием, и таким средством возвратить драгоценности, высланные из России к сказанному воеводе и его дочери, и в тот день началась трагедия чрезвычайно ужасная. Бояре на конях с своими служителями, в панцырях, с копьями в руках, и с дротиками, пищалями и мечами, и со всяким оружием; чернь бегала повсюду с железными палицами и ломами, и с мечами в руках, и число их было так велико, что, казалось, они толпились тесно, как град, и все спешили ко дворцу, крича по улицам об убийстве и пожаре, уверяя друг друга, что Поляки избивают бояр во дворце, хоть весьма [475] немногие бояре там жили; но сие произведено не с другим намерением, как для ожесточения черни против бедных Поляков. Сие возмущение было так внезапно, что многие Русские, одетые по-польски, были убиты в толпе, и немедленно окружили они дом и квартиры всех польских дворян, так, что сии не могли выходить и помогать друг другу оружием. Тысячами бежали они ко дворцу, где не оказано им сопротивления стрельцами князя, кои были Русские и уже согласились с прочими. Несчастие сего бедного князя было так велико, что ежедневно было на страже до 100 алебардщиков, а в сей день не находилось и 30-ти, даже ни один капитан не пришел; и еслиб даже они все тут находились вместе, и защищались как нельзя лучше, то не устояли бы противу такого великого множества людей, и более еще было бы убито; да и мы, немецкие купцы и другие иноземцы, попали бы в очевидную опасность. Русские кричали стоявшим на страже, хотя их было немного, да положат они оружие и присоединятся к ним и вступят в их толпу, что им не окажут зла, что они тотчас исполнили и охотно сдались, положив оружие. За сим Русские вошли в большую залу многочисленною толпою, нашед пред собою сказанного Петра Басманова, бывшего вернейшим другом императора и имевшего прежде слугу, который рассказывал много худого про [476] императора и оклеветал его в народе, и сей то не медля ударил своего прежнего господина, так, что тот умер. Сия многочисленная толпа побежала по всем покоям, до самой комнаты императора; услышав шум, он вскочил с кровати, надел халат и спросил, что такое? На что один из русских слуг отвечал, что не ведает и что кричат о пожаре. «Нет, (так сказал император) ты гнусный предатель. Не о пожаре кричат, а есть что либо другое, ибо всеми колоколами, как в городе, так и во дворце, бьют набат. Га! (так сказал он еще) не думаете ли вы, что я Борис, и приготовился к защите, засучив рукава рубашки, и спросил свой нож, отточенный на обе стороны, какой всегда при нем носили, дабы разить им во все стороны; но не могли найдти хранителя ножа; и когда он увидел, что вражеская толпа ломилась вперед и шла на него, то просил еще стражу, стоявшую у дверей, не выдавать его в руки бояр, и сам запер дверь, и удалился в другие комнаты подалее, даже до бани, где имел обыкновение купаться. Туда немедленно последовали за ним враги, так что он бросился в окно, и с великой высоты упал вниз на мостовую, ибо покой его находился на самом верху дворца. Чудно, что он не переломал себе рук и ног, или не расшибся на части. Один из его аллебардщиков, по имени Фюрстембергер, [477] немедленно сбежал по лестнице и застал его еще живого, но грудь его была вся разбита, так что он изрыгал кровь, и голова ого была тоже разбита и окровавлена. Поименованный аллебардщик, с помощию других, внес его снова на верх в его покои, и тут прохлаждали его немного водою и другими подкрепляющими средствами, пока пришел он в чувство. Тогда бояре долго с ним говорили, и спрашивали о некоторых статьях, но нельзя хорошо знать, что между ними происходило, и дабы упомянутый аллебардщик не мог разгласить, они немедленно его убили, а потом умертвили принца ударами мечей, что было чрезвычайно плачевным зрелищем. Потом вытащили тело вон, и бросили сверху вниз, обвязав тело веревкою, и так мучительски дотащили его до рынка, как