ТАЙНА ЧЕЛОБИТНОЙ ИВАНА ВОРОТЫНСКОГО

Одной из самых драматичных эпох в истории России было время последних Рюриковичей. Это была пора, когда на необозримой равнине Восточной Европы стремительно вырастало и мужало мощное централизованное государство. Новое рождалось в мучительной борьбе, яростном столкновении идей, сложном переплетении человеческих судеб. Под стать эпохе были и многие люди того времени — натуры деятельные, сильные в своих достоинствах и пороках, глубоко противоречивые. Немало еще неясного для нас скрыто в глубинах XVI столетия: многие вопросы социально-экономического развития, политической борьбы, общественной идеологии пока не имеют исчерпывающего и однозначного ответа. А причина не только в сложности самих событий. Слишком мал и ограничен круг сохранившихся источников. Особенно скудны они там, где историк пытается восстановить пеструю ткань политических коллизий. Большинство таких материалов погибло в дни московских пожаров: в 1571 г., в дни осады столицы войсками [211] крымского хана, в эпоху смуты начала XVII века. Особенно катастрофичным был летний пожар 1626 г., когда, говоря словами автора «Нового летописца», «и двор государев и патриарш, и в приказех всяких дела погореша... в Китае ¹ и в Кремле не осталося ничего: не токмо дворы, и церкви Божии погореша...». Ученым приходится лишь гадать, сколь неоценимые свидетельства жизни наших предков превратились в пепел. Вот почему так важен каждый неизвестный документ XVI столетия, тем более эпохи Василия III (1505-1533 гг.). Ведь источники по истории удельных княжеств, существовавших тогда в Русском государстве, крайне редки, каждый из них уникален. И вот перед нами неизвестная ранее исследователям челобитная служилого удельного князя И. М. Воротынского Василию III. Прочитаем же ее ²:

__________________________________________

«[Госу]дарю великому князю Василью Ивановичичю всеа Русии [хо]лоп твой, Иван княж Михайлов сын Воротынского, челом бьет. Пожаловал еси, государь меня, своего холопа, своим жалованьем, городищем Старым Одоевским да и землицею ж еси государь посацкою мене ж, своего холопа, пожаловал. Да смиловался еси. пожаловал то городище и за[рубить] велел, и твоим, государь, здоровьем и жалованьем город зарубили. И ты, государь, пожаловал меня, своего холопа, в Старом Одоеве своим жалованьем— своими двемя жеребьи, да княж Петровским жеребьем Семеновича, да моим, государь, жеребьем меня, холопа своего, пожаловал же. И ныне, государь, в Старом Одоеве людищка мои летовали, а ни один, государь, мой человек ни одного загона земли не вспахал, ни сена не укосил. Князь Василей, государь, Семенович з братаничи [и] не дадут мне ничего, все велят ведать на себя, опричь, государь, твоего жалованья княж Петровского жеребья Семеновича. И ты бы, государь, пожаловал смиловался, велел нам разделить, чем еси, государь мой, меня пожаловал, своего холопа, в Старом Одоеве. И мне бы то, государь, твое жалованье было ведомо, и яз, государь, холоп твой, то твое жалованье и знаю. А нынече, государь, князь Василей Семенович з братаничи не дадут мне ничего. А не пожалуешь, государь, нынече, не велишь нам своего жалованья разделити, а дале, государь, на меня, на твоего холопа, зайдет тво[а] государьская служба. А мне, государь, еще твое жалованье неведомо, что мне твое жалованье ведати в Старом Одоеве. А людишка мои, государь, опять сядут в городе на стене, а землицы, государь, ни одного загону не ведают, что вспахать. И ты бы, государь, пожаловал, смиловался, велел нам нынече свое жалованье разделити. А сам есми тобе своему государю, о том деле не смел побити челом, потому что по греху нашему на тебя, государь, дела зашли великие, да еще, государь, по греху по нашему кручиновати. А не пожалуешь, государь, нынече, не велишь нам разделити своего жалованья, а князь Василей, государь, Семенович ежочас говорит мужикам, а говорит, государь, им так, что мне, твоему холопу, в Старом Одоеве нет ничего, ни одного загона земли, опричь одной стены города. Потому, государь, никакое человек нейдет. А меня, государь, твоего холопа, никакое человек не слушает ни в чем. И ты бы, государь, пожаловал, смиловался, велел нам нынече свое жалованье разделити, а яз тебе, государю, холоп твой, челом бью. А у подлинной отписки назади пишет: Дал Шигоня от Воротынского с человеком с Ноздрею, наехал великого государя князя в Олександровском. На отписке ж помечено: Велел князь великий ко князю Ивану отписать, что посла[ть] хочет деловщика рано на весне» ³.

