Последние уделы в Северо-Восточной Руси.

В конце княжения великого князя Ивана III оставался только один удел князей московского дома – небольшой удел князя Федора Борисовича Волоцкого. Объединитель Руси, Иван III, в вопросе об уделах своих родственников придерживался старых обычаев и создал для своих младших сыновей следующие уделы: Юрий Московский должен был получить Дмитров, Звенигород, Кашин, Брянск и Серпейск; Дмитрий Жилка получил Углич, Устюжину, Мологу, Ржев (в тексте – Ржеву [видимо, опечатка] – прим. OCR), Зубцов и Мезецк (Мещовск); четвертому сыну – Семену Калужскому были даны в удел Бежецкий Верх, Калуга и Козельск. Наконец, пятый сын, Андрей, получил Старицу, Холм, Верею и Алексин. Эти уделы в общей сложности составляли весьма значительную часть всего Московского великого княжения.

Великий князь Василий Иванович продолжал отцовскую политику объединения Руси, но сколько-нибудь значительных недоразумений с братьями и с Федором Волоцким у него не было. Только Семен Калужский вызвал однажды чем-то гнев брата, но дело ограничилось тем, что великий князь заменил его бояр и дворян своими доверенными людьми.

При великом князе Василии три удела ликвидировались безболезненно, сами собой, вследствие бездетной смерти их владельцев: Федор Волоцкий умер в 1513 г., Семен Калужский – 1518 г. и Дмитрий Жилка – в 1521 г. Их уделы, как выморочные, присоединились к великому княжению.

Великий князь Василий Иванович завещал великое княжение своему старшему сыну Ивану (род. 25 августа 1530 г.), а второму сыну Юрию назначил большой удел. Состав удела князя Юрия известен нам из духовной грамоты Ивана Грозного 1572 г. По не дошедшей до нас духовной великого князя Василия, Юрий должен был получить Углич, Бежецкий Верх, Калугу, Малый Ярославец, Кременск, Медынь и Мезецк. По старым обычаям, князю Юрию вдобавок к уделу было дано для дворового его обихода несколько сел под Москвой и в Московском уезде.

Князь Юрий, глухонемой от рождения, был настолько прост умом, как тогда говорили, что отпустить его на удел, по достижении совершеннолетия, не было возможности. Управление его уделом было поручено царским дьякам, и Юрий прожил всю жизнь в Москве, во [102] дворце брата, на доходы со своего удела. Несмотря на полную гражданскую недееспособность князя Юрия, его женили (в сентябре 1547 г.) на княжне Ульяне Дмитриевне Палецкой. В начале 1564 г. князь Юрий умер бездетным, и его молодая вдова удалилась в Новодевичий монастырь. Московский летописец рассказывает, что несчастную вдову провожали в монастырь сам царь, царица Мария, царевич Иван, двоюродный брат царя князь Владимир Андреевич и все бояре, - «и удоволи ее государь до живота ее городы и волостьми и селы и всякими многими доходы, да и детей боярских и приказных людей и дворовых людей всяких ей подавал, которым обиход ее всякой ведати; и на ее обиход повеле устроити в монастыре и за монастырем погребы и ледники и поварни особные». ¹

Трагическая судьба Ульяны Палецкой породила со времени Карамзина легенду, будто она была утоплена в Шексне по приказанию царя, одновременно с княгиней старицей Евдокией Старицкой, сосланной на Белоозеро в Горицкий монастырь в 1563 г. В действительности княгиня Ульяна, в схиме Александра, в Горицком монастыре не была, а жила в Новодевичьем монастыре, где и умерла своей смертью в 1575 г. ²

В завещании 1572 г. царь Иван подробно описывает прожиточный удел вдовы брата и предписывает своим сыновьям не нарушать ее прав. Из завещания видно, что Ульяна получила «на прожиток до ее живота» из удела мужа г. Кременск «с волостьми и с путьми и с селы и со всеми пошлинами, и с ямскими и с приметными деньгами, и с кормленными откупными деньгами, и со всеми наместничьими доходы», Устюжину Железопольскую с такими же доходами, да в Угличском уезде волость Кадку и села Зеленцово, Никольское и Жданово. Для своего обихода Ульяна получила в Московском уезде села Белый Раст и Кузяево и мельницу на Клязьме, у села Черкизова, с 11 деревнями. По старым же обычаям Ульяна получила в Угличе села Хороброво и Красное в полную собственность, «в собину» или «в опричнину», как тогда говорили, чтобы она могла устроить свою душу в загробном мире. Из писцовых книг Угличского уезда 1627 г. видно, что царь Иван, исполняя волю старицы Александры, дал в 1575 г. село Хороброво Новодевичьему монастырю. ³

После смерти в 1575 г. старицы Александры Устюжина была взята во дворец, а в 1583 г. дана в пожизненное владение старице Леониде [103] (Елене Ивановне Шереметевой), вдове царевича Ивана Ивановича. Старица Леонида доживала свой век в Москве, в Новодевичьем монастыре, а для управления ее уделом был дан царский дьяк Василий Иванович Низовцев. Сохранившаяся грамота старицы (в тексте – опечатка: царицы – прим. OCR) Леониды в Устюжину земским судьям написана по образцу царских грамот: «От царевичевы князя Ивана Ивановича от царицы Леониды, на Устюжину Железополскую земским судьям… И как к вам ся грамота придет, и вы б с троецких старцов… тамги и пошлин всяких не имали… Писан в Москве, в Новом девиче монастыре, лета 7091 г. ⁴». Старица Леонида умерла при жизни царя Федора, и ее удел был взят в казну.

Следует отметить, что удел князя Юрия и удел его вдовы назывались уделами по старой привычке, в действительности же они были государственным имуществом специального назначения и никакого политического значения не имели, так как находились в управлении царских дьяков. С исторической точки зрения эти уделы были пережитками глубокой старины, еще не изжитыми последующим развитием государственного и царского хозяйства.

1. СТАРИЦКИЙ УДЕЛ

Вернемся теперь к уделам князей Юрия Московского и Андрея Старицкого. В истории Московского княжества бывали уже случаи, когда прямыми наследниками великокняжеского стола оказывались малолетние. Малолетство князя Дмитрия Донского прошло вполне благополучно благодаря высокому авторитету главы правительства митрополита Алексея и сплоченности московского боярства, поддерживавшего великокняжескую власть. Очень большие осложнения и долголетнюю «замятню» вызвало малолетство Василия Темного. Его старший дядя князь Юрий Дмитриевич, опираясь на старые обычаи, которые московскими князьями уже не соблюдались, не пожелал уступить место малолетнему племяннику и отказался присягнуть ему. История многолетней борьбы князя Юрия и примкнувших к нему удельных княжат против великого князя Василия хорошо известна. Следует обратить внимание только на одну сторону вопроса, которая осталась неосвещенной в нашей историографии.

Дело в том, что историки, преувеличивая свободу отъездов бояр и «вольных слуг» князей, упускали из виду, что отъезды в XV в. стали исключением, а в виде общего правила бояре и «вольные слуги» наследственно служили тому князю, во владениях которого находились их вотчины. Поэтому в борьбе княжат против великого князя Василия суть дела заключалась не в смене лиц на великокняжеском столе, а в том, что приход к власти Юрия Звенигородского или какого-нибудь другого удельного князя грозил интересам сплоченной и могущественной среды московского великокняжеского боярства. За удельным [104] князем естественно пришли бы к власти его бояре и оттеснили бы на вторые и третьи места старых великокняжеских бояр и слуг.

Если по летописям и другим источникам выяснить сторонников и противников великого князя Василия, с одной стороны, и участников смуты на стороне княжат, с другой, то мы ясно увидим, что старое великокняжеское боярство в массе все время было на стороне великого князя Василия и, в конце концов, доставило ему победу. Среди этого боярства нашлись изменники, были люди, проявившие шатость и колебания, но в конечном итоге борьбы все они получили заслуженное наказание и были извергнуты со всем своим потомством из среды великокняжеского боярства.

Таким образом, старое московское боярство, очистившееся в борьбе от ненадежных элементов, при великом князе Иване III стало прочной опорой единодержавия московского великого князя и заняло определенно враждебную позицию относительно удельных княжат, и в первую очередь против родственников великого князя. Обращает на себя внимание, что братья великого князя Василия III – Дмитрий Жилка, Семен Калужский и Юрий Московский не получали разрешения жениться и потому не оставили потомства.

Бесплодие первого брака великого князя Василия и запоздалый его второй брак создали после его смерти исключительно тяжелую обстановку в вопросе о престолонаследии: старший прямой наследник едва начал ходить, а второй был еще в пеленках. Опекуном малолетних наследников и правительницей государства стала их мать – великая княгиня Елена Глинская. Глинские в Москве были людьми новыми, неавторитетными, не успевшими завязать прочные связи в среде правящего московского боярства. Указанные обстоятельства немало содействовали трагедии насильственной смерти князей Юрия и Андрея.

Показания летописей и других источников относительно замыслов и поведения князя Юрия сбивчивы и неясны, но в ярких чертах обрисовывают крупные и мелкие придворные интриги, в которых запутались или были запутаны князья Юрий и Андрей. Если князя Юрия еще можно упрекнуть в некоторой двусмысленности поведения, которая вызывала беспокойство у великого князя, умиравшего от тяжелой болезни, то князь Андрей Старицкий, на глазах которого был убит в тюрьме его старший брат, представляется жертвой обстоятельств, не зависевших от его воли.

