БЫТОВЫЕ ЧЕРТЫ XVII ВЕКА

XVI.

«Челобитная» пушкаря к «помещику». 1619 г.

Челобитная вологодского пушкаря Глеба Яковлева, поданная вологодскому-же «помещику» Леонтью Степановичу Плещееву, помимо некоторых бытовых черточек любопытна еще и в том отношении, что написана очень близко в форме оффициальных «челобитных» того времени. Вот она:

«Государю Левонтью Степановичю бьет челом вологодской пушкарь Глебка Яковлев: прислал ты, государь, на приказ человека своего Федосея, и Федосей, государь, приехав, стал жить в Богдановской избе и дочеришка мою всегды жена ево бранит. Смилуйся, Левонтей Степанович! вели, государь, дочеришку моему (sic) жить в иной избе, где ты, государь, укажешь, а Федосею, государь, и дочеришку моему в одной избе жить невозможна. Да пожаловал ты, государь, велел крестьяном купить дочеришку моему ферези, да сапоги, и крестьяня, государь, по се поры ничево не купили..., позорно (дочери), государь, на дворы бресть, не токма что в люди. Государь Левонтей Степанович, смилуйся!».

На обороте челобитной приговор помещика: «старосте Дмитрею Павлову: велеть жить Глебковой дочери Коптелинке в Никоновской избе, да велеть купить тотчас ферези, да сапоги по моему по прежнему указу». [682]

(Московск. Архив М-ва Юстиции: Разрядного приказа, поместного стола, столбец № 1, л. 60).

Нужно объяснить, что помещик Л. С. Плещеев состоял в интимных отношениях с Каптелинкою Глебовою (см. мою заметку о «попе Свинобое» в «Русской Старине», изд. 1892 г., т. LXXIII, стр. 675-677). «Вклепавшись» (по выражению документов) в нее, Плещеев вынужден был на время припрятать Глебову в своей деревне. Здесь-то и произошли у ней столкновения со старостою и крестьянами, на что жалуется помещику отец его любовницы, больше всего возмущенный тем, что крестьяне отказываются от исполнения наложенной на них помещиком «повинности» — купить «ферези» и «сапоги» барской возлюбленной... Крестьянская «повинность» — очень оригинальная, встречавшаяся (конечно, не всегда именно в этой форме) чуть-ли не до последних дней крепостного права...

XVII.

«Грамотка» пушкаря к дочери. 1619 г.

«Грамотка» от того-же вологодского пушкаря Глеба Яковлева в той-же Каптелинке любопытна, между прочим, указанием на одно из народных средств против глазных болезней.

«От Глеба Яковлевича дочери моей Каптелине великая челобитья: пиши ко мне, Коптюшечка, о своем здоровье — как тебя Бог милует? А мы по сю грамотку дал Бог здорова. Да писала ты во мне, что приехал с Москвы на приказ (т. е. приказчиком в деревню) Федосей и стал жить с вами в избе, и тебя всегда бранят. И я о том к Левонтью Степановичю (т. е. Плещееву) писал челобитную (выше приведенную.) Да писала ты, что у тебя глаза болят, и я к тебе послал сокольи соли, и ты вели с кресты помаленьку (слить?) да в очи пущай. Да и сам я у вас за озером скоро буду. А от нас тебе, Каптюшечка, великая челобитья!».

На обороте листка (сложенного вчетверо и заклеенного полоскою бумаги) адрес:

«Датися грамотка в Левонтьево поместье Степановича Плещеева на Корнево Ле... (вонтьевой?) девке Каптелине». (Ibid., л. 61. См. еще 2 «грамотки» пушкаря в дочери на лл. 62 и 63). [683]

XVIII.

«Лавочная купчая». 1626 г.