___________________________________________

2. «На отписке ж помечено»

Новый документ подобен глубокому колодцу: его трудно сразу исчерпать до дна. Но прежде чем пить воду из источника, мы узнаем, чиста ли она. Так и с документом. Нельзя извлекать из него неизвестные факты, не установив, подлинник ли в наших руках или список. Грамота сама поторопилась разъяснить возникший вопрос: «А у подлинной отписки назади пишет». Итак, перед нами копия. Но копии бывают разные. В конце XVII в. многие дворяне, тщась доказать свою знатность, подделывали не только списки с якобы утерянных или погибших актов. Они фабриковали даже «подлинники», привешивая к баснословным фальшивкам настоящие печати. Князьям Воротынским незачем было подтверждать свое происхождение. Они вели свой род от «самого» Рюрика. Да и содержание челобитной совсем не об этом повествует. Но мало ли могло быть причин для подделки документа? Ведь, судя по почерку, список челобитья князя Ивана был написан в первой половине XVII столетия, то есть через век после смерти и автора грамоты и ее адресата. Конечно, знай мы обстоятельства, при которых была скопирована челобитная Ивана Михайловича, никаких проблем не возникло бы. Но они неизвестны. Не знаем мы, когда, как и откуда попала эта склейка ⁴ столбца в собрание акад. Н. П. Лихачева (1862-1936), великого знатока и собирателя памятников [212] древнерусской письменности. Однако приглядимся повнимательней к документу. Почерк его изящен и профессионален, в тексте нет исправлений; стиль челобитной уступает в этом почерку списка: князь Иван, конечно, больше привык действовать мечом, чем пером. Уже это намек на то, где копировался подлинник. Скорее всего в каком-либо московском приказе профессиональным писцом. Как он внимателен к своей работе: ни одной помарки; придирчиво отмечает, как расположены в подлиннике пометы (помета о доставке к великому князю — «назади пишет»); специально выделяет текст резолюции Василия III («на отписке ж помечено»).

Действительно, таков внешний вид сохранившихся подлинных челобитных и отписок в Москву XVI века. И именно московский подьячий, боявшийся букву пропустить в установившемся формуляре документов (а то ведь и «бит будет нещадно» за промашку), должен был так точно и чисто снять копию. За подлинниками промедления не было: еще в 1614 г. в архиве Посольского приказа хранились «в связке списки судные Воротынских князей и Одоевских, старые, при великом князе Василье Ивановиче». А все, даже «великие» судные дела начинаются с маленьких челобитных. Итак, внешний вид грамоты не позволяет нам усомниться в реальности самого челобитья князя Ивана. Но форма есть форма. Каково содержание документа? Может статься, что оно полностью расходится с тем, что известно по другим источникам. Да к тому же, действительно ли так важна наша грамота? Рюриковичей на Руси было немало. Иван Грозный съязвил в ответе князю Андрею Курбскому, что одних ярославских князей у него под рукой «не одно сто». Кто они такие, князья Воротынские?

«Бывали на нас опалы от прежних государей, но правительства с нас не снимали». Так говорил при царе Михаиле Романове внук и тезка нашего челобитчика, говорил с полным знанием дела и не без чувства меланхолической гордости. Действительно, с того момента, как князь Иван Воротынский около 1487 г. счел выгодным вместе «со всей отчиной» перебраться под грозную руку московского великого князя, Воротынские стояли у самого кормила власти. Про Ивана Михайловича дельцы Посольского приказа припоминали в конце XVI в., что он был почтен высоким титулом «государева слуги». В русской армии он постоянно получал высокие командные должности. Об этом сообщают разрядные книги, где записывались такие назначения. Старший его сын, Владимир, состоял в правительственном кружке Ивана Грозного 50-х годов, так называемой «Избранной Раде». Но особо прославился другой отпрыск князя Ивана, Михаил, унаследовавший от отца почетное звание «государева слуги и боярина». Яростный полемист Ивана IV князь Курбский называл Михаила «победоносцем и оборонителем... преодолителем славным». Сын Михаила Иван, автор вышеупомянутой меланхолической сентенции, жил и действовал в эпоху Смутного времени тоже далеко не на последних ролях, так что «правительства» с Воротынских и вправду «не снимали».

Но и потерпеть от венценосных властителей им пришлось немало. Князь Иван, автор челобитья, трижды подвергался государевой опале. Из последней он уже не вернулся. Дело было летом 1534 г., вскоре после смерти Василия III, чья молодая вдова Елена Глинская рьяно укрепляла свою власть. Еще в декабре 1533 г. был заточен родной брат Василия III князь Юрий; летом 1534 г. был «пойман» дядя Елены князь Михаил. Владимира Воротынского подвергли позорному наказанию: «водячи по торгу, его пугами били». Затем всю семью (отца и трех братьев) сослали на далекое Белоозеро. Гам через год, 21 июля 1535 г., под неприветливым северным небом и окончил свои земные странствия князь Иван. Похоронен он был в Троице-Сергиевом монастыре. Впоследствии прихотливая судьба его сыновей и внуков определила место родового склепа Воротынских в Кирилло-Белозерском монастыре. Князь Михаил унаследовал от отца не только титул, но и его судьбу. Дважды после 1534 г. не по своей воле отправлялся он в знакомое место. Первый раз Михаил в 1562 г. (также «семейно») был сослан на Белоозеро под строжайший надзор. Из третьей ссылки он, как и отец, не вернулся. Умер, правда, он по дороге, под Кашином. Человеку преклонных лет оказалось невозможным перенести последнюю царскую милость: Иван Грозный приказал «жещи огнем» его и собственноручно подгребал «углия горящие жезлом своим». Отошли в прошлое утехи кровавого царя, никто не пытал огнем сына Михаила князя Ивана, но и ему немало пришлось вытерпеть на своем веку: не раз отправляли его на воеводства в дальние города, отстраняли от «великих дел», не раз он «сиживал за приставы».

