«Речи» Семена Мальцева о походе турок и крымских татар на Астрахань в 1569 г. — один из любопытнейших и сравнительно редких документов XVI в. Облеченные в официальную форму служебного рапорта, они, в сущности представляют собой непосредственные записки участника экспедиции, правда, проделавшего ее в качестве турецкого невольника и потому не смогшего, конечно, передать всех подробностей, поскольку он не был в состоянии проникнуть в среду командного состава.

Значение этих записок как исторического источника увеличивается тем, что сведения об этом походе, находящиеся в трудах восточных писателей — турецких и татарских, — поздние по времени своей записи и изобилуют неточностями и ошибками ¹.

В русской исторической литературе «речи» Мальцева были напечатаны в отрывках еще Карамзиным, а затем, также частично, изложены Соловьевым ². С тех пор все, кому приходилось так или иначе касаться вопроса, пользовались именно этими недостаточными публикациями. Полное издание документа тем более необходимо, что самый факт, к которому он относится, является важным событием как в истории Крыма и народностей, живших по соседству с ним, так и в истории собственно Московского государства.

О личности автора «речей», сыне боярском Семене Мальцеве, сохранилось очень немного биографических данных. Происходил он из семьи, которая, можно сказать, специализировалась на дипломатическом поприще по части сношений с ногайскими татарами. Уже отец Семена, Елизарий Мальцев, сын Данилов, ездил не раз в заволжские улусы князя Измаила в 1556 — 1557, 1558 и 1559 гг. в качестве посла. В эти свои поездки он брал с собой и одного из своих сыновей, Владимира, официально не числившегося в составе посольства, но исполнявшего [133] при отце роль дипломатического курьера, спешно отвозившего в Москву грамоты ногайских мурз ³. По всей видимости, Мальцевы знали татарский язык, так как обычно они ездили в гонцах и послах без переводчиков — «толмачей», да и сам Мальцев в своих «речах» нигде не ссылается, чтобы кто-нибудь ему «толмачил» при его переговорах с различными татарскими «чаушами» и пленными.

В Ногайской орде ко времени посольств Мальцевых назрело большое недовольство политикой постоянного и верного союзника Москвы князя Измаила. Елизарий Мальцев должен был, по просьбе Измаила, передать Ивану Грозному «тайные речи» старого князя, чтобы Грозный ни под каким видом не отпускал от себя проживавшего в Московском государстве соперника Измаила, сына убитого им старшего брата, князя Юсуфа, Юнуса-мирзу. «А боитца, государь, — доносил Елизарий Мальцев, — ево необычно. А улусные, государь, люди все Юнуса необычно любят и жадают: «видать ли бы, деи, Юнуса на юрте ⁴ — ещо бы, деи, Нагаи собрались отовселе к Юнусу; а опричь, деи, Юнуса юрта держати некому, а Смаил, деи, не юртной человек ⁵ : хочет один быть, да и тот, деи, при старости». То, государь, улусных людей слово. А сыну, государь, своему большему Магмет-мирзе нурадынство ⁶ дал, а улусы, государь, у Измаила мешаютца, грозят ему, хотят в Крым бежать...» «А Нагаи, государь, все пропали, немного их с Смаилом осталось да з детми. Да и те в розни, дети Измаиля не слушают» ⁷.

Мирзы откочевывали за Волгу, на Крымскую сторону, или приставали к улусам родственника Измаила и его заклятого врага Казы-мирзы, кочевавшего между Волгой и Доном. О таком своем тяжелом положении довел до сведения Грозного в своей грамоте и сам старик Измаил: «Ото всех людей тебя для есми отстал. Изначальные наших четырех царев дети и нашего отечества дети, братья наши, отстали от меня, потому что яз от тебя не отстал» ⁸. Измаил просил помощи, подарков, просил уладить некоторые мелкие недоразумения и инциденты между ногайцами и астраханскими воеводами, а также отправить особое посольство к только что объявленному нур-эд-дином сыну, Магмет-мирзе. Посольской деятельностью Елизария Мальцева он был почему-то недоволен и прибавлял: «А которово еси боярина ко мне прислал, и ты тово опять ко мне не посылай» ⁹.

Просьба Измаила была уважена: в 1560 г. послом в Ногаи было наряжено новое лицо, П. Г. Совин, но в подручные к нему особым [134] посланником к Магнет-мурзе назначили все-таки сына Елизария — Семена.

Эта первая миссия Семена Мальцева не отличалась сложностью: он был обязан привести к «шерти» (присяге) на верность московскому государю нового нур-эд-дина и вручить ему царское «жалованье» — «запас» (продовольствие) и «платье», как обычно это делалось по отношению к влиятельным ногайским мурзам ¹¹. Посольство двинулось из Москвы 25 апреля 1560 г.; в начале сентября Семен Мальцев прислал о себе вести со служилым татарином, а 19 сентября благополучно вернулся и сам ¹².

Магнет-мирза одобрительно отозвался о молодом Мальцеве: «Прошлого году, — писал он в грамоте к Ивану IV, — Семена-посла з добрыми поминки прислал еси... а ко мне бы еси такова ж посла прислал, как и Семена» ¹³. В 1562 г. Магмет умер, не дождавшись Мальцева, а в 1563 г. скончался и Измаил-князь. Княжить в Ногаях стал его второй сын, маловлиятельный и неавторитетный Дин-Ахмет («Тинехмат-князь» по московскому наименованию), свояк Грозного по жене его Марии Темрюковне; нур-эд-дином он назначил своего брата, энергичного Уруса-мирзу, дав ему в удел обычный нур-эд-динов «юрт» — кочевья по берегам Волги, поблизости от Астрахани ¹⁴.

К этому-то мирзе Урусу послом и был направлен, по-видимому весной 1568 г., Семен Мальцев. Теперь посольство его протекало в значительно более сложной и напряженной обстановке, чем прежде. В Москве уже были осведомлены о готовящемся походе крымцев и турок на Астрахань, и от поведения ногайских улусов, особенно — кочевавших по Волге, зависело многое. Слухи о том, что в Крым от Тинехмата и Уруса посылаются гонцы с какими-то предложениями, сильно беспокоили московское правительство ¹⁵. Поэтому Мальцев, будучи в Ногаях, собрал все, какие только мог, сведения о положении дел: о «походе» Хакк-Назара, хана Казахского, с его «царевичами» на Ногайскую орду, окончившемся полным разгромом казахов, о [135] предполагаемой экспедиции турок и крымцев и т. п. Он еще из Ногаев известил обо всем астраханских воевод, а затем, переписав все, вместе с «тайными речами», которые говорили с ним Тинехмат и Урус, на один «список», отправил это донесение в Москву, очевидно, до своего официального «отпуска» и отъезда из становищ Уруса так, как обычно поступали в тревожные и опасные времена московские послы ¹⁶. Кроме этих бумаг, Мальцеву удалось добыть «у Енгадыря молны ¹⁷ повыкупя», т. е. подкупом, чрезвычайно важные, действительно «тайные» для москвичей, документы: грамоты к ногайским мирзам от турецкого султана и ханов крымского, бухарского, хивинского («Юргенчского») и самаркандского («Шамарханского»), а также ответы на них Тинехмата, т. е. всю злободневную дипломатическую переписку ногайцев. Ее он также переписал и отправил со своими посольскими документами.

14 марта 1569 г. Семен Мальцев с «толмачами», «людишками» и багажом достиг «Переволоки» через Волгу. Вместе с ним шли ногайские послы в Москву — Чегирбурлак от князя Тинехмата и Енба-челибей от Уруса-мурзы, а также и от других мурз, всего до 200 человек. Мальцева сопровождала и «станица» московских служилых татар Крыма Таишева. Все благополучно, видимо, переправились через главный волжский проток на «Царицын остров». Здесь поднялась тревога: на противоположном берегу показались вооруженные люди, азовские «казаки», татары из враждующих с Тинехматом и кочующих за Волгой улусов Казы-мирзы ногайского и ногайский же Енговат-мирза Шийдя-ков; всех противников было 170 человек. Прежде чем начался бой, Мальцев успел спрятать свой царский посольский «наказ» на острове в дереве.