Список с лавочной купчей слово в слово:

«Се яз вдова Наталья Петрова дочь, Петровская жена Иванова сына Шевелева, устюжские сотни тяглеца, продала есми большой Конюшенной слободы тяглецу Юрью Михайлову сыну Шапочнику лавку свою на Арбате, в Белом городе, идучи за Арбатские ворота налеве, возле Ивановой лавки Мартынова сына Бебенина, а по другую сторону тое лавки порозжее лавочпое место Конюшенные слободы Семена Иванова сына. А та лавка на один затвор, с полатьми, а под нею погреб дубовой. А взяла я, вдова Наталья, за тое свою лавку у Юрья 20 рублев денег. А та моя лавка опроче ево Юрья иному никому не продана, и не заложена, и по душе ни по ком ни в которой монастырь не отдана, ни в родных в приданые ни за кем не написана и ни в каких крепостях ни у ково ни в чея не укреплена. А хто учнет в тое мою лавку у него Юрья вступатца по каким крепостям ни буди или без крепостей, и мне вдове Наталье та своя лавка Юрью очищать ото всяких крепостей и (до) убытка ево Юрья никакова не довесть, а что ему Юрью учинитца в той лавке моей не очищенье убытка, и ему Юрью взять на мне на Наталье те свои деньги 20 рублев и убытки своя все сполна по сей купчей. Да в книге мне та своя лавка за ним за Юрьем в Большом Приходе написать. А на то послуси — Игнатей Офонасьев да Григорей Юрьев. А купчую писал Иванко Федоров, 134-го году.

А назади у купчей пишет:

134-го году, декабря в 29-й день, в Приказе Большого Приходу, перед Иваном Костянтиновичем Коромышевым, да перед дьяком перед Петром Овдокимовым, продавец — вдова Наталья, Петровская жена Иванова сына Шевелева, сказала, что она Юрью Михайлову сыну Шапочнику лавку свою продала, на Арбате, в Белом городе, и деньги взяла и такову ему купчую на тое свою лавку дала. И та купчая в книги записана и пошлины по указу взяты. Припись дьяка Петра Овдокимова. Справа подьячего Сергея Беликова.

Да тут-же на купчей надписано: к сей купчей во вдовино в Натальино место подьячей площадной Тихан Олферов руку приложил». (Сибирского приказа столбец № 79). [684]

XIX.

Звон в якори в Енисейске. 1626 г.

Енисейский воевода Андрей Леонтьевич Ошанин, сообщая в 1626 г. в своей «отписке» государю о сооружении в остроге двух храмов — «царского богомолья» во имя Введения Пресвятой Богородицы и «обетного храма», воздвигнутого «служилыми людьми», во имя «государева ангела Михаила Малеина», жалуется на отсутствие в этих храмах образов, книг и «всякого церковного строенья» и просит «пожаловать» — прислать все это из Москвы. Воевода жалуется также на то, что в Енисейском остроге «служит черной священник, а белого священника нет», а без последнего в городе «быть не уметь: многие твои государевы служилые люди и пашенные крестьяня женатые, и молитвы роженицам и свадьбы венчати некому»... В заключение воевода пишет, что колоколов у церквей нет, «а звонят в Енисейском остроге у твоего царского богомолья в якори!»ю..

Приговор: «государь слушал и указал» — послать для Введенской церкви образа, книги и проч., также «и колокола в пуд или надо больши». А которой храм обетной поставили служилый люди собою — тот храм указал государь им и строить собою»...

В Введенскую церковь были отправлены купленные в Москве, в «Котельном ряду», у торгового человека Ильи Федорова — два колокола, «а в них весу пуд и 12 гривенок, цена 7 рублев 28 алтын 2 деньги, да к тем-же колоколам 2 языка, цена 3 алтына и 2 деньги». (Сибирского приказа столбец № 6, лл. 42, 43, 45).

XX.

Выемка табаку в Тюмени. 1641 г.

