Договор 1348 г. великого князя Симеона Ивановича с братьями Иваном Звенигородским и Андреем Серпуховским

Самое раннее сведение о древнейшей договорной грамоте, заключенной московскими князьями между собой, содержится в Описи архива Посольского приказа, составленной в 1614 г. Согласно Описи, в шестом ящике большой окованной коробьи в начале второго десятилетия XVII в. среди других хранилась «грамота докончальная великого князя Семена Ивановича всеа Руси з братом ево с великим князем Иваном да со князем Ондреем, писано на бумаге, наклеена на харатье, и писма не знать, и печати роспались» ². Из приведенного краткого описания следует, что уже в 1614 г. состояние документа оставляло желать лучшего. От печатей уцелели лишь остатки. Бумага, по всей вероятности, имела дефекты, распадалась на части, поэтому грамота была наклеена на пергамент (харатью). Ее текст составителями Описи читался с трудом и без должного понимания, поэтому первоначально ими указывалось, что договор был заключен между великим князем Семеном и его братом великим князем Иваном (в тексте самого договора Иван великим князем не назывался, но составители Описи, видимо, имели точное представление о том, кто за кем княжил в XIV в. в Московском княжестве), а также неким князем Андреем, но затем было выяснено, что Андрей — другой брат Семена, а потому «братом» было исправлено на «братьею». Впрочем, эта частная поправка не [102] изменила общей оценки архивистами 1614 г. состояния текста договорной грамоты: «писма не знать».

Опись Архива Посольского приказа 1627 г. внесла некоторые изменения в характеристики содержания и состояния грамоты: «грамота докончальная великого князя Семиона Ивановича всеа Руси з братьею ево со князем Иваном да со князем Ондреем, ветха, вся изодралась, наклеена была на харатье» ³. Титул князя Ивана был изменен и приведен в соответствие с содержанием договора. Очевидно также, что в 1627 г. подклеивавший грамоту пергамент был снят, грамота оказалась очень ветхой и изодранной, а печати или совершенно исчезли, или находились в таком плачевном состоянии, что о них даже не сочли возможным что-нибудь сказать.

Опись Архива Посольского приказа 1673 г. повторила сведения о договорной грамоте сыновей Ивана Калиты Описи 1627 г. ⁴.

Когда в 60-е гг. XVIII в. сотрудники Московского архива Коллегии иностранных дел (МАКИД), где хранились древнейшие русские документы, в том числе договорные грамоты московских князей, приступили к их выявлению и описанию, то занимавшийся этой работой Н. Н. Бантыш-Каменский первоначально дал такую характеристику договору сыновей Ивана Калиты, которому он присвоил номер 3: «Договорная грамота между великим князем Семеном Ивановичем и братьями его князем Иваном Ивановичем и князем Андреем Ивановичем о бытии им в мире и согласии до смерти, о взаимном вспоможении противу общих их неприятелей и пр. Году не показано, а по летописцам следует быть между 6849/1341 и 6861/1353 годов. К сей грамоте привешена восковая печать, средина грамоты вся истлела и местами и розобрать нелзя» ⁹. Последний год, после которого [104] договор между сыновьями Ивана Калиты не мог быть составлен, был указан Н. Н. Бантыш-Каменским правильно.

Текст договора великого князя Симеона Ивановича с братьями написан на листе бумаги размером 287 мм в ширину и 312 мм в высоту черными чернилами полууставом XIV в. Плотность письма составляет от 24 до 28 букв на 1 дм бумажного листа. Следовательно, средний размер буквы колеблется от 3,57 мм до 4,17 мм. Из-за давней ветхости бумажного листа, распадавшегося на множество больших и малых фрагментов, и неоднократных попыток реставрации документа текст договорной грамоты в настоящее время очень труден для прочтения ¹⁰. Каждая строка имеет дефекты. Уровни строк неровные, поскольку отпавшие фрагменты древними и более поздними хранителями документа воссоединялись с основным текстом небрежно, а иногда просто наугад. Так, начало первой строки оказалось поднятым вверх по сравнению с серединой и концом той же строки, потому что в левый край грамоты между строками первой и второй был вклеен отпавший фрагмент текста второй строки («съ(?) княз»), нарушивший последовательность изложения начала грамоты. Окончание строки 5 уходит резко вниз от линии строки 4. Невозможно определить, где проходит окончание строки 9 и сохранилось ли оно вообще. На уровне строк 14-15 помещен фрагмент текста, где читаются буквы «о животе», а под ними буквы «ипос». Оказывается, фрагмент должен находиться на 1 строку ниже. Он составляет часть статьи 11 договора. Примерно в районе строки 20 читается текст из статьи 13 соглашения «что есмь прикупил з». Над ним выклеен текст «я княгини Анн», который относится к статье 13, но должен [105] находиться совсем в другом месте. После же слов «что есмь прикупил з» в грамоте следует пустое место, в котором может уместиться 19 букв. А далее читается «аберег», т. е. «прикупил Заберег» (волость по р. Берега). Совершенно очевидно, что буквы «аберег» хранителями грамоты были выклеены не в том месте. В 4 строке снизу после слов «кр(е)стъ межи» читается не соответствующее этим словам «Васильев». В конце строки примерно 21, если считать снизу, без видимых пропусков читается «не при у наместнику и к наш». Но сочетание «не при у» бессмысленно. Очевидно, и в данном случае перед нами результат ошибочного соединения разных чтений. Подобные примеры неудачной реставрации текста можно умножить. Поэтому даже количество строк в грамоте подсчитать трудно. Лучше других сохранились первые 15 строк грамоты и последние 16 строк. Если судить по высоте бумажного листа, на котором был написан текст соглашения, и по высотам первых 15 и последних 16 строк грамоты, в грамоте содержалось еще строк 17-18 текста, которые разрушены очень сильно, имеют большие утраты и с трудом поддаются прочтению и интерпретации.

В настоящее время проводится реставрация документа. В процессе реставрации снята подклеечная бумага. Она имеет филигрань Pro patria и литеры А и Г, расположенные по разным сторонам основной филиграни, а на другой части бумажного листа — вензель. Бумага с такими водяными знаками выпускалась ярославской бумажной фабрикой Афанасия Гончарова в 80-е гг. XVIII в. Очевидно, что последнее укрепление документа было произведено не ранее названного времени. Если его как-то пытались реставрировать в 60-е гг. XVIII в., результатом чего стало более позднее замечание Н. Н. Бантыш-Каменского, что середина грамоты «почти вся истлела», а не «вся истлела», то следы такой реставрации не обнаруживаются.

В ходе современной реставрации выяснилось, что грамота имеет запись на обороте. Она начинается с нижнего поля грамоты и по отношению к ее основному тексту повернута на 180 градусов. Запись сделана черными чернилами, полууставом XIV в. Запись [106] четырехстрочная, имеет большие утраты. В первой строке видны буквы «кн(я)з. ..икого Сем[ено]ва .. .г(осподи)ну князю велико[му]»; во второй «целовали»; в третьей «...бо з брат...»; в четвертой «с Ываномъ и с [А]ндр[ее]мъ». Судя по сохранившимся словам и буквам, в записи было зафиксировано, что это грамота великого князя Семена, и кратко описано ее содержание — как целовали крест господину великому князю его братья Иван и Андрей.

Первым историком, исследовавшим договор сыновей Ивана Калиты, был М. М. Щербатов. Раздел своей «Истории российской от древнейших времен», посвященный правлению Симеона Гордого, который заключил соглашение с братьями, он начал с замечания о том, что Симеон не успел приехать на похороны отца и попал в Москву позже. Поскольку владение московским и владимирским великокняжескими столами, ставшими вакантными после смерти Ивана Калиты, целиком зависело, по мнению М. М. Щербатова, от «позволения татарского», то «первое попечение князя Симеона по пришествии его в Москву состояло, чтобы склонить братьев своих в такое согласие с собою, что бы они не помогали противу его другим требователям на сии княжения, то есть тверским и суздальским князьям.. .» ¹⁶. Очевидно, что в основе отнесения М. М. Щербатовым [108] договора между сыновьями Ивана Калиты к 1341 г. лежали не факты, основанные на тексте договора, а некая презумпция, заключавшаяся в том, что поездка Симеона с обоими братьями в Орду имела целью получение каждым из них ханских ярлыков на свои владения, выделенные им их отцом, а для Симеона — еще и получение ярлыка на великое княжение Владимирское; что договор с братьями укреплял власть Симеона, а необходимость укрепления его власти должна была приходиться на время ее получения. Самое любопытное заключается в том, что такая выведенная на основании чисто логических посылок ранняя дата рассматриваемого соглашения просуществовала в русской историографии вплоть до середины XX в.

Кроме датировки грамоты, М. М. Щербатов дал ее археографическое описание и постарался разобрать ее установления. Он отметил, что «к сей грамоте привешена восковая печать, которая столько повредилась, что никакого на оной изображения видеть не можно» ²⁰.

На следующий год договор был опубликован. Он был издан Н. И. Новиковым в «Древней российской вивлиофике» ²³. Нетрудно видеть, что заголовок, датировка и характеристика состояния грамоты были заимствованы издателем из описаний договора, составленных Н. Н. Бантыш-Каменским и М. Н. Соколовским. Датировка, предложенная М. М. Щербатовым, во внимание принята не была.

При передаче текста слова, стоявшие под титлом, в издании 1775 г. полностью раскрывались. Недостающие буквы вставлялись в строку, но не выделялись от остальных букв. Выносные буквы также вставлялись в строку и также никак не обозначались. При этом конечные мягкие согласные вставлялись в строку то с «ь», то с «ъ». Имена собственные и слова Архимандрит, Бог, Бояре, Великий (князь), Волости (не всегда), Господин, Княгиня, Князь, Крест [110] (не всегда), Московский, Наместник, Переяславский набирались с большой буквы. Буквы «***» ([е^н] юс малый) и «***» ([ja] а йотованное) заменялись на букву «я», а вместо буквы «оу» печатали букву «у». Там, где слышалась краткость «и», ставили букву «й». По правилам правописания XVIII в. букву «и» заменяли на букву «i», букву «***» (ять) — на букву «е» и наоборот, после твердых согласных всегда ставился «ъ», даже если в подлиннике был написан «ь». Вместо окончания «его» давали окончание «аго». Пропуски текста отмечались отточиями разных размеров.

Сложный текст договора был изучен довольно внимательно, и грубых ошибок прочтения сделано относительно немного, всего 14. Но мелких отступлений от оригинала было достаточно, причем не всегда можно определить, ошибка это прочтения или набора. Как бы там ни было, такие погрешности необходимо отметить. Так, в издании 1775 г. было напечатано «молодшею» (с. 220) ²⁴ вместо «с молодшею», «Иваномъ» — «съ Иваномъ», «у отця» — «оу отня», «отце въ» (с. 221) вместо «отцево», «та» — «[буде]ть», «недругомъ недругъ» — «[недругъ, то и на]м недругъ», «гнетъ» — «г(о)с(поди)не», «недокончивати» — «не доканчивати», «докончивати» — «доканчивати», «есьмы» — «есмы», «сступилися» — «съступилися», «конюшний» — «конюший», «тоже» — «то же», «опроче» — «опроч(ь)», «А се» вместо «А сел» (с. 222), «Вышневское» — «Вышневьское», «князь» — «княз(ю)», «Михалевское» — «Мих[але]вьское», «на Пружейке» — «[на Пру]женке», «мани...довское» — «Мики[форо]вьское», «отведетъ» — «отъведет», «детьми» — «детми», «како» — «как», «отъ» — «ото», «своихъ.. .или» — «своих. Или», «что» — «что кто», «и» — «или», «того блюсти» — «того.. .блюсти», «княгиня» — «княгини», «тешевымъ» — «Тешевымъ», «за береги» (с. 222-223) вместо «Забереги», «не обидети» — «а не обидети», «той» — «твои», «Московскии» — «московски», «а же» — «аже», «будешь» — «будешь», «гнетъ» — «г(о)с(поди)не», «приставь» — «при[ставовъ]», «то шли се» (с. 224) вместо «пошлые», «которы люди» — «котор[ыхъ] люди(и)», «кормленье» — «кормленьи», «волостьми» (с. 225) вместо [111] «волостми», «есми» — «есмы», «всести» — «въсести», «Олексей» — «Олексе», «Андрею» — «А[н]дрею», «собе» — «к собе», «въ» — «и въ», «детехъ» — «детехъ», «детемъ» — «детем», «подмогати» — «подмагати», «целовали» (с. 226) вместо «целовали», «есьмы» — «есмы», «Московскии» — «московьскии», «Чяцьский» — «[ты]сяцьскии».

Вместе с тем в издании воспроизведены такие слова, наборы букв и отдельные буквы, которые сейчас не видны. В частности, в статье 8 было напечатано «...ма полтамги» (с. 221) ²⁵. Буквы «ма» теперь не читаются. В статье 12 «изъ насъ братенико» (с. 222), в статье 13 «...тиною свободкою» (с. 222), в статье 17 «удали...мъ», далее «извелит..» (там же), «господине, пристава» (там же) вместо теперешнего «...пристава», «..имъ послат.. и къ тобе» (с. 223-224), в статье 18 «пр...емъ отци изъ...хъ волостий и изъ н...»(с. 224), в статье 19 «ни слугамъ безъ...» (с. 224), в статье 20 «имети...всимъ... отци...не держати...дворъ москов...ци...всимъ» (с. 224) вместо нынешнего «...дворъ московский...», в статье 21 «выиманы нын... войны де» (с. 224) вместо «выиманы...», в статье 22 «выймалъ изъ... службу» (с. 224) вместо «выимал...». Насколько бесспорны были выделенные чтения, необходимо выяснять. Из приведенных примеров неточной передачи текста договора Симеона с братьями в «Древней российской вивлиофике» видно, что серьезные ошибки прочтения имели место. Поэтому о безусловной правильности воспроизведения утраченного ныне текста в издании 1775 г. едва ли можно говорить. Но материал для реконструкции утрат такой текст содержит.

В 1813 г. сотрудники канцлера Н. П. Румянцева предприняли новое издание по оригиналу договора Симеона с братьями ²⁷. Легко убедиться в том, что заголовок и характеристика грамоты были даны по ее описанию, сделанному в свое время Н. Н. Бантыш-Каменским. Дата же на сей раз была дана по М. М. Щербатову.