Не одной великой княгине Елене, а всему московскому боярству следует приписать то, что князь Юрий непосредственно после смерти великого князя был посажен в тюрьму и умер «нужной смертью», а его удел как выморочный был присоединен к великому княжению. Князь Андрей, предвидя такую же участь, по советам своих доброжелателей, пытался спастись бегством в свой удел, в Старицу, но обманом был пойман, привезен в Москву и погиб в тюрьме, как и его брат. Удел князя Андрея был присоединен к великому княжению, а его вдова, [105] княгиня Евфросинья Хованская, с сыном Владимиром, мальчиком 3 – 4 лет, подверглась домашнему аресту.

В декабре 1540 г., по ходатайству митрополита Иоасафа, как говорят летописи, княгиня Евфросинья с сыном была освобождена из «нятства» и получила двор покойного мужа в Москве, а через год, 25 декабря 1541 г., великий князь Иван пожаловал князя Владимира и его мать: «очи свои им дал видети, да и вотчину ему отца его отдал, а велел у него бытии бояром иным, и дворецкому и детям боярским, дворовым, неотцовским» ⁵. Великому князю Ивану в это время было 11 лет, так что восстановление Старицкого удела следует приписать, конечно, не ему, а правившему в то время боярству.

Во время малолетства царя Ивана Старицкие князья ничем себя не проявили и, судя по всему, стояли в стороне от боровшихся боярских партий. О благосклонном отношении самого царя к князю Владимиру можно судить по тому, что в 1549 г. царь пожаловал своего двоюродного брата и разрешил ему жениться. Владимир выбрал себе жену, Евдокию Александровну Нагую, из того же рода Нагих-Собакиных, из которого позднее царь выбрал третью жену Марфу Собакину и седьмую жену – Марию Нагую.

Для характеристики отношений московского правительства к Старицкому уделу полезно напомнить некоторые факты. Великий князь Василий, не доверяя своему брату Юрию, незадолго перед смертью, 24 августа 1531 г., взял с него запись, но не решился отвергнуть старый обычай отъездов бояр и вольных слуг: «а боярам и детям боярским и слугам промеж нас вольным воля» ⁶. После смерти в тюрьме князя Юрия такая же запись была взята с князя Андрея. В этой записи впервые в междукняжеских договорах мы находим отказ удельного князя от этого обычая: «А кто захочет от тебя ко мне ехати, князь ли или боярин или дьяк или сын боярской, или кто нибуди, на наше лихо, и мне того никак не принятии, а сказати мне то тебе вел. кн. Ивану и твоей матери вправду, безо всякие хитрости, по сему крестному целованью» ⁷.

Возвращая в 1541 г. князю Владимиру удел, московское правительство применило другую меру предосторожности и заменило бояр и дворян его отца новыми людьми по своему усмотрению. Образец этому был дан великим князем Василием, который опалился за что-то на Семена Калужского, но простил и ограничился только тем, что сменил его дворян.

Первый конфликт царя Ивана с князем Владимиром, навсегда испортивший их взаимные отношения, произошел в 1553 г., во время тяжелой болезни царя. Со времени Карамзина у историков вошло в обычай отводить большое место рассказу об этом эпизоде из жизни [106] Ивана Грозного. Бестолковая суматоха, которая произошла у одра больного царя, служила для историков материалом для очень многозначительных суждений, идущих далеко за пределы эпизода. Между тем весь рассказ и все эти суждения основывались на одном источнике – на приписках к так называемой Царственной книге. Других источников, при помощи которых мы могли бы проверить показания Царственной книги, нет. Между тем, внимательное исследование этого источника показывает, что все поправки, приписки и интерполяции Царственной книги, сделанные одним почерком и одним лицом, - позднего происхождения; они сделаны лет 18 – 20 спустя после болезни царя 1553 г., при непосредственном близком участии самого царя и с определенной тенденцией – оправдать царя в казни Старицких князей в 1569 г. Подробно этот вопрос я излагаю в особой статье, а пока ограничиваюсь замечанием, что конфликт царя с князем Владимиром был вызван исключительно опасениями царя за судьбу своей династии. Единственным наследником царя был «пеленочник» Дмитрий, которому не было и года, а до него у царя было два ребенка (две дочери), которые умерли во младенчестве.

После многодневных пререканий бояре заставили князя Владимира присягнуть «пеленочнику» Дмитрию и дать при этом запись. В записи 12 марта князь Владимир, как в свое время отец, лишался права принимать к себе людей на службу без разрешения царя. Царевич Дмитрий, из-за которого в марте 1553 г. чуть было не загорелся сыр-бор, в июне того же года утонул по небрежности мамок в Шексне, на обратном пути царя с Белоозера, куда он ездил с царицей и младенцем на богомолье. В следующем году у царя родился новый наследник – царевич Иван, и в апреле 1554 г. князь Владимир должен был дать новую запись на имя нового наследника. В этой записи права князя Владимира, как удельного князя, подвергались дальнейшим и очень существенным ограничениям, а в мае того же 1554 г. князь Владимир дал вторую запись с еще большими ограничениями. Он должен был жить в Москве, а не в уделе, и держать на московском дворе не более 108 человек дворян, «а боле того людей у себя во дворе не держати, а опричь того служилых людей своих всех держати в своей отчине».

Выше было упомянуто, что при возвращении князю Владимиру удела его отца к нему были приставлены новые бояре и дворяне. Значение этой меры предосторожности раскрыто в записях 1554 г., в которых сказано: «А без бояр ми (т.е. князю Владимиру – С.В.) сына твоего (т.е. царевича Ивана – С.В.) никоторого дела не делати… и, не сказав ми сыну твоему и его матери, никакого дела не вершити, как ми прикажет сын твой и мати его, по тому ми всякие дела вершити» ⁸.

Приведенные ограничения прав князя Владимира показывают, какие тяжелые отношения сложились у царя с его двоюродным братом в [107] старых рамках удельного строя. Может быть при других условиях этих ограничений было бы достаточно, чтобы успокоить династические опасения Ивана Грозного, но в обстановке острых конфликтов, которые начались у царя в 1560 г. с его родственниками, затем с боярами, меры, принятые царем в 1554 г., повели к дальнейшему обострению его отношений со Старицкими князьями.

Рассказ официозного летописца о следующем конфликте царя со Старицкими князьями, который произошел в 1563 г., неясен, быть может, преднамеренно. Других источников по этому вопросу мы не имеем, и потому приходится высказывать догадки. Князь Владимир посадил в тюрьму своего дьяка Савлука Иванова, которому из заключения удалось послать царю донос, «память», «что княгиня Евфросинья и сын ее князь Владимир многие неправды ко царю и великому князю чинят, и того для держат его скована в тюрьме». Произведенным расследованием были «сысканы многие неисправления и неправды» Старицких князей. Однако царь не решился вершить это дело единолично, а призвал митрополита Макария и освященный собор владык и «известил» перед ними неисправления и неправды княгини Евфросиньи и князя Владимира. Что скрывалось под этими общими выражениями, неизвестно, но все кончилось благополучно, по старым образцам. По ходатайству митрополита и владык, царь «отдал свой гнев» провинившимся князьям, а княгиня Евфросинья, со своей стороны, изъявила желание уйти в монастырь. Царь дал на это согласие, и княгиня Евфросинья, постригшись (в схиме Евдокия), удалилась на Белоозеро, в Воскресенский Горицкий монастырь, «где преж того обет свой положила и тот монастырь сооружала». В сопровождении почетного конвоя старица Евдокия была отправлена в ссылку, «поволи же ей государь устроити ествою и питьем и служебники и всякими обиходы по ее изволению, и для береженья велел у нее в монастыре бытии Михаилу Ивановичу Колычеву да Андрею Федоровичу Щепотьеву да подьячему Андрею Шулепникову».

Очевидно, главным виновным лицом была княгиня Евфросинья, а князя Владимира царь не только простил, но и вернул ему удел – «вотчиною своею повеле ему владети по прежнему обычаю. Бояр же его и дьяков и детей боярских, которые при нем близко жили, взял государь в свое имя и пожаловал их, который же которого чина достоит», а вместо них дал князю Владимиру своих людей ⁹.

Из этого летописного рассказа можно заключить, что виновным лицом была княгиня Евфросинья, и что царь Иван не имел оснований поступить более решительно и ликвидировать Старицкий удел, а прибег к компромиссу, который в дальнейшем привел к более тяжелым осложнениям.

Незадолго перед учреждением опричнины (26 ноября 1564 г.) царь Иван произвел с князем Владимиром небольшую мену землями. Он [108] взял себе Вышгород, на р. Протве, и 4 села в Можайском уезде, а князю Владимиру дал Романов на Волге, с уездом, но без Пошехонья и Борисоглебской рыбной слободы ¹⁰. Эта мена имела исключительно хозяйственное значение и для князя Владимира была вполне безобидной. Из летописей известно, что в предшествовавшие годы царь не раз ездил в объезды и на охоту, гостил у Старицких князей и останавливался как раз в тех селах, которые были предметом мены.

