В Центральном государственном архиве древних актов, в Фонде 141 (Приказные дела старых лет), хранятся два ветхих и неполных дела из делопроизводства Разряда и Посольского приказа о строительстве Ельца в 1592 г. и Воронежа в 1594 г., после его разорения черкасами в 1590 г. Воронежское дело хранится на расклеенных столбцах с текстами, написанными разным почерком скорописью конца XVI в. Сохранность рукописи неудовлетворительная. Многие листы ветхие, со значительной порчей текста. Нумерация листов, собранных из россыпи, перепутана. Такое состояние рукописи затрудняет ее изучение и полную публикацию. По содержанию документы этого дела состоят из челобитных, посланных царю воронежскими начальными людьми, царских грамот о строительстве г. Воронежа, комплектования в нем гарнизона, сыске среди местных казаков беглых крестьян и т. д. Для публикации отобраны материалы, которые сохранились полностью.

Дело о строительстве г. Ельца в 1592 г. и комплектовании его гарнизона является более полным, но и еще более ветхим. Оно на 247 расклеенных столбцах. Почерка рукописи - скоропись конца XVI в. Листы в деле нередко дырявые, с огнившими и оборванными краями. Сохранившиеся в деле царские грамоты [308] являются черновиками, сильно правленными. Это значительно затрудняет их прочтение ¹. Елецкое дело также публикуется нами не полностью, в книгу вошли содержащиеся в нем наиболее важные документы, которые лучше сохранились. Расшифровка и публикация документов о крестьянах и служилых людях, записавшихся на казачью и стрелецкую службу в Ельце и Воронеже 1592 - 1594 гг. XVI в., представляет большой интерес для изучения многих проблем социально-экономического развития Русского государства во 2-й половине XVI в.

Строительство Воронежа в 1585 г. и Ельца в 1592 г. было подготовлено борьбой русского народа с татарами и нуждами охраны южной границы государства. К началу 2-й половины XVI в. относятся первые известия о выводе войск в глубь дикого поля. Летом 1557 г. из г. Тулы во главе с воеводой были выведены войска к устью речки Ливны, на правый берег реки Быстрой Сосны, вблизи от переправы, к которой с правого берега подходил Изюмский шлях. В том же году из Михайлова войска были выведены к устью речки Елец на левый берег Быстрой Сосны в урочище старого елецкого городища для отражения нападения татар с Калмиусского шляха на рязанские земли. Из Мценска войска выводились к Курскому старому городищу, расположенному на высоком берегу реки Тускори и устья речки Кур. Позднее в урочищах, летних стоянках войск, а также сторожевий и разъездов станичников, известных из Боярского приговора 1571 г., строятся новые украинные города: Воронеж, Елец, Ливны.

В 1585 г. на реке Воронеж в трех верстах от реки Дон был построен город Воронеж. Эта дата не совпадает с датировкой буржуазных и некоторых советских историков, которые относят строительство г. Воронежа к 1586 г. ²

В памяти, присланной из приказа Большого дворца в 1594 г. дьяку Василию Щелкалову, сообщалось о [309] бортниках села Ворищь Рязанского уезда, которые в 1585 г. подали царю челобитную о том, что их оброчные бортные ухожеи и рыбные ловли «отписаны» к новому г. Воронежу и теми их угодьями владеют воронежские жильцы и «владети им ныне не дадут». В той же челобитной упоминалось, что эти угодья написаны за ними на оброке в рязанских писцовых книгах 1585 г. писцом М. Пушкиным, Итак, в разное время одного и того же года были сначала составлены эти книги, а затем произошла отписка угодий воронежским жильцам. Следовательно, Воронеж был построен не раньше и не позднее 1585 г. ³