В 1641 г. тюменский воевода кн. Григорий Петрович Борятинской прислал следующую «отписку» государю:

«Государю царю... Гришка Борятинской челом бьет: в твоем государеве... наказе у меня... написано: на перед сево на Тюмени и в иных сибирских городех и в острогах приезжие и туточные сибирские служилые и всякие люди покупали и продавали межь себя и пили табак, и мне-бы... на Тюмени и в Тюменском уезде у детей боярских и у всяких русских людей и у иноземцов табак сырой и толченой и дымной и на полех сеяной велети выймати, да у ково табак вымут, [685] или ково и без выимки табаком уличат, и тем людем за то чинить наказанье жестокое — велеть их бити по тортом кнутом не щадно. А после наказанья сказать ям явно и бирючю о том велеть кликать по многие дни: только будет вперед объявитца табак какой ни буди, и у тех людей, по твоему государеву указу, у детей боярских деревни и в городе дворы и животы, а у торговых и у всяких людей и у иноземцов потомуж дворы и лавки и животы их и товары все имать на тебя государя, а тех людей, у ново табак вымут, метати в тюрьму до твоего государева указу, для того, чтобы вперед отнюдь никакими мерами ни у ково никаково табаку не было. Да будет у ково после тово наказанья какой табак сырой или толченой или дымной вымут или сеяной табак у ково на поле объявитца, и у тех людей..... все (имущество — деревни, дворы и проч., как и в предыдущем случае) описывати на тебя государя, а их самих до твоего государева указу метати в тюрьмуж. А у ково ииянем... и сколько пуд иди фунтов или золотников табаку вымут, и мне-бы то все велеть писати в книги подлинно, и о том писати и тем люден и выимочному табаку и опасным животом посылати к тебе к государю к Москве росписи. А выимочной всякой табак велети-бы мве на Тюмени зжечь, чтобы однолично табаку нигде ни у ково не было.

«И я, холоп твой, по твоему государеву … указу на Тюмени и в Тюменском уезде у детей боярских и у всяких русских людей и у иноземцев табак сырой и толченой и дымной и на помех сеяной велел выимати детем боярским и служилым людем, и о том приказал накрепко, и в наказных памятех против твоего государева указу написал. И у ково, государь, табак выняли или ково табаком и без выимки уличили, и тем людем по твоему государеву указу было наказанье жестокое — биты по торгом кнутом нещадно, а после наказанья сказано им явно и бирючю о том велел кликать по многие дни: только будет вперед объявитца табак какой ни буди, и у тех людей, по твоему государеву указу, деревни и в городе дворы и животы все возьмут на тебя, государя, а их до твоего государева указу вкинут в тюрьму. А у ково, государь, именем и сколько пуд или фунтов или золотников табаку выняли и я, холоп твой, послал в тебе, государю, роспись под сею отпискою. А табак, которой вынят на Тюмени — созжен». (Ibid., столбец № 65, лл. 108-109).

Приложенная в отписке «Роспись» (лл. 110-112) перечисляет несколько случаев выимки табаку на Тюмени и учиненных за то наказаний разным лицам, державшим или продававших табак. Например: «у тюменсково литвина у Богдашки Цыганова вынято фунт табаку, а купил он тот табак на Тюмени у усольца у Безсонка Яковлева, да у Мишки Олферьева». Богдан Цыганов и продавцы табака «биты на козле кнутом [686] нещадно», а найденный табак «весь созжен». Остальные 6 случаев выимки — в том-же роде.

На воеводской отписке читаем следующую помету приказа (л. 108-й): «писать на Тюмень к воеводе — велеть и вперед табак у всяких людей вынимати и сысканой жечь, а тем людем у ково вынут — чинить наказанье против прежнего государева указу, да сколько у ково табаку вынут и что кому за табак учинит (наказанье), о том велеть ему с Тюмени писать к государю к Москве в Сибирской приказ».

«Грамота» об этом (лл. 113-114) послана воеводе 13-го июли 1642 года.

XXI.

«Запись» об отдаче сына в прикащики. 1639 г.

