ПОВЕСТЬ О ЖЕНИТЬБЕ ИВАНА ГРОЗНОГО НА МАРИИ ТЕМРЮКОВНЕ

Публикуемая ниже древнерусская повесть из сборника ГПБ, собр. ОЛДП, Q 155, лл. 204-219 ¹, известна в литературе по упоминанию X. М. Лопарева, автора печатного описания рукописей собрания, который озаглавил этот текст, использовав помету в виде колонтитула на л. 204 («О взятии Астрахании»), выписал первые строки статьи и в заключение отметил: «Тут же говорится и о браке царя Ивана Васильевича на Марии Темрюковне» ² X. М. Лопарев, ограничившийся этим лаконичным описанием, не отметил фантастического, вымышленного характера сюжета повести — черты, обличающей в ней не исторический источник, а памятник литературы, заслуживающий самого пристального внимания.

Действие повести, отнесенное к 1564 (7072) г., завязывается под стенами Астрахани: успешно обороняющий город «мурза черкасов горских Теврюг Юнгичь» предлагает русскому воеводе царю Шихалею сдать город и «всю свою державу» при условии, что его дочь станет русской царицей. Вытребовав «образ» Марии, Иван Грозный отправляет за красавицей пышное посольство. Как известно, Астраханское царство было окончательно присоединено к России в 1556 г.; касимовский царь Шихалей не участвовал в этой кампании ³ и не имел отношения к женитьбе в 1561 г. Ивана IV на Гуащэней, в крещении Марии, дочери «большего князя» Кабарды Темрюка Идаровича ⁴. Невеста царя была крещена не в Казани архиепископом Гурием, как об этом с красочными подробностями сообщает повесть, но в Москве митрополитом Макарием ⁵ и т. д. Этот едва начатый список исторических «несообразностей» сюжета повести не должен заслонить от нас художественно трансформированные в его структуре отражения вполне реальных политических отношений.

Так, брак Ивана IV и Марии Темрюковны не был условием присоединения Астраханского царства, однако это событие и связанное с ним установление вассальной зависимости ряда кабардинских князей от московского царя явились в значительной мере следствием покорения Астрахани, со взятием которой московское правительство получило возможность «влиять на кавказских правителей и в какой-то мере управлять сложившейся на Кавказе обстановкой» ⁶. Темрюк, никогда не владевший Астраханью, имел с этим городом крепкие связи. Одна из его дочерей была замужем за астраханским царевичем; для Темрюка — тестя и вассала Ивана IV — Астрахань стала опорной базой, куда он был вынужден, в частности, укрыться после военных неудач в 1562-1563 гг. ⁷

Среди персонажей повести — лиц исторических — единственное исключение составляет стольник Василий Хомутов, «с товарыщи» отравивший в финале повести Марию Темрюковну. Его фигура — олицетворение официальной версии о причине смерти царицы, которая будто бы «злокозньством отравлена бысть» ⁸; его фамилия очень похожа на «говорящую»: «хомутать на кого, — сообщает В. И. Даль, — сваливать на кого чужую вину, клеветать и взводить напраслину» ⁹. За исключением Ивана Грозного и Марии Темрюковны, известные в истории персонажи произведения не получили здесь самостоятельной разработки: и образы, и сюжетные функции их имеют традиционное — фольклорное или книжное — происхождение. Образ Теврюга, «мурзы» «Златой Орды», и фигуры предстоящих главным героям «дядюшки» царя Никиты Ивановича Романова и Мастрюка соответствуют персонажам песни о Кострюке («историческая» версия) ¹⁰. Образ Шихалея заимствован автором повести из «Казанской истори», и здесь это «надежный, испытанный в трудностях помощник московского правительства, талантливый воевода, посылаемый Грозным туда, где нужен преданный и храбрый человек» ¹¹. Архиереи Филипп и Гурий — в повести идеальные «святители», действующие, «яко же правила повелевают» (л. 218), и, вопреки исторической правде, едва ли не предупреждающие желания самодержца. [28]