собаку или какую другую падаль, оставив мертвое тело неприкрытым и нагим, на вид всем людям, на доске или столе, высоко поднятом, до четвертого дня, а тело друга его Петра Басманова, под ним. Ежедневно большое число мужчин и женщин приходили смотреть на сие радостное зрелище, а на живот императора наложили безобразную маску, каковую нашли при грабеже вещей императрицы, а в рот дудку, с малою волынкою под мышку, с деньгою, ценою в полпаттара, желая объяснить тем, что он сыграет [478] им за сии деньги. Между тем чернь продолжала бегать по дворцу и по жилищам Поляков, убивая многих из них, и разграбляя домы их, и отнимая у них все, так что не осталось рубахи для прикрытия тела. Музыканты защищались довольно долго, и из них спаслось пять или шесть, а прочие, до двадцати человек, побиты. Дом господина воеводы, окруженный крепкими стенами и защищенный внутри доброю стражею, был спасен; двери были накрепко заперты, дабы никто не мог выйдти или бежать. Каждому предоставляю помыслить, как сия бедная княгиня, со своими замужными и незамужными подругами, устрашилась в сердце своем, ибо у ней похитили внезапно все ее богатства, драгоценные камни, мебели и одежды; даже постели и кровати, на коих она покоилась, были у ней отняты, как равно были ограблены и польские вельможи и дворяне, и лишились всех драгоценностей и подарков, недавно им данных. Правда, что находившиеся в городе защищались в домах своих весьма храбро, но под конец следовало уступить и упустить добычу. Вельможа Вишневецкий спас самого себя и свой двор, и убил многих Русских, хоть они поставили пушку перед его домом, и видя себя стесненным, он подал знак белым знаменем, будто желает сдаться, и немедленно приказал разбросать много дукатов перед своею [479] комнатою. Русские бросились со всех сторон, желая нагреть себе руки, но его люди внезапно на них напали, и рубя на все стороны, убили более сотни Русских, и очистили себе дорогу для выхода, а между тем подоспели многие бояре из дворца и приняли сказанного вельможу под свое покровительство и прогнали чернь, так что шум наконец прекратился. У польского дворянина, по имени Немецкого (Niemetsky), привезшего сюда многие драгоценности высокой цены и продававшего их накануне императору, а также и у служителя польского маршала господина Вольского, показывавшего при Дворе много превосходных обоев и других весьма ценных вещей, все отнято; но особенно достойны жалости немецкие и италиянские купцы, между коими находился старец весьма почтенный, по имени Иван Амвросии Целари, из Милана, продавший Двору товаров на 33,000 польских злотых, и убитый постыдно чернию. В том же доме жили еще два служителя господина Филиппа Гельбама, из Аусбурга, рекомендованные мне краковскими друзьями; они тоже продали императору товаров более нежели на 25,000 злотых, а у них похищено сверх того более нежели на 10,000 злотых. Старший из них смертельно ранен, и до сих пор лежит у меня для излечения. Есть еще здесь купец из Аусбурга, по имени Андрей Натан, продавший Двору на 200,000 злотых, [480] и у него разграбили еще на 10 000 злотых из имущества и товаров. Есть еще здесь купец из русского Лемберга (Lembourg), по имени Николай, потерявший весьма много имущества. Весьма опасаюсь, что им никогда не будет произведена уплата. Я два раза говорил с братом царствующего императора, ходатайствуя за дела сих добрых людей, и представлял ему их прошения, для получения чего либо чрез его посредство от императора; но он дал мне ответ, что сии товары не были выданы прежнему императору хранителем казны, но что Поляки ими завладели, так что Русские о сем знать не хотят, прибавляя к тому, что из всех сих вещей ничего нет в казне, но что злодей (названный от него Растригою, то есть, развращенным монахом: так называл он умершего князя) все выслал из России, и что не было в казне вовсе денег для уплаты таких сумм.

