Известие о рукописи XVII-го века

(Статья сия посвящается памяти незабвенного моего друга, В-ры П-вны А-вой)

Древния письмена, уже давно обратившие на себя тщательное и постоянное внимание одного трудолюбивого Археографа, еще не все известны, не все рассмотрены, мало очищены Критикою, и многие не напечатаны; следственно, намерение наше: уведомить читателей о рукописи XVII-гo векa, будет не только не излишним, но и согласным с требованием некоторых любителей отечественной старины. Мы еще не так богаты материялами, чтобы могли отвергать решительно все памятники, не заключающие в себе важных исторических документов. Иногда маловажные, по видимому, письмена предков наших, служили твердым доводом, или объяснением самых затруднительных обстоятельств в высшей Исторической Критике.

Рукопись, о которой мы намерены говорить, есть: Книга копий с жалованных грамат, хранящаяся в скудной библиотеке Симонова [443] монастыря, в Москве, и, как единственный остаток от архива сей обители, разграбленного и совершенно уничтоженного неприятелем в 1812-м году, любопытна ¹. Книга сия писана при Царе Алекcее Михайловиче, в 1666-м году, на белой, плотной бумаге, крупною, но весьма связною древнею скорописью, в лист, коих слишком 900 ². Граматы, в рукописях находящиеся, восходят немного далее половины XV века, из чего, [444] кажется, можно заключить, что обитель сия уже 165 лет тому назад, не имела в архиве своем древнейших документов на недвижимую свою собственность. Сии граматы суть крепостные акты: Тархатные, Разъезжия, Льготные, Правые, Несудимые, Ставные, Дозорные; сверх того здесь находятся акты и частных лиц: Данные, Закладные, Купчия, Духовные, Поступные записи, Меновные, Очистные, Разводные, Обхожия, и, наконец, судные дела, Соборные приговоры, Памяти и Выписи из писцовых книг. Вот предисловие в упомянутой рукописи:

«Лета 7174-гo, Июля в 31-й день, Пречистые Богородицы, честного и славного ее Успения, Симонова монастыря Архимандрит Михайло, да келарь старец Иосиф Чирков приговорили на соборе с братиею: в монастырской казне прежних Государей Великих Князей и Великих Государей Царей, и блаженные памяти Великого Государя Царя и Великого Князя Михаила Феодоровича всеа Руссии и Великого Государя Царя и Великого Князя Алексея Михайловича всеа Великие и Малые и Белые России Самодержца, их Государские, жалованные граматы, и всякия монастырския вотчинные крепости списати в книгу, слово в слово, для того, чтобы монастырским всяким крепостям и монастырской казны истари не было. А которые Государей Великих Князей, и Великих Государей Царей, те их Государские, вотчинные крепости, и которого месяца и числа, и на которые вотчины, и то написано в сей книге [445] порознь. А для прииску Государев подлинные жалованные граматы, и всякия монастырския вотчинные крепости связаны в связках по городом, ниспомещены числами порознь, против сей же книге, как писано в сей книги ниже сего».

Следует подробный алфавит содержанию документов. Мы означим здесь только те уезды, в которых находились поместья, принадлежавшие Симонову монастырю, вероятно, до самого учреждения духовных штатов. Cии поместья находились в следующих уездах: Московском, Бежецком Верху, Каширском, Ярославском, Владимирском, Переяславль Залеском, Дмитровском, Можайском, Рузском, Волоцком, Ржевском, Муромском, Суздальском, Углицком, Галицком, Коломенском, Нижегородском и Белоезерском.

Рассмотрев cию рукопись, сколько позволила краткость времени, мы решились выписать из оной следующие акты, находя в них особенное достоинство:

I-е. Списки с двух судных (следственных) дел, носящие на себе отпечаток юридического изложения письмен XV и XVI веков, заслуживащиe общую известность. Относя, так называемую, правую грамату (писанную без означения года), к XV веку, мы основались на исторических соображениях. Упоминаемые в сей грамате лица: Симоновский Архимандрит Зосима, прозванный Брадатым, в начале 1490 года уже возведен был на Митрополию Всероссийскую; Наместник Московский, Князь Иван Юрьевич [446] Патрикеев, праправнук Ольгерда, родной племянник Темного, скончался в 1499 году – вот доказательства мнения нашего, кажется, неподлежащие опровержению ³. Мы не знали доселе ни судебной формы письмен предков наших, означенного века, ни самых обрядов при производстве следствий. Сверх того, Правая наша грамата замечательна уже и тем, что она писана еще за долго до Уложения В. К. Ивана Васильевича, обнародованного, как известно, в 1497-м году. Словом: обе Правые граматы сии подают некоторое понятие о суде Государевом – суде, о коем мы имели доныне не совсем удовлетворительные сведения. Если означенные списки не сделаются достоянием самой Истории, то, по крайней мере, они займут не последнее место между памятниками, объясняющими наше древнее судопроизводство. Надеемся услужить любителям старины, сообщая сии любопытные акты.

II-е. Жалованная Тархатная грамата 1602 года, от Царя Бориса Феодоровича, в коей упоминается о сыне Донского, Князе Константине Димитриевиче, названном в иночестве Кассианом.

По единодушному свидетельству многих летописей наших, Константин Дмитриевич родился в 1389-м году, 15 Мая, за четыре дня до кончины Донского, отца его. Дмитрий Иоаннович, в [447] духовном завещании, писанном, как известно, еще до рождения Константинова, говорит: «А даст ми Бог сына, и Княгиня моя поделит его, возмя по части у большие его братии» ⁴. В силу сего завещания, ему отданы были впоследствии: Ржев, Углич, несколько сел в уездах: Звенигородском, Московском, и Бежецком Верху, право держать по годам часть Москвы, и часть Соли Галицкой. Политическое бытие сего Князя замечательно единственно тем, что он был христианин благочестивый; предводительствуя ратными полками, неоднократно бывал в походах против Ливонцев, Татар и брата своего Юрия, храбро сражался в рядах дружины, одерживал победы; всегда послушный, по видимому, повелениям старшего брата своего, долго живал он, то во Пскове, то в Новегороде, в качестве Наместника ⁵. Вот, что передали [448] нам летописи, и другие известия о молодшем сыне Донского; но в Истории Государства Poccийского встречаются некоторые обстоятельства, подавшие нам повод к замечаниям. Рассмотрим их. [449]

«Ссора Василия Димитриевича с братом Константином, в 1420 году (говорит Иcтopиoграф) подала Новогородцам случай сделать не малую досаду первому. Следуя новому уставу в правах наследственных, Великий Князь требовал от братьев, чтобы они клятвенно yступили старейшинство пятилетнему сыну его, именем Василию. Константин не хотел сделать того, и лишился удела; Бояр его взяли под стражу; имение их описали. Злобствуя на Великого Князя, он уехал в Новгород, где Правительство, ни мало не боясь Васильева гнева, с отменными ласками приняло Константина Димитриевича, дало ему в удел все города, бывшие за Лугвением, и какой то особенный денежный сбор, именуемый Коробейщиною» ⁶.

Знающим летописи нашего отечества известно, что ссора Великого Князя с меньшим его братом, о которой упоминает Карамзин, состоялась по случаю довольно странных требований первого, и вот, что о ней рассказывают [450] сами Летописцы: «В лето 6927 (1419), Князь Beликий Василий Дмитриевич восхоте подписати под сына своего меньшаго, Костантина; Князь-же Костянтин не восхоте сотворити воли его, и про то отняти у него отчину; он же иде в Новгород, и пpияша его Новогородци с честию, и подаваша ему пригороды, которые были за Лугвенем» ⁷. Никоновская прибавляет: «Князь Костантин Дмитриевич глаголя: несть сия от начала бывало, и ты ныне на мне почто хочешь силу сотворити? И брат его, Князь Великий Василий Дмитриевич, про то разгневася на него, и отъя у него отчину его» ⁸. Вот подлинные слова летописей! К сожалению, в примечаниях к И. Г. P. (V. 221) не помещен самый текст Новогор. летописи попа Иоанна, которою руководствовался Историограф, описывая события 1420 года. Сверх того, и в выписке из разных летописей не находится сказания о столь важном историческом проишествии. (ibidem стр. 167). Заметим, что в Софийском Временнике, Лет. Русск. Львова, Русском Временнике, и летописи Академической, нет 6927 года.