При передаче текста буква «оу» заменялась в публикации 1813 г. на букву «у», а буквы «***» ([е^н] юс малый), «***» ([ja] а йотованное) — на «я». Буква «и» заменялась на «й» там, где по правилам XIX в. писали «й». Выносные буквы вставлялись в строку и не выделялись среди остальных букв. Если выносной была мягкая согласная, она вставлялась в строку с мягким знаком. Титла раскрывались, недостающие буквы вставлялись в строку, но тоже никак не отмечались. После слов, оканчивавшихся на твердую согласную, ставился «ъ». В конце слова «отец» ставился «ь», хотя в оригинале был написан «ъ». В издании 1775 г. поступали наоборот. Имена собственные набирались с большой буквы. Слова (обычно в косвенных падежах) Архимандрит, Бог, Бояре, Господин, Княгиня, Князь, Князь Великий, Московские, Наместник, Околничий, Отень, Отец, Переяславский, Тысяцкий также набирались с большой буквы. Имя и отчество великого князя Симеона в начале грамоты было набрано большими буквами, а имена его братьев Ивана и Андрея — в разрядку. Имя княгини Анны, имя и отчество боярина Алексея Петровича, имена и отчества послухов были напечатаны курсивом. Пропуски обозначались отточиями, которые имели разные размеры.

Текст договора, видимо, внимательно изучался. Во всяком случае, подавляющее большинство отклонений от подлинника в издании 1775 г., возникших или из-за неправильного прочтения, или из-за ошибок набора, было исправлено. Так, в 1813 г. было напечатано «у отня» (с. 35) ²⁸, «отцево», «будеть», «недругъ, то и намъ недругъ», [113] «господине» (с. 35-36), «А селъ», «на Пруженке», «Микифоровьское», «что кто», «Забереги», «твои», «господине», «пошлые», «Тысяцьский» (с. 37). Как показано было выше, все эти чтения в «Древней российской вивлиофике» были переданы неправильно.

Особый интерес представляет передача в «Собрании государственных грамот и договоров» текста статей 8, 12, 13 и 17-22, в которых, судя по «Древней российской вивлиофике», сохранялись чтения, ныне утраченные. Буквы «ма» в статье 8 в 1813 г. напечатаны не были (с. 36). В статье 12 вместо «братенико» было напечатано «брате». В статье 13, как и в 1775 г., были напечатаны буквы «...тиною». В статье 17 вместо «удали...» было напечатано «удари...», а вместо «извелит...» — «изъ Вели...». Остальные чтения были сохранены. В статье 18 чтения «пр...емь Отци изъ...хъ волостий и изъ н...» также были повторены. В статье 19 повторено чтение «безъ». В статье 20 издания 1813 г. был воспроизведен текст, который читался и в издании 1775 г. В статье 21 были повторены буквы и слово «нын...войны...», но буквы «де» опущены. В статье 22 вместо «выймалъ изъ... службу» было напечатано «выймалъ изъ... въ службу» (с. 36). Кроме того, в публикации 1813 г. в статье 8 после слов «кони ставити...» были напечатаны буквы «хъ». Приведенные поправки сотрудников канцлера Н. П. Румянцева текста, опубликованного в «Древней российской вивлиофике», и одновременное их следование этому тексту указывают на то, что такие слова и буквы читались в тексте договора Симеона с братьями и с их помощью в ряде случаев возможно восстановление утраченного текста.

Несмотря на всю старательность издателей 1813 г., отступления от подлинника все-таки имели место. Правда, они были немногочисленны. Так, вместо «азъ» было напечатано «язъ» (с. 35), вместо «с молодшею» — «молодшею», «въ отцево» — «во отцево»; «Михалевское» вместо «Михалевьское» (с. 36), «печаловати» вместо «печаловатися», «чимь» вместо «чимъ», «того блюсти» без обозначения пропуска между этими словами, «волостми» — «волостьми». [114]

В конце публикации грамоты было отмечено, что «Къ сей Грамоте, которая во многихъ местахъ обветшала и стерлась, привешены две восковыя печати, столько поврежденныя, что никакого на нихъ изображения видеть не можно» ²⁹. Впервые было зафиксировано наличие при документе двух печатей. В XVIII в. писали лишь об одной. Благодаря большей точности в передаче текста, более полному археографическому описанию грамоты ее издание в «Собрании государственных грамот и договоров» вплоть до середины XX в. стало основным, по которому изучался и цитировался текст договора Симеона с братьями.

Первым историком XIX в., обратившимся к его изучению, был Н. М. Карамзин. В основном тексте IV тома своей «Истории государства Российского» он дал краткую оценку соглашению великого князя Симеона с братьями: «Торжественно воссев на престол в Соборном храме Владимирском, он при гробе отца клялся братьям жить с ними душа в душу, иметь всегда одних друзей и врагов; взял с них такую же клятву, и скоро имел случай доказать твердость своего правления». Затем вместо «душа в душу» он написал «в любви», что было ближе к первоисточнику, и текст «Истории» приобрел окончательный вид. О докончании между Калитовичами Н. М. Карамзин говорил при изложении событий 1340 г. ³⁰. По-видимому, указание договорной грамоты о целовании братьями креста у «отня гроба» историограф воспринимал как свидетельство о клятве у могилы только что скончавшегося Ивана Калиты, а потому видел в договоре некий торжественный акт, определивший на будущее основные принципы общей внутренней и внешней политики наследников умершего великого князя. Соображения М. М. Щербатова относительно датировки грамоты остались вне внимания Н. М. Карамзина.

В примечании 331 к IV тому «Истории...» Н. М. Карамзин дал более развернутую характеристику рассматриваемого докончания. [115] Указав, со ссылкой на «Собрание государственных грамот и договоров», на плачевное состояние грамоты («так истлела, что нельзя разобрать многих слов, особенно в середине»), историк тем не менее процитировал начало грамоты, а также статьи 1, 2, пересказал содержание статей 8, 10, 15, 19, привел выдержки из статей 25, 27, 28, 29 — всего 10 статей из 29 ³². Здесь Н. М. Карамзин повторил заключение М. М. Щербатова, но без ссылки на него.

Н. М. Карамзин отметил также то обстоятельство, что договорная грамота сыновей Ивана Калиты является самым ранним русским документом, написанным на бумаге, и одним из древнейших бумажных документов Европы ³³.

По-иному датировал и оценивал договор между Калитовичами С. М. Соловьев. Цитируя грамоту по изданию в том же «Собрании государственных грамот и договоров», он отметил, что публикаторы 1813 г. отнесли договор к 1341 г. «произвольно» и что «нет достаточных причин полагать, чтоб договор был написан тотчас по смерти Калиты» ³⁴. Однако когда именно была составлена договорная грамота, историк не написал.

В самом договоре С. М. Соловьева интересовали, прежде всего, статусные определения заключивших докончание братьев и их отношения к своим владениям. Касаясь первого сюжета, он отмечал, что «в старину князья не иначе называли друг друга как брат, отец, сын; [116] в договоре же Симеона младшие братья, обещая, что будут держать старшего в отцово место, не смеют, однако, или не хотят, или не умеют назвать его: отче! но постоянно называют: «Господин князь великий!»». «Любопытно также, — продолжал далее историк, — что братья всего больше толкуют о собственности, о своих участках, младшие выговаривают, чтоб старший брат не обидел, чего не отнял у них; также: «Кто из нас что примыслил или прикупил или кто вперед что прикупит или примыслит чужое к своим волостям, то все блюсти, не обидети»» ³⁵.

В целом, при характеристике договора С. М. Соловьев использовал intitulatio и inscriptio грамоты, статьи 1, 2, 5, 7, 10, 12, а также 28 ³⁷, т. е. даже меньше материала по сравнению с тем, что рассматривал или упоминал Н. М. Карамзин. Но явной заслугой исследователя было то, что он обратил внимание на весьма важные аспекты соглашения, касавшиеся терминологии статусного определения князей и фиксации их владельческих прав, которым в договоре уделялось, по мнению ученого, наибольшее внимание.

Сомнения С. М. Соловьева в правильности датировки договора между сыновьями Ивана Калиты 1341 годом разделил И. И. Срезневский. Однако разделил своеобразно. Он датировал грамоту по Н. М. Карамзину — 1340 г., хотя С. М. Соловьев склонялся к мысли о ее составлении после 1341 г. И. И. Срезневский, видимо, ознакомился с оригиналом документа. Он отметил, что подлинник написан на бумаге и очень изветшал и что «при этой договорной грамоте привешены две восковые печати, но совершенно испортившиеся» ³⁹. Однако каких-либо новых и оригинальных наблюдений относительно первого внутридинастииного договора московских князей И. И. Срезневский не сделал.

А. В. Экземплярский обстоятельства появления докончания сыновей Ивана Калиты изложил по «Истории государства Российского». Но поскольку, в отличие от Н. М. Карамзина, А. В. Экземплярский относил смерть Калиты и последующее восхождение на великокняжеский стол его сына Симеона не к 1340 г., что было правильно, а к 1341 г., то и договор он датировал последним годом ⁴². Такое заключение неминуемо вело к вопросам: откуда у Ивана и Андрея появились села, которых не было у их старшего брата, когда и каким путем такие села были приобретены ими и почему они должны были быть отданы великому князю? Над подобными вопросами А. В. Экземплярский, по-видимому, не задумывался, между тем утверждаемое им должно было вести к существенному пересмотру владельческих отношений внутри московского княжеского дома. Однако чтение «перев.. .ахъ» восстанавливается как «перев[ар]ахъ», а они, как и Добрятинская борть, не являлись селами. Очевидно, что пояснения А. В. Экземплярского к анализируемым им договоренностям не всегда были на должном уровне. [118]

Во втором томе своего исследования, при изложении биографии третьего сына Ивана Калиты Андрея, А. В. Экземплярский вновь вернулся к оценке договора между Калитовичами. Теперь он давал ее не по Н. М Карамзину, а по С. М. Соловьеву. Хотя дата договора осталась у А. В. Экземплярского прежней — 1341 год, но первоначальной уверенности в правильности такой даты уже не было. «К этому времени (1341 г. — В. К.), — писал А. В. Экземплярский, — кажется, надобно отнести договор его с младшими братьями». И далее подчеркивал значение братского соглашения: «Это первый из дошедших до нас договоров между близкими родичами московского княжеского дома составляет как бы образчик всех последующих договоров между князьями того дома» ⁴⁷.

Значительный вклад в изучение договора Симеона с братьями внес А. Е. Пресняков. Не поднимая специально вопроса о времени [119] его составления и не упоминая о полемике С. М. Соловьева с составителями «Собрания государственных грамот и договоров» и, косвенно, с М. М. Щербатовым и Н. М. Карамзиным относительно этого времени, А. Е. Пресняков, как и большинство его предшественников, склонялся к самой ранней дате договора. Говоря о значении состоявшегося в Москве зимой 1340/1341 г. съезда всех русских князей, исследователь утверждал, что на нем «предстояло определить отношения между великим князем и остальными князьями, как Симеон, в ту же пору, определял особым договором «у отня гроба» свои отношения к родным братьям» ⁴⁹.

Правда, как исследователь внимательный и объективный, А. Е. Пресняков отметил, что договору предшествовали какие-то недоразумения между наследниками Калиты. Об этом, по справедливому мнению ученого, свидетельствовала статья 6 договорной грамоты, где сохранились слова «А кто иметь нас сваживати наш...» (А. Е. Пресняков дополнял текст как «наш[и бояре]»), и статья 28, где говорилось о «коромоле» боярина Алексея Петровича к великому князю, а потому младшим братьям Симеона запрещалось принимать опального боярина к себе на службу и «не надеятися» когда-либо его принять ⁵⁰. Однако последовали эти недоразумения между Калитовичами сразу же после смерти их отца или какое-то время спустя, А. Е. Пресняков выяснять не стал.

Оценивая завещание Ивана Калиты как документ, направленный на сохранение единства Московского княжества под [120] старейшинством великого князя Симеона, А. Е. Пресняков старался отыскать в договоре последнего с братьями свидетельства дальнейшего развития ««одиначества» князей и отношений старейшинства» ⁵³.

Что касается единства братьев, их равенства в определенных правовых аспектах, то А. Е. Пресняков доказывал это ссылками на статьи 5, 26, 27 и 23 договора ⁵⁵. Статьи 21 и 22 действительно касались положения служилых княжеских людей, но никаких свидетельств о единстве московских финансов они не содержали.

Вместе с тем А. Е. Пресняков вынужден был признать, что наряду с нормами, укреплявшими «одиначество» всех московских князей и старейшинство одного из них, в договоре отразились «и основы «удельного» владения»: неприкосновенность уделов (статьи 7, 12), их [121] наследственность (статья 10), самостоятельность княжеского управления (статьи 27, 11, 15, 14, 19). Подводя итог своему анализу договора между сыновьями Ивана Калиты, А. Е. Пресняков писал: «Договор между Семеном, Иваном и Андреем Ивановичами — акт весьма сложного значения. В нем скрещиваются две различных системы отношений, так как этот акт, с одной стороны, есть ряд великого князя с младшими владетельными князьями, а, с другой, ряд братьев, определяющий условия удельного владения общей отчиной» ⁵⁶. По сравнению с тем, что было написано о договоре Калитовичей до А. Е. Преснякова, это была совершенно новая характеристика рассматриваемого соглашения, но следует иметь в виду, что дана она была на основании изучения 19 из 29 статей договора, причем изучения не всегда тщательного.

Несколько страниц в своей монографии о русских феодальных архивах XIV-XV вв. посвятил договорной грамоте Симеона с братьями Л. В. Черепнин. Свой анализ он начал с утверждения, явно позаимствованного у А. Е. Преснякова: «Основы завещательного акта Ивана Даниловича Калиты после его смерти были подтверждены и дополнены докончанием его трех сыновей» ⁵⁷. Для А. Е. Преснякова такая мысль была довольно естественной, поскольку он считал, что договор был заключен сразу после смерти Ивана Калиты и отразившиеся в нем нормы должны были развивать положения только что вступившей в силу духовной грамоты этого князя. Но Л. В. Черепнин доказывал, что соглашение между братьями было заключено поздно, а если поздно, то возникал вопрос, почему в договоре отразилось завещание отца, а не явления реальной жизни, которые обнаружились уже в правление Симеона. Неосмотрительное следование авторитетам порождало противоречия с собственными разысканиями.