Совершенно иное значение имели три мены землями, которые царь совершил с князем Владимиром в январе, феврале и марте 1566 г. ¹¹ Из духовной грамоты великого князя Ивана III 1504 г. мы знаем весь состав земель, данных князю Андрею к его Старицкому уделу. Сравнивая его с перечнем земель, выменянных царем у князя Владимира в 1566 г., мы видим, что Иван взял себе полностью весь Старицкий удел, в том составе, в котором он был за князем Андреем и его сыном более 60 лет. Это выясняет политическую цель произведенных мен.

Царь дважды заменял бояр и дворян князя Владимира своими людьми, но основная масса слуг Старицкого удела, помещики и вотчинники, уже в 2 – 3 поколениях служила наследственно, как это было в обычае, Старицким князьям, в уделе которых находились их вотчины и поместья. По условиям мен, этим слугам была дана воля продолжать служить князю Владимиру, но ясно, что они могли сделать это только ценой потери своих земель, так как царь взял Старицкий удел себе в опричнину и произвел в нем «перебор людишек». Вместо Старицы, Алексина и других земель князь Владимир получил Дмитров, находившийся под близким присмотром царя, и волости и села, как бы нарочно разбросанные, в Московском и Стародубском уездах.

Весьма возможно, что Иван Грозный преувеличивал государственную опасность существования Старицкого удела, но в обстановке бурных событий опричнины и в связи с натянутыми отношениями, сложившимися у него с двоюродным братом, опасения царя имели, вероятно, известное основание. Действительно, через три года после этих мен многолетние столкновения царя со Старицкими князьями закончились катастрофой.

Русские источники по этому вопросу крайне скудны, а свидетельства иностранных писателей противоречивы, неясны, а порой явно фантастичны. Да и высказывания самого царя Ивана, в последнем письме к Курбскому, оставляют место для различных догадок, так как характеризуют в некоторой степени психологию действующих лиц, но не содержат фактов. [109]

Неясно, почему старшие дети князя Владимира Мария, Евдокия и Василий были оставлены в живых, а младшие дети – Иван, Юрий и 2 – 3 дочери были казнены вместе с родителями. Предположительно это можно объяснить только тем, что Мария, Евдокия и Василий были детьми от первого брака князя Владимира с Евдокией Нагой, а казненные младшие дети были от второго брака – с княгиней Евдокией Романовной Одоевской. Если это предположение правильно, то следует заключить, что гнев царя был направлен не только против князя Владимира, но и против его второй жены.

Казнь Старицких князей с малолетними детьми произвела очень большое впечатление и не только на Руси, но и в Польше, и в 1571 г. московское правительство, отправляя послов к польскому королю, нашло нужным дать им наставления, как говорить, если их будут спрашивать о казни близких родственников царя. Наказ возлагал всю вину на самих Старицких князей и в общих выражениях говорил, что они замышляли всякое лихо на государя и хотели его с детьми «изпортити». К ним-де пристали некоторые «воры» из бояр и дворян ¹².

Лет через шесть царь, в последнем письме Курбскому, объяснял дело и свое поведение иначе. Он обвинял во всем бояр: они де уморили в тюрьме князя Андрея, а князя Владимира с матерью держали в заключении, - «и я его и матерь от того свободил (будущему царю Ивану в это время было 10 лет – С.В.) и держал в чести и в урядстве», т.е. дал ему удел. Затем царь обвинял бояр в том, что они хотели «воцарить» князя Владимира, а его, царя, с детьми извести. Вполне в духе и в понятиях своего времени Иван писал: «а князю Володимиру почему было быть на государстве? От четвертого удельного родился», т.е. был сыном четвертого удельного сына великого князя Ивана III и не имел никакого основания претендовать на престол. «Что его достоинство к государству, которое его поколение, разве ваши (т.е. боярские – С.В.) измены к нему да его дурости» ¹³.

«Дурость» князя Владимира можно определить предположительно так: будучи заурядным человеком, он не пользовался в боярской среде уважением и симпатией и не сумел держать себя с достоинством и тактом в сложной обстановке заговоров, опал и казней: выдачей лиц, которые заговаривали с ним о перевороте и его возможной кандидатуре на престол, он рассчитывал спасти себе жизнь и положение, но запутался в сети интриг и вывел, наконец, царя из терпения.

Для нас, с точки зрения истории уделов, интереснее другой вопрос – судьба князя Василия, старшего сына казненного князя Владимира, которому, по словам Курбского, во время казни родителей было около 10 лет. Дело в том, что княжич Василий не только был оставлен в живых, но, по-видимому, у царя было даже предположение дать ему удел, когда он достигнет совершеннолетия. Этим только можно [110] объяснить сообщение одного провинциального летописца, что «лета 7081-го князь великий князя Василья Владимировича пожаловал – дал ему отца его [отчину] город Дмитров» ¹⁴.

Признать это сообщение чистой выдумкой летописца нет оснований. Правдоподобнее предположить, что в связи с выдачей в 1573 (7081) г. княжны Марии Владимировны, старшей дочери Владимира Старицкого замуж за герцога Магнуса, царь Иван высказывал намерение дать удел княжичу Василию; слух об этом был подхвачен и сообщен летописцем. Духовное завещание Ивана Грозного (1572) не противоречит такому предположению: царь завещал бывший удел князя Владимира Старицкого своему старшему сыну Ивану и прибавлял: «а князя Володимирова сына Василья и дочери, посмотря по настоящему времени [пожаловать], как будет пригоже» ¹⁵.

Возможным колебаниям царя по этому вопросу вскоре был положен конец несколько загадочной смертью княжича Василия. Во вкладной книге Троице-Сергиева монастыря записано, что 18 октября 1574 г. дьяк В.Я.Щелкалов дал по душе княжича Василия на вечное поминанье 70 руб. Следует заметить, что вкладная книга в записях вкладов всегда очень точно указывает имя вкладчика. В особенности это было бы необходимо сказать, если бы дело шло о вкладе царя по душе своего родственника. Дьяк В. Я. Щелкалов в это время был очень близким к царю лицом, и нет сомнения, что он сделал этот вклад не из своих средств. Ввиду близкого совершеннолетия княжича Василия предстояло так или иначе решить его участь: либо дать ему удел, либо обеспечить как-нибудь иначе и определить его положение при дворе. Догадливый и преданный царю, дьяк разрешил этот деликатный вопрос, взял грех на свою душу, и царь, как добрый христианин и двоюродный дядя княжича Василия счел своим долгом устроить душу усопшего в загробном мире.

Так «благополучно» разрешился вопрос о последнем Старицком князе. В придворной практике московских государей еще со времени великого князя Ивана III были проложены пути и намечены способы избавляться от лишних родственников и возможных претендентов на престол, и в этом отношении смерть княжича Василия можно рассматривать, как звено, соединяющее практику отца и деда Ивана Грозного со смертью последнего удельного князя Рюрикова дома – злополучного Дмитрия Углицкого.

В деле ликвидации Старицкого удела на долю Ивана Грозного выпала неблагодарная задача распутывать старые узлы, завязанные его дедом и запутанные боярским правительством его молодости. Нельзя не признать, что Иван более 15 лет добросовестно прилагал все старания, чтобы наладить свои отношения с двоюродным братом по-родственному и держать его по старым обычаям «в чести и в урядстве», [111] как он выражался в одном из писем к князю Курбскому. Все конфликты царя со Старицкими князьями за это время развертываются не в области неудобств удельного строя, а в сфере опасений царя за будущее его династии. Такая оценка отношений царя Ивана к Старицким князьям находит полное подтверждение в его духовном завещании, написанном летом 1572 г.

* * *

Месяца за два до написания духовной царь вступил в брак с Анной Колтовской и в предвидении возможного потомства от нового брака внес в духовную на все возможные случаи соответствующие распоряжения. «А бог даст мне сына с женой моей Анной, и аз его благословляю» - «даю ему в удел Углич, Устюжину, Кашин, Малый Ярославец и Верею». «А бог даст мне с женою моей Анной дочерь, и яз ее благословляю – даю [в пожизненное владение] город Зубцов, Опоки, Хлепень и Рогачев» да 6 подмосковных сел: Митрополье, Ельдегино, Сафарино (Софрино) и другие. Наконец, царь предусматривает, что Анна может остаться бездетной вдовой, и назначает ей прожиточный удел, как это было в обычае давать великокняжеским вдовам: Ростов, который в XV в. был за великой княгиней Марией Ярославной, 2 села под Москвой, 7 сел в Ярославле, 4 села в Юрьеве и Заозерскую вотчину вымерших князей Пенковых на Вологде. Четвертый брак царя Ивана был бесплодным, а года через два после написания завещания царь отправил Анну Колтовскую в монастырь; таким образом, выделение описанного выше удела не состоялось.

Очень большой удел Иван Грозный завещал своему второму сыну – Федору. В состав этого удела должны были войти: Суздаль, Шуя, Кострома со всеми пригородами, Ярославль, Козельск, Серенск, Серпейск, Мценск и Волок Ламский. Для дворового обихода князь Федор должен был получить, по старым обычаям, ряд сел под Москвой: Крылатское, Татарово, Напрудное (где ныне Лазаревское кладбище) и другие, всего 9 сел. Наконец, для обеспечения обихода князя Федора рыбными ловлями ему были назначены Коряковская волость и несколько сел на Волге в уезде Юрьевца Повольского.

