Вступительная статья С. М. Каштанова ¹

Публикуемые жалованные грамоты Василия III 1510 года хранятся в отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина: грамота Никольскому Гдовскому монастырю в Собрании отдела рукописей (ф. 218), № 973 (подлинник); грамота Петропавловскому Верхнеостровскому монастырю в Собрании Н. П. Румянцева (ф. 256), №. 54, лл. 26-27 об. (список начала XIX в.). Оба документа представляют значительный научный интерес.

Актовые источники XVI века, относящиеся к Псковской земле, крайне малочисленны, причем только некоторым из них посчастливилось быть опубликованными в центральных изданиях, остальные или совсем не напечатаны, или напечатаны в местных изданиях, превратившихся в настоящее время в библиографическую редкость.

В дореволюционной историографии псковские акты не стали предметом специальных разысканий. Краеведы в какой-то степени лишились возможности изучения актового наследства псковских феодалов XVI века, вероятно, потому, что наиболее компактный сборник копий монастырских документов XVI-XVII вв. оказался уже в начале XIX века (или раньше) вне Пскова, и в Пскове о нем знали мало. Сейчас этот сборник числится в составе собрания М. Н. Погодина ленинградской Публичной библиотеки ³; значит, в первой половине XIX века он находился в частной коллекции и затем продолжал оставаться недоступным для краеведов, [222] которые, как правило, занимались источниками, сохранившимися на месте, в самой Псковской губернии. Н. Серебрянский отмечал, что в Пскове мало письменных памятников местной старины, большинство из них — в архивохранилищах Москвы, поэтому псковскими краеведами вещественные источники обследованы лучше, чем письменные ⁴. Что же касается историков более широкого профиля, то они тоже не обратили серьезного внимания на псковские земельные акты XVI века, хотя в петербургской Публичной библиотеке хранился уже упоминавшийся сборник списков с монастырских грамот, а в библиотеке московского Румянцевского музея — три книги копий начала XIX века как с документов Погодинского сборника, так и с документов, не вошедших в него ⁵ (все три книги описаны в капитальном труде А. X. Востокова) ⁶.

Правда, в конце XIX — начале XX вв. в связи с увеличением интереса к экономической истории древней Руси выросло число публикаций и продвинулось вперед изучение псковских документов конца XVI века. Из хозяйственно-административной документации обстоятельному анализу подверглись псковские писцовые книги 80-х гг. XVI-XVII вв ⁷. Издавались главным образом акты крестьянской зависимости — порядные грамоты ⁸. Изучались псковские порядные грамоты ⁹ и служилые кабалы конца XVI-XVII вв. ¹⁰. Но жалованные грамоты и частноправовые земельные акты оставались в забвении. Автор большой работы о псковском церковном землевладении XVI-XVII вв. Н. С. Суворов писал в 1907 г., что псковские иммунитеты еще ждут своего исследователя ¹¹.

Пожалуй, впервые псковский актовый материал XVI в. был широко введен в научный оборот в недавнее время — в книге Н. Н. Масленниковой, которая основательно использовала упомянутые выше копийные книги из собраний ленинградской Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина и московской Государственной библиотеки им. В. И. Ленина ¹².

В настоящее время среди опубликованных псковских жалованных грамот XVI века мы можем назвать лишь документы второй [223] половины века ¹³. Относящиеся к Пскову жалованные и указные грамоты первой половины XVI века еще не изданы ¹⁴. Они представляют собой большую редкость. Это две грамоты Василия III 1510 года монастырям Никольскому Гдовскому и Петропавловскому Верхнеостровскому ¹⁵, несколько грамот Ивана IV, определяющих привилегии Псково-Печерского и Святогорского монастырей ¹⁶. Таким образом, два публикуемых акта 1510 года являются единственными известными нам сохранившимися грамотами Василия III псковским монастырям.

Архивная судьба грамоты Никольскому Гдовскому монастырю не ясна. Пометы на ней XVI или XVII вв. («12; глава 9») свидетельствуют о том, что она хранилась под определенным номером в архиве какой-то корпорации — самого монастыря или Псковского архиерейского дома, к которому Никольский монастырь (вероятно, с середины XVII в.) до 1764 года был приписан. В 1764 году Никольский монастырь оказался обращенным в приход ¹⁷; следовательно, с этого времени у него вряд ли имелся свой архив; вместе с тем отсутствие на грамоте помет XVIII века как будто намекает на неизменность места ее хранения в XVIII веке — скорее всего, она содержалась в архиве Псковского архиерейского дома. Помета «12», судя по почерку, — первой половины XIX века, удерживая старый архивный номер грамоты, говорит о том, что в XIX веке грамота хранилась в коллекции, где ей не присвоили нового номера. Может быть, она попала в архив Псковской духовной консистории, неразработанность которого отмечал еще Н. Серебрянский ¹⁸, или ее востребовали в Коллегию экономии, но она по неизвестным причинам перешла в частную коллекцию. Во всяком случае, в последнее время грамота находилась в частном собрании и только в 1960 году была приобретена Отделом рукописей Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина.

Судьба подлинника жалованной грамоты Петропавловскому монастырю вообще неизвестна. Дошедший до нас древнейший текст ее — это список в составе сборника конца XVI-XVII вв. ¹⁹. В сборнике содержатся земельные документы главным образом Псково-Печерского монастыря. Петропавловский Верхнеостровский монастырь был приписан к Псково-Печерскому монастырю в конце [224] XVI — начале XVII вв. ²⁰. В списке грамоты 1510 г. имеется подтверждение 1586 г., следовательно, подлинник переписали в копийную книгу после 1586 г.

Ясно и то, что подлинник существовал по крайней мере до 30 июля 1606 года, когда Василий Шуйский на основании грамоты 1510 г. выдал Петропавловскому монастырю новую грамоту ²¹. После 1606 г. грамота 1510 г. утратила для монастыря свое прежнее исключительное значение, но, возможно, еще долго тщательно оберегалась в монастыре. Сборник копий хранился в Псково-Печерском монастыре; позднее (в начале XIX в.) он попал в собрание М. П. Погодина, а затем в петербургскую Публичную библиотеку. Грамота Петропавловскому монастырю вместе с рядом других документов была скопирована с этого сборника в специальную рукописную тетрадь (или книгу) для Румянцевской коллекции, в составе которой данная тетрадь хранится и сейчас в Отделе рукописей Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина ²². Водяные знаки бумаги тетради датируются 1816 г. ²³.

Грамота Петропавловскому монастырю неоднократно отмечалась в печати ²⁴; грамота Гдовскому Никольскому монастырю также указана в печатном перечне иммунитетных грамот XVI в ²⁵. Вместе с тем обе грамоты до сих пор не изданы и публикуются впервые. [225]

Особый интерес публикуемых грамот состоит в том, что они были выданы сразу после присоединения Пскова, когда находившийся там Василий III активно проводил разработанную им программу искоренения псковской оппозиции. Политика борьбы с местным сепаратизмом осуществлялась разными средствами. Внимание летописца, а вслед за ним и исследователей псковских событий 1510 года, останавливали такие акции, как вывод из Псковской земли крупнейших феодалов и купцов, сопровождавшийся поселением здесь верных правительству московских служилых людей, реорганизация системы управления и др. Выдача же грамот монастырям обычно не рассматривалась в связи с этими действиями, хотя она — важное звено в цепи тех политических мероприятий Василия III, которым надлежало обеспечить прочность включения вновь присоединённой территории в состав Русского централизованного государства

Василий III приехал в Псков из Новгорода 24 января 1510 года, 27 января был оглашён указ о выселении знатных псковичей и текст т. н. «уставной грамоты» Пскову ²⁶. Монастыри Никольский и Петропавловский получили жалованные грамоты 13 и 16 февраля 1510 года, т. е. через две с половиной — три недели после провозглашения основных принципов переустройства Псковской земли. Василий III мог за это время довольно подробно разобраться в расстановке классовых и политических сил в Пскове и «пригородах», узнать реакцию на проводимые им мероприятия, понять, откуда ему следует ждать опасности, на кого из псковских феодалов важно опереться и на кого, наоборот, нельзя рассчитывать. В этой связи встаёт вопрос, является ли до известной степени закономерным то, что псковские грамоты 1510 г. дошли именно от гдовского и верхнеостровского монастырей или публикуемые документы нужно расценивать как совершенно случайный осколок, может быть, целой серии не дошедших до нас жалованных грамот, выданных по присоединении Пскова местным монастырям?

Прежде всего обратим внимание на местоположение Никольского и Петропавловского монастырей. Бросается в глаза, что оба они находились вне города Пскова, сравнительно далеко за его пределами: Никольский — в одном из псковских «пригородов» — городе Гдове, расположенном в 98 верстах к северо-западу от Пскова, на восточном берегу Чудского озера, Петропавловский — в 30 верстах к северо-западу от Пскова, на острове Верхнем, [226] расположенном в восточной части Псковского (Талабского) озера ²⁷. Как видим, эти монастыри сближает не только их внепсковское положение, но и то направление, в котором они были удалены от Пскова, а именно — северо-западное. Больше того, оба монастыря занимали ключевые позиции на путях псковско-ливонской и псковско-ганзейской торговли. Торговый путь из Дерпта (Юрьева Ливонского, ныне Тарту) шёл по реке Амовже (Эмбаху, Эмайыги) через Чудское озеро, соединяемое проливом с Псковским озером. Путь из Финского залива по реке Нарве также вел к Чудскому и Псковскому озёрам. Первый путь лежал в небольшом отдалении от Гдова (несколько южнее его), второй проходил непосредственно мимо Гдова и мог контролироваться из него. Оба пути смыкались в районе Талабских островов Псковского озера, в число которых входил и остров Верхний. Эти пути имели большое общерусское значение, т. к. обслуживали основную часть торговли России с Западной Европой и Ливонией, торговли не только псковской, но и новгородской. Таким образом, Никольский и Петропавловский монастыри занимали положение своеобразных контрольно-промежуточных инстанций между Псковом и Дерптом, Псковом и Нарвой.

Каково было политическое лицо этих монастырей? Основание Никольского монастыря относится к времени постройки псковичами Гдова (1424 г.). В 1456 г. псковские посадники Леонтий Макарьевич и Зиновий Михайлович передали монастырю свои вотчины ²⁸. Несмотря на псковское происхождение монастыря и его землевладения, монастырь, по-видимому, мало зависел от Пскова. Во второй половине XV века псковские «пригороды» стремились к самостоятельному управлению, имели своих особых посадников и жили в рамках определенной автономии. Следовательно, есть основания думать, что гдовский монастырь был гораздо меньше связан с псковской господой, чем монастыри города Пскова и его ближайших окрестностей. Вместе с тем, являясь единственным крупным гдовским монастырём, Никольский монастырь обладал, вероятно, значительным влиянием в Гдове; он занимал, возможно, довольно независимое положение в Гдовском «пригороде», т. к. мог играть на противоречиях между псковскими и пригородскими посадниками.

Петропавловский монастырь обязан своим возникновением в 1470 году деятельности Досифея (Дорофея), ученика Ефросина (Елеазара), основателя знаменитого в XVI веке псковского Елеазарова монастыря ²⁹. Для понимания политического направления, к которому примыкал Петропавловский монастырь, надо учесть особенности учения Елеазара и позднейшую судьбу Елеазарова монастыря. Елеазар основал свой монастырь недалеко от Псковского озера, на берегу реки Толвы, в сравнительно глухом месте [227]

Так же поступил Досифей ³⁰, воздвигнувший монастырь ещё дальше от Пскова, на острове, мало доступном для псковичей. Учитель и ученик руководствовались общей идеей — отгородиться от мира, т. е. на практике поставить свои обители в независимое от псковских властей положение. Однако политическая изоляция от псковской господы или, возможно, напряженно-враждебные отношения с ней вовсе не привели братию Елеазарова монастыря в состояние идеальной отрешённости от мира. Наоборот, они обусловили вызревание именно в Елеазарове монастыре вскоре после присоединения Пскова наиболее откровенного и законченного варианта доктрины «Москва — третий Рим». Неприятие одной, местной власти само по себе было слишком слабой позицией — оно неизбежно влекло за собой воинствующее признание бесспорного авторитета другой, центральной власти. Часто случалось и обратное: монастыри, вскормленные центральной властью или избавленные ею от насилия удельных князей, начинали тяготиться политической опекой своего могущественного патрона и теоретически оправдывали право на существование удельных княжеств, а на практике легко смыкались с удельнокняжеской и княжеско-боярской оппозицией, чему примером служит история Псково-Печерского монастыря. Петропавловский монастырь, изолированный от Пскова, по-видимому, не меньше, чем Елеазаров, вероятно сразу по присоединении Псковской земли проявил тенденцию к союзу с великокняжеской властью.

Следовательно, положение Гдовского Никольского и Верхнеостровского Петропавловского монастырей отличалось рядом особенностей, крайне важных для правительства Василия III как с внутриполитической, так и с внешнеполитической точки зрения; они были мало связаны с псковской верхушкой и занимали выгодные позиции на главнейшей торговой артерии Пскова.