«Силный в силных и страшный в страшных» Иван Васильевич повести в общем близок традиционному фольклорному образу, однако даже в сравнении с ним предельно идеализирован. Монархическая настроенность и преклонение автора перед образом Грозного определили важную особенность структуры сюжета произведения: после получения царем грамоты Шихалея с предложением Тевргога Юнгича, поступки действующих лиц вплоть до самой свадьбы предрешены грамотами царя, подробно регламентирующими все детали предстоящих событий и в точности исполняющимися. «Повеле» и производные от «повелети» — любимый глагол автора повести, с удовольствием рисующего картину безупречной исполнительности на всех ступенях феодальной иерархии. При всем этом образ Грозного оказывается самым объемным и «очеловеченным» в повести, что связано в первую очередь с отношением его к Марии Темрюковно.

Образ прекрасной невесты царя создан на грани книжного и фольклорного способов изображения. Стереотипная житийная фигура благонравной девицы-язычницы, с приличествующей случаю радостью воспринимающей крещение, освещается сказочным блеском обладающей несметными богатствами восточной царевны ¹². В двойном ореоле красоты и восточной роскоши является Мария в сцене торжественного приема посланников царя, увидевших, как «от драгих камени светится вся полата, от красоты ея» (л. 210).

Однако не только красота невесты и несметные богатства восточной царевны прельщают Ивана Грозного. Важное, если не первенствующее, место в сознании царя занимает политическая цель предстоящего брака: получив донесение Шихалея о том, что Теврюг с черкесами оставил Астрахань, в крепости размещен русский гарнизон, сам же Шихалей вместе с Марией отплыл в Казань, «царь возрадовася зело, что бог без крови Астараханское царство под московскую державу поручил и покорил» (л. 212). В этой фразе получила афористическое выражение одна из главных идей повести, до этого просвечивающая сквозь сюжетные ходы и образы действующих лиц, — гуманистический идеал, разумеется исторически ограниченный, мирного, «без крови», разрешения конфликтов. Симпатии автора к его мусульманским героям (вероисповедание их, впрочем, сознательно замалчивается) очевидны; Теврюг Юнгич — не только храбрый защитник города, оказывающегося «крепче Казанского царствия» (л. 204 об.), но и равноправный партнер грозного московского царя, вступающий с ним в династический союз. Изложенная в повести версия о добровольном присоединении Астраханского царства соответствовала тому сближению татарского и пришлого русского населения Приволжья, которое в конце XVI-XVII в. было явлением прогрессивным и необратимым.

Завершив и резюмировав свой рассказ о присоединении Астрахани, автор увлеченно продолжает повествование о женитьбе Грозного. Отмеченная выше особенность сюжетной структуры этой части повести — все действия персонажей заранее известны читателю из грамот царя — не приводит к заметной монотонности; интерес поддерживается введением деталей экзотических, призванных поразить воображение, или интригующих: здесь и перекочевавший из «Казанской истории» богато украшенный корабль, в котором Мария совершает путешествие в Казань, и умопомрачительные размеры ее эскорта, и молниеносная постройка часовни для ее крещения, и, наконец, обстоятельства крещения этой взрослой девицы, весьма беспокоящие ее царственного жениха.

В грамоте, посланной Грозным невесте, можно видеть опыт любовного послания. Поспешность в подготовке к свадьбе царь объясняет здесь с полной откровенностью: «А и аз, великии во царех, о твоей пресветлой доброте и лепоте возраста твоего в велицей скорби и в тузе-печали есмь, не вем, како дождатися и насладитися доброты твоея» (л. 214 об.). Любовная страсть, в повести чувство «законное», обращенное к невесте, как одна из пружин сюжета — явление, в какой-то мере характерное для литературного процесса XVII в. ¹³ Особенно интересно, что влюбленный царь оказывается способным понять трудности, выпавшие на долю невесты, ее страх перед внезапным поворотом судьбы и стремится утешить ее будущими радостями и славой царствования.