Впрочем, во всем этом судьба Воротынских не оригинальна. Мало ли было других, сгрудившихся вокруг престола в дни фавора и коротавших темные опальные ночи в нетерпеливом ожидании прощения и нового возвышения? Но имеется одно важное отличие: князья Воротынские не просто «государевы слуги и бояре». Они были удельными князьями, сидевшими на своих родовых прародительских вотчинах. Владения их были обширны и располагались в верховьях Оки. Именно там, на юго-западном пограничье Московской земли, до 70-х годов XVI в. сохранялись уделы потомков Рюрика и Гедимина — князей Воротынских, Одоевских, Трубецких, Масальских. Известно же о внутренней жизни этих «полугосударств» очень мало. Каковы были отношения удельных властителей между собой? Какую политику вели по отношению к ним московские правители? Наконец, почему последние так долго «терпели» верховские уделы? Поищем ответы в тексте челобитной. Но грамота не имеет даты, а Василий III правил долго, целых двадцать восемь лет. Когда же Иван Михайлович сочинил свое челобитье? [213]

3. Как князь Иван целовал «святой крест»

Случилось это в феврале 1525 г., и церемонию устроили весьма торжественную. Перед гробом уже признанного святым митрополита Петра в присутствии высших церковных иерархов с живым митрополитом Даниилом во главе (далеко не святым в своих деяниях) князь Воротынский «побил челом в винах» Василию III, а тот, как водится, милостиво его простил. Вот тут-то князь Иван и целовал «святой и животворящий» крест за себя и сыновей, клятвенно обещаясь не отъезжать в Литву, не поддерживать тайных сношений с великим князем Литовским, не вступать в союз с внутренними врагами, не разглашать услышанного на Думе. Тогда же ему вернули и удел. А в опалу князь Иван попал еще в начале 1522 года. Лето 1521 г. выдалось тяжелое: неожиданный набег крымских и казанских татар оказался успешным. Отряды татар дошли до окрестностей Москвы, оставляя за собой обезлюдевшие пепелища сел и городов. Василий III под благовидным предлогом сбора войск переждал опасное время в Микулине на Волоколамщине и слал оттуда грозные предписания воеводам. Но и те предпочли отсиживаться с войсками в Серпухове и Кашире. Вполне понятно, нужны были виновные. Их, конечно, нашли, а среди таких виноватых оказался и Иван Михайлович. Наказание было скорым: 17 января князь Иван в числе других воевод «был пойман», а его удел конфискован. Но имеет ли все это какое-либо отношение к нашей грамоте? Да, и самое прямое. Вспомним, как Воротынский перечисляет вновь пожалованные ему доли в Одоеве: жеребий князя Петра Семеновича (это князь Одоевский), два жеребья Василия III и, наконец, «свой жеребий», то есть находившийся в его уделе до опалы. Итак, первое уточнение: челобитную князь Иван писал после февраля 1525 года. Но, может статься, не один раз терял он в годы правления Василия III «отчину» и соответственно получал назад? Ведь привел же зимой 1531 г. дьяк Афанасий Курицын Воротынского и других воевод «в опале» из Тулы в Москву? Однако в источниках нет упоминаний о конфискации удела на этот раз, да и гнев государев прошел быстро; уже в августе 1531 г. Иван Михайлович командовал ратью в Одоеве. Других же опал на князя Ивана при Василии III не было,

4. Где и почему «кручиновал» Василий III в 1525 году?

Зачем же, собственно говоря, нужно нам знать это? А вот зачем. Иван Михайлович не осмелился лично подать челобитную великому князю, так как «по греху нашему на тебя, государь, дела зашли великие». Из-за них-то и изволил Василий III «кручиновати». «Грехи» подданных, в том числе и Воротынского, — это, конечно, обязательный трафарет: не сам же великий князь согрешил. Допустить подобной «бестактности» Иван Михайлович в челобитье не мог. Значит, надо поискать в событиях 1525 г, такие, какие, говоря словами князя Ивана, можно назвать «великими» и ввергнувшими в печаль самого московского правителя. Далее, копиист грамоты сохранил важную для нас деталь: челобитную Василий III получил, находясь в Александровском. Следовательно, нужно установить, в какие месяцы 1525 г. был великий князь в своем подмосковном селе. Любимейшая в будущем опричная резиденция Ивана IV, мрачный скит монашествующих молодцов, Александровская слобода была основана Василием III около 1514 года. Не в пример другим, менее «значительным» событиям московские летописцы тщательно записывали «богомольные походы» московских правителей по окрестным и дальним монастырям, их выезды «на потеху» в подмосковные села. Судя по летописям, Василий III побывал в Александровском осенью 1528 и 1532 гг., если учитывать только поездки после 1524 года. Но никаких «великих дел» ни в 1528, ни в 1532 гг, те же летописи не называют. Был ли московский князь в Александровском в 1525 году? Да, свидетельствует далекий от официальных и полуофициальных летописей иной источник, так называемая «Выпись о втором браке» Василия III. Возникает, однако, вопрос: а можем ли мы доверять этому полемическому сочинению, первые две части которого столь явно враждебны московскому государю, ибо в них резко осуждается развод Василия III с первой женой? Следует еще учесть, что «Выпись...» возникла, по крайней мере, через два с лишним десятилетия после описываемых событий. Некоторые же исследователи вообще склонны относить ее к последним годам правления Ивана IV или даже к концу XVI века, К тому же автор «Выписи...» в одном случае заведомо неточен: соборный суд над князем-иноком Вассианом Патрикеевым, главой церковной партии нестяжателей, он вместо 1531 г. отнес к 1525 г. и связал его с осуждением развода и второго брака Василия III, чего в действительности, видимо, не было.