Была полная возможность спастись, так как на Волге, очевидно недалеко, находились два «городка» русских казаков, но посол Чегирбурлак сыграл предательскую роль и «не пропустил» Мальцева с его толмачами и людьми. Вследствие этого как сам Мальцев, так и все московские люди были захвачены (Мальцев был даже ранен) и отвезены в Азов ¹⁸. Здесь пленных постигла печальная участь: они были распроданы в рабство. Одного из них, служилого татарина Яныша Тенаева, «скупили» «крымбазарцы» и повезли с собой в Кафу. Самого Мальцева представили азовскому турецкому aгe Айдару, который, прочтя захваченную грамоту Урус-мирзы, подверг Мальцева допросу, причем решил, что Мальцев должен быть «великим» человеком у Ивана [136] Грозного ¹⁹. Затем его переправили в Кафу к беглербегу паше Касиму. От Азова до Кафы ехал он на одном корабле с Янышем Тенаевым; на этом же корабле переправлялись и приехавшие к крымскому хану делегаты «от всех астраханских людей» с просьбой направиться в поход под Астрахань, Саин-мирза и Теней-мирза Теребердеев с. Кабаков «с товарыщи» ²⁰ , а также прибывшие в поисках родных «казаки» Колмак и Ширяй и беглец из Москвы стрелец сотни Семейки Глазатого Истомка, который звал на Астрахань турок и крымцев (об этом он говорил азовскому aгe и кафинскому паше) ²¹.

Часть этого пестрого корабельного общества (сам Семен Мальцев, Ширяй и Колмак и стрелец Истомка) вскоре встретилась в тюрьме в Кафе, откуда затем Мальцев и ряд русских пленных были отведены на галеры — «каторги» и в качестве невольников-гребцов сделали весь «поход» по Дону до «Переволоки». Когда галерный флот решено было вернуть обратно, Мальцев был взят Косым-пашой по навету Саин-мирзы и Теней-мирзы как заложник, обеспечивающий помощь туркам со стороны Тинехмата-князя, прикован был цепью к пушке и разделил общую участь турецкого войска.

По возвращении Мальцев некоторое время провел в Азове, видимо на полной свободе, так как к нему приезжали разные люди, а затем его вскоре отправили в Бахчисарай к самому хану Девлет-Гирею. Он просил приближенных хана Сулеша-князя и Мустафа-агу, чтобы хан «взял» его от Касима-паши и присоединил к московским послам Нагому и Писемскому. Девлет-Гирей согласился было первоначально с ходатайством Сулеша и Мустафы, но Мальцева «выпросил» себе мирза Тулу Кошумов ногайский, у которого во время астраханского похода московские войска забрали в плен жену и детей и который рассчитывал обменять на них Мальцева. Однако Сулеш и Мустафа взяли его «на поруки» до окончательного выкупа московским правительством и оставили жить в Кафе.

Мальцев вновь оказался почти на свободе и постарался прежде всего повидаться с Нагим и Писемским. Он вручил им 21 ноября свои «речи» — доклад, составленный, по-видимому, еще в Бахчисарае ²² , а [137] затем не раз посещал их, доставляя разные сенсационные известия. Так, например, он приехал к Нагому и Писемскому 1 февраля 1570 г. и сообщил новости, полученные им в Сюрютаме от Аврама-черкашенина о приезде «чауша» из Стамбула, о предположении татар весной поставить «города» на Кошчаке и на реке Миусе и т. п. ²³ 22 июня он снова виделся с послами и сообщил, что некоторые московские служилые татары, человек 10, встретили на Дону царевича Адиль-Гирея и сказали ему, будто бы «заставы на Украине нет, а люди сидят по домам»; татары, у которых Адиль-Гирей захватил жен и детей, заявили царевичу, что смогут указать ему три брода через реку Оку для набега в глубь московских владений. Встревоженные послы отправили своих толмачей-татар проверить слухи и узнать имена изменников; толмачи, вернувшись, заявили, что вся эта история не соответствует истине ²⁴.

Сведениями об этой неудачной информации кончаются известия о деятельности Семена Мальцева в Крыму. По-видимому, в начале 1570-х годов, вероятно, уже после знаменитого набега Девлет-Гирея на Москву в 1571 г., он вернулся на родину и вновь стал служить по дипломатическому ведомству. По крайней мере, сохранились документы о посольстве Семена Елизарьева с. Мальцева в столь знакомую ему Ногайскую орду в 1577 г. в качестве посла к Канбай-мирзе, брату Тинехмата-князя. Приехав в Ногаи 26 июля, он твердо отстаивал престиж Москвы и наотрез отказался дать «пошлины», требуемые служащими мирзы. За это он подвергся не только словесным оскорблениям, но татарин Янбасар на глазах самого Канбай-мирзы бил его плетью, «да тяли саблею по руке»; кроме того, сам Канбай-мирза приехал к его шатру и приказал «взяти казначею сильно девять» ²⁵. «А в те поры, государь, — доносил Мальцев, — у меня уже ничего не было ²⁶. И они, государь, сорвали з детины с моего денег тритцать алтын: то, деи,. мирза велел у тебя взяти казначею пошлину» ²⁷.

И на этот раз Мальцев, хотя и был послан к второстепенному мирзе, однако собрал и доставил ценные сведения о сношениях ногайцев с сибирскими ханами, с Бухарой и об откочевке более Десяти тысяч ногайцев на Крымскую сторону для участия в набегах вместе с крымцами и казыевыми улусами на московскую и литовскую украины ²⁸. [138]

27 июля 1577 г. Семен Мальцев вернулся из этого своего посольства, и дальнейшая судьба его неизвестна ²⁹.

Записки Семена Мальцева об астраханском походе, как было уже сказано выше, являются очень ценным историческим источником, тем более, что дошли они до нас в официальной копии. Особенно интересны они еще и потому, что автор их провел весь поход среди рядовых участников и невольников, прислушиваясь к их настроениям и толкам. «Обычный» московский служилый человек, он старался по возможности лучше выполнить свою миссию даже в плену: он учит попавших в плен русских людей, как надо вести себя на допросах, чтобы внушить страх перед московским могуществом, призывает недовольных людей выехать в Московское государство на «царево имя» и т. д. Рассказывая о походе, Мальцев нигде особенно резко не подчеркивает свое бедственное положение; наоборот, всюду он старается держаться с достоинством и интересы родины выдвигает на первое место.

Своими мелкими и точными подробностями донесение Мальцева выгодно отличается от других источников о походе. Но повествование его страдает и определенным недостатком, вытекающим из самого положения их автора. В них нет полной картины похода, его организации, причин, нет описаний движения сухопутной крымско-турецкой рати и т. п. Оно неполно и дает сведения лишь о той части похода, непосредственным свидетелем которой был автор. Кроме того, некоторые моменты, например обратное возвращение из-под Астрахани, изложены Мальцевым довольно схематично. Ввиду всего этого в приложении к «речам» Семена Мальцева дается рассказ о походе другого полонянника (к сожалению, неизвестного по имени), дошедший до нас в изложении московского посла в Турцию в 1570 г. Ивана Петровича Новосильцева ³⁰. Этот источник, во-первых, дает ряд подробностей о таком интересном предприятии, как попытка турок осуществить соединение Волги с Доном, и, во-вторых, позволяет корректировать рассказ Мальцева.

Наконец, в «примечаниях» к этим документам даны в соответствующих местах большие извлечения из записок еще одного очевидца похода; этот последний документ хотя и опубликован, но помещен в сравнительно мало доступном провинциальном издании и неверно датирован. Между тем он настолько существенно дополняет всю картину похода, что на нем и его авторе необходимо остановиться несколько подробнее.

В 1872 г. в т. VIII «Записок Одесского общества истории и древностей», на стр. 479 — 488 был напечатан документ с заголовком, [139] взятым, очевидно, непосредственно из подлинника, с которого происходило печатание: «РНЕ ³¹ году генваря в 22-ой день писана сия 7185 книга в дому боярина князя Василия Васильевича Голицина, глаголемая: сия книга история о приходе турецкаго и татарскаго воинства под Астрахань лета от создания мира 7185, а от рождества Христова 1677».