Царевич Иван, как известно, умер от смертельных побоев, нанесенных ему в запальчивости отцом. Наследником престола стал Федор, и таким образом отпала необходимость наделять его уделом.

Взгляды Ивана Грозного на уделы младших членов царского рода, унаследованные им от предков, очень хорошо выражены им в том же духовном завещании 1572 г. Пространно и многословно царь поучает своих сыновей, как им вести себя, когда старший будет царем, а младший получит удел. Из этих поучений видно, что Ивану Грозному были хорошо известны отрицательные стороны уделов, обычные поводы столкновений удельных князей с великим князем и самые виды столкновений. [112]

Старший сын, будущий царь, должен быть своему брату «в отца место», должен беречь его как самого себя, «чтобы ему ни в каком обиходе нужды не было, а всем бы был исполнен, чтобы ему на тебя [старшего брата] не в досаду было, что не дал удела и казны». Младший брат должен слушаться старшего как отца, довольствоваться данным ему уделом, - «а в своем бы еси обиходе жил, смечаясь, как бы Ивану сыну не убыточнее, а тебе бы льзя прокормитись было». Братья во всем должны быть «заодин», царь не должен «подыскивать» удела брата, «а где по рубежам сошалась твоя земля с его землею, и ты б его берег и накрепко бы еси смотрел правды, а напрасно бы еси не задирался, и людским бы вракам не потакал», «ссоркам бы еси отнюдь не верил». На службу младший брат должен ходить сам или посылать своих людей, как велит старший брат, «а государства его под ним не подыскивал и на его лихо не ссылался ни с кем»; «и с его бы еси изменниками и с лиходеи никоторыми делы не ссылался, а будет тебя городов поступать, или повольность которую учинят мимо Ивана сына, или на государство учнут звати, и ты б отнюдь того не делал и из Ивановой воли не выходил».

Завещание Ивана Грозного, написанное летом 1572 г. в Новгороде, осталось неоформленным и практического значения не имело. Предсмертное завещание Грозного, если таковое и было оставлено, нам неизвестно. Царевич Федор, как сын от первой жены, был вполне законным и бесспорным наследником престола, но какова была последняя воля царя относительно младенца Дмитрия, сына седьмой жены, Марии Нагой, неизвестно. По церковным правилам, седьмой брак царя Ивана был незаконным, но дальнейший ход событий предопределился не тонкими вопросами канонического права, а более важными обстоятельствами.

За царем Федором стоял могущественный боярский род Захарьиных, а за его женой, Ириной Годуновой, - род Годуновых, возвысившихся благодаря милостям Ивана Грозного. В этом «содружестве» двух сильнейших в то время родов заурядный род Нагих со своим возможным претендентом на престол был как бы досадным осложнением. Удаление Дмитрия из Москвы в почетную ссылку было облечено в старые формы пожалованья уделом. Однако последний удел московских Рюриковичей был по существу жалким подобием прежних действительных уделов. Дмитрию был дан всего один город, и управление им было вверено не его матери-опекунше, а царским дьякам и приказным. Поскольку трагическая смерть Дмитрия Угличского была политическим событием, не имевшим никакого отношения к его положению как удельного князя, можно сказать, что ликвидация последнего удела и вообще конец удельного строя ¹⁶ были непреднамеренным, привходящим [113] следствием политических событий, связанных с пресечением династии московских Рюриковичей.

2. УДЕЛ КНЯЗЕЙ ВОРОТЫНСКИХ И ОДОЕВСКИХ

Чернигово-Северские княжества по своему географическому положению в течение нескольких веков были как бы между молотом и наковальней: с запада – постоянный напор Литвы, а с юга – изнурительная борьба со степными кочевниками. Когда Северо-Восточная Русь преодолела удельную раздробленность, то уцелевшие от предшествовавших бурь чернигово-северские князья потянулись за помощью и защитой к Москве. К сожалению, по крайней скудости источников, эти страницы истории Руси остаются с большими пробелами.

С конца XV в. одни за другими переходят на службу к Москве, а затем теряют свои уделы, князья Мосальские, Мезецкие (Мещовские), Белевские, Новосильские и Трубчевские. При великом князе Василии Ивановиче лишаются уделов, полученных на службе в Литве, князья Андрей Иванович Можайский (удел Стародуб-Северский) и Василий Иванович Шемячич (удел Новгород-Северский). В малолетство Ивана IV лишился удела при неизвестных обстоятельствах последний белевский князь – Иван Иванович. Ко времени совершеннолетия царя Ивана оставался только удел новосильско-одоевских князей – Воротынских и Одоевских.

Князь Иван Михайлович Воротынский, «слуга и боярин», в 1534 г. был сослан боярским правительством на Белоозеро, где и умер. Его удел перешел к его сыновьям: Владимиру, Михаилу и Александру. Владимир умер в чине боярина в 1556 г., без мужского потомства, и его жребий в Воротынске перешел к его вдове.

Михаил Иванович Воротынский, судя по многолетней блестящей карьере и, по отзывам современников, был из числа лучших военачальников своего времени. По словам князя Курбского, он был «муж крепкий и мужественный, в полкоустроениях зело искусный». Начиная с 1543 г., он почти ежегодно принимал участие во всех походах, служа в Калуге, Белеве, Одоеве, Коломне и под Казанью. При взятии Казани он стоял во главе большого полка, т.е. по существу был главнокомандующим. За эту службу он был пожалован высоким званием «слуги и боярина».

Князь Александр Иванович Воротынский был заурядным человеком, бывал в воеводах, но ничем не отличился. В 1562 г. Михаил и Александр были на береговой службе в Серпухове, и здесь их постигла царская опала. Михаил был сослан на Белоозеро в тюрьму, а Александр [114] отправлен в Галич, в более легкие условия заключения – он был посажен «в тыну». Оба брата были сосланы с женами, а Михаил и с малолетними детьми, что дает основание предполагать, что царская опала была вызвана не служебной провинностью князей. Официозный московский летописец говорит глухо, что за «изменные дела» Воротынских царь положил на них опалу и взял на себя их вотчину – Новосиль, Одоев, Перемышль и жребий в Воротынске. Никаких указаний на намерение Воротынских отъехать в Литву мы не имеем. Князь Курбский сообщает, что князья Воротынские обвинялись, по доносу беглого раба, в колдовстве. Проверить это показание мы не имеем возможности, но невероятного в нем ничего нет, так как вера в колдовство на расстоянии, в приворот, порчу и т.п. была в то время всеобщей.

Александр пробыл в ссылке немного более полугода и в апреле 1563 г. был помилован. В августе 1566 г., уже больной, он был на службе в Вязьме и пытался местничаться с князем Иваном Пронским, за что получил строгий выговор (Разряды). Вскоре после этого он постригся и умер в монашестве бездетным.

Михаил пробыл в ссылке 3? года и в апреле 1566 г. был помилован и восстановлен в своих правах и в чине боярина. Можно предположить, что князь Михаил был помилован как выдающийся военачальник, необходимый царю Ивану ввиду окончания срока перемирия с Польшей и возможного возобновления военных действий. Заслуживает внимания то, что царь, прощая князю Михаилу старые вины, восстановил его в правах удельного князя, - князь Михаил получил свой жребий в Воротынском уделе, а в виде компенсации за выморочный удел брата Александра получил несколько больших сел в Стародубе Ряполовском ¹⁷. Это обстоятельство говорит, как мне кажется, за то, что обвинения Воротынских в изменных делах и лишение удела были вызваны не соображениями государственной опасности существования их удела.

Во время второго набега крымского хана Девлета, в 1572 г., Михаил Иванович Воротынский был назначен главнокомандующим, оправдал доверие царя и одержал над татарами блестящую победу, но не прошло года после этого, как царь Иван нашел нужным его казнить. Весной 1573 г. Михаил Воротынский, князь Никита Романович Одоевский и боярин Михаил Яковлевич Морозов вышли с полками на береговую службу, ввиду возможного нападения татар, и за какую-то, несомненно служебную, провинность все трое были казнены. Разряды сообщают коротко, без всяких пояснений, что царь положил на воевод опалу и велел их казнить смертью ¹⁸.

Нет сомнения, что в данном случае дело было не в колдовстве указанных лиц и не в великих изменных делах, а в какой-то служебной вине, совершенно независимо от того, Воротынский и Одоевский были удельными князьями. Относительно князя Н.Р.Одоевского следует [115] сказать, что за ним не было никаких выдающихся заслуг на ратном поприще, но он неизменно пользовался особым расположением царя, был принят в Опричный двор и оставался в нем, несмотря на то, что его сестра княгиня Евдокия, жена князя Владимира Андреевича, в 1569 г. была казнена вместе с мужем и детьми.

Так был ликвидирован в 1573 г. Новосильско-Одоевский удел князей Воротынских и Одоевских. Многое в этом вопросе для нас еще неясно, но все, что известно, не дает никаких оснований говорить, что Иван Грозный действовал в этом деле в качестве принципиального противника существования уделов.

Дошедшие до нас две жалованные грамоты князя Александра Воротынского Успенской Шаровкиной пустыни на р. Жиздре представляют большой интерес, как единственные образцы грамот этого рода чернигово-северских князей (см. приложение). При некоторых архаизмах, вполне естественных в грамотах удельных князей, грамоты Александра Воротынского по форме и содержанию очень близки к жалованным грамотам московских великих и удельных князей.