И тем не менее «Выпись...» во многих отношениях достоверна. Ученые уже установили, что за редким исключением все упоминаемые в ней лица (русские и греческие церковные иерархи, государственные деятели, дипломаты, дьяки) жили и действовали именно тогда. Вот один пример: активным участником событий осени 1525 г. «Выпись...» называет коломенского епископа Вассиана Топоркова, который был посвящен в этот сан только 2 апреля 1525 года. Более того. Неофициальный летописец и документальные источники подтверждают сведения «Выписи...» о пребывании Василия III в Александровском. В частном «Постниковском» летописце отмечено: «Тое же осени сентября в 10 день ездил князь великий в объезд и приехал на Москву в лето 7034-го (то есть [214] в 1525 г.) ноября в 10 день...» ⁵. Пометы на указных грамотах уточняют маршрут поездки Василия III. Грамоты, направленные великим князем в адрес представителей центрального и местного управления и запрещавшие взимать с крестьян из вотчин Троице-Сергиева монастыря в Боровском уезде некоторые пошлины, были выданы 27 сентября в Воздвиженском, дворцовом селе. Располагалось оно на Переяславской дороге, в 12 верстах от монастыря и в 52-х — от Москвы. В XVI-XVIII вв. в Воздвиженском находился последний, если считать от Москвы, «путный» (то есть путевой) дворец московских государей по дороге к Троице. Значит, Василий III находился в Александровском или в середине сентября (если думать, что грамоты в Воздвиженском он подписывал на обратном пути в Москву, причем 25 сентября, день кончины Сергия Радонежского, он пробыл в Троицком монастыре), или же в октябре 1525 г. (если считать, что свои распоряжения в Воздвиженском он отдавал, направляясь из Москвы в Троицу, а затем в Александровское). Направился же в «объезд» великий князь по причине предстоящего развода с первой женой. Как свидетельствует «Выпись...», после неоднократных бесед с митрополитом Даниилом по этому поводу Василий III удалился в Александровское, вызывая туда для совета своих приближенных. В начале ноября, еще до возвращения Василия III в Москву, Соломонию Сабурову, его первую супругу, постригли в монахини.

Но как быть с официальными летописями? Почему в них ничего не говорится об этой поездке великого князя? Вероятно, по той же самой причине, из-за которой князь Иван Михайлович предпочел не появляться лишний раз перед глазами «удобеподвижного на опалы» правителя; из-за «великих дел» — а их в том памятном году хватало. Почти одновременно с прощением Воротынского в феврале 1525 г. шли два процесса, вызвавшие немалое смущение, умов в Москве. Соборный церковный суд осудил ученейшего и знаменитейшего Максима Грека, деятельность которого долго еще вызывала в стране страстные споры. Но еще важнее был другой, первый документально нам известный чисто политический процесс: расследовалось дело Ивана Берсеня Беклемишева, дьяка Федора Жареного и иных участников их кружка. Неслыханная новость: членами кружка осуждались и внутренняя и внешняя политика государя! Наказание было скорым и «правым»: Берсеню отсекли слишком «заумную» голову, а Федору «вырезали язык», подвергнув затем беспощадной экзекуции батогами. «Всяких непотребств» он, если бы и захотел, произнести теперь не мог. Самое тревожное, однако, заключалось в том, что с оппозиционным кружком косвенно оказалась связанной сама великая княгиня Соломония, конечно, уже догадывавшаяся о намерениях Василия III развестись с ней. За участниками процесса вырисовывалась и фигура родного брата Василия III, дмитровско-кашинского удельного князя Юрия, следующего по старшинству сына Ивана III. Именно при его дворе служило большинство ближайших родственников Берсеня Беклемишева. Бездетный брак Василия III сулил князю Юрию радужные перспективы на занятие московского престола после смерти брата. Вполне понятно, что намечавшийся развод московского государя явно не соответствовал его интересам.