Разыскания Л. В. Черепнина вносили немало нового и достаточно своеобразного в оценку договора. Прежде всего, Л. В. Черепнин усомнился в раннем происхождении документа. Обратив, вслед за [122] A. E. Пресняковым, внимание на статьи 6 и 28 договорной грамоты, где говорилось о «сваживании» князей-братьев и крамоле боярина Алексея Петровича, исследователь, в отличие от своего предшественника, постарался выяснить, когда могли иметь место такие факты. По мысли Л. В. Черепнина, «какие-то споры из-за отцовского наследства» между братьями произошли спустя несколько лет после смерти Калиты. Возникновение именно таких споров ничем обосновано не было. Тем не менее, по утверждению Л. В. Черепнина, как раз они были улажены рассматриваемым договором, по которому младшие братья ««съступилися» Семену Ивановичу «пол-тамги» «на старейшинство», несколько сел и дворцовых «путей»» ⁶⁴. При этом исследователь даже не попытался выяснить, в каком году имело место литовское «испустошение» отчины московского великого князя, на которое Симеон жаловался ордынскому хану в 1349 г. Если оно имело место в том же 1349 г. или раньше, то почему «наиболее правильным» было датировать договор Калитовичей 1350-1351 гг.? Разъяснений по этому поводу в труде Л. В. Черепнина найти нельзя. Зато там много соображений о боярских заговорах и интригах, теме, модной в 1948 г., когда историк издал свою книгу, но для начала 50-х гг. XIV в. никак не подкрепляемой источниками. [124]

Что касается содержания договора, то, объясняя его появление в совершенно иное время, чем А. Е. Пресняков, и в силу иных причин, Л. В. Черепнин оценивал его содержание точно так же, как его предшественник, просто изложив своими словами сказанное А. Е. Пресняковым. Л. В. Черепнин писал об отражении в договоре союза князей (междукняжеского единства), ссылаясь на статьи 1, 4, 5 и 26. Имея в виду статьи 21 и 22, в которых А. Е. Пресняков увидел договоренности, касавшиеся численых людей, Л. В. Черепнин также писал о прописанном в договоре запрещении принимать на княжескую службу этих людей. А поскольку А. Е. Пресняков усмотрел в этом стремление сыновей Ивана Калиты сохранить единство финансовых средств Московского княжества (такая мысль могла возникнуть только при принятии версии, что лишь числяки платили «число» — ордынскую дань), то Л. В. Черепнин тоже коснулся финансовой темы. По его словам, «соглашение 1350-1351 гг. следует программе Ивана Калиты, согласно которой финансовая мощь Московского княжества, обеспечивающая правильное поступление «выхода» в Орду, является средством борьбы за великокняжеское достоинство» ⁶⁵. Нетрудно убедиться, что заключение Л. В. Черепнина ничего общего со статьями 21 и 22 изучаемого договора не имеет.

Далее историк остановился на отражении в договоре темы старейшинства. При этом он сослался на статьи 2 и 3 соглашения, причем последнюю дал в том реконструированном виде, какой предложил А. Е. Пресняков, но без ссылки на своего предшественника ⁶⁷.

Помимо решения вопросов о междукняжеском единстве и старейшинстве великого князя, «изучаемая грамота, — по словам Л. В. Черепнина, — впервые отчетливо сформулировала и основные [125] принципы удельной системы» ⁷². Перевод: «А вы, русские князья, начиная с Семена, (знайте): как весями (населением сел) митрополиты раньше какие дела делали, так и теперь делают». Никакого неудачного перевода здесь нет, а титул князя Симеона отсутствует совершенно. Надуманные утверждения сильно обесценивают объемные труды Л. В. Черепнина.

Спустя два года Л. В. Черепнин в третий раз издал по подлиннику текст договора Симеона с братьями ⁷³. В отличие от публикаторов XVIII и XIX вв., он не произвел никаких замен букв оригинала, сохранив такие буквы, как «оу», «***» (ять), «***» ([е^н] юс малый) и «***» ([ja] а йотованное). Выносные буквы Л. В. Черепнин вставлял в строку и обозначал их курсивом. Слова под титлом полностью раскрывал, недостающие буквы вставлял в строку и заключал их в круглые скобки. В квадратные скобки помещались утраченные слова и буквы. Имена собственные набирались с большой буквы, имена нарицательные — с маленькой. Была упорядочена пунктуация, сделавшая текст более ясным и понятным. Если утраты текста восстановить было нельзя, то ставились отточия разных размеров, а в подстрочнике отмечалось примерное количество букв, которые были утрачены. Но при этом никакого соответствия между числом точек, обозначавших утрату, и количеством букв, которые могли заполнить эту утрату, в публикации не наблюдается. Так, на с. 11 после слов «на стареи[шинство]» проставлено 6 точек, а в примечании 4 пояснено, что здесь утрачен текст размером «около 18 букв». Далее после слова «ставити» вновь следовало отточие размером в те же 6 точек, но в примечании 5 говорилось, что пропуск [127] составляет «около 8 букв». На с. 12 после слова «[Заячковымъ]» поставлены 6 точек, а в примечании 6 пояснялось, что здесь могло разместиться «около 26 букв». Рядом после слова «Тешевымъ» сделано отточие в 7 точек, в примечании же 7 сказано, что нет текста размером «около 9 букв». Ни размеры утрат в мм, ни размеры букв, хотя бы усредненные, или количество букв на 1 см или 1 дм в издании 1950 г. не приводятся. А при публикации текста, имеющего многочисленные дефекты, такие указания были необходимы.

Особо следует сказать о словах и буквах, заключенных Л. В. Черепниным в квадратные скобки. Они означали, что текст восстановлен. Однако восстанавливать его можно было только по старым изданиям в «Древней российской вивлиофике» и «Собрании государственных грамот и договоров». Судя по всему, Л. В. Черепнин при реконструкции текста пользовался только последним изданием, но этого он никак не оговорил. При воссоздании утраченного текста его следовало бы давать в том виде, в каком он был напечатан в 1813 г. Но Л. В. Черепнин то оставлял правописание начала XIX в., то изменял, стремясь приспособить его к правописанию оригинала. Так, уже в первой строке договора он поместил в квадратных скобках текст «[зъ князь великий Семе]». Буква «ъ» после «з» была оставлена потому, что так было напечатано в 1813 г. Слово «князь» было оставлено с буквой «я», которая в подлиннике договора никогда так не изображалась. Но слово «великий» издания 1813 г. в публикации Л. В. Черепнина было лишено конечной «й», вместо нее была напечатана буква «и», потому что подлинник буквы «й» не знал. В начале статьи 9 слово «[князю]» Л. В. Черепнин заключил в квадратные скобки как отсутствующее, но напечатал его не с буквой «я», как в начале грамоты, а с буквой «***» ([е^н] юс малый), которой в публикации 1813 г. не было. Эти колебания в передаче текста, объясняемые недостаточной продуманностью принципов его воспроизведения, являются явным минусом издания 1950 г. Кроме того, Л. В. Черепнин опустил все буквы и слова в статьях 6, 8, 12, 13 и 17-22, о которых говорилось выше при характеристиках изданий 1775 и 1813 гг. [128]

Имелись и неточности при передаче сохранившегося текста договорной грамоты. В частности, в статье 1 вместо «а[зъ]» было напечатано «я[зъ]» (через [е^н] юс малый). В статье 6 после слова «сваживати» поставлено отточие, хотя далее видны буквы «наш», воспроизведенные в «Собрании государственных грамот и договоров». В той же статье между словами «по» и «исправе» в подлиннике пустое место, которое в издании 1950 г. никак не отмечено. В статье 8 было напечатано «въ Пере...», хотя в «Собрании государственных грамот и договоров» в данном месте читалось «перев...ахъ», что восстанавливается как «перев[ар] ахъ», а не как название собственное какого-то места. При воспроизведении статьи 26 не указано, что в слове «тыс(я)цьского» буквы «кого» и последующий текст сдвинуты на строку ниже. В статье 28 было напечатано «надеятис(я)» с буквой «я» перед буквой «т», хотя сохранилась часть буквы «***» ([е^н] юс малый), и т. д.

После исследования и публикации Л. В. Черепнина уже никто не пытался изучать договор сыновей Ивана Калиты в целом или восстановить его текст в более полном виде. A priori считалось, что все вопросы решены Л. В. Черепниным. Только в 1958 г. А. А. Зимин предпринял попытку пересмотреть вопрос о дате договора. Он согласился с Л. В. Черепниным в том, что указание грамоты о целовании креста братьями «оу отня гроба» имеет символическое значение и не может рассматриваться как датирующий признак. Соображений, выдвинутых в свое время М. М. Щербатовым, А. А. Зимин не оценивал, поскольку считал, что историография XVIII в. ничего положительного для исследователя XX в. дать не может. Зато дата, после которой соглашение не могло быть оформлено, была указана А. А. Зиминым совершенно определенно. Это 26 апреля 1353 г., когда скончался великий князь Симеон. Относительно уточняющих время составления грамоты изысканий Л. В. Черепнина А. А. Зимин, писал следующее: «Л. В. Черепнин датирует разбираемый договор 1350-1351 гг., связывая его с ордынскими и литовскими отношениями этих лет. Действительно, в договоре имеется дефектный текст, говорящий о какой-то войне. Но нет прямых оснований связывать его [129] именно с походом Ольгерда 1350 г. Связывать упомянутого в докончании боярина Алексея Хвоста с какой-то группировкой бояр, якобы сторонников «литовского сближения», ни текст этого памятника, ни летописи также не позволяют» ⁷⁴. Критика была справедливой. Неточным было только указание на некий поход Ольгерда в 1350 г. Л. В. Черепнин ничего о таком походе не писал, поскольку ни один источник о походе литовского великого князя в 1350 г. не говорил. Сообщение о войне в договоре можно было сопоставлять с более ранним летописным известием об «испустошении» литовцами отчины великого князя Симеона, но доказать, что речь в источниках идет об одном и том же событии, нельзя. В этом А. А. Зимин был прав.

Историк предложил и свою дату составления договора. «Можно лишь предположить, — осторожно писал он, — что разбираемый договор Семен, Андрей и Иван Ивановичи скорее всего заключили в конце 40 — начале 50-х гг. XIV в. (до 26 апреля 1353 г.). Оснований для этого два. Во-первых, Алексей Хвост был убит в 1357 г., и скорее всего «крамола» этого боярина, упомянутая в докончании, состоялась не очень задолго до его гибели. Во-вторых, в докончании упомянуты архимандрит московский Петр и архимандрит Переяславский Филимон. Поскольку эти же лица фигурируют в завещании кн. Семена Ивановича 1353 г., то, очевидно, договор этого князя с его братьями заключен незадолго до составления завещания Семена Ивановича» ⁸⁴. И если отсутствие в докончании упоминания сыновей Симеона принимать за хронологический признак, то грамоту надо датировать еще более ранним временем — до 15 декабря 1347 г.

* * *

Чтобы выяснить действительное время составления договора Симеона с братьями, необходимо обратиться к его тексту и попытаться обнаружить те свидетельства, которые косвенно указывали бы на дату написания договорной грамоты.

В принципе, широкие рамки заключения договора были названы еще Н. Н. Бантыш-Каменским. А. А. Зимин указал самую позднюю дату, после которой соглашение не могло быть оформлено: 26 апреля 1353 г. (смерть великого князя Симеона Ивановича). Достаточно легко определяется точная дата, ранее которой братья не могли договориться. В intitulatio договора читается «князь великии Семенъ Иванович всея Рус(и)». Осенью 1340 г. Симеон вместе с братьями [132] Иваном и Андреем вернулся из Орды на Русь и 1 октября был торжественно посажен во владимирском Успенском соборе «на великомъ княжении всея Руси» ⁸⁵. Следовательно, свой титул Симеон получил 1 октября 1340 г., но едва ли в тот же день он оформил свой договор с братьями. Очевидно, что даже теоретически это могло произойти не ранее 2 октября 1340 г.

В договоре есть статьи, которые содержат свидетельства о событиях, предшествовавших заключению договора. В статье 8 говорится о том, что младшие братья Симеона Иван и Андрей «есмы съступилися тобе на старейшинство» (далее указывается, в чем именно заключалась уступка). В статье 12 отмечается, что в прошлом каждый из братьев к своим владениям что-то «примыслилъ или прикупил». В статье 13 содержалась ссылка на то, что великого князя Симеона «благословила которыми волостьми тетка моя княгини Анна». В статье 21 в «Древней российской вивлиофике» и «Собрании государственных грамот и договоров» было напечатано «А который люди по нашимъ волостемъ выиманы нын... войны... намъ к собе не приимати». Как показано было выше, Л. В. Черепнин и А. А. Зимин на основании приведенного текста писали о войне, которая предшествовала заключению договора, но которую оба историка так и не смогли отождествить с какими-либо конкретными военными действиями, что велись во времена правления Симеона. На самом деле, в данном месте грамоты речь о войне не шла, вместо «выиманы нын...войны» следует читать «выиманы нын[е] во ины[е службы]», что было выяснено автором этих строк еще в 1984 г. ⁸⁶. Однако «выимание» людей «по нашим волостемъ», под которыми можно понимать волости всех трех Калитовичей, но, скорее всего, двух младших из них, место имело. И это тоже произошло до [133] составления договора. В статье 26 упомянута «просторожа от мене или от васъ, или от моего тыс(я)цьского». Конкретное указание на тысяцкого — крупного великокняжеского должностного лица — заставляет полагать, что в завуалированной форме в виду имелся какой-то конфликтный реальный случай, связанный с деятельностью тысяцкого. Другой конфликт отразила статья 28 — «коромола» боярина Алексея Петровича по отношению к великому князю Симеону. Статья говорит не только о возникшей «коромоле», но и о ее подавлении великим князем и достаточно суровом наказании крамольника — боярина Алексея Петровича.

Все перечисленные события прошлого, которые упомянуты в тексте договора Симеона с братьями, были явно не одновременны. Косвенно они свидетельствуют о том, что договор едва ли был составлен в первые дни или даже месяцы после восхождения Симеона на владимирский стол великого княжения всея Руси. Тем не менее теоретическая возможность раннего появления исследуемой договорной грамоты остается, пока не будут названы более твердые хронологические ориентиры, позволяющие датировать эту грамоту не относительно, позже некоторых событий, а достаточно определенно.

Текст договора такие ориентиры содержит. Статья 10 сохранила договоренность, согласно которой братья брали на себя обязательство «ког(о) из нас б(ог)ъ отъведет, печаловатися княгинею его и детми». Это означает, что все сыновья Ивана Калиты в момент составления соглашения были женаты. Самым последним из братьев, естественно, женился самый младший. Брак Андрея и дочери галичского (Галича Мерского) князя Ивана Федоровича Марии состоялся в 1345 г., между 11 марта и 23 сентября ⁸⁷.

В числе послухов, присутствовавших при составлении договора и перечисленных в самом конце соглашения, назван архимандрит [134] московский Петр. Б. Н. Флоря обратил внимание на то, что вплоть до 1346 г. таким архимандритом оставался Иван, который в 1346 г. был поставлен в епископы Ростовские. Исследователь сделал естественный вывод, что договор Симеона с братьями не мог быть составлен ранее 1346 г. ⁸⁸.