При публикации нет ни описания рукописи, ни ее истории. Из редакционного примечания можно лишь заключить, что она составляла частную собственность члена Общества А. Поля, проживавшего в г. Александрополе и «одолжившего» ее для напечатания секретарю общества Н. Н. Мурзакевичу, который и сделал о ее происхождении некоторые домыслы, и снабдил кое-какими заметками объяснительного характера.

Основываясь на заголовке рукописи, Мурзакевич не усомнился отнести «Историю» к какому-то походу на Астрахань в 1677 г. ³² Отметив затем, что описание составлено современником и непосред- ственным наблюдателем похода, он предположил, что автор «истории» «должен быть малороссиянин, казак, хорошо знакомый с степною местностью и ее бесчисленными курганами, служившими то указателями кочевникам дорог куда-либо, то наблюдательными местами...» По мнению издателя, В. В. Голицын поручил сметливому малороссиянину следить за враждебными полчищами, намеревавшимися утвердиться в Астрахани... Доставленные князю Голицыну топографические сведения получили место в архиве Посольского приказа, откуда эта тетрадь случайно поступила в частные руки.

Предположение о каком-то походе 1677 г., конечно, совершенно фантастично. «История» дает безусловно очень точное описание похода 1569 г. Несомненно также, что ее автор лично видел движение турецко-татарского войска; так, говоря о татарских полчищах, он замечает: «Иные ж полки шли по сторонам, по преди и созади и со сторон, яко и поле все покрыша тако много, яко их со высокого самого кургану созрети не возмогох...» Затем описание выступления турок и татар, построение их полков, их состава и т. п. обличает в авторе человека, хорошо знакомого не только с воинским делом вообще, но и с турецко-татарским в частности. Наконец, рассказ об обратном походе войска от Астрахани изобилует такими подробностями (описание стоянок, погоды, детали столкновений между турками и татарами и т. д.), которые мог сделать только непосредственно участвовавший в походе.

С другой стороны, автор «Истории» был явно не осведомлен о первой половине похода до Астрахани, о которой так подробно и точно повествуют Семен Мальцев и неизвестный полонянник, чей рассказ записал И. П. Новосильцев. Так, в «Истории» [140] рассказывается о пути пешей рати совершенно неверно: «...все ж то воинство турецкое шествова полыми пустыми, чрез орды татар Ногайских и черкас Пятигорских, приидоша ж под Астрахань в пятой день августа утрудившеся» (стр. 480). В действительности и пешее войско шло вдоль Дона до «Переволоки», а затем спустилось вниз по Волге частично, вероятно, на ладьях, присланных из-под Астрахани, к которой прибыло только к 16 сентября. Неправильно указана и причина возвращения турецкого флота от Переволоки обратно в Азов: будто бы на турок неожиданно напал пятнадцатитысячный отряд князя П. Р. Серебряного, «идеже янычаров до шести тысящ побиено бысть, тако ж и басманов, инии ж едва убежаша в галеры на воду». На самом деле никакого сражения с московскими войсками вообще не происходило, и рать князя Серебряного действовала только на Волге.

Зато описание возвращения флота, партизанские выступления донских казаков, взрыв пороховых погребов в Азове и дальнейшая судьба остатков турецкого войска — все это факты, достоверность которых не может быть подвергнута сомнению, так как подтверждается из других источников.

Что касается вопроса о национальности автора, то надо считать, что «История» написана не «московским» человеком, вернее, не великороссом; во многих случаях он прямо как бы противопоставляет себя «московским» людям, а военачальников всюду именует «гетманами» ³³ и обнаруживает следы такого знакомства с древними географическими наименованиями местности, каким, конечно, не обладал ни средней руки московский служилый человек вроде Семена Мальцева, ни рядовой казак-украинец половины XVI в. (Дон называется Танаисом, Азовское море - «озером Местским»). Автор также интересуется не одними только военными подробностями похода, но живо рассказывает о встреченных в Можарских полях «каменных бабах», о старинных погребениях и развалинах, сообщая о том свои собственные предположения и собирая предания у «старых татар». Весь рассказ носит объективный характер и почти лишен каких-либо злободневных политических намеков и выпадов.

Военно-образованный ³⁴ , наблюдавший начало похода и безусловно проделавший часть его — тяжкое возвращение от стен Астрахани по безводным и голодным «Можарским полям», — автор в одном месте как будто намекает сам на свою национальность и религию. Именно, передавая рассказ старых татар об известных развалинах города Можар [141] на реке Куме, что здесь когда-то жили «христиане», он говорит: «обаче подобно есть, яко нашего народу быша или Пятигорцы ³⁵ или Грецы, зане и тии греческую веру держат». Следовательно, автор был, по-видимому, «греческого» вероисповедания и западнорусского происхождения (литвин или украинец), не будучи явно «москвичем».

На основании всех этих данных можно сделать и некоторые догадки. Всем перечисленным выше признакам соответствует, кажется, посланник из польско-литовского государства Андрей Тарановский, «чашник Галицкий» ³⁶. Он прибыл, по словам Семена Мальцева, вместе с турецким чаушем Ахметом к хану Девлет-Гирею в то время, когда союзное татарско-турецкое войско, отойдя от Астрахани на 60 верст, остановилось на «Мочаковской Соли на Белом озере», и сопровождал войско при отступлении. Перед этим Тарановский побывал, конечно, в Крыму и мог наблюдать картину «высокословного» выступления в поход турок и татар. Тарановский действительно бывалый человек; до своей поездки в Крым он правил посольство в Константинополь и, конечно, хорошо знал и разбирался в турецких войсках. Находясь в Крыму, он завязал и поддерживал дружественные отношения с Семеном Мальцевым: заезжал к Мальцеву поделиться своими новостями и искренне радовался перемирию, заключенному между Москвою и Польшей, причем «хвалил» «высокую руку государя московского».

Западно-украинский шляхтич, Тарановский и мог составить это очень обстоятельное и беспристрастное описание гибели турецкого войска, слава о могуществе которого гремела по всей Европе. Соотечественникам Тарановского такой рассказ должен быть особенно интересен, так как и Польша и Литва постоянно имели столкновения с турками. Цель своей «Истории» автор высказал в заключительных словах ее: «Зде всякий истинно разумети возможет, якову печаль салтан турецкий имел, погубивши такое великое воинство...» ³⁷.

Через несколько лет, в 1573 г., Тарановский был отправлен в Москву гонцом от избирательного сейма с объяснениями, почему королем польским выбрали не Ивана IV или его сына Федора, как о том шли перед этим переговоры, а французского «королевича» Генриха; Тарановский очень ловко провел свою миссию, лично вел переговоры с Грозным и оставил об этом своем посольстве также подробное описание на польском языке ³⁸.

Вполне понятно, что «История» должна была сильно заинтересовать князя В. В. Голицына, который сам предпринимал походы на Крым. Каким-то путем попав к нему в руки, она была в 1677 г. в его доме [142] для него «писана», т. е. переведена на тот книжный условно-славянский язык, на котором мы читаем ее в настоящее время. Дальнейшая судьба этого перевода (нахождение его якобы в архиве Посольского приказа и затем «случайный» переход к частному лицу) без обследования рукописи, к сожалению, не определима.

Покорение Московским государством Казани и Астрахани еще далеко не означало прочного утверждения русских на основной торговой артерии на Восток — Волге. Как Казань, так и Астрахань продолжали оставаться долгое время «немирными», и Москве вскоре пришлось считаться не только с местными постоянными восстаниями, но и с попытками создания большой анти-московской коалиции, во главе которой стоял Крым. В, 60-х и 70-х годах XVI в. отношения с последним были особенно сложными. В Крыму московское правительство стремилось создать свою партию среди влиятельных мурз; с другой стороны, такая же партия создавалась и польско-литовским правительством, которое вело борьбу с Москвой за Ливонию. Само Крымское ханство очень сильно чувствовало за собой турецкую руку и находилось под постоянной угрозой и давлением со стороны Порты (часть турецких крепостей была непосредственно расположена в Крыму).

В такой международной обстановке разыгрались два исторических события, имевшие большое значение в жизни Московского государства, — попытка захватить Астрахань в 1569 г. и набег на Москву в 1571 г.