Не принесли Москве облегчения весна и лето. Ожидали нового татарского набега и в предвидении его заложили каменную крепость в Коломне. Летом же страну постигло страшное стихийное бедствие. По скупому, но выразительному известию летописи, «бысть засуха велика от Троицина дни до Успениа святой Богородицы, и мгла бысть велика четыре недели, солнца и луны не видеша». Где засуха, там и пожары, а в недалеком будущем маячил призрак массового голода. Вот в такое-то тяжелое время и поразил «добродетельных» подданных московский государь своей экстравагантностью: насильственным пострижением своей первой супруги и скандально быстрой, всего через два с небольшим месяца женитьбой на новой избраннице, княжне Елене Глинской. Конечно, несколько позже Иван Грозный уже приучил жителей Руси не слишком удивляться быстротечности семейных уз венценосных властителей: за двадцать три года после смерти его первой жены, Анастасии Романовой, он сменил шесть «подруг жизни». Его старший сын, понуждаемый родителем, успешно следовал примеру, хотя слегка и поотстал: только трижды успел он сводить под венец своих избранниц, пока гнев Ивана IV не обрушился на его голову в прямом смысле этого слова. Многие женские монастыри были «облагодетельствованы» невольным пребыванием в их стенах бывших цариц и великих княгинь. Но тогда, в эпоху Василия III, это было еще новостью. Нетрудно представить, какое смятение умов должно было вызвать решение великого князя о насильственном заточении в монастырь своей супруги; в какой сложный клубок переплелись личные, фамильные и общеполитические интересы придворных партий. Отзвуки этой борьбы дошли до народных масс:

Уж что это у нас в Москве приуныло.
Заунывно в большой колокол звонили?
Уж как царь на царицу прогневился,
Он ссылает царицу с очей дале.
Как в тот ли во город во Суздаль,
Как в тот ли монастырь во Покровским...

Понятно теперь, почему все московские летописи так скупы известиями за 1525 г.: сюжет был весьма «неудобен». За подробности можно было и язык потерять. Не будем [215] касаться здесь в деталях развода и второго брака Василия III. Скажем только, что великому князю было из-за чего «кручиновати» в сей достопамятный год, и «великих дел зашло на него» немало. Итак, второе уточнение: челобитную князя Ивана Василий III получил или в середине сентября или в октябре 1525 г., а незадолго до того (за месяц — полтора) Иван Михайлович с немалым, видимо, трудом составлял ее текст.

5. Когда умер князь Петр Одоевский?

Но, может быть, в челобитной есть какие-то косвенные указания, которые решительно расходятся с нашей датировкой? Проверим текст. Начнем с князей Одоевских. На них-то и жалуется великому князю Воротынский. В 1525 г. действительно были живы Василий Семенович Одоевский и его «братаничи» (то есть племянники), сыновья Ивана, старшего брата князя Василия. Они постоянно упоминаются в Разрядных книгах во второй половине 1520-х годов и в 30-е годы. А как быть с князем Петром, младшим из трех Семеновичей? Почему Василий III распоряжается его жеребьем в Одоеве? Ведь подобное могло произойти только в двух случаях: или по причине опалы на князя Петра, или из-за его смерти. Мужского потомства он не оставил, как об этом свидетельствуют родословные книги, так что великий князь мог присвоить его удел либо часть удела как выморочного. Об опалах на Одоевских, вернейших подручников московских государей среди Верховских служебных князей, мы ничего не знаем, в том числе и о государевом гневе на князя Петра. Умер же он, надо полагать, вскоре после 1523 года. Именно тогда о нем последний раз упоминается в Разрядных книгах. Как и любой феодал, Петр Семенович обязан был великому князю прежде всего «бранными трудами и подвигами». Особыми достоинствами он, видимо, не отличался, но родовитость и возраст давали ему право на почетные назначения, которые не могли пройти мимо составителей Разрядных книг. После 1523 г, имя князя Петра не встречается уже ни в одном из источников. Следовательно, в начале 1525 г. Василий III мог свободно распоряжаться его выморочным наследством.

Именно в конце 1525 — начале 1526 г. не было в Москве и князя Воротынского, Только этим можно объяснить, почему князь Иван не принял участия в торжествах во время второй женитьбы Василия III 21 января 1526 года. Его имени нет в свадебном разряде, а обойти Ивана Михайловича такой почетной обязанностью, будь он в Москве, конечно, не могли. И, наоборот, начиная с 1527 г. князь Иван, по-видимому, регулярно бывал зимой в Москве. Занимая высшие командные должности, он должен был принимать участие в выработке военных планов, составлявшихся на весну — лето еще зимой. Из челобитной видно, что Иван Михайлович восстановил город-крепость Старый Одоев («город зарубили»). Если взять известия летописей и разрядов, то мы убедимся, что Одоев как место сосредоточения частей русской армии упоминается в 1516 г., а затем только летом 1527 и 1531 годов. Следовательно, в 1525 г. Воротынский действительно мог приказать вновь отстроить город. И последнее. На челобитной есть резолюция Василия III с повелением «отписать ко князю Ивану, что послать хочет деловщика рано по весне». «Деловщик» должен был определить доли Воротынского и Одоевских, следственно — размежевать их владения. Межевали земли или поздней осенью, или ранней весной. На осень 1525 г. рассчитывать не приходилось: нужно было поднять немалую документацию и принять решение. А «великих дел» у Василия III и без того хватало. Оставалась весна, и именно ранняя, когда только сойдет снег, чтобы успеть до начала пахотной страды. Следовательно, текст решения подтверждает, что челобитная князя Ивана была получена государем именно осенью. Итак, ни одно место челобитной Воротынского не опровергает предложенной выше датировки. Наоборот, все косвенные указания грамоты ведут нас к тому же 1525 г., только следы их менее отчетливы и определенны. Вот и окончен первый маршрут по строчкам челобитной князя Ивана. Что же он нам принес? Удалось датировать грамоту с точностью до одного-двух месяцев, а содержание челобитной сошлось с известиями других источников. Теперь мы можем ей доверять, а значит, ожидать от нее ответа на наши вопросы.