Присоединение Пскова еще недостаточно изучено в плане раскрытия всех сложных взаимосвязей между внутренними процессами и внутриполитическими мероприятиями, определившими «Псковское взятие», и той международной обстановкой, в которой оно происходило. Нисколько не претендуя на исчерпывающее решение задачи такого комплексного исследования, остановимся на отдельных чертах этой взаимосвязи, помогающих понять заинтересованность правительства Василия III в контакте именно с гдовским и верхнеостровским монастырями.

Василий III не доверял духовным корпорациям города Пскова. Они находились в зависимости от местной оппозиционной знати и стремились к сохранению традиционных отношений с дерптским епископом, который по старым и новым договорам обязывался к выплате дани новгородским и псковским церквам (Никольский и Петропавловский монастыри, возможно, ничего не получали из этой дани и беспокоились только о соблюдении Дерптом ливонско-псковских границ). В городе Пскове великий князь был лишен поддержки ряда духовных организаций. Недаром вскоре по приезде в Псков он распорядился насчет постройки особой [228] великокняжеской церкви св. Ксении ³¹. После декларации 21 января относительно вывода из Пскова оппозиционно настроенной псковской знати многие представители оппозиции укрылись в монастырях ³². Возможно, за монастыри закладывались со своими землями и крупные феодалы, не желавшие расставаться с экономической основой своего влияния в Псковской области. Вряд ли мы ошибёмся, высказав предположение, что псковские феодалы ушли в монастыри, с которыми они были издавна связаны, находившиеся в самом Пскове и поблизости от него ³³. Этими монастырями не являлись ни Гдовский Никольский, ни Петропавловский Верхнеостровский. Имело ли смысл выдавать жалованные грамоты, которые санкционировали бы иммунитет монастырей, где скрывались представители псковской оппозиции? Имело ли смысл признавать неприкосновенность и иммунитет земель, заложенных в монастыри оппозиционной знатью, — земель, подлежавших конфискации? На эти монастыри трудно было рассчитывать и как на надёжные военные укрепления, тем более что роль внутригородских монастырей в качестве пунктов обороны не шла ни в какое сравнение с военно-стратегическим значением монастырей, выдвинутых далеко вперёд за пределы города.

Правда, в 1510 г. Василий III выдал жалованную грамоту девичьему Иоанно-Предтечеву монастырю с Завеличья (в г. Пскове) ³⁴, но, во-первых, Иоанно-Предтечев монастырь был женским, т. е. сюда, по-видимому, не могли закладываться со своими вотчинами мужчины (хотя в псковских монастырях до XVI в. часто наблюдался смешанный состав постриженников ³⁵), а именно мужская часть псковской оппозиции и представляла главную опасность для правительства; во-вторых, земли монастыря находились в том же районе Псковщины, где и земли Никольского и [229] Петропавловского монастырей (см. ниже); в-третьих, Иоанно-Предтечев монастырь, княжеский по происхождению, в XV — нач. XVI вв. был, вероятно, больше связан с великокняжескими наместниками, чем с боярской знатью. Таким образом, это исключение из правила скорее подтверждает его.

Нецелесообразность выдачи грамот монастырям города Пскова еще не доказывает, однако, необходимость выдачи грамот Петропавловскому и Никольскому монастырям. В Псковской земле существовали и другие монастыри, находившиеся в отдалении от Пскова. Для понимания того, почему именно монастыри, расположенные на ганзейском торговом пути, получили жалованные грамоты, обратимся к внешнеполитическому положению Пскова в 1510 году.

B 1508-1510 гг. правительство Василия III стремилось к урегулированию острых конфликтов с западными и северными соседями. В 1508-1509 гг. в связи с вступлением на польский престол нового короля Сигизмунда I между Россией и Польшей был заключён договор ³⁶. 25 марта 1509 года Россия продлила на 14 лет шестилетнее перемирие с Ливонией 1503 года. ³⁷ В 1508-1509 гг. германский император Максимилиан I переписывался с Василием III о возможности восстановления в Новгороде ганзейской торговли и освобождении ливонских пленников ³⁸. Наконец, к 25 марта 1510 г. относится подписание мирного договора между Россией и Швецией ³⁹. Не беремся утверждать, что все эти меры принимались Василием III лишь с целью обеспечения благоприятных внешних условий для присоединения Пскова, но во всяком случае объективно политика умиротворения западных соседей облегчила осуществление «псковского взятия» 1510 г.

Впрочем, ни мирные договоры, заключённые незадолго до присоединения Пскова (с Польшей, Ливонией), ни переговоры, ведшиеся в конце 1508 — начале 1510 гг. (с германским императором, Швецией) не ликвидировали взаимного недоверия и напряжённости в отношениях России с западными соседями в 1509/10 г. Особенная сложность международного положения Псковской земли усугублялась тем, что до событий конца января 1510 г. Псков сохранял известную независимость и был способен на самостоятельные политические акции. Такой акцией явилось заключение 25 марта 1509 г. — одновременно с общим договором между Россией и Ливонией — сепаратного договора Пскова с Дерптом ⁴⁰, ближайшим ливонским соседом Псковской земли, расположенным напротив Чудского озёра и контролировавшим ганзейскую торговлю с Россией, шедшую через Ревель (Таллин), Ригу и Нарву. Какие [230] цели преследовал Псков, заключая сепаратный договор? Необходимо иметь в виду, что с 1495 года Псков оказался в исключительно благоприятном положении по сравнению с Новгородом в торговом отношении. Иван III закрыл ганзейский двор в Новгороде, и все свои операции с Ганзой Новгород был вынужден вести через Псков. Роль Пскова в ганзейской торговле резко возросла ⁴¹. Псковско-ливонское перемирие 1503 года ничего не изменило в этой прерогативе Пскова. Но уже в общей перемирной грамоте с Ливонией 1509 года интересы Новгорода оговаривались гораздо больше, чем интересы Пскова. Кроме того, именно в 1509 году с особой остротой встал вопрос о возобновлении ганзейской торговли в Новгороде. В создавшейся обстановке Псков был заинтересован в союзе с ключевым транзитным пунктом ганзейской торговли — Дерптом, а Дерпт стремился к исключительным привилегиям в торговле с Псковом, тем более что в сфере псковской торговли он имел сильного соперника в лице Риги ⁴².

В ливонском посольстве, отправленном в начале 1509 г. в Россию для продления мирного договора 1503 г., участвовали два специальных представителя Дерпта, Рига же поручила урегулирование своих дел главе посольства — Гильдорпу ⁴³. Русское посольство, прибывшее в Ливонию в августе 1509 г., по неизвестным причинам не посетило дерптского епископа ⁴⁴. Не объясняется ли этот момент в поведении русской миссии определенными указаниями, полученными ею от Василия III, знавшего, конечно, о сепаратном договоре, который заключили между собой Дерпт и Псков? В Ливонии, как известно, отдельные пункты общего договора 1509 года вызвали недовольство. Особенно это касалось запрещения торговли солью и ограничения местной юрисдикции в тяжбах с русскими купцами ⁴⁵. На июльском ландтаге 1509 года в Вендене Рига и Ревель открыто выразили свое недовольство условиями договора ⁴⁶. Позиция Дерпта остается неясной. Видимо, он молчал, имея особые преимущества по сепаратному договору с Псковом.

Во второй половине 1509 г. и непосредственно накануне присоединения Пскова дипломатическая борьба Василия III за нейтрализацию враждебных ему западных государств приобрела весьма острый характер. Ливония, формально имея мир с Россией, по существу пребывала в состоянии боевой готовности на случай русско-ливонского конфликта ⁴⁷. Магистр Ливонского ордена Вальтер фон Плеттенберг с пристальным вниманием следил за тем, что происходит на русско-ливонских рубежах. Но хотя Ливония и была объединена военной властью Ордена, она не имела внутреннего [231] единства из-за взаимной борьбы крупных торговых городов, духовенства и рыцарства. Это, по-видимому, учитывалось русским правительством. Зная дерптско-рижское соперничество, Василий III мог полагать, что его действия, нарушающие интересы Дерпта, вызовут известное сочувствие в Риге, а значит Польско-Литовское государство — южный сосед Риги и враг России ⁴⁸ — не сумеет через Ригу давить на Орден, чтобы тот выступил против великого князя в момент попрания привилегий Дерпта, т. е. в момент присоединения Пскова. Не случайно вскоре после событий 1510 года, при псковском дьяке Василия III Мисюре Мунехине, было заключено соглашение Пскова с рижским архиепископом ⁴⁹.

Иначе, кажется, обстояло дело с Ревелем. Будучи потенциальным соперником Риги, Ревель, пользовавшийся транзитными услугами Дерпта, представлял собой опасность как возможный союзник последнего. На июльском ландтаге 1509 года Ревель жаловался на Данию за ее враждебные против него действия ⁵⁰. Следует отметить, что в 1509-1510 гг. Василий III делал ставку на Данию. Своими беспрерывными войнами со Швецией ⁵¹ Дания отвлекала в это время внимание шведских правителей от русского севера. Но Василий III хотел использовать Данию также против Польши и ее союзников в Прибалтике. В сентябре 1509 года Сигизмунд I предъявил Василию III претензию в том, что князь Михаил Львович Глинский, незадолго до того (в 1508 г.) бежавший из Польши и перешедший на службу к Василию III, ведет переговоры с датским королем Иоанном ⁵². Определенное значение для нейтрализации Польши в отношении России имела ее традиционная вражда с Немецким орденом в Пруссии. Возможно, не без влияния московской дипломатии прусско-польские противоречия достигли к началу 1510 года такого накала, что в марте 1510 года ожидалась открытая война между Польшей и прусским Орденом ⁵³.

Василий III, не собиравшийся в 1509-1510 гг. восстанавливать ганзейский двор в Новгороде (его восстановили только в 1514 г. ⁵⁴), соблюдал видимость лояльного отношения к этой просьбе. В августе 1509 года он весьма уклончиво ответил на письмо императора Максимилиана I, указав, что ганзейские города во главе с Любеком должны обратиться с челобитной к Новгороду и Пскову, а уж потом, в зависимости от содержания челобитной, Василий III сможет приказать Новгороду и Пскову взять перемирие с Ганзой ⁵⁵. Летние ландтаги 1509 года в Ливонии еще до ответа Василия III Максимилиану постановили отправить в Россию [232] посольство с участием представителей заморских городов. Такое посольство (не достигшее, правда, никаких результатов) собралось в феврале 1510 г. под руководством любекского секретаря: Иоганна Роде ⁵⁶. Позиция Василия III, создавая определенные иллюзии у ганзейских городов, Новгорода и Ливонии, вела к внутренней (со стороны Новгорода) и внешнеполитической изоляции Пскова.

Василий III прибыл в Псков с войском, одно присутствие которого, по замыслу великого князя, должно было парализовать сопротивление местной оппозиции и предупредить выступления внешних врагов. Вместе с тем наличие русского великокняжеского войска по соседству с Ливонией стимулировало ее военные приготовления ⁵⁷. Не знаем, входило ли в это время в задачу Василия III устрашение ливонского магистра, но во всяком случае распространившиеся в начале 1510 года слухи о том, что великий князь, готовясь к снаряжению обоза, скупил весь овес в Пскове, в Ливонии связывали с перспективой польско-прусской войны, а Васйлию III приписывали намерение (мнимое) нарушить мир с Орденом ⁵⁸. В начале февраля 1510 года в Ливонии узнали, что великокняжеское войско прибыло только для присоединения Пскова, тем не менее Плеттенберг продолжал держать страну в состоянии боевой готовности ⁵⁹.

Такова была обстановка в момент пожалования грамот Никольскому и Петропавловскому монастырям. Смысл их выдачи представляется теперь более определенным. В феврале 1510 года Плеттенбергу уже стало ясно отсутствие непосредственной опасности со стороны России, в феврале же собралась ливонско-ганзейская миссия для переговоров о восстановлении свободной торговли на русском севере. Ливония в целом, видимо, всерьез не думала выступать против России. Зато всевозможных провокаций легко было ждать от Дерпта. Нарушение псковско-дерптских сепаратных договорных отношений, явившееся результатом присоединения Пскова, могло послужить поводом для разного рода враждебных действий и прежде всего для изменения границы, проходившей по Чудскому озеру. В Ливонии еще в 1509 году, при заключении договора с Россией, мечтали о восстановлении старых, русско-ливонских границ ⁶⁰. В феврале 1510 года, когда враждебность Дерпта к великокняжеским акциям в Пскове оставалась вне сомнений, а зимние условия — крепкий лед, покрывавший поверхность реки Амовжи и озер Чудского и Псковского — облегчали реализацию пограничных замыслов, правительство Василия III было крайне заинтересовано в твердости позиции Гдова в обороне псковских рубежей. Вместе с тем о надежности Гдова приходилось задумываться. Переустройство местного управления — в псковских «пригородах» вообще и в Гдове, в частности, — в 1510 году только начиналось, аппарат еще не был налажен, и поддержка правительства влиятельным гдовским монастырем приобретала серьезное значение для укрепления лояльности Гдова и его [233] верности правительству в защите интересов великого князя на рубежах страны. То же следует сказать о смысле союза Василия III с монастырем Талабских островов, где, кажется, не имелось даже великокняжеского гарнизона.

