Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными.

 по Высочайшему поведению изданные II отделением собственной Е. И. В. Канцелярии. — Сношении с Римскою Империею. — Том III с 1632 по 1660. — 1248 столбцов, из которых 1120 содержат текст актов, а остальные — примечания, указатель и оглавление.

Это — третий том актов, вызванных сношениями древней России с ее старейшей союзницей, Немецкой империей. Первые два тома представили нам сношения России с империей за все почти полтораста лет, предшествовавшие воцарению в России дома Романовых; третий не обнимает собою и тех пяти, или шестидесяти лет, в которые дом Романовых довершал судьбы древней Руси, и заключает в себе промежуток времени с 1632 по 1660, или, правильнее, неполные шесть лет царствования Алексея Михайловича, с 1654-1660. Ибо имперское посольство 1632 года, составляющее начало этого тома, не было принято в России, так что в нашем Архиве не сохранилось ни верющей грамоты Императора Фердинанда II, ни известия о цели и содержании этого посольства; а с 1652 по 1654 год между империей и царством не было ни каких сношений.

Таким образом этот объемистый том документов, обязанных своим происхождением нескольким годам одного царствования, заставляет ожидать еще такого же тома актов, для завершения наших древних сношений с империею, и наглядно доказывает возрастающую важность России для Европы, и возрастающую потребность сношений России с Европою, или вообще приближение того времени, когда Россия будет призвана дополнить своими вопросами. своими началами, своим весом вопросы, начала и вес общеевропейской дипломатии. [44]

Было уже писано о коренных, основных вопросах и началах русской дипломатии¹; было уже отмечено, в Москвитянине, по поводу выхода в свет первых двух томов дипломатических актов, что эти вопросы и начала составляют исходную точку наших древних сношений с империей. Рассмотрение содержания этого III-го тома должно подтвердить ту же мысль. Мы начнем с подробного изложения содержания тома, в порядке его тысячи слишком столбцев убористой печати.

Том открывается² донесением в Москву Вяземских воевод, князя Романа Петровича Пожарского и Ивана Степановича Колтовского, да дьяка Петра Копнина от февраля 1632 г., о том, что из Дорогобужа, в то время принадлежавшего Польше, приезжал к ним гонец сам-пят с листом, — что они гонца не пропустили, а за листом на границу посылали своих людей, дворянина, да 20 детей боярских, — и что список с этого листа они отправляют при сем в Москву. Этот лист есть письмо Дорогобужского капитана, состоящего в службе Е. В. Короля польского, Юрья Лускины к нашим воеводам с извещением, что Е. В. Немецкого Императора Сенатор Анатаксий Экръ-кищеуш идет послом к Москве до Государя теперешнего. На это из Москвы отвечали, что в том листе наше государское именованье писано не пригожу, и потому должно сделать капитану след. замечание: «а в том твоем листе написано не гораздо и невежливо В. Государя Царя и В Князя Михаила Феодоровича всея России Самодержца имя, — не по его царскому достоинству, что Ему В. Государю от Всемогущего Бога на веки дано; и для того мы тот лист отослали к тебе назад. — Если бы действительно прислан был цесарский посол; он известила, бы о том сам, и писал бы к Государю по Его Царскому достоинству, как пишут все великие Государи, с полным именованьем; а чаем того, что та хитрость чинится от Поляков. А то вы пишете. Бога не боясь, и против веры Божией. И тебе, бы впредь не баламутить, и ссоры не чинить. А только вперед учнешь так же писати Государя нашего, своим баламутством и дуростью, и мы таких листов приимати и делати по ним не будем». [45]

Случилось, что посыланный в Дорогобуж дворянин, возвратясь в Вязьму, объявил воеводам, будто ему сказывал один мужик Юрко, да Литовский тончик, что цесарского посла ожидали в Смоленск ко 2 дню февраля. Воеводы сочли своим долгом довести о том до сведения думных бояр, которые сделали им за то следующего рода выговор: «почему они, не дождався указа, спрашивали, как скоро посол в Смоленск приедет? И то учинили они не-гораздо, неведомо какими обычаями, простотою, как бы торопясь, — самою простотою».

Воеводы ссылались на память, данную ими дворянину, и несодержавшую полномочия спрашивать о сроке приезда; а дворянин, вероятно, отвечал, что он не распрашивал, и сообщил им о том, как о вести, о слухе.

Между тем капитан Лускина не мог оставить без ответа выговора, ему сделанного, и отправил к Вяземским воеводам новое письмо, в котором пеняет им «за многие грубые и жоские слова», и заключает так: «причитаете ко мне некакую баломутность и дурость, а сами на себе ничего не видите. Такие дурные слова застают при вас самих».

Что касается до посла, его известили, что, с царской стороны, все готово к его приему, и приставы, и подводы, и содержание, только бы с ним не было людей польских или литовских потому, что как ему известно, польский король Его Царскому Величеству неприятель, и. будет с ним объявятся такие люди, и им молчати не будут. Наблюдение за исполнением этого условия предписано между прочим князю Никите Никитичу Гагарину, да Григорию Ивановичу Горихвостову, которые повелением Государя Царя и Великого Князя Михаила Феодоровича и отца Его Святейшего Патриарха Филарета Никитича, назначены приставами к послу императора. «А будет посол у себя таких людей не скажет, утаити захочет, и князю Миките и Григорию проведывати про то тайно, всякими мерами, хотя от того и дати». Во всем остальном наказ, данный этим приставам, сходен с другими наказами приставов; и, как в прежних, так и в этом наказе излагается наставление о том, как ехать с послом и держать береженье к нему, как охранять посла и препятствовать ему иметь прямые сношения с иноземцами и даже с русскими людьми. Если чего спросит посол, давать по росписи, чтоб корму и питья, посланного из Москвы, стало ему на всю дорогу, а в другом отговариваться тем, что Вязьма и Можайск были в польском раззорении, и взять негде и нечего». Вот эта роспись: [46] «Послу на день по 2 калача двуденежных, по гусю, по утяти, по тетереву, по зайцу, по четверо куров, по плечу баранины, по части говядины верченые, по части говядины шестные, по части баранины шестные, по части ветчины шестные, по 2 гривенки масла коровья, по 20 яиц, по 2 кружки уксусу доброго, а в ухи (sic) по полуведра уксусу. А в рыбные дни давати послу на день, по блюду икры луконные осенние, по щук на пар, в уху рыбы щучьи, в уху рыбы окуней, по щук колодке, по звену осетрины просольиые, добрые, по звену белужины, просольные ж добрые, — по блюду щучины, или судочины просольные; да послапо две лососи свежие на теж на два дни, да пол-осетра свежего; да пряных зелей послано в запас, будет посол умнет просити, гривенка шафрану, фунт перцу, гривенка гвоздики, фунт корицы добрые, фунт инбирю, гривенка цвету мушкатного, десять фунтов сахару головного. Питья послу на день, по 6 чарок вина перепускнаго, по кружке романеи, по кружке вина французского, по кружке меду вишневаго, по кружке меду оборного, по полуведра меду паточного; но ведру меду цъженаго, по ведру пива добраго». Содержание остальных членов посольства и его людей определялось, в росписи, различно по различию лиц, например посольских дворян, лучших людей, середних и простых, и по различию дней постных и скоромных.

Не удалась однакож послу Анатазиусу Жарзиусу, как в другом мест называют его акты, воспользоваться таким щедрым царственным содержанием Прежде чем вступил он в русские пределы, он должен был очистить свою свиту от польских и литовских людей, из которых она состояла. Не мог, или не хотел он выполнить этого условия; только посольство его от того не состоялось, и кормы с питьем обратно доставлены в Москву. Разумеется, посол хлопотал о пропуске своей сборной свиты, пиша к Его Царскому Величеству: «получив от Вяземских воевод разные статьи, обращаюсь к Вашему Царскому Величеству, ибо луче итти к начальному роднику, как к малым речкам. 1, что до назначения ему приставов, он за это благодарит; 2, что до имен своих людей, извещает, будто Австрийские люди холода не терпят, так что взятые им из Вены разнемоглись дорогою, и он принужден был заменить литовскими и польскими; и 3, чествует он грамоты воевод, пишущих, что ему нельзя и опасно ехать в Россию с польскими людьми; но еще более чествует посол тысячи грамот царских, обещавших и обещающих безопасность послам в России, и потому 4, [47] покорнейше просить выслать ему опасную грамоту, для проезда в Россию». — Правительство русское отказало в этой просьбе, и Атаназий Еоргицевский должен был отправиться назад, не видав Россию.

Вот содержание актов, оставшихся свидетелями посольства Фердинанда II к Царю Михаилу Феодоровичу. — После этого двадцать слишком лет протекло без всякой попытки возобновить сношения между империей и царством, пока наконец Царь Алексей Михайлович не послал 1634 к Императору Фердинанду III дворянина своего Ивана Ивановича Баклановского, да дьяка Ивана Михайлова³ с извещением о кончине Царя Михаила Феодоровича, о своем воссшествии на престол русской, и о тех неправдах, которыми и покойный Владислав и нынешней Ян Казимир нарушают вечное докончанье России с Польшей. Эти неправды в грамоте Царя вычислены следующим образом: «Царского величества именованье в грамотах королевских писано не сполна; а в листах польских Сенаторов, воевод, каштелянов и проч. со многим бесчестьем и с укоризнами. И о том были переговоры и договоры, вследствие которых в сеймовую конституцыю напечатано, чтобы людей, которые дерзали нас бесчестить, карати смертию; но этого не исполнялось. При теперешнем короле учало быть и пуице прежнего; напечатаны книги многие, а в тех книгах про Государя блаженные памяти Михаила Феодоровича, про святейшего Патриарха Филарета Никитича, и про нас, Великого государя, и про наших бояр, и про все Московское царство, забыв страх Божий, злые бесчестья и укоризны и хулы, чего и простому человеку слышати и терпети невозможно». И когда мы требовали всему тому Делу исправленья, «паны рады отказывали, смеясь и называя то великое дело бреднями и малым делом». Наконец Ян Казимир обсылался с крымским Ханом для того, чтобы с обща наше государство воевать, а его порубежные подданные чинят нашим многие бесчинства. Для доказательства бесчестных отзывов Польши о России, при сем представляются две польские книги, с позволения королевского напечатанные. «И посему мы, прося у Бога милости, хотим на него, Яна Казимира, стояти, и неправды мстити, сколько милосердый Бог помочи даст. Если Ян Казимир станет у Вашего Величества просить помощи и людей, ему их не давать, да и курсистам писать, чтоб они их Казимиру не давали». — Акт состоялся 1654 мая 17; причем означено, что «белая грамота писана на [48] александрийском листу; койма и фигуры и богословье и государское имя по Московского, а королевское именованье по Римского золотом, а дело чернилами писано».

За сим следует наказ, данный Баклановскому, с подробным изложением, какие бумаги даны посланнику, куда ехать ему, что делать и говорить на случай необходимости представиться тому или другому из государей и властей, на пути находящихся; как речи говорить Императору и как себя вести во все время посольства. Например, если посланник будет приглашен к цесарскому столу, он не должен брать с собой середних и мелких людей, чтоб от них пьянства и бесчинства не было; при вопросе о Царе, отвечать, что он в совершенном возрасте, дородством, разумом и красотою украшен, и наукам премудрым, философским и ратному строю навычен, — что он бодроопасного разума и милосердаго нрава, — т.-п. Далее, на случай, если цесарские думные люди станут требовать, чтобы посланник русский, дворяне и люди его у них поучились кланяться Цесарю, по примеру тому, как Баур три дня учил кланяться прежде бывшего русского посланника Ушакова, да Заборовского, и послам отвечать, «что чинили то прежние русские послы не делом, сплутали, и что учиться им посольским обычаям не годится». Равномерно велено помянуть Цесарю, что прежние русские Цари всегда оказывали римским цесарям братскую любовь и крепкую дружбу, помогая им многою казною против врага креста Господня и неприятеля христианства — Турского. Наконец вообще предписывается говорить с иноземцами учтиво и остерегательно, чтоб простотою не оказаться; и не запироваться».

Баклановский ехал из Москвы в Вену несколько месяцев, с июня до октября, как сказано в его статейском списке. Ибо 4-го июля он был еще во Пскове, 20 в Вольмаре, 25 в Риге, откуда морем отправился в Любек, и прибыл в него только 22 августа; а к Вене подъехал в конце сентября, 27 дня. — И все это время, почти во всех отношениях, русское посольство довольствовалось собственными средствами. Сверх того, посольству дано в запас, на разные непредвиденные случаи, соболей на 600 руб., например, для проведывания вестей.

1 октября являлся к русскому посланнику Цесарский думный, комнатный секретарь, Згредарь, прося объявить ему цель и содержание посольства. Баклановский отвечал, что он прислан к Цесарю, и только после аудиенции может сообщить о делах думным людям Цесаря. 2-го октября повторились требования со [49] стороны министров империи, и вторичный отказ посланника, который говорит, что он этим исполняет повеление своего Государя, — что думным людям должно все делать к миру, — и что все примеры подтверждают принятое им правило. Октября 3-го думные цесарские люди спрашивали, какую честь окажут посланники русские Цесарю, — какие поминки привезли с собою, как ему будут кланяться, и им бы поучиться кланяться, как то делают послы других Государей, да и дать бы им роспись поминков. — Ответ Баклановского состоял в том, что честь Цесарю окажут они по достоинству, кланяться будут по посольским обычаям, которым не учиться стать, а поминков не может быть, пока не скрепится прежняя дружба и любовь между государями.

Октября 5 известили послов, что Его Цесарское Величество примет их в Эберсдорфе, камчужные своей болезни ради. — Ко дню аудиенции за послами приехали кареты, в которых они отправились в Эберсдорф. Здесь правили они посольство, по наказу, при чем отмечено, что на Цесаре было платье немецкое долгое сукно черное; что все было обшито черным сукном; что Цесарь сидел в креслах, и, когда спрашивал о здоровье Государя Царя и Великого Князя Алексея Михаиловича, то снимал шапку и привставал, опершись на кресло, и т.-д.

Октября 9 послы приглашены в Вену, к ответу, или в конференцию для переговоров с министрами. Началось дело о неправдах польского королевства.

«Иные злодеи писали с большим бесчестьем и укоризною, называя Царя Михаила Феодоровича Михаилом Филаретовичем, иногда Феодором Михайловичем, а, вместо самодержца, писали державцем; Царя Алексея Михайловича именовали Александром Михайловичем, а про польского короля писали высокие и богогрубые слова, чего тленному и смертному человеку и помыслити страшно, будто Его Королевское Величество был великое, всего христианства светило, и просветивши весь свет, преселился в небесные обители в вечную хвалу. На таких злодеев, в самой конституции 1637 года положено, латинским языком, пенам пердуеллис, т.-е. смертная казнь, и отлучение имения; и русское правительство требовало выполнения этой статьи. Обвинение касалось 400 человек, из которых судьи обвинили только 12, да и про тех в декрете сказали: «где они, и живы ли, или померли, про то им самим неведомо». — Цесарские думные люди вполне согласились в правоте требований России, но прибавили, что император [50] желает, «чтоб христианскую кровь успокоить, и чтоб меж Царского Величества и Короля Польского быть ему в третьих, и третейством своим мирное поставленье учинить, чтоб та христианская кровь лучше лилась против бусурман». — Предложение было принято русскими посланниками, и вскоре начали говорить об отпуске. Случилось, что Фердинанд III не мог, по причине болезни, лично дать отпускной аудиенции, и думные цесарские люди предлагали русскому посольству быть у них, думных людей, на отпуску. Послы отвечали: «того мы отнюдь не учиним, что нам к Цесарскому Величеству не быть, и грамоты взять не у Цесаря». Таким образом отпуск был 10 ноября, и притом «в комнате, потому что Цесарское Величество скорбел, и на ветре ему быти нелзе». 30 Марта послы наши опять в Любеке, для переезда в Россию морем, потому что, по военным обстоятельствам, через гору нельзя ехать; а в 20-й день июня пришли в Новгород, ровно через год. Кроме того, что Баклановский с товарищем привез в Москву Цесарскую грамоту, в которой признают жалобы Московского двора на короля, и делается предложение о замирении судом третейским; наши посланники успели уговорить, в Любеке, Доктора Ягана Белова, предложив ему солобей на 200 руб., ехать в Москву — Царю послужит и на себе его царское жалованье видеть.

Вслед за нашим посольством, из Вены отправлено было в Москву особое посольство,⁴ о прибытии которого в Колывань 8 августа 15 известили Царя Новгородские воеводы Князь Иван Андреевич Голицын, да Василий ІІІпилкин, с прошением наказа, отпустить ли послов, к Царю в стан, или к Царевичу Алексею Алексеевичу в Москву, или принять в Бовегороде, примеряеь к прежним посольским принимал Лм. Царь повелел назначить к посольству пристава и принять в Новегороде, буде оно состоит из послов, по посольским обычаям, буде они посланники, по обычаям посланников, и потом отправить их в Москву, к Царевичу Алексею Алексеевичу. Так как одно извещение Новгородских воевод шло к Царю, а другое к Царевичу, который повелел дожидаться своих распоряжений; то послы соскучились на рубеже, и торопили своего пристава Ододурова, грозя возвратиться назад. Новгородские воеводы должны были сами собою пропустить послов в Новгород, применяясь к посольским обычаям, относительно встречи, содержания и подвод, и о том извещают [51] Царевича. В тоже время воеводы извещают Царя, что «Великий Государь, Святейший Никон Патриарх Московский и всея Великие и Малые России, указал из Великого Новагорода отпустить послов к Москве».

Из Москвы получен наконец наказ, по которому следовало привезти послов к Москвв 5 октября, а в Москву ввести в 6 часу дня, верхами на лошадях из царской конюшни, под условием, чтобы, при встрече, они первые слезли с лошадей и т. д. Если бы послы потребовали карет, ссылаясь на посольские обычаи, или на нездоровье, повелено отвечать, что того не повелось в обычаях московского государства, чтоб по послов карет посылать и в каретах ездить. «Между тем велено, в Москве, от Ильинского крестца в переулке, до князя Львова двора Александровича Шлякова намостить мост тотчас». Далее, в наказе, говорится, как отвечать, на случай расспросов со стороны послов об отношениях России к соседям, а именно: «что Царь со всеми окрестными государями, Аглицким, Французским и Датским, в мире, и Аглинской владетель и Голланские статы в ссылке и в любви с московским Царем. Только с Польским Москва воюет, и у него добыли Дорогобуж, Мстиславль, Могилев, Рославль, Полоцк, Витебск, Рогачев, Чичерск, да и ныне с Гетманом Хмельницкимь воюют против Польши. Самих же про всякие тамошние меры пороспросити от себя, тайным обычаем, чтоб послам было незнатно. В заключение следуют распоряжения о содержании послов. Первому послу Дону Аллегрету де-Аллегрети, в день, по калачу крупичатому, в две лопатки колачь; по 6 чарок вина двойнаго, и т. д., товарищам его двум человекам, по колачу крупичатому, в пол-две лопатки колачь, да по 4 чарки вина двойнаго, и т. д. — Что поговорят послы и люди их с приставом, обо всем сказать Думному Дьяку Алмазу Ивановичу; чем подарят, взять, а самому собою отнюдь не просити ничего.

Послы шли слишком скоро, для двойных сношений воевод с Царем и Царевичем, и потому случилось, что они были уже в Твери, а там еще не было известно, откуда брать деньги на закупку различных припасов для посольского содержания, — прибыли в Торжек, а в нем не отыскалось никаких доходов, которые можно было бы употребить на посольство, — в иных местах не,находили ни столько, ни такого вина, как предписывалось наказом, а иногда и достаточного количества лошадей ямских, для подвод. — Пришли, по распоряжению наказа в подхожий [52] стан, в село князя Якова Куденетовича Черкасского, Никольское, недалеко от Москвы, и должны были остановиться в дом, который не было дозволено отапливать, потому что печи испорчены, и послы, естественно, спросили, долго ли им тут стоять? И между тем правительство винило пристава Ододуровл, за поспешность, говоря: «тебе велено придти в Мнкольское 5 октября, а ты пришел 3-го, не дождався двух дней, и то ты учинил дуростию своею». В Никольском должно было оставаться до 7-го октября, и на возможные жалобы послов, что им там стоять долго и скучно, отвечать: ныне застали дела государственные и ратные большие, и т. д.

После этого помещено донесение пристава Ододурова об его разговорах с послом Аллегретом. Однажды посол спросил меня, говорит Ододуров, как далеко Астрахань? Я отвечал: далеко. И он спросила, какая река под Астраханью, и я отвечал: Волга. И спросил посол, где соболи родятся, и я сказал: в Сибири. И он спросил: долго ль ехать до Сибири? Я сказала, что до первого большего города Тобольска от Москвы ехать три года, а вдаль туда за Тобольск и ведать про то не можно».

Известна торжественность, с которою в те времена принимали посольства в Москве. На этот раз оказалось только, что дом, назначенный для посольства, не совсем удобен и не всем нужным снабжен. «В двух избах, столов нет; дворецкому надобен стол болшой да скамья; да в три избы по малому столу; да у дворецкого горница каплет; и тую горницу велят перекрыть послы. Они же потребовали: 4 скатерти, 4 утиральника, 2 дюжины платков (салфеток!), 30 блюд больших и малых; да будет людям постелей нет, тоб воз соломы, да всякому человеку по одеялу. Сверх того велено послать 10 тарелок оловянных, да 36 деревянных», и т. д.

За сим следует чин приемной аудиенции послов Фердинанда Императора, Дона Аллегрета де-Аллегретиса. Ягана Дитриха Лорбаха, и Дона Франциска Холдара кавалера. Ехать послам, верхами, имея по правую сторону Василия Волынского, а по левую дьяка Василия Михайлова. «Послам слезть с лошадей, проехав угол Архангельской паперти, и тут же шпаги снять. На крыльце стоять детям боярским, дворовым людям и подьячим в чистом платье, — в сенях Грановитой палаты сидеть дворянам и приказным людям, дьякам и гостям, торговым людям гостиные и суконные сотни, в золотном платье и в черных шапках. Встречу послам сделать двойную; в сенях палаты, послов [53] встречать дворянину Артемию Степановичу Волынскому, да дьяку Василью Ушакову, речью, — потом сделать им другую встречу, при входе в палату. При Государе стоять рындам в белом платье, и в золотых цепях. Явит послов Государю, то-есть представит окольничий Данило Степанович Великого — Гагина. После чего следует поклон послов, вопрос Царя о здоровье императора, потом чрез думного дьяка Алмаза Ивановича о здоровья послов. За сим послы подали Царю дары, далее грамоту, на которую Царь отвечал, что он повелит боярам поговорить с послами, и пригласил их принять жалованье — с его стола, явству и питье.

Чин потчивания состоял в том, что стольник начинает пить чашу Великого Государя Царя Алексея Михаиловича о здоровья Государя Цесаря и за дружбу государей, — потом чашу Фердинандуса цесаря, — далее чашу Царевича, — а наконец обоих государей.

И только 17 декабря приступлено к переговорам, или ответам. В этот день, сошлись в ответной комнате, и подавши взаимно друг другу руки, послы и бояре вступили в переговоры. Послы начали так: «всякой войне бывает мир, или по древнему нашему изречению, война стоит до мира, а сводят, т.-е. совершают мир посредники. И, будет у Царского Величества с польским королем учинится мир посредством иного государя, и Цесарскому Величеству то будет за бесчестье». — Чтобы доказать любовь цесаря к Русскому Царю, послы говорят, что хотя прежние цесари не токмо полных титулов царских не писывали, да и царем Московского Государя не именовали, а полных титулов не пишет Император ни к шпанскому, ни к Французскому королям: но ради любви своей к Царю Алексею Михайловичу, Цесарь Фердинанд и царем его именует, и титулы полные пишет. — Другими словами, послы хотят доказать, что Русское правительство, вручая Императору свое дело с Польшею, может надеяться на решение для себя самое благоприятное, тем более, что император только из любви к Царю, да из своей чести, принимает посредство в деле, — посредство, без которого дело решено быть не может.

Бояре отвечали: «Великому Государю нашему, Его Царскому Величеству, то не новина; и прародители его писались царским именем, и предки Цесарского Величества к Московским Царям писали Царское именованье; а что до полных титулов, в которых необходимо помещаются как владения, доставшиеся по [54] наследованно, так и те, которые добыты войною, так бояре уверены в истине положения: что ему Великому Государю Бог дал, того никто отнята не может, и должен признать в титул. От посредничества Императора не отказывается русское правительство, по желает знать, почему Цесарское Величество хочет принять на себя это дело, собою ли, или по прошению Польши. — Следовательно бояре не хотят допустить, что Империя довольствуется одною честию быть примирительницею между Росслею и Польшею. Они знали, что Император в свойстве с королем Польским, и что Ян Казимир в опасности и от русского оружие и от шведского нашествия. Далее бояре спрашивают, где Император хочет устроить посольский съезд, для решения дела; кого думает назначить послами, с своей стороны; и на каких условиях намерен мирить Россию с Польшею?

Послы отвечали, естественно, что одно чистое желание мира в христианстве внушило Императору желание посредства, — что не было к тому ничьих настоянии, ибо правительство Императора не сделало ни каких приготовлений, и на этот раз, Император хотел только узнать расположение Московского двора относительно предложения о посредничестве; остальные же вопросы о месте, лицах уполномоченных, условиях замирения могут быть решены только по особому распоряжению Императора, для чего послы думают отправить в Вену гонца.

Бояре еще раз уступают настояниям послов, соглашаясь на отправление гонца в Вену, только с там, чтобы съезд был необходимо в Москве, и что бы все это решилось скорее, ибо ратное дело не терпит отлагательства, и одна Россия потеряет от замедления и от бездействия рати.

Потом следуют рассуждения о гонце к Цесарю, который должен ехать в дву человеках, говорят послы, а только кто поедет в десяти конех, и то стал посол, и та езда не спешна. Сверх того послы просят, «чтобы Цесарское Величество один был посредником, а только в том посредничестве будет кто другой, и то Цесарскому Величеству будет не добре любо и честно». — Послы спрашивали: «Хмельницкий Царскому Величеству верен ли, и вперед от него шатости не чаять ли? — Не может быть, отвечали наши бояре, потому что он семь лет сам искал помощи царской, и семь лет бил челом Царю со всем запорожским войском, пока Царь не убедился в обидах, делаемых Польшею козакам, и в опасности, что они передадутся Туркам. При этом бояре спросили, с своей стороны, для какой меры [55] они послы говорят, что Гетман Хмельницкий верен ли? Послы отвечали, что у Свейских людей идет речь, будто Хмельницкий хочет передаться под Шведскую корону».

Таким образом Императорские послы стараются, то возбуждая опасения на счет верности Хмельницкого, то посевая недоверие к Швеции, принудить Россию к умеренности относительно Полыни. Кажется, что бояре вполне понимали эту систему действия, не слишком пугались ложных опасностей, и настойчиво вели свое дело с Польшею. — Апреля 27 велено послам прибыть на отпуск потому, что отправление в Вену сделано было под тем условием, что ответ получится к 1 мая, — день, который был уже близок, а об гонце ни каких слухов, Царь же опять собирается в поход. Послы сначала говорили, что они не могут принять отпуска до возвращения гонца и новых инструкций своего Государя; но думный Дьяк Алмаз Ивановича убедил их послушаться распоряжении Царских, ссылаясь на военные обстоятельства. Вероятно, послам хотелось следовать за Царем в поход, и послы спросили у дьяка Алмаза Ивановича: «куды Царское Величество из своих Литовских нововзятых городов походом пойдет?» — И думный дьяк отвечал: «нам Царского Величества мысль ведать немочпо, да и спрашивать о том страшно». Послы вполне признались в справедливости этого положения, и подкрепили его известным историческим примером, несколько измененным, в памяти ли Алмаза Ивановича, или самых послов. «Да, сказали они: у одного Шпанского короля были войска многие изготовлены и корабли воинские, а куда ему ратных людей посылать, никто ведчти не мог, и на вопрос о том думных своих людей, король отвечала, что колиб он ведал, чтоб рубашка его думу знала, и он бы ее в огонь бросил».

И так послы согласились принять отпуск, при чем были приглашены к Царскому столу, мая 4 дня. Самое замечательное событие этого дня состояло в том, что, когда после чаши, питой Царем за здоровье Императора, и послами за здоровье Царя, послы должны были пить чашу за здоровье бояр, а бояре за здоровье послов; то послы уже были не в состоянии выполнить обычай вежливости. «И послы про бояр и бояре про послов не пили, потому что послы, обрадовався Государевы милости, упились пьяни, и пошли из палаты беспамятны». После стола, им следовало получить подарки, говорить и слушать речи, но послам Государева жалованья не явлено, и речи не говорено, и грамоты не дано, для того, что послы упились гораздо»; поехали послы в [56] каретах, а не верхами, как того требовал обычаи, потому что они были пьяны посланные вслед за послами, для потчиванья их надому, воротились обратно с винами и с закусками, не потчнвали послов так же против обычая, для того, что послы были пьяны.

Отмстим еще один акт посольства, жалобу к Царю товарища посольского Фон Лорха на посла Дона Аллегрета в том, что он данных им Царских даров делити не хочет. «Изволь тую мне милость сотворнти, говорит челобитчик, обращаясь к Царю Алексею Михайловичу, и кого из своих назначить, который бы нам те дары ровно разделил».

После того Царь отправился в Полотск, а послы чрез Новгород в свое отечество. Но когда Царь стоял станом у Полотска, туда прибыл гонец, привезший из Вены грамоты к отпущенным послам. Царь повелел гонцу отправиться с особым приставом вслед за послами, и пригласить их обратно к Царю в его стан. При этом приставу Василию Лихачеву дано 500 р., для содержания послов в дороге пищею, и сверх того право, брать для послов везде питье безденежно. Послов нагнали в Пскове и известили о том Государя, который повелел проводить послов в Полотск, и потребовал к себе из Москвы все бумаги, касающиеся переговоров, веденных в Москве с Аллегрегом. Между тем пристав Василий Лихачев прибыл с послами к Полотску, остановился за 15 верст от Царского стана, и донеся о том Царю, в тоже время извещал, что послы «Твоего, Государь, жалованья, поденного корму не емдют, а просят закорм деньгами, по 5 руб. на день».

Наконец 7 июля начались переговоры между уполномоченными русскими и коммисарами польскими, при посредстве послов имперских; но скоро прервались почти на первом вопросе о титуле русского Царя. Имперские послы говорили, в объяснение, что «Государевы великие послы польским коммисарам ни в чем не подают, т.-е. не делают уступок, их же городов им не поступаются; велят своего Государя писать обранным Государем коруны Польской; а они де Цесарские послы такого договору и слышати не хотят, потому что в коруне Польской, и Великом Княжестве Литовском, и во всех их немецких Государствах, по их правам, уложено, что обирать Короля, сослався послами с иными Государствы. А ныне де хотя Поляки такое дело и учинят, что оберут на коруну польскую и на Великое Княжество Литовское Его Царское Величество, не обослався с иными Государствы, и тем де они обесчестят многие их Государства, и того де будут отыскивать всеми Государствы, меж которыми такое право утверждено».

В. ЛЕШКОВ.

Комментарии

1. Моя речь о древней русской дипломатии, 1847, Москва. Рассуждение Капустина, Дипломат. сношения России во II половине ХVII века. Рассуждение Медовикова, Историческое значение царствования Алексея Михайловича, Москва, 18..4.

2. 1-84 столбца.

3. 85-248.

4. 249-528.

Текст воспроизведен по изданию: Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными // Москвитянин, № 22. 1854