Страстное нетерпение царя заставляет его совершить и обручение, и венчание в день приезда Марии (в действительности брак был заключен через 2,5 месяца после прибытия Гуащэней в Москву). Напомним, что уже при возникновении сюжета повести произошло соединение в один акт событий, разделенных пятью годами. В [29] отличие от этих временных сдвигов, финальное «убыстрение» реального исторического времени (время второго брака царя сокращено с восьми лет до года и шести месяцев) сопровождалось явственным рывком в течении автономного художественного времени памятника.

В качестве одного на проявлений в литературе русского средневековья «закона целостности изображения» Д. С. Лихачев указывает закономерность, согласно которой в рассказе об историческом событии «начало события есть и начало рассказа, конец события — конец повествования» ¹⁴. Описанием свадьбы героев естественно завершается изложение основной темы повести, что считает нужным отметить и автор: «И тако град Астракапь покорена бысть сим делом, яко же о ней зде писано есть» (л. 218 об.). Перед этим прозвучала типично сказочная концовка: «И нача с царицею своею царь и великий князь Иван Васильевич!., с великою княгинею Мариею Теврюговною, царствовать любезно. Сокровища же ея... поводе с великим утвержением и снабдением пред себя поставить». И тут-то на читателя обрушивается сообщение о том, что через полтора года царица была отравлена; жестокость этого убийства отражена в ужасе «злой смерти» преступников, которых царь «в котле свари. А род их весь перевешал и з женами и детми».

Поиски читателем предвестий этой катастрофы в тексте повести были бы бесплодны. Напротив, не только Шихалей и сам Грозный обещают невесте счастье царствования в «веселии безмерном» и «славе вслицей», но и «святитель» Филипп, который в качестве будущего святого мог бы обладать даром предвиденья, заявляет царю: «Величайся с сею красотою во многодетном здравии вовеки». Всесторонне подготовленный эстетический эффект неожиданности этого финала должен был побудить отложившего книгу читателя задуматься о жестокости и несправедливости судьбы, постигшей юное и прекрасное существо, и, быть может, усомниться в благости божественного провидения.

Чтобы серьезно отнестись к идее произведения, во многом отличающейся от общепринятых взглядов, читатель должен был поверить в достоверность ее фабулы. Автор не жалеет труда для того, чтобы убедить читателя: все происходило именно так, как об этом «зде писано есть». Маскировка произведения под летописный рассказ достигается не только использованием стереотипного зачина («В лето 7072-го повелением царя Ивана Васильевича...»), расстановкой в дальнейшем «точных» дат, как правило, с указанием часа и воспроизведением таких черт позднего летописания, как введение в текст большого количества грамот, внимание к печатям и гербам на них, к дворцовому церемониалу и маршрутам действующих лиц ¹⁵, — но и включением его в качестве заключительной, третьей главы в специально составленный летописец. Первая глава ¹⁶ летописца (л. 202 и об.), озаглавленная «Начало. О сотворении мира» и восходящая в конечном счете к статье Повести временных лет под 862 г., излагает библейскую хронологию, вторая (лл. 202 об. — 204) — сведения по русской истории, подбор которых нам представляется не случайным: сообщение о браке Владимира с греческой «княгиней» Анной предваряет основную тему повести, гибель Бориса и Глеба (здесь — сыновей Анны) и возмездие убийце — финал ее; находят аналогии в сюжете повести и сообщения о построении церквей, и сведения о древнем Киеве, который будто бы был «дерновой,... а ров был 9 сажень» (л. 202. ср. в повести: «А в те поры Астракань была дерновая, в вецх 9 сажен» — л. 204). Содержание повести вводилось, таким образом, в рамки мировой и русской истории, читатель мог поразмыслить о пути, пройденном его отечеством, и о повторяемости исторических событий.

