Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными.

по Высочайшему поведению изданные II-м отделением собственной Е. И. В. Канцелярии. Том III.

Статья II.

Сношения Царя Алексея Михайловича с Фердинандом III, 529-672.

1056, Царь указал послать к Цесарю, Фердинанду ІІІ-му, своего гонца, Григория Богданова, с грамотою, в которой он предлагает или прислать на съезд новых послов, или дать уполномочия прежним, но, во всяком случае, возможно скорее. Ибо, во первых, в то время, как «милостию Божиею, не токмо наши искони — вечные вотчины от Польского короля праведно возвращены, но и Княжество Литовское все, которое прежде предков Великого Государя Царя за Государей себе обирало, ныне нам досталось — и потому у Царя войска многие собраны; и во вторых, Шведский король воюет Польшу, и когда он поберет остальное, какая прибыль Царю, какая честь, и с кем мириться?» В наказе гонцу предписано настаивать на полном титуле, равно как на том, чтобы Цесарь сам принял русскую и вручил гонцу свою ответную грамоту. Полный же титул Царя Московского, в то время, был следующий: «Мы Великий Государь Царь и Вешний Князь Алексей Михайлович, всея великие и малые и белые России Самодержец. Московский, Киевский, Владимирский, Новогородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский, и Великий Князь Литовский, Смоленский, Тверской, Волынский, Подольский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, [128] Рязанский, Полонский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский; и всея северные страны Повелитель, и Государь Иверские земли Картолинских и Грузинских Царей, и Кабардинские земли Черкасских и Горских князей, и иным многим Государствам и землям восточным и западным и северным отчичь и дедичь и наследник и Государь и обладатель».

Гонец Григорий Богданов исполнил все распоряжения наказа стойко, твердо и осторожно. Между прочим, думные Цесарские люди спросили у него. «Царское Величество с Свейским королем в дружбе ли?» Он отвечал, что Его Царское Величество со всеми Государями в дружбе, исключая одного Польского короля, и потом сам спросил у думных людей, почему говорят они о короле Свейском? Цесарские думные люди сказали, что Свейский король — друг не надежный, ибо миров не соблюдает ни с кем. На это гонец отвечал, что Свейский король не страшный враг, и Бог пошлет над ним победы за его неправды». — Но самое замечательное в бумагах гонца — это так называемая записка вестовая, или сообщение разных слухов и газетных известий того времени. — Так гонец пишет: «в Вене граф Михель Meнох говорил, ему, что Польские послы приходили к Цесарю просить о помощи против Швеции, и Цесарь посылал к курфирстам предложение о подании помощи Польше, но Курфирсты отказались принять участие в деле, сказав, что, если Шведский король какую неправду учинит Цесарю, и они готовы итти на него, а то Польский король с Свейским как хочет, так и разделывается».

«Королева Шветская впрямь католицкую веру приняла и живет в Риму у Папежа». «Шпанской король с Агличаны и с Французским королем войну ведет, и бьется с Французским тому болши ста лет. С Агличаны Шпанской, конечно, хочет войну весть, потому что Агличане за морем, в Оранской земле, у Шпанского многие земли и городы отняли».

«Во всей Цесарской земле всяких чипов люди Свеян добре не любят, и называют их кривоприсяжниками и бездушниками».

«Виницияне с Турским бьются; они Турскому по се число силны, нынешним летом, у них, морем и сухим путем бои болшие».

Но из этих замечательных известий самое замечательное — письмо современных Государственных людей о тогдашней России, например, письмо Оксенстиерна к Шведскому Резиденту в Вену, [129] от 26 января, сообщенное гонцу дворомь Венским, разумеется, для возбуждения России против Швеции. «Поляки многие, говорит Оксенстиерна, к нам бегут, прося помощи против Русских; но теперь, при Казимире, нельзя оказать им никакой помощи. Однакож чаем, что Казимиру быть убиту, или ноиману; тогда, собрав многих людей польских, много можно тот глупой народ Московский мечем и огнем погубит. В то время Алексейко узнает, естьли ровное ему будет с Шведами, как имел с Поляками». — Другое письмо, от 27 Февраля, к тому же Шведскому Резиденту, из Варшавы, от Енерала Битенберка, содержит в себе следующие мысли: должно замириться с Казимиром, чтобы всеми силами Швеции и Польши кинуться на Москоля, не дожидаясь его вестей глупых. Но не успокоится тот грубой народ, покаместа Литовские несоветы до конца разорит, и как под свою руку их подклонит».