Сии немецкие купцы имели здесь еще служителя, антверпенского уроженца, по имени Якова, который гнусно был умерщвлен во время народной ярости, и брошен уже с другими мертвыми телами в ров, но я велел отыскать его, изъять из рва и предать честному погребению. Вообще, в сей ужасный день все шло так плачевно, крики людей были столь страшны, набат раздавался беспрестанно, а убийству не предвиделось конца, так, что я находился в [481] великом страхе, особенно когда увидал, что они грабят соседний дом, где жил господин Петр Басманов, погибший из первых во дворце. Думая, что и мне дело обойдется не дешевле, наконец я ободрился, и сев на лошадь, ринулся сквозь толпу, в сопровождении трех из моих служителей, полагаясь на милость Божию, и отправился искать вельмож и бояр, дабы получить от них защиту и не быть изрубленным в доме своем, и встретил такое великое число людей с окровавленными мечами, столь страшных, что часто лишался мужества и намеревался возвратиться назад, отчего последовала бы моя смерть. Но Господь, по благости Своей, навел меня в дороге на двух старшин, отправлявших правосудие в городе; они немедленно меня узнали, и дали мне одного из своих слуг в проводники и защитники, с коим я возвратился в дом свой, а один из моих служителей последовал за ними, и привел ко мне еще шестерых из их людей, дабы она могли, в случае, еслиб толпа напала на дом мой, воспротивиться ей именем правосудия. Не могу довольно возблагодарить Господа за сохранение мое в столь очевидной опасности. Таким образом возмущение продолжалось с утра до вечера, а ночью в сем обширном граде царствовало такое глубокое молчание, что, казалось, в нем нет единой живой души. Домы Поляков были [482] окружены доброю стражею, а оружие их отнято. Если бы Поляки наблюдали добрую стражу, держали себя в добром порядке и вооружении, и зажгли бы город в нескольких местах при начале смут, то убийств было бы еще более, и такое великое пролитие крови, что никогда о подобном не слыхано, ибо они находились в знатном числе, и имели добрых лошадей и доброе оружие, а дома здесь все деревянные; но Господь помиловал, так что случилось малейшее бедствие, ибо Поляки ничего вовсе не стоят и столь же злы, как Русские. По прекращении смут братьями сего императора, при помощи главнейших вельмож и бояр, они собрались для выбора другого императора и избрали князем единогласно господина Василия Ивановича Шуйского (Cnitsky); сие избрание происходило 20-го мая. Он старейший из князей страны, из древнейшего и знаменитейшего дома между боярскими. Господь да подает ему долгую и благоденственную жизнь, и да направит его царствие ко благу! На 29 мая тело Димитрия было вырыто и вывезено за город, сожжено и превращено в пепел; толпа желала видеть такую казнь его, говоря, что чарами сего умершего кудесника, в самую ночь его смерти, произошел такой сильный мороз, что весь хлеб на полях вымерз, и многие старожилы объявили, что сего в жизнь свою не видали в конце весны: все [483] плоды и сады их были испорчены, а листья в лесах поблекли, так что следовало опасаться дороговизны на все вещи во всей стране, и хлеб немедленно вздорожал в цене почти в половину обычной цены; но в ночь после его сожжения было еще холоднее. Сии неверные и варварские люди уверяют себя, что он был в жизни своей великий колдун, но скорее должны бы приписать все сие великой безмерности грехов своих. В 30 день реченного месяца публично прочли статьи произнесенного над ним приговора и за что убили его, как то было ими совершено. Во-первых, они утверждали, что он был монах низложенный, коего родственники, братья и сестры доныне находятся ещё в живых; именно: его вотчим с собственною его матерью, кои присем были выведены на рынок при всем народе, а правило их так строго, что всякий постриженный монах, оставляющий чин и нарушающий священные обеты, должен быть сожжен живым, и нет пощады за такой грех. Что же до вотчима с матерью и братом, кои были выставлены (как сказано) на показ всем людям, то их почитали таковыми, хотя они ни в чем не были на него похожи, и только Господу известно, подкупили ль их для поведания такого дела каждому из нас. Однакож я могу сказать, что, подобно всем другим, видел их, и видел также, что их заставили [484] целовать крест и присягать торжественно, будто бы имя ему было Григорий, на их языке Гришка Отрепьев (Grysky Strepy), что он был монахом в сем городе в дворцовом монастыре; говорят, что в молодости он был весьма прилежен к письму и чтению, и весьма занимался чтением историй и летописей, служив при дворе патриарха певчим и музыкантом, и весьма тщательно записывал все, что могло служить к его намерению. За то не хотел он войдти в тот монастырь, пока был императором, опасаясь, как утверждали, быть узнанным от монахов, и служек. Еще рассказывала, что в Галиче (Galith), откуда он был родом, он заключил в башню вотчима своего, мать, братьев и всех своих родственников, числом до 60 человек; все сие ходило слухом между, чернию.