Самый поход турок на Астрахань в 1569 г. далеко не был неожиданностью для московского правительства. Еще в 1563 г. мысль об этом явилась у султана Сулеймана Великолепного, точнее — у его главного советника великого визиря Махоммеда Соколли. Тогда уже предполагалось соединить Волгу с Доном путем прорытия канала, подобно тому, как такое же предприятие задумано было турками и относительно Суэцкого перешейка. Поход был решен, и осенью 1563 г. в Крым был отправлен специальный посол «ага янычавской», который и передал хану Девлет-Гирею султанский приказ к весне готовить «запас», «кормить коней» и сделать тысячу телег для перевозки «наряда», т. е. различных артиллерийских припасов и орудий. Султан Сулейман обещал прислать на помощь хану и янычар. Бывшие в Крыму московские послы А. Ф. Нагой с товарищами собрали (какие только смогли) сведения о причине столь необычайного предприятия и выяснили, что причина эта крылась в челобитье Сулейману со стороны черкесов, астраханцев, казанцев и ногайцев. К султану взывали как к «халифу», покровителю всех «правоверных». «А большая-де, государь, — писали русские послы, — Турскому досада на тебя то: которые бусурманы из Тюрмен и из Крым-Шевкалов и из иных государств пойдут на Асторохань к Бахметеву гробу, и твои-де государевы, воеводы в Асторохани их не [143] пропущают. То-де Турскому на тебя, государя, и большая досада». Послы пустились на хитрость: они завязали сношения с янычарским агой, пригласили его к себе на обед, подпоили и узнали от опьяневшего аги, что в Константинополе деятельно готовились к экспедиции, особенно к прорытию Волжско-Донского канала: «У Турского, — откровенничал ага, — наряд и для поткопов буравье и заступы и топоры и корыта к весне все готово». Намечена была и трасса будущего водного соединения и стратегический план похода: Доном добраться до реки Иловли, там переложить «наряд» на телеги и плыть в мелких судах до реки Черепахи, впадающей в Волгу; между Иловлей и Черепахой одолеть Переволоку верст в 7, спуститься по реке Черепахе до Волги, перебраться на другую сторону и идти затем к Астрахани.

Однако тот же ага сообщил, что Девлет-Гирей совершенно не желает отправляться в поход и отговаривает от него и султана. Крымский хан очень боялся увеличения могущества турок на северных берегах Черного моря, на Дону и Волге, — это грозило Крыму превращением в обыкновенную почти провинцию Турции. Стараниями хана поход действительно был отменен, и султан «к Астрахани ходити не велел» ³⁹.

В следующем 1564 г. посол Девлет-Гирея довел о таком поступке хана до сведения и московского правительства, причем несколько дополнил данные о плане похода: крымцы должны были идти к Астрахани напрямик, «полем», а «наряд» (артиллерию) проводить из Азова Доном до Переволоки. «А на Переволоке, — передавали татары, — салтан велел город поставити, а другой город велел поставити противу Переволоки на Волге. И меж тут дву городов велел Переволоку копати и воду пропустити, чтоб как мочно тем местом наряд вести. А пришед к Асторахани и там бы третей город поставити и Асторахань в салтановой воле учинити» ⁴⁰.

Султан Сулейман в дальнейшем не предпринимал более попыток к походу, хотя к этому и старался его склонить дефтердарь его («великий дьяк», как перевели это звание московские люди) Касим-бей, родом черкес. По сведениям, собранным несколько лет спустя, в 1570 г., московским послом в Турцию И. П. Новосильцевым, Касим-бей соблазнял султана большими выгодами, которые получила бы от захвата Астрахани султанская казна, нуждавшаяся в пополнении при огромных затратах на военные нужды: «Взял, деи, Московский государь Асторохань, и изстари, деи, Асторохань была вашие бусурманские веры; а се, деи, приходят в Азсторохань изо многих земель гости торговати воденым путем многие, а казна, деи, с Асторохани московскому государю сходит добре великая; и ты б, деи, Асторохань за себя взял — и станешь за свою веру, и казна тебе с нее будет великая ж». Таким образом, выдвигалось на первый план огромное торговое значение [144] Астрахани как коммерческого центра всей Юго-Восточной Европы и Центральной Азии.

Но и это не могло убедить старого султана. Сулейман отказался последовать настояниям Касим-бея — он не очень высоко ценил военные качества татар и был слишком занят своими внутренними неурядицами и неуспешными военными операциями в Европе, чтобы, при явно неодобрительном отношении к предприятию крымского хана, что грозило еще большими осложнениями, жертвовать столь необходимым ему турецким войском для сомнительной экспедиции в далекой стране. Практичный Сулейман остался глух и к религиозной стороне вопроса. Касиму он прямо заявил, что воевать с московским государем, с которым еще деды его были в дружбе, нет причины: москвичи не захватили у турок ничего, «а Азсторохань, деи, не наша Турская земля — то, деи, Московскому бог дал» ⁴¹.

Положение изменилось через несколько лет, когда преемником Сулеймана с 1566 г. стал его второй сын, развратный пьяница, сумасбродный и легкомысленный Селим II. С одной стороны, открылась полная возможность производить давление на султана, жаждавшего военной славы, с другой — сложнее стала и обстановка на юго-востоке Европейской равнины. Крым очень беспокоило настойчивое и успешное продвижение Московского государства на Северном Кавказе. На реках Тереке и Сундже выросли «города», где под предлогом защиты «пятигорских» (кабардинских) князей, вассалов Московского государства, постоянно пребывали то московские отряды, то московские гарнизоны. Та часть черкесских князей, которые старались сохранить свою самостоятельность, еще в 1564 г. указывала хану Девлет-Гирею на недопустимость возведения этих укреплений во владениях тестя Ивана IV князя Темрюка Кабардинского. Если там будет поставлен «город», — говорили они, — то не только им пропасть, но и Тюмень и Шемкал будут за Москвою» ⁴².

Тогда Девлет-Гирей остался равнодушен к этим указаниям, заявив посланным, что у него нет достаточно сил, чтобы помешать московскому царю ставить город, но очень скоро его отношение стало иным, и он категорически заявлял московским послам в 1567 г.: «говорил мне сын мой Магмет-Кирей — царевич ото всей земли:... царь ныне на Терке город ставит и посылает воевати Турского черкас ⁴³ и твоих Береслановых детей да за-музруковых детей ⁴⁴ ; а в черкасех, деи, Турского санчаки, и черкасы, де, наши холопи старинные и жалованье наше емлют; да и в Шевкалы, деи, посылает воевати, а Шевкалы, деи, наша вера и нам служат и нам, деи, за них не стояти грешно...» [145]

Хан очень резко и определенно ставил вопрос: «А будет ему (московскому царю. — П. С.) на Терке город ставить, и он мне давай гору золоту и мне с ним не миривитца, потому что поимал он юрты бусурманские Казань да Асторохань, а ныне на Терке город ставит и несетца к нам в суседи...» Была снаряжена специальная военная экспедиция крымских царевичей, которая разведала о постройке «города» на реке Тереке и погромила кабардинцев, покровительствуемых Москвой.

Обход Крыма с востока особенно волновал хана еще и в связи с успехами России в Ливонской войне. Широко было, по-видимому, распространено в Крыму убеждение в пагубности для крымского «юрта» поражения Польши и Литвы и полной невозможности вследствие этого какого-либо серьезного для этой цели военного союза с московским царем. Как народную молву, Нагой и Писемский записали в 1567 г. в свои «вестовые списки», например, такие толки: «Царь и великий князь ссылаетца со царем крымским для того, чтоб короля воевал и коли, деи, короля царь и великий князь повоюет и город Киев возмет и по Днепру учнет городы ставити, и крымским улусом тогды от него не пробыти; а наперед, деи, того казанцом шубы посылал да опосле и Казань и Азсторохань взял, а ныне, деи, на Терке город поставил, и только, деи, города не снесет и миру, деи со царем как быти? и на том царю со царем и великим князем не мириватися». Общую молву подтвердил послам и неизменный их «друг» Сулеш-князь, сообщив об официальном совещании у хана по этому вопросу: «... было у царя слово от царевичев и ото князи и ото всее земли, что царю со царем и великим князем миритись не велят, что взял два юрта мусульманские да немцы взял; ино, деи, поминки дает царю того для — хотя короля извоевати; а как извоюет, и крымскому, деи, юрту от него не пробыти: казанцом де шубы давал — и тем бы шубам крымцы не радовалися - после, деи, того и Казань взял» ⁴⁵.