Привлечь на свою сторону Петропавловский Верхнеостровский и Никольский Гдовский монастыри правительству нужно было и в связи с изменениями в условиях псковской торговли. Великий князь установил в Пскове новую тамгу и, вероятно, свел некоторые старые торги ⁶¹. Ущемление торговых прав ливонских купцов в городе Пскове повышало их интерес к различным пунктам на ганзейском пути. На почве торговли могли усилиться контакты здешних монастырей с купцами. Кроме того, монастыри находились в центре рыбных промыслов и имели рыбное хозяйство, нуждавшееся в запасах соли ⁶². Запрещение русско-ливонской соляной торговли, вызвавшее недовольство в Ливонии, ставилось под угрозу нарушения в случае, если бы монастыри, расположенные на ганзейском торговом пути, покровительствовали контрабандной торговле солью.

Какими же средствами достигалось активное участие монастырей в борьбе за великокняжеские интересы в наиболее опасных пограничных районах, и какую роль играли в этом жалованные грамоты? С помощью жалованных грамот правительство удовлетворяло здесь основную экономическую потребность монастыря — потребность в земле и крестьянах, что, в свою очередь, определяло монастырскую политику в нужном правительству направлении. В общем виде дело представляется следующим образом: в опасном районе монастырь имеет или хочет иметь землю; правительству важно укрепить свой суверенитет в отношении данного района; выдается жалованная грамота монастырю, подтверждающая или расширяющая права его землевладения в этой местности — интересы монастыря и правительства объединяются в том смысле, что оба они теперь связаны желанием удержать землю в состоянии status quo. Всякие претензии на такой район монастырского землевладения, естественно, воспринимаются монастырем как покушение на его собственность, закрепленную в грамоте, исходящей от имени великого князя. Защищая землю от врага всеми доступными ему средствами, монастырь одновременно защищает великокняжеский суверенитет. Монастырь заинтересован и в вооруженной помощи правительства; он не только не станет чинить препятствий правительственному войску, но и окажет ему всяческую поддержку — продовольствием, снаряжением, боеприпасами, людьми, своими укрепленными стенами.

Конкретное решение земельного вопроса в двух публикуемых грамотах строилось именно на таких расчетах. В отличие от большинства грамот на земли во внутренних районах страны, грамоты Никольскому и Петропавловскому монастырям не указывают непосредственно населенные пункты, превращаемые в объекты пожалования. В грамоте Никольскому монастырю говорится в [234] самой общей форме: «которые их деревни будут монастырские во Псковском уезде, и во Вдовском и в ыных пригородех псковских». Этой формулой покрывалось как наличное монастырское землевладение (вероятно, не очень крупное), так и любые земельные захваты и приобретения монастыря, главным образом в районе Гдова и соседних с ним собственно псковских территориях. В данном случае правительство было заинтересовано в расширении монастырского землевладения в порубежье ⁶³. В грамоте Петропавловскому монастырю при отсутствии перечня населенных пунктов дается, однако, список тех местностей, где имеются или где монастырю разрешено иметь деревни: «которые их будут деревни монастырские во Псковском уезде на Выбуте и на Колбежицах, и в Запутие, и в Печке волости, и в Сенне, и на Каменке, и на Любницах, и в Клине, и на Колениде реке, и в Слободе, и в Замошьи, и на Черехе реке, и в Воронцовской губе, и в Толовске». Попытаемся показать, где находились эти территории. Историческая география Псковской земли разработана недостаточно, поэтому в наших определениях географического положения перечисленных в грамоте местностей возможны неточности. Выбута — в XIX веке погост в 12 верстах к северо-западу от Пскова, на левом берегу реки Великой, в Логазовской волости, граница которой проходила с севера по берегу Псковского озера, с востока — по р. Великой; на западной границе ее лежала Изборская волость. В Выбуте имелась церковь, построенная не позже XV века ⁶⁴. В конце XVI- XVII вв. существовала Выбуцкая губа Завелицкой засады ⁶⁵. Колбежицы — в XIX веке Колбижицы — погост при р. Великой в 30 верстах от Пскова, в Палкинской волости, расположенной к юго-западу от Пскова и пограничной с Логазовской волостью на севере, Изборской на западе, Островским уездом на юге; восточная граница волости шла по р. Великой ⁶⁶. Источники конца XVI-XVII вв. отмечают наличие Колбежицкой губы в Завелицкой засаде ⁶⁷. Запутие — в XIX веке имелось две деревни с таким названием; обе находились к западу от Пскова — в 18 верстах (в Логазовской волости) и в 33 верстах (в Изборской волости) ⁶⁸. Печка-волость — в XIX веке Печки, погост в Логазовской волости, близ Псковского озера, в 21 версте к северо-западу от Пскова; в этом погосте в XIX веке сохранялась каменная церковь, «древняя». Имелась еще Печкова пустошь в той же Логазовской волости ⁶⁹. Местонахождение Печки-волости совпадало, видимо, с [235] территорией упоминаемой в писцовых книгах конца XVI-XVII вв. Пецкой губы Завелицкой засады ⁷⁰. Сенно — в XIX в. известно три Сенна; одно — погост в 22 верстах от Пскова, другое — деревня при речке Сенной, в Изборской волости, центр Сенского сельского общества, третье — дача в Изборской волости ⁷¹. Сенно 1510 г предпочтительнее отождествлять с деревней при речке Сенной, т. к. она, вероятно в силу своей древности, дала название сельскому обществу, состоявшему из 9 селений, тем более, что в XVI- XVII вв. в Изборском уезде имелась Сенская губа ⁷². Каменка — в XIX веке существовало четыре пункта с названием «Каменка»: деревня в Изборской волости, в 30 верстах от Пскова; деревня при Псковском озере, в 30 верстах к западу от Пскова, в Слободской волости, пограничной с Лифляндской губернией и Печерской волостью; деревня в 35 верстах от Пскова, в Паниковской волости, граничившей с Печерской, Изборской, Палкинской волостями, Лифляндской губернией и Островским уездом; пустошь в Славковской волости, расположенной на востоке от Пскова и смежной с Порховским уездом. Кроме того, есть две реки Каменки: одна — западный приток р. Великой, впадающий в нее поблизости от Псковского озера; другая — совсем маленькая речка в Прудской волости, находившейся в южной части Псковского уезда и сопредельной с Островским уездом. Привлекает внимание также погост Камно при истоке р. Каменки, притока Великой, расположенный в 8 верстах к западу от Пскова. В этом погосте имелась древняя каменная церковь ⁷³. Вероятно, в грамоте 1510 г. под Каменкой подразумевается район в бассейне реки Каменки, западного притока Великой, о чем свидетельствует, во-первых, указание Каменки после Сенна, находившегося недалеко от р. Каменки, в Изборской волости, во-вторых, наличие в истоке р. Каменки древнего погоста с каменной церковью, являвшегося в прошлом административным центром. В XVI-XVII вв. Каменская губа упоминается в Завелицкой засаде, Мелетовской засаде и в Гдовском уезде ⁷⁴. Каменка грамоты 1510 года — это территория Каменской губы Завелицкой засады. Любницы — в XIX веке исад ⁷⁵ в Слободской волости, расположенной по берегу Псковского озера, в соседстве с Лифляндской губернией ⁷⁶. Клин — в XIX веке такого названия в Псковском уезде не обнаруживаем ⁷⁷, зато в псковских писцовых книгах [236] XVI-XVII вв. фигурируют сельцо Клин Олехновский ⁷⁸ и Клинская губа ⁷⁹. Клин Олехновский, по-видимому, можно отождествить с позднейшим поселением Олехновым, которое находилось в Паниковской волости — на западе от Пскова, по соседству с Лифляндской губернией, Островским уездом, Печерской, Изборской и Палкинской волостями Псковского уезда ⁸⁰. Река Коленида — такой реки в XIX веке не находим. Вопрос о ней нуждается в уточнении. В порядке догадки нельзя ли предположить, что Коленида— это река Коломенка, протекающая по Изборской волости и впадающая в Псковское озеро ⁸¹. Слобода — в XIX в. имелось пять пунктов с названием «Слобода»: деревня в Остенской волости, расположенной в северной части Псковского уезда, по восточным берегам Псковского озера, в соседстве с Гдовским уездом; две пустоши в Славковской волости — на востоке от Пскова, вблизи Порховского уезда; Слобода царя Константина около Пскова на р. Пскове; пустошь в Прудской волости, на юге Псковского уезда, рядом с Островским уездом. Кроме того, были три пункта, называвшиеся «Слободка»: деревня в Слободской волости на севере от Пскова и две пустоши в Паниковской волости на западе от Пскова, около Лифляндской губернии и Островского уезда ⁸² «Слободу» грамоты 1510 года нужно, вероятно, отождествить с какой-то частью территории Слободской волости, расположенной к северо-западу от Пскова, по берегу Псковского озера, и смежной с Лифляндской губернией и Печерской волостью. Под «Слободой» в грамоте 1510 г. подразумевается Вельская Качанова Слобода, существовавшая в конце XVI-XVII вв. на правах губы в составе Завелицкой засады ⁸³. Замошье — в XIX веке устанавливается 10 пунктов с этим названием в разных частях Псковского уезда: два на северо-западе — в районе Псковского озера и поблизости от Гдовского уезда, два на западе и юго-западе — вблизи Лифляндской губернии, Печерской и Изборской волостей, шесть — в юго-восточных волостях (Прудской и Славковской). Имелась еще Замошская казенная дача в Трошинской волости на севере от Пскова, по соседству с Санктпетербургской губернией. Существовали также деревня Замошка в Пикалихинской волости, на северо-востоке от Пскова, близ Порховского уезда, пустошь Замошка в Логазовской волости, примыкавшей к Псковскому озеру. Наконец, Замошское сельское общество помещалось в юго-восточной Славковской волости ⁸⁴. Вопрос о точном местонахождении Замошья грамоты 1510 года остается для нас открытым, хотя мы считаем возможным отнести его к территории Замошского сельского общества по трем причинам: во-первых, в данном районе [237] концентрируется основная группа селений с этим названием, вo-вторых, определение целого сельского общества как Замошского позволяет предполагать, что здешнее Замошье являлось каким-то более или менее древним административным центром, в-третьих, последующие местности, перечисленные в грамоте, расположены, кажется, в том же направлении. Череха-река — хорошо известная и сейчас река Череха, юго-восточный приток р. Великой, впадает в нее несколько южнее бывш. Пантелеймонова монастыря ⁸⁵. Череха вытекает из Островского уезда и протекает по территории псковских волостей Докатовской, Славковской, Виделибской, Пикалихинской и Псковоградской ⁸⁶. Основное течение Черехи находилось в пределах Рожницкой засады ⁸⁷. Воронцовская губа — это, по всей вероятности, Воронцовская «четверть» ⁸⁸, упоминаемая в писцовых книгах. Воронцовская четверть отмечена в Рожницкой засаде Псковского уезда и во Вревском уезде (Врев — один из «пригородов» Пскова) ⁸⁹. Современный населенный пункт Воронцово находится на р. Черехе, несколько севернее ее истоков, в Островском районе ⁹⁰. Поселок Воронцово и был, по-видимому, центром Воронцовской губы, а затем Воронцовской четверти. Толовск — очевидно, Таловская губа Завелицкой засады ⁹¹, на западе от Пскова.