Публикуемые документы свидетельствуют и о том, что его строительство не было продолжительным. Это была небольшая крепость, выдвинутая в южные донские степи, населенная служилыми людьми «жильцами», которым отданы приписанные к городу бортные угодья и рыбные ловли, расположенные в ближайшей округе по рекам Воронежу, Усмани и Дону. В рассмотренных нами выписях Статейного списка «Польские дела» сообщается о том, что в 1590 г. г. Воронеж подвергся разорению от черкас и казаков, пришедших из Канева и Переяславля во главе с атаманами Денисом Селепским, Бораном и Гусаком ⁴. После разорения г. Воронежа черкасами его строил вновь мастер городового дела Илья Катеринин, который в 1592 г. проектировал и строил г. Елец ⁵. Новый город Воронеж строится в больших размерах, по типу украйных городов, с посадом и служилыми слободами за пределами крепости, в черте городских укреплений. В челобитных, поданных царю воронежским воеводой Иваном Кобяковым и казачьим головой Борисом Хрущевым, содержатся известия о планировке города и ходе строительных работ в 1594 г., которые позволяют ясно представить весь комплекс оборонительных сооружений и внешний облик города в конце XVI в. Кроме этого, в них имеются многочисленные сведения о социальном происхождении и экономическом положении приборных служилых людей города, [310] их быте, сословных и классовых противоречиях. Большой интерес представляют известия о происхождении воронежских беломестных казаков и положении беглых крестьян в составе местного гарнизона, их связи с донскими и волжскими казаками, которые энергично привлекались на воронежскую службу. Публикуемые документы о г. Воронеже в сравнении с елецкими страдают известной неполнотой и ограниченностью, так как большинство среди них составляют челобитные, поданные царю соперничающими и враждующими начальниками: воеводой И. Кобяковым и казачьим головою Б. Хрущевым. Они проникнуты упреками и недоверием друг к другу. Известия о сыске беглых крестьян среди казаков воронежского гарнизона сравнительно немногочисленны, но они представляют большой интерес и будут рассмотрены ниже вместе с такими же делами по сыску беглых среди казаков и стрельцов елецкого гарнизона, где они представлены в большом количестве. Анализ этих дел уясняет социальное происхождение, правовое и экономическое положение основной массы населения этих городов - стрельцов и казаков. Указов о строительстве этих городов и укомплектовании в них гарнизонов не найдено, но вся совокупность сохранившихся документов дает возможность ответить и на этот и на многие другие вопросы.

В задачу данного введения не входит всестороннее исследование публикуемых документов. Рассмотрим кратко только один вопрос - о том, как осуществлялся прибор крестьян в казаки и стрельцы и как происходил сыск в их среде беглых в условиях действия режима «заповедных лет». К сожалению, и царский указ, регулировавший правила «записи» крестьян и других лиц на елецкую службу (казачью и стрелецкую), или не сохранился, или же еще не найден. Однако многочисленные ссылки на него, как в челобитных елецких приборных служилых людей, так и в правительственных распоряжениях, позволяют достаточно полно и достоверно восстановить его содержание. Первое, что необходимо отметить в этой связи, это то, что указ, видимо, допускал частичное нарушение законодательства «заповедных лет» в определении как контингента лиц, имевших право «записи» на приборную службу в новостроющийся город, так и условий осуществления этой «записи» и [311] ее оформления. Действительно, судя по публикуемым документам, разрешалось принимать на службу крестьян с тяглых жеребьев, но правда только в том случае, когда выполнялось требование найти и оставить на них себе замену. Родственники тяглеца, не имеющие своего тяглого двора и пашни, могли записываться на приборную елецкую службу наравне со свободными людьми. На тяглых крестьян, записанных на эту службу, воеводам предлагалось посылать к их помещикам служилых людей с отказными грамотами, обязывающими помещика отпустить крестьянина к месту службы, в срок и без нанесения материального ущерба, но опять же только в том случае, если он оставит замену на своем жеребье. Родственники тяглых крестьян (от отцов - сыновья, от братьев - братья, от дядь - племянники, от тестя - зятья), записавшиеся в казачью и стрелецкую службу, имели право уходить от своих тяглых родственников без посылки на них к помещикам отказных грамот и получить положенную им долю подворного имущества из хозяйства тяглого крестьянина, оставшегося на своем жеребьи.