Спрашиваем: обстоятельства, бывшие главным предметом ссоры, служили-ль хотя некоторым извинением Великому Князю, настоятельно желавшему лишить брата удела, ссылаясь [451] единственно на новый устав наследства, им-же начертанный? Ни слова о Юрие, но Константина едва-ли можно упрекнуть в нравственном пороке – честолюбии! Надлежит взять в соображение следующее: Константин имел тогда (в 1419 году) ровно тридцать, а племянник его, Василий Васильевич, не более пяти лет; следовательно, возможно-ли было требовать Великому Князю добровольной уступки удела, для сына, столь юного, не возбудив справедливого негодования брата, негодования весьма естественного, обнаруживающего и благородство характера, и смелый, не раболепный дух сего Князя? Неужели он обязан был изъявить равнодушное самоотвержение в сем случае, видев себя одного жертвою странной политики и чувствительного оскорбления? Неужели можно назвать его противником новому Уставу наследства, когда он защищал свое достояние, ничтожное в сравнении с княжеством большого брата, как-бы презиравшего и духовным завещанием отца, и правами гражданскими, и правами родства! Можно-ли предполагать, чтобы другие братья Константиновы, безпрепятственно владевшие своими уделами, были безмолвными свидетелями столь несправедливого требования, столь явной обиды, по видимому любимого ими брата? Сверх того, они должны были предвидеть и дальнейшие последствия от сего насилия, и собственная безопасность заставила-бы их принять меры строгие. И так, вот политика Василиева, [452] посредством которой желал он утвердить в отечестве нашем новые права! Нет: обстоятельство cиe, по надлежащем рассмотрении, подвергает укоризне Василия Димитриевича, хотя История признала его, если не Великим, то, по крайней мере, одним из достойнейших Князей Русских. Предлагаем читателям еще несколько доказательств, подкрепляющих мнение наше, относительно ложного обвинения Константина Димитриевича.

Начинаем с того, что летописи наши (известные, все без исключения) не упоминают, ни о честолюбии Константиновом, ни о строптивости его характера, ни о действиях его против братьев, живших с ним в родственной любви, правде, без хитрости. Напротив, Константин был, во-первых, всегда послушным, почтительным в отношении к Великому Князю, ибо видел в нем и Государя умного, и старшего брата, и вместе духовного отца своего; во-вторых, он был и ревностным защитником прав племянника, хотя еще юного, но уже законного Государя Великого Княжества. Не есть-ли это действие дружбы и любви, основанной на родственных узах, всегда священных для душ истинно благородных? Ссылаясь на второе духовное завещание Василия Димитр., многие полагали, что Константин не упоминается в оном единственно потому, что он (вместе с Юрием) недоброжелательствовал Великому Князю, и не [453] хотел подписать граматы, противясь новому уставу наследства... Но Андрей и Петр разве уступали когда нибудь их родительское наследие? Разве дух удельной системы не существовал до самой кончины Василия Темного? Положим, что Василий, действительно, отнимал у брата своего удел, положим даже, что он делал это для того, чтобы нанести вдруг, уже поколебавшейся системе Уделов, решительный удар... Спрашивается: какую его политику означало возвращение того-же самого удела брату, ибо договоры того времени ясно доказывают, что Ржев и Углич постоянно принадлежали Константину Димитриевичу до самого 1433 года? «Великий Князь должен был оскорбиться (отказом), – говорит Карамзин, – но скрыл гнев, и примирился с братом, огорчаемый тогда ужасными естественными бедствиями отечества» ⁹. Из сего следует, что Василий, по мнению Историографа, более оскорбленный Константином, нежели оскорбивший сего последнего, не равнодушно смотрел на собственность брата, возвращенную ему против желания, и скрыл гнев для того, чтобы в удобнейшее время снова отнять оную... Но последствия доказывают, что Великий Князь раздумал лишать его удела, и Константин не злобствовал, а великодушно простил Василия, ибо [454] возвратился в Москву в 1421 году. Далее говорит Карамзин: «Василий… знал честолюбие братьев, в особенности Юрия и Константина; предвидел, что они могут воспротивиться новому Уставу наследства, подчинявшему дядей племяннику» ¹⁰. И так Василий скончался недругом, питая подозрение и месть к меньшому брату, между тем как тот-же Великий Князь, если верить Кормовой книге, делал вклады в Симонов по душе Константиновой на поминок заживо... Убежденные собственными разысканиями в действительности сих Исторических обстоятельств, но недоверяя себе, мы желали-бы знать источники, из коих почерпнуты были известия, подавшие повод назвать Константина Димитриевича честолюбивым. Да не падают мороки и оскорбления на мертвых, по самоволию живых!..