Таким образом, главными объектами пожалования в грамоте Петропавловскому монастырю оказались земли в бассейне Псковского озера и нижнего течения реки Великой, связывающего город Псков с Псковским озером. Земли эти лежали в основном на западных берегах как озера, так и реки, и представляли собой защитный пояс, расположенный вблизи ливонских рубежей — прежде всего территория Завелицкой (за р. Великой) засады: Выбута, Колбежицы, Печка, Каменка, Слобода, Толовск; а также Запутие, Любницы, Клин; в Изборском уезде Сенно и, возможно, Коленида река. Большой интерес вызывает упоминание среди объектов пожалования земель, находившихся в бассейне реки Черехи, в Рожницкой засаде: Замошья и Воронцовской губы. Этот район был достаточно удален от ливонской границы, но зато близок к Новгородской области —Порхову и реке Шелони, по которой новгородцы осуществляли свои связи с Псковом, Ливонией и ганзейскими городами ⁹² [238]

В целом территория, включавшая в себя объекты пожалования обоих монастырей — Никольского и Петропавловского, — охватывала ключевые позиции на путях внутренней, внешней и транзитной торговли Псковской области ⁹³. Столь заманчивые пути могли служить одновременно путями проникновения в страну врагов, путями связи внутренней оппозиции с иностранными лазутчиками, вооруженными отрядами и т. д. Выдавая грамоты на земли в рассмотренных местностях и устанавливая союз с монастырями, получавшими здесь санкционированное право собственности, Василий III боролся за создание надежной опоры своей власти в районах столкновения наиболее трудно примиримых интересов Русского централизованного государства и его внутренних и внешних противников. Не зря в грамотах Никольскому и Петропавловскому монастырям Василий III выступает с подчеркнуто пышным царским титулом и со всеми территориальными атрибуциями полного великокняжеского титула. Уже одно это ставит публикуемые грамоты в особое положение среди других жалованных грамот первой трети XVI века, где употребляется обычный для внутриполитических документов краткий титул «великого князя всеа Русии» ⁹⁴

Однако титул, содержащийся в публикуемых грамотах, не являлся новостью для псковичей. Псковская земля признала Ивана III царем еще в 1477 г. ⁹⁵. С тех пор великокняжеское правительство упорно проводило идею царского достоинства московских государей ⁹⁶ в отношении Пскова и его ближайших западных соседей. Точно такой же титул, какой мы находим в грамотах Никольскому и Петропавловскому монастырям, употреблялся в договорных [239] грамотах 1503 и 1509 гг. с Ливонией ⁹⁷, а затем еще более пышный (с новыми территориальными атрибуциями) в договоре 1514 года с Ганзой ⁹⁸. Царский титул великого князя фигурирует и в дипломатических документах, касающихся русско-шведских отношений ⁹⁹. Использование в жалованных грамотах монастырям царского титула, принятого в договорных грамотах с Ливонией, показывает, что эти иммунитетные акты имели не только внутриполитическую, но и внешнеполитическую направленность. Вследствие нахождения монастырей на ганзейском торговом пути, уже простая остановка «ездоков» на постой и ночлег в монастырских вотчинах могла быть связана с проездом иностранных купцов и дипломатических представителей. Прием ездоков регулировался жалованной грамотой, и одно ее применение в этой роли служило демонстрацией принадлежности данных земель к отчине «царя и великого князя» и т. д., признанного в Ливонии именно с таким титулом. Не приходится сомневаться, что под тем же флагом монастыри стали бы защищать свои земли от попыток прямых захватов. С точки зрения внутриполитических интересов Василия III царский титул в монастырских грамотах тоже имел большое значение, ибо теперь монастыри, органы духовной пропаганды, выступали в качестве воинствующих ревнителей прав «царя и великого князя» на непосредственное обладание территорией Псковской земли ¹⁰⁰.

Впрочем, царский титул показывает не столько силу, сколько слабость позиций великого князя в Пскове. Ведь он был повторением той старой политической формулы, которая характеризует взаимоотношения Москвы и Пскова в последний период его вечевой независимости. Василий III не мог здесь в полной мере соблюсти общерусский штамп, он искал особые способы утверждения своего суверенитета и в известном смысле достигал этого перенесением формулы царского достоинства из внешнеполитических актов во внутриполитические ¹⁰¹.

Тем не менее весь текст жалованных грамот Никольскому и Петропавловскому монастырям, построенный, кстати, по одному формуляру, основан непосредственно на общей редакции жалованных несудимо-заповедных грамот, которая была разработана в начале XVI века в Москве и использовалась в большинстве иммунитетных актов, исходивших от Василия III. 1504-1510 гг. явились временем выдачи великокняжеским правительством скупых жалованных грамот чистого несудимо-заповедного типа, без [240] каких-либо финансовых статей. ¹⁰² Эта генеральная линия иммунитетной политики 1504-1510 гг. целиком выдержана в публикуемых жалованных грамотах. Предоставление судебного иммунитета в объеме, ограниченном изъятием из юрисдикции феодалов двух видов преступлений (душегубства и разбоя с поличным), типично для подавляющей массы несудимых грамот Василия III. То же можно сказать относительно раздела, посвященного смесному суду. Стандартно в целом и содержание заповедных постановлений о ездоках, незваных гостях и попрошатаях. ¹⁰³

Единственная особенность, существенно отличающая грамоты Никольскому и Петропавловскому монастырям от жалованных грамот духовным корпорациям других районов, состоит в наличии статьи, устанавливающей подсудность игумена и его приказчика псковским наместникам. Общерусское правило в этом вопросе сводилось к тому, что монастырское начальство было подсудно самому великому князю (или его боярину введеному, дворецкому) в делах светского характера, в делах же церковных настоятеля и братию судил митрополит или архиерей соответствующей епархии. По Псковской судной грамоте духовенство Псковской земли судил наместник новгородского архиепископа в тех случаях, когда спор возникал между представителями церковно-монастырских учреждений; тяжба, в которой одной стороной являлся мирянин, а другой — представитель духовенства, рассматривалась на совместном суде псковского, князя, посадников и архиепископского наместника ¹⁰⁴. Однако на практике в конце XV века даже тяжба двух псковских монастырей могла быть решена чисто светским судом князя и посадников ¹⁰⁵. Значит, подчиняя братию Никольского и Петропавловского монастырей суду псковских наместников, [241] Василий III вносил, вероятно, по существу мало нового в судебные порядки Псковской земли. Это был, однако, еще один удар по юрисдикции новгородского архиепископа, которая теперь уже формально оказывалась неприменимой (к двум, во всяком случае) псковским монастырям. В грамотах нет оговорки о подсудности игумена в духовных вопросах новгородской кафедре, что вполне соответствует политике, проводившейся Василием III в самой Новгородской земле. В декабрьской грамоте 1507 года Новгородскому Юрьеву монастырю Василий III прежде всего изъял юрьевского архимандрита из подсудности архиепископу в светских делах, а суд архиепископа по духовным делам существенно ограничил, введя необходимость доклада о них великому князю, без участия которого и эта категория дел не подлежала решению архиепископской кафедры ¹⁰⁶. Вероятно, отсутствие в Новгороде архиепископа в период присоединения Пскова облегчило Василию III проведение политики подрыва церковной юрисдикции новгородской архиепископской кафедры в Псковской земле. В 1507-1509 гг. шла ожесточенная борьба между Иосифом Волоцким, монастырь которого входил в Новгородскую епархию, и новгородским архиепископом Серапионом. Борьба закончилась в пользу Иосифа, в мае 1509 года Серапион был лишен кафедры. Новгородская епархия на 17 лет осталась без архиерея. Возможно подготовка и проведение «псковского взятия» являлись одной из причин такого положения, во всяком случае в 1509-1510 гг.: Василий III знал, что новгородский архиепископ мог оказать сопротивление великому князю в его борьбе за присоединение Пскова.

Пункт публикуемых грамот, декларирующий подсудность монастырских властей псковским наместникам, ставил последних в такое привилегированное положение, о каком не смели мечтать наместники остальных уездов Русского государства, где настоятели монастырей были подсудны великому князю или удельным князьям. Большой объем наместничьей юрисдикции являлся результатом прошлой независимости Пскова: устанавливая здесь новую местную власть, Василий III еще не мог до конца ликвидировать самую идею «самовластия» Псковской земли, обусловленную ее экономической и политической спецификой, международным, положением Пскова, теоретическими взглядами и практической борьбой сил децентрализации внутри и вне Псковщины. Вся противоречивость данной ситуации заключалась в том, что теперь это «самовластие» олицетворяли назначенные великим князем наместники ¹⁰⁷. Но у Василия III не было иного выхода: только сильный наместничий аппарат имел возможность обеспечить достаточно всестороннее подчинение Пскова московскому правительству. Между прочим, публикуемые грамоты наличием в них рассматриваемой статьи дают новый материал для понимания того, почему Псков одним из первых поднял вопрос о проведении губной реформы: в 10-х—30-х гг. XVI в. власть наместников в Пскове отличалась меньшими ограничениями, чем полномочия большинства [242] прочих наместников, а поэтому она давила местное население гораздо сильнее, чем в ряде других районов страны.

Судя по летописным известиям, в январе 1510 года Василий III отменил вече и институт посадников в Пскове и «пригородах», назначив вместо них двух наместников в Псков и по одному в каждый пригород. Грамота Никольскому монастырю упоминает наряду с псковскими наместниками наместников «пригородцких», под которыми здесь подразумеваются в первую очередь гдовские наместники. Пригородские наместники не получили таких привилегий, как псковские: им не давалось право суда над игуменом и его приказчиком. В январе 1510 года наместниками в Псков великий князь определил боярина Григория Федоровича Морозова и конюшего Ивана Андреевича Челяднина ¹⁰⁸. На лицевой стороне грамоты Никольскому монастырю, в конце текста, после даты, мы находим подпись «Иван». Не имя ли это наместника И. А. Челяднина? Если наша догадка правильна, перед нами исключительный случай наличия подписи наместника на жалованной грамоте. Такой случай был возможен лишь благодаря присутствию в грамоте статьи, фиксирующей юрисдикцию наместников в отношении игумена.

Заканчивая разбор обстоятельств происхождения и особенностей содержания двух публикуемых грамот, необходимо указать, что они являлись, кажется, первыми в истории Псковской земли иммунитетными актами. До тех пор Псковщина не знала зафиксированных в жалованных грамотах норм иммунитета ¹⁰⁹. С присоединением Пскова открылась новая эпоха в истории псковского иммунитета — эпоха писаного иммунитетного права, регулируемого и ограничиваемого центральной властью в духе московского законодательства. Публикуемые жалованные грамоты ¹¹⁰ положили начало этой эпохе.

Сузили ли грамоты 1510 года старые привилегии Никольского и Петропавловского монастырей? Ответ весьма гадателен. Мы не знаем, насколько местные власти сумели до 1510 года нарушить монастырский иммунитет, в грамотах же 1510 г. видим общерусскую норму ограничения вотчинной юстиции. Но если грамоты и продолжали сужение монастырской юрисдикции, они вместе с тем давали монастырям ряд несомненных преимуществ, т. к., во-первых, открывали простор для роста и укрепления монастырского землевладения, во-вторых, избавляли монастыри от претензий архиепископского наместника, в-третьих, ограждали их от всякого рода притеснений со стороны «ездоков», наместничьих и боярских «людей». В условиях присоединения, когда ломались обычаи псковской старины, монастырям не приходилось рассчитывать на лучшее; скорее они ожидали худшего. Власти Никольского и Петропавловского монастырей судились наместниками в Пскове, находившемся вдали от этих монастырей. Пригородские наместники в Гдове и тиуны в районе Талабских островов не обладали [243] юрисдикцией в отношении игуменов. Таким образом, ближайшие местные органы управления не могли судить представителей монастырских властей, а это монастырям было в повседневной жизни важнее, чем подсудность псковским наместникам в тяжбах с посторонними лицами. Наконец, сам факт получения жалованных грамот ставил монастыри в положение привилегированных духовных организаций, пользующихся покровительством великого князя. В обстановке острых классовых и внутриклассовых противоречий, разъедавших прежние устои жизни в Псковской земле, такое покровительство являлось серьезным оружием в борьбе монастырей против всех нарушителей их интересов — начиная с наместников и кончая представителями социальных низов.

Выше мы попытались показать, что выдача жалованных грамот монастырям города Пскова была едва ли возможна в широких масштабах в 1510 году, а выдача грамот Никольскому и Петропавловскому монастырям диктовалась прежде всего политическими интересами великокняжеского правительства. Как обстояло дело с другими монастырями, расположенными около Пскова? На ганзейском торговом пути, совсем недалеко от города, к северу, при реке Великой стояли монастыри Петропавловский Сереткин и Снятогорский. Эти монастыри, в отличие от Гдовского Никольского и Верхнеостровского Петропавловского, находились под сильным влиянием псковской верхушки и не могли пользоваться доверием Василия III. Елеазаров монастырь проявлял, вероятно, склонность к союзу с великокняжеской властью, но в 1510 году он не очень интересовал правительство, будучи расположен вдали от ганзейского торгового пути. Наконец, крайний западный монастырь, граничивший с Ливонией, — Псково-Печерский — еще не имел того значения, какое он приобрел позднее. В 1510 году Псково-Печерский монастырь представлял собой малоукрепленный пункт, довольно слабый в экономическом и политическом отношениях. Его возвышение происходит в период после 1510 года, когда великокняжеский дьяк Мисюрь Мунехин специально занимался укреплением и поднятием авторитета этого важного в стратегическом отношении монастыря ¹¹¹. Только в 1558-1565 гг. была построена каменная стена вокруг монастыря ¹¹². Кроме того, расположение его на путях из Риги не давало особенных оснований для беспокойства в 1510 году, ибо, как показано выше, позиция Риги в событиях, связанных с нарушением интересов Дерпта, являлась скорее благоприятной по отношению к великому князю, чем враждебной. Что касается юго-восточной окраины Псковщины, то, во-первых, в 1510 году этот район отличался меньшей остротой политического напряжения, чем северозападный; во-вторых, здесь не имелось сколько-нибудь значительных монастырей, чья поддержка интересовала бы правительство.

У Никольского Гдовского и Петропавловского Верхнеостровского монастырей было не больше шансов сохранить свои грамоты, чем у других псковских монастырей, а уж крупные монастыри типа Мирожского, Снятогорского, Елеазарова, Печерского [244] располагали в этом отношении гораздо лучшими возможностями и, таким образом, как с точки зрения результатов анализа реальных политических условий 1510 года, так и с точки зрения истории монастырских архивов кажется не лишенным основания предположение, что в 1510 году Василий III вряд ли выдал целую серию жалованных грамот монастырям Псковской земли, предоставление же грамот именно Никольскому Гдовскому и Петропавловскому Верхнеостровскому монастырям было вполне закономерным. Следовательно, дошедший до нас состав псковских грамот 1510 года, хотя и отличается неполнотой ¹¹⁴, но все-таки не является лишь случайным остатком документации, связанной с присоединением Пскова, и отражает специфические особенности политической борьбы того времени.