Сведений о записи бобылей на приборную службу в новые города Елец и Воронеж нами не найдено. Это позволяет высказать догадку о том, что царский указ на них не распространялся. В данном случае система набора в службу нетяглых родственников крестьян не составляла исключения, а объясняется тем, что и в условиях действия режима «заповедных лет» они пользовались правом перехода к новым землевладельцам, которые могли их называть и свозить в свои поместья, если только они не были записаны в тягло. Так, в царской льготной грамоте, выданной Духову монастырю в 1585 г., говорится, что строителю монастыря Варлааму даются на льготу в течение 10 лет пустые деревни в Обонежской пятине Новгородского уезда. В этих деревнях ему в течение льготных лет предлагалось дворы построить, пашню распахать, сенокосы расчистить, крестьян назвать, «а называть ему крестьян из нетяглых, з деревень от отцов - детей, от дядь - племянников и от братии- братию», а с тяглых мест «крестьян не называть» ⁶. Подобная же льготная грамота была дана [312] 14 мая 1587 г. на 10 лет строителю Ямгородского монастыря Досифею с монахами, которые после заключения перемирия царем Иваном IV со шведами жили в Новгороде и получили из вотчины Новгородского Пантелеймонова монастыря в Деревской пятине 3 пустые деревни с 5 обжами перелогу, которые они должны были з течение льготного срока «устроить». В этих пустошах «землю распахать, сенокосы расчистить, дворы построить и крестьян назвать» ⁷. По истечении льготы в 1597г. они обязывались все повинности и подати платить наравне с волостными людьми. В грамоте за невыполнение монастырем этих условий предусматривалось значительное взыскание.

Запись крестьян на приборную службу по указу производилась не отдельно, а одновременно с записью вольных людей, в том числе неслужилых детей и родственников детей боярских, стрельцов, казаков, пушкарей и т. д. По городам с царским указом разъезжали казачьи, стрелецкие головы и сотники, назначенные правительством на службу в новый город. Они объявляли предусмотренный указом порядок набора, размер денежного и хлебного жалованья и время явки на службу. Кроме того, ими принимались, видимо, без предварительной записи и проверки лица, прибывшие на место строительства и заявившие о своем желании поступить на приборную службу. Таким образом, привлекались пришлые люди и местные жители в округе строительства города, среди которых было много беглых крестьян и холопов. В том случае, когда служилые люди посылались для отказа записавшихся на службу тяглых крестьян, они на месте проверяли соблюдение сторонами царского указа, понуждали помещика своевременно отпустить крестьянина в новый город. При нежелании помещика принять отказную грамоту и выпустить крестьянина к месту службы, воеводам предписывалось выдавать им «вывозные грамоты» и отправлять их по назначению. Так, в Тульский уезд к помещику Т. Ф. Карпову для отказа крестьянина Докучайки Елкина, записанного в елецкие казаки, по поручению казачьего головы Истомы Михнова ездил тульский служилый человек - затинщик Карп ⁸. Отказную грамоту [313] на Д. Елкина приняла мать помещика, находившегося в это время на государевой службе. В Соловский уезд к помещику Д. И. Карпову с отказной грамотой на крестьянина Первушку Дементьева Панкова ездил казачий сотник Павел Гурьев ⁹. Крестьян Кашинского уезда, записанных на елецкую приборную службу, помещик Е. Репчуков не отпустил к месту службы. Они подали царю челобитную на незаконные действия помещика. По этой челобитной Кашинскому воеводе была послана царская грамота с предписанием выдать челобитчикам «вывозную грамоту» и отправить к месту службы ¹⁰. Это предписание было выполнено воеводой. Е. Репчуков отпустил крестьян, и подал царю челобитную о том, что они являются беглыми, так как не выполнили требования указа - не оставили замены на своих тяглых жеребьях. По этой челобитной елецкому воеводе И. Мясному была послана царская грамота с предписанием произвести о крестьянах сыск и судебное разбирательство «по указу». Из содержания той же грамоты следует, что запись на приборную службу тяглых крестьян по указу была, скорее всего, кратковременным исключением, а не постоянно действующей указной нормой ¹¹. Тульский помещик В. Онтонов подал царю челобитную о сыске и возврате из елецких казаков его бывшего крестьянина П. Путятина, который ушел от него без отказу и записался в казаки. По этой челобитной в царской грамоте было предложено воеводе по месту жительства крестьянина произвести большой обыск. В обыске принимали участие священники двух приходов и местные жители из многих сел и деревень. В обыскных речах местные жители заявили, что он «пошел на Елец от В. Онтонова с отказом» ¹². Рассмотрение известий о производстве отказа из поместий тяглых крестьян, записанных на елецкую приборную службу, показывает, что инициатива в этом деле преимущественно принадлежала правительству, которое, руководствуясь нуждами укрепления и восстановления старых и строительства новых городов на юге, осторожно, в порядке исключения, нарушало [314] правопорядок, установленный законодательством «заповедных лет».

