ПОСОЛЬСКИЕ КНИГИ ПО СВЯЗЯМ РОССИИ С НОГАЙСКОЙ ОРДОЙ

1551-1561 гг.

Две публикуемые посольские книги отражают десятилетний период отношений Московского государства с его восточной соседкой — Ногайской Ордой с 1551 по 1561 г. Русско-ногайские контакты составляли важный элемент международной политики в Восточной Европе позднего средневековья. Ногайская Орда расценивалась окрестными правителями как влиятельный и могущественный партнер, потому что владела обширным заволжским пространством и многочисленной подвижной конницей.

Территория Орды включала правобережье нижней Волги, Западный и отчасти Центральный Казахстан, а также часть Башкирии. На этом пространстве располагались зоны кочевания ногайских племен, которые управлялись мирзами — потомками золотоордынского беклербека (верховного военачальника) Эдиге (Едигея). Для обсуждения важных политических вопросов и регулярного перераспределения кочевий мирзы собирались на съезды. Ногаи являлись типичными кочевыми скотоводами, не знавшими и не любившими городской жизни и занятий, присущих оседлым земледельцам. Единственным городом у них был Сарайчик на реке Яик (Урал), оставшийся от золотоордынских времен. Во главе Орды стоял бий (бек). Управление осуществлялось при помощи малоразвитой улусной администрации: придворных служителей, писцов, мусульманского духовенства.

Вкратце обрисуем главные этапы истории Ногайской Орды, которые предшествовали интересующим нас 1550-м годам. В конце XIV в. Эдиге собрал основную массу своих соплеменников — тюрок-мангытов в междуречье Яика и Эмбы. Там образовалось удельное владение — Мангытский юрт. Формально возглавлял его сам Эдиге, но реальное управление осуществлялось его сыном Hyp ад-Дином, а после гибели их обоих — сыном Hyp ад-Дина Ваккасом.

Авторитет Эдиге и преклонение перед его могуществом были столь велики, что его дети тоже заняли высшие аристократические посты в большинстве послеордынских ханств. В частности, Ваккас превратился в ближайшего соратника могущественного узбекского хана Абу-л-Хайра. Во время борьбы за наследие Абу-л-Хайра, в 1480-х годах, Мангытский юрт, возглавлявшийся детьми Ваккаса, обрел полную независимость.

Ногайские бии не принадлежали к золотоордынской династии Джучидов и поэтому не смели присвоить себе ханский титул, оставаясь всего лишь «князьями» — беками. В 1530-х годах Ногайская Орда по образцу прочих ханств разделилась на два крыла — правое (западное, поволжское) и левое (восточное, казахстанское) во главе с наместниками-военачальниками нурадином и кековатом, названными так по именам Едигеевых сыновей.

Во второй четверти XVI в., при биях Саид-Ахмеде, Шейх-Мамае и Юсуфе, Ногайская Орда играла значительную роль в международных отношениях Восточной Европы и Дешт-и Кипчака, активно вмешивалась в политику Казанского, Астраханского и Сибирского ханств, нередко конфликтовала с Крымом, который стремился подчинить ее своему влиянию.

Правление Юсуфа в 1549 г., после смерти предыдущего бия, его брата Шейх-Мамая, началось успешно. Отношение мирз к нему было весьма лояльным, по крайней мере в первые три-четыре года. Он созывал их на съезды, где обсуждались важнейшие дела, распределял кочевья и улусы, собирал громадное трехсоттысячное ополчение.

С середины 1540-х годов все большее место во внешней политике Ногайской Орды начинает занимать Россия. Московское царство росло и усиливалось, оно давно оказывало решающее влияние на Казань, и готово было распространить его на Астрахань.

Угроза нарушения не в пользу ногаев баланса политических сил, сложившегося после падения Большой Орды в 1502 г., заставляла Юсуфа настороженно относиться к русским. К тому же у него нашлись и личные причины для пристального внимания к московским делам и замыслам: в царских владениях с 1549 г. очутилась его дочь Сююмбике, вдова казанского хана Сафа-Гирея, с маленьким сыном Утемиш-Гиреем.