6. Что за «людишки» и почему «сидят на стене»?

Хоть и привык Иван Михайлович действовать более саблей, чем пером, но стилю челобитной при всей его невнятности не чужда известная красочность. Крайне заботила Воротынского важная проблема — добиться реализации своих прав на пожалованные ему доли в Одоеве, и не раз потому возвращается он к этому сюжету в грамоте. Надо отдать ему должное. Он сумел весьма выразительно описать последствия своих трений с Одоевскими: «А людишка мои, государь, опять сядут в городе на стене, а землицы, государь, ни одного загону не ведают, что вспахать». Так и представляешь себе великовозрастных «людишек», скорбно восседающих по верху городской стены, не осмеливающихся даже спуститься вниз и напоминающих стаю встревоженных воробьев, на мгновение присевшую на крышу княжеской усадьбы. Вот эти-то «людишки» и были становым хребтом могущества удельного князя Воротынского. Действительно, как стало возможным, что буквально за считанные [216] месяцы возродилась сила князя Ивана? Только в феврале получил он прощение и вместе с ним свой удел. А уже в конце лета он не без ложной скромности, как бы вскользь, но в первых фразах своего челобитья отмечал, что «город зарубили». Благодаря чьим же трудам и стараниям вновь возникла крепость? Конечно, не самого князя. Ему в лучшем случае принадлежало общее руководство. Возводили же городские укрепления его «людишки». Они же одновременно должны были и «загоны пахать, и сено укашивать».

В русских источниках XVI и XVII столетий термины «человек» и «люди» имеют много смысловых оттенков. Не составляет исключения в этом отношении и челобитная. Однако, как правило, более узкий и точный смысл терминов, в сочетании с притяжательным местоимением в особенности, — холоп. «Людишки» Воротынского — это его многочисленнейшая холопская дворня, крайне пестрая и по происхождению, и по занятиям, и, наконец, по своему положению. «Людишки» князя Ивана, приведенные им в Одоев, конечно, не крестьяне основных, родовых его земель в Перемышле, Воротынске, Новосили. Вряд ли он стал бы их срывать с обжитых мест в разгар весенне-летней страды. Другое дело холопы. Лично бесправные, экономически не так тесно связанные с определенным поселением, полностью зависевшие от воли своего господина, они были наиболее мобильной частью рабочих рук феодалов. Надо думать, что таких «людишек» у Воротынского имелось немало. У одного из крупнейших феодалов Руси конца XV в., князя И. Ю. Патрикеева, насчитывалось около 150 холопских семей. Но еще большим числом обладал Воротынский. Сколько же нужно было людишек для постройки крепости? По самому малому расчету, не менее сотни. А сколько еще «людишек» князя Ивана оставалось в его родовых городах и землях? Наличие такого огромного числа холопов, возвращенных Ивану Михайловичу при прощении, объясняет причину столь быстрого восстановления его удела во всей полнокровности.

«Людишки» у Воротынского были разные. Среди них имелись, бесспорно, и «великие умельцы-ремесленники» (крепость без таких не выстроить). Немало было и тех, кто в своих занятиях ничем не отличался от крестьянина. Но ни они, ни крестьяне, ни городские жители удела Воротынского не могли составлять военной силы князя Ивана. Андрей Курбский позднее восторженно восклицал про Воротынских и Одоевских: «Околико тысяч с них почту воинства было слуг их...» Конечно, у Воротынских имелись в уделе и лично свободные вассалы, служилые вотчинники и помещики. На то они и удельные властители. Однако и у них преобладали среди «военных слуг» холопы-послужильцы. Сопровождавшие своего господина в «бранных походах», в мирное время они заполняли его дворцово-административный аппарат, получали тиунства в его владениях, составляли самый близкий круг приближенных к нему лиц. Именно таким и являлся «человек» Воротынского Ноздря, доставивший челобитье господина в Москву. Самый характер поручения ясно показывает его положение. Не одними «людишками» умножались богатство и сила князя Ивана. В конце челобитья он, в который раз жалуясь на действия князей Одоевских, пишет, что «никакое человек нейдет» (подразумевается к нему), что его «никакое человек не слушает ни в чем». Это уже не холопы. С теми расправа в таких случаях была у князя Ивана проста. Здесь он характеризует поведение основной части населения, одоевских сельских и городских мужиков. Не слишком ли мы вольны в своих предположениях? Отнюдь! Василий III пожаловал Воротынского «городищем Старым Одоевским да и землицею... посадкою». Где посадская земля, там и посадские люди, то есть горожане. Вряд ли их было много. Город только-только восстанавливался. Но они все-таки имелись. Пожалование государя не ограничивалось собственно городом. «Загоны земли» и покосы, на которые так и не пустили «людишек» Воротынского, находились преимущественно не на посаде и не в пригородной местности. Четыре жеребья, отданные князю Ивану, охватывали и сельскую территорию Одоевского уезда. Их жители, мужики, и «не слушались ни в чем» Ивана Михайловича.