Подобные же факты содержат и сведения о сыске в 1594 г. беглых крестьян среди казаков в гарнизоне Воронежа. Челобитная, поданная царю в 1594 г. воронежским казачьим головою Б. Хрущевым, сообщает о том, что к нему с царской грамотой приезжал рязанский помещик Широкий Мурашцев для сыска беглых крестьян Панкратки Шишлова и Тимошки Можаринова, которые записались в казаки и служат в Воронеже. Б. Хрущев помещику этих казаков как беглых крестьян не выдал потому, что Панкратка Шишлов является старым казаком, переданным ему в 1593 г. по списку от его предшественника, казачьего головы Казарина Крюкова, а Тимошка Можаринов является новоприборным казаком, принятым им на службу в 1593 г. О том, являются ли эти лица беглыми крестьянами помещика Широкого Муромцева или они записались в казаки по указу о приборе крестьян на эту службу, Б. Хрущев произвел сыск. В сыске казаки сказали, что они жили за помещиком Широким Муромцевым «не на пашне», а после их ухода от него, в занимаемых ими «дворах жильцы остались» ¹³.

Результаты этого сыска стали основанием для отказа воронежского казачьего головы Б. Хрущева выполнить распоряжение царской грамоты, привезенной истцом. Соблюдая требования указа и не желая в то же время оказаться в опале за невыполнение предписания, данного ему в грамоте, он просил царя прислать в Воронеж новую грамоту: «о том мне, государь, холопу твоему, как укажешь».

Царской грамоты по этой челобитной Б. Хрущева не найдено, но факты, сообщаемые в челобитной о сыске беглых крестьян среди казаков воронежского гарнизона, не противоречат многим известиям о том, как подобные дела о беглых крестьянах решались по сыску и суду среди елецких стрельцов и казаков. Главным основанием для невыдачи воронежских казаков помещику явилось то, что они не являлись тяглыми, а их дворы не запустели. Следовательно, они, даже уходя от [315] помещика без отказа, не нарушали указа о записи на приборную службу и режима «заповедных лет» ¹⁴.