Список с записи слово в слово:

«Се яз Макарей, прозвище Богдан, Панкратьев сын Зеркольников, Больших Лужников из-под Симонова, отдал есми Ивану Панкратьеву сыну Зеркольникову, тех-же Больших Лужников торговому человеку Суконнова ряду, а своему брату родному меньшему, своего сына родного Онтона Макарьева, с нынешнего со 147-го году марта с 14-го числа впредь на урочные годы на восемь лет до такова-ж числа. И в те 8 лет тому сыну моему Антону жити у нево Ивана во дворе, и быти в послушанья, и работу работать по силе, и пити и ести ево Иваново а одежи и обувь носить ево-ж Иваново. А тому Ивану Панкратьеву в те урочные годы тово моево Макарьева сына Антона, видя по разуму ево, посадить в лавку за своим товаром, где изволит посадить, и своему промыслу научить, чему он Иван сам умеет. А порукою в житье и в недожнвке и в сносе пишуся по том своем сыне Антоне яз-же Макарей, прозвище Богдан, да тех-же Больших Лужников яз Иван Степанов сын Скорняков, да яз Киприан Прокофьев, да яз Алексей Панкратьев сын Зеркольников, да яз Гаврило, прозвище Бажен, Григорьев сын Кошкодаров, оба мы кодашьецы. И тому Антону за няшею порукою будучи у нево Ивана не пить и не бражничать и зернью не играть, и пократчи живота ево не збежать, и не отжив своих урошных лет прочь не отойтить, ни убытка никоторова не учинить. А будет он Антон за нашею порукою у нево Ивана своих урочных лет не дожив года или полугода, или месяца, или недели прочь отойдет, или что живота ево пократчи снесет, и Ивану Панкратьеву взять на нас порутчиках за недоживку 20 рублев и свой сносной живот и убытки по сей записи все сполна. А как тот Антон отживет у нево Ивана те [687] свои урочные годы сполна, и ему Ивану тово Антона от себя отпустить, одев я обув, и наделку дать 10 рублев, и ся запись выдать безденежно. А на то послуси — Данило Линев, а подлинную запись писал Бориско Иванов, лета 7147 году». (Ibid., столбец № 79).

XXII.

Случай людоедства в Сибири 1643 г.

В июле 1644 г. тобольские воеводы прислали в Сибирский приказ «отписку» к ним Мангазейского воеводы кн. Петра Михайловича Ухтомского и «распросные речи» тобольского боярского сына Дмитрия Черкасова с товарищи (Сибир. приказа столбец № 134, лл. 91-97). Оба эти документа рассказывают об одном неудачном плавании русских служилых и торговых людей по Ледовитому океану. «Кочи» русских потерпели крушение, люди едва спаслись на берег и продолжали свой путь в Мангазею, с большими лишениями и затруднениями. Недостаток пищи довел их, наконец, до того, что они стали есть «мертвые тела» товарищей... Этот редкий случай вынужденного каннибальства русских привожу по «отписке» кн. Ухтомского (лл. 91-95), буквально повторяющей любопытный рассказ Дм. Черкасова (листы последнего очень ветхи).

Кн. Ухтомский пишет: «в нынешнем во 152-м году, генваря в (пробел) день, пришли с моря тобольской сын боярской Дмитрей Черкасов, да служивой тобольской Федька Волков, да Мангазейского города стрельцы Васька Петров, да Оксенко Харитонов. И я их роспрашивал, а в роспросе они мне сказали:

«В прошлом-де во 151-м году, июля в 13-м числе, отпущено-де было из Тобольска в Мангазею с государевыми хлебными запасы, мангазейским служилым людем на жалованье: два коча, да кочь дьячей Григорья Теряева, да кочь торговых и промышленных людей с хлебными-же запасы и со всякими товары. И на Березов-де они пришли августа в 1-м числе, а с Березова-де пошли на завтрие августа во 2-м числе. А на море из островов вышли августа в 15-и числе, и на море-де встретил противной ветр, и стояли 2 дни, да 2 ночи. И оттоле-де бежали парусом за море 2 дни до завороту, и в завороте учало погодою кочи бить: и государевы кочи и торговой кочь на отстое розступился, и государевы запасы и торговых людей рознесло по морю и по берегу, а люди плыли и брели на берег на веслах и на досках и в карбасех. А дьячей кочь Григорья Теряева кинуло на берег цел, а запасы-де выметал вон, и тот ево кочь замыло на кошке песком. И тут-де они стояли, и тот кочь из песку выгребали и с мели сымали две недели. [688]

«И с того погрожу дьяк Григорей Теряев отпустил в Тоболеск тобольских служилых людей дву человек Петрушку Остафьева да Созонка Володимерова, да с ними промышленных 5 человек, о том морском розбое с отписками, в карбасе. А на том розбое осталось зимовать у своих товаров и запасов торговых и промышленных людей 15 человек Богдашко Кочевщик с товарищи.

