Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными.

По Высочайшему повелению изданные II Отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. Сношения с Римскою Империею, Т. II, с 1594-1621 г. С. П. Б. 1852. — На 1542 столб.

Второе Отдаление Собственной Его Императорского Величества Канцелярии подарило нас и в этом году объемистым томом дипломатических актов древней России. Конечно, сама природа этих актов отчасти облегчает дело издания: они достоверны так, что не требуют ни сличений, ни поверки; они сохранены в целости так, что в редких случаях могут затруднить разбирающего столбцы их и свитки. Должно однакож согласиться, что в какой мере эти акты сами по себе облегчают механическую сторону труда, при издании, в той же мере возвышают они требования на другие его стороны. От издания дипломатических актов прежде всего можно требовать и самой отчетливой, дипломатической исправности, и возможных средств и пособий к пользованию изданием, указателей, оглавлений, примечаний. Без указателя собственных имен, особенно иностранных, столько изменившихся в произношении и правописании, для многих покажется очень трудным прочесть и один столбец ІI тома, где упоминаются напр. Палсграф, вместо Пфальцграфа, — Кундея Князь вместо Принца Конде, — Стекольна, вместо Стокгольма, — Дрежина, вместо Дрездена (1364 и след. столбцы). Примечания знакомят читателей частию с состоянием тех оригиналов, копию с которых видят они в актах тома; частию с новыми дополнительными актами, служащими напр. доказательством, что и в междуцарствие наши сношения с Империею не прорывались, и что Князь Пожарский, в это время, считал себя в праве требовать того от Императоров именем Русского государства, к чему обязывались они относительно Русских Царей. Таковы два письма Князя Д. М. Пожарского к Римскому [128] Императору от 20 июня, 1612 года, одно с просьбою о денежном вспоможении против тогдашних врагов России, другое с вестию о прибытии к Астрахани императорского посольства, возвращавшегося чрез Россию из Персии (1407 и след.). В примечаниях же ко II тому находится, в виде дополнения к I, знаменитая грамота Императора Максимилиана I к Василию Иоанновичу 1514, на которой Петр Великий между прочим основывал свое право на титул Русского Императора, и которая здесь впервые издана со всевозможной тщательностию (1431 и след.). Оглавление также немаловажное пособие для желающих воспользоваться изданием актов, с тою или другою определенною целию, если оно сделано полно, осмотрительно и с знанием дела. И так от издания наших дипломатических актов требуется много работы, и механической и ученой. И должно отдать справедливость труду издателей: доселе вышедшие два тома дипломатических актов не оставляют ничего желать более, в указанном отношении.

Но все это удовлетворяет только требованиям, которые можно сделать всякому хорошему изданию источников Русской Истории. Для издания дипломатических документов есть, сверх того, свое особое требование, вытекающее из понятия о предмете, к изучению которого непосредственно ведут дипломатические акты древней России. Содержание актов, вошедших в состав I и II томов, вообще более или менее известно, обозначено в Истории Карамзина, и легко может быть передано по оглавлению этих томов. Напр. во II т. дело идет частию о составлении союзов с Империею или о доставлении ей помощи от России против Турок, частию — о содействии Эрцгерцогу Максимилиану к приобретению Польско-литовской короны, и т. д. Между тем нас интересует вопрос: каким образом, в эти отдаленные времена, были достигаемы подобные цели, и какие к тому были принимаемы средства и меры? Этот вопрос разрешается только подробным изучением актов, — изучением, которое свидетельствует, что в древние времена исключительно посольства вели к означенным целям; что в деятельности посольства заключалось все движение тогдашней политики, и что в посольстве высказались все наши сношения с западом. Для точного же понимания древнего посольства, как единственного средства к достижению разнообразных государственных целей, важен каждый акт, дорога и знаменательна каждая его буква. Опущение, сокращение, даже ссылка на тождественную одинаковость [129] акта здесь неуместны. Буквальное повторение того же акта имеет свой смысл и свое значение, необходимо убеждая читателя в неизменном постоянстве раз допущенного правила или начала. Отсюда объясняется объем томов и то достоинство, которое мы приписываем самому их объему. Издание дипломатических актов должно воспроизвести для нас весь архив Иностранной Коллегии, и заменить его собою, с пользою для занимающихся как Русскою Историею вообще, так особенно историею Русской дипломатии. В изданных доселе двух томах выполнено и это требование, и II том прочли мы, как и первый, с удовольствием и пользою.

Поделимся с нашими читателями теми общими началами и теми частностями, относящимися к древней Русской дипломатии, которые успели мы извлечь из соображения и изучения актов, во II томе помещенных.

Главная мысль, господствующая во всей массе изданных дипломатических актов, состоит в высоком понятии России о величестве и достоинстве и чести Русского Царя. И Россия отстаивает, бережет и проводит это свое понятие во всяком акте сближения с иностранными державами, посредством известных, неизменных форм сношения. Таково главное значение форм и формальностей, в Русской древней дипломатии. Мы не принимаем грамоты, в которой помещены и Царь Русский, и какой-нибудь воевода Волошский, и князь Збарежский, холоп польского короля (24), потому что Жигимонт король и сам не ровный брат Государю нашему (26), к которому и Цесарь, в своих грамотах, пишется наменьшим братом, и во всем на него надежу имеет (573). Мы подвергаем следствию и суду собственных послов и посланников, которые решались принять от иноземного двора грамоту, написанную в противность предписанным формам. Не должно однакож думать, что предки наши держались формы для самой формы, и что они из-за нее забывали дело. Напротив в обоих случаях, здесь мною приведенных, в Русской дипломатии существовали разумные основания и разумные границы для формальностей. В этом можно убедиться из следующих подробностей. 1613 г. отправлены были к Императору Матфею посол наш Ушаков и дьяк Заборовский с грамотой, в которой описываются обстоятельства, принуждавшие Россию прервать на несколько лет сношения с Империею; делается извещение о вступлении на Русский престол законного Государя Михаила Феодоровича, и излагается требование Русского правительства [130] о вспоможении ему против Польши и Швеции (921). Возвратившись в Москву, послы представили ответ Римского Цесаря на царскую грамоту, но Посольская Палата не признала этого ответа за грамоту к Царю, а за ответ Цесарского правительства послам, написанный не по принятым формам. Начался допрос и следствие. Ослабляли послы улики, против них представленные, своими оговорками, что одно они сделали спроста, другое без хитрости; но оправдаться не могли, потому что нарушение форм со стороны Императора могло быть только следствием недостойного поведения послов при его дворе. Соблюдение предписанных форм здесь служило поверкою поведения наших послов за границей. Это поведение само должно было служить к чести и славе Государя (1075 и след.); и только оно давало послу право быть настойчивым и не казаться упрямым. Напротив, уступчивость и слабость служили признаком, что посол, своим поведением, не мог дать силы требованиям своих наказов.

Следствие над Ушаковым и Заборовским показало, что они заезжали к Галанскому князю, а в Наказе того им не написано; в Амборхе ездили пировать к Англинскому воеводе; у Амбурцев грамоты к Царю взяли, чего делать не следовало, да люди их были пьяни меж себя и с Немцы дрались и проч. (1081 и след.).

В других случаях, мы замечаем, что наша древняя дипломатия в вопросах о формальности действовала одними формальными средствами, нисколько не мешавшими делу. Так когда наше правительство отказалось принять цесарскую грамоту, в которой имена и царя, и воеводы, и князя поставлены на одну линию, — Русские бояре не винят даже Цесаря, а одних его советников, называя их неучеными. Большое (дело) неученые люди сделали спроста (27), говорят они, прибавляя, что такие не великие дела не должны однакожь быть порухою братцкия любви между государями (Там же). Русское правительство сверх того исполняет просьбу, заключавшуюся в грамоте, и отказывается только дать письменный формальный ответ на такой бесформенный вопрос (29, 31).

Другая также господствующая мысль дипломатических актов состоит в том, что понятие России о величестве Русского Царя не имело в себе ничего исключительного, подобно понятию Китайцев и Японцев о величестве их государей. Напротив, это понятие о величестве Царя распространила Русская дипломатия на [131] все коронованные главы. Отсюда объясняется такое внимание к послам иноземным. В глазах древней Русской дипломатии, послы носили образ своего государя, и послам иноземным делали в России встречи, давали содержание, дарили поминки или подарки, как будто сам Государь этих послов путешествовал в нашем отечестве. Строго говоря, изо всех актов, помещенных в I и II томах разбираемого нами издания, ясно видно, что, в это время, не Россия имела нужду в сношениях, а Империя. Между тем, внимание, оказываемое в России гонцам и послам Имперским, часто является более радушным, чем то, которое оказывается нашим послам в Империи. Ясно, что не нужда заставляла нас оказывать почет посольским лицам, а общее начало и бескорыстное чувство уважения к послу, как представителю Государя. Уважали мы свято величество Русского Царя, но не отрицали этого величества и в других Государях. Там, и здесь мы одинаково рассматривали законную верховную власть, как учреждение Божие. Власти, без помазания, и действовавшей не во имя законной власти, мы вовсе не признавали, называя бурмистров и ратманов с гражданами Любека просто мужиками торговыми (555). А власть, незаконно похищенную, клеймили титлом воровства, называя Лжедмитрия вором, который в государство вклепался (1371). При таких верных и строгих понятиях о верховной власти, Русская дипломатия, постоянно требуя титла величества для Царей своих, ясно сознавала основание своего требования и не могла не достигнуть цели, столько разумной и законной.

Из того, что мы до сих пор говорили, легко объяснить себе, почему всякое посольство, приходившее в Россию, было для нее событием общегосударственным. Посольство, сказали мы, было в те времена единственным могущественным средством к сближению России с западом и к достижению всех целей внешней политики. С другой стороны, в посольствах Государей мы видели и чтили явление той верховной власти, которую так свято уважали в своем собственном Государе. Отсюда обычаи, при появлении, посла или гонца на Русской границе, тот час сообщать весть о том в Москву, со всеми узнанными подробностями о личности посла и гонца, их назначении, и испрашивать царский указа, о дальнейшем поведении относительно таких важных государевых гостей. 1594 г., 20 июл. из Путивля «воевода Володимер Вельяминов писал ко Государю, что приехали у Днепра [132] из за порог вместе с Днепровскими Черкасы, с Матвеем Шмойлом с товарищи, Цесаря Римского гонец Станислав Хлопитцкий, а с ним три человека, а в распросе сказал, что послан он ко Государю от Рудельфа Цесаря с грамотами, и просится к Москве; и он того гонца к Москве без государева указу отпустити не посмел» (1, 2, —32, 33 и мног. друг. случ.). Впрочем, в этом случае, по причине прибытия гонца к Русским границам, а не посла, царский указ имел и другое, старинное основание. Для государств, не знавших постоянных миссий, дипломатия долго была только обратною стороною войны, столько же непостоянною и случайною; а посему обычаи, принятые на случай войны, повторяются и при посольствах. Зорко смотрели наши порубежные воеводы со стен и башень городов своих, а засечные служивые с дерев и холмов на всякое движение неприятеля; но столько же зорко смотрели они и за движением дипломатических агентов, которые могли покончить войну, но могли и возбудить ее, а, во всяком случае, приезжая к нам, получали возможность изучить наши средства обороны и нападения. Для приема их необходим был царский указ, который, в рассматриваемое нами время, не замедлял явиться. В приведенном месте, он дан и отправлен в Путивиль на другой день, по получении извещения, т. е. 21 июля. (1)

Если гонец и посол приняты, как это бывало почти всегда, из Москвы посылаемы были наказы о встрече их и содержании не токмо к воеводам пограничным, но ко всем людям начальным и головам городов и места, чрез которые лежал путь посла к Москве, и сверх того особый наказ приставу, долженствовавшему провожать послов до столицы. Так происходит масса бумаг, донесений, отпусков, дополнений, росписей, относящихся к этому одному посольству. При следующих случаях появления посольства повторяется тоже, и масса бумаг росла и возростала из году в год. Когда Цесарский посол Николай Варкоч прибыл на границу России, (39) из Москвы были отправлены: 1, грамота к воеводе Смоленска, о встрече, корме, подводах, приставе, — 2, роспись о содержании, — 3, грамота Смоленскому Архиепископу на случай, если придется что занимать у него для посольства, — 4, подобные же грамоты в Дорогобуж, Вязьму и Можайск к приказным людям, о встрече, содержании, подводах, и 5, наконец наказ приставу, с прописанием всего, чем и где распорядились прежние [133] грамоты, и с возложением на него обязанности наблюдать за исполнением сделанных распоряжении (39, 42, 45, 46, 47, 48 и друг.). Эта масса часто тождественных бумаг для нашего времени необыкновенно важна, и вот почему.

С первого разу, при беглом взгляде на изданные акты, легко может показаться, что посольства в России древней были какою-то невидалью для народа и редкостию для правительства, и что посольское право у нас встарину не существовало и не образовалось потому, что каждый раз должно было делать особые распоряжения. Многие, вероятно, увлекаются этою внешностию, и делают такое невинное заключение о древней нашей дипломатии. Но стоит прочесть все эти акты в порядке, один за другим, чтобы видеть в их форме и распоряжениях вековое, из столетия в столетие повторяющееся, однообразие, доказывающее, что в Москве, при дворе и в посол. приказе, издревле посольское право признано, составилось и определилось, оставаясь не вполне известным простому народу, да воеводам, которые менялись, или приставам, которые выбирались из служивых людей. Для этих-то лиц были писаны означенные грамоты, в видах уяснения их обязанностей, по тому убеждению, что отношения народа и его членов к иноземному посольству суть государственные отношения и непременные обязанности, нарушение которых ведет за собою иногда смертную казнь (898). Этими грамотами личность посла делалась, по закону, неприкосновенною, в пределах России; а постоянным сопутствием послу со стороны пристава, нарушение посольской неприкосновенности фактически делалось невозможным.

В этой неприкосновенности послов заключается, как и в наше время, вся сумма посольского права. Укажем на главнейшие моменты этого права, по актам II тома Памятников. Начнем с того различия, которое издревле делает наша дипломатия между послами, посланниками и гонцами. Первым вопросом, при появлении на границе иноземного посольства, было осведомление, кто приехал, великие ли послы, посланники, или гонцы (792). Особенно ясно отличались, в это время, гонцы от послов и посланников. Соображая изданные доселе акты, можно сказать, что гонцы у нас не имели сами по себе никакой важности и никакого значения; что только ради грамот своих получали они необходимую безопасность и необходимое содержание; и что за пределы этой необходимости, преимущества гонцов не простирались, и не сообщали им права ни на почет, ни на отличия. [134]

Послы различались от гонцов верющими грамотами, которых не было у гонцов, снабжаемых однеми проезжими грамотами (98). При въезде послов, спрашивали об их политическом положении, в отечестве, близкий ли он человек к своему государю, или приказный; при въезде гонца, вопрос состоял в том, от кого он послан, от самого ли Государя или от его приказных людей, к самому ли Царю, или к боярам, или к иноземным послам, в Москве проживавшим (792). Послами обсылались только государи и коронованные главы, так что мы не считаем ни справедливым, ни приличным отправлять послов в Любек, к мужикам торговым (555), тогда как, не роняя чести своей, наше правительство могло посылать гонцов повсюду. Наконец случалось, что гонцов останавливали на границе, довольствуясь отправлением в Москву их грамот, которые однажды были взяты у гонца даже сильно, силою (78, 82, 105, 115, 116). Так 1597, Псковский воевода Морозов не пускал в Москву имперского гонца, ссылаясь на опасность, грозившую России от заразы, которая будто бы господствовала, на то время, в местах, откуда гонец прибыл (390). В другой раз, по царскому указу, велено Смоленскому воеводе остановить Кондрата Бремера, будто бы ложно называвшего себя гонцом императорским. «А вы по прежнему плутаете», обращался указ к воеводе с товарищами; «мужик сам друг приехал, безвестно, а вы ему с человеком кормы такие великие велели давати, вино и мед и пива поддельные и простые, и вы б вперед так просто не делали (78, 90, 91). Конечно все эти остановки даже относительно гонцов везде оправдываются какими нибудь особенными обстоятельствами: важно однако то, что подобных явлений мы вовсе не встречаем в делах о посольских поездах. А из этого естественно заключаем, что послы с посланниками и в это время имели у нас самостоятельное право неприкосновенности, не зависевшее от свойства поручения или грамот. Посла принимали в России со всем уважением, принадлежащим лицу, которое может, и должно собою дополнять, пояснять и истолковывать государственные грамоты. Без посла, сама царская грамота не все значит, и не все говорит.

Переходим к подробностям, относящимся к посольскому нраву, как следствию неприкосновенности посольского лица, сколько это видно из актов рассматриваемого нами II тома Памятников. Как скоро извещались в Москве, что посол прибыл на границу, [135] туда посылали пристава, для встречи и для провожания посла. Только на встречу гонцу посылается недельщик с небольшим конвоем, человек в 5 (1, 2). В приставах бывал, обыкновенно, добрый или знатный боярский сын, который окружал себя свитою человек в 15 и более, понаряднее, одетых, как и пристав, в лучшие платья, и ехавших верхами, на лучших лошадях (43). От пристава и недельщика должно еще отличать проводников, которые меняются от стана до стана и от города до города (268). Напротив, пристав непременно находится при особе посла, во всю дорогу от границы до Москвы, в качестве внимательного хозяина и почетного товарища в пути.

Впрочем и во все то время, пока пристав не приезжал из Москвы, послу оказывались возможные почести. Воеводы должны были сами делать им встречу, высылая к ним от себя приставов, встречая их верст за 5 до города, (44, 396) и провожая их в город до их подворья или места остановки, с возможно пышною свитою, иногда человек в 200; (446, 447) потом должны были снабжать послов и свиту их всем нужным, в качестве и количестве, которые определялись наказами или росписями. С прибытием пристава в пограничный город, весь этот почет и все это внимание только принимало оффициальный, государственный характер. Начнем с вопроса о содержании, по правилам, которые приняты в росписях. Общее начало говорит, что содержание посла и людей его пищей и напитками, медами, вином, пивом и квасами должно производиться по росписи и по запросу, т. е. на случай требований посла, не должно стесняться росписью (43, 45, 46, 65, 66, 396, 443, 453, 792 и друг.). Это содержание славилось в Европе (256, 257, 536), и справедливо, особенно если мы сравним его с тем, которое иногда давалось нашим послам в Империи, и о котором послы наши говорят, что оно было не повелику, или не от велика. Заметим при этом черту гордости или великодушия, которую однажды показали наши послы в Империи, где содержание было так скудно. Когда имперский пристав объявил, в извинение свое, что место, по которому посольство шло, было воеваное (309, 310, 311), и много потерпело от опустошения; наши послы не хотели уже ничего брать, в виде дара и угощения, а решались все покупать на свои деньги (310). Напротив послы имперские позволяли себе иногда жалобы на Русское содержание, и замечательно, что эти жалобы бывали напрасны. Так [136] цесарский посол Аврам Дона говорит, в этом случае, про Николая Варкоча, что тот своровал и все то лгал, что рассказывал про скудное содержание послов в России (535, 536) Случилась одна жалоба справедливая, но по вине пристава, который слишком буквально держался росписи, и за то получил от Царя и выговор и вразумление. «И ты так делаешь оплошкою и дуростию (в другом месте прибавлено, вероятно, для смягчения, или пьяностию), отвечали из Москвы приставу, доводившему до сведения Царя о жалобах посла на скудное содержание; «по нашему указу, велено корм и питье давати послу и дворяном и их людем по росписи и сверх росписи, по запросу, чтоб однолично послу в том нужи и недостатку не было, и питье велено готовить доброе. — И тебе «было по указу, не обсылаясь, корм и питье в прибавку давати по запросу (883, 886, 910 и др.). И будет вашею оплошкою и нерадением про посла — меды будут не добры и кормы худы или какой недостаток, и за то быть вам в великой опале и казненным смертию (898)».

Отправляясь из первого пограничного города к Москве, в сопровождении пристава и его почетного конвоя, послы ехали, как им хотелось. Только гонцы ездили на спех, по подорожным, на ямских лошадях (295, 540); напротив, послы могли останавливаться, где им казалось удобно, отдыхать, когда вздумалось, или ускорять ход, если того желали. Случилось однажды, что смоленский воевода написал к новоприбывшему к Русской границе послу, чтобы он прибыл туда в известный срок, и за то получил из Москвы выговор, потому что не пригоже указывать послу, а должно ожидать от него распоряжений, когда его встретить (42). День и час приезда определялся только для въезда посла в Москву (57 и другие.).

Мог ехать посол верхом или требовать себе кареты, возка, кочи. Только свита посольская, обыкновенно, ехала у нас верхами, на лучших лошадях, ценою руб. по 5 и по 6, говорят наказы (842). И все это воеводы и приставы должны были непременно доставлять иноземному посольству, и, разумеется, не всегда без затруднений для местного начальства. Иногда у посольской свиты, прибывшей с послом, например, на корабле, морем, не было своих седел; иногда не удавалось для посла найдти карету или возок. В таком случае, все приводилось и приходило в движение. Отьискивали, где могли, седла; нанимали литовскую плетенную каретку, в которой посол мог ехать, пока за нужу (884, 885); [137] а между тем давали знать в Москву, и оттуда высылали под посла, с царским конюхом, царскую карету, с наказом конюху: ехать на спех, не мешкая нигде ни часу, по бережно, чтобы возка не изломать (912).

На всем пути, от границы до Москвы, мосты и гати должны быть в исправности, а дороги и улицы в жилых местах чищены, чтобы послу теми местами не грязно было идти, то есть следовать или ехать (896). Останавливаться с послами должны были приставы в тех самых местах, где, обыкновенно, великие Литовские и другие послы останавливаются (48, 49). Впрочем, это правило соблюдалось там, где эти остановки зависели от пристава, и не назначались послами. На всем пути, по городам и посадам, где посольство проходило, должно быть людно и урядно (47, 52, 252, 427, 446, 447). Для этого-то повелевалось на встречу послу выезжать из городов головам их, с дворянами и детьми боярскими, приказными людьми и архиерейскими и монастырскими слугами и посадскими лучшими людьми, на лучших лошадях, в лучших платьях (452). Сверх того предписывалось не позволять на дороге посольской сидеть и ходить нищим и болящим, которые должны быть наперед отправляемы в сторону, подальше от поезда (796).

На всем пути пристав обязан был беречь, чтоб послу нигде и ни от кого не было сделано обиды, оскорбления или невежества, равно как он же обязан был наблюдать, чтобы и посол или его люди не делали обид и насилия Русским людям (51 и другие). Пристав имел право, которое было для него и обязанностию, занимать посла и беседовать с ним, потому что эта беседа происходила по наряду и наказу. Мог пристав расспрашивать посла про быт его отечества, про его государя, про соседей, мог и отвечать на вопросы его, но не более того, сколько предписано в наказе. О некоторых предметах пристав не мог начинать сам речи, без задору со стороны посла, или, как акты говорят, пристав не должен был задирать (474); о других он должен был ничего не толковать, ссылаясь на то, что он служивый, не многое знает, и многого знать не может (396). Так выражение молодший изменяется в служивый; смысл их совершенно одинаков. Все, что было предметом такой беседы, должно было записать приставу и доставить в посольскую палату, для дальнейшего соображения. [138]

У Москвы, послы имели встречу на Поклонной горе (58), а иногда и ближе. Здесь только в особых случаях встреча производилась не в пышных золотных платьях, а в так называвшемся — смирном, или траурном платье, в темнозеленом, вишневом, багровом, синем, без саженья, или в смирных шубах вишневаго бархату, и т. д. (58, 92, 817). После того въезжал посол в Москву, где ему отводили подворье и назначали содержание, питье от двора, а пищу и корм, — с яму (65, 66). Дело пристава, в Москве, состояло в том, что он, без боярского докладу, не позволял никому ни с подворья, ни на подворье входить и ездить.

Какие права имел посол, по прибытии в столицу Государя, к которому он приближался с своими верющими грамотами, уполномочиями и поручениями? По русским дипломатическим законам, посол должен был иметь место своего пребывания там, где Государь, к которому он прислан, имеет свою резиденцию, постоянную, или временную. Он должен был всегда находиться вблизи Государя (712, 723, 724, 720, 728). Однажды, в Империи, нашим послам предписано было оставить Прагу, тогдашнюю резиденцию Императора, и ехать в один имперский город, дожидаться ответной грамоты. Власьев с товарищем доказывают свое право, быть постоянно при Императоре, куда бы он ни поехал, обращаются к истории дипломатических обычаев, и решают дело документами, чтоб ничего не было на удачу, и чтобы в том меж вешних государей которого нелюбья не было (728). Оставаясь в резиденции Государя, посол имеет право делать и принимать визиты, или бывать для любви, при чем, первый визит иноземный посол делает нашим боярам (205). Имеет право на стол Государя (336), равно как право давать столы. За столом у себя, иноземный посол имеет право требовать, чтобы первый тост был произнесен в честь и на здоровье его Государю, (Там же). Наконец, иноземный посол имеет право на безопасную корреспонденцию с своим правительством; и это право постоянно соблюдается, в России, относительно послов иноземных, грамоты к которым, попадаясь в руки нашего правительства, всегда отправляются нераспечатанными или неприкосновенными (82, 116).

Имели ли послы того времени какие-нибудь права в государстве, чрез которое приходилось им только переезжать? — Мы не говорим, конечно, о Турции, которая в это время, как и долго после [139] того, задерживала и запирала в башню послов иноземных, хотя бы эти послы были даже акредитованы у Высокой Порты (Например 597). Мы говорим о государствах христианских, и об них можем сказать, на основании наших актов, что даже мимоидущие посольства пользовались в них полным правом неприкосновенности и безопасности; и что им нигде не отказывали ни в опасе, или паспортах, для спокойного проезда, ни даже в проводниках, если, разумеется, не мешали тому военные обстоятельства (189, 1407 и след.). Корму или содержания, подвод и пристава не имели они права требовать в государстве, для которого они были чужие гости; но свободного проезда по городам не могли им не дать, не нанося бесчестья посольству и Государю, его отправившему. Случилось, что державец Ругодивский не пустил в город имперского посла, Аврама Дона, шедшего к Москве, и Дона из нашего Иван-Города отправил к этому державцу своих дворян для того, чтоб его лаять (903).

Переходим теперь к приему послов, ограничивая свое изложение только общими правилами. В пост, посольских приемов, в России, не могло быть (67, 407); прием должен быть утром, а не после обеда или вечером (328, 329); прием есть преимущественное право послов, а гонцам можно было отказать в приеме, и довольствоваться отобранием у них грамот (15, 16); наконец прием послов должен быть в царском дворце, тогда как гонцев принимали в посольской палате (407, 545). Первым и главным актом приема было правление посольства, которое и в это время совершалось по формам и обычаям весьма древним в России, с вопросами о здравии, с подарками или поминками и т. д. Предметом подарков были по актам II тома Дипл. Памят.: камни безвары, часы медяные золочены, с планитами и святцы (95); мощи Великого Святители Николая, окованы золотом и серебром, с каменьями; возки или кареты, со всеми принадлежностями, со сбруей и лошадьми; часы с перечасьи, с людьми и с трубы, а как перечасье и часы забьют, и в те поры в трубы заиграют люди, как живые люди, а часы запоют разными голосами (492). Сыну Бориса Феодоровича однажды присланы были часы стоячие боевые, а приделан на них медведь, попугаи и обезьяны (518), и проч., и проч. Далее следовал акт вручения Государю грамоты верющей, на которую Государь тут же давал общий ответ, [140] предписывая боярам впоследствии дать на нее ответ обстоятельный, в посольском приказе. Государь непременно допускал посла и свиту его, бывшую на приеме, к руке, так точно, как бояре, в посольской палате, давали послам руку (407, 545, 559). Русские послы, на прием у иноземных государей, говорили содержание своего посольства, по письму, росписав грамоту на двое или по числу товарищей (923), вставая при имени государей (141), но при княжеском имени не снимают и шапок (312).

После приема начинались переговоры, которыми решалось все дело посольства. Здесь встречаем правило старинное, вытекавшее из понятия о после, как представителя Государя, которого лицо он носит, — правило, состоявшее в том, что посол мог порешать дела даже отступая от наказа, следовательно, не стесняясь наказом. А ты ныне прислан, говорили наши бояре цесарскому послу Авраму Доне, имянитой человек, иноб то дело закрепить (536), то есть заключить трактат, и отступя от наказа. Посол, вероятно, по особым причинам, отклонял от себя заключение трактата, ссылаясь на отсутствие уполномочий, хотя Русские бояре дознались впоследствии, что ему собственно мешал в этом деле его товарищ Дохтуришка (803), или, как его акты называли, в речах Дохтор, Юрья Кал (444: litterarum doctor, не медик). Цесарь действительно прислал после того в Москву посла своего, без товарищей, с полною доверенностию делать, глядя по делу, как его Бог вразумит (803). Выражение, давно известное в Русской дипломатии.

Если предметом переговоров бывало тайное дело, как например, домогательство Австрийского Эрцгерцога, сесть на Польском престоле, форма переговоров изменялась. Во-первых, не было принято в это время писать и посылать грамоты, по делам тайным, которые возбуждались и решались, до времени, словесно (780). Потом требовалось, чтобы уполномоченный, но тайным переговорам, сообщил свое дело дьяку посольской Палаты (477—479), который выслушивал дело, выславши дворян из Палаты (512). Далее, дьяк доносил о предложении иноземного уполномоченного Царю, который и разрешал дьяку вступить в переговоры по этому делу. Следовало новое свидание дьяка с послом имперским и условие вести переговоры, в особом шатре. Так, в условный день и час, уполномоченные, по делу Эрцгерцога Максимилиана, дьяк Василии Щелкалов и Аврам Дона, прибыли в шатер, подали [141] друг другу руки, и, оставивши при себе только Латинского переводчика Заборовского и доктора в речах Кала, вступили в переговоры (523 и след.).

Заключив переговоры, послов отпускали в особой прощальной аудиенции или на отпуске, которого главное действие состояло в передаче иноземному послу ответной грамоты Государя, с правительством которого он вел переговоры. Эта грамота, обыкновенно, содержала в себе все вопросы, порешенные переговорами, и потому, естественно, без нее посольство не считалось конченным. Сверх того, как верющая грамота, или вопросы были лично вручаемы послом Государю, так и ответная грамота была лично передаваема Государем послу иноземному (712, 723, 726, 728). Посольство того времени было одним непрерывным актом, состоявшим, главным образом, из двух действий — вручения и обратного получения грамот, от Государя к другому, и чрез то видимо носило следы своего происхождения и образования из посылки гонцов, имевшей место в сношениях древнейших наших князей. Средина между приемом и отпуском занята была переговорами, как позднейшею вставкою; но и эта вставка принадлежит у нас отдаленнейшему времени.

О грамотах можно сказать разве то, что они теперь пишутся с большею пышностию, а именно: первые, начальные две или три строки грамоты, равно как, во всей грамоте, Божье имя и Государево имя пишутся, обыкновенно, золотом (583 и друг.). Грамота от Государя снабжается великою печатью, с зашивкой; без чего грамота считается составленною неправильно (26). Язык грамот, помещенных во II томе Дипломат. Памятников, особенно с 1599 года, очень хорош, как в грамоте оригинальной, так и в переводной, с Немецкого или Латинского языка (654, 655 и далее). Нельзя однакож не заметить, что тут встречается уже вторжение иноземных слов, напр. слова — персона, с разными изменениями переписчиков: порсопа и парсуна (654,654 и далее). Равномерно, здесь же начинается усилие переводчиков передать технические иноземные названия чинов Русскими словами, откуда вышли: Тайнодумчей, Geheimrath, — комнатный господин, Kammerher, — обтекарь, в речах доктор, и пр. и пр. (444).

Этим можем мы заключить описание древнего посольства, которое, как выше замечено и показано, было единственным, но сильным средством для государства к достижению различных [142] целей внешней политики. Без личных свиданий между государями, без всякого личного знакомства, без съездов посольских, без конгрессов и конференций министров, без родственных связей между дворами и политического сочувствия, сближение, столкновение и все разнообразные вопросы дипломатии разрешались посылкою посольства. Посольство, поддержанное и развитое, в своей деятельности, обширным посольским правом, имело довольно силы порешать независимо, свободно и справедливо возникавшие вопросы. Показав все это в предъидущем изложении, обратимся теперь к самому предмету сношений, и обозначим главнейшие задачи тогдашней дипломатии, в сношениях России с Империею, с 1594 по 1621. Прежде всего мы представим, по актам рассматриваемого нами тома Диплом. Памятников, чего искала Империя у России, потом скажем, чего искала Россия у Империи.

Сначала Империя ищет от нас союза и пособия против Турок. Мы живо помним и представляем себе опасное соседство неверных, равно как ясно сознаем обязанность христиан помогать друг другу против врагов христианства, чтоб рука христианская высилась, а бесерманская низилась, (559) и считаем делом постыдным и бесчестным стоять на стороне Турок, особенно в войне их с христианами. Не стоя за христиан, посылая к Турецкому Султану послов своих, Поляки, по нашему понятно, тем обычаем каб (как бы) Христианством торгуют; а того безчестнее, что и Цесарское Величество не может их на то привести, чтоб с ним стояли на неприятеля. — Но Цесарское Величество начнется, что Божьим судом за их неправды это мщенье им от Бога будет (745, 747). Мы делаем, с своей стороны, что можем, по первому вызову, приказывая Запорожским черкасам, или казакам ити на Турского Султана, (29) и посылая Цесарю помощь казною. При чем Русский Царь отправляет к нему дорогие меха, весом в 1069 пуд., (154, 209, 236, 237) на сумму, по Рус. внутренней цене, в 44,720 р., а по оценке в Империи тамошними меховыми торговцами, на сумму 400,000 Рус. руб. и даже более, или на сумму в восемь бочек золотых червонных (340), не считая при том трех сороков лучших, которых цены не умели в Праге положити, потому что добре дороги (292). Эту посылку отправляет Россия на собственный счет до самой имперской границы, на Русских лошадях, с Русскими ямщиками, в числе 60 человек, по найму, платя по 10 р. в [143] месяц, на каждую телегу, которых было 50. Ямщики, выхлопотав своим родным, оставшимся в России, разные льготы, получили сверх того казенное одеяние: кафтаны настрафильные вишневые, да зеленые (238, 239, 240, 245, 255, 258, 262, 264, 272, 291). Такая субсидия не могла не заставить говорить Европе о Русском Царе, как о Государе великом, во всем изобилованном, которого казна великая, и нигде такого Государя силна нет (257).

С другой стороны, Император Рудольф II просил у нас тому, чтобы Эрцгерцог Максимилиан получил корону Литовско-польскую, и при этом ссылался на различные случаи прежних царствований, в которых Россия выражала свое согласие Австрийского принца на Польском престоле (477). И на этот раз Русское правительство выражает свою готовность содействовать намерению Австрийского Эрцгерцога и Немецкого Императора, только требует подробных сведений о тех средствах к достижению цели, которые имеет Австрия. Есть ли у вас в Польше какие-нибудь приверженные паны, спрашивает Аврама Дону дьяк наш Власьев; кто эти паны; какая вероятность успеха, и чем может тут помочь делу Россия? (478) Сам ты знаешь, толкует далее дьяк Власьев Бургграфу Доне, на государство силно как сести (553, 554)? Кажется, вероятность успеха оказалась не очень великою, и Дона должен был сослаться на недостаток для дальнейшего производства дела (468-613).

Чего мы искали в Империи Немецкой, в это время? Наша дипломатия в сношениях с Империею, все еще ограничивалась желанием сближения и знакомства, и потому обвещения играли еще о в отправлении послов Русских (Напр. 654, 655). Конечно, ближайшее знакомство, частые посольства и дружба России с Империей могли сообщить нам моральный вес в делах с Польшею и Швецией. Но кроме этого духовного результата, едва ли посольства наши в Империю приносили нам что-нибудь, едва ли могли окупиться для царской казны, и возбудить к себе общее большое доверие. Не даром Князь Д. М. Пожарский так поздо вспомнил о Цесаре, пославши к нему, 1612, 20 июня, письмо, с просьбою о вспоможении (1407 и след.). Или рассматривать отправление Немца Юрия 1621 г., как материально важное посольство в Германию, имевшее целию тайное поручение, приискать там невесту для юного [144] Царя Михаила Федоровича (1355, 1360, 1371, 1372, 1375 и друг.)? Но и это отправление осталось без последствий, с одной стороны потому, что Юрий прибыл в Германию во время разгоравшейся 30-летней войны; с другой, потому, что, при деликатности посольства, требовалось только, чтоб он промышлял персонами, т. е. добывал портреты принцесс; а наконец, по особому несчастию, что, на тот раз, одна принцесса пошла в монахини, другая была еще слишком молода, иные столь жирны, что никто за них не сватается. Немец Юрий, в свое посольство, успел только отыскать нового доктора ко двору Царя Михаила Феодоровича.

Нельзя однакож сказать, чтобы сношения России с Империей были совершенно бесплодны для будущности России. Выработывая формы и средства своей дипломатии, умножая точки своего соприкосновения, разнообразя случаи взаимного уважения и взаимной дружбы, Россия подготовляла для себя решение будущих своих вопросов о признании титула величества, о союзах против Швеции и Польши, в XVII и XVIII столетиях. Об этом узнаем из следующего, III, тома Дипломатических Памятников.

В. ЛЕШКОВ.

Текст воспроизведен по изданию: Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными // Москвитянин, № 20. 1852