Теперь выясним, почему «людишки» князя Ивана предпочитали всем прочим занятиям «сидение на стене». Делали они это, конечно, не по доброй воле. Тут мы подходим к вопросу о взаимоотношениях удельных владык. Они были далеки от соблюдения принципов мирного сосуществования и невмешательства во внутренние дела. Правда, золотое время расправ и вооруженных грабежей под прикрытием благонамеренных лозунгов борьбы с Литвой уже миновало. Все верховские князья оказались теперь под властной рукой московского великого князя. Неприкрыто использовать силу для разрешения конфликтов было слишком опасно. Но споры за жеребьи и города продолжались и оставались. Еще Иван III посылал в конце 90-х годов XV в, Ф. Загряжского «судить о спорных землях о Новосильских Воротынских князей с Одоевскими». «Судные списки» этих князей при Василии III составили впоследствии в государственном архиве целую связку дел. Что же придавало этим конфликтам особую остроту? Наша челобитная дает, как ни один другой источник, наиболее ясный ответ: чрезвычайная чересполосность владений Верховских удельных властителей. Действительно, на небольшой территории г. Одоева с его уездом мы можем насчитать по крайней мере шесть жеребьев различных собственников: два — Василия III, один — князя Ивана Воротынского, один — князя Петра Одоевского (все они были отданы Василием III Воротынскому при прощении) и [217] кроме того, жеребий князя В. С. Одоевского и жеребий его «братаничей». Чересполосными оказались владения Одоевских и Воротынских и в Новосили. Бесспорно, такая запутанность подопревала «естественные» устремления доблестных воителей захватить то, что плохо лежит у ближних.

Несколько слов о способах борьбы удельных князей друг с другом. Меч, к их общему сожалению, уже не решал ничего. Действовали «законными» методами. Используя какие-то неясности в решении Василия III и, видимо, недостаточную размежеванность различных жеребьев, Одоевские воспрепятствовали Воротынскому войти в реальные права обладания пожалованными ему дольницами (за исключением жеребья князя Петра). В ответ последовало челобитье Воротынского московскому государю. И еще один любопытный штрих. Одоевские не побрезговали прибегнуть даже к помощи и мнению одоевских городских и сельских мужиков. По словам князя Ивана, его «никакое человек не слушает», так как князь Василий Одоевский «ежочас говорит мужикам», что Воротынскому «в Старом Одоеве нет ничего...». Если бы нашлись «людишки», не послушавшие подобных наговоров князя Василия, то Иван Михайлович не преминул бы о них сообщить великому князю. Но таковых не оказалось, и вполне понятно, почему. Ведь г. Одоев вообще был родовым гнездом Одоевских. Естественно, что традиционные узы и симпатии местного населения, при всем безразличии трудового люда к феодальным сварам, тянули его именно к Одоевским.

Оказывается, далеко не одинаково. Один и тот же важнейший принцип взаимоотношений великого князя и удельного властителя — обладание родовым уделом за верную службу — они понимали по-разному. А все потому, что каждый из них предпочитал смотреть на дело с противоположных сторон. Для Василия III на первом месте стояла верная служба. Именно из-за реальной или приписанной служебной «оплошки» был «пойман» и лишен удела в январе 1522 г. Воротынский. Все требования верной службы были четко сформулированы в поручной клятвенной записи Ивана Михайловича (с ней мы уже познакомились). Князю Ивану, конечно, с нелегким сердцем, приходилось со всем этим соглашаться. Но при всем том для него первым делом было реальное обладание своим уделом. Вот он получил прощение и вместе с ним «отчину», затем его попытка войти в права реальной власти в Одоеве встретила сопротивление Одоевских. И что же он пишет Василию III? «А не пожалуешь, государь, нынече, не велишь нам своего жалованья разделити, а дале, государь, на меня, на твоего холопа, зайдет твоя государьская служба. А мне, государь, еще твое жалованье неведомо, что мне твое жалованье ведати в Старом Одоеве». Не правда ли, весьма выразительная и едва прикрытая угроза?! Раз пожаловал, так и сделай. А не дашь нужной «управы», то и никакой службы не жди.