Выход из положения напрашивался сам собой: чтобы положить конец возможному стратегическому окружению, необходимо было где-то разорвать стягивающуюся петлю, и местом для удара легче и удобнее всего, казалось, могла служить только единоверная и единоплеменная Астрахань.

Если «вся земля» крымская встревожена была утверждением Москвы на предгорьях Кавказа, то, конечно, тем более были озабочены этим те черкесы, которые были под «хандыкеревой» (султанской) рукой. Выразителем их настроений надо считать упомянутого уже выше Касим-бея: его доводы в пользу уничтожения московского владычества в Астрахани, откуда шло продвижение Москвы на Северный Кавказ, должны были приобрести сильный вес при стамбульском дворе, где всегда находилось много выходцев из черкесских племен.

Не прерывались, а, наоборот, усиливались и просьбы казанского и астраханского населения к Крыму и Турции о заступничестве против [146] «гяуров» — москвичей, пленивших «юрты мусульманские». Из Казани и Астрахани в Крым постоянно приходили люди с настоятельными заявлениями, что, как только крымское войско двинется в большой поход против «Московского», то в их странах немедленно поднимется восстание.

Очень вероятно, что и в Турцию, где проживал «царевич», сын последнего астраханского хана Дервиш-Али, посылались просьбы о защите ⁴⁶. Крымский хан с 1563 г. начинает в посольских сношениях постоянно требовать у Москвы Казань и Астрахань и так же систематически получает отказ: Москва твердо держала в своих руках ключ от удобнейшей дороги в Персию и Среднюю Азию; владея устьем Волги, она всегда могла «затворить» этот торговый путь для всех своих конкурентов.

О последнем обстоятельстве, ставившем среднеазиатскую торговлю в полную зависимость или от московского государя, или от персидского шаха, с которым шли нескончаемые войны, в конце 1567 — начале 1568 г. резко поставили вопрос среднеазиатские купцы и «шихи» (шейхи) уже перед самим султаном в Стамбуле.

К этому времени Селим II, усвоил старую мысль о важности и необходимости Волжско-Донского соединения: это сулило честолюбивому султану возможность легкой, казалось, победы над Персией путем постоянной блокады персидских прикаспийских владений сильным турецким флотом. Жалобы туркестанцев переданы были в Крым. Хану Девлет-Гирею вновь было приказано готовиться в поход на Астрахань.

3 апреля 1568 г. московским послам в Крыму их агенты донесли, что у хана была «дума» с царевичами, карачеями и мурзами, на которой присутствовал и кафинский турецкий санджак, по поводу присланной султаном грамоты: «... Были, деи, у Турского царя из Юргенчь послы, Юргенчьского царя, Имелдешь-Айдар да из Бухар Шихи-арап с товарищи, которые шли к Меке на Асторохань, и те, деи, били челом Турскому, что государь московской поимал юрты бусурманские, взял Казань да Асторохань, и разорил, деи, бусурманетво, а учинил крестьянство, а их, деи, воюет, да иные, деи, многие бусурманские юрты воюет; а в Асторохань, деи, изо многих земель кораблем с торгом приход великой, а доходит, деи, ему в Асторохани тамга на день по тысече золотых» ⁴⁷.

Таким образом, Астрахань стала объектом одновременного вожделения и крымцев и турок как важнейший экономический и [147] военно-стратегический пункт. Но далее интересы обоих союзников резко расходились. Для крымского хана утверждение турок в Астрахани было по-прежнему неприемлемо. Когда стало известно, что со своим войском Селим II посылает в Крым «царевича» Крым-Гирея, проживавшего в Стамбуле, с тем, чтобы посадить его ханом в освобожденной Астрахани, Девлет-Гирей был весьма встревожен: он не верил предложению султана, боялся «сманки» и считал, что в лице Крым-Гирея едет кандидат на крымский ханский престол, который и займет (как это часто бывало в истории Крыма), когда сам Девлет-Гирей отправится в далекую экспедицию. Хан избрал поэтому двойственную политику. Еще совсем недавно, в 1566 — 1567 гг., он так же доказывал новому султану, как ранее и его отцу Сулейману, необходимость для турок прорытия канала между Волгой и Доном, что даст возможность громить персов и захватом узла персидской торговли привести Персию в полную зависимость от воли султана. Когда Селим II в 1566 г. стал султаном, Девлет-Гирей послал ему сказать: «От Царягорода в Кизылбаши тобе и твоей войне ходити добре далеко и путь неближней, и в том, деи, будет твоей рати изрон великой в конех, а отцу, деи, твоему был шах недруг. И тебе, деи, посылати свою войну в Кизылбаши на Азсторохань, а от Асторохани, деи, х Кизылбаши добре ближе — а се водяным путем. Да в Азсторохань же, деи, приходят из Кизылбаши гости, а опричь, деи, Азсторохани проходу из Кизылбаши никуды торговым людем не будет, и тебе бы, деи, Азсторохань за себя взяти, и Кизылбаш деи будет за тобою наборзе. И ты б, деи, послал со мною войну свою к Азсторохани, и яз, деи, собою возму своей рати тысеч со сто и шед, деи, тебе возму Азсторохань одного часу; да и Казань, деи, твоя ж будет. А не возму, деи, яз, Азсторохани, и ты, деи, меня тогды не жалуй» ⁴⁸.

Надежды тогда, очевидно, возлагались на то, что из Стамбула будет оказана лишь сравнительно небольшая, но достаточная для успешного завершения предприятия военная помощь. Теперь же, когда в Турции начались серьезные приготовления к походу, когда выяснилось, что предполагается двинуть сильное турецкое войско с таким энергичным командующим, как Касим-бей, со стороны крымского хана неожиданно начались новые отговорки и затяжки. После неудачного окончания похода всю дипломатическую игру Девлет-Гирея с горечью охарактеризовал Касим-паша в беседе с московским послом в Турцию И. П. Новосильцевым во время его проезда через Кафу: «То, господине, правду говоришь, кое он в своем слове не стоит — и государю вашему лжет, а потачит своим людем и слушает их, как они велят...» ⁴⁹.

Слухи о приготовлениях в Стамбуле к походу стали циркулировать в массе крымского населения, и московские послы тщательно собирали и посылали в Москву все россказни. Так, еще 23 апреля 1567 г. Нагой [148] записал в свой «вестовой список» рассказ пленного казака Степана Корышева, который, в свою очередь, слыхал эту весть в городе Козлеве ⁵⁰ от старинного турецкого раба Якуша — путивльца, пробывшего в полоне «за морем» 15 лет, «но отработавшегося» и вернувшегося в Крым: «Смышляет, деи, Турской 7000 кораблей а ити-де Турскому самому к Азову, а от Азова, деи, Турскому и Крымскому царю итти к Асторохани» ⁵¹.

Послы отправили в Кафу узнать точно обо всем уже не татар, а русского, некоего Ивана Григорьева, снабдив его 200 алтынами. К 1 июня Григорьев вернулся и привез следующие данные о количестве воинских людей и планах турок: морским путем в Кафу прибыло 3 санджака (полководца), а с ними 1500 спагов и их людей, 1800 янычар, 100 пушкарей, 2000 гребцов «и которым суды волочити»; судов в Кафе построено 300, да телег приготовлено 600; из них в Азов уже отправлено 220 судов и 400 телег, тяжелую артиллерию и «зелье» (порох) погрузили в суда еще до приезда в Кафу Ивана Григорьева, почему он и не мог сообщить их количества, но мог наблюдать, как 31 мая Касим-паша двинулся в поход по суше с санджаками, спагами и янычарами (1000 человек) и с 12 пушками «полковыми невеликими»; на судах из Кафы до Азова, а оттуда Доном до Переволоки была отправлена тяжелая артиллерия с 800 янычарами и 2000 гребцами и людьми, «которым суда волочити». «И те, деи, не бойцы, — прибавлял Григорьев, — а сидят, деи, в судах перекованы». «Станов» (остановок) предполагалось сделать от Кафы до Азова 25, от Азова до Переволоки Доном — 20, на Переволоке до Волги — 3, а по Волге до Астрахани — 10 станов; всего, следовательно, предполагалось сделать 58 остановок. Если не удастся взять приступом астраханскую крепость, то на «старом городище» сделают «город», т. е. укрепления, где и засядет Касим-паша с турецким войском ⁵².