Архаизмами следует признать повинности – пахать на князя пашню, кормить его коней и собак, косить сено и участвовать в княжеских облавах на медведя. Судя по московским грамотам, эти повинности населения во владениях великих князей (за исключением дворцовых и черных сел) исчезают уже в XV в. и встречаются иногда только в грамотах удельных князей московского дома. Среди «виноватых», т.е. обвиненных в сместном суде, архаично упоминание «убитого на поле», т.е. на поединке. За исключением этих малосущественных подробностей грамоты Александра Воротынского отражают те же порядки и те же отношения князя к населению, как и грамоты московских князей. В грамотах Воротынского мы не находим ни одной статьи, которой не было бы в более ранних или современных грамотах московских князей. В них нет и следа тех особенностей терминологии и содержания, которые бросаются в глаза в грамотах тверских и рязанских князей XV в.

Из этого можно заключить, что владения Воротынских и Одоевских князей еще задолго до ликвидации их уделов были вовлечены в процесс экономического, бытового и правового объединения Северо-Восточной Руси. В грамотах Александра Воротынского мы находим на это прямые указания. Действие Судебника 1497 г. не распространялось на удельные княжества князей не московского дома, но в грамоте 1547 г. мы находим общерусский срок крестьянского отказа – Юрьев день осенний, «а кто у них откажет сильно не по тому их сроку, и тот отказ не в отказ». В той же грамоте упоминается в общей форме свобода от всяких княжеских даней и от подвод на ям. В той же грамоте упоминается в общей форме свобода от всяких княжеских даней и от подвод на ям. В грамоте 1561 г. появляются сверх подвод на ям, «ямские деньги» и «пищальный хлеб» - хлебное жалованье заведенным вновь стрельцам. В Москве, как известно, стрелецкие приказы были заведены в 1550 г. [116]

3. УДЕЛ КНЯЗЕЙ БЕЛЬСКИХ

В 1482 г. князь Федор Иванович Бельский, прямой потомок великого князя Литовского Ольгерда, порвал связи со своей родиной и выехал в Москву. Выезд князя Бельского имел для Московского великого князя большое политическое значение, и он был принят в Москве с большой честью – его женили на княжне Анне Васильевне Рязанской и дали ему в вотчину, с княжескими правами, большое владение в Шелонской пятине Новгородской области – Демон, Белилю и Мореву слободу ¹⁹.

В 1493 г., по оговору князя Лукомского, будто князь Федор намеревался бежать в Литву, его посадили в тюрьму, но вскоре он был реабилитирован, освобожден и получил еще более крупное владение, но не на западной окраине государства, что могло представлять некоторую государственную опасность, а на восточных окраинах – на средней Волге. Князь Федор получил город Лух с волостями и крупные смежные волости: Вичугу, Кинешму и Чихачев. Великий князь Иван III в духовной грамоте 1504 г. писал: «Князь Федор и его дети служат сыну моему Василью, а ту свою вотчину держат по тому, как было при мне, а отъедет князь Федор или его дети от моего сына Василья к моим меньшим детям или к кому нибуди, и та его вотчина сыну моему Василью» ²⁰.

Не без труда и не без борьбы приходилось Бельским сохранять то высокое положение в московской боярской среде, которое занял при выезде князь Федор. В 1534 г. его младший сын – боярин Семен Федорович, - спасаясь от боярских смут, бежал в Литву. После его побега единственным наследником Луховского удела стал его брат, боярин Дмитрий Федорович. В 1541 г. он был сослан князем Шуйским на Белоозеро и убит там в тюрьме, и Луховской удел перешел к его единственному сыну Ивану Дмитриевичу.

Историки, рассказывая о столкновениях царя Ивана с боярством, как-то упускают из виду, что князья Иван Дмитриевич Бельский и Иван Федорович Мстиславский по своему происхождению от великих князей литовских и по кровному родству с царем занимали в боярской среде исключительно высокое положение. По своей жене, княгине Марфе Васильевне Шуйской, правнучке великого князя Ивана III, Иван Дмитриевич Бельский был в родстве с царем Иваном (по тогдашним счетам родства княгиня Марфа была племянницей Ивана Грозного). Сестры Ивана Дмитриевича были замужем: Евдокия за боярином Михаилом Яковлевичем Морозовым, а Анастасия – за боярином Василием Михайловичем Юрьевым, племянником царицы Анастасии Романовой.

Новый курс внутренней политики, принятый царем в 1560 г., привел его к столкновениям в первую очередь не с рядовым боярством, а [117] с его ближайшими родственниками – в 1561 г. с князем Михаилом Глинским, а в 1562 г. – с Иваном Дмитриевичем Бельским. Последний был не только заподозрен в намерении бежать, как Глинский, но пойман и уличен. Как клятвопреступник и изменник Бельский подлежал смертной казни, но по ходатайству митрополита Макария и всего священного собора и за поручительством множества лиц Бельский был помилован и восстановлен в боярском чине; однако удел у него был отобран и отдан позднее валашскому господарю Богдану.

В самый разгар опричных опал и казней, когда король Сигизмунд сделал несколько попыток переманить к себе Мстиславского, Бельского, Воротынского и других виднейших бояр, Иван Дмитриевич Бельский получил свой удел обратно (около 1569 г.), но владел им недолго: в мае 1571 г. он задохнулся со всей своей семьей в погребе, во время страшного пожара Москвы, вызванного набегом крымского хана Девлета. Таким образом, Луховской удел, как выморочный, был присоединен к великому княжению.

По известным пока источникам, права Бельских в Луховском уделе можно выяснить только в общих чертах. Известно, что они имели право суда и дани, держали своих тиунов-судей, давали своим людям жалованные грамоты, а среди их дворян-послужильцев были люди шляхтеского происхождения, как выражался Курбский про детей боярских. В начале XVI в. один из «шляхтичей» Федора Бельского принял монашество и с разрешения своего господина основал в его уделе вотчинное богомолье, известное впоследствии под названием Тихоновой пустыни, недалеко от г. Луха. Бельские поддерживали начинание Тихона, обеспечили пустынь хлебной ругой и пожаловали ей несколько деревень. В 1566 г. жалованные грамоты Бельских Тихоновой пустыни были подтверждены валашским господарем Богданом Александровичем, а в 1570 г. князь Иван Дмитриевич Бельский, получивший незадолго перед тем свой удел обратно, со своей стороны подтвердил пожалования отца и деда и господаря Богдана ²¹.

4. ЮХОТСКИЙ УДЕЛ КНЯЗЕЙ МСТИСЛАВСКИХ

Образование Юхотского удела князей Мстиславских было вызвано теми же соображениями международной политики, как и удела князей Бельских. Князья Ижеславские были прямыми потомками великого князя Литовского Гедимина от его сына Евнутия; князь Михаил Иванович Ижеславский, женатый на дочери Ивана Мстиславского, в 1502 г. был разбит московской ратью под Мстиславлем. В 1514 г. он отложился со своей вотчиной от Литвы и перешел на сторону московского великого князя, но через год изменил и отъехал обратно в Литву. Его сын [118] Федор Михайлович, по матери прозывавшийся Мстиславским, в 1526 г. выехал в Москву. Для московского правительства было очень важно удержать у себя знатного Гедиминовича, и он был принят с великой честью. Его женили на княжне Анастасии Петровне, внучке великого князя Ивана III и родной племяннице великого князя Василия, и дали ему в вотчину, с княжескими правами, выморочный удел Юхотских – волости Юхоть и Черемху, в Ярославском уезде ²².

Кроме Юхотского удела, князь Ф.М.Мстиславский получил Малый Ярославец, Кременск, Мышегу и Каширу, но владел ими, кажется, недолго.

Мы не знаем в подробностях, на каких условиях князья Мстиславские владели пожалованной им вотчиной, но известно, что в Москве они были на положении удельных князей. У них был большой «почт» слуг и послужильцев из детей боярских, которые выходили с ними в походы. До нас дошло несколько жалованных грамот Федора Михайловича его сельским попам и жалованная несудимая грамота его сыну боярскому Ивану Толочанову, которые по форме и содержанию являются миниатюрными подражаниями таким же грамотам удельных князей XV в. ²³

После смерти князя Федора Михайловича (1540 г.) Юхотский удел перешел к его сыну Ивану. Иван Федорович первым браком был женат на Ирине Александровне Горбатой-Суздальской, а вторым браком – на княгине Анастасии Владимировне Воротынской. По происхождению от великих князей литовских, по родству с царем, по брачным связям и огромному богатству Иван Федорович Мстиславский стоял высоко над боярством царя Ивана и был выше даже своего сородича – князя Ивана Дмитриевича Бельского. При учреждении опричного двора Мстиславский был поставлен во главе земщины.

Зачисление Ярославля в опричное ведомство не отразилось на Юхотском уделе князя Мстиславского, и в писцовых книгах Василия Квашнина и Григория Сукина, 1568 0 1569 гг., мы находим описание его. В волостях Юхти, Слободище и Черемхе было всего: 41 село, 6 погостов, 646 деревень и 33 починка. Определить сколько-нибудь точно площадь Юхотского удела невозможно, так как помимо условностей писцовых книг относительно четвертной земли и копен сена, в них указано несколько участков «поверстного» леса «по смете», т.е. наобум ²⁴.