Настороженность степного владыки проявилась сразу же по «вокняжении», когда бий отказался утвердить договор, заключенный ногайским посольством в Москве в начале 1549 г. от лица покойного Шейх-Мамая и мирз (в том числе и самого Юсуфа). Хотя он и подтвердил устно намерение находиться в дружбе с Иваном IV, но требовал от царя признания себя и своих посольств равными по рангу золотоордынским и крымским ханам и посольствам.

Нурадином и предводителем правого крыла стал Исмаил, второе лицо после Юсуфа. Он являлся, подлинным соправителем бия. Исмаил подчеркивал свой статус, в частности в контактах с Москвой, именованием себя братом русского царя и вычурной титулатурой («Высочайшего государя, великую власть держащаго повелителя от Исмаил мирзы»). Вместе с Юсуфом он в конце 1540 — начале 1550-х годов в основном справлялся с сонмом сородичей и по праву считал себя одним из гарантов их сплоченности и послушания: «И братья наши меншие, и дети наши из брата нашего княжова слова и из моево слова не выступят, и воины не зат(е)вати».

Кочевья нурадина, в соответствии с его рангом начальника правого крыла, располагались вдоль Волги. Время от времени от подкочевывал к Казани, а южным зимним рубежом сезонных маршрутов были низовья реки.

Как во внутренней, так и во внешней политике нурадин был вполне самостоятелен. Он независимо от бия ссылался с Крымом и Турцией, планировал карательные операции против мирзы Гази б. Урака, который перебрался на крымскую сторону Волги и превратился в скитальца — «казака».

Исмаил весьма действенно контролировал подвластные улусы; каждый случай неповиновения считался чрезвычайным происшествием и вызывал тщательное разбирательство. Подобные полномочия были сформулированы им самим в 1551 г.: «Братья мои меншие и дети передо мною правду учинили на том, что из моево слова не выступити. А которые люди по Волге кочюют, и тем с тобою (Иваном IV. — В. Т.) не завоеватца. Тот минят (т.е. ответственность за это. — В. Т.) яз на себя взял». В то же время он реально оценивал свои властные возможности и понимал, что не обладает никакими средствами, кроме личного авторитета, чтобы, например, воспрепятствовать авантюрным попыткам мирз устроить несанкционированные набеги. «А братья мои меншие и дети хотят ити, а того не ведаю, куда пойдут. И ты берегися», — писал он Ивану IV.

Их сотрудничество и без того осложнялось многими факторами, прежде всего внешнеполитическими. Получая щедрые подарки из Москвы, направляя туда табуны «продажных лошадей» и торговые караваны, нурадин желал как можно более прочных, частых и дружеских контактов с Россией. Юсуф, напротив, давно затаил злобу на царя за фактическое пленение его дочери Сююмбике с внуком Утемиш-Гиреем (к этому позже добавился и ее брак, по воле Ивана IV, с касимовским и бывшим казанским ханом Шах-Али).

Обращения бия к царю становились все жестче, а отношение к России все непримиримей. Последней каплей стали известия о подготовке царем большого похода на Казань в 1552 г.

Бий объявил мобилизацию всего ногайского ополчения... и натолкнулся на противодействие Исмаила. Тот не стал собирать подведомственные войска правого крыла и не явился на съезд мирз, собиравшийся для обсуждения ведения войны. Неудивительно, что между бием и нурадином возникла «великая нелюбка», по выражению московского гонца Ж. Ордазеева.

Из разнообразных объяснений «русофильства» Исмаила версия об экономической привязке к российскому импорту выглядит наиболее убедительной.

Находясь в тесном экономическом взаимодействии с русскими, Исмаил предпочитал регулярные поставки необходимых товаров и сбыт лошадей — основного богатства номадов — разовому и хлопотному обогащению в набегах. В целом эту политику разделяли и поддерживали его соратники и подчиненные — мирзы правого крыла. В 1553 г. они обратились к нурадину с вопросом, как им реагировать на объявленную Юсуфом повальную мобилизацию против Руси, отправляться ли им на войну. «Исмаил... им с Юсуфом ити не велел», и они послушались.