29 мая Нагой и Писемский еще смогли получить через своих толмачей сведения, что к хану прискакал гонец от двигающегося из Турции дополнительного войска — шло будто бы еще 7 санджаков, у которых «лучших» находилось по 1000 солдат, с другими — по 600, а у некоторых было «и того меньше». Хан приказал им перевозиться через Днепр под Исламовым городком и итти прямо в Азов ⁵³.

Но 10 июня к послам приехал посланный от хана и «развел их» с их «людьми»; при послах, переведенных в город Мангуп, осталось лишь несколько толмачей. Информация, правда, продолжалась, но была очень скудна: из ушедшего в поход войска не доходило никаких вестей вплоть до возвращения передовых отрядов ⁵⁴. [149]

Общее число войск, двинутых из Турции, по сообщению самих турою И. П. Новосильцеву в 1570 г., доходило до 80 000 человек. Набраны они были «из Онодолские земли да Добринские да Белогородцкие татары да енычане», а командовали ими Касим-паша и санджаки из Анатолии ⁵⁵.

Перед походом к туркам и татарам прибыли гонцы от шамхала Тарковского, обещавшего примкнуть к войскам, как только они подойдут к Астрахани, и выдать им московского посла, приехавшего просить для постройки «города» «овечьих вод» в Шамхальской земле. От другого прикавказского княжества, Тюменского, также явились послы с извещением о вступлении на княжение нового князя ⁵⁶.

Сложнее дело оказалось с ногайцами. Положение последних было исключительно трудное. Они в своих кочевьях в значительной степени зависели от того, в чьих руках окажется Волга. Грозный впоследствии хвалился, что стоит ему послать на Волгу тысячу стрельцов и «отбить» ногайцев от Волги, чтобы вся их орда «пропала» в безводных и скудных пустынях, так как кочевьями на одном Яике им было не просуществовать при постоянном нажиме со стороны казахов. Но тесного союза с своими «кровниками» — крымцами ногайцы не могли заключить; не удалось достичь и примирения Тинехмата-князя с Казыем-мурзой, от Тинехмата лишь сбежал Ак-мирза Юсуфов сын с 300 своих людей, который и примкнул к Казыю открыто ⁵⁷. Судя по «речам» Мальцева, прочие мирзы, особенно энергичный Урус, по мере сил поддерживали турок и готовы были стать вассалами Селима, но только не Девлет-Гирея. Хан сам, по словам бежавшего к нему Тулу-мирзы, не верил ногайскому союзу: он будто бы советовался тайно («в полночь») со своими «старыми» князьями и мирзами, когда по призыву Касима-паши Урус-мирза прикочевал к Волге, а Тинехматовы улусы стали подвигаться туда же с Яика; и мирзы напомнили Девлет-Гирею об убийстве в прежнее время ногайцами под Астраханью Магмет-Гирея — хана и сына его Богатырь-султана; это так повлияло на хана, что он решил отступить от Астрахани ⁵⁸. Даже если и считать этот рассказ сильно приукрашенным хвастливым ногайцем, то и тогда он очень ясно рисует взаимоотношения между ногайцами и крымцами во время похода.

Как ни оттягивал хан поход и ни старался, выиграв время и запугав Ивана IV, дипломатическим путем добыть себе Астрахань, ничто не удавалось: в Москве и думать не хотели об отдаче города, а в июле 1568 г. в Крым приехал назначенный беглербеем (генерал-губернатором) Касим, получивший уже звание паши. С ним в Кафу пришло три корабля с 50 пушками «большими», «средними» и «малыми» и с «зельем» — около 20 четвертей. Людей «прибыльных» и янычар не [150] явилось никого, приехали только судовые мастера и специалисты-саперы, «которым под город подкапыватца».

Касим-паша направился в городок Алыш, где занялся постройкой флота. Янычары должны были прибыть к марту 1569 г. В Кафе установили усиленную охрану — «береженье великое». Московский тайный агент татарин за попытку получить какие-либо сведения о происходящем там, был схвачен турецкими «асясами»; его выручили «из колоды» только по приказу самого хана ⁵⁹. Касим-паша предложил хану начать поход немедленно (в 1568 г.), но хан решительно запротестовал, заявив, что пусть в таком случае отправляется один Касим, так как без янычар он идти не согласен — татары не привыкли брать города («не городоемцы»). Для предохранения турецко-татарского войска от возможного удара с фланга Девлет-Гирей предложил Касиму завязать сношения с дружественным Москве князем Тинехматом ногайским и его мурзами с коварной целью «к себе приманив, побити, а на Ногаех бы учинити на болшем княженье Казыя мурзу, что он нам верен» ⁶⁰.

События развивались. В Стамбуле деятельно готовились к походу и настолько были уверены в его успехе, что заранее распределяли должности, «где кому на котором приказе быти», на что получали от султана «жалованные грамоты»; участники похода брали даже задатки за будущий «полон», т. е. за пленных, которых привезут в Стамбул для продажи в рабство ⁶¹.

Хан сделал последнюю попытку оттянуть поход, указав, что в Крыму предстоит «меженина великая» (засуха») ⁶². Однако уже в начале марта в Кафу прибыли корабли с артиллерийскими «запасами», со ртутью и серою, «и с чепми» (с цепями), чтобы делать «на Волге на чепях мост»; прибыло на кораблях и 300 янычар, остальные воинские люди должны были явиться «полем» (через Балканский полуостров и Днепр), Касим-паша в Кафе нанимал в поход «наемных людей», конных и пеших, и заботился о продовольствии будущего войска. Приходящих в Кафу ногайцев он одаривал деньгами, кафтанами и сапогами, а затем отпускал в Ногаи с предложением: как только турки и татары пойдут в поход, являться в рать «с торгом и с животиною» ⁶³.

Наконец, и Девлет-Гирей принужден был начать собирать войско. В марте 1569 г. он приказал «кликать» (объявлять) в Бахчисарае и других городах, чтобы все были готовы к концу апреля («к Егорьеву дню», как поясняли московские послы); продовольствие захватили бы по батману проса на одного человека, на пять человек одну телегу. Собирая людей и готовя провиант, Девлет-Гирей отправил закупать [151] коней и к Волошскому воеводе, который к половине мая 1569 г. прислал вместе со своим послом «Варколаном Иваницею» 200 лошадей, да крымский гонец купил в Валахии еще 500 голов ⁶⁴. От Касима-паши в Кафе хан взял на «жалованье» своим воинам 1000 тегиляев, 3000 кафтанов, 3000 пар сапог, да столько же приказал купить в городе Козлеве (Евпатории) ⁶⁵.

И все-таки, даже после всех этих приготовлений, Девлет Гирей попытался несколько уклониться от прямого участия в осаде Астрахани. Присланному от Селима «чаушу» он заявил, что к походу он готов, но так как татары «не городоемцы», то он предлагает оставить крымцев на Волге «на карауле», чтобы они встретили московские войска, если те явятся на судах по Волге для помощи осажденной турками Астрахани ⁶⁶. Однако в конце апреля — начале мая из Стамбула было прислано новое подтверждение необходимости действовать вместе с Касимом-пашой. Селим II продолжал задаривать хана. В половине мая он прислал к нему «чауша», с грамотой, что во главе всего похода он ставит самого Девлет-Гирея, а Касима-пашу отдает ему под начало: «был бы во всем в твоей воле». Через несколько дней новый чауш привез вещественные доказательства султанской милости: два с половиной контара серебра, 30 контаров меди «на подъем» (для войска), 70 доспехов, 70 шеломов и 3000 батманов пшеницы, арпы и проса. К 21 мая, по донесениям московских агентов, от султана уже прибыло 10 000 человек, но ожидалась еще новая воинская сила ⁶⁷.