Позднейшие подтверждения, имеющиеся на грамотах, представляют несомненный интерес, однако всесторонне оценены они могут быть только при изучении их в тесной связи с синхронными подтверждениями на других грамотах и при исследовании всего комплекса грамот тех лет, к которым относятся подтверждения. Такое исследование не входит в задачу настоящей статьи. Мы ограничимся лишь указанием отдельных моментов, помогающих понять причины появления сделанных подтверждений. Впервые грамота Верхнеостровскому монастырю была подтверждена в сентябре 1548 года, а грамота Никольскому Гдовскому монастырю — в марте 1549 года. В 1548-1549 гг. не наблюдается общерусского пересмотра жалованных грамот, и подтверждения на публикуемых грамотах оказываются в числе подтверждений, вызванных соображениями особого рода. Обращает на себя внимание то, что в публикуемых грамотах подтверждения 1548-1549 гг. упоминают имя Василия III с титулом царя и великого князя — в соответствии с текстом грамот 1510 года; в подтверждении 1548 года на грамоте Петропавловскому монастырю подробный титул, имевшийся в грамотах 1510 года, использован для определения Ивана IV — это исключительный случай применения полного царского титула в подтвердительных подписях на монастырских грамотах. Еще в 1525 году Василий III в грамоте, выданной попам и дьяконам города Пскова, назывался просто великим князем всея Руси ¹¹⁵, как в большинстве жалованных грамот этого времени. Возрождение его царского титула в подтверждениях 1548-1549 гг. и употребление подробного титула при имени Ивана IV объясняется, по-видимому, не только влиянием формуляра грамот 1510 года, но и особым положением Никольского и Петропавловского монастырей вне города Пскова, на ганзейском торговом пути. Именно в 1548-1551 гг. велись оживленные дипломатические переговоры между Россией и Ливонией о [245] нормализации отношений ¹¹⁶. Путь по Чудскому и Псковскому озерам вновь приобрел свое крайне актуальное значение. Подтверждения на публикуемых грамотах скрепил дьяк «Бакака Митрофанов сын Карачагов». Это известный дьяк Иван Бакака Митрофанов Карачаров. Как раз в 1548-1549 гг. он участвовал в переговорах с иностранными (в частности, с польско-литовскими) послами ¹¹⁷. Подпись Бакаки является, таким образом, связующим звеном между двумя фактами: переговорами с Ливонией и Польшей и подтверждением жалованных грамот монастырям, расположенным на пути из Ливонии в Псков.

Употребление имени Ивана IV с подробным титулом в подтверждении грамоты Петропавловскому монастырю объясняется, очевидно, появлением подтверждения в 1548 году, когда переговоры только еще начинались и было необходимо сразу напомнить о традиционном титуле, с которым русские государи XVI века выступали в Прибалтике, тем более что в этом титуле имелась атрибуция «псковский», формально снимавшая иностранные притязания на какие-либо псковские территории. В январе — марте 1549 года польские послы открыто требовали передачи Польско-Литовскому государству Новгорода, Пскова и Смоленска ¹¹⁸. Подтверждение грамоты Гдовскому монастырю в марте 1549 года находится в связи с выдачей тогда же «несудимой» грамоты другому пограничному с Ливонией монастырю — Псковско-Печерскому ¹¹⁹.

При общем пересмотре жалованных грамот в мае 1551 года правительство не востребовало к себе грамоты Никольского и Петропавловского монастырей. С одной стороны, они считались подтвержденными, т. к. подписи 1548-1549 гг. оставались действительными в 1551 году. С другой стороны, Иван IV не хотел пересматривать нормы судебного иммунитета псковских монастырей. В 1551 году митрополит Макарий добился от царя передачи юрисдикции над монастырским начальством из рук правительства в руки церкви — митрополита и других (областных) архиереев ¹²⁰. Не внося коррективы в содержание псковских грамот 1510 года, Иван IV избегал расширения юрисдикции новгородского архиепископа, которому в случае применения к публикуемым грамотам правил 1551 года должны были бы подчиняться в судебном отношении игумены Никольского и Петропавловского монастырей ¹²¹.

На имя Федора Ивановича обе грамоты оказались подписанными через значительный срок после его вступления на престол: грамота Петропавловскому монастырю — в сентябре 1586 г., грамота Никольскому монастырю — в сентябре 1587 г. В это время [246] по соседству с Псковской землей был уже не Ливонский орден, переставший существовать с 1561 г., а поглотившие его территорию Польша (на западе) и Швеция (на севере). Дерпт, находившийся в составе России с 1558 по 1582 год, перешел в руки Польши. Подтверждение грамот происходило в период, когда, во-первых, несмотря на недавнее заключение мира с Польшей, положение в порубежье отличалось крайней обостренностью русско-польских отношений и еще в 1585 г. вооруженный отряд польских феодалов совершил набег на некоторые соседние псковские земли с целью включения их в Юрьевский (Дерптский) уезд, где они, по словам захватчиков, числились ¹²²; во-вторых, вследствие наметившегося в 1587 году соединения в руках шведской короны власти над Швецией и Польшей Россия ожидала объединенной агрессии этих двух держав ¹²³; в-третьих, в 1587 году успех Швеции в ее притязаниях на польскую корону сблизил настроенных резко антишведски русского царя и германского императора ¹²⁴, Россия готовилась к военным выступлениям на севере ¹²⁵ и зимой 1589/90 года отобрала у шведов уступленные им по миру 1583 года Ивангород, Ям и Копорье ¹²⁶; в-четвертых, в значительной мере в связи с русско-германским сближением несколько изменился курс русской внешней торговли: от покровительства английским купцам Россия начала переходить к благоприятствованию Ганзе ¹²⁷, т, е. путь через [247] озера и Псков опять приобретал большое значение ¹²⁸. В обстановке 1586-1587 гг. в районе Гдова и Талабских островов увеличилась политическая напряженность, и правительство остро нуждалось в контакте со здешними монастырями ¹²⁹.

Подписание в марте 1599 г. грамоты Никольскому Гдовскому монастырю на имя Бориса Годунова связано, по крайней мере, с двумя моментами политики нового царя: укреплением обороноспособности Пскова в 1598-1599 гг. ¹³⁰ и восстановлением в 1599 году привилегированной торговли Ганзы через Ивангород, Псков и Новгород ¹³¹.

Уникальный интерес представляет подпись 1611 года на грамоте Никольскому монастырю. Для нее уже не оставалось места на обороте грамоты, и ее буквально втиснули между подтверждениями Федора Ивановича и Бориса Годунова. Подпись думного дьяка, имя и фамилия которого соскоблены, написана совершенно иными чернилами, чем текст подтверждения. Создается впечатление, что она появилась не одновременно с ним, а через какой-то срок. Подтверждение дано от имени царя Дмитрия Ивановича, но датируется апрелем 1611 года, хотя, как известно, Лжедмитрий II погиб в конце 1610 года. Поэтому у нас есть все основания приписывать подтверждение 1611 года самозванцу Матюшке [248] (Сидорке), объявившемуся в Ивангороде 23 марта 1611 г. 15 апреля к нему ушла часть псковского войска, однако город Псков он тогда еще взять не смог. Зато Ивангород и Гдов присягнули на верность самозванцу ¹³².

Подтверждение в 1611 году грамоты Никольскому Гдовскому монастырю является важным материалом для характеристики социальной сущности политического курса нового самозванца. Это подтверждение показывает, что еще до приглашения в Псков Матюшка стремился к контакту с феодальной верхушкой Псковской земли ¹³³, у нее мыслил он найти себе поддержку. Никольский монастырь был наиболее значительной и влиятельной гдовской духовной корпорацией. Он имел тесные связи с зажиточными слоями гдовского посада ¹³⁴, получал от них в качестве земельных вкладов крупные огородные участки ¹³⁵. Союз с Никольским монастырем Матюшка представлял себе как средство укрепления своей власти и авторитета в Гдове.

В апреле 1611 года у самозванца, по-видимому, не было никакого думного дьяка. Когда же появилась дьяческая подпись после текста подтверждения 1611 года? От имени, отечества и фамилии думного дьяка в документе остались только буквы «ло Иванович». По мало заметным следам соскобленных букв мы крайне предположительно восстановили имя и фамилию дьяка. Получилось: «Томило Иванович Юдин». Такого дьяка источники, кажется, не знают. В Пскове сидел представитель «Тушинского вора» дьяк Иван Леонтьевич Луговской. В псковском летописном рассказе непосредственно вслед за описанием событий 15 апреля 1611 года говорится: «В те лета смутные воевод не было во Пскове, един был дияк Иван Леонтеевич Луговской, да посадцкие люди даны ему в помочь» ¹³⁶. Приезд И. Л. Луговского «из табора» в Псков летопись относит к 1608/09 г. ¹³⁷. (Псков присягнул Лжедмитрию II 2 сентября 1608 г.). Известен и другой Луговской — думный дьяк Томило Юдич, служивший Василию Шуйскому ¹³⁸, а [249] затем Владиславу ¹³⁹. Он имел некоторое отношение к Пскову, т. к. еще в 1610 году ведал находившимся в Москве Новгородским разрядом ¹⁴⁰, однако в августе 1610 года Томило Юдич Луговской, присягнувший на верность Владиславу, был отправлен из Москвы с посольством к Сигизмунду ¹⁴¹ и задержан в польском лагере под Смоленском ¹⁴². Уже в декабре 1610 г. Сигизмунд передал Новгородский разряд, числившийся ранее за Томилой Луговским, дьяку Сарычу Линеву ¹⁴³, а в апреле 1611 г. разрешил последнему приискать себе другое место ¹⁴⁴. По данным С. К. Богоявленского, Томило Юдич Луговской в 1606-1608 и 1610/11 гг. являлся разрядным дьяком, в 1619-1622 гг. — разрядным дьяком, дьяком Устюжской чети и Печатного приказа ¹⁴⁵. Вероятно, Т. Ю. Луговской вернулся из польского плена вместе с Филаретом, и в 1619-1622 гг. его служебная карьера шла вполне успешно. Если наше чтение подписи думного дьяка в подтверждении 1611 г. верно, создается впечатление, что рассматриваемая подпись представляет собой довольно странную компиляцию из инициалов двух дьяков Луговских. Предпочтение тут отдано «легитимному» дьяку Томиле Юдичу, но отчество у него произведено от имени Ивана Луговского, фамилия же «Луговской» вообще не упоминается. Таким образом, перед нами, очевидно, не подпись реального дьяка, а монастырская подделка, совершенная с определенной целью — придать подтверждению 1611 года формально-юридическую силу. К какому времени относится эта подделка и когда потребовалось ее исправить — подскоблить, сказать трудно.

Ивангородский самозванец ушел из Гдова в начале июля 1611 года, с 8 июля по 23 августа он осаждал Псков, но, потерпев неудачу, вернулся под Гдов, который после ухода самозванца в июле был захвачен шведами. В конце августа самозванец отвоевал Гдов, однако 4 декабря бежал из него в Псков, где продержался с декабря 1611 года до мая 1612 года ¹⁴⁶. 2 марта 1612 года ему присягнули вожди I ополчения, включая Трубецкого и Заруцкого ¹⁴⁷, и новый «царь Димитрий Иванович» получил в какой-то мере общерусское признание, хотя вожди II ополчения, требовали непризнания всех самозванцев и, в частности, «псковского вора». В мае 1612 года Матюшка был задержан по решению московских властей, затем отправлен «к Москве» и казнен ¹⁴⁸. Все это время, с декабря 1611 г, до лета 1613 г., Гдов находился в руках шведов.

Летом 1613 года отряд псковичей освободил Гдов. Псков, Тихвин и Гдов в числе прочих признали власть избранного царем Михаила Романова. В августе 1613 года и в 1614 году шведы предпринимали осаду Гдова, но только 10 сентября 1614 года Гдов был [250] взят Густавом-Адольфом. В 1616 году русские врасплох напали на шведов в Тихвине и Гдове. Однако вскоре, после поражения русских при Бронницах, Гдов опять заняли шведы. Несмотря на Столбовский мир с Россией 1617 года, шведы удерживали за собой Гдов до 1622 года ¹⁴⁹. После присоединения Гдова правительство Михаила Федоровича востребовало к себе на пересмотр старые жалованные грамоты монастырей, имевших земли в Гдовском уезде, и выдало им на основании этих грамот новые грамоты — уже иного содержания. 28 марта 1623 года девичий Иоанно-Пред-течев монастырь, предъявивший грамоту 1510 года, подтвержденную в 1535/36 и 1584/85 гг., получил от царя Михаила жалованную грамоту на земли в Гдовском и соседних с ним уездах ¹⁵⁰, 30 мая 1623 г. жалованную грамоту приобрел и Гдовский Никольский монастырь ¹⁵¹, который тоже оперировал грамотой 1510 года ¹⁵². Таким образом, последний этап работы над подтверждением 1611 года, т. е. соскабливание имени и фамилии думного дьяка, у нас есть все основания отнести к 1622-1623 гг., когда монастырь добивался выдачи новой жалованной грамоты и стремился, чтобы московские приказные чины не могли придраться к тексту старой жалованной грамоты.