Одним из решающих факторов разногласий в среде мангытской знати стали отношения с Казанским юртом и вопрос о русском вмешательстве в его дела. До середины XVI в. ногаи довольно спокойно относились к попыткам Москвы господствовать в Среднем Поволжье; возможно, сказалось то обстоятельство, что, когда Ногайская Орда формировалась, и ее правители еще только пытались самостоятельно выйти на политическую арену (конец XV — начало XVI в.), Казанское ханство уже давно и прочно пребывало под российским протекторатом. Однако ко времени правления Юсуфа дом Эдиге тесно связал себя с внутренними делами данного Юрта и приобрел там значительное влияние. Напряженность в ногайско-русских отношениях объяснялась приближающейся перспективой полной утраты этого влияния ввиду угрозы окончательного русского завоевания Казани.

В противовес нейтральным и все более холодным отношениям его родичей с Москвой, Исмаил заявил о своей твердой решимости воевать с татарами по царскому повелению, да еще просил одобрить брак его сына с племянницей Шах-Али, дочерью покойного казанского хана Джан-Али (это-де «Белому царю и Шигалею царю в дружбу и в братство пригодитца»).

В августе 1551 г. Шах-Али с помощью русских полков в третий и последний раз занял казанский трон, но через полгода под напором татарской аристократии был вынужден оставить Казань и вернуться в Россию. Казанские беки искали на Востоке поддержки против могущественного христианского соседа.

К осени 1551 г. относятся сведения о поисках ими нового хана. В Ногайской Орде быстро нашелся претендент на опустевший трон — астраханский царевич Ядгар-Мухаммед б.Касим.

Воцарение пришельца «из Нагай» еще более укрепило царя и бояр в идее подготовки решающего похода. Из Казани шли вести, что «в городе царь Едигерь-Магметь съветом злым с казанцы утвердилися, а государю бить челом не хотят; а единомышленников его Кул шериф молна и кады, да Зейнешь князь нагайской всю землю на лихо наводять». Ногайская Орда в ту пору воспринималась русскими властями как в целом враждебная сила. При разработке диспозиции похода учитывалось, что при завоевании ханства, возможно, придется сражаться не только с казанцами, но и с крымцами и ногаями.

23 августа 1552 г. царь Иван Васильевич осадил Казань, и 2 октября она пала. Выяснилось, однако, что ногаев довольно мало волновали судьбы поволжских татар, оказавшихся под властью русских.

После взятия Казани Иван IV отрядил к Юсуфу гонца «казанской сеунчь сказати». «Бог нам милосердье учинил, — писал царь. — Казань со всеми людми в наши руки дал». Там же сообщалось о пленении и увозе на Русь хана Ядгар-Мухаммеда. Примерно то же было велено передать Исмаилу с добавлением: «А ведомо вам и прежним вашим всем, что Казанской юрт от начала наш Юрт». Ногаи приняли «сеунч» (весть о победе) внешне достаточно равнодушно, лишь немного обеспокоившись участью полоненного хана. А мирза Касим б.Шейх-Мамай и вовсе изобразил ликование: мы, дескать, «весели учинились. То от нас разронилося и чюжо нам стало. А нам то недруг же был. Слышав есмя его взятье, обрадовалися».

Не менее сложно и противоречиво разворачивались отношения Ногайской Орды с Россией по поводу судеб Астраханского ханства.

Было решено, что русское войско двинется по реке в судах, а ногайская конница — берегом. Если удастся взять столицу ханства, то царским «воеводам посадити на Астрахань царя Дербыша, а Исмаилу сына или племянника», — видимо, на пост мангытского бека (беклербека) при хане. Сразу после этого нурадин должен начать вооруженную борьбу с Юсуфом. Окончательно эти условия были закреплены на переговорах ногайского посольства в русской столице в октябре 1553 г.

Иван IV решил наконец разрубить астраханский узел. В официальное идеологическое оправдание очередной войны входила и оборона ногайских союзников от набегов хана Ямгурчи.

2 июля 1554 г. столица ханства была занята русскими без малейшего сопротивления. Ямгурчи бежал в азовские степи. В Юрте воцарился Дервиш-Али, при нем состоял, как и планировалось, советник-протектор — давний знаток татарских и ногайских проблем искусный дипломат П.Тургенев.

Однако Исмаил не принял участия в походе из-за начавшегося конфликта с Юсуфом, поэтому вопрос о введении должности ногайского беклербека — «князя» даже не поднимался. И вообще интересы Ногайской Орды были в целом проигнорированы русской стороной.