Хану было прислано также 30 тысяч золотых, 1000 кафтанов, 1000 сапог, 1000 сабель, 300 «портищ» бархата, камок и атласов золотых на тягиляи татарам. Султан также успокаивал хана, что Крым-Гирея он пришлет только уже после окончания похода, а также вышлет из Стамбула в полное распоряжение хана всех его недругов. Селим сообщал, что в поход он отправляет своего «третьего» пашу — Пилу-пашу ⁶⁸ , а с ним «голов» — «Амбреима-князя» и «Юнуса-князя» с 15 000 войска, которое должно итти прямо в Азов, переправясь через Днепр у Кошкача и не заходя в Крым ⁶⁹.

Как известно, поход окончился полной неудачей. Турки, конечно, не в состоянии были прорыть канал между Волгой и Доном. Бесславное их возвращение через безводные степи, по которым их «нароком» водили крымцы, стоило им огромных жертв. В Турции решено было более не предпринимать попыток захватить устье Волги и соединять ее с Доном. Турецко-татарские историки приписывают это агитации Девлет-Гирея, будто бы выставлявшего Селиму всю невозможность второго предприятия и неприемлемость для «правоверных» владения [152] астраханскими местами. По их словам, хан доказывал, что прорытие канала вызовет образование огромного, но мелкого озера-моря, благодаря чему, с одной стороны, невозможно будет турецким судам из-за мелководья проникать в Крым, а с другой — откроется широкая дорога для войск «гяуров»-москвичей, которые будут в состоянии проникать на ладьях к Крыму и беспрепятственно его громить. Второй его довод будто бы заключался в том, что в районе Астрахани ночь так коротка, что мусульмане не в состоянии будут отправлять свои вечерние и утренние молитвы — слишком мал будет между ними промежуток ⁷⁰.

Конечно, не это было причиной отказа турок от повторения своего предприятия. Их отвлекла от малоудачливой, трудной и в сущности не очень им нужной военной астраханской операции огромная война, которая предпринята была ими в Средиземном море и принесла им поражение при Лепанто в 1571 г. Напрасны были поэтому все старания Касим-паши вновь поднять турецкое правительство к походу на Астрахань; последнее приказало ликвидировать все оставшиеся еще в Крыму воинские припасы.

Проезжавший через Кафу в феврале — марте 1570 г. посол в Турцию И. П. Новосильцев писал, что в Кафе и в Азове нет совершенно «воинских турских людей», кроме «городовых мастеров и подкопщиков и кузнецов и плотников», явившихся в 1568 г., да небольшого количества янычар, охранявших пролом в азовской городской стене, который образовался в результате взрыва ⁷¹. «А в Азове, — сообщал также И. П. Новосильцев, — ныне наряду, которой был привезен для астороханского походу 3 пушки болших, а ядра у них поменше головы человечьи, да под теми пушешек с 30 полковых, а стоят в городе; а старого наряду, сказывают, в Азове есть много, а лежит, деи, не в береженье. А запасу людцкого, муки и ячмени, в Азове добро было навожено много летось для астороханского походу. Да в Азове ж лежит запас, которым было делати перекоп з Дону на Волгу, лопат и заступов и топоров и просеков, всего 16 тысеч. А иной, деи, наряд, пушки, отвезены из Азова назад во Царьгород сего лета; а запас людской, муку и ячмень почали отвозити как Иван был во Царегороде (Новосильцев вернулся в Москву в декабре 1570 г. — П.С.); а которые корабли пришли в Азов с-Ываном вместе, в те корабли поклали муку и ячмень и повезли в Кафу, сказывают, продавати, а иной запас перегнил и лежит не в береженье. А вперед к Асторохани от Турского войны в Азове не чают» ⁷².

По собранным Новосильцевым в Стамбуле сведениям, на родину вернулось меньше четверти турецкого войска; не все вернулись и санджаки, а из 3000 янычар возвратилось всего 700, да и то все больные; вернувшись в Турцию, они открыто заявляли, что они ни за что вновь не пойдут в такой поход, — пусть уж лучше султан казнит их на родине ⁷³. [153]

Отказ турок от повторения похода развязывал руки крымцам и Девлет-Гирею. Обезопасив себя со стороны турок, хан, однако, не отказался от своей враждебной политики в отношении Москвы. Через несколько лет, в 1571 г., Девлет-Гирей попытался поразить врага непосредственно в самом центре его владений — в Москве, и тогда Астрахань едва не стала крымским «юртом» уже по договору с московским государем. Таким образом, поход 1569 г., можно считать для Крыма школой и прологом к грандиозному погрому 1571 г., столь тяжело потрясшему все Московское государство.

Но до этого в Москве, безусловно, наблюдалось упоение столь легкой победой, доставшейся без участия больших воинских сил и без помощи персидского шаха, который так и не двинул на освобождение Астрахани своих отрядов, о чем велись переговоры. Турецкого похода в Москве ждали долго, были осведомлены хорошо, но в связи с Ливонской войной смогли выделить на астраханский фронт сравнительно небольшую «легкую рать». Неожиданно быстрый успех отразился на ослаблении бдительности, результаты чего сказались через два года, когда крымцы внезапно оказались на улицах самой Москвы.

Полный крах огромной армии «непобедимых» турок под Астраханью произвел огромное впечатление и не только в странах Восточной Европы и Азии. Московский посол с гордостью доносил своему правительству в 1570 г.: «Да... во Фрянские (итальянские) городы весть пришла, что Азсторохани не взяли, а людем учинился великой изрон. И фрянки, деи, о том возрадовалис, меж собя учали говорите: «Государь, деи, московской — великой и кому, деи, против его стояти. А от неверных, деи, его бог оборонял» ⁷⁴.

Комментарии

1. Ср. I. Hammer, Geschichte des osmanischen Reiches, В. II, Pesth., 1834, SS. 377—378; В. Д. Смирнов. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты до начала XVIII в., СПб, 1887, предисловие и стр. 431—435.

2. Н. М. Карамзин, История Государства Российского, т. IX, прим. 245, 246, 249, 250, 254; С. М. Соловьев. История России с древнейших времен, изд. «Общ. польза», кн. II, стб. 220—221;

3. Г. Перетяткович. Поволжье в XV и XVII вв., М., 1877, стр. 273—276; «Продолжение древней российской вивлиофики», ч. X, СПб, 1795, стр. 1, 15—16, 42, 58. Кроме Елизария Мальцева я его детей, в 1565 г. к Тинбай-мирзе ездил еще и их родственник Иван Савостьянов, с. Мальцев (там же, ч. XI, СПб, 1801, стр. 138).

4. Т. е. на княжении в Ногаях.

5. Т. е. непригодный к тому, чтобы управлять всем Ногайским «юртом».

6. «Нур-эд-дин» — звание, присвоенное наследнику ногайского «бия» (князя).

7. Продолжение древней российской вивлиофики, ч. X, стр. 63, 60.

8. Там же, стр. 65—66.

9. Там же, стр. 69.

11. Обычно посылались пшеница, рожь, крупа, мука, толокно, мед; из «платья» - шубы разной ценности, однорядки, поставы сукон, также воинское снаряжение.

12. Продолжение древней российской; вивлиофики, ч. X, стр. 74, 87, 109, 112—113, 114.

13. Там же, стр. 184—185.

14. Там же, ч. XI, стр. 10—11, 42, 50. Мария Темрюковна и жена Дин-Ахмета, Малхуруб-царевна, были сестрами, дочерьми князя Темрюка Кабардинского.

15. Московские послы в Крыму, А. Ф. Нагой с товарищами, доносили, что еще 29 мая 1567 г. им сказывал полонянник — казак Степан Олферьев с. Корышев, который был в походе 1566 г. на пятигорских черкес с князем И. Д. Дашковым и Иваном Фустовым: был он, Корышев, «на стороже» близ Астрахани я его захватили
астраханские татары Кубах и Зрма и улусные люди Тинехмата и Уруса, а затем продали в Крыму; у Кубака и Земы были грамоты к хану от Тинехмата-князя: «Будет, деи, похошь ити на Московского, и ты бы, деи, к нам весть прислал и мы, деи, пришлем к тебе людей на помощь» (ЦГАДА, Крымские посольские книги, № 13. лл. 56 об.—57).