Значительно сложнее датировать появление подписи думного дьяка. В истории Гдова 1611-1621 гг. трудно найти моменты, когда возникла бы необходимость в создании этой фальсифицированной подписи. Самозванец находился в Гдове с апреля до начала июля, с конца августа до начала декабря 1611 года, т. е. до его принятия в Псков и до признания I ополчением. Значит, тогда еще не было никаких оснований связывать имя самозванца с именем дьяка И. Луговского. В декабре 1611—мае 1612 гг. самозванец царствовал в Пскове, признанный в марте 1612 года I ополчением (хотя о каких-либо его отношениях с И. Луговским нам ничего неизвестно ¹⁵³), но сам Гдов попал в руки шведов. Летом 1613 года освобожденный от шведов Гдов признал власть Михаила Федоровича, и Никольский Гдовский монастырь, возможно, хотел получить новую грамоту в подтверждение старой, однако в 1613 году [251] он едва ли решился бы пустить в дело грамоту, подписанную на имя псковского самозванца, чья казнь в Москве в 1612 году была у всех свежа в памяти. Кроме того, компилировать подпись из имен И. Луговского, скомпрометировавшего себя службой у Лжедмитрия II, и Томилы Луговского, находившегося с конца 1610 года в польском плену, не имело, кажется, никакого смысла. Еще меньше оснований относить подделку подписи к краткому периоду пребывания Гдова в руках русских в 1616 году.

Остается предположить, что эту подпись подделали либо для получения известных гарантий от шведской администрации после 1614 года, когда Густав-Адольф предписал проведение определенной хозяйственной политики в завоеванных русских городах, либо для получения жалованной грамоты от правительства Михаила Романова в 1622 году. Второе предположение кажется более вероятным. В 1621 году думный дьяк Томило Юдич Луговской служил в Печатном приказе и пользовался большим влиянием. В Гдове помнили, что в «смутные лета» всеми делами в Пскове ведал дьяк Иван Луговской. Взяв за основу имя «легитимного» дьяка, в монастыре и попробовали скомпилировать рассматриваемую подпись. Такая подпись, однако, компрометировала Т. Ю. Луговского, и, может быть, он сам или его приказные друзья посоветовали монастырским челобитчикам ликвидировать сомнительную подпись, пригрозив в противном случае отказать в выдаче новой грамоты. В монастыре знали, что подтверждение самозванца — последняя по счету запись на грамоте. Вот почему сначала, как следует не разобравшись, отрезали подпись дьяка на нижнем краю листа. Это оказалось ошибкой, ибо на нижнем краю находилась подпись дьяка, скрепившего подтверждение Бориса Годунова. Вырезать подпись думного дьяка из подтверждения самозванца было нельзя, не испортив самого текста грамоты: подпись находилась не с краю грамоты (подтверждение 1611 года, как указывалось выше, втиснуто между подтверждениями 1587 и 1599 гг.). Имя и фамилию дьяка решили выскоблить. На этом закончилась история текста оборотной стороны жалованной грамоты Никольскому Гдовскому монастырю.

Документ № 1 публикуется по подлиннику. Грамота написана четкой скорописью, близкой к полууставу, на листе пергамена размером 29,3X29.

Подтверждения на обороте написаны разными почерками и чернилами. Подтверждение 7119 года вписано убористым почерком между подтверждениями 7096 и 7107 гг. Подписи дьяков в каждом подтверждении («А подписал...») несколько отличаются от почерков текста подтверждений. При этом в подтверждении 7119 года фраза «А подписал...» написана черными чернилами, резко отличающимися от чернил текста подтверждения, начальные буквы имени и фамилии думного дьяка соскоблены; они восстанавливаются нами в квадратных скобках крайне предположительно, по слабо заметным следам соскобленных букв.

Документ № 2 публикуется по списку начала XIX века.

Обе грамоты публикуются в соответствии с общими правилами издания документов XVI-XVII. вв. Вопросы палеографического характера оговорены в подстрочных примечаниях. После текста [252] грамот помещаются справочные примечания о дьяках, некоторых географических наименованиях и терминах.

Комментарии

1. Автор считает приятным долгом выразить, искреннюю благодарность А. А. Зимину и А. Л. Хорошкевич за ряд ценных библиографических указаний.

2. Примечание (I) написано Н. Б. Тихомировым.

3. ГПБ, Собрание Погодина, № 1912.

4. Серебрянский Н. К вопросу об изучении псковских древностей во второй половине XIX в. (Памяти И. И. Василева). Псков, 1902, стр. 5.

5. ГБЛ, Собрание Н. П. Румянцева (ф. 256), кн. 54; ср. кн. 55-56. Масленникова Н. Н. Присоединение Пскова к Русскому централизованному государству. Изд-во ЛГУ, 1955, стр. 126.

6. Востоков А. Описание русских и словенских рукописей Румянцевского музеума. Спб., 1842, стр. 87 и сл.

7. Суворов Н. С. Псковское церковное землевладение в XVI и в XVII веках. — «Журнал Министерства народного просвещения» (далее — ЖМНП), 1905 г., декабрь; 1906 г., апрель, май, июль, август; 1907 г., апрель, июнь, июль.

8. Дьяконов М. А. Акты, относящиеся к истории тяглого населения, вып. I-II, Юрьев, 1895-1897.

9. Самоквасов Д. Я. Архивный материал, т. II. М., 1909, стр. 79 и др.

10. Дьяконов М. К вопросу о крестьянской порядной записи и служилой кабале. — Сборник статей, посвященных В. О. Ключевскому. М., 1909, ч. I, стр. 321-326 и др.

11. Суворов Н. С. Указ. соч. — ЖМНП, 1907, апрель, стр. 341, прим. 3.

12. Масленникова Н. Н. Присоединение Пскова к Русскому централизованному государству. Изд-во ЛГУ, Л., 1955, стр. 125-133.

13. См., например [Евгений Болховитинов], История княжества Псковского, ч. II. Киев, 1831, стр. 89-106; АИ, т. I. Спб., 1841, №№ 197, 198, 201, 203, 208, 224; ДАИ, т. I. Спб., 1846, № 224. Псковские губернские ведомости, 1843, ч. неофициальная, № 49; Труды Псковского археологического общества 1909-1910 гг., вып. 6-й, Псков, 1910, стр. 42-43 и др.

14. Исключение составляет жалованная грамота 1525 псковским попам (и дьяконам), напечатанная Евгением Болховитиновым в «Истории княжества Псковского» (ч. II, Киев, 1931, стр. 87-89).

15. См. настоящую публикацию; известно также упоминание о грамоте Василия III «7018» [1510] г. псковскому Иоанно-Предтечеву монастырю (ААЭ, т. III. Спб., 1836, № 133).

16. Масленникова Н. Н. Указ. соч., стр. 125-130.

17. 3веринский В. В. Материал для историко-топографического исследования о православных монастырях в Российской империи, II. Спб., 1892, № 1003, стр. 235.

18. Серебрянский Н. К вопросу об изучении псковских древностей, стр. 5, прим. I.

19. ГПБ, Собрание Погодина, № 1912, лл. 142-145.

20. Приписка Петропавловского монастыря к Псково-Печёрскому датируется в разных справочных изданиях по-разному. 1616 г. называет митрополит Евгений (История княжества Псковского, ч. III. Киев, 1831, стр. 121); в описаниях Псково-Печерского монастыря и в сводном труде В. В. Зверинского указывается 1584 г. (Описание Псково-Печерского первоклассного монастыря, Дерпт, 1832, стр. 19; еп. А по л л ос. Псково-Печерекий монастырь, Новгород, 1864, стр. 57-58; Зверинский В. В. Указ. соч., III. Спб., 1897, № 1875, стр. 126).

В грамоте 1584 г., санкционирующей приписку Никольского Изборского монастыря к Псково-Печерскому монастырю, сведений о Петропавловском монастыре мы не находим (ГБЛ, Румянц. кн. 54, л. 37). Зато в грамотах 1614 и 1616 гг. фигурируют уже три приписных монастыря и среди них — Петропавловский (там же, л. 9-9об.). Судя по выдаче ему жалованной грамоты в 1606 г. (там же, кн. 56, лл. 14-16об.), можно полагать, что еще в 1606 г. монастырь сохранял самостоятельность. Ср. Серебрянский Н. Очерки по истории монастырской жизни в Псковской земле. М, 1908, стр. 464, 574-575.

21. ГБЛ, Румянц. кн. 56, лл. 14-16об.

22. ГБЛ, Румянц. кн. 54, лл. 26-27об.

23. Pro Patria; литера АО/1816 Beehive с литерами АО (сходные ср. Клепиков С. А. Филиграни и штемпели на бумаге русского и иностранного производства XVII-XX вв. М., 1959, № 52).

24. Востоков А. Указ. соч., стр. 87; Масленникова Н. Н. Указ. соч., стр. 127-128; Каштанов С. М. Полезное исследование (рец. на книгу Н. Н. Масленниковой) — «На берегах Великой», псковский литературный альманах, 1956, № 7, стр. 137-138; его же. Из истории последних уделов. — Труды Моск. гос. историко-архивного института, т. 10. М., 1957, стр. 289, прим. 6; его же. Ограничение феодального иммунитета правительством Русского централизованного государства в 1-й трети XVI века. — Труды Моск. гос. историко-архивного института, т. 11. М., 1958, стр. 290, прим. 7; его же. Хронологический перечень иммунитетных грамот XVI века — Археографический ежегодник за 1957 г., т. I. М., 1958, стр. 315, № 73.

25. Каштанов С. М. Хронологический перечень, стр. 314-315, № 72. Указание на эту грамоту было внесено уже после сдачи перечня в печать. О грамоте мне любезно сообщил А. А. Зимин. К сожалению, в ссылке на место хранения грамоты имеется неточность, ибо в ларце 66/20 Уваровского собрания ГИМа такой грамоты нет и не было в XIX в. (Леонид, подробно описавший содержание ларца, грамоту 1510 г. Никольскому Гдовскому монастырю не упоминает. — Леонид. Систематическое описание славяно-российских рукописей собрания гр. А. С. Уварова, ч. III. М., 1894, № 1543). Вероятно, А. А. Зимин видел ранний список с грамоты 1510 г. среди неописанных материалов Уваровского собрания. Разыскать его нам не удалось. Подлинник же до 1960 г. находился в частных руках. Между прочим, игумены Гдовского Никольского монастыря принадлежат к числу наименее известных. Если все игумены, упомянутые в грамоте Петропавловскому монастырю, были известны П. М. Строеву (Строев П. Списки иерархов и настоятелей монастырей Российския церкви. Спб., 1877, стлб. 401, № 19), то о Никольских настоятелях у него сведений вообще, нет (там же, стлб. 286).

26. Псковские летописи, вып. I, подготовил к печати А. Насонов. М.-Л., 1941, стр. 92-97; вып. II, под ред. А. Н. Насонова, М. 1955. стр 225-228; Масленникова Н. Н. Указ. соч. стр. 190-194

27. Подробнее см. 3веринский В. В. Указ. соч., II, № 1003, стр. 235: III, № 1875, стр. 126; Василев И. И. Опыт статистическо-географического словаря Псковского уезда Псковской губернии. Псков, 1882, стр. 310-313.

28. Историко-статистические сведения о Санктпетербургской епархии, вып 1 Спб., 1869, I, стр. 11-15. Зверинский В. В. Указ. соч., II, № 1003.

29. Зверинский В. В. Указ. соч., III, № 1875

30. [Эристов Д. А.] Словарь исторический о святых, прославленных в российской церкви, и о некоторых подвижниках благочестия, местно чтимых. Спб., 1836, стр. 99; 2-е изд. Спб., 1862, стр. 87, 91-93. Толстой М. В. Книга, глаголемая описание о российских святых. М., 1887, стр. 53. № 154

31. Псковские летописи, вып. 1, стр. 96. О местоположении ее см. История княжества Псковского, ч. I, стр. 173 и примеч. Не к этому ли времени относится и основание Мироносицкого мужского монастыря в Пскове на Завеличье? По сведениям митрополита Евгения, нуждающимся в проверке, он впервые упоминается в 1510 г. (История княжества Псковского, ч. III, стр. 122)

32. Псковские летописи, вып. I, стр. 96; вып. II, стр. 257.

33. В буржуазной историографии пользовалась большим вниманием и доверием версия Степенной книги о том, что псковские священники уговорили псковичей не сопротивляться Василию III (критический разбор разных летописных рассказов относительно событий 1510 г. См. Масленникова Н. Н. Указ соч., стр. 107 и др.). Однако версия Степенной является позднейшей трактовкой событий 1510 г., возникшей, во всяком случае, после 1525 г., когда Василий III дал жалованную грамоту псковским попам и дьяконам (см. История княжества Псковского, ч. II, стр. 87-89; жалованные грамоты от Ивана IV псковское духовенство получило в 1551 и 1555 гг. — там же, стр. 89-100). Кроме того, «священники» — это еще не монастыри, а позиции монастырей, принимавших в свои стены опальных, хорошо отражена в Псковских летописях. Наконец, церковную встречу Василия III в Пскове организовал не кто иной, как смоленский епископ Васьян, взятый великим князем с собой вместе с некоторыми другими представителями духовенства (Псковские летописи, вып. II, стр. 256).