Итак, ни в казанской, ни в астраханской кампаниях ногаи не приняли участия. Причиной этого послужила не только нерешительность, бия Юсуфа, но и сильная оппозиция, которая сформировалась в правом крыле. Нурадин Исмаил, глава крыла, стал ориентироваться в своей политике на Москву и сумел увлечь за собой поволжских мирз — многочисленную и авторитетную группировку мангытской знати.

Власть уплывала из рук Юсуфа. Иностранные правители стали сноситься с Исмаилом, через голову бия. Казалось, он уже становится первым лицом в степной державе.

Это противоречие не имело мирного решения. В середине 1550-х годов в Ногайской Орде разразилась междоусобная смута.

В среде мирз нарастало возмущение слишком тесной связью второго лица державы с «неверными», завоевателями Казани. Когда до столицы Орды, Сарайчука, донеслась весть, что Исмаил собирается сам принять участие в завоевании русскими астраханского татарского Юрта, бий не выдержал. Собранные им войска двинулись к Волге. До кровопролития тогда дело не дошло, но в конце 1554 г. стычка все же произошла. Юсуф в ней погиб. Первое же посольство к царю от нового бия Исмаила проинформировало о смене власти и перераспределении высших должностей.

Противостояние различных группировок клана Эдиге в середине XVI в. привело в итоге к расколу державы ногаев и перелому всей ногайской истории. Первопричина Смуты крылась в усилении гегемонии Московского царства и в одном из проявлений этого процесса — завоевании Казани. Подобная же участь, наметившаяся для Астрахани, означала в перспективе переход всей Волги под власть русских, рассечение степного мусульманского Дешт-и Кипчака надвое, отрезание Ногайской Орды от привольных пастбищ «Крымской стороны» — волжского правобережья. Кроме того, причины Смуты лежали также в экономической плоскости, в привязке части мирз (правого крыла) к российскому рынку. При этом невозможно отрицать и причастность Москвы к сознательному раздуванию конфликта между Исмаилом и Юсуфом.

Убийство бия, вызвало гнев и негодование у многих мирз, и в первую очередь у его детей. Автоматически вступили в действие законы кровной мести. Вместо одного политического оппонента — Юсуфа — узурпатор нажил себе множество злейших врагов. Русский царь с его геополитическими замыслами отодвинулся для Юсуфовичей на задний план, главной задачей стало отмщение.

Когда начались сражения и взаимное истребление, число кровников в противоборствующих лагерях возрастало, охватывая постепенно все большее количество мирз. Теперь экономическая первооснова вражды уже подкреплялась мощным стимулом к борьбе из взаимных претензий, ненависти, жажды возмездия за погибших близких.

Лагерь сторонников Исмаила был слишком разнороден, чтобы его сплочение можно было объяснять только экономической ориентацией на Россию. Если бы это было так, то теоретически дети бия Шейх-Мамая, кочевавшие на крайнем востоке Ногайской Орды, должны были бы выступать против промосковски настроенного победителя. А произошло как раз наоборот.

Мирзы же правого крыла далеко не все последовали за своим вождем, некоторые оказались в оппозиции к нему. И это опять объясняется не торговыми интересами, а логикой политической борьбы и психологическим фактором — возмущением вероломством Исмаила по отношению к Юсуфу.

В конце октября 1557 г. в Москве объявилось посольство Исмаила с «сеунчем». «Отеческово юрта Бог дал», — сообщал Исмаил. Его противники вновь удалились на «Крымскую сторону», и поэтому царю высказывалась просьба «не велеть» перевозить их, обратно на левый берег, а также предлагалось установить заставы на переправах. Если же от сыновей Юсуфа в Москву явятся послы или купцы, писал Исмаил, то у них надлежит отнять все имущество и выслать в Сарайчук, поскольку «те животы — наши». На этот раз он утвердился у власти окончательно.

Междоусобицы и конфликты случались в Ногайской Орде и раньше. После умиротворения (победы одной из враждующих группировок мирз) спокойная жизнь восстанавливалась, и ногаи возрождали могущество своей державы.

Однако кризис середины XVI в. имел более болезненные последствия. Ногайская Орда вышла из него не только с уменьшившимися населением и территорией, но и экономически ослабленной. Война Исмаила с сыновьями Юсуфа сопровождалась взаимным разорением, ломкой традиционных кочевых маршрутов... и еще стихийными бедствиями. Во второй половине 1550-х годов у ногаев разразился великий голод.