Сношения Царя Алексея Михайловича с королем Венгерским Леопольдом, 1658; 673-888.

Моровое поветрие, господствовавшее в этом году на западной Русской границе, вдоль которой поставлены были повсюду заставы крепкие по дорогам и малым стежкам, не дозволило посольству Леопольда, прибывшему к рубежу в июле месяц, войти в Россию раньше января будущего года. Посольство состояло из Послов: Яна Кристофа Фрагштейна и его товарищей фон дер Бина, и других, да из 21 человека людей; всего при 30 лошадях. — Извещения об этих послах, писанные из Витебска, Смоленска и других городов, производились, по тогдашним обстоятельствам, с особенной осторожностию, состоявшею в том, что первоначальный документ, например, Витебских воевод, у первой заставы был читаем вслух, и, со слов чтеца, переписывался, и отправлялся в копии до следующей заставы, где таким. же образом делалась новая копия, и отправлялась далее, так что из Витебска в Москву прибывало известие в 6-й, из Смоленска, в 5-й копии. — Получив таким образом извещение о приходе Венгерских послов, еще в августе, Царь повелел продержать послов до зимнего пути в городе Борисове для того, что они ехали моровыми местами. Если в Борисове мало запасов, брать из Шклова; да пристава определить к послам, дворянина, досужего человека, который был бы умен и словесен, и говорил бы с послами, по их спросу, о чем доведется, умно и остерегательно. Трудная обязанность, в течении 5 месяцев прокормить послов, но их посольским обычаям, в Борисове, и в [130] тоже время, спасти их от скуки и ропота умными разговорами, по их спросу, о чем доведется, возложена была на какого-то капитана Тимофея Кудлина. Трудность началась с карантинных предосторожностей; ибо, по тогдашним обстоятельствам, должно было «рухлядь послов подвергнуть очищению в особой хоромине, платье перетрести и выморозить, суды же серебрянные и оловянные, так же деньги и ефимки и золотые перемыть, письма окурить и самим омыться». — Эта трудность делалась еще больше трудною во первых от того, что к Венгерским присоединилися еще Польские послы, йотом Бранденбургские; во вторых от того, что послы не преставали, находясь на границ, иметь сношения с отечеством и вести переписку с разными лицами, о чем пристав должен был доносить своему правительству. Но, кажется, Кудлин выполнил хорошо свое поручение, ибо не осталось ни каких на него ни жалоб, со стороны послов, ни выговоров, со стороны правительства. Правда, побуждала Дума писать к себе почаще, но Кудлин отвечал, что он пишет часто, да на заставах мешкотно передают его извъщения. Из документов видно, что содержание было не скудно, да и надзор за сношениями не слабый. Жаль, что не сохранились речи и разговоры пристава с послами, и нам непочему судить о степени занимательности разговоров Кудлина.

Содержание было следующее: «Послам двум человекам: 4 хлеба. ситных, да 4 калача в день. Дворянам и посольским людям, 26 человекам, 10 хлебов. Да на все посольство по 2 барана в день, яловица на 3 дни, по три курицы на день, масла коровьего по 5 гривенок на день, соли по три гривенки, уксусу четверть ведра. Питья: двойного вина послам по 10 чарок чело веку, дворянам трем по 5 чарок, простого вина по полуведру, меду по 2 ведра в день, пива по 4 ведра, да по 10 чарок сальных. В постные дни, круп по четверику на день, да на рыбу, на рыжики, грузди, грибы, лук, морковь, и так далее, расходится на день по 15 алтын, и больше и менше». Польскому посольству, менее многочисленному, дается содержание вполовину меньшее.

Действием надзора, боярская дума в Москве получила от пристава следующее извещение: от 20 сентября, пристав извещает, что письмо шло от Венгерских послов к Сопеге, латинское, которого перевесть в Борисове некому. Бояре отвечали, чтобы то письмо латинские, слова переписать слово-в слово, и отправить в Смоленск. Оказалось однакож, что письмо писано не полатыни, а цыфиром, и Немцы сказывали, что «знати того письма никому (нельзя), опричь тех людей, кто к кому пишет». [131]

Но к этому времени, Афанасии Лаврентьевич Нащокин получил много документов из Курляндии, относительно дел посольских, и эти документы приняты в число дел Венгерского посольства.