16. Мальцев говорит об этих документах, что он будто, бы сам «привез» их, но это явная обмолвка, так как из дальнейшего его рассказа ясно, что их с ним не было при пленении.

17. «Молны» — муллы, исправлявшие у ногайцев обязанности хранителей государственных актов.

18. О судьбе ногайских послов нет сведений, но из слов Мальцева, что у одного из них, Енба-челибея, была захвачена грамота Урус-мирзы к Ивану Грозному, можно полагать, что дело ограничилось только грабежом.

19. Мнение турецких начальников вызвало горячий протест Мальцева, так как он понимал, что за этим доследует назначение большого «окупа» и опасался, что это будет поставлено ему в вину в Москве.

20. Мирзы «с товарыщи» везли хану обещание, как только он прибудет к городу, немедленно восстать, сдать город, перехватать по списку сторонников Москвы и перебить их перед ханом (ЦГАДА, Крымские посольские книги, № 13, лл. 254—255). Заговор, по-видимому, не удался, и Саин-мирзе, Теней-мирзе и другим делегатам
пришлось отступать вместе с турками и обосноваться на житье в Азове «с женами и детьми» (ЦГАДА, Турецкие посольские книги, № 2, л. 70 об.)

21. ЦГАДА, Крымские посольские книги, № 2, лл. 254—255 об., сообщение Яныша Тенаева А. П. Нагому и Ф. А. Писемскому. Истомке не поверили, так же как и Ширяю и Колмаку. Яныш Тенаев остался в Кафе на свободе и 28 мая рассказал обо всем подробно Нагому и Писемскому, как-то пробравшись к ним из Кафы в город Кельям, где они в то время жили.

22. 25 ноября 1569 г. служилые татары встретили на дороге из Бахчисарая Тулу-мирзу, который вез с собой Семена Мальцева; 21-м ноября помечены «речи»; следовательно, составлены они были в Бахчисарае (ЦГАДА, Крымские посольские книги, № 13, лл. 262 об.—264 об.).

23. Там же, л. 269.

24. Там же, л. 283 об.

25. «Девять» — название пошлины.

26. По-видимому, произведен был обыск в шатре у Мальцева, но у него там ничего не оказалось из царских «запасов», которые все были отданы Канбаю-мирзе у него же на «корнюше» (на аудиенции).

27. Продолжение древней российской вивлиофики ч. XI, стр. 190—195.

28. «Бесчестие» Семена Мальцева отразилось на после Канбай-мирзы, которого он отправил в Москву; посол не был принят посольским дьяком Андреем Щелкаловым, и «великий дьяк» даже велел его выслать из Посольской избы вон. Первоначально предположено было впредь не посылать посла с «жалованьем» к Канбаю-мирзе, однако, по просьбе главного посла дело ограничилось выговором и угрозами на будущее. «Непосылка» посла из Москвы связана была для ногайских мурз с лишением ежегодных подарков из Москвы и потому была очень чувствительна (Там же, стр. 117, 277, 301—302).

29. Там же, стр. 173.

30. ЦГАДА, Турецкие посольские книги, № 2, лл. 67 об.— 70 и 108—109 об.

31. Очевидная ошибка или в рукописи, или при издании: должно быть «РПЕ» т. е. «185», а не «155».

32. В оглавлении всего тома рукопись так и называется: «История о приходе турецкого и татарского воинства под Астрахань в лето от р. х. 1677».

33. «Город», т. е. укрепление, который турки поставили под Астраханью, автор называет на украинско-польский образец «камптелем», турецкие суда — «галерами», вместо принятого в Московском государстве наименования «каторга».

34. По-видимому, автор был очень хорошо знаком с военным строем турок, но меньше знал крымцев и хуже разбирался в их именах и званиях их военачальников.. Так, например, правильно назвав «Сулиза-бека» (Сулеша-князя) и Мустафу, он титулует первого «князем казанским» (стр. 480), тогда как Сулеш был главою коренного крымского рода Яшлау; в поход у него также выступают какие-то небывалые царевичи. «Калга-Гирей», «князь Азинский с сыном Декиом» (стр. 483) и т. п.

35. Черкесы — кабардинцы.

36. В. В. Новодворский. Борьба за Ливонию между Москвою и Речью Посполитою, 1572—1582, СПб, 1904, стр. 16.

37. Польский историк Стрыйковский, по-видимому, был знаком с «Историей». По крайней мере, он приводит те же цифры для турецко-татарского войска—25 000 конных, 150 галер, 80 000 татар, 2000 вернувшихся из похода турок. М. Stryjkowsky. Kronika Polska, Litewska, Zmodzka i wszystkiej Rusi, t. II, Warszawa, 1846, стр. 419.

38. В. В. Новодворский. Указ. соч., стр. 16—19.

39. С. М. Соловьев. Указ. соч., кн. II, стб. 214—215.

40. С. А. Белокуров. Сношения России с Кавказом, вып. 1, 1578—1613, М., 1888, стр. LXIV—LXV.

41. ЦГАДА, Турецкие посольские книги, № 2, лл. 99 об.— 100; В. Д. Смирнов. Указ. соч., стр. 424—425.

42. «Тюмень» и «Шевкалы» (Шамхал-Тарковский) — горские княжества на Северном Кавказе.

43. Западные черкесские племена признавали себя вассалами Турции.

44. Черкесские племена — старинные союзники крымцев.

45. ЦГАДА, «Крымские посольские книги», № 13.

46. ЦГАДА, Турецкие посольские книги, № 2, л. 116. «Царевича» этого, Магмета, крепко берегли. Жил он в «городке» в «Урюмской» земле «за сторожи»; «а из города его вон не выпускали,— доносил в Москву И. П. Новосильцев в 1570 г.,— а ест Турского олафу (т. е. получает жалованье от султана.— П. С), а к себе ему Турской ездити не велит».

47. Сулеш-князь подтвердил москвичам известие о жалобе туркестанцев: «А Турского, деи, подыли и розъерили Юргенчьского царя послы да из Бухар шяхи; а изымался, деи, Турскому взять Астрахань Касым-князь» (ЦГАДА, Крымские посольские книга, № 13, лл. 163—164; С. А. Белокуров, указ. соч., стр. LXXI).

48. ЦГАДА, Турецкие посольские книги, № 2, лл. 100 об., 101 об.

49. Там же, л. 77.

50. Гезлев — нынешняя Евпатория.

51. ЦГАДА, Крымские Посольские книги, № 13, л. 57.

52. Там же, л. 252—253 об.

53. Там же, л. 252—254 об.

54. Там же, л. 257—257 об.

55. ЦГАДА, Турецкие посольские книги, № 2, л. 102.

56. ЦГАДА, Крымские посольские книги, № 13, л. 249—249 об.

57. Там же, л. 256—256 об.

58. Там же, л. 256—256 об.

59. ЦГАДА, Крымские посольские книги, № 13, лл. 166—167. Это же заявление сделал в декабре 1568 г. самому Грозному крымский посол Девлет-Кильдей (там же, л. 174 об.).

60. Там же, л. 168 об.

61. ЦГАДА, Турецкие посольские книги, № 2, л. 103.

62. ЦГАДА, Крымские посольские книги, № 13, л. 242 об.

63. Там же, л. 243—243 об.

64. Там же. лл. 253 об.—254.

65. Tам же, лл. 243 об.—244.

66. Там же, л. 244.

67. Там же, л. 251—251 об.

68. Пила-паша, известный турецкий адмирал, в походе, однако, не участвовал.

69. ЦГАДА, Крымские посольские книги, № 13, лл. 248 об.—250 об.

70. В. Д. Смирнов. Указ. соч., стр. 434—435.

71. ЦГАДА, Турецкие посольские книги, № 2, л. 43.

72. Там же, лл. 133 об.— 134 об.

73. Там же, лл. 103 об. и 106 об.

74. Там же, л.110

Текст воспроизведен по изданию: Поход татар и турок на Астрахань в 1569 г. // Исторические записки, Том 22. 1947