О нем известно прежде всего из документов, исходящих из ставки Исмаила. Бий отвоевал свои улусы у Юсуфовичей и обнаружил, что у населения не осталось ни скота, ни зерна, ни продовольственных запасов, — война вымела все. К середине 1557 г. положение с пропитанием стало настолько критическим, что в Москву посыпались просьбы предоставить семена и зерно для спасения от голодной смерти. Положение усугубилось наводнением в районе ногайской столицы (разливом Яика?), затоплением собственных скудных посевов местных жителей. Та же ситуация сохранялась в 1558 и 1559 гг. На бия теперь легла обязанность содержать огромное количество разорившихся соотечественников, которые утратили весь свой скот, не могли кочевать и остались без всяких средств существования.

Вымирание стад, отар и табунов, наряду с их взаимными угонами в период распрей, лишило множество ногаев главного источника существования. Те кочевники, что сумели сохранить скот, тоже попали в тяжелое положение, потому что из-за усобиц традиционные маршруты сезонных передвижений оказались перерезанными или занятыми другими хозяевами. Во время таких изменений, когда степные эли метались по заволжским пространствам, не успевая разведать на новых местах пути кочевания и водопои, зимние укрытия и летние выпасы, рухнула устоявшаяся за столетие номадная хозяйственная система. Дополнительную сложность внесло и русское завоевание Астрахани 1556 г., когда главная волжская переправа попала под контроль воевод. В сочетании с голодом, чумой, вражескими набегами все это создавало невыносимые для жизни в степях условия.

Дженкинсон видел, как множество обнищавших степняков хлынуло к Астрахани в надежде на помощь русского правительства и воевод. «Однако их плохо приняли и мало им помогли: большое число их умерло от голода; их мертвые тела кучами валялись по всему острову (на Волге под Астраханью. — В. Т.), непогребенные, подобно зверям... Многих из оставшихся в живых русские продали в рабство, а остальных прогнали». Думается все же, что действия воевод были вызваны не бессердечностью, а боязнью эпидемии.

В России о великом голоде прекрасно знали, но не сочувствовали. Взаимное истребление и массовое вымирание «бусурман» воспринималось, в частности, высшей знатью как возмездие за прежние беспокойства, причиненные Руси, и в целом как Божья кара им. В наиболее концентрированном виде такой подход сформулирован в «Истории о великом князе Московском» A.M. Курбского: «Потом (т.е. после занятия русскими войсками Астрахани в 1554 г. — В.Т.) в тех же летех мор пущен был от Бога на Нагайскую Орду, сиречь на заволских татар, и сице (т.е. вот что. – В. Т.) наведе на них: пустил на них так зиму зело люте студеную, же и весь скот их помер, яко стада конские, так и других скотов, а на лето сами (ногаи. — В. Т.) исчезоша, так бо они живятся млеком точию от стад различных скотов своих, а хлеб тамо и не именуется. Видевше же остатные, иже явственне на них гнев Божий, поидоша пропитания ради, до Перекопские Орды. Господь же и тамо поражаше их так: от горения солнечного наведе сухоту и безводие; идеже реки текли, там не токмо вода обретесь, но и, копавши три сажени в землю, едва негде мало что обреташеся. И так того народу Измаильтескаго мало за Волгою осталося, едва пять тысячей военных, его же было число подобно песку морскому».

Однако нельзя сказать, что Московия хладнокровно наблюдала за заволжской трагедией. В ответ на отчаянные просьбы Исмаила русские посольства везли с собой обозы с зерном и крупой. Правда, крупные поставки происходили только с 1557 г., так как до того положение бия было шатким и существовала опасность его свержения (отчего жалованье попало бы в чужие руки) или разграбления припасов по пути мирзами-«казаками».

Самую значительную партию «запаса» доставил в Сарайчук осенью 1557 г. посол Елизар Мальцов — по 50 четвертей крупы, ржаной муки и толокна, 30 четвертей пшеницы на семена, 50 пудов меду. Но этого оказалось слишком мало. Исмаил пенял царю, что просил «хлеба много», а привезенного Елизаром «не достало» для голодных улусов; очередной свой запрос бий исчислял уже не в пудах и четвертях, а в целых кораблях (каждый — 5 пудов хлеба).