«И с того погрому собрались на один на дьячей кочь Григорья Теряева всяких людей человек с семьдесят, и пошли в Мангазею. И от того розбою шли парусом день, и как-де они будут против Черных гор (и) Столбовой реки, и тут встретил ветр север с боку, и тем-де ветром бросило кочь на берег на сухой, и коча-де снять с мели не могли.

«И стояли-де на том берегу 8 недель — обсадила самоядь.

«И с того розбою пошли нартным ходом, берегом, в Мангазею, до Филипова заговенья за 10 дней. И учали-де на них приходить самоядь, и учали-де с ними дратца, и после-де драки они (Дмитрей с товарищи) ночевали. И после того по вся дни учали на них самоядь находить и дрались, и ходу-де им не дали. И как-де они будут против Епанчина Шара, и тут-де у них та самоядь отбили восмь нарт с запасы м с товары, и с оружием. И в том-де месте Ивана Плещиева ранили в голову стрелою, да служивого Тазовского десятника стрелецкого Надежку Сидорова, да промышленною человека Семейку Иванова Мезенца убили, и у дьяка Григорья Теряева на Нарте отгромили робеночка служня (т. е. из прислуги дьяка).

«И оттоле-де шли за ними самоядь и до Пуровского острова, и у Пуровсково острова дрались-де с ними многое время, и на той-де драке ранили моего человека Ефремка, и от той-де драки тот Ефремко умер. А у них-де самоядцов убил оленя служилой человек тобольской Федька Волков.

«И оттоль-де они пошли вперед к Тазовскому устью, и шли до устья Тазовского от Черных гор 8 недель.

«И взял-де их голод, потому что им самоядь ходу не дала и запасы отгромили. И стали служилые и промышленные люди с голоду помирать и померло человек с пятьдесят, и у дьяка Григорья Теряева померло 2 дочери, да племянник и люди ево Григорьевы померли-ж.

«И с усть Тазу для вести дьяк Григорей Теряев послал в город Мангазейских служилых людей Оксенка Харитонова с товарищи, с вестью. И те-де служилые до города одва (едва) с голоду добрели, а служилой пришол в город Фомка Михайлов с голоду и умер. А дьяк-де Григорей и они шли голодны, и шли Тазом 10 дней, и дьяка и их изнял голод, и стал он дьяк Григорей с Иваном Плетневым против Леденкина Шару. [689]

«А он-де Дмитрей Черкасов с тобольскими служилыми людьми пошол вперед, и шли от дьяка Григорья день, и на том стану остался тобольской служилой человек Костька Галкин — итти не мог, и после того и умер. И от того стану шли вперед 3 дни голодны — ели ременье и камасы и с под лыж подволоки. И на том стану остались с голоду-ж служилые люди тобольские пятидесятник Гришка Прокопьев да тазовский служилой Гришка Романов, и после того они и померли.

«И оттуду-де шли до Сухарева зимовья 3 дни, и идучи ели собак. И в Сухареве зимовье лежали 3 дни.

«П по дьячей Григорья Теряева отписке послал я (т. е. Мангазейский воевода кн. Петр Ухтомской) на встречю сына своего князя Федора с служилыми и с промышленными людьми, с хлебными запасы, и их Дмитрея нашли в Сухареве зимовье. А из Сухарева зимовья кн. Федор ево Дмитрея послал наперед себя в город, с промышленным человеком с Кренком Давыдовым, я на низ сыскивать дьяка Григорья Теряева послал человека своего да служилых людей тазовских стрельцов Оську Шутова да Пятка Савина, да тобольских служилых Федьку Волкова, да Федьку Кузнеца, да Ваську Кулакова. И нашли (они) ево Григорья против Леденкина Шару на стану, а с ним жена ево, Григорьева, да людей (его) — человек ево Филька, да жома, да девка, да тут-же Иван Плещиев с человеком своим с Олешкою, да промышленные с ним — колмогорец Макарко Негодяев с сыном Якунькою.