Иван Федорович Мстиславский с начала своей службы пользовался неизменно доверием и милостями царя. При учреждении опричнины он был поставлен во главе земщины и не был замешан ни в одном из бурных дел в опричнине. Тем более странное впечатление производит [119] запись, которую дал по себе И.Ф.Мстиславский в 1571 г. В записи Мстиславский признавался, что изменил царю и его детям «и всему православному крестьянству и всей Русской земле», со своими товарищами (?) навел крымского хана на святые церкви, пролил многую христианскую кровь, «и крестьянство многое множество погребенья не сподобилися» ²⁵.

С.М.Соловьев и другие историки принимали признания Мстиславского за чистую монету и делали, естественно, соответствующие выводы. Кажется, только Н.Костомаров обратил внимание на странности этого документа и не поверил признаниям Мстиславского. После майской катастрофы 1571 г., когда Москва была сожжена татарами, а царь бежал на Белоозеро, писал Костомаров, царю было необходимо найти виновных и свалить вину на изменников. «И вот он выдумал такого рода необходимую для себя измену: он взял с одного из воевод, Мстиславского, клятвенную запись с признаниями в измене… Может ли быть какое-нибудь вероятие в измене Мстиславского и оговоренных его товарищей?.. Если Мстиславский был действительно изменник, то, как он мог оставаться по-прежнему близ царя, цел и невредим? Мы видим, что Мстиславский, сознавшись в измене отечеству, на другой же год ездил с царем в Новгород, а потом воевал в Ливонии… Неужели есть возможность человеку, принужденному сознаться в таком ужасном преступлении, где бы то ни было, в какой бы то ни было стране, не только остаться без казни, но даже пребывать с высокими почестями?.. Ясно, что тиран, для оправдания своей трусости, выдумал измену и обвинил других… Он обвинил своих воевод, но потребовал от них сознания в их вине, а за то обещал помиловать и простить» ²⁶.

Незнание некоторых предшествовавших событий и правильной их последовательности де дали Костомарову возможности достаточно ясно и убедительно обосновать свои выводы, по существу верные. Костомарову осталось неизвестным, что для отражения набега крымцев царь поставил во главе полков опричников – своего шурина, князя Михаила Черкасского, и князя Темкина-Ростовского и подчинил им всех прочих воевод, опричных и земских. Сам царь отправился в Серпухов, где стоял князь Черкасский с большим полком. Весть о том, что с Девлетом громить Русь идет недавний союзник царя, его тесть и отец Михаила Черкасского, князь Темрюк Айдарович, была, по-видимому, последним толчком, который вывел царя из неустойчивого равновесия, и он в самый неподходящий момент казнил князя Черкасского. Девлет воспользовался замешательством в полках, вызванным смертью Черкасского, и беспрепятственно прошел к Москве. После этого царь отправился из Серпухова в Коломну и затем на Белоозеро. По возвращении с Белоозера царь произвел расследование и казнил виновных. [120] Виноватыми были признаны, кроме М.Черкасского, трое опричных воевод (из шести), но ни один из земских воевод – а их было всего 11 человек – не подвергся опале.

При таких обстоятельствах для самого царя и для оставшихся в живых видных опричников необходимо было свалить на кого-нибудь вину. Мстиславский, первый боярин в земщине, был очень подходящим человеком, чтобы взять на себя роль козла отпущения. В поручных записях по нем записались – весь преосвященный собор владык церкви, все виднейшие бояре и 274 человека дворян разных чинов. Как можно видеть, всему делу была придана большая огласка. С другой стороны, сожжение Москвы Девлетом и бегство царя на Белоозеро произвели большое впечатление в Литве и Польше. И с этой стороны Мстиславский был очень подходящим человеком, так как в Литве всем было известно, что Мстиславские были потомками великих князей литовских и изменниками своей родины. Возможно, что Мстиславского принудили взять грех на свою душу, но не исключена возможность, что он сам предложил царю свои услуги и помог выпутаться из неловкого положения.

Трудно разобраться в этом темном деле и сказать что-либо с полной уверенностью. Несомненным остается только то, что Мстиславский не только был прощен, но и не лишился своего удела. Летом 1572 г. царь писал в своем духовном завещании: «А что отец наш князь великий Василий Иванович всея Руси пожаловал князя Федора Мстиславского, и что яз придал сыну его князю Ивану, и сын мой Иван в ту у него вотчину и у его детей не вступается» ²⁷.

В 1581 г. князь Иван Федорович Мстиславский и его сыновья Федор и Василий в чем-то провинились, - «во многих винах проступили». Ничего конкретного о «многих винах» Мстиславских мы не знаем. Иностранные писатели сообщают, что в связи с этим делом было казнено много человек, и головы казненных метали на двор князей Мстиславских. Ничего не разъясняет и поручная запись, которую дали по себе Мстиславские, когда по ходатайству владык церкви царь их простил ²⁸.

И после этой мимолетной опалы И.Ф.Мстиславский продолжал оставаться первым боярином, а перед смертью Иван Грозный назначил его в числе самых доверенных лиц опекуном и регентом своего сына Федора. Карьера И.Ф.Мстиславского окончилась в 1585 г. столкновением с Борисом Годуновым; он был сослан на Белоозеро и пострижен в Кириллове монастыре, где и умер в следующем году. После его смерти Юхотская вотчина перешла к его сыну Федору, последнему представителю фамилии князей Мстиславских, но, по-видимому, без княжеских прав ²⁹. [121]

Таким образом, наиболее вероятным временем конца Юхотского удела можно считать 1585 г., когда И.Ф.Мстиславский был сослан правительством царя Федора на Белоозеро и принудительно пострижен.

5. ВЛАДЕНИЕ КНЯЗЯ ДМ. ВИШНЕВЕЦКОГО В БЕЛЕВЕ

В 1493 г. белевские князья «отсели» со своей вотчиной от Литвы и перешли на службу к московскому князю. Иван Васильевич Белевский, старший сын Василия Михайловича, был боярином и умер в Москве в 1514 г. После его смерти великий князь Василий Иванович согнал «в опале» белевских князей с удела и дал им вместо него Волок Ламский. Однако через несколько лет он вернул им Белев. Последним белевским князем был Иван Иванович, сын Ивана Васильевича. В 1513 – 1536 гг. он ходил воеводой в разных походах, был боярином, а затем при неизвестных обстоятельствах был сослан в Вологду, где и умер до 1555 г. Таким образом, ликвидацию Белевского удела следует отнести ко времени малолетства Ивана IV.

В 1557 г. крупный польский авантюрист, основатель Запорожской Сечи Дмитрий Иванович Вишневецкий предложил московскому правительству свои услуги, был принят на службу и пожалован в вотчину Белевом с уездом и подклетными дворцовыми селами. В действиях московских воевод против крымских татар 1558 и 1559 гг. Вишневецкий со своими казаками оказал очень большие услуги, но московская дисциплина, видимо, была не по душе своевольному пану, и в 1562 г. он изменил и отъехал со своими казаками обратно в Польшу. Так ликвидировалось само собой Белевское владенье князя Вишневецкого.

6. ТАРУССКИЙ УДЕЛ ВАЛАШСКОГО ГОСПОДАРЯ БОГДАНА АЛЕКСАНДРОВИЧА

В Молдавии после пресечения в 1552 г. династии Драгошей начались междоусобия и борьба бояр за престол. Около 1565 г. в Москву «прибежал» валашский господарь Богдан Александрович, и тогда же, или вскоре после него, «прибежали» молдавский воеводич Стефан и валашский – Радул. Последние двое летом 1572 г. находились в Новгороде при царе в небольшом числе приближенных в то время к царю людей.

Богдан Александрович был пожалован Лухом с волостями, который был отобран в опале у князя И.Д.Бельского в 1562 г. По-видимому, он получил его тотчас при выезде. Во всяком случае, в 1566 г. он уже владел Луховским уделом и дал жалованную грамоту Тихоновой пустыни (см. выше). В 1569 г. или 1570 г. князь Бельский получил свою вотчину обратно. Как был пожалован при этом Богдан Александрович, неизвестно. В духовном завещании царя Ивана 1572 г. о Богдане Александровиче не упоминается, из чего можно заключить, что он был пожалован Тарусой после отставки опричнины. В марте 1575 г. он уже владел Тарусой, и до нас дошла его жалованная грамота Серпуховскому [122] Владычнему монастырю. Ввиду того, что эта грамота была напечатана в малоизвестном издании и осталась незамеченной историками, я позволю себе изложить ее подробно.

По форме и содержанию грамота господаря Богдана очень близка к грамотам того же рода московских удельных князей. «Се яз, волошский воевода Богдан Александрович, дал есми Сю свою грамоту… игумену Варсонофью с братьей, или кто по нем иный игумен будет в сем монастыре. Били мне челом, что в государеве Цареве жалованье, в моей вотчине в Торусском уезде, их два сельца, Искань да Волковичи, а пожаловал их государь царь… дал им те села против их сел, что взял их на себя в Переяславском уезде сельцо Татарово с деревнями, и свою жалованную грамоту несудимую и тарханную государь царь дал… и ту государеву жалованную грамоту передо мною, перед волошским воеводою Богданом Александровичем, Владычинского монастыря игумен Варсонофий с братьею в Тарусе клали, и мне бы тое их царя и великого князя грамоты рудити не велети. И яз, волошский воевода Богдан Александрович, выслушав государеву… грамоту, государевы царевы и великого князя грамоты рудити не велел никому ничем, и велел людям своим, кто будет в Тарусе моих приказных людей, ходити во всем по тому, как у них в государеве… грамоте жалованной писано. К сей грамоте волошский воевода Богдан Александрович печать свою приложил, лета 7083-го марта в 28 день» ³⁰.