Второй пункт гласил, что он был чародей и чарами одержал столько побед и столь великие успехи, для достижения престола.

Третий пункт содержал, что он еретик, не соблюдавший постов и праздников, и не уважал образов и обрядов.

Четвертою статьею обвиняли его в составлении опасного и вредного заговора с папою против их религии для совершенной ее перемены, и для введения римской, так как были найдены письма, писанные папою, в то время, как [485] он был императором, в коих увещавали его привести в исполнение то, что прежде так часто обещал он папе, дабы иезуиты и другие католические священнослужители завели здесь свои церкви, и дабы им дать храмы и школы, для преобразования всей страны.

В пятом были помещены письма, коими он вел переговоры и согласился с воеводою отдать ему княжество Смоленское, а жене его княжество Новогородское, а сыну их землю Дибирия (Dibiria?), и что они вместе замыслили умертвить всех бояр, и истребить весь род их, и заменить их воеводами польскими, и учинить из них кастелянов и старост, sed hac non credo, также и то, что вывез пушки за город, и представляя, будто желает дать увеселение, хотел обратить их на город и палить в него для удаления одних от других, и потом Поляки должны были броситься на город, и побить всех, оказывавших сопротивление, и совершенно таким образом завладеть столичным городом страны, что весьма было удобоисполнимо, еслиб Русские не остереглись, ибо кто захватит город, тот будет обладать всею страною: сколько тут правды, предоставляю времени, которое все откроет.

В шестом, весьма жаловались, что бояре, и вельможи страны имели мало и почти вовсе не имели доступа к князю, который так [486] презирал их, что они должны были дожидаться перед вратами дворца, и часто были прогоняемы аллебардщиками, а Поляки входили туда так часто, как хотели, и были нередко оскорбляемы польскою нациею, а когда они приносили жалобы, sur do narrabulus fabula, то не оказано им правосудия за понесенные обиды. Еще он был обвинен, что делал свои дела, не спрашивая у них мнения или совета ни в каком деле, а когда они хотели возражать на некоторые затруднительные пункты, их прогоняли палками, наказывали опалою, и отправляли в ссылку.

В седьмом, содержались жалобы на его великие и непомерные расходы. Он соорудил себе позлащенный трон, на каждой стороне было по 6-ти позлащенных львов, вылитых из серебра, чего не делали другие великие князья, и перед другими не носили ни скиптра, ни короны, как перед сим, и что он более всех других князей купил себе драгоценностей, кои хранились в ее покоях, а равно и весьма большое количество других ценных вещей, дарил ими многих расточительно, и переслал в Польшу знатные суммы денег, так что казна совершенно истощена, и притом наложил на страну весьма великие подати и повинности, не награждая достойных, а содержа при себе ласкателей, шутов и скоморохов, коим щедро раздавал богатые подарка. [487]

В восьмом, его весьма важно обвиняли, что он осквернил священное жилище дев, приезжая в женский монастырь, где находилась его супруга, часто посещая их в непристойных видах и с музыкантами, затевая там пиры и пляски, и заставляя петь светские песни, что почитали великим прегрешением. А еще и за то, что он праздновал свадьбу на Николин день, каковой он должен был иметь в почтении по обычаю всей сей страны. А также и за то, что поставил образ Пречистой Девы Марии в изголовки кровати. А также за неуважение к священникам и монахам, коих сек кнутом как животных, когда они потихоньку говорили, что и сам он был монахом; и за то, что взял у одного монастыря 10,000 рублей в займы с отдачею ad calendas hraecas, и тому подобное.