«А едят-де они — дьяк Григорей и жена его, и люди его, и Плещиев, и промышленные люди — мертвых людей (л. 93).

«И они-де их Григорья с женою и с людьми и Плещиева взяли, и на нартах повезли и дошли в Сухарево зимовье, и в Сухареве зимовье Плещиев и умер. И из Сухарева идучи в Щучьи Курьи, за полтора днища до города не дошед, на дороге дьяк Григорей и умер. А жена ево, Григорьева, да человек ево Филька, да женка, да девка пришли в Мангазейской город генваря в 14-й день. И всех в Мангазейской город служилых и промышленных людей пришло и приволоклось человек с двадцать.

«Да промышленные люди, которые с дьяков Григорьев Теряевым шли — Иван Леонтьев Барабан... (Выпускаются имена еще четырех человек. — Н. О.) в роспросе сказали, что-де дьяк Григорей Теряев и жена его, и люди, и они промышленные от голоду и от великие нужи постели, и ременье, и из-под лыж камасы, и собак, и людей мертвых ели...» (л. 93).

Никакого «сыска» по этому поводу не происходило ни по инициативе местных властей, ни по требованию центрального управления. Последнее [690] отнеслось снисходительно к этим несчастным людям, доведенным судьбою до каннибальства... На отписке тобольских воевод (л. 90) находим такую помету Сибирского приказа:

«Государь слушал, — в столп» (т. е. — сдать в архив).

XXIII.

Челобитная «государева баньщика» 1644 г.

В 1644 году Нарымский воевода Иван Артемьевич Чеадаев прислал в Сибирский приказ следующую челобитную «государевы торговой бани баньщика» Стеньки Мокеева:

«Царю государю и великому князю Михаилу Федоровичу всеа Русии бьет челом сирота твоя Нарымсково острогу баньщик Стенька Мокеев: был, государь, в нарымском остроге в баньщиках новокрещен Сенька Курко, и в прошлом, государь, во 151-м году тот Сенька Курко умер, а в ево Сенькино место твой государев воевода Иван Ортемьевич Чеадаев велел написать в баньщики меня, сироту твою, неволею, потому что охотников к той твоей государеве бане не было никово. И я, сирота твоя, у твоей государевы баня один живот свой мучу. А твоя государева баня топить одному мне, сироте твоему, невмочь, потому что к той твоей государеве бане дрова по весь год готовлю и воду ношу на себе и баню топлю я, сирота твой, а твоей государевы лошади и колодезя у той твоей государевы бани нет — дров, государь, и воды возить не на чем. И что мне, сироте твоему, дано твоего государева денежново жалованья и хлебново, и то твое государево жалованье денежное и хлебное отдал за наем, а сам я, сирота твой, скитаюсь промежу дворы (с) женишкою и с детишками, кормлюся Христовым именем. И впредь, государь, мне, сироте твоему, у твоей государевы бани одному быть не в силу. Милосердый государь!... пожалуй меня, сироту своево — вели, государь, в своей государеве бане поверстать другово баньщика, чтоб мне, сироте твоему, у твоей государевы бани будучи в конец не погинуть — (с) женишкою и с детишками голодною смертью не умереть! Царь-государь, смилуйся, пожалуй!» (Сибирск. приказа столбец № 136, л. 301).

Приговор Сибирского приказа:

«Писать в Нарым к воеводе — велеть ему баню отдать на откуп, а будет на откуп никто не возьмет, а одному Стеньке у той бани быть не мочно, и ему дать в товарищи из новокрещенов или из служилых людей другово человека в товарищи ково пригож, и быть двум, а будет в том им чаять нужи — и вперед у бани велеть быть из служилых [691] людей по два человека, погодно переменяясь, чтоб меж их в том никому большого оскорбленья не было» (л. 300 сб.).

Царская «грамота» о том (лл. 302-303) послана нарымскому воеводе 13-го декабря 1644 года.

XXIV.

«Непристойные слова» киевского инока, 1682 г.