Рассмотрим другое известие. За орловским помещиком Алексеем Пантюхиным на выти жил крестьянин Иван Андреев. Сын этого крестьянина Гришка записался на елецкую службу в стрельцы. Помещик насильно забрал к себе жену новоприборного стрельца, а у него перед отпуском в Елец «вымучил запись» на 20 рублей с той целью, чтобы он не мог требовать от него выдачи своей жены и части подворного имущества из хозяйства отца. По челобитной этого стрельца о насилии и убытках, причиненных ему помещиком, была послана царская грамота орловскому воеводе Лавру Кондаурову с предписанием: «Буде отец его живет за Алексеем на той выти, на чом он с Гришкой жил», то по сыску жену и имущество отдать стрельцу Гришке ¹⁵. В этой грамоте содержится прямое указание на то, что крестьянский сын от отца, оставшегося на тяглом жеребьи, имел право без отказа уходить от помещика на службу в новый город. Добровольная запись на приборную службу родственников тяглых крестьян, не записанных в крепостных документах, без согласия на то помещиков, вызвала с их стороны большое недовольство и массовую подачу царю челобитных о сыске, по мнению помещиков, беглых крестьян, а в связи с этим и посылку в новые украйные города Елец и Воронеж царских грамот по этим челобитным. Эти действия администрации Московских приказов вызвали недовольство стрельцов и казаков, их побеги со службы и подачу коллективных челобитных царю. В связи с такой челобитной 29 сентября 1592 г. была направлена елецкому воеводе Ивану Мясному царская грамота. В ней говорится о том, что на прибранных в казаки, стрельцы и пушкари крестьян привозят в Елец дети боярские царские грамоты о сыске беглых крестьян. Поэтому многие казаки [316] «дрогнули» и «розбежались по городам». «И ты дуруешь, что казаков выдаешь...» И ниже в грамоте предписывалось казаков из крестьян детям боярским не выдавать потому, что «они в казаки написались, а братья их, дяди и отцы живут на их землях за детьми боярскими» ¹⁶. Кроме того, в этой же грамоте воеводе дано указание о том, чтобы он не допускал приема елецкими казаками своих родственников крестьян «из-за детей боярских в захребетники...». Однако, как явствуют публикуемые документы, требования царского указа о записи крестьян на приборную службу в Елец казачьими и стрелецкими головами, сотниками и другими начальными людьми не соблюдались не только помещиками, но и крестьянами. Тяглые крестьяне, записавшиеся на службу, не всегда имели возможность найти и посадить замену на свой жеребий, а потому уходили от помещиков без отказа. Такие факты содержатся в царской грамоте 1592 г., посланной в г. Елец по челобитной кашинского помещика Е. Репчукова. В ней предлагалось крестьян, покинувших своего помещика без замены и оставивших свои жеребьи пустыми, вернуть обратно. В дальнейшем елецкому воеводе предписывалось в стрельцы и казаки крестьян с пашни не принимать: «...а прибрал бы есте на Ельце в казаки и стрельцы захребетников: от отцов - детей и дядей - племянников, чтоб в их место на дворах и «а пашне люди оставались» ¹⁷. К этому перечислению следует добавить и зятьев, живших у тестя в захребетниках по записи или без нее. Так, в челобитной елецкого стрельца А. С. Шерстова, поданной царю в 1593 г., говорится, что он до прибора на службу жил в Соловском уезде за помещиком Ю. Хрипковым на жеребьи своего тестя Г. С. Неклюдова по записи на 3 года, за третью часть его «подворья». Помещик положенной ему части имущества не отдает. И так зять, захребетник тяглого крестьянина, записывается на приборную службу как вольный человек и просит выделить ему из хозяйства тестя подворное имущество по записи. Количество рассмотренных нами фактов можно увеличить, но это не изменит существа уже сделанных наблюдений, говорящих о том, что родственники - захребетники тяглых крестьян, не написанные на тяглых жеребьях, [317] записывались на приборную службу наравне с вольными людьми, без посылки на них к помещикам отказных грамот.