34. Грамота Василия III «7018» г. упоминается в грамоте 1623 г. (ААЭ, т. III, № 133). Содержание грамоты 7018 г. в грамоте 1623 г. не передается, а сам текст статей грамоты 1623 г не отражает в основном нормы грамоты 7018 г.

35. Никитский А. Очерк внутренней истории г. Пскова. Спб., 1873, стр. 205, Иоанно-Предтечев монастырь был основан княгиней Евфросиньею в 1243 г. и, очевидно, с самого возникновения являлся чисто женским Ср. Серебрянский Н. Очерки... стр 220-221

36. Собрание государственных грамот и договоров (далее — СГГ и Д), 4. V, М., 1894, № 59.

37. Там же, № 57.

38. Там же, № 58; Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными [т. I] Спб., 1851, стлб. 151-159.

39. См. СГГ и Д, ч. V, стр. 52; Не1gе Роhjо1an-Pirhоnеn. Suomen роlittinen asema pohjoismaisen unionin loppuvaiheissa 1512-1523, Helsinki, 1953, S. 20.

40. Stern C. Separatvertrag zwischen Pleskau und dem Stift Dorpat vom 25. III. 1509:—Mitteilungen aus der Baltischen Geschichte, Bd. I, N 3. Riga, 1939. Описи Царского архива-XVI века и архива Посольского приказа 1614 года, под ред. С. О. Шмидта. М., 1960, стр. 80.

41. ПСРЛ, т. VIII, стр. 228-229; История княжества Псковского, ч. 1, стр. 64-65; Форстен Г. В. Балтийский вопрос в XVI и XVII столетиях, т. I. Спб., 1893, стр. 64.

42. О дерптско-рижском соперничестве за торговлю с Псковом см. Jens G. Rivalry between Riga and Tartu for the trade with Pskov in the XVI and XVII-th. centuries. — Baltic and Scandinavian Countries, 1938, t. II.

43. Lenz W. Die auswartige Politik des Livlaendischen Ordenmeisters Walter von Plettenberg bis 1510, Riga, 1928, S. 85.

44. Ibid, S. 86.

45. Ibid, S. 86.

46. Akten und Rezesse der Livlaendischen Standetage, dritter Band (1494-1535), bearbeitet von Leonid Arbusow. Riga, 1910. S. 176-177.

47. Lenz W. Op. cit, S. 86-87.

48. В договоре 1508/9 г. Сигизмунд торжественно обещал «не вступатися» в Новгород, Псков «и во вся новогородская и псковская места» (СГГ и Д, ч. V, № 59), тем не менее в 1509-1510 гг. имели место многочисленные русско-польские конфликты в порубежье, южнее Псковской земли (Акты, относящиеся к истории Западной России (далее—АЗР), т. II, Спб., №№ 57, 60. Сборник РИО, т. 35. Спб., 1882, стр. 490-492).

49. Описи Царского архива..., стр. 24.

50. Akten und Rezesse..., S. 176.

51. Андерссон И. История Швеции. М., 1951, стр. 122.

52. АЗР, т. II, № 57, стр. 69.

53. Sсhiеmаn Th. Russland, Polen und Livland bis ins 17 Jahrhundert, zweiter Band. Berlin, 1887, S. 179.

54. СГГ и Д, ч. V, № 65.

55. Там же, № 58.

56. Lenz W., Op cit., S. 86-87.

57. Ibid., S. 86-87.

58. Sсhieman Th. Op. cit., S. 179.

59. Lenz W. Op. cit., S. 87.

60. Ibid., S. 85-86.

61. Псковские летописи, вып. II, стр. 257-258.

62. Правда, около 1585/86 г. власти Никольского Гдовского монастыря утверждали, что у них нет ловель (Суворов Н. С. Указ. соч. — ЖМНП, 1906 г., июль, стр. 58-59).

63. Судя по свидетельству позднейших источников — писцовых книг — у Никольского монастыря в конце XVI-XVII вв. имелись земли в Кушельской, Каменской, Гдовской, Наровской, Черемоской, Ветвеницкой губах Гдовского уезда (Суворов Н. С. Псковское церковное землевладение... — ЖМНП, 1906 г., май, стр. 3, № 5; см. также Описание документов и бумаг, хранящихся в Москоъском архиве министерства юстиции, кн. I, Спб., 1869, № 434, стр. 45).

64. Василев И. И. Опыт статистическо-географического словаря Псковского уезда, Псков, 1882, стр. 56, 187.

65. Суворов Н. С. Псковское церковное землевладение.., — ЖМНП, 1905 г., декабрь, стр. 250; 1907 г., июль, стр. 2-3.

66. Василев И. И. Указ. соч., стр. 137, 215-216.

67. ГБЛ, Румянц. кн. 54, л. 17об. Суворов Н. С. Указ. соч. — ЖМНП, 1905 г., декабрь, стр. 250.

68. Василев И. И. Указ. соч., стр. 111.

69. Там же, стр. 228.

70. Суворов Н. С. Указ. соч. — ЖМНП, 1905 г., декабрь, стр. 250; 1907 г., июль, стр. 2.

71. Василев И. И. Указ. соч., стр. 286; Лебедева А. И. Топонимика Псковской области (лингвистический анализ), диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Л., 1952, стр. 574.

72. Суворов Н. С. Указ. соч. — ЖМНП, 1905 г., декабрь, стр. 251.

73. Василев И. И. Указ. соч., стр. 125-126; Лебедева А. И. Указ. соч., стр. 569.

74. Суворов Н. С. Указ. соч. — ЖМНП, 1905 г., декабрь, стр. 250-251; 1907 г., июль, стр. 2, 6, 10.

75. Исад — часть рыболовного промысла (см. История княжества Псковского, ч. I, Киев, 1831, стр. 28).

76. Василев И. И. Указ. соч., стр. 172.

77. Правда, два пункта с названием «Клин» отмечены в соседнем с Псковской землей Великолуцком уезде, в Загарской и Новской волостях, находившихся рядом с Невельским уездом (Василев И. И. Опыт географическо-статистического словаря Псковской губернии [вып. 2]. Великолуцкий уезд, Псков, 1884, стр. 118; ср. стр. 94, 184).

78. Иванов П. Обозрение писцовых книг по Новугороду и Пскову. М., 1841, стр. 199.

79. Там же, стр. 233.

80. Василев И. И. Указ. соч., [вып. I]. Псков, 1882, стр. 208; ср. стр. 216. Представляется важным для дальнейших исследований выяснение отношения «Клина» и «Клинской губы» к известной Заклинской засаде Псковского уезда и расположенной в ней Заклинской губе (о последних см. Суворов Н. С. Указ. соч. — ЖМНП, 1905 г., декабрь, стр. 250). Заклинская губа была еще в Вороночском уезде (там же, стр. 251).

81. Василев И. И. Указ. соч., стр. 137.

82. Там же, стр. 292-293.

83. Суворов Н. С. Указ. соч. — ЖМНП, 1905 г., декабрь, стр. 250.

84. Василев И. И. Указ. соч., стр. 109-110.

85. См. Василев И. И. Археологический указатель г Пскова и его окрестностей. Спб., 1898 (план).

86. Василев И. И. Опыт..., стр. 337

87. ГБЛ, Румянц. кн. 54, лл. 15-18. Суворов Н. С. Указ соч. — ЖМНП, 1905 г., декабрь, стр. 250; 1907 г., июль, стр, 9-10.

88. Четверть — крупная единица измерения рыбных промыслов: четверть объединяла в себе неводы, подразделявшиеся на четы, а четы — на исады (История княжества Псковского, ч. I. Киев, 1831, стр. 28).

89. Суворов Н. С. Указ. соч. — ЖМНП, 1905 г., декабрь, стр. 250-251; 1907 г., июль, стр. 9, 20.

90. Лебедева А. И. Указ. соч“ стр. 530.

91. ГБЛ, Румянц. кн. 54, л.14об. Может быть, «Таловская губа» — это «Таиловская губа» псковских писцовых книг? Ср. Суворов Н. С. Указ. соч. — ЖМНП, 1905 г., декабрь, стр. 250.

92. В конце XVI-XVII вв. земли Петропавловского Верхнеостровского монастыря находились в Корельской, Пецкой, Таиловской, Колбежицкой, Выбуцкой, Колпинской губах Завелицкой засады, в Виделебекой губе Деманицкой засады, в Воронцовской четверти Рожницкой засады Псковского уезда; в Пониковской губе Изборского уезда и в Мыслогостицкой губе Кобыльского уезда (Суворов Н. С. Указ. соч — ЖМНП, 1906 г., апрель, стр 389, № 66)

93. Отметим, что земли еще одного пожалованного в 1510 г. монастыря — девичьего Иоанно-Предтечева — концентрировались, судя по грамоте 1623 г., в тех же районах: в городе Гдове, в Гдовской, Ветвеннцкой, Куневской и Черемоской губах Гдовского уезда; в Каменской, Пецкой, Смолинской и Выбуцкой губах Завелицкой засады Псковского уезда; в Сенекой губе Изборского уезда; в Мыслогостицкой губе Кобыльского уезда и в Никольской губе Володимерецкого уезда. В Гдове у Иоанно-Предтечева монастыря имелись пожни непосредственно по соседству с Никольским Гдовским монастырем (ААЭ, т. III, № 133). Характерен интерес правительства в 1510 г. к Завеличью; вне Пскова он проявился в предоставлении иммунитета монастырским вотчинам главным образом в Завелицкой засаде Псковского уезда; внутри Пскова Василий III пожаловал Иоанно-Предтечев монастырь, имевший земли в Завеличье (ААЭ, т. III, № 133). Об этом же говорит основание или возвышение в 1510 г. Мироносицкого монастыря в Завеличье (История княжества Псковского, ч. III. Киев, 1831, стр. 122). Внимание к Завеличью понятно. Там находился «Немецкий двор», являвшийся центром иностранного шпионажа в Пскове. Именно в Завеличье правительству нужно было обеспечить себе прочный тыл, тем более, что Иоанно-Предтечев монастырь имел земли по соседству с Немецким двором.

54. Более подробный, но тоже лишь великокняжеский титул находим в грамоте 1515 г. Мирославичу на вотчину в Медынском уезде (ЦГАДА, ГКЭ, по Медыни, № 1/7083; ААЭ, т. I, № 160)

95. ПСРЛ, т. XXV, стр. 312.

96. О проникновении термина «царь» в русские источники см. Дьяконов М. А. Власть московских государей. Спб., 1889; Соболевский А. И. Археологические заметки, гл. «Царь». — Чтения в Обществе Нестора летописца, кн. 6, Киев, 1892, отд. 2-е; Кудрявцев И. М. «Послание на Угру» Вассиаиа Рыло как памятник публицистики XV в. — Труды Отдела древнерусской литературы (далее ТОДРЛ) VIII. М.-Л., 1951, стр. 176. прим. 1

97. Грамоты Великого Новгорода и Пскова (далее — ГВН и П). М.-Л., 1949, № 347; СГГ и Д, ч. V, № 57. С царским титулом упоминается Василий III и в грамоте 1516 г. псковского наместника ливонскому магистру (История княжества Псковского, ч. II, стр. 76-77)

98. СГГиД, ч. V, №65.

99. Там же, № 60.

100. В момент присоединения Пскова псковичи обратились к Василию III, называя его царем всея Руси (Псковские летописи, вып. I, стр. 95). По присоединении Пскова Василий III чеканил там и монеты с царским титулом (Орешников А. Русские монеты до 1547 г. М., 1896, стр. 19). Ср. Кукушкина. М. В. Новый список Повести о Псковском взятии. — ТОДРЛ, XVI, М.-Л., 1960, стр. 475-476.

101. Этого титула уже не находим в грамоте 1525 г. псковским попам, где употреблен обычный великокняжеский титул (История княжества Псковского, ч. II, стр 87-89)

102. Каштанов С. М. Ограничение феодального иммунитета правительством Русского централизованного государства в 1-й трети XVI века. — Труды Московского гос. историко-архивного института, т. 11. М., 1958, стр. 275

103. Направленность заповедных пунктов о незваных гостях и попрошатаях против наместничьих и боярских людей не ставит публикуемые грамоты в какое-то особое положение. Н. Н. Масленникова придает этим пунктам в жалованной грамоте Петропавловскому монастырю значение свидетельства, отражающего борьбу великокняжеского правительства за ограничение власти наместников в Пскове (Масленникова Н. Н. Указ соч., стр. 127). Было бы, пожалуй, точнее сказать, что указанные пункты характеризуют общую политику Василия III в отношении наместничьего аппарата. В грамотах 1507 г. Симонову монастырю, например, на земли в Московском, Переславском, Владимирском, Коломенском и Белозерском уездах (Каштанов С. М. Хронологический перечень, №№ 49, 50, 53-55) среди незваных гостей первыми названы наместничьи люди, упоминаются также люди волостелей и их тиунов. В пункте о попрошатаях, правда, вообще не определяется их состав. Более специфично для псковских грамот 1510 г. упоминание боярских людей, обычно не фигурирующих в других грамотах этого времени, где отмечаются, как правило, люди детей боярских. Характерно отсутствие в перечне указания на монастырских и великокняжеских людей. Грамоты в известной мере отражают реальный состав землевладения в Псковской области и делают заметный акцент на борьбе с «насильством» боярских людей. Общая формула о наказаниях за нарушение грамоты относилась, по-видимому, не целиком к наместникам, как полагает Н. Н. Масленникова (Указ. соч., стр. 127), но в значительной степени и к представителям местной оппозиции, а также к социальным низам, являвшимся наиболее активными нарушителями феодального правопорядка.