1. Письмо Императора Леопольда к послу Фрагштейну о том, чтобы он постарался заподозрить Шведов в глазах Русского правительства, — чтоб Шведы у Москвы с изнова вероломными стались, уверяя, например, что они возбуждают Турок против Москвы.

2. Письмо, писанное цыфиром, которого, кажется, не дочитались, потому что об его содержании ничего не говорится.

3. Письмо Леопольда к Фрагштейну, с наказом говорить в Москве, что Шведы сильны, и будто они хвалятся, что ничего не опасаются со стороны России.

4. Еще письмо, в котором король Леопольд предписывает послу своему убеждать Москву в том, что Шведский король наущает Турок против католической и против греческой веры.

Между тем, в Борисов прибыли и присоединились к Венгерским послам еще послы Польского короля и курфирста Бранденбургского; в след за тем пришло повеление отпустить всех послов, буде мору пет, к январю в Москву, куда уже пришли посланники Датский, Голландский и Курляндский. 26 января сделан прием следующим посольствам: (Греческим властям, митрополиту Галисейскому, да города Варны, да послам грузинского царя Теймураза, — да Венгерским, да Датскому посланнику, да курфирста Бранденбурского, да Крымским послом и гонцем. Впрочем, наряд большой был только для посольств Венгерского и Датского».

Января 29 открылись переговоры наших бояр с послами Леопольда, на основании королевской грамоты, предлагающей замирение России с Польшею. Эта главная задача покончена и на этот раз выражением готовности Русского правительства замириться с Польшею, при условиях, которые положено сообщить в особом посольстве к Леопольду. Но за-то довольно продолжительное время переговоры посвящены были предметам не столь, по видимому, существенным. Уже при втором заседании, бояре спрашивали вопервых, почему венгерские послы употребили, в грамотах к Царю, выражение: велеможного, а не величества? «Буде сами то сделали, то учинили они неостсрегателшо, не ищучи межи государей дружбы и любви». Во-вторых, «за чем они [132] говорили приставам с вычетом, что Царское Величество, на прием, при вопросе о здорове короля, и т. д. шапки не снимал. А Е. Ц. Величество был в своем Царском чину, в диадиме и в венце, с скифетромц; венец от шапки отменен многим делом. Снимать венец не повелось; да и шапкою его назвать не должно; и винца Государь не снимает и в церкви. И вам бы наперед спросить у людей знающих, у бояр, да с ними поговорить, а не с приставами; да справиться хоть бы у Аллегрета. — Да вы же говорите, с вычетом, что Его Царское Величество не дал вашему королю титула — братства; но титул брата нельзя было дать королю, если он дает царю титул велеможества».

В ответ послы сказали, что титул велеможества употребляется в Статейном списке Аллегрета; да и вообще он дается только Государям. Бояре возразили, с одной стороны, что Аллегрет мог писать в Статейном списке, что хотел; это не документ против России; с другой стороны, что титул велеможества дают думные имперские люди и нашим думным людям, например, в письме к князю Одоевскому Аллегрета, величает его велеможеством. Не находя ничего в свое оправдание, послы говорили, что они приехали по делу, а не для слушания выговоров, и т. д. «И посланником говорено, что выговаривали им о том не к ученью и не на скуку, а против их вычету, потому-что начали о том говорить приставам они, посланники».

Между тем, явилось в Москве посольство Кизилбашское, которого въезд и прием хотелось видеть послам Леопольда, на, что и последовало дозволение. Послы короля, видев всю эту торжественность, выражали удивление многолюдству и стройности. На вопрос послов про Стрельцов, много ли у Русского Царя таких полков, приставы отвечали: «ныне на Москве живут при Царе полков с 30, а в полку по 1300 человек, а иные многие полки стоят против неприятеля. А пехота вся ученая, нет ни одного неученого человека». — И послы отвечали: «что-де о том говорить? Сами они видят, что государство великое; из одного Московского государства (т. е. не считая городов) можно собрать люду болши 300,000».