Как уже отмечалось выше, такой порядок не был новостью, вызванный прибором на службу в новые города Воронеж и Елец, а складывался исторически во II половине XVI в. ¹⁸

Остановимся на известиях, характеризующих процедуру сыска беглых крестьян в указанных районах. Можно, видимо, полагать, что в южных украйных уездах сыск беглых крестьян в заповедные годы производился на общих основаниях, за исключением, однако, поместий, принадлежавших елецким казачьим сотникам и головам. Кроме того, специфичным был и сыск беглых крестьян из среды приборных служилых людей, составлявших гарнизон Ельца. В памяти Посольского приказа рязанскому воеводе кн. И. С. Туренину 12 февраля 1593 г. сообщалось о том, что пристав, посланный из Рязанской судной избы для сыска беглых крестьян, обнаруженных в поместье елецкого казачьего сотника Д. Ровенского, которое было расположено на территории Новосильского уезда, действовал незаконно и причинил ему убытки. В этом документе воевода ставился в известность о том, что по царскому указу и боярскому приговору «елецких голов и сотников казачьих ведают во всем в Посольском приказе» ¹⁹. Из этого следует, что для них особым постановлением делалось исключение из общего порядка подсудности по делам сыска беглых крестьян в их поместьях, в том числе и расположенных в украйных уездах. Сыск беглых крестьян среди приборных людей елецкого гарнизона также отличался от общеустановленных правил. Это можно проиллюстрировать следующим примером. Из деревни Горностаевки Рязанского уезда от помещика Плохова Толстова бежал на посад в Епифань крестьянин Афонька Артемьев, где он был сыскан и выдан помещику. После этого тот же крестьянин снова от него бежал в новый городок - Подуваковскую Дуброву. Помещик вторично послал за ним пристава из Рязани, [318] но Афонька Артемьев, узнав об угрозе сыска, бежал в Елец, записался в казаки и таким образом стал недосягаем для посланного за ним пристава ²⁰. Помещик обратился с челобитной к царю о его сыске и выдаче. По этому делу воеводе И. Мясному была послана грамота с предписанием произвести сыск и суд согласно нормам указа о приборе крестьян в казаки на елецкую службу. В грамоте было дано указание вместо казака Афоньки Артемьева прибрать «по прежнему нашему указу из вольных людей, а не из холопства и не с пашен». Это дополнение носит не частный, а общий характер, как директива воеводе в его практической деятельности. В ней нашел отражение не только особый порядок сыска беглого крестьянина, но и ясно сказано о том, что в дальнейшем тяглых крестьян на елецкую службу не принимать. В спорных делах елецких казаков и стрельцов со своими бывшими помещиками ярко выражена борьба крестьян с крепостниками.

Публикуемые документы помогают также изучить уровень развития крестьянского хозяйства в Замосковных и Украинных уездах Русского государства, так как в них сообщаются сведения о 3-польном севообороте, посеве сельскохозяйственных культур, размерах крестьянских посевов, урожайности, количестве рабочего и продуктивного скота, земледельческих орудиях, промыслах, одежде и «всякой подворной рухляди». Эти данные, содержащиеся в исках казаков и стрельцов к их бывшим владельцам, отрывочны, но и они позволяют сделать некоторые наблюдения об экономическом положении тяглых крестьян в годы усиления крепостного права. Так, в челобитной елецкого казака П. Д. Пенкова, поданной царю в 1592 г., говорится, что он до прибора в казаки жил в Соловском уезде за помещиком Д. И. Карповым в крестьянах, на елецкую службу записался по указу, и отказная грамота на него была послана помещику в начале зимы 1592 г. До устройства в г. Ельце им оставлены на месте старого жительства семья и имущество. Помещик его имущество присвоил, а жену задержал. По оценке челобитчика стоимость принадлежавшего ему скота и подворной рухляди определяется в размере 40 рублей. Кроме того, [319] помещик взял у него хлеба: 20 четвертей ржи, 20 четвертей овса, 3 четверти пшеницы, 3 четверти гороху и 2 четверти конопляного семени ²¹.