Неизвестно, долго ли просуществовал бы Тарусский удел Богдана Александровича, если бы конец ему не был положен случайным обстоятельством – смертью бездетного господаря Богдана в 1577 г. Перед смертью он написал духовное завещание, в котором свои «права» на валашский престол отказывал царю Ивану Васильевичу. Ближайших практических последствий завещание Богдана Александровича не имело, но при случае могло послужить достаточным предлогом, чтобы принять участие в делах Валахии.

7. ВЛАДЕНИЯ ТАТАРСКИХ ЦАРЕВИЧЕЙ И НОГАЙСКИХ МУРЗ

Удел в собственном смысле слова был долей члена рода в родовом имуществе. Владения Выезжих из-за рубежей князей были подобиями уделов, создаваемыми московскими государями по политическим соображениям. Как пожалованные владения они были особой формой вознаграждения нужных правительству людей за их службу. От простых пожалований вотчинами они отличались тем, что владельцы их получали некоторые существенные права удельных князей, которых не имели рядовые вотчинники. Несколько иначе были построены, в зависимости от политических, бытовых и этнических условий, пожалования татарским царевичам и ногайским мурзам. [123]

Распад Золотой Орды открывал перед московскими государями возможность привлекать к себе на службу татар, чтобы использовать их в борьбе с их же единоплеменниками; со второй половины XV в. на московскую службу переходит большое количество татар. В одних случаях они приходили большими группами и сохраняли свою веру, в других – отказывались от своей веры, крестились и пользовались в таких случаях большими преимуществами. Жалуемые им владения были двух родов. В Касимове не Оке и в Романове на Волге татарские царевичи и ногайские мурзы, кроме доходов с этих городов, владели большим количеством земли, на которой поселяли своих людей и ведали их судом и управой, совершенно независимо от московской приказной администрации. Кашира, Серпухов, Юрьев и Звенигород попадали во владение крещеных татарских царевичей большею частью не на долгое время. Они получали эти города, как выражаются летописи, «в вотчину и в кормленье», т.е. царевичи имели право собирать в свою пользу различные доходы, на эти доходы содержали себя, свой двор и людей. Русские вотчинники и помещики этих городов оставались на своих местах и были подведомственны судом и управой царевичам, как служилые землевладельцы других уездов. Таким образом, можно сказать, что татарские владения были основаны на сочетании различных элементов тогдашнего права: в одних случаях в них были элементы удельного строя (суд и управа), в других – элементы кормленной системы, а все основывалось на нормах вотчинного права.

Касимовское царство возникло в середине XV в. (не позже 1456 г.), когда великий князь Василий Темный поселил в Мещере, в Новом Городце на Оке золотоордынского царевича Касима. По замыслам московского правительства, поселение татар в Мещере должно было служить противовесом образовавшемуся в Казани татарскому царству.

После смерти Касима (1469 г.) его владенье перешло к его сыну Даньяру, после смерти которого (1496 г.) московское правительство стало по своему усмотрению назначать в Касимов потомков золотоордынских ханов, не считаясь с их родственными связями. Таким образом, Касимовское царство приобретало определенно выраженный характер военного поселения, под бдительным надзором Москвы. История Касимовского царства, пережившего Ивана Грозного и просуществовавшего в общем более 200 лет, достаточно исследована в капитальном труде В.В.Вельяминова-Зернова ³¹.

Поселение ногайских мурз в Романове на Волге относится ко времени Ивана Грозного. Выше было упомянуто, что Романов в 1564 г. был променян царем князю Владимиру Старицкому, а в 1566 г. Владимир получил вместо своего удела Дмитров и другие земли. Вероятно, после этого Романов был дан ногайским мурзам. В завещании 1572 г. царь [124] Иван писал: «Да ему ж (т.е. царевичу Ивану – С.В.) даю город Романов на реке на Волге, а держит его сын мой Иван за ногайскими мурзами потому, как было при мне, а отъедут куда-нибудь или изведутся, и город Романов сыну моему Ивану».

Владение романовских мурз пережило царя Ивана и было ликвидировано только в 1620 г. при царе Михаиле, по челобитью посадских людей на притеснения мурз. Посадские люди стали платить все налоги в Посольский приказ, который «ведал» город Романов и мурз, а мурзы стали получать денежное жалованье.

В политике относительно татарских владений Иван Грозный придерживался образцов, данных ему отцом и дедом. Неустойчивость ханской власти и постоянные дворцовые перевороты в Казани позволяли московскому правительству вмешиваться во внутренние дела Казанского царства. В 1493 г. великий князь Иван III пожаловал претендента на казанский престол Абдыл-Летифа и дал ему в кормленье Звенигород, а в 1497 г. посадил его на казанский престол. Одновременно великий князь пожаловал его старшего брата Магмет-Аминя Каширой, Серпуховом и Хотунской волостью. Трудно проследить все дальнейшие пожалованья и разжалованья. Летиф не усидел на казанском царстве и при великом князе Василии III опять оказался пожалованным Каширой, которая в 1512 г. была у него отнята, а в 1516 г. снова дана. В 1533 г. Кашира была пожалована Шах-Али (Шигалею), но в том же году отнята.

Когда взятие Казани обострило отношения Москвы с крымскими ханами, московское правительство в сношениях с последними не раз указывало на то, что их единоверцы и родственники не только пользуются в Московском государстве свободой вероисповедания, но служат по своей доброй воле и пользуются щедрым царским жалованьем. Несомненно, что этим политическим мотивом было вызвано пожалование в 1553 г. бывшему казанскому царю Едигер-Магмету Звенигорода, а Михаилу Кайбулину – Юрьева Польского.

Едигер-Магмет, сын астраханского царя Касима, был привезен в Москву, крещен (в крещении стал называться Симеоном Касаевичем) и женился на Марии Андреевне Кутузовой. Свадьба была отпразднована с большим торжеством в царском дворце. В августе 1565 г. Симеон Касаевич умер бездетным, и Звенигород как удел, за выморочностью, был ликвидирован. Вскоре после этого Звенигород был пожалован князю Михаилу Кайбулину вместо Юрьева. В завещании 1572 г. царь Иван писал: «А что есми пожаловал царевича Муртоз-алея, а во крещении Михаила, Кайбулина сына Аккубекова, городом Звенигородом по тому же, как был Звенигород за царем Симеоном Казанским, и сын мой Иван держит за ним Звенигород по нашему жалованью, а служит царевич Муртоз-алей, а во крещении Михайло, сыну моему Ивану, а отъедет куды-нибудь и город Звенигород сыну моему Ивану». [125]

Михаил Кайбулин, женившийся в Москве на Агафье Ивановне Шереметевой, умер бездетным около 1577 г., и Звенигородский его удел был ликвидирован как выморочный, подобно Луховскому уделу князя Бельского и Тарусскому уделу валашского господаря Богдана Александровича.

* * *

Прежде чем перейти к заключительным выводам и обобщениям, полезно дать сводку вышеизложенного исследования.

Иван Грозный получил в наследство от своих предков, отца и деда, три удела, в собственном смысле слова: удел его родного брата Юрия, удел двоюродного брата Владимира Старицкого и Новосильский удел князей Воротынских и Одоевских. Затем царь Иван унаследовал владения Выезжих из Литвы Гедиминовичей князей Бельских и Мстиславских, владения, заключавшие в себе некоторые существенные элементы уделов.

Для характеристики отношения Ивана Грозного к уделам я привел справку из его духовного завещания 1572 г., из которой видно, что царь предполагал образование двух новых уделов: его четвертой жены – Анны Колтовской и второго сына – будущего царя Федора. Образование этих уделов не состоялось по независящим, как говорится, от царя причинам.

Образованное в середине XV в. в Мещере владение татарских царевичей, так называемое Касимовское царство, после завоевания Казани и Астрахани утратило свое политическое значение противовеса Казанскому ханству, но сохраняло значение военного поселения особого рода и в таком виде просуществовало еще сотню лет.

Продолжая политику великих князей Ивана III и Василия III, московское правительство при Иване Грозном создало новые подобия уделов: в 1553 г. владения Симеона Касаевича и Михаила Кайбулина в Звенигороде и Юрьеве, в 1557 г. владение выходца из Польши князя Дмитрия Вишневецкого, в 1564 г. прожиточный удел вдовы князя Юрия Васильевича, Ульяны Палецкой, около 1566 г. владение валашского господаря Богдана Александровича в Лухе и, после отставки опричнины, в Тарусе, и, наконец, в промежуток времени между 1566 и 1572 гг. – владение ногайских мурз в Романове.