Вспоминая те времена, он писал бию Урусу б. Исмаилу в 1581 г.: «А как почал быть мор и голод в Нагаискои Орде, и осталося было немного людей, и наше какое было жалованье и прокормленье и одежею, и запасы к отцу вашему Исмаилу князю... и к вам ко всем — то всем вам ведомо, как отца вашего (в тексте: нашего. – В. Т.) жалованья Нагаиская Орда оправилася и исполнена стала всем». Представление о главной роли царя в избавлении ногаев от голода господствовало среди московской бюрократии, и еще в начале XVII в. приказные функционеры не упускали случая напомнить мирзам, как «при Смаиле князе в голодное время блаженные памяти государь царь и великий князь Иван Васильевич прокормил их хлебными запасы».

На рубеже 1550-1560-х годов Смута утихла. Практически все противники Исмаила выехали за пределы Ногайской Орды. Это сыграло ему на руку и позволило наконец стабилизировать обстановку в своих владениях. Хотя в Москве узнали о приходе его к власти вскоре после убийства Юсуфа, но сам Исмаил мог считать себя полноценным правителем Ногайской Орды только после соответствующего вердикта съезда знати. Такое собрание состоялось в августе или сентябре того же 1555 г., и лишь после него новый бий с облегчением отписал Ивану IV: «А с племянники и з детми есми уговорился: племянником и детем моим из моево слова не выступить... Дотоля есми мирза был, а ныне князем учинился есми».

Главной заботой бия было налаживание отношений с родственниками, взбудораженными Смутой. Те из них, что решили в конце концов подчиниться Исмаилу, вели себя уже не так покорно и дружелюбно, как при предыдущих властителях. Их удерживала за Волгой скорее не привязанность к бию, а необходимость жить и кочевать на родине, невозможность обрести свободные, безопасные пастбища на «Крымской стороне» или у казахов. Кроме того, способность выпрашивать у московского царя деньги и продовольственный «запас» обеспечивала Исмаилу определенный вес среди малоуправляемых мангытских аристократов.

Бий со своими улусами кочевал между Яиком (зимуя на его западной стороне) и Волгой. Маршруты своих передвижений он объяснял тем, что опасается бегства подданных на «Крымскую сторону» по зимнему волжскому льду. Различными ухищрениями и изворотливостью ему удавалось понемногу увеличивать численность «улусных людей»; многие мирзы, устав от смуты, потянулись в Волго-Яицкое междуречье. Вскоре бий мог с достаточным основанием заявлять, что мирзы и рядовые кочевники, «которых ещо отец мои собрал, правыя и левыя стороны, около... меня, вблизе моево двора ставятца».

Уверенные в этих гарантиях, ногаи сначала доверчиво «и кочевали, и зимовали... под Астраханью, торговали и зимовали во всю зиму в Астрахани поволно и полюбовно». Но вскоре начались неурядицы. Воевода Иван Черемисинов начал грабить и захватывать в плен степняков, которые пытались перебраться на «Крымскую сторону» через подведомственную ему переправу. Исмаил изображал это в своих грамотах как разбой.

Однако невозможно представить, чтобы царский доверенный функционер, даже оказавшись на огромном расстоянии от столицы, рискнул бы пойти на конфликт с ослабленной, но еще могущественной Ногайской Ордой ради наживы. Вероятно, основная цель его действий сводилась к заселению Астрахани и его окрестностей, увеличению количества податных людей (ведь при последнем русском наступлении в 1556 г. население бежало из города).

Исмаил в одном из писем проговорился, что воевода переманивает к себе «наших людей татар, а оманывает их: яз деи вас стану кормити». Позже от описания «бесчинств» Черемисинова бий перешел к просьбам о его замене.

Иван Черемисинов был заменен Иваном Выродковым. Но у нового воеводы отношения с ногаями складывались еще драматичнее. В отличие от своего предшественника, он позволял эмигрантам из Орды переправляться на правобережье.