У елецкого казака, бывшего крестьянина П. Д. Путятина, записанного на елецкую службу с оставлением замены, были задержаны помещиком в старом дворе, до устройства в г. Ельце, жена, дети и присвоено имущество, оцененное пострадавшим в 50 рублей с полтиною. Кроме того, помещик забрал 80 четвертей хлеба ²². Крестьянин М. И. Подольнов, записанный в елецкие казаки с тяглого жеребья из поместья кн. И. Д. Хворостинина, расположенного в Новосильском уезде, отправился к месту службы по отказной грамоте. Он оставил временно до устройства в г. Ельце на старом местожительстве жену и имущество. Приказчик помещика присвоил принадлежавшие ему скот и имущество: 2 мерина, 2 коровы, 10 овец, 10 свиней, 2 шубы бараньих, сермягу и всякую рухлядь. Всего на 17 рублей ²³. У елецкого стрельца М. Семенова, который был в крестьянах за помещиком И. Болотниковым, осталось в поместье и было присвоено бывшим владельцем 3 лошади, 2 коровы и платье, всего на сумму 10 рублей, кроме посеянного хлеба: ржи 7 десятин, овса и гречихи 4 десятины ²⁴. В челобитной, поданной царю от елецкого казака, бывшего крестьянина Крапивенского уезда В. Ф. Комарова, перечисляется следующее принадлежавшее ему имущество, которое присвоил помещик Д. С. Елагин: лошадь, корова, телка, 5 овец, 10 свиней, 2 сошника с полицами, 4 серпа, одежда и другая подворная рухлядь. Всего на сумму 15 рублей, кроме того, хлеба: 30 четвертей ржи, 40 четвертей овса, 5 четвертей гречихи, 1/2 четверти проса и озимого посева 1 1/2 десятины ²⁵.

Число подобных фактов можно увеличить, но это не изменит сущности наблюдений о том, что с тяглых жеребьев на приборную елецкую службу записывались в первую очередь зажиточные крестьяне. [320]

В царской грамоте, посланной в декабре 1592 г. елецким воеводам, сообщалось об отпуске денежного и хлебного жалованья на 1593 г. для 1017 человек, в том числе: 150 детям боярским, 200 стрельцам, 600 казакам, 45 пушкарям, воротникам, казенным плотникам и 22 служителям церкви ²⁶. Эти цифры показывают, что в составе гарнизона значительное преобладание имели казаки. В их среде большинство составляли не переведенцы, а вновь прибранные: бывшие крестьяне, казачьи дети от служилых отцов, волжские, донские, запорожские казаки и черкасы. Казаки и стрельцы, переведенцы из других городов, неохотно являлись на службу в Елец. Они, так же как и дети боярские, выражали свое недовольство переводом в новый город неявкой на службу и на насильственное переселение ответили массовым бегством из Ельца летом 1592 г. В челобитной, посланной царю елецким казачьим головою Алексеем Хотяинцевым, сообщалось о том, что ливенский воевода Иван Бутурлин царский указ о присылке в Елец 60 казаков с семьями не выполнил, так как прислал людей «бессемейных, маломощных, к службе непригодных», а их родственников оставил в Ливнах на старых дворах и записал на службу в стрельцы и казаки. В той же челобитной сообщается о том, что из Ельца бежало 270 человек казаков, а воеводы украйных городов принимают их на службу. Многие из них живут во дворах у своих родственников в захребетниках, а в уездах - за детьми боярскими (лл. 125 - 127). Воеводы Ельца, казачьи головы по своей инициативе производили сыск беглых казаков, посылая для этой цели на места сотников и пятидесятников. Однако это мероприятие не оказалось, да и вряд ли, могло быть эффективным. Казаки-переведенцы и вновь прибранные дети и родственники от служилых отцов, как правило, были слабо обеспечены экономически, поэтому-то они медленно строили дворы в Ельце, тяжело переносили трудности службы и городового строительства и при первой возможности бежали из Ельца. Крестьяне же с тяглых жеребьев, в том числе и беглые, записанные в казаки и стрельцы, в основной массе были людьми «семьянистыми», зажиточными, заинтересованными в службе и скором поселении в новом городе, так как это давало им возможность [321]освободиться от крепостной зависимости и перейти в разряд «служилых приборных людей».