В числе документов, относящихся к этому посольству, принадлежит перевод с Итальянского письма Тобиана Марстена к Фрагстейву, от 12 авг. 1657: «а ты, сколько возможно, промышляй обнадежить Москвитян, что все союзники крепко стоят против Шведов, и что во многие столетия не будет Москве [133] такого случая отомстить Шведам», и т. п. — Это письмо, подобно другим, известно было Думе, прежде переговоров. Понятно, каких результатов могли ожидать Леопольдовы послы от своей миссии.

На отпуске, передана им грамота, с титулом велеможества, вместо величества, но послы Леопольда не приняли грамоты; посему положено послать своих посланников к Леопольду.

877—1119. Годы 1658—1660 — Описывается посольство стольника Лихарева и дьяка Пескова, с подьячим Блудовым. Они посланы с двумя грамотами того же содержания, по различных титулов. В одной Леопольд назван велеможным, а в другой величеством. Дело все тоже; особенно повелено настаивать на полных титулах, с новоприбылыми местами. — И дело кончилось, как и другие; только, по возвращении, послы подверглись суду. Дьяк Иван Песков писал про Якова Лихарева, что он мешкал в дороге, торговал с жидами, бражничал, пил табак, играл зернью и т. д; — а стольник Лихарев винил дьяка и товарища; и этими актами заключается рассматриваемый нами III-й том дипломатических сношений. — Главный предмет сношений, вошедших в состав этого ІIІ-го тома, состоит, как видели читатели, в предложении, со стороны Немецкой империи, замирить Россию с Польшею и вооружить их против Швеции. Еще свежи были раны, нанесенные Австрии Шведами в Тридцатилетнюю войну; еще дымились города Германии, подозженные руками шведских солдат; еще не истлели многочисленные жертвы, падшие от шведского оружия. И весьма естественно, что австрийское правительство было радо найдти средства повредить Швеции, и старалось для сего вооружить против нее Россию с Польшей. Кроме того, замирение этих последних держав имело для Австрии особое значение — меры, посредством которой она хотела оказать помощь Польше, союзной и родственной, громимой, на ту пору, оружием России и Швеции.

Но само время было против этих планов Австрии. В царствование Алексея Михайловича, Россия начала расплачиваться с Польшею по всем долгам, старым и новым, и уплата производилась самым успешным образом. Уже Малороссия возвращалась к русскому царству; Литва готова была присоединиться к России; польский народ и его сеймы избирали Царя Московского в короли Польские; дело шло о существовании нашего исконного врага, и Царь Алексей Михаиловиче уже боялся, что Шведы все возьмут, ничего [134] не оставят России; какая же Царю честь, и с кем ему придется мириться?

С другой стороны, дипломатические средства Австрии — посольства, не были достаточно хорошо избраны, расчитаны и приготовлены к делу переговоров с Россиею. — Их наущения против Швеции были открыты нашими боярами, и при Московском двор их рассматривали, как наущения; их участие в судьбе Польши оказывалось при переговорах не совершенно беспристрастным, и только русское правительство извлекало оттуда пользу. Послы Австрийские не умели приобрести к себе ни доверия, ни уважения, действуя одними грубыми хитростями, или ложными известиями. Они вовсе не знали ни России, ни русских людей, и вели дело слишком легкомысленно. Во всех столкновениях, ум наших бояр постоянно выше ума немецкого, и ставит его в тупик невыносимый, так что Немцы приходят в задор, начинают угрожать отъездом, разрывом, и т. п. Самый характер лиц, получавших назначение быть в Руси послами, не был безъукоризнен. То они ссорятся между собою за подарки царские, и просят у нас же суда и справедливости; то напиваются на радости до неприличия и забвения места, где находятся. — И замечательно, все эти промахи и часто недостоинство послов иноземных, не вызывало у русского правительства ни оскорбления, и уменьшения видимого к ним уважения: содержание послов было богато, встреча великолепна, прием блестящ, обращение достойно, проводы честны; так-что страдало от послов их отечественное дело, выигрывал только русский двор, а послы уезжали весьма довольные собою.

Так, в настоящем деле, наши бояре я дьяки ни в чем не отказывают Австрии, и, повидимому, во всем с нею согласны, а между тем не только не помогают ее планам замирения, но, при содействии самой Австрии, делают невозможным посредническое замирение России с Польшею. Настаивая на признании полного царского титула, который, наконец, Австрия принуждена признать и исполнить, наш посольский приказ успевает ввести Австрию в число держав, обеспечивающих за Россиею все владения, составляющие предмет спора между Россиею и Польшею. По здравой теории русской древней дипломатии, война есть суд Божий, — что досталось войною, досталось судом Божиим, — а что Бог даровал Государю, того никто отнять у него не может, не вправе, и то должно быть обеспечено в титуле за Россиею. На основании этих положений, весьма ясных и столько же [135] основательных, русские думные бояре и дьяки убеждают Австрию писать грамоты к Московскому Государю с полным титулом — Царя и Государя всея России, Великие и Малые и Белые, и с названием всех новопрмбылых мест и городов, занятых и завоеванных. Этим Австрия выражает признание наших завоевании, обязуется считать их за русским Царем, и утверждает их за Россию; — с тем вместе, из державы посредствующей Австрия становится в положение державы гарантирующей, или обеспечивающей, так что посредничество Австрии могло быть только полезно для России. И так, наша дипломатия была сильное Австрийской.

В чем же состояла сила русской дипломатии? В удержании отечественных исторических начал. Для всего, в древней Руси, существовали свои образцы, прототипы, данные прошлою жизнию народа, или его историею, и каждое новое поколение и каждое отдельное лицо имело одно призвание — изучить образцы, понять их значение, и приложить разумно и ловко к новому времени или особому обстоятельству. Так было в частной жизни, так было в искусстве, так было в государственной науке, и в дипломатии. В сей последней, начала и даже формы оставались неизменными с древних времен, и со временем только познание их расширялось более и более по всей России. В XVII веке, формы посольства так соделались общеизвестны, что всякий воевода и всякий приставь знал их, и к ним применялся в случае, если не было особого наказа. Напрасно, в наше время, иные упрекают старину, на этом основании, в застое или неподвижности. Соблюдение посольских форм есть этикет постоянный, наблюдавшийся и при Карле V, и при Филиппе II, и при Людовике XIV, и даже при дворе Виктории и Людовике Наполеоне. Да и в других отношениях неторопливость в нововведениях есть залог рассудительности и прочности всякой новизны. Где что скоро принимается, там скоро отцветает, по слабости и мелкости почвы. Россия была бы более жалка, если бы разъиграла ролю Гаитского государства, в котором то-и-дело встречают путешественники на обнаженном корпусе мундир с генеральскими эполетами, или другие несообразности. Пренебрегать формами невозможно, и незнание их ставило иноземцев часто в странное положение, например, в споре о шапке и венце. Посему-то наши послы снабжаемы были подробными наказами, которые знакомили их с обычаями страны, куда их отправляли. Нельзя было послу отступить от данных форм, за то никто не мог принудить их к [136] принятию незаконного или неловкого положения, например, учиться кланяться....

На основании того же, мы требуем от иноземцев, чтоб они знали наше отечество, или позволяем себе говорить о нем чудеса, насмехаясь над их легковерием и невежеством, например: о трех-годичном путешествии в Тобольск и т. п. Мы думали, что обманутся одни послы, которые, потеряв кредит в отечестве, научат других осторожнее браться за посольское дело; и не воображали, что вся Европа будет обманута, потому что невежество относительно России было уделом всей массы. И вот объяснение разного рода лжи и клеветы на Россию. С ь другой стороны, неудачи иноземцев и усиление России, дурно понятой иностранцами, как державы только физически могущественной, без моральной силы, так же вооружали иноземцев против России; и началась брань, — средство свойственное слабости. Нас бранят Поляки, бранят Шведы, потом Немцы, Англичане, и т. д. — Можно сказать, что с течением времени Запад все ожесточеннее становится против России. Еще в XV веке нас хвалили, но в XVI уже начинают бранить, а в XVII еще больше. Какое же основание брани? Чистая клевета, или невежество. — Между тем, это источники познания России. Верьте им, и браните вашу старину со слов иноземного невежества.

В свое время, брань только раздражала русское правительство и заставляла его неверить иноземному сочувствию и делать по своему свое дело. Россия пользовалась и этим обстоятельством для своих целей.

Можно бы еще о многом говорить по поводу III тома Дипломатических Сношений, — о внутреннем быте России, о мерах против заразы, об участии Патриарха в управлении, об языке актов, ит. п., но что же останется делать читателю?

В. ЛЕШКОВ.

Текст воспроизведен по изданию: Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными // Москвитянин, № 24. 1854