Многие оседали в Астрахани, и воевода отказывался выдавать (высылать) их обратно в степи. Те ногаи, что селились в пределах действия его власти, начинали платить ясак хлебом и рыбой, естественно, в городскую казну, а не в ставку бия. Все это удвоило возмущение Исмаила. Он требовал от царя выговорить наместнику «с лаею» и перестать действовать против его, Исмаила, выгоды. В Астрахани обосновались и некоторые сыновья Юсуфа, что тоже выводило бия из себя. Но наиболее вопиющими оказались грабительские вылазки астраханских стрельцов в ногайские кочевья. Эти вояки доходили вплоть до Эмбы, воевали окрестности Сарайчука.

Подобные инциденты осложняли и без того непростое положение Исмаила среди мангытской аристократии. «И от которых от своего рода отстал есми тебя для — и яз тем учинился в просмех, и все они мне смеютца, видя воину Ивана Выродкова». Не выдержав нападений русских и нападок ногаев, бий уже начал подумывать о союзе с Бахчисараем. И хотя Выродков не пропустил его посольство к крымскому хану Девлет-Гирею, в Москве поняли, что на Нижней Волге зреет тяжелый конфликт, и в очередной раз постановили сменить наместника в Астрахани. Таким образом, отношения между Ногайской Ордой и русской администрацией новоприсоединенного «царства» почти сразу были отмечены спорами и скандалами.

Тем острее бий воспринимал признаки невнимания или охлаждения к нему Ивана IV. Он неоднократно напоминал о жертвах, на которые вынужден был пойти во имя союза с Россией. «Ото всех людей тебя для есми отстал. Изначалные наших четырех царев дети и нашего отечества (т.е. Мусы. — В. Т.) дети, братья наши, отстали от меня, потому что яз от тебя не отстал»; «От племянников и от детей своих отстал есми, потому что была мне рота и правда с тобою»; «Отец и брат мне был старейшей Юсуф князь, и от тово (т.е. от Юсуфа. — В. Т.) тебя для отстал есми, и от племени есми отстал тебя же для, и от сынов своих отстал тебя ж для. А молвили мне: ты деи будешь русин! — да потому от меня отстали. Учинил еси меня в укоре недругом моим».

В последней цитате содержится ясное указание на причину изоляции Исмаила. Это его пророссийская ориентация и политика. Оказывается, при перепалках родственники бросали ему в лицо обвинения в превращении в неверного, «русина». Интересно, что сын и преемник Исмаила бий Дин-Ахмед в 1566 г. сообщал крымскому хану (через посла), будто «Исмаил был в дружбе с московским государем и хотел... на себя крест положити». Если Исмаил когда-нибудь и задумывался о переходе в православие, то наверняка, лишь в моменты депрессии, во времена великого голода или поражений от Юсуфовичей. Вся обширная ногайско-русская переписка 1550-х — начала 1560-х годов не содержит ни единого намека на подобные его намерения.

В начале 1560-х годов Исмаилу удалось преодолеть всеобщий кризис. Понемногу восстанавливались пути кочеваний, вновь двинулись через Сарайчук торговые караваны, установленная в 1530-х годах система администрации пошатнулась, но уцелела; и главное — рассеянные во время Смуты ногаи возвращались на прежние места и возобновляли привычный образ жизни. Казалось, катастрофа осталась в прошлом, и кочевая держава готова вернуть себе положение гегемона Дешт-и Кипчака.

На этом этапе ее истории, на документах, написанных осенью 1556 г., заканчивается пятая посольская книга.

В последующем, в 1560-1580-х годах, при биях Дин-Ахмеде и Урусе, Ногайская Орда (ее еще стали называть Большими Ногаями) оставалась достаточно влиятельным участником международных отношений в Восточной Европе и Центральной Азии. Но распри середины столетия подорвали ее силы. Все более независимо вели в восточных степях себя отпрыски бия Шейх-Мамая. На Северо-Западном Кавказе формировалась еще одна Ногайская Орда — Малая. По степям бродили отряды ногаев -«казаков», не желавших присоединяться ни к одному Юрту; некоторых из них впоследствии занесло в Россию и в польские владения. После очередной междоусобной распри 1590-х годов начался необратимый распад Орды. С. М. Соловьев констатировал, описывая ту эпоху: «Так дорезывали кочевники друг друга в приволжских степях, приготовляя окончательное торжество Московскому государству».