Был-ли Константин женат? Вопрос, не подлежавший доселе никакому исследованию. Летописи наши не упоминают о том ни слова. Однакож есть некоторое подозрениe, что сей Князь едва-ли не имел супруги. В прощальной грамате, или Духовной Митрополита Фотия, писанной в 1431 году, читаем следующее: «Тако-же возлюбленным Князем, Князю Андрею Дмитриевичу и Князю [455] Костянтину Дмитриевичу, тако-же даю им благословение и прощение и мир в сей как и в будущей, и с их Княгинями и детьми» ¹¹. Добродетельный, но несчастный, первосвятитель конечно разумел не будущих супруг сих удельных Князей (ибо Андрей Дмитриевич еще в 1403 году женился на Княжне Стародубской Агриппине), а Княгинь, коих без сомнения знал лично. Так мы думаем.

Карамзин поместил, в примечаниях к И. Г. Р., краткую выписку (в виде отрывков) из Кормовой книги, уже более не существующей; о чем мы сказали выше сего. Он говорит: «Следственно, Князь Константин Димитриевич скончался иноком Симонова Монастыря, чего мы не знали» ¹². Напротив: обстоятельство cиe давно было известно. Сочинитель Родословной книги Князей и дворян Росийских, напечатанной еще в 1787 году, по самовернейшим спискам, книги весьма не редкой, и на которую часто сам-же Историограф ссылался в своих примечаниях, так упоминает о нем: «Князь Константин Дмитриевич, бездетен, во иноцех Кассиан, лежит на Симонове». В грамате Царя Бориса Феодоровича, ниже сего следующей, действительно [456] сказано то, в чем уверяет Сочинитель Родословной книги. Спрашивается: что именно понудило Константина оставить свой удел и вступить в число братий упомянутого монастыря? Вникнув в положение дел государственных времен Василия Темного, мы полагаем, что он предвидел политический переворот, долженствовавшей лишить Удельных Князей их наследственной собственности. Сверх того братья его (Андрей и Петр) не могли подать ему руку помощи, ибо их уже не было на свете, a Юрий (в 1433 году) взяв Москву, объявил себя Великим Князем. Мы думаем даже, что Юрий, видев опасного врага в Константине, врага несправедливости и беззакония, принудил его принять иноческий сан. По крайней мере не должно предполагать, чтобы Константин вступил в монашество, находившись по выражению Летописца, на конечном издыхании, следуя обыкновению своего века, ибо в большом Синодике читаем сии слова: Князя монаха Кассиана, следовательно мы можем утвердительно сказать, что младший сын Донского, не только что скончался иноком, но принадлежал и при жизни к монашествующей братии сей славной обители.

Каким образом Василий Дмитриевич, зная коротко честолюбивые свойства души Константиновой, мог совместить в себе совершенно различные чувствования: и подозрение, и любовь чисто братскую? Не обнаруживается-ли из слов [457] выписки новое, совсем противное мнению Историографа обстоятельство, а именно, что Василий бoлее других братьев своих любил молодшего? Поводом к таковому заключению были для нас сии слова Кормовой книги: «Дал Кн. Вел. Василий Димитриевич (следует исчислениe вкладов), по своей душе и своем брате, по Князе Константине Дмитриевиче, иноке Кассияне, на поминок». Вероятно все это было вписано в Кормовую книгу уже гораздо после кончины Василиевой, ибо Константин не был еще иноком в его государствование. Летописи наши утверждают; что в Княжение своего племянника В. В. Темного, он жил и действовал не в тесной келлии монастырской обители, но в поле, с мечем в руках, с намерениями совсем противными иноческой жизни. Из всего этого следует:

I-е, Историограф совершенно несправедливо обвинял Константина Димитриевича, в намерении противиться новому уставу наследства, ибо все действия его на поприще жизни доказывают, что честолюбия не было и тени в характере сего Князя. Сверх того, Царь Иоанн IV Васильевич почтил его память некоторыми вкладами в Симонов монастырь. Следовательно, Константин достоин был воспоминания сего Государя. [458]

II-е, Константин Димитриевич действительно принадлежал к монашествующей братии Симоновской обители: это истина, неподлежащая более никакому сомнению.

Да не упрекнут нас в неблагодарности к великому труду Карамзина. Критическое обследование наше нескольких страниц сего огромного создания, есть плод постоянного изучения оного. Мы скорее согласимся признать ничтожность наших замечаний (буде исторически докажут нам их неосновательность), чем уступим кому нибудь уважение к памяти незабвенного…

(Окончание в след. книжке.)

Комментарии

1. Книга Кормовая, о которой упоминает Карамзин (И. Г. Р. V, примеч. 122 ) тогда-же погибла. Синодик, принадлежащий сей обители, писан в 1662-м году. Он любопытен за неимением важнейших монастырских документов. Писец передал о нем следующее известие. «Лета 7170 месяца Генваря в 25 день писана сия книга Синодик, церковное поминанье в дому Пресвятые Богородицы, честного и славного ее Успения Симонова монастыря, по повелению и благословению сей обители Отца Архимандрита Прохора, еже о Христе, с братиею. А писал сию книгу, Синодик, многогрешный раб, чернец Иосиф Устьюжанин».

2. Граматы Царей: Феодора (1678 года), Ионна и Петра (1687 и 1689 годов), по видимому, внесены в книгу cию после, и писаны другою рукою, на оставшихся в ней белых листах. При сем долгом почитаем благодарить достопочтенного Отца Илариона, Ризничего Симонова монастыря, за дозволение нам свободного доступа в книгохранилище, ему вверенное.

3. И. Г. Р. IV. 197, 276, 280, и примеч. 321 и 454.

4. Собр. Госуд. грам. и догов. 1. 60. Заметим, что в первой духовной грамате В. К. Василия Дмитриевича (1406 года) сказано: «А брата своего и сына благословляю Князя Костянтина, даю ему в удел Тошню, да Устюжку по душевной грамате отца нашего Великого Князя». (ibidem 73).

5. Древн. Вивлиофика 1.159, 161, 170, 198 и 211. И. Г. Р. V. примеч. 202 и 254. Собран. Государ. грам. и догов. 1. 87. Софийск. Временник (смотр. в росписи под словом: Константин). В сей летописи (1. 434) читаем: «Того же лета (1407 года), Князь Константин Дмитриевич иде ратию на Немца, со Псковичи, и много зла учинися Немецьской земли, овых посекоша, множество и полониша, и взя немецьскый град Порхов». Далее читаем под тем-же годом (ibidem 437): «Тогда же Князь Костянтин Дмитриевич ходи ратию на Немци, со Псковичи, и много повоевав, и поплени, и изсече; и град взя, именем: Язвин». (В Никоновской: Явизна V. 10). В летописях: Воскресенской, Архивской, Псковской и Львова упоминается о той битве, но везде говорится о взятии Порхова, а не Язвина. Известно, что Порхов ныне уездный город Псковской губернии, лежит по обоим берегам реки Шелони, впадающей в озеро Ильмень. Щекатов пишет: «у Новогородцев назывался он городом на Шелоне, также Демоном». Геогр. Словарь, часть IV, 1265. Думаем, что сочинитель Словаря ошибся. Шелонь, Порхов и Демон различные города и вот тому доказательства. В Новог. лет. Попа Иоанна под 1345 годом сказано: «И взя Шелону и Лугу на щит, а с Порховского городка, и со Опоки, взя окуп. (И. Г. P. IV. прим. 340. В Псков. лет) …и идоша к Порхову и стоята 3 дни... а Князь Великий стоял под Демоном» (ibidem V. прим. 235). В летописи от Академии Наук изданной: «Того же лета (1398 года) убиен был Князь Роман Юрьевич на Шелоне, и положено бысть тело его у Св. Спаса в Порхове» (стр. 347). Ясно, что Шелонь, Порхов и Демон не одно и тоже. Выписав совершенно сходные известия из Соф. Временника, признанного за исправнейший, мы думаем, что второе сказание оного есть не что иное, как повторение предыдущего. И так Порхов именовался Язвином?

6. И. Г. P. V. 214.

7. См. продолжение Heстоpa, 245 и 246.

8. Ник. лет. V, 73. О том-же упоминает и Древний лет. II, 444.

9. И. Г. P. V. 214.

10. И. Г. P. V. 220.

11. Соф. Врем. II, 7.

12. И. Г. Р. V, прим. 122.