104. Памятники русского права, вып II, составитель А. А. Зимин. М., 1953, стр. 300, ст. 109.

105. ГВНиП, № 340.

106. ДАИ, т. I, № 46; Макарий. Описание Новгородского Юрьева монастыря, изд. 2-е. Спб., 1862, стр. 86.

107. Ср. Тихомиров М. Н. Псковское восстание 1650 года. М-Л, 1935, стр, 9-10

108. Псковские летописи, вып. I, стр. 96; вып. II, стр. 257. Масленникова Н.Н. Указ. соч., стр. 193

109. Ср. Суворов Н.С. Псковское церковное землевладение… - ЖМНП, 1907 г., апрель, стр. 337

110. Следует учитывать и несохранившуюся грамоту 1510 г. Иоанно-Предтечеву монастырю (ААЭ, т. III, №133).

111. См., например, Масленникова Н. Н. Указ. соч., стр. 169.

112. Описание Псковско-Печерского первоклассного монастыря. Дерпт, 1832, стр. 15.

113. От них дошел ряд документов XVI — начала XVII вв. См. ГПБ, Собрание Погодина, № 1912; ГБЛ, Румянц. кн. 54-56; Псковские губернские ведомости, 1860 г., №№ 10-12, ч. неофициальная; Шляпкин И. Опись рукописей и книг Музея Археологической комиссии при Псковском губернском статистическом комитете. Псков, 1879 Токмаков И. Ф. Снятогорский монастырь. Псков, 1887 и др

114. Об этом свидетельствует то, что грамота 1510 г. Иоанно-Предтечеву монастырю, известная из грамоты 1623 г (ААЭ, т. III, № 133), по имеющимся данным не сохранилась.

115. История княжества Псковского, ч II, стр 87-89.

116. Описи Царского архива..., стр. 123.

117. Лихачев Н. П. Библиотека и архив московских государей XVI столетия. Спб., 1894, стр. 75; Белокуров С. А. О Посольском приказе. М., 1906, стр. 104; Шмидт С. О. Царский архив середины XVI в. и архивы правительственных учреждений. — Труды Московского гос. историко-архивного института, т. VIII. М., 1957, стр. 269.

118. Сборник РИО, т. 59. Спб., 1887, стр. 264 и след., № 18.

119. ГБЛ, Румянц. кн. 54, л. 2. Грамота датируется 23 февраля 1549 г.

120. Памятники русского права, вып. IV. М., 1956, стр. 164-165.

121. В июне 1551 г. Иван IV в специальной жалованной грамоте псковскому духовенству определил отношение последнего к новгородскому архиепископу и кафедральным пошлинам (История княжества Псковского, ч. II, стр. 89-100).

122. Подробнее см. Ильинский Н. Историческое описание города Пскова и его древних пригородов с самого их основания, ч. V, Спб., 1795, стр. 48 .

123. Влияние выборов нового польского короля можно искать в сентябрьском подтверждении 1587 г. Никольскому Гдовскому монастырю. Стефан Баторий умер 12 декабря 1586 г., и крупнейшие иностранные державы (Австрия, Россия, Швеция) выставили своих кандидатов на польский трон. К осени 1587 г. выяснилось, что победу на выборах одержат шведы. Уже 7 октября 1587 г. шведский принц Сигизмунд Ваза подписал Pacta Conventa. Содержание этого документа в России, вероятно, знали еще в сентябре. Из речей шведов явствовало, что они предоставляют Польше все крепости на Балтийском море, в том числе Нарву. В шведских предложениях говорилось, что никто другой, кроме Швеции, не сможет воспрепятствовать России на море — Moscouitos nullos alius in mari impedire poterit praeter Suedum (Форстен Г. В. Балтийский вопрос в XVI и XVII столетиях, т. II. Спб., 1894, стр. 8, прим. 1). В Pacta Conventa имелся пункт, прямо предполагавший нападение Сигизмунда на Новгород, Псков или Смоленск, причем Швеция брала на себя военные расходы (там же, стр, 9, прим. 2).

124. Форстен Г. В. Указ. соч., т. II, стр. 7-8, 55.

125. Весной 1586 г. шведский король Юхан III начал переговоры с Федором о заключении вечного мира, но предъявил неприемлемые условия: Кексгольмская область должна была отойти к Швеции, а области Копорская, Ямская и Ивангородская так поделены, чтобы вся приморская часть их отошла к Швеции, остальное — к России, которой надлежало еще заплатить Швеции военную контрибуцию (Форстен Г. В. Указ. соч., стр. 49).

126. Псковские летописи, вып. II, стр. 264 (здесь дата — 7096 г.).

127. О столкновениях с английскими купцами в 1587 г. см. Сборник РИО, т. 38. Спб., 1883, стр. 179-246. В 7095 (1586/87) г. «любские немцы», т. е. представители руководящих кругов ганзейской торговли, отправили из Пскова специальную грамоту царю Федору Ивановичу (Описи Царского архива..., стр. 85). В первые три месяца 1588 г. Россия вела активные переговоры с германским императором и Ганзой относительно немецкой торговли в Пскове, Холмогорах и Ругодиве (Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными, [т. 1]. Спб., 1851, стлб. 1024, 1025, 1069, 1070, 1076, 1083, 1084, 1087, 1100, 1104-1113). По свидетельству немца Самуила Кихеля, бывшего в России в 1585-1589 гг., в Пскове в это время разрешалось торговать только немцам и англичанам (см. История княжества Псковского, ч. I, стр. 248)

128. Немец Самуил Кихель, посетивший Псков в изучаемый период, отмечал, что торговля, ведшаяся раньше через Нарву, ведется теперь через Псков (см. История княжества Псковского, ч. I, стр. 50). По словам Кихеля, в Пскове крайне опасались всякого рода шпионов и больше доверяли торговым людям. Приведем выдержку из Кихеля в изложении Евгения Болховитинова: «в город ни немцев, ни других народов они не пускали даже тогда, когда принимали от них складные грузы и товары, и все переговоры с ними производили с мосту, с Завеличья в город ведущего, против Немецкого двора, и там только позволяли им прогуливаться. Естьли же кто из них хотел ехать в Москву, то пропускали и через город, но с ведома и дозволения наместника великокняжеского. Город Псков описывает Кихель первым по Москве величиною и даже более укрепленным, нежели Москва, а Новгород уже тогда был в разорении» (История княжества Псковского, ч. I, стр. 48).

129. В 1585-1587 гг. вообще проводилось широкое предоставление жалованных грамот псковским монастырям. Льготные грамоты получил пограничный Псково-Печерский монастырь: 25 января 1585 г. (ГБЛ, Румянц. кн. 54, лл. 40-42об.), 11 ноября 1586 г. (там же, лл. 44-45), 17 марта 1587 г. (там же, лл. 47-50об.), 24 мая 1587 г. (там же, лл. 52-52об.). В марте 1586 г. была выдана несудимая грамота Снятогорскому монастырю (Токмаков И. Ф. Снятогорский монастырь. Псков, 1887, стр. 34-38). О пожаловании льгот ряду псковских монастырей в конце 1586-1587 гг. см. еще Суворов Н. С. Псковское церковное землевладение... — ЖМНП, 1907 г., апрель, стр. 339- 340. Около 7094 (1585/86) г. правительство отдало на оброк Гдовскому Никольскому монастырю рыбные ловли в Чудском озере на том основании, что прежний ловец «сбежал в Немецкую землю» (Суворов Н. С. Указ. соч.— ЖМНП, 1906 г., июль, стр. 58, 59).

130. Подробнее см. Ильинский Н. Указ. соч., ч. V. Спб., 1795, стр. 49.

131. В августе 1599 г. уже велись переговоры о подтверждении жалованной грамоты «любским» (т. е. любекским, ганзейским) купцам на право торговли в Пскове, Ругодиве, Ивангороде, Новгороде (Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными, т. II. Спб., 1852, стлб. 671, 673, 677, 678). См. подробнее История княжества Псковского, ч. I, стр. 248-249. В 1598-1599 гг. Борис Годунов усиливал контакт с псковским духовенством: например, в конце 1598 г. он подтвердил общую жалованную грамоту Ивана IV 1555 г. духовным корпорациям Пскова (там же, ч. II, стр. 89-100), 31 июля 1599 г. подтвердил жалованную грамоту Федора Псково-Печерскому монастырю (ГБЛ, Румянц. кн. 56, л. 11-11об.).

132. Псковские летописи, вып. II, стр. 275-276; подробнее см. Ильинский Н. Указ. соч., ч. V. Спб., 1795, стр. 50; История княжества Псковского, ч. I, стр. 263-271; Проскурякова Г. В. Классовая борьба в Пскове в период польско-шведской интервенции. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Л., 1954, стр. 296-304.

133. Ср. его последующую политику в Пскове: Проскурякова Г. В. Указ. соч., стр. 301-304.

134. В писцовых книгах XVI-XVII вв. эта корпорация определялась как монастырь Николая чудотворца, «что в Гдове на посаде» (Суворов Н. С. Указ. соч. — ЖМНП, 1906 г., май, стр. 3, № 5). В публикуемой грамоте говорится «у посада».

135. Суворов Н. С. Указ. соч. — ЖМНП, 1906 г., июль, стр. 67-68.

136. Псковские летописи, вып. II, стр., 276.

137. Там же, стр. 271. Ср. стр. 272.

138. Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время. М., 1907, стр. 42; Сборник РИО, т. 137. М., 1912, стр. 426; Акты XIII-XVII вв., представленные в Разрядный приказ представителями служилых фамилий после отмены местничества, собрал и издал А. Юшков, ч. I. М., 1898, стр. 288, 290; Сухотин Л. М. Земельные пожалования в Московском государстве при царе Владиславе. М., 1911, стр. 13; АИ, т. II, стр. 249-250, 366-367; СГГ и Д, ч. II. М., 1819, стр. 347, 365, 367, 369; Бутурлин Д. История Смутного времени в России в начале XVII века, ч. III. Спб., 1846, прил., стр. 235 (фигурирует здесь как «думный дьяк Михайло Луговский»)

139. СГГиД, ч. II, №№ 200-201.

140. Лихачев Н. П. Разрядные дьяки XVI в. Спб., 1888, стр. 559.

141. СГГиД, ч. II, № 201.

142. Лихачев Н.П. Указ. соч., стр. 545-546.

143. АЗР, т. IV, № 183, стр. 392 (DCLV).

144. Там же, № 183 (DCCLIX).

145. Богоявленский С. К. Приказные судьи XVII века. М., 1946, стр. 270.

146. Подробнее см. Проскурякова Г. В. Указ. соч., стр. 296-302.

147. ААЭ, т. II, стр. 346.

148. Проскурякова Г. В. Указ. соч., стр. 300-302.

149. Подробнее см. Псковские летописи, вып. II, стр. 276-280; История княжества Псковского, ч. I, стр. 263-278; Форстен Г. В. Балтийский вопрос в XVI и XVII столетиях, т. II. Спб., 1894, стр. 79, 87, 88, 123, 127, 128, 131, 133, 134, 137, 138, 146, 147.

150. ААЭ, т. III, № 133. О ней см. также Суворов Н. С. Указ. соч. — ЖМНП, 1905 г., декабрь, стр. 224, прим. 2.

151. Токмаков И. Справочный указатель исторических материалов для составления летописей русской православной церкви, вып. I. М., 1884, стр. 13.

152. В 1621-1623 гг. вообще наблюдается выдача грамот на земли в Псковской области. 3 февраля 1621 г. жалованную грамоту получили власти Псково-Печерского монастыря «для их разоренья и осадного сиденья» (ГБЛ, Румянц. кн. 56, лл. 18-21об.). 7 апреля 1623 г. правительство разрешило псковичам варить по праздникам хмельные напитки для себя, но не на продажу (ААЭ, т. III, № 134).

153. Псковские летописи об этом умалчивают; одно летописное известие говорит, что когда самозванца приняли в Пскове, там сидел воеводой князь Иван Федорович Хованский. Его и Н. Д. Вельяминова Матюшка сделал своими боярами, «и многие воры были в ближних людех» (см. Проскурякова Г. В. Указ. соч., стр. 303). Имени Луговского мы здесь, однако, не ветречаем.

Текст воспроизведен по изданию: Две жалованные грамоты 1510 г. псковским монастырям // Записки отдела рукописей, Вып 23. М. Государственная библиотека СССР им В. И. Ленина. 1961