В августе 1682 года, киевский воевода, боярин кн. Петр Семенович Прозоровской, прислал в приказ Малой России следующую отписку (привожу в извлечении):

21 июля стольник и полковник Илья Нармацкой прислал в киевскую приказную избу «письмо, за своею рукою», в котором пишет, что ратные люди "надворной пехоты ево Ильина приказу" Леонтий Макеев и Карп Федоров «извещали» на старца Киево-Братского монастыря, неизвестного им по ииени, что находясь "в монастырскои шинку, покупаючи питье, пили, и того-де монастыря старец, напився пьян, бранил их и говорил непристойные слова: он-де старец Христу не молитца и царей и патриарха не боитца...».

Воевода призвал в приказную избу Леонтья и Карпа: они повторили «те-ж речи, что в извете своеи сказали> Илье Нармацкому, но прибавили, что говорили братскому игумену Сильвестру, "чтоб он того старца велел принять в тех непристойных словах, и игуиен-де хотел того старца сыскав посадить на чепь"...

22 го июля воевода послал подьячего приказной избы Ивана Калачникова к игумену, чтобы тот старца «держал в крепости» в монастыре, до государева указа. Вернувшись, подьячий доложил в приказной избе воеводам (кн. Прозоровскому с товарищи), что по словам игумена Сильвестра «старец из монастыря сшол неведомо куда, и послал-де он, игумен, того старца сыскивать, а как-де того старца сыщут, и он, игумен, про того старца объявит» воеводам...

23 го июля воеводы послали капитана Ивана Шпаньева в Братский монастырь с требованием, чтобы игумен "того старца сыскал и велел держать в монастыре в крепости" до государева указа. Капитан доставил воеводаи «скаску игуменские руки», в которой написано: «тот-де старец, которой говорил непристойные дела — именем Дионисий Вертелецкой, из Братского ионастыря ушол того-ж числа, как на того старца извещали еиу, игумену, ваша великих государей надворная пехота, а где он, старец, ныне — того он, игуиен, не ведает, а как тот старец [692] объявитца у него, игумена, в монастыре или где ево сыщут, и он, игумен, того старца к нам, холопем вашим, пришлет»...

Воеводы заключают свою «отписку»: "августа по 4-е число Брацкого монастыря игумен Селивёрст того старца Дионисия к нам холопем вашим не присылывал»... (Сибирского приказа столбец № 738).

Помета: «190 году, августа в 11-й день записать в книгу и взять в столп».

XXV.

Челобитная «новокрещена» о написании в «палачи» 1643 г.

Воевода Кецкого острога Василий Васильевич Нелединской писал, в 1643-м году, в Сибирский приказ, что 30-го ноября прислан к нему «колодник-иноземец Матюшка Сосновской, а велено» его «посадить в тюрьму и корм» ему давать «по алтыну на день». Воевода посадил его в тюрьму, которая находится «под съезжею избою, а тыну около тюрьмы нет, ни сторожа, ни целовальника, ни палача у тюрьмы нет, топят тюрьму служилые люди по дням». Между тем в «окладных книгах» 147 и 149 годов «написано: палачю твоего государева денежного и хлебного жалованья 2 рубли денег, 2 чети хлеба, четь овса, пол-пуда соли. И к тому твоему государеву жалованью охотника в палачи и в тюрьме в сторожи из кецких служилых людей и с новокрещенов нет...» Но ныне подал воеводе «челобитную» новокрещен Ивашко Монгулин, «чтоб ево ты, государь, пожаловал — велел в кецком остроге быть у тюрьмы в сторожах и в подачах», с денежным и хлебным жалованьем «против служилых людей»... (Ibid, столбец № 136, л. 585).

Вот эта челобитная:

«Царю государю... бьет челом сирота твой государев Кецкого острогу новокрещен Ивашко Мунгуленок. Милосердый государь!... пожалуй меня, сироту своего, вели, государь, мне быть в Кецком остроге у тюрьмы в сторожах и в полачах, а своим государевым жалованьем хлебным и денежным поверстать, как в иных городах нашей братье, против служилых людей. Царь-государь, смилуйся, пожалуй!» (л. 586).