Разница воззрений на суть взаимоотношений сюзерена и удельного князя тем не менее не отменяла этих отношений. Вот тут-то мы и сталкиваемся с проблемой политики московского великого князя в верховских уделах. Каковы были ее методы? Мы знаем, что московские государи являлись сюзеренами служебных удельных князей. Никакими внешнеполитическими функциями уделы уже не обладали. Московский правитель являлся верховным судьей и господином удельных властителей. Как ни противилась гордыня князя Ивана, но и ему приходилось смиренно именовать себя в челобитной «холопом» Василия III. Однако от словесного признания верховенства московского правителя до его реального применения — дистанция немалых размеров. Так что нам говорит на этот счет челобитье князя Ивана? Оказывается, немало. Во-первых, выяснилось, что великие князья к тому времени уже прочно обладали правом полностью распоряжаться уделами и в случае опал и при отсутствии мужских наследников. Одно испытал на себе Иван Михайлович, другое хорошо видно на примере судьбы удела Петра Одоевского. Бесспорна и позиция московских государей как верховных судей удельных князей. Не последнюю роль в этом сыграло хитроумие русских правителей. Действительно, чересполосность и дробность владений верховских властителей — главная причина их постоянных и ожесточенных конфликтов. Но эта чересполосность не только, а может быть, даже и не столько результат естественного дробления единой территории в сменяющейся череде наследников! Московские великие князья чрезвычайно заботливо поддерживали чересполосность и развивали ее. Кому жалует Василий жеребий Петра Одоевского? Ивану Воротынскому, «мимо роду», мимо рук естественных наследников — родного брата и племянников. Почему тому же Воротынскому отдает Василий III «свои два жеребья» в Одоеве? Ответ может быть только один: для восстановления пошатнувшегося равновесия сил удельных властителей. В 1523 г. был ликвидирован новгород-северский удел князя Василия Шемячича, а удела Воротынского в то время вообще не существовало. Естественно, усилилась роль князей Одоевских. Понятно, почему в 1525 г. при возрождении удела Воротынского Василий III пожаловал ему все, что только мог, в родовом гнезде Одоевских. И, наконец, последнее, но не менее важное. Московские великие князья имели собственные владения внутри удельных областей. Таковы, например, «два жеребья» Василия III в Одоеве. Как это случилось, трудно сказать со всей определенностью. Да и существенно для нас сейчас другое. Эти жеребья московских [218] государей были своеобразным троянским конем в стане удельных владык. На землях таких дольниц испомещались или получали вотчины (что случалось реже) верные московскому правительству феодалы. В них постепенно, но быстрее, чем в соседних жеребьях уделов, вводились московские порядки, нравы и обычаи. Так исподволь подготовлялся последний шаг — окончательная ликвидация верховских уделов.

8. Любили ли московские правители «старину»?

Любили, и еще как! Буквально все важнейшие внешнеполитические и внутриполитические меры официально объяснялись у них всегда этим. Но любовь эта была своеобразной. Присоединил Иван III Новгород, лишив его большинства прав и вольностей, — так ведь оно и прежде было, при «блаженныя памяти» его прародителях! И летописи о том явственно свидетельствуют (заметим только, что именно официальные московские летописи!). Старина использовалась не только русская, а и византийская, а то даже римская. Иван Грозный любил вспоминать, что род его идет от императора Августа. Значит, и власть Ивана должна быть безграничной. Не приверженностью ли к традициям московских правителей объясняется долговечность верховских уделов? Конечно, нет. Просто область верховских удельных властителей сравнительно поздно попала в орбиту власти московских великих князей. Переход к ним верховских князей был далеко не безболезненным и к тому же длительным. В течение почти тридцати лет шла открытая борьба между Москвой и Литовским княжеством за эту территорию. Естественно, требовалось время для постепенного стирания многих различий в поземельном и ином строе между верховскими уделами и остальными районами Московского государства. Поспешное вмешательство могло только повредить.

Вспомним отношение одоевских людей к Воротынскому. Но ведь у князя Ивана были свои такие же мужики в родовых землях, и свободные вассалы, и холопы-послужильцы. Уж их-то личное благополучие целиком зависело от благосостояния удельного властителя. Тронь того же Воротынского (или Одоевских, или Трубецких), заведи сразу московские порядки, — так ведь мужички от государевых помещиков, которые чем худороднее и мельче, тем прижимистей и грабительней в своих поместьях, сразу разбегутся. Князь же Иван не преминет податься в Литву для борьбы за свою родовую отчину. А вассалы его, и свободные и слуги, конечно, поддержат своего господина: чем еще пожалует великий князь — неизвестно, да и далековато до Москвы, а свой сюзерен — вот он, тут же рядом. Кроме того, от крымских татар Москве как обороняться? Если крепости понастроить, да гарнизоны в них устроить, да помещиков везде насажать, так ведь и деньги нужны огромные, и земля не пустая, а с мужиками, И время, время пройдет немалое, пока все подготовишь. А на худой конец и уделы не так уж страшны: Воротынским и Одоевским с татарами привычно воевать. Отцы и деды их занимались тем же самым. Да и как не воевать? Пропусти они татар, так и первый и последний удары по их же отчинам придутся. Вот и ратоборствовали Верховские властители на границах Московского государства. Любопытный штрих: почти все военные назначения до середины 40-х годов XVI в. Воротынские, Одоевские и другие верховские князья получали или в войска на южной границе, или же в походах против литовских земель. Мы видим, что дело не в любви к старине.

Вот и закончено путешествие по челобитью князя Ивана. Не один раз приходилось вглядываться в строчки других, уже известных документов; не раз менялось направление поиска. Но иначе нельзя. Только так можно заставить заговорить новый источник языком неизвестных ранее фактов и событий.

В. Д. Назаров

Комментарии

1. Имеется в виду московский Китай-город.

2. Восстанавливаемые по смыслу угасшие места текста заключены в квадратные скобки.

3. Архив ЛОИИ. Собрание акад. Н. П. Лихачева, картон X, № 165.

4. В XVI-XVII вв. делопроизводственные документы писались обычно на узких или средних по ширине полосках бумаги, которые получили название склеек. Все документы одного дела подклеивались друг к другу в порядке поступления и свертывались (скатывались) затем в столбец.

5. Рукописный отдел ГИМа, собр. Оболенского, № 42, л. 21 об. Указано нам А. А. Зиминым.

Текст воспроизведен по изданию: Тайна челобитной Ивана Воротынского // Вопросы истории, № 1. 1969