В девятом, его обвиняли за то, что был причиною великого неустройства и разорения на реке Волге, выдавая себя по ложным свидетельствам за сына Федора Ивановича, и под сим предлогом прельстил к себе на помощь несколько тысяч казаков, дабы вернее завладеть страною. Следует поистине сказать, что он причинил стране великое разорение, ибо все порты астраханские (Astracasses) были разграблены, и все имущества и товары, там находившиеся, раскрадены, ибо из Персии идет туда много великих и неисчислимых ценностей. [488] Хотя говорят, что доходы со всей России простираются свыше 22 миллионов, однакож следует сказать, что сего было бы весьма мало для такого расточителя, еслиб он захотел продолжать таким порядком, каким начал.

В десятом, заключалась жалоба, что и было нестерпимо, на дерзость, обиды и злодейства Поляков, ибо они почитали Русских не за что, как за собак; ежедневно им грозили, били их как рабов своих, и часто говорили, что хотят укрепить их за собою. По всем таким жалобам никогда не оказывали правосудия. Случилось однажды, что Поляк должен был за свои злодейства подвергнуться смертной казни, и когда повели преступника, Поляки сделали вылазку, убили палача, и освободили преступного товарища, так что наказание постигло их по мщению Божиему. Было приведено еще множество других обвинений; но если только вышеприведенные справедливы, то такой обманщик весьма заслужил смерть: однакожь приличнее было бы судить его по законной форме. Говорят, что за несколько минут до смерти, он просил: да позволено ему будет исповедаться публично перед всеми, но сие было уже поздно. Я думаю, еслиб он вел себя скромнее, не мешался с Поляками, женился на своей подданной, и принаровился к обычаям страны, то и тогда бы корона уцелела на главе его; но думаю, что папа с [489] учениками своими иезуитами был причиною его разорения и совершенного падения: ибо сии губители князей захотели слишком скоро сделать из него монарха и поспешили забиться в медовые соты. Жаль, что им получше не обрили голов, но они слишком исправно переоделись в светское платье: Car tels Allans пе se preignent pas volontiers sans vert. Думаю также, что Поляки впредь не будут так наглы, как прежде были: ныне оставшиеся ведут себя и живут тихо, как агнцы; их разделили на несколько стад, от 2 до 300, и отослали к Смоленску и Полоцку, дав им несколько лошадей для конвоя, дабы они не грабили оных у поселян. Но они, нашед стражей своих спящими, убили из них до двадцати, а остальные, проснувшись, не медля им отмстили и убили Поляков, до 36, и заключили их в башни и темницы, откуда наверное ни один не уйдет. Думаю, что всех побито Поляков до 1,200 человек, и 400 Русских. Отсюда отправлен посол в Польшу, для уведомления короля обо всем, здесь происшедшем, и для переговоров о мире, а между тем воевода, со всеми находящимися при нем дворянами и вельможами, должен здесь ожидать, и смотря по доброму или дурному ответу от посла, они будут задержаны и выпущены. Вот главнейшее из того, что случилось в сем городе. Благий Господь да сохранит нас от большого [490] возмущения. 15-го июня началось подобное, но сие последнее движение было немедленно укрощено боярами, и пр.

(Печатано в 1606-м году).

Текст воспроизведен по изданию: Извлечение из сказаний Якова Рейтенфельса, о состоянии России при царе Алексии Михайловиче // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 25. № 100. 1840