Приговор Сибирского приказа:

«Писать в Кецкой к воеводе — велеть тому новокрещену у тюрьмы в сторожах и в палачах (быть), и оклад ему учинить тот, что в сей отписке (т. е. в отписке кецкого воеводы) написаю, и давать с ружники и с обротчики» (л. 585 об.). Об исполнении приговора послана царская грамота (лл. 587-589). [693]

XXVI.

Платье Петра Великого 1696 г.

Два «указа» Сибирского приказа, данные «Соболиной казне»:

1) «7205 году, декабря в 22-й день, великий государь, царь и великий князь Петр Алексеевич, всеа великия и малыя и белыя Росии самодержец, указал сделать себе, великому государю, кафтан да шапку круглую, а к тому кафтану на кондыри и на шапку круглую взять из Сибирского приказу соболей: пара в 30 рублей, пара в 25 руб., 2 пары — по 20 рублей пара. Да на опушку того кафтана 2 бобра карих добрых, цена 6 рублей. И то все вышеписанное к великоиу государю принял в хоромы постельничий Гаврило Иванович Головкин. Думной диак Андрей Виниус».

2) «Великому государю надобно под бомбардирской кафтан: испод лисий черевий или лапчатой черной, ценою в 150 или во 100 руб.; к тому-ж кафтану на кондыри и на шапку круглую: 2 пары соболей по 30 рублей, на выпушку 2 бобра карих. На шапку немецкую, да на опушку рукавиц — 2 пары (соболей?) по 20 рублей или на шапку немецкую расамак (россонаху) черной».

Оба указа присланы из похода из села Преображенского 20-го декабря 1696 г. (Сибир. приказа столбец № 925).

XXVII.

«Роспись селитреному варенью» 1699 г.

В ноябре 1699 г. Сибирский приказ отправил «грамоты» иркутскому и нерчинскому воеводам о заведении «селитреного варенья» и об устройстве «селитревых заводов и майданов». Воеводам прежде всего предписывалось розыскать в уездах и «описать курганы, из которых мочно варить селитру», а «каким поведением» ее варить — о том приложена была к грамотам нижеследующая «роспись», очень любопытная в техническом отношении, но, к сожалению, сохранившаяся (Сибир. приказа столбец № 1397) с пробелом (недостает конца 6-й статьи, всей 7-й статьи и начала 8-й статьи).

1.

«Изобресть место, где-б старые кладбища-курганы были, и к тому-ж конской и коровей и всякой скотской и иной старой навоз, которой-бы был лет сорока и пятидесяти и больши». [694]

2.

«Учинить кадь, в вышину 2 аршина (с) четью, широтою вверху пол-три аршина, а дно чтоб было уже, яко-бы 2 аршина и меньше, а посреди того дна оконце — как у пивного спусника».

3.

«На дне в той кади помостить перекладинки, то есть деревянные поленца, сколько будет потребно имети, и на них насласть тросником или каиышем, чтоб материя, кроме воды, сквозе то постлание не проходила».

4.

«Класть на то постлание вышеявленную материю, то есть престарелой гной и землю могильную, натуго, с топтанием ног, и доверху не докладывать чети или пяти вершков аршина».

5.

«Лити на ту материю воду, мерно, чтоб материя тою водою напаялась и чрез себе оную пропускала повольно, а не скоростию. А под оконце той кади высподи ставити мерники или ушаты, во что той воде сливатися».

6.

«Котел медной, круглой, чтоб устроен был в земляном горну глубоко и сверх того котла в устье котельном в средине доски на подобие кади...» (Конца статьи нет).

(7-й статьи нет).

8.

(Начала статьи нет) ... «(слить) селитреную воду в деревянные кади и дать ей устоятца, доколе селитра около стен и на дне в тех сосудех сядет».

9.

«Егда селитра вышереченным творением сядет и потом с той селитры сливая воду, паки взливати на материю и тогда лутшее к прибыли подаст действо».

Сообщ. Н. Н. Оглоблин.

Текст воспроизведен по изданию: Бытовые черты ХVII века // Русская старина, № 6. 1892