Ликвидация уделов и остатков удельных порядков при Иване Грозном, как и раньше, протекала не в порядке планомерной политики правительства, не в виде ряда реформ, принципиально и по намеченному заранее плану, а извилистыми путями, при различных обстоятельствах, по различным поводам, короче говоря – в виде ответов правительства на текущие запросы жизни. В этом отношении при Иване Грозном обстоятельства складывались очень благоприятно. Удел брата государева князя Юрия Васильевича, Луховской удел князей Бельских, владения Симеона Касаевича и Михаила Кайбулина и валашского господаря Богдана ликвидировались сами собой, вследствие бездетной смерти их [126] владельцев. Белевское владение князя Вишневецкого ликвидировалось вследствие измены его и бегства в Литву.

В общем, возникновение и исчезновение всех указанных уделов и владений происходило настолько обычным путем, что их следует признать проявлениями политики московского правительства вообще, и нет никаких оснований приписывать их лично Ивану Грозному. Личное участие царя Ивана несомненно лишь в истории удела его двоюродного брата Владимира и Новосильского удела князей Воротынских и Одоевских, но и здесь оно развертывается в старых рамках междукняжеских отношений и выливается в старые формы.

Выше было указано, что царь Иван в последнем письме к Курбскому ставил себе в заслугу, что он всегда относился к Старицким князьям по-родственному, освободил их из тюрьмы, дал князю Владимиру удел отца и «держал его в чести и в урядстве». Главную вину в гибели Старицких князей царь возлагал на бояр, которые, по словам Грозного, намеревались воцарить князя Владимира. Такое представление о трагическом конце Старицких князей сложилось у царя Ивана много позднее катастрофы 1569 г., в итоге его многолетних столкновений с князем Владимиром и его женой и матерью. Нет сомнения, что в основе всех столкновений, начавшихся в 1553 г., лежал вопрос о престолонаследии и опасения царя за себя лично и за участь его сыновей.

В судьбе последнего представителя рода Старицких князей, княжича Василия, многое загадочно. Не случайным представляется то, что царь, решившись покарать князя Владимира и его жену с детьми, оставил в живых его детей от первого брака: Евдокию, Марию и Василия, и даже предполагал, как можно думать, дать Василию удел отца, когда он достигнет совершеннолетия. Этот трудный для совести Ивана Грозного вопрос был разрешен случайным (? – С.В.) обстоятельством – смертью княжича Василия.

По поводу ликвидации Новосильского удела князей Воротынских и Одоевских следует напомнить, что все прочие уделы чернигово-северских князей были уничтожены частью еще Литвой, а уцелевшие от литовского засилия княжества: Мосальское, Мезецкое, Трубчевское и Белевское были ликвидированы при разных обстоятельствах еще дедом и отцом Ивана Грозного. В исчезновениях слабых чернигово-северских княжеств была некоторая историческая закономерность, и только Воротынским князьям, благодаря исключительным заслугам, в особенности князя Михаила Ивановича, удалось сохранить свой удел, когда все их сородичи перешли на положение служебных князей, простых вотчинников либо своих родовых вотчин, либо пожалованных им в других местах.

Все, что известно нам о ликвидации Новосильского удела, говорит за то, что оно было следствием личных отношений Ивана Грозного к князю Мих. Воротынскому, а не принципиально отрицательного отношения царя к уделам вообще. В 1562 г. Михаил и Александр подвергаются опале и лишаются удела. То обстоятельство, что они подверглись [127] опале с женами, свидетельствует, что дело было не в служебной провинности князей. С другой стороны, нет никаких указаний на то, что князья были повинны в измене и намерении бежать. Это придает некоторое вероятие сообщению Курбского, что причиной опалы было обвинение Воротынских в колдовстве. Александр вскоре был помилован, ушел в монастырь и умер, не оставив потомства. Михаил в 1566 г. был помилован, восстановлен в своих правах и получил обратно свой жребий удела в Воротынске, а вместо жребия брата получил значительную компенсацию в Стародубе Ряполовском. Несмотря на блестящую победу, одержанную Михаилом над Девлетом в 1572 г., через год он был казнен. Мы не знаем причин опалы и казни, но тот факт, что одновременно были казнены князь Никита Одоевский и боярин Михаил Яковлевич Морозов, т.е. все три главных воеводы на береговой службе, позволяет заключить, что причиной опалы была какая-то служебная провинность всей тройки, совершенно независимо от того, что двое из них были владельцами уделов. Таким образом, напрашивается вывод, что ликвидация Новосильского удела была побочным следствием служебной провинности воевод, вызвавшей гнев царя.

Подводя итоги, можно сказать, что политика Ивана Грозного относительно уделов была продолжением политики в этом деле его деда и отца. Уделы, утратившие в XV в. характер самостоятельных государственных образований и всякое политическое значение, в XVI в. становятся привилегированными владениями, которые с течением времени утрачивают свои привилегии. С этой точки зрения отмирание удельных порядков в XVI в. можно рассматривать как часть более общего и более важного процесса – развития центральных и местных органов государственной власти в объединенном Русском государстве, сменивших патриархальные порядки княжеского управления времен удельной раздробленности Руси. В вопросе об уделах на долю Ивана Грозного выпала сравнительно легкая задача – убрать последние остатки разложившегося удельного строя.

Комментарии

1. РИБ, т. III, стб. 221.

2. В синодике опальных царя Ивана из архива Кириллова монастыря, которым пользовался Карамзин, после заголовка кем-то была сделана приписка: «княгиню иноку Евдокию, иноку Марию, иноку Александру», а над строкой приписано «удельная. Потоплены в Горах в Шексне повелением царя Ивана». По-видимому, это было устное предание, записанное каким-нибудь монахом много позже, и относилось к старице Евдокии, матери князя Владимира Старицкого, и к старицам ее свиты, которые ниже в синодике подробно перечислены.

3. «Угличские писцовые книги», под ред. М.А.Липинского – «Временник Демидовского Юрид. лицея», кн. 41 – 45.

4. ААЭ, т. 1, стр. 381.

5. ПСРЛ, т. XIII, стр. 135, 140.

6. СГГ и Д, т. I, стр. 455.

7. Там же, стр. 452.

8. Там же, стр. 461, 463, 466.

9. РИБ, т. III, стб. 180 – 182.

10. ПСРЛ, т. XIII, стр. 372.

11. Краткое изложение всех мен см. в так называемой Александро-Невской летописи (РИБ, т. III, стр. 271 – 272). Январская и мартовская меновые грамоты напечатаны с подлинников СГГ и Д, т. I, №№ 187 и 188. Некоторые подробности этих мен см. в моей статье об учреждении и отмене опричнины – «Вопросы истории», 1946, № 1.

12. Сб. РИО, т. 71, стр. 777.

13. РИБ, т. XXXI, стр. 65, 121, 133.

14. М.Тихомиров. Малоизвестные летописные памятники XVI в. – «Исторические записки», т. X, стр. 92.

15. В списке завещания это место испорчено.

16. В «Новом летописце» есть сообщение, нуждающееся в проверке, будто Борис Годунов вскоре после воцаренья пожаловал уделом шведского королевича Густава, выехавшего служить в Москву. Царь Борис принял королевича с большой честью, пожаловал многим жалованьем и «даде ему в удел град Углич и отпусти его на Углич с великой честью, немец же тех, кои с ним приехали, пожаловал многим жалованьем и отпусти их на Углич с ним же» (ПСРЛ, т. XIV, стр. 51).

17. СГГ и Д, т. I, №№ 189 – 191.

18. Синбирский сборник, стр. 39.

19. См. об этом летописи и описание пожалованного владения в Новгородских писцовых книгах, т. II, стб. 908 и сл.

20. СГГ и Д, т. I, стр. 392; ср. ПСРЛ, т. XII, стр. 213.

21. В 1577 г. царь Иван дал Тихоновой пустыни жалованную грамоту, подтверждавшую старые пожалования Бельских, и пустынь стала, таким образом, царским богомольем (П.Ильинский. Луховская Тихонова пустынь Костромской губернии, Кострома, 1896).

22. Анастасия была дочерью казанского царевича Петра и его жены Евдокии, дочери великого князя Ивана III. Ее сестра, тоже Анастасия, была замужем за князем Вас. Вас. Шуйским.

23. Некоторые подробности по этому вопросу и источники, см. С.Веселовский. К вопросу о происхождении вотчинного режима, М., 1927, стр. 62, 84.

24. ЦГАДА, Писц. кн. № 7785, лл. 103, 114, 138.

25. СГГ и Д, т. I, №№ 196 – 199.

26. Н.Костомаров. Личность царя Ивана Васильевича Грозного – Исторические монографии и исследования, т. XIII, М., 1881, стр. 295 – 300.

27. ДАИ, т. I, № 222.

28. СГГ и Д, т. I, № 201.

29. Боярин Федор Иванович умер 12 февраля 1622 г. и перед смертью дал Симонову монастырю в волости Черемхе большую вотчину – погост Сретенский с деревнями.

30 В.А.Рождественский. Историческое описание Серпуховского владычного монастыря, М., 1886, стр. 125 – 126.

31 В.Вельяминов-Зернов. Исследование о касимовских царях и царевичах, СПб, 1863 – 1887. О городе Касимове см. Н.Шишкин. История города Касимова с древнейших времен, Касимов, 1889, и 2-е изд., Рязань, 1891.

Текст воспроизведен по изданию: Последние уделы в Северо-Восточной Руси // Исторические записки, Том 22. 1947