Публикуемые документы о городах Воронеже и Ельце, относящиеся к их строительству в 80—90-х годах XVI в., представляют большую ценность. Они значительно расширяют источниковедческую базу для изучения истории южных городов XVI в., которые имели важное значение в борьбе с внешними врагами и колонизации огромных пространств дикого поля. Известия, сообщаемые ими о социально-экономическом развитии служилого населения этих городов, условиях его жизни, быта, сословных противоречиях и классовой борьбе, являются характерными и для других украйных городов этого времени, о которых подобных источников не сохранилось.

Комментарии

1 Царские грамоты публикуются в правленной редакции.

2 См. И. Н. Миклашевский. К истории хозяйственного быта Московского государства. М., 1894, стр. 98; Д. И. Багалей. Очерки из истории колонизации степной украины Московского государства. М., 1887, стр. 38; Очерки истории СССР. Период феодализма, конец XV- нач. XVII вв. М. Изд-во АН СССР, 1955, стр. 264; Е. В. Чистякова. Воронеж в середине XVII в. и восстание 1648 г. Воронеж, 1952, стр. 17 - 20.

3 ЦГАДА, ф. 141, оп. 1, 1594 г., д. 1, лл. 23 - 24.

4 ЦГАДА, ф. 79, кн. 22, л. 129.

5 ЦГАДА, ф. 141, оп. 1, 1593 г., д. 1, л. 181; 1594 г., д. 1, лл. 29 - 30.

6 ЦГАДА, ф. 1209, стлб. 42757, д. 4, лл. 22 - 24.

7 ЦГАДА, ф. 1209, стлб. 42757, ч. 1, лл. 12 - 13.

8 ЦГАДА, ф. 141, оп. 1, 1593 г., д. 1, л. 122.

9 ЦГАДА, ф. 141, оп. 1, 1593 г., д. 1, лл. 44 - 45.

10 Там же, лл. 218 - 219.

11 Там же.

12 Там же, л. 157.

13 ЦГАДА, ф. 141, оп. 1, 1594 г., д. 1, лл. 32 - 33. 314

14 Отмечая эти факты, датированные 1594 г., мы не находим в них нарушение воронежским казачьим головою Б. Хрущевым законов 1592 - 1593 гг. о крестьянах, опубликованных В. Корецким, потому что не находим доказанным тезиса об их общегосударственном значении. Рассмотрение данного вопроса в полемическом плане не входит в задачу данного введения к публикации. (Хрестоматия по истории СССР, XVI - XVII вв. М., 1962, стр. 205—207).

15 ЦГАДА, ф. 141, оп. 1, 1593 г., д. 1, л. 90.

16 ЦГАДА, ф. 141, оп. 1, 1593 г., д. 1, лл. 33 - 34.

17 Там же, л. 91.

18 См. также льготную грамоту 1575 г. И. Г. Нагому - М. Дьяконов. Акты, относящиеся к истории тяглого населения в Московском государстве, вып. II. Юрьев, 1897, № 24, стр. 22 - 24.

19 ЦГАДА, ф. 141, оп. 1, 1593 г., д. 1, лл. 99 - 100.

20 ЦГАДА, ф. 141, оп. 1, 1593 г., д. 1, л. 230.

21 ЦГАДА, ф. 141, оп. 1, 1593 г., д. 1, лл. 41 - 45.

22 Там же, л. 158.

23 Там же, лл. 4 - 5.

24 Там же, лл. 30 - 31.

25 Там же, л. 87.

26 ЦГАДА, ф. 141, оп. 1, 1593 г., д. 1, лл. 147 - 151.