Как структура композиции в целом (конспективные хронологические выписки «от Адама» сменяются развернутым рассказом о событиях XVI в.), так и характер предваряющего повесть летописца опираются на традиции неофициальной, демократической историографии XVII в. Что же касается самой повести, то использование форм деловой письменности для создания вымышленного повествования с установкой на достоверность, близость к фольклору и простой, неукрашенный язык, свидетельствующий об ориентации на демократического читателя, позволяют отнести ее к жанру историко-фантастической повести — жанру, появление которого было одной из примет зарождения в XVII в. новой литературной системы ¹⁷. Такому историко-литературному приурочению «Повести о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне» не противоречат хронологические приметы, извлекаемые из [30] содержания рукописи ОЛДП, Q 155, и литературного окружения.

Отметим прежде всего, что для автора описываемые события — в далеком прошлом: действие происходит в «те поры», когда Астрахань была «дерновая» (каменная крепость была построена в конце XVI в.), см. также обмолвку автора, у которого митрополит удаляется «в патриархию его» (л. 208 об.). Далее, «дядюшка» царя Никита Иванович Романов, заменивший в повести исторического и песенного Никиту Романовича, соотносился, надо полагать, в сознании автора с двоюродным дядей Алексея Михайловича, полным тезкой персонажа повести, умершим в 1655 г. Наконец, «Сказание о граде Славенске», отразившееся как в летописце («А Словенеск сотворен в лето 4870, за прежде его никаких в Росии и Славенстей в земли градов не было» (л. 203), так и в повести (титул царя — «...и славенския земли» — л. 205 об.), было составлено, по мнению ряда исследователей, в последней четверти XVII в. ¹⁸

Текст повести в сборнике ОЛДП, Q 155, сохранил следы довольно внимательной правки тем же почерком; тем не менее такая оставшаяся невыправленной описка, как «Свияжскаго рода» (л. 204 об.) вместо «Свияжска-города» или, быть может, «Свияжскаго города», не могла, по-нашему мнению, принадлежать автору произведения. В том же сборнике в литературном окружении рассматриваемой повести привлекает внимание известный только в этом списке текст 3-й редакции «Повести о Петре и Февронии» ¹⁹, стиль которой обнаруживает замечательную близость к стилю «Повести о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне»: сцены снаряжения сватов, сборов в дорогу, восхищения красотой невесты, благословений, подготовки к венчанию, прощаний отличаются только разницей в роскоши дворов муромского князя и московского царя; отметим также характерное пристрастие к эпитету «любезный» и производным от него (лл. 167 об., 173 об., 174 и др., 204, 205, 207 и др.). За 3-й редакцией «Повести о Петре и Февронии» в сборнике следует повесть «О святей Софии, како сотворена бысть в великом Новеграде» (лл. 178 об. — 179), почти идентичный текст которой (с упоминанием о Славенске) читается перед летописцем, включающим «Повесть о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне»; все эти статьи писаны одной рукой — основным почерком сборника. Очевидно, одним из источников для переписчика и составителя сборника была рукопись, в которой статья «О святей Софии...» читалась между указанными произведениями.

Палеографические особенности рукописи ОЛДП, Q 155, указывающие на конец XVII — начало XVIII в., характеризуют, таким образом, лишь данный список рассматриваемой повести; возникновение же ее, учитывая «внутренние» хронологические приметы, следует отнести к последним десятилетиям XVII в. Некоторый провинциализм литературной начитанности автора, знакомство его с топографией Астрахани (упоминание «Кутумовского острова» ²⁰ — предполья крепости), сам выбор темы, а также бытование в XVIII в. рукописи в Нижегородской губернии (см. крестьянские записи на л. 225) свидетельствует как будто о Поволжье как о месте составления повести.

Гуманистические тенденции и разработанный занимательный сюжет заметно выделяют «Повесть о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне» среди других повестей цикла о Грозном ²¹. Если стилистическая близость между этой повестью и 3-й редакцией «Повести о Петре и Февронии» является результатом их принадлежности одному автору — а мы склоняемся к этому выводу, — появляется возможность интерпретации некоторых различий в художественных системах этих произведений как результата осознания автором жанровых особенностей историкофантастической и житийной повестей, что может дать ценный материал для постановки и решения вопроса о специфике жанра историко-фантастической повести XVII в.

В публикации не отражены единичные смешения «ъ» и «ь» в конце слова (например, «силь», «чемь» — л. 204), не имеющие языкового значения.

Комментарии

1. Рукопись датируется концом XVII — началом XVIII в. Наиболее близкие аналогии ее водяному знаку — герб «Семи провинций» — в альбомах Е. Laycevigius. Popierius Lietuvoje. XV- XVIII. Vilnius, 1967, № 2314 (1668 г.), № 2317 (1702 г.); А. А. Гераклитов. Филиграни XVII в. на бумаге рукописных и печатных документов русского происхождения. М., 1963, № 304 (1697 г.).

2. X. М. Лопарев. Описание рукописей имп. Общества любителей древней письменности, ч. 2. СПб., 1893, стр. 227.

3. Л. Е. Вереин. Присоединение Нижнего Поволжья к Русскому государству. Начало строительства русской крепости Астрахань. Астрахань, 1958.

4. Наиболее подробный анализ известий об этом событии см.: Ч. Э. Кардашов. Из истории отношений между адыгскими народами и Россией в XVI веке (1550-1580 гг.). Нальчик, 1972, стр. 76-79.

5. «ПСРЛ», т. XIII, вторая половина. СПб., 1906, стр. 333.

6. Ч. Э. Кардашов. Из истории отношений между адыгскими народами и Россией, стр. 52.

7. Отметим, что в Лебедевском списке Никоновской летописи об этом пребывании Темрюка в Астрахани сообщается под 7072 г. («ПСРЛ», т. XIII, вторая половина, стр. 371).

8. Соборный приговор 29 апреля 1572 г. См. Р. Г. Скрынников. Опричный террор. Л., 1969, стр. 22.

9. Владимир Даль. Толковый словарь живого великорусского языка, т. 4. М., 1956, стр. 560.

10. Возможно, что и сам замысел повести связан с мотивом городов или земель, взятых за Марией Темрюковной в некоторых вариантах этой песни: «Исторические песни XIII-XVI веков». М.-Л, 1960, № 129, стр. 182; № 137, стр. 203; № 138, стр. 205; № 141, стр. 210, № 169, стр. 238.

11. «Казанская история». М.-Л., 1954, стр. 182.

12. Мотив сокровищ — приданого Марии — известен и некоторым вариантам «Кострюка». См. «Исторические песни XII-XVI веков», №119, стр. 156-157; № 120, стр. 160-161.

13. См. Д. С. Лихачев. Развитие русской литературы X-XVII веков. Эпохи и стили. Л., 1973, стр. 158-159.

14. Д. С. Лихачев. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1967, стр. 258.

15. Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.-Л., 1947, гл. 19 «Архивы и летопись».

16. 137-я в общей нумерации глав рукописи.

17. Д. С. Лихачев. Развитие русской литературы X-XVII веков, стр. 162-163.

18. М. В. Николаева. О некоторых источниках «Подробной летописи» («Синопсис», «Сказание о граде Славенске»). — «ТОДРЛ», т. XXIV. Л. 1969, стр. 348.

19. Об этой редакции: В. Ф. Ржига. Литературная деятельность Ермолая-Еразма. — «Летопись занятий Археографической комиссии», т. 33. Л., 1926, стр. 138-143.

20. «Кутумова река» под стенами Астрахани упоминается в Летописном сказании Петра Золотарева. — «ПСРЛ», т. 31. М., 1968, стр. 231.

21. М. Д. Каган. «Повесть о двух посольствах» — легендарно-политическое произведение начала XVII века. — «ТОДРЛ», т. II. М.-Л., 1955, стр. 218-254; Д. Н. Альшиц. Древнерусская повесть про царя Ивана Васильевича и купца Харитона Белоулина. — «ТОДРЛ», т. XVII. М.-Л., 1961, стр. 255-271; М. А. Салмина. Древнерусская повесть о взятии Смоленска Иваном Грозным. — «ТОДРЛ», т. XXIV. Л., 1969, стр. 192-195.