Наконец, в статье 28 договора упоминается боярин Алексей Петрович, о котором писали все авторы, изучавшие первый московский внутридинастийный договор. Алексей Петрович «вшелъ в коромолу к великому князю» и тем привлек к себе внимание исследователей. Но последние говорили только о фактах позднейшей жизни этого боярина, закончившейся трагически. Этой трагедии посвящена большая часть летописной статьи 1356/57 г. такого раннего памятника, как Рогожский летописец: «Toe же зимы на Москве вложишеть дьяволъ межи бояръ зависть и непокорьство, дьяволимъ наоучениемь и завистью оубьенъ бысть Алексии Петрович[ь] тысятьскии месяца февраля въ 3 день, на память святаго отца Семеона Богоприемьца и Анны пророчици, въ то время, егда заоутреню благовестять». И далее составитель летописи, очевидно, современник событий, но знавший и давнее прошлое, записал: «Оубиение же его дивно некако и незнаемо, аки ни отъ ко[го] же, токмо обретеся лежа на площади. Неции же рекоша, яко втаю светъ сотвориша и ковъ коваша на нь, и тако всехъ общею доумою, да яко же Андреи Боголюбыи отъ Кучьковичь, тако и сии отъ своеа дроужины пострада» ⁹¹, они почти ничего не писали.

Между тем, в ряде летописных сводов, в основном введенных в научный оборот в XX в., сохранилась интересная запись о женитьбе в 1347 г. великого князя Симеона на Марии, дочери убитого восемью годами ранее по московским проискам в Орде тверского великого князя Александра Михайловича. Эта женитьба в жизни старшего сына Ивана Калиты оказалась третьей и с тогдашней церковной точки зрения — незаконной. Митрополит Феогност сурово осудил поступок великого князя, запретил службу в церквах («церкви затвори»), и чтобы разрешить конфликт, «посылали въ Царьгородъ благословенна просить» ⁹⁴. По приведенным свидетельствам великокняжеская свадьба должна была состояться в марте 1347 г., а Алексей Босоволков ездил за невестой примерно в конце февраля — начале марта 1347 г. [136]

Названное время может указывать или на то, что опала на Алексея Петровича в первые месяцы 1347 г. уже закончилась, или на то, что опала тогда еще не началась. В первом случае договор надо датировать примерно серединой 1346 г., когда московским архимандритом стал упоминаемый в договорной грамоте Петр, и февралем 1347 г., когда великий князь простил Алексею Петровичу его «коромолу» и сделал его своим близким и доверенным боярином. При таком предположении действие договора должно было носить весьма кратковременный, эпизодический характер, он должен был быть аннулирован, и его упоминание в более поздних (вплоть до 1389 г.) документах московских князей объяснить очень трудно.

Остается полагать, что договор был оформлен после марта 1347 г. и до смерти великого князя Симеона Ивановича 26 апреля 1353 г. ⁹⁷. Ссылка указывает на то, что трехстороннее соглашение Калитовичей аннулировано [137] не было и сохраняло свою силу вплоть до последних дней великого князя Симеона. Таким образом, дополнительные данные подкрепляют заключение, что рассматриваемый договор был составлен между мартом 1347 г. и 26 апреля 1353 г.

Указанные временные рамки можно сузить. Статья 28 договора свидетельствует о том, что средний из братьев Иван брал на себя особые обязательства перед Симеоном и Андреем: «А мне, княз(ю) Ивану, что дал княз(ь) вел(и)кии изъ Олексеева живота, того ми Олексею не давати, ни его жене, ни его детемъ, ни инымь ничимь не подмагати их». Официальный отказ Ивана от помощи Алексею Петровичу и его семье был вызван, скорее всего, их прежним сотрудничеством, которое, по меньшей мере, возобновилось впоследствии, уже после смерти Симеона, когда Алексей Петрович получил от ставшего великим князем Ивана Ивановича высокую должность московского тысяцкого. Но если князь Иван поддерживал крамольного боярина старшего брата, это означает, что хорошие отношения у Ивана с Симеоном не складывались. Между тем, летописи примерно с середины 1348 г. говорят о единстве всех трех братьев. В названном году, узнав о посольстве литовского великого князя Ольгерда к хану Джанибеку просить «рати... себе въ помочь» против Москвы, «князь великий Семенъ, погадавъ съ своею братиею съ княземъ Иваномъ и Андреемъ и съ бояры», послал свое посольство в Орду, которое обвинило Ольгерда во враждебных действиях против хана и добилось выдачи литовских послов Москве. Татарский посол Тотуй привел брата Ольгерда князя Корьяда и других высокопоставленных литовцев в Москву ¹⁰⁰. Это единственная дата, которая позволяет хотя бы приблизительно рассчитать время предшествовавших событий.

Поход от Москвы до Новгорода Великого занимал время около месяца ¹⁰³.

Исходя из приведенных данных, изучаемый договор можно датировать или временем от марта 1347 г. до мая 1348 г., или 1350 г., от которого не сохранилось сведений о деятельности братьев Симеона Ивана и Андрея. Первый вариант выглядит предпочтительнее. Дело в том, что после женитьбы на тверской княжне в 1347 г. великий [139] князь Симеон отправился в Орду. С собой он взял младшего брата Андрея, а Иван был оставлен в Москве. Симеон и Андрей вернулись в Москву в марте — апреле 1348 г. ¹⁰⁵. Если греческие документы и послания были подписаны в сентябре 1347 г., то в Москву они могли быть доставлены примерно в декабре 1347 г. Во исполнение решений императора и патриарха митрополит Феогност должен был отправиться в Галич и соседние с ним епархии для принятия их в свою митрополию. Отсутствием Феогноста в Москве [140] и может быть объяснено то обстоятельство, что его не было среди свидетелей заключения договора «оу отня гроба» Симеона с его братьями. В целом же приведенные соображения позволяют датировать этот договор мартом — маем 1348 г.

* * *

Сам договор начинается с intitulatio лица, заключившего соглашение. Это «князь великий Семенъ Иванович всея Рус(и)». Главный наследник Ивана Калиты назван не только по имени, но и по отчеству. Его титул, указывавший на принадлежность Симеону владимирского великокняжеского стола, подчеркивал высокий политический статус старшего из Калитовичей, но не место в семейной иерархии московских князей, что, казалось бы, естественнее видеть во внутридинастийном княжеском договоре.

В inscriptio грамоты названы братья Симеона — князь Иван и князь Андрей. Они названы только по именам, без отчеств, оба титулуются без каких-либо дополнительных определений и одинаково — «брат(ь)ею... молодшею», в последовательности их естественного старшинства (Иван родился в 1326 г. ¹⁰⁷).

Все три брата «целовали есмы межи собе кр(е)стъ оу отня гроба». Их отец, Иван Калита, был похоронен в московском кремлевском Архангельском соборе, который он сам и построил ¹⁰⁸. Следовательно, крестоцелование происходило в почитаемом княжеском храме, у могилы его основателя, что придавало всей процедуре особый смысл, напоминало договаривавшимся сторонам об их родственных отношениях, освящало условия договора, делая их более авторитетными и прочными.

Эти условия договора изложены в 29 статьях его dispositio. Статья 1 провозглашала единство всех трех сыновей Ивана [141] Калиты: «Быти ны заодинъ до живота». Речь, очевидно, шла об общем принципе сосуществования братьев, сосуществования, естественно, мирного. То, что в реальности такое сосуществование нередко могло сопровождаться резкими, иногда глубокими вспышками вражды между родными братьями, в договорах, подобных договору 1348 г., прямо не обсуждалось. Стороны ограничивались указанием на общие нормы и на пути решения конфликтных вопросов во имя соблюдения этих норм. Принцип братского единения имел универсальное значение. Он мог быть приложим к самым разнообразным сферам жизни, а потому фиксировался в начальной части договора, являясь основополагающим при разработке других условий соглашения.

Статья 2 грамоты была посвящена субординации договаривавшихся сторон. Князья Иван и Андрей брали на себя обязательство «брата своего стареишего имети ны и чтити въ отцево место». Такое обязательство указывает на то, что докончание составляли две юридические стороны: с одной — старший брат, великий князь Симеон, с другой — младшие братья Иван и Андрей. Эта вторая сторона признавала старшего брата главой заключенного союза и обязывалась не только считать его таковым, но и «чтить» как отца. Последнее, по-видимому, означало, что по отношению к Симеону должны были проявляться не только знаки внешнего уважения, но и следование его советам, решениям и приказам. Как отмечалось выше, С. М. Соловьев обратил внимание на то, что в договоре Калитовичей употреблен оборот «въ отцево место», а не «отца» (может быть, в форме «аки отца»). Скудость материала не позволяет точно установить тонкие различия между двумя близкими выражениями. Возможно, при определении отношений между ближайшими родственниками, имевшими действительного общего родителя, употреблялось выражение не «отца», а «въ отцево место».

От статьи 3 договора сохранилось только начало: «А брату нашему нас имети...». А. Е. Пресняков предложил реконструкцию окончания: «в братстве без обиды во всем». С этой реконструкцией [142] согласился Л. В. Черепнин. Восстановленный текст заимствован А. Е. Пресняковым из первого договора великого князя Дмитрия Ивановича с Владимиром Серпуховским: «в братъстве, без обиды, во всемь» (статья 6) ¹¹². В пользу предложенной реконструкции текста говорит и то обстоятельство, что в подлиннике договора после слов «молодшею» утрачен фрагмент бумажного листа, на котором могло разместиться 10-11 букв, но никак не 22-23 буквы, если следовать чтениям, восстановленным А. Е. Пресняковым. Введение в договор такой статьи 3 достаточно красноречиво. Иван и Андрей Ивановичи и так являлись [143] младшими братьями Симеона по возрастному и родственному показателям. Подчеркивание в статье 3 договора 1348 г. их статусного положения как «братьи молодшей» свидетельствует о том, что сам договор составлялся на началах политических, а не семейно-патриархальных, как в свое время казалось А. Е. Преснякову, хотя и с употреблением семейно-родовой терминологии.

Статья 4 соглашения решала вопрос об общих друзьях и общих врагах договаривавшихся братьев: «А кто будеть брат(у) нашему старейшему недругъ, то и нам недругъ. А кто буд(е)ть брату нашему старейшему другъ, то и нам другъ». По сути дела речь шла об общей внешней политике московских князей. Но определял эту политику великий князь. Младшие братья должны были действовать в русле его планов и устремлений. Никто из них не мог иметь собственного друга или наживать своего врага, на которых распространялись бы дружба или вражда остальных братьев. Таких союзников или противников мог выбирать только великий князь.

В то же время он не мог устанавливать и оформлять отношения с другими правителями без согласия своих братьев. Последнее специально оговаривала статья 5 договорной грамоты. Эта статья предписывала, что «тобе, г(о)с(поди)не князь велики, без насъ не доканчивати ни с ким. А братье твоей молодшей безъ тобе не доканчивати ни с кимъ». Интересно, что в первой части статьи была использована политическая терминология, определявшая Симеона как господина великого князя. Это отметил еще С. М. Соловьев. Данное определение координируется с титулом Симеона в intitulatio соглашения — «князь великий... всея Рус(и)» — и лишний раз свидетельствует о том, что договор 1348 г. оформлял прежде всего политические, а не семейные отношения внутри московского княжеского дома. Вторая часть статьи 5, по-видимому, допускала возможность младших князей проявлять определенную внешнеполитическую инициативу, но превращать ее во что-то реальное, в виде оформления какого-то самостоятельного политического соглашения, категорически запрещала. Этим великокняжеская власть предохраняла себя от [144] нежелательных, а порой и прямо враждебных тайных сговоров удельных князей-родственников с недружественными внешними силами.

Статья 6 сохранилась в дефектном виде: «А кто иметь нас сваживати наш...исправа ны оучинити, а нелюбья не держати, а виноватого казнити по исправе...». Несмотря на утраты текста, можно понять, что в статье речь шла не о происках со стороны внешних соседей Московского княжества, а об интригах внутри самого княжества. Только в последнем случае можно было устроить разбирательство дела (исправу) и наказать (казнить) виновного в разжигании розни между заключившими договор братьями. Поэтому предложенная А. Е. Пресняковым реконструкция начала статьи («А кто иметь нас сваживати наш[и бояре]») может быть признана вполне корректной. Стороны договаривались, что дела ссоривших князей бояр следует подвергать разбирательству, заранее на этих бояр не гневаться, а при определении виновного наказывать его в меру установленной вины. Косвенно эта статья свидетельствует о происшедших конфликтах в среде московских бояр, которые наговаривали одному князю на другого, тем самым сваживая, ссоря их друг с другом. Статья в целом носила примирительный характер, достаточно четко устанавливая пути разрешения конфликтов (обязательность расследования, отказ от проявлений «нелюбья», гнева). В то же время статья указывала на безусловность наказания виновного.

В статье 7 также есть дефекты. Утрачена начальная часть статьи: «… целовали есмы по душевной грамоте о(т)ца нашего, како ны отець наш роздел далъ, того ти подъ нами блюсти, а не обидети». Ничего иного, кроме креста, договаривавшиеся братья целовать не могли. Поэтому примерное начало грамоты может быть восстановлено: «[А крест] целовали есмы...». Статья составлена от имени «братии молодшей», князей Ивана и Андрея. На первый взгляд ничего нового она не содержит. Статья требует неприкосновенности владений младших братьев Симеона в тех рамках, что были определены духовной грамотой их отца, Ивана Калиты. Но это требование к великому князю о сохранении давно установленных уделов Ивана [145] и Андрея как раз и обращает на себя внимание. Такое требование могло появиться только в результате покушений великокняжеской власти на удельные владения. Тогда возврат к старине становился новизной по сравнению с теми отношениями, которые складывались между братьями в период до заключения договора. В итоге младшие братья добились от старшего признания того раздела Московского княжества, который был установлен завещанием Ивана Калиты, соблюдения целостности своих владений («того ти подъ нами блюсти») и отказа от попыток эти владения «обидети», т. е. нанести им ущерб.

Причину согласия великого князя на требования удельных братьев раскрывает статья 8 договора. Статья эта — одна из ключевых в соглашении 1348 г. Содержание ее очень конкретно: «А что есмы съступилися тобе на стареишинство… полтамги да тобе соколничии путь, и садовници, да конюшии путь, и кони ставити...х, и ловчии путь, то же и по томъ на стареишии путь, кто буд(е)ть стареишии, тому полтамги, а молодшимъ двумъ полтамги, а опроч(ь) того все на трое, и бортници въ пере...ахъ и Добрятинская борть». Поскольку в заключительной части статьи, где речь идет о будущем («то же и по томъ»), говорится о разделе тамги пополам между старейшим князем и двумя младшими, как это должно было быть сразу же по заключении договора, то пропуск в первой части статьи после слова «старейшинство» легко восстанавливается: «[полтамги и нама]», имея в виду, что в «Древней российской вивлиофике» после слова «старейшинство» было поставлено отточие, а далее напечатано «ма полтамги». По смыслу восстанавливается и следующий пропуск после слов «кони ставити». Глагол «ставити» требует после себя указания на места, где могли быть стоянки лошадей. Поэтому сохранившаяся буква «х» может рассматриваться как окончание слова, обозначавшего эти места. Такое окончание могло быть только у имен существительных в предложном падеже множественного числа. Завещание великого князя Ивана Ивановича фиксирует одну из [146] княжеских регалий: «кони ставити по станомъ и по варямъ» ¹¹⁴. Воссоздание утрат позволяет лучше понять содержание статьи.

Оно свидетельствует о том, что к великому князю Симеону перешла половина такого важного финансового сбора, как таможенный налог. Другую половину получили его младшие братья, каждому из которых досталось всего по четверти общей суммы от таможенных сборов. Кроме того, младшие братья уступили старшему различные отрасли княжеского хозяйства: сокольничий «путь» (ловля и содержание соколов для соколиной охоты), садовники, которые должны были следить за посадкой и содержанием садов, а может и садков для животных, конюший «путь» (коневодческое хозяйство, предназначавшееся как для военных, так и для различных мирных целей), право ставить своих коней в станах, ловчий (охотничий) «путь». Согласно последнему завещанию Ивана Калиты, его наследникам предписывалось «тамгою и иными волостми городскими поделяться с(ы)н(о)ве мои; тако же и мыты, которыи в которого оуезде, то тому. А оброкомь городскимь Василцева веданья поделятьс(я) с(ы)н(о)ве мои. А что моих бортниковъ и оброчниковъ купленых, которыи в которого росписи, то тог(о)» ¹¹⁵. Таким образом, по волеизъявлению отца Симеон, Иван и Андрей должны были поделиться тамгой, «волостми городскими» и «оброкомь городскимь Василцева веданья», под которым должно пониматься бортное хозяйство. Но в какой пропорции следовало производить деление, об этом в духовной Ивана Калиты не говорилось. Судя по такому умолчанию — в равной. Из сопоставления статьи 8 договора 1348 г. сыновей Ивана Калиты и завещательного распоряжения их отца вытекает, что разделение тамги оказалось [147] неравномерным. Великий князь получил в 2 раза больше, чем каждый из его братьев. Если городские волости и есть «пути», то их владельцем стал один великий князь. Особенно важен был конюший «путь», обеспечивавший лошадьми войско, перевозки, поставлявший тяглую силу княжескому сельскому хозяйству. О распределении между князьями бортного хозяйства косвенно говорит упоминание в статье 8 бортников в переварах и Добрятинской борти.

Распределение тамги в пользу великого князя должно было сохраняться и в будущем. Ее половина отходила тому, «кто буд(е)ть стареишии», а другая половина — «молодшимъ двумъ». Поскольку в будущем «молодших» князей могло быть больше двух (у Ивана и Андрея могло родиться по нескольку сыновей), указание договора именно на двух «молодших» следует расценивать как указание на Ивана и Андрея. В таком случае под тем, «кто буд(е)ть стареишии», надо понимать только сына Симеона. Уместно напомнить, что первенец Симеона от третьего брака Даниил родился 15 декабря 1347 г., за несколько месяцев до составления договора. Отец, заключая докончание с братьями, обеспечивал ему в будущем явный перевес над его родственниками по меньшей мере в одном отношении — получении большей доли таможенных сборов.

Заключительное положение статьи 8: «а опроч(ь) того все на трое, и бортници въ перев[ар]ахъ и Добрятинская борть», можно понимать двояко. Или эта договоренность трактует настоящее, т. е. возвращается к началу статьи, и содержит требование поделить, за вычетом тамги и «путей», все остальное, не называя его, а также бортников в переварах и Добрятинскую борть на три равные части между братьями; или данное положение, как и предшествующая ему договоренность о тамге, обращено в будущее, и тогда под словом «все» надо понимать «пути», перечисленные в первой части статьи 8. Чтобы решить дилемму, необходимо проследить судьбу тех «путей» и тех привилегий, что были уступлены Иваном и Андреем старшему брату В своей духовной грамоте, составленной в 1353 г., Симеон говорит только о принадлежавшей ему части тамги («в городе на [148] Москве жеребей мои тамги»), о «путях», как своей собственности, он совершенно не упоминает ¹¹⁹, который существовал наряду с таким же «путем» Дмитрия Донского. Таким образом, выясняется, что «пути» и такая княжеская регалия, как «кони ставити по станомъ», после смерти Симеона не сохранились целиком в великокняжеских руках, они были разделены между великокняжеской и удельнокняжеской властями.

Делается очевидным, что договоренность 1348 г. о делении «все на трое» имела в виду будущее. Особо надо сказать о требовании статьи 8 делить на три части бортников в переварах и Добрятинскую борть. Речь идет о бортном хозяйстве, которое в завещании Ивана Калиты было обозначено как оброк городской Васильцева веданья, в завещании Ивана Ивановича как «мед оброчный Василцева стану» ¹²¹. Из этих определений следует, что в статье 8 договора 1348 г. нет упоминания Васильцева стана (ста). Речь, таким образом, шла в этой статье не о всем бортном хозяйстве, которое Иван Калита завещал разделить своим сыновьям. Однако бортники в переварах и Добрятинская борть были [149] существеннейшей частью бортного хозяйства. И эту часть Симеон взял себе, видимо, без всякого согласия братьев, почему указание на бортников и Добрятинскую борть и не попало в первую часть статьи 8, где перечислялись наиболее значительные уступки, сделанные младшими Калитовичами в пользу старшего брата. Но в будущем взятое Симеоном должно было быть поделено на трое, как и уступленные ему «пути».

Требование статьи 8, возможно, на основании духовной грамоты Ивана Калиты, разделить в будущем «пути», значительную часть бортного хозяйства, привилегию держать коней на станах между тремя наследниками отца свидетельствует о том, что завещание Калиты было нарушено. Старший сын вопреки воле отца присвоил себе большую часть княжеского хозяйства и закрепил это в договоре с братьями. Удельные князья сделали уступки великому князю явно не по собственной воле, но в будущем рассчитывали вернуть свои доли в «путях», бортях и станах. В целом же, статья 8 договора 1348 г. отразила значительное усиление экономических позиций великого князя по сравнению с удельными князьями и за их счет. Последнее объясняет, почему Симеон соглашался, как о том свидетельствует статья 7 рассматриваемого договора, соблюдать целостность и неприкосновенность удельных владений своих братьев. Эти владения и так были урезаны.

Статья 9 закрепляла за каждым из князей новые села: «А сел князю великому: Новое сел(о) на Купавне, Вышневьское сел(о). А княз(ю) Ивану и княз(ю) Андрею: Мих[але]вьское сел(о), Микульское сел(о) на Пруженке, Микифоровьское сел(о), Парфеньевское сел(о)...». В начале статьи указывалось то, что отходило к Симеону, который вновь титуловался великим князем. Затем перечислялись села младших Калитовичей, причем оба брата назывались вместе как некое юридическое целое.

Где же находились перечисленные в статье 9 села? Новое село на Купавне известный исследователь исторической географии Московского княжества XIV-XV вв. В. Н. Дебольский отождествлял с [150] современной ему Новой Купавной Богородицкого уезда Московской губернии ¹²⁷. Таким образом, речь может идти о двух селах Симеона, находившихся по соседству.

Судя по последовательности перечисления в статье 9 как младших князей, так и принадлежавших им сел, за князем Иваном закреплялись села Михалевское и Микульское на Пруженке. Первое село [151] С. М. Соловьев предлагал искать в современном ему Звенигородском уезде ¹³¹. Местонахождение сел Микифоровского (Никифоровского) и Парфеньевского, принадлежавших, очевидно, князю Андрею, установить не удается.

Впрочем, несмотря на такую неясность и возможное механическое отсутствие окончания статьи 9, определенные выводы из ее содержания сделать можно. Во-первых, приобретенные братьями Калитовичами новые села были уже их личными владениями, «уделами» по терминологии несколько более позднего времени. Они не входили в состав тех земель, что братья получили от отца. И на эти села не могла распространяться норма, прописанная в завещании Ивана Калиты, согласно которой в случае, если татары отнимут какие-то волости у наследников Ивана Калиты, те должны между собой вновь поделиться владениями ¹³². Лично приобретенное уже не шло в общий раздел, и в этом основной смысл появления в договоре 1348 г. статьи 9. Во-вторых, несмотря на отсутствие данных о местоположении сел Микифоровского и Парфеньевского, видно, что новые села приобретались или основывались князьями в пределах московского городского «уезда», т. е. окружавшей Москву территории, которая считалась достоянием московского княжеского дома в целом. [152] Одна-

(стр. 152 отсутствует в скане – прим. расп.) [153]

семьях. Но военные обстоятельства требовали присутствия князей в полках, а не у домашних очагов, младшие князья могли быть посланы в длительные походы, и в таких случаях, «при животе» братьев великий князь должен был охранять их семьи. Эти косвенные свидетельства статьи 10 о возможной войне и ее последствиях тесно увязываются с установленной датой договора, составленного во время тревожного ожидания в Москве итогов переговоров литовского посольства в Орде о военном антирусском союзе.

Статья 11 продолжала обсуждение того, что должно было быть после смерти младших Калитовичей: «А по животе кто из бояръ и слугъ иметь служити оу наших княгинь и у детии... нелюбья не держати, ни посягати безъ исправы, но блюсти, как и своих». Размер текстовой утраты между словами «детии» и «нелюбья» точно определить не представляется возможным. Но смысл того, что было написано, восстановить можно. Очевидно, что слово «детии» имело определение, такое же, как слово «княгинь». Поэтому рядом со словом «детии» почти без сомнения читалось «наших». Далее должно было быть указано, на кого нельзя было держать «нелюбья». В подобных оборотах обычно использовалось указательное местоимение. Поскольку данный оборот оканчивается словом «своих», указательное местоимение должно быть множественного числа: «[на тых]». Статья позволяла боярам и слугам после смерти князей продолжать служить их семьям, а князьям запрещала преследовать таких бояр и слуг. Посягать на них можно было только после разбирательства (исправы).

Статья 12 по своей тематике примыкала к статье 7, только в отличие от последней она запрещала великому князю посягать не на наследственные отчины младших братьев, а на их примыслы и купли: «Или кто из насъ... что примыслилъ или прикупил, или кто по семь что кто прикупить или примыслить чужее... своимъ волостемъ, и того... блюсти, а не обидети». Потери текста в данной статье не носят характера невосполнимых утрат, которые существенно исказили бы смысл договоренностей или вообще уничтожили бы его. После [154] слов «кто из насъ» явно читалось «брате», как свидетельствуют издания 1775 и 1813 гг. Если верно чтение «нико...» после слова «брате», воспроизведенное в «Древней российской вивлиофике», то это может быть началом слова «николи». Оборот «блюсти, а не обидети» явно относится к великому князю, поскольку только от него могла исходить «обида» в отношении уже приобретенного. В таком случае начало статьи имело в виду младших братьев Симеона. Пропуск между словами «чужее... своимъ волостемъ» кроме предлога «к» восполнить нечем. После слова «того», вероятно, уничтожено слово «ти» или слова «ти подъ нами», как читается в аналогичном обороте статьи 7. В целом, утраты принципиально не влияют на характер содержания статьи 12, и оно может быть рассмотрено.

Названные в статье примыслы и прикупы к «своимъ волостемъ» имели в виду земельные приращения. Такие приращения должны были быть чужими. Под последним определением, по-видимому, понимались земли, ранее не принадлежавшие московскому княжескому дому. Статья ничего не говорит о том, где территориально могли находиться приобретения удельных князей. Очевидно, такие земли могли быть как в пределах Московского княжества, но быть собственностью представителей других княжеств, так и за границей Московского княжества. Правило соблюдения великим князем приобретенных его младшими братьями чужих владений распространялось как на настоящее время, так и на будущее. Оно ограничивало алчные поползновения великокняжеской власти, гарантируя, как писал А. Е. Пресняков, неприкосновенность уделов.

Текст статьи 13 сохранился гораздо хуже текста предшествующей статьи. Между тем, содержание статьи 13 представляет большой интерес: «Или что мя благословила которыми волостьми тетка моя княгини Анна, Заячковымъ... Тешевымъ... тиною свободкою, или что есмь прикупил Забереги... куплю и того... моеи... обидети... кто что нашему... блюсти, а не обидети... а то... с нами...». Употребление в статье личного местоимения первого лица единственного числа указывает на то, что статья составлена от имени великого князя. [155] К сожалению, статья имеет многочисленные утраты текста, которые восполнить очень трудно. Тем не менее попытки в этом направлении представляются небезнадежными и небесполезными.

Статья начинается с фиксации того, какие волости получил великий князь Симеон от княгини Анны. Судя по термину родства, речь идет о тетке Симеона, сестре Ивана Калиты и дочери первого московского князя Даниила. Княгиня Анна передала племяннику волость Заячков. Эта волость находилась к юго-востоку от г. Боровска и занимала территорию по среднему течению р. Протвы. К волости Заячков относилось ставшее широко известным в войну 1812 г. село Тарутинское (Тарутино) ¹³⁶. Таким образом, владения великого князя Симеона расширялись в юго-западном направлении от Московского княжества, охватывая бассейн среднего течения р. Протвы. Увеличение великокняжеских земель явно обгоняло рост удельных владений Ивана и [156] Андрея. И судя по фрагментам окончания статьи 13 («моеи», возможно, «братии»; «[не] обидети») договор требовал от удельных братьев Симеона сохранения приобретений великого князя.

Отнесение к статье 13 ее последних слов достаточно условно, поскольку нельзя установить ни их точную связь с предшествующим уцелевшим текстом, ни такую же связь с текстом последующим. Однако этот последующий текст явно относился к совершенно иному договорному условию, чем текст статьи 13, почему и может быть выделен в отдельную статью. В статье 14 сохранился фрагмент, свидетельствующий об обязанности удельных князей: «...а нам в твои оуделъ не слати...». Под «твоим уделом» разумелись владения великого князя. Более поздние договорные грамоты, заключенные московскими князьями между собой, содержат единственную норму, запрещающую посылать людей в великокняжеские владения. Речь идет о недопустимости посылки туда удельными князьями своих приставов и данщиков ¹³⁸, надо признать вполне основательным.

Судя по сохранившимся отрывкам, далее в договоре 1348 г. шел довольно большой раздел, посвященный организации московского суда. Раздел начинался со статьи 15: «...московски имут бити челом тобе, кн(я)зю великому, на наших бояръ и слугъ московских, аже будешь на Москве, тобе судити, а мы с тобою в судъ шли... господине, опрочь Москвы, слати к твоему наместнику и к нашимъ...». [157] Несмотря на утрату начала статьи, можно понять, что речь в ней идет о суде над московскими боярами и слугами удельных князей по искам москвичей, направляемым великому князю. Если великий князь находился в Москве, то он сам рассматривал такие иски. Таким образом, удельные князья признавали за великим князем право судить служивших им людей. Однако такое право могло реализовываться только в присутствии самих удельных князей.

За словом «шли» сейчас в документе сразу же читается слово «господине». Но это результат неудачной реставрации договорной грамоты. Между приведенными словами должен быть просвет, поскольку далее в статье рассматривалась несколько иная судебная ситуация. По аналогии со статьей 27 договора 1389 г. Дмитрия Донского с Владимиром Серпуховским текст между «шли» и «господине» можно восстановить: «А будешь». Окончание статьи было посвящено тем же искам, которые должны были рассматриваться не при присутствии, а при отсутствии великого князя в Москве. В таком случае дела вершились наместником великого князя при участии наместников удельных князей. В принципе последняя норма сохранилась и в договоре 1389 г. ¹³⁹.

От следующей, 16-й, статьи сохранилось только ее окончание: «...чинять исправу московскимъ боярам и слугам, а приставовъ ти не слати». Вероятно, некоторые детали из-за порчи текста восстановить уже нельзя, но общий смысл отраженных в статье договоренностей понять можно. Оборот «а приставовъ ти не слати» запрещает определенные действия великому князю. Следовательно, статья составлена от имени удельных князей. Она посвящена тем же московским боярам и слугам Ивана и Андрея, что и статья 15. Но в статье 16 речь шла не о производстве суда над удельными боярами и слугами, проживавшими в Москве, а о производстве досудебного дознания (разбирательства, исправы). Оно должно было производиться людьми удельных князей, их приставами. Великий князь не имел права использовать своих приставов. Интересно отметить, что по договору [158] 1389 г. между Дмитрием Донским и Владимиром Серпуховским в подобных случаях действовали только приставы великого князя ¹⁴⁰.

Особая ситуация рассматривалась в статье 17: «[Удари...мъ тобе князю] великому... [изъ вели]... на наших бояръ... [господине] пристава, а намъ... [имъ послат]... [и къ тобе] к великому кн(я)зю... тобе, князю» ¹⁴². Но если в статье 28 договора 1389 г. рассматривался только вопрос о доставке в суд обвиняемого, то в статье 17 договора 1348 г. говорилось не только об организации такой доставки. После слов «а намъ» следовал, судя по сохранившимся фрагментам, довольно обширный текст, где говорилось не только о приставах удельных князей. По-видимому, речь [159] шла и о том, что суд над удельными боярами и слугами по жалобам жителей великого княжения брал на себя великий князь и делал это в городе, в Москве.

Статья 18, от которой сейчас уцелели всего три слова: «… пошлые к городу...», по-видимому, определяла ту территорию, на которую распространялось действие городского суда. В других договорных грамотах XIV в. московских князей слова «к городу» встречаются в статьях именно о старых судах, относившихся к Москве. В первом договоре московского великого князя Дмитрия Ивановича с серпуховским удельным князем Владимиром Андреевичем эта норма была выражена так: «А которыи суды издавна потяг[ли къ] городу, а те и нынеча к городу» ¹⁴³. Можно думать, что сходный текст («А который суды потягли пошлые к городу, те и нынеча к городу») читался и в статье 18 договора 1348 г. В «Древней российской вивлиофике» и «Собрании государственных грамот и договоров» после приведенных слов «...пошлые к городу...» помещено продолжение: «пр...емъ отци изъ...хъ волостии и изъ н...». Первый пропуск можно восстановить как «пр[и наш]емъ отци», а последний — «изъ н[аших]». Если последнее верно, то тогда второй пропуск можно реконструировать как «изъ [твои]хъ». Речь, вероятно, шла о местах, население которых при Иване Калите стало подсудным московскому городскому суду. К моменту заключения договора эти места находились во владениях трех наследников Ивана Калиты, а потому последние имели право суда над подвластным теперь им населением. Договор, по-видимому, не подтверждал этих прав, а закреплял старую норму — подсудность части подвластных Симеону, Ивану и Андрею людей суду в Москве, который вершил великий князь.

Далее составители договора переходили к другой теме, они вновь оговаривали неприкосновенность владений. Статья 19 гласила, что «...наших оуделехъ не купити, ни твоимъ бояромъ, ни слугамъ...ни нашимъ бояромъ, ни слугам селъ въ твоемъ оуделе и у численых...». В изданиях 1775 и 1813 гг. после слов «ни слугамъ» [160] читается «безъ». В статье содержался запрет великокняжеским боярам и слугам покупать села в удельных владениях, а удельным боярам и слугам — в великокняжеских. Это было обычным требованием в договорах московских князей между собой. В частности, в январском договоре 1390 г. между великим князем Василием Дмитриевичем и Владимиром Серпуховским детям и боярам последнего запрещалось приобретать села во владениях великого князя «безъ нашего веданья» ¹⁴⁴. Очевидно, что исчезнувшее теперь слово «безъ» в договоре 1348 г. — начало идентичного оборота. Но у статьи 19 изучаемого договора было оригинальное окончание, не встречающееся в других договорах. Окончание уцелело лишь частично. Судя по словам «и у численых», статья запрещала приобретение сел также у численых людей, а возможно, и у других категорий княжеских служилых людей. Формулировка договора («ни слугам селъ въ твоемъ оуделе и у численых...») заставляет полагать, что численые люди расселялись вне удела великого князя. Однако по смыслу статьи 19 они охранялись великокняжеской властью, на приобретение их земель боярами и слугами удельных князей накладывался запрет. Если числяки, как назывались численые люди в более поздних источниках, проживали на территории московского уезда, т. е. окологородья, признававшегося общим достоянием наследников Ивана Калиты, то распространение на них великокняжеской юрисдикции свидетельствует о попытках великокняжеской власти укрепиться в общих с другими родственниками землях и со временем установить над ними исключительно свой контроль. Если числяки проживали не только на таких землях, но и в уделах, то великокняжеская власть укреплялась и в уделах, делая для местных князей закрытой зону проживания численых людей. Во всяком случае, запрещение покупать села у численых людей было в интересах великокняжеской власти, бравшей под свою опеку и свой контроль низшие категории княжеских служилых людей.

Слова «...дворъ московскии...», читающиеся в договоре 1348 г. за словами «и у численых...», указывают на новый объект [161] договоренностей — не села, а дворы в Москве. Это дает некоторое основание отнести два процитированных слова к особой договорной статье, по счету — 20-й. Возможно, к этой же статье относится текст, переданный в «Древней российской вивлиофике» и «Собрании государственных грамот и договоров» как «имети...всимъ...отци...не держати... дворъ москов...ци...всимъ». Однако сказать что-либо существенное относительно содержания этой статьи не представляется возможным из-за фрагментарности и разъединенности сохранившегося текстового материала.

Статья 21 в издании «Собрание государственных грамот и договоров» («А которыи люди по нашимъ волостемъ выиманы... нын...войны... намъ къ собе не приимати») содержит то самое чтение «войны», которое было отправным для Л. В. Черепнина при определении даты рассматриваемого договора. Однако в публикации самого Л. В. Черепнина текст этой статьи приобрел другой вид: «А которыи люди по нашим волостемъ выиманы...намъ к собе не приимати». Чтения «нын» после слова «выиманы», а далее «войны» изданий 1775 г. и 1813 г. в «Духовных и договорных грамотах великих и удельных князей XIV-XVI веков» воспроизведены не были. Между тем слово «ныне» читается и сейчас, а буквы «воины», скорее всего, в подлиннике в начале XIX в. еще сохранялись. Признавая реальным текст, воспроизведенный в изданиях 1775 и 1813 гг., нужно заметить, что чтение «войны» плохо согласуется со словами «намъ к собе не приимати». Получается, что князья отказывались принимать к себе людей, которые в результате войны были «выиманы» из их волостей, т. е. раньше были в их подданстве или даже принадлежали им, а теперь живут под властью другого правителя или принадлежат другим лицам. Возникающая странность отказа от приема людей из «наших волостей» может быть объяснена двояко. Или слово «войны» и текст «намъ к собе не приимати» относятся к совершенно разным договорным статьям, никак не связанным между собой; или они представляют собой текст одной статьи, но чтение «войны» ошибочно. В первом случае окончанию «намъ к [162] собе не приимати» должно было предшествовать начало, объясняющее, кого князья обязывались к себе не принимать. Точно так же после слова «войны» должна была следовать договоренность, как нужно поступать с пострадавшими от военных действий людьми. Но тогда надо признать, что между словами «войны» и «намъ к собе не приимати» утрачен текст более одной строки, что даже при плохой сохранности документа допустить невозможно, утрат таких размеров в договоре нет. Поэтому от первой версии приходится отказаться. В силе остается только второе предположение: сохранившееся окончание фразы связано с сохранившимся же ее началом о «выиманых» людях, а чтение «войны» сомнительно. То, что люди «выимались» из княжеских владений, следует и из содержания рассматриваемой ниже статьи 22 договора. Но эта статья ясно указывает, что «выимались» они в службу. Учитывая эти показания, текст статьи 21 может быть восстановлен в следующем виде: «А которыи люди по нашим волостемъ выиманы нын[е] во ины[е службы, тех] намъ к собе не приимати». Публикаторы договора Симеона с братьями в «Древней российской вивлиофике» после «войны» («во ины») читали еще «де», но сотрудники канцлера Н. П. Румянцева в 1813 г. этих букв не воспроизвели. Читалась ли в договорной грамоте буква «д» или за эту букву были приняты остатки какой-то другой буквы, сказать трудно. Но буква «е», видимо, читалась, и она позволяет предложить иное чтение. Указание на ныне определенных в службу людей координируется с указанием на людей, принятых в службу в прошлом, при Иване Калите, о чем говорит следующая, 22-я, статья соглашения. Таким образом, ни о какой войне в статье 21 договора 1348 г. речи не шло. Слово «войны» было скомбинировано издателями «Древней российской вивлиофики» из двух слов: «во» и «ины[е]» и повторено издателями «Собрания государственных грамот и договоров». Датирующей приметой слово «войны» служить не может.

Восстановив текст статьи 21, следует обратиться к ее содержанию. Если люди «по нашим волостемъ выиманы», то естественно [163] задаться вопросом, кто мог это сделать? Ясно, что не князья — владельцы волостей, потому что последние по договору лишались права принимать их обратно. А в таком случае «выимать» людей мог только великий князь, определявший их на свою службу. Очевидно, что пополнение великокняжеских служилых людей произошло «ныне», незадолго до заключения договора и произошло за счет населения уделов, «наших волостей» Ивана и Андрея. Люди, принятые на великокняжескую службу, могли быть переселены из уделов в великокняжеские владения, но могли и оставаться в уделах, но в местах проживания великокняжеских людей. И удельные князья вынуждены были мириться с этим, дав обязательство определенных в великокняжескую службу людей назад «к собе не приимати».

Запрет князьям принимать к себе людей, уже определенных в ту или иную княжескую службу, содержится ив статье 22: «А которыхъ люди(и) отець наш, княз(ь) великии, выимал... те так и знають свою службу, в которую кто уряженъ, а намъ ихъ к собе не приимати». В изданиях 1775 и 1813 гг. после «выимал» читается еще «изъ... службу». Такое чтение нужно признать реальным, потому что текст, утраченный после глагола «выимал», как раз и должен был содержать указания на службу или службы, поскольку далее читается «те так и знають свою службу», где служба названа в повторение уже сказанного, но какого-либо предварительного пояснения, о чем идет речь, сейчас в сохранившемся тексте нет, однако раньше, судя по словам «изъ... службу», было. Статья запрещала братьям, на сей раз всем троим, принимать к себе людей, исполнявших различные княжеские службы еще при их отце, Иване Калите, переведшем их в эти службы из каких-то других социальных групп. В принципе, хотя статья касалась всех Калитовичей, она защищала интересы великого князя, так как в его руках сосредотачивались «пути» и большая часть бортного хозяйства, а именно там трудилась основная масса людей, уряженных в службу еще Иваном Калитой. Уступая старшему брату основные отрасли княжеского хозяйства, организованного отцом, Иван и Андрей вынуждались сохранять за Симеоном и [164] рабочий потенциал этого хозяйства, обязуясь не перезывать к себе занятых в таком хозяйстве людей.

В то же время лицам других категорий переход от одного князя к другому разрешался. Это отразила статья 23: «А вольнымъ слугамъ воля, кто в кормленьи бывал и в доводе при нашемъ о(т)ци и при нас». Термин «вольные слуги» обозначал слуг военных. Об их вольности говорят многие документы XIV в. В статье 23 принципиальный интерес представляет то, что тут впервые названы мирные занятия вольных слуг — кормление, т. е. управление волостями, городами и селами; и довод — участие в судебном производстве. И кормление, и довод были княжескими службами. Однако для слуг это была вольная служба, они могли отказаться от нее и поступить на службу к другому князю. Статья 23, указывая на характер службы вольных слуг, подтверждала их права свободного выбора и перехода и тем самым противопоставляла служивших вольных слуг тем людям, кто был «уряжен» в службу и о которых говорилось в статьях 21 и 22. «Воля» вольных слуг признавалась их неотъемлемым правом, она распространялась как на тех слуг, которые были кормленщиками и доводчиками во времена Ивана Калиты, так и на тех, кто выполнял такие же функции «при нас», т. е. заключивших договор его сыновьях.

Статья 24 вновь возвращалась к вопросу о неприкосновенности владений и движимого имущества удельных князей. Согласно этой статье, «а чимъ ны бл(аго)с(ло)вилъ о(те)ць наш, волостми ли, порты ли, или инымь чимь, а тымь ся есмы поделили, того ны не поминати». По сути дела статья 24 повторяла статью 7, подчеркивая еще раз, что великий князь не должен «поминати» младшим братьям («ны»), как именно было поделено отцовское наследие и, по всей вероятности, не подвергать его переделу. Это двойное напоминание в статьях 7 и 24 договора 1348 г. великому князю о его обязательствах свидетельствует о том, что вопросу о сохранении удельными князьями не только своих владений, но и своего имущества (в последующих договорах московских князей между собой упоминаний портов [165] (одежды) или «иного чего» уже не было, стороны не опускались до столь мелочных подробностей), придавалось очень большое значение. Такое повышенное внимание к сохранению волостей, одежд и прочего указывает на то, что со стороны великого князя имели место не мыслимые, а реальные попытки покушения на имущество и земельные владения своих удельных братьев. Договор 1348 г. включением статей 7 и 24 подводил двойную черту под такими попытками.

Важное значение имела договоренность между братьями, отраженная в статье 25: «А где ми будет въсести на конь, всести вы со мною. А где ми буд(е)ть самому не всести, а буд(е)ть ми вас послати, всести вы на конь без ослушанья». Статья требовала от удельных братьев Симеона безусловного участия в военных походах, если их предпринимал великий князь. Но и в том случае, если великий князь сам в походы не ходил, он имел право посылать на войну своих младших братьев, а те обязаны были подчиняться великокняжескому приказу «без ослушанья». Таким образом, младшие братья, как и подчеркивали историки от Н. М Карамзина до Л. В. Черепнина, признавали Симеона верховным командующим всех вооруженных сил Московского княжества. Вместе с тем эти вооруженные силы не были под его непосредственным контролем. Удельные князья имели свои полки, которые подчинялись только им. Несмотря на это, вести самостоятельные боевые действия удельные князья не имели права.

Статья 26 определяла способы разрешения конфликтов, возникавших при нанесении ущерба: «А что ся оучинить просторожа от мене или от васъ, или от моего тыс(я)цьского, и от наших наместниковъ, исправа ны оучинити, а нелюбья не держати». Слово «просторожа» означало недосмотр, промах, повлекший за собой ущерб. «Просторожа» предполагалась со стороны великого князя, удельных князей, великокняжеского тысяцкого и от «наших наместниковъ», т. е. городских наместников всех трех братьев. Трактовка этой статьи как говорящей о военных промахах, предложенная А. Е. Пресняковым на том основании, что в статье назван тысяцкий, не может быть признана верной. Кроме тысяцкого, в статье [166] названы и другие лица, которые могли допустить просторожу: сами князья и их наместники. Речь идет о промахах в мирное время. Если бы в статье имелось в виду время военное, то вместо наместников должны были бы фигурировать воеводы. В статье 26 рассматривалась просторожа, допускавшаяся высшими лицами Московского княжества и, судя по тональности статьи, приносившая ущерб этим лицам. Стороны обязывались рассматривать и обсуждать случаи просторожи, но не проявлять гнева по отношению к тем, кто допустил ошибку. Выделение в статье «моего», т. е. великокняжеского, тысяцкого ¹⁴⁵ — единственное упоминание тысяцкого в договорных грамотах московских князей — говорит о том, что сама статья 26 явилась реакцией на какую-то деятельность тысяцкого, повлекшую за собой ущерб договаривавшимся князьям. Ясно, что ущерб не коснулся великого князя, иначе тысяцкий был бы наказан. Здесь же он взят под защиту, его промахи — предмет обсуждения, а не гневного осуждения. Очевидно, тысяцкий нанес ущерб удельным князьям. И здесь нельзя не вспомнить о торгово-хозяйственной деятельности тысяцкого, которому были подведомственны люди, «уряженные» в княжескую хозяйственную службу. Тысяцкий несомненно имел отношение к пополнению числа таких людей. И свидетельство статьи 21 изучаемого договора о «выимании» «нын[е]» в великокняжескую службу людей из уделов младших братьев великого князя подсказывает, что и кого заставляло до договора 1348 г. «нелюбья... держати» на тысяцкого, исполнявшего повеления Симеона. Очевидно, это были младшие братья Симеона, недовольные переводом их людей в великокняжеские службы. Обязательства сторон, зафиксированные статьей 26, такое недовольство гасили.

Статья 27 («А бояромъ и слугамъ вольнымъ вола: кто поедет от нас к тобе, к великому князю, или от тобе к намъ, нелюбья ны не держати») внешне как будто не связана со статьей 26. Однако в той конфликтной ситуации, отражением которой стала статья 26, без [167] сомнения участвовали группы бояр и вольных слуг, которые становились на ту или иную сторону и переходили на службу к тому или другому князю. И статья 27 обязывала договаривавшихся князей не держать нелюбья на таких бояр и вольных слуг, подтверждая право последних на свободный выбор князя-сюзерена. Таким образом, обнаруживается общая реальная основа, побудившая внести в договор 1348 г. статьи 26 и 27. Вместе с тем включение в докончание статьи 27 носило определенные черты поспешности. В статье 23 уже рассматривался вопрос о службе вольных слуг. В статье 27 говорилось о службе бояр и тех же вольных слуг. Положения двух статей вполне могли быть объединены в одной статье при более внимательной кодификационной работе составителей договора. Но, видимо, на такую работу просто не хватало времени, и в договоре сохранялись совсем необязательные повторы достигнутых сторонами мирных условий.

Предпоследняя, 28-я, статья в договоре 1348 г. была самой объемной. Содержание ее до мелочей конкретно, а потому пространно: «А что Олексе Петрович вшелъ в коромолу к великому князю, намъ, князю Ивану и князю Андрею, к собе его не приимати, ни его детии, и не надеятися ны его к собе до Олексеева живота, воленъ в нем княз(ь) вел(и)кии, и въ его жене, и въ его детехъ. А тобе, г(о)с(поди)не князь вел(и)кии, к собе его не приимати же въ бояре. А мне, княз(ю) Ивану, что дал княз(ь) вел(и)кии изъ Олексеева живота, того ми Олексею не давати, ни его жене, ни его детем, ни инымъ ничимь не подмагати их». Статья трактует вопрос о крамольном боярине, уже известном нам Алексее Петровиче Хвосте Босоволкове. Будучи боярином и, как выяснено выше, доверенным лицом великого князя Симеона, он затеял какую-то интригу против своего сюзерена, за что и поплатился. Согласно статье 28 братья Симеона удельные князья Иван и Андрей не могли принять опального великокняжеского боярина к себе на службу. Право Алексея Петровича на свободный отъезд и перемену сюзерена сохранялось, это подтверждала статья 27, но реализовать свое право в пределах Московского княжества боярин уже не мог из-за позиции князей московского дома, [168] соблюдавших универсальную норму свободы боярской службы, но в отношении крамольного боярина договорившихся ему службу не предоставлять. Мало того, что такая мера наказания касалась персонально Алексея Петровича, она распространялась и на его детей. Князья Иван и Андрей не могли принять на свою службу молодых Алексеевичей. Такое положение должно было сохраняться вплоть до смерти Хвоста. Удельные князья не могли допустить даже мысли когда-нибудь увидеть Алексея Петровича в своем окружении («и не надеятися ны его к собе»). Судьбой крамольника, его жены и его детей мог распоряжаться только великий князь. При этом он обязывался не прощать Алексея Петровича и не принимать его обратно в бояре. Имущество Алексея Хвоста, как отмечалось выше, было конфисковано великим князем. Часть этого имущества Симеон передал брату Ивану, видимо, в расчете на то, что это вобьет клин в отношения между удельным князем и боярином. Чтобы отношения стали плохими надолго, великий князь взял с брата обязательство не отдавать полученного имущества ни Алексею Петровичу, ни его жене, ни его детям и вообще «ни инымъ ничимь не подмагати их». Такая щедрость великого князя по отношению только к одному из своих младших братьев и непременные условия сохранения последним полученного свидетельствуют о том, что между князем Иваном и великокняжеским боярином Алексеем Босоволковым ранее установилась какая-то доверительная связь, нежелательная или даже опасная для великокняжеской власти. Разными приемами Симеон добился разрыва этой связи. Боярин Алексей Петрович был осужден, лишен возможности служить московским князьям, эта норма была распространена и на его детей, имущество Хвоста было конфисковано, а помочь ему самому и его семье было запрещено. Зафиксированное в статье 28 договора 1348 г. положение крамольного боярина служит прекрасной иллюстрацией отношений между княжеской властью и боярством как двух особых социальных категорий в случае нарушения боярином условий службы своему князю. К сожалению, ничего не известно о жизни Алексея Босоволкова после заключения [169] договора между наследниками Ивана Калиты и до смерти великого князя Симеона. По смерти же Симеона, в правление великого князя Ивана Ивановича Алексей сделал головокружительную карьеру, став московским тысяцким. Это заставляет думать, что, попав в опалу, боярин никуда не выезжал из Московского княжества, а не выезжал потому, что отъезд из Москвы был ему запрещен. И на это косвенно указывает статья 28, которая определяла неслужебное будущее Алексея Петровича до самой его смерти.

Последняя, 29-я, статья соглашения подводила итог договоренностям: «На семь на всемь целовали есмы кр(е)стъ межи собе у отня гроба, по любви, в правду». Такой достаточно трафаретной статьей заканчивались все договорные грамоты московских князей XIV в., заключавшиеся как с другими княжествами ¹⁴⁸. Впрочем, нужно иметь в виду, что окончание статьи 29 является дефектным.

Заканчивался текст договора 1348 г. перечнем послухов, присутствовавших при крестоцеловании наследников Ивана Калиты: «А туто были Петръ архимандритъ московьскии, Филимонъ архимандритъ переяславскии, Василии... тысяцьскии, Михаило Олександрович... Васильевич, Василии Окатьевичь, Онанья. околничии, Иван Ми(хаилович)». О двух архимандритах, московском и переяславском (Переяславля Залесского), названных первыми среди послухов, речь шла выше. Это были представители митрополии. Перечень светских [170] послухов открывал Василий тысяцкий. Утрата в договоре 1348 г. текста с отчеством Василия заставляла историков гадать, каким оно было. С. Б. Веселовский, например, был твердо уверен в том, что отчество Василия было Вельяминович ¹⁵⁷. Обращает на себя внимание тот факт, что среди пяти светских послухов по меньшей мере два человека были связаны с хозяйственной деятельностью. Помимо тысяцкого В. В. Вельяминова это еще и окольничий Ананий. Впоследствии ни тысяцкие, ни окольничий в составлении или в оформлении московских межкняжеских договоров участия не принимали. Присутствие тысяцкого и окольничего при крестоцеловании сыновей Ивана Калиты косвенно свидетельствует о том значении, какое придавали содержанию договора 1348 г., особенно статьям о собственности и хозяйстве, его составители.

* * *

Летописи и другие нарративные источники не сохранили никаких сведений относительно обстоятельств заключения первого соглашения между представителями московского княжеского дома. Причины появления договора, характер работы по его составлению, общая направленность устанавливаются на основе анализа его текста. Тот же анализ позволяет дать общую оценку соглашению наследников Ивана Калиты.

Из показаний статьи 6 следует, что договору предшествовала вспышка вражды между братьями. Младшие дети Ивана Даниловича Иван и Андрей противостояли старшему брату великому князю Симеону. Причина противостояния заключалась в стремлении великого князя установить свой единоличный контроль над тем княжеским [172] хозяйством, которое досталось братьям от отца. Такое заключение напрашивается после рассмотрения статей 8, 19 и 22. За счет населения удельных волостей Симеон увеличил численность великокняжеских служебных людей (статья 21). Непосредственно таким переводом руководил тысяцкий Симеона Василий Васильевич Вельяминов, который, видимо, не особенно стеснялся в приемах при осуществлении этих мер (статья 26). Эти действия великокняжеской власти вызвали естественное недовольство удельных князей, боярства и вольных слуг, державших кормления в волостях (статьи 21 и 23). Начались наговоры, свады и крамолы. Они затронули многих бояр и вольных слуг, о чем косвенно свидетельствуют многочисленные для такого договора статьи о суде (15-18), а также статьи 6, 11, 23, 27, трактующие вопросы взаимоотношений князей и боярства и прав бояр и вольных слуг. На сторону старшего из удельных князей Ивана перешел видный великокняжеский боярин Алексей Петрович Хвост Босоволков (статья 28). Он, по-видимому, интриговал не столько против великого князя, сколько против его тысяцкого В. В. Вельяминова, надеясь после допущенных им «просторож» добиться его смещения и самому получить выгодную во многих отношениях должность тысяцкого.

Великому князю Симеону удалось подавить брожение. Боярин Алексей Петрович и вся его семья попали в жестокую опалу. Другие бояре и вольные слуги были осуждены. Что касается родных братьев, то Симеон заключил с ними торжественный союз в присутствии высоких церковных деятелей и представителей знатного боярства. Необходимость договора диктовалась не только противоречиями, возникшими внутри Московского княжества, но и резко усложнившейся международной обстановкой, вызванной попытками литовского великого князя Ольгерда объединить свои силы с силами Орды против Москвы. В этих условиях необходимо было единение московских князей, особенно в военном отношении, иначе в проигрыше могли оказаться все Калитовичи.

Договор между братьями включил статьи, составленные как от лица великого князя (intitulatio, статьи 13, 25, 26), так и от лица его [173] «братии молодшей», причем таких статей оказывается большинство (статьи 2, 3, 4, 5, 7, 8, 10, 11, 12, 14, 15, 16, 17, 19, 21, 27, 28). Поскольку условия договора, как в этом можно будет убедиться ниже, были выгодны прежде всего великому князю, весьма вероятно, что преобладание статей, исходивших от лица удельных князей, было продуманным и целенаправленным приемом составителей этого договора. Такая редактура докончания создавала впечатление, что прописанные в договоре преимущества и привилегии великого князя были не результатом его требований, а добровольной уступкой Ивана и Андрея, которые без всякого внешнего воздействия, по своему желанию признавали великокняжеские права и привилегии старшего брата. Вместе с тем необходимо отметить наличие в договоре признаков необдуманности и поспешности в формулировках договорных норм, их повтор в разных статьях соглашения, помещение статей с близким содержанием в различных частях договорной грамоты. Так, требование к великому князю следовать нормам завещания отца, Ивана Калиты, и соблюдать целостность удельных владений, сформулированное в статье 7, явно перекликается с содержанием статьи 24 и близко к договоренностям, отразившимся в статьях 10 и 12. Статья 23 о вольности (свободе перехода) вольных слуг при существовании статьи 27 о вольности бояр и тех же слуг становилась лишним повторением частной нормы последней статьи. Таким же частным случаем было требование статьи 11 к великому князю не посягать в будущем на бояр удельных князей. Он и так не мог этого делать согласно статье 27. Эти недостатки кодификационной работы, как уже отмечалось, свидетельствуют о поспешности составителей договора, для которых важнее было уложиться в отведенные сроки, чем строго выверить все положения документа. Нехватка времени объясняется, скорее всего, нарастанием военных угроз, в отражении которых летом 1348 г. приняли участие великий князь Симеон и его брат Иван Звенигородский.

В итоге крестоцелование Симеона, Ивана и Андрея «оу отня гроба» закрепило за великим князем то, чего он добивался в [174] предшествовавший период. В его руки перешли основные «пути» княжеского хозяйства, унаследованные братьями от отца, за счет населения уделов Ивана и Андрея он увеличил число людей, переведенных им в свою хозяйственную службу, установил контроль над числеными людьми и большей частью бортного хозяйства, в его распоряжение была отдана половина таможенных сборов. Он закрепил за собой и своей семьей села в московском городском уезде, а также волости и села за пределами Московского княжества в бассейне среднего течения р. Протвы, взял себе часть имущества боярина Алексея Хвоста. Младшими братьями Симеон был признан братом старейшим, почитаемым как отец, господином великим князем всея Руси. Было признано его главенство во внешней политике, в вопросах войны и мира, в руководстве вооруженными силами.

Что же извлекли из соглашения с Симеоном его младшие братья, удельные звенигородский и серпуховский князья? Они получили по два села в московском городском уезде, по ¼ московской тамги и обещание после смерти великого князя разделить с новым великим князем на три части «пути» и бортное хозяйство. Кроме того, они получили право участия во внешней политике княжества. Без них не могло обойтись заключение ни одного внешнеполитического договора. Ивану была выделена часть конфискованного имущества опального боярина Алексея Хвоста. Но это и все. В остальном статьи, касавшиеся владений и имущества удельных князей, требовали от великого князя сохранения за братьями их уделов, одежд и «иного чего», что завещал им отец, сохранения приобретенных или приобретаемых в будущем к уделам чужих земель, закрепления всего этого за потомством Ивана и Андрея, отказа великого князя от преследования удельных бояр и вольных слуг, свободы их службы, права их вольного перехода от одного князя к другому.

В целом, требования договора к великому князю были минимальны, они не выходили за рамки обычных междукняжеских отношений и основывались на завещании Ивана Калиты. Зафиксированные же в докончании 1348 г. права и привилегии великого князя [175] в этом завещании прописаны не были, они были получены Симеоном в результате давления на младших братьев, которые в конце концов вынуждены были смириться с требованиями великого князя. Крестоцелование «оу отня гроба» означало победу великокняжеской политики, направленной на ограничение прав удельных князей и преимущественный рост великокняжеского землевладения и хозяйства. «Печальник по бозе» своей «братьи молодшей», как охарактеризован Симеон в духовных грамотах отца, на деле оказался «печальником» собственных интересов, ломавшим порядки, завещанные Иваном Калитой, и выступавшим по отношению к Ивану и Андрею в роли не столько старшего брата, сколько в роли господина великого князя всея Руси.

Комментарии

1. Описи Царского Архива и Архива Посольского приказа 1614 г. М., 1960. С. 57.

2. Там же. С. 57, прим. 2, 3.

3. Опись архива Посольского приказа 1626 года. М, 1977. С. 33. Опись начала составляться 26 декабря 1626 г. См.: Там же. С. 32. Очевидно, что закончена она была уже в 1627 г. Поэтому ее точнее называть Описью 1627 г.

4. Опись архива Посольского приказа 1673 года. Ч. I. M, 1990. С. 39-40.

5. РГАДА. Ф. 180. Оп. 13. Ед. хр. 426. Л. 3 об.

6. РГАДА. Ф. 180. Оп. 13. Ед. хр. 425. Л. 5 об.- 6.

7. См., например: ПСРЛ. Т. 7. СПб., 1856. С. 206.

8. ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Пг., 1922. Стб. 53.

9. Там же. Стб. 62.

10. В 1948 г. Л. В. Черепнин отмечал, что «в настоящее время грамота распалась на клочки, собранные и наклеенные (иногда очень неудачно) на лист позднейшей бумаги. При изучении договора часто приходится предпочитать «Собрание государственных грамот и договоров» подлиннику, поскольку в момент издания СГГД подлинник изучаемого документа был сохраннее и издатели могли полнее восстановить текст, чем это возможно теперь». См.: Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV-XV веков. Ч. I. М.; Л., 1948. С 21, прим. 45.

11. Щербатов М. М История российская от древнейших времен. Т. III. СПб., 1774. С. 373.

12. Там же. С. 375-376.

13. Там же. С 369.

14. ПСРЛ. Т. 24. Пг, 1921. С. 117; Т. 7. С. 206.

15. Щербатов М. М. История российская от древнейших времен. Т. III. С. 376.

16. Там же. С. 376, прим.*.

17. Там же. С. 507.

18. Там же. С. 505.

19. Там же. С. 505-507.

20. Там же. С. 376, прим. *.

21. Древняя российская вивлиофика (далее — ДРВ). Ч. VIII. СПб., 1775, № III. С. 220-226.

22. Там же. С 220.

23. Там же. С. 226.

24. Здесь и далее ссылки на издание договора в ДРВ даются в тексте.

25. Здесь и далее полужирным курсивом выделяются слова и буквы, воспроизведенные в ДРВ, но сейчас нечитаемые.

26. Собрание государственных грамот и договоров (далее — СГГ и Д).

27. СГГ и Д. Ч. I. M., 1813, № 23. С. 35.

28. Здесь и далее указания на страницы издания договора в СГГ и Д приводятся в тексте.

29. СГГ и Д. Ч. I. М., 1813, № 23. С 37.

30. Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. IV. М: издательство «Наука», 1992. С. 150 и С. 340. Гл. X. Вар. 2-2.

31. Здесь и далее общее количество статей в договоре и их нумерация приводятся по делению грамоты на статьи, предложенному в данной работе.

32. Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. IV. С. 305, прим. 331.

33. Там же. С. 324, прим. 373. Здесь Н. М. Карамзин отметил, что в Италии и Испании бумажные рукописи и документы датируются временем не ранее 1367 г., в Англии — 1342 г., во Франции — 1311 г., в Германии — 1308 г.

34. Соловьев С. М. Сочинения. Кн. II. М, 1988. С. 336, прим. 455.

35. Соловьев С. М. Сочинения. Кн. II. М., 1988. С. 250-251.

36. Там же. С. 252.

37. Там же. С. 257.

38. Срезневский И. И. Древние памятники русского письма и языка (X-XIV веков), изд. 2-е. СПб., 1882. Стб. 190.

39. Там же.

40. Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г. Т. I. СПб., 1889. С. 82.

41. СГГ и Д. Ч. I. С. 36.

42. Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси... Т. I. С. 82.

43. Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г. Т. II. СПб., 1891. С. 291.

44. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI в. М.; Л., 1950 (далее — ДДГ), № 3. С. 13.

45. Там же. № 5. С. 19; № 11. С. 31.

46. Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси. Т. II. С. 291-292.

47. Там же. С. 292.

48. Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. Очерки по истории XIII-XV столетий. Пг., 1918. С. 162.

49. Там же. С. 166-167.

50. Там же. С. 167 и прим. 2, 3.

51. Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. Очерки по истории XIII-XV столетий. Пг., 1918. С. 168.

52. Там же.

53. Там же. С. 169.

54. Там же. С. 168.

55. Там же. С. 169 и прим. 1.

56. Там же. С. 169-170.

57. Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы. Ч. 1. С. 20.

58. Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы... Ч. I. С. 21. Буквально через 2 страницы Л. В. Черепнин, следуя А. Е. Преснякову, на основании той же 8-й статьи договора делал уже иной вывод: «Младшие братья «съступилися» ему «на старейшинство» «пол-тамги» и ряд доходных статей из дворцовых «путей»». См.: Там же. С. 24. Упоминания сел здесь уже нет.

59. Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. С. 168. О военной охране А. Е. Пресняков написал, видимо, потому, что принимал тысяцкого за руководителя военных сил княжества.

60. Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы... Ч. I. С. 21.

61. Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы. ..4.1. С. 22.

62. Там же и прим. 49. В Воскресенской летописи это известие действительно отнесено к 1349 (6857) г. См.: ПСРЛ. Т. 7. С. 215. Однако в более ранних летописных памятниках сообщение о посольстве Ольгерда к хану Джанибеку датировано 1348 (6856) годом. См.: ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Стб. 58.

63. СГГ и Д, Ч. I. № 23. С. 36.

64. Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы... Ч. I. С. 22.

65. Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы... Ч. I. С. 24.

66. Там же. С. 23. Ср.: Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. С. 168.

67. Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы... Ч. I. С. 23-24, 24.

68. Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы... Ч. I. С. 24.

69. Там же.

70. ДДГ. С. 567.

71. Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы. Ч. 1. С. 25.

72. Русский феодальный архив XIV — первой трети XVI века. Вып. III. М., 1987. С. 587.

73. ДДГ, № 2. С. 11-13.

74. Зимин А. А. О хронологии духовных и договорных грамот великих и удельных князей XIV-XV вв. // Проблемы источниковедения. Вып. VI. М., 1958. С. 280.

75. Там же. Сохранено правописание статьи А. А. Зимина.

76. ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Стб. 109, 137.

77. О дате грамоты см.: Кучкин В. А. Первая духовная грамота Дмитрия Ивановича Донского // Средневековая Русь. М., 1999. Вып. 2. С. 67.

78. ДДГ. № 8. С. 25.

79. Там же. № 12. С. 36-37.

80. О дате грамоты см.: Кучкин В. А, Последнее завещание Дмитрия Донского // Средневековая Русь. М., 2001. Вып. 3. С. 123.

81. ДДГ. № 20. С. 57.

82. Там же. № 22. С. 60, 62.

83. Зимин А, А. О хронологии духовных и договорных грамот... С. 280. Прим. 32.

84. ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Стб. 57.

85. ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Стб. 53.

86. Кучкин В. А. Договор Калитовичей (К датировке древнейших документов Московского великокняжеского архива) // Проблемы источниковедения истории СССР и специальных исторических дисциплин. М., 1984. С. 19-21. Подробнее см. ниже, при анализе статьи 21 изучаемого договора.

87. ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Стб. 56. О том, что в данном случае в летописи речь идет о галицком князе Иване Федоровиче, см.: Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X-XIV вв. М., 1984. С. 239, 242-246.

88. Флоря Б. Н. Борьба московских князей за смоленские и черниговские земли во второй половине XIV в. // Проблемы исторической географии России. Вып. I. Формирование государственной территории России. Материалы Второй всесоюзной конференции по исторической географии России. Москва, 25-26 ноября 1980 г. М., 1980. С. 60 и С. 77. Прим. 9.

89. ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Стб. 65.

90. Редкие источники по истории России. М., 1977. Вып. 2. С. 173.

91. ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Стб. 57.

92. Там же.

93. Там же; ПСРЛ. Т. 18. СПб., 1913. С. 95; Т. 25. М; Л., 1949. С. 176. Из летописей, изданных до начала 60-х гг. XIX в., такое известие содержала только Воскресенская летопись. См.: ПСРЛ. Т. 7. С. 210.

94. ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Стб. 57.

95. В работе автора этих строк «Договор Калитовичей» датой смерти Симеона ошибочно названо 26 апреля 1354 г. Автор исходил из того, что 6862 год Рогожского летописца, под которым указана смерть Симеона, является мартовским. Позднее выяснилось, что это год ультрамартовский, и верной датой кончины Симеона является 26 апреля 1353 г.

96. ДДГ, № 3. С. 14.

97. Там же. № 3. С. 13.

98. ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Стб. 58. Как показано было выше, Л. В. Черепнин датировал эти события 1349 г., но на основании более поздних летописей, в которых была нарушена хронология.

99. К северу от современного г. Валдай, на берегу оз. Боровно. См.: НПЛ (по «Географическому указателю»).

100. НПЛ. С. 360.

101. Кучкин В. А. Договорные грамоты московских князей XIV века. Внешнеполитические договоры. М., 2003. С. 54.

102. Кучкин В. А. Договор 1390 г. великого князя Василия Дмитриевича с Владимиром Серпуховским // Исторические записки. М., 2005. Вып. 8 (126). С. 82. Прим. 124.

103. ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Стб. 59, 60, 62, под 6858, 6860 и 6861 гг. ультрамартовскими.

104. ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Стб. 58. Известие о возвращении Симеона и Андрея помещено первым в мартовской статье 6856 г.

105. Памятники древнерусского канонического права // РИБ. Т. VI. Изд. 2-е. СПб., 1908. Прил., № 3-8. Стб. 13-40.

106. ПСРЛ. Т. 4. Ч. I. Вып. 1. Пг., 1915. С. 260; Т. 6. Вып. I. M., 2000. Стб. 400.

107. ПСРЛ. Т. 4. Ч. I. Вып. 1. С. 261; Т. 6. Вып. 1. Стб. 400.

108. ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Стб. 52.

109. ДДГ, № 5. С. 20.

110. Там же. № 13. С. 37.

111. Там же. № 14. С. 40.

112. Во внешнеполитических договорах XIV в., заключенных московскими князьями и составленных от имени как московских князей, так и от имени князей других княжеств, только глагол «имети» употреблялся в статьях, фиксировавших статус договаривавшихся князей: «имети ти мене собе братом стареишим, а кн(я)зя Володимера, брата моего, братом» (договор 1375 г. Москвы и Новгорода с Тверью), «имети ти мене собе братомъ молодшим, а брату твоему имети мене собе, кн(я)зю Володимеру, братомъ» (договор 1381 г. Рязани с Москвой). См.: Кучкин В. А. Договорные грамоты московских князей XIV века. С. 339, 343.

113. ДДГ. № 4. С 17.

114. Там же.

115. Там же. № 1. С. 10.

116. ДДГ. № 3. С. 13.

117. Там же. № 4. С. 17.

118. Там же. № 12. С. 33.

119. Там же. № 17. С. 46.

120. Там же. № 4. С. 17.

121. Там же. № 12. С. 33.

122. Дебольский В. К. Духовные и договорные грамоты московских князей как историко-географический источник. Т. I. СПб., 1901. С. 21.

123. Московская губерния. Список населенных мест. СПб. 1862. С. 34, № 736.

124. Здановский И. А. Каталог рек и озер Московской губернии. М., 1926. С. 73.

125. ДДГ, № 3. С. 13-14. В оригинале грамоты по ошибке написано «на Пупавне» вместо «на Купавне».

126. Розенфельд Р. Л., Юшко А. А. Список археологических памятников Московской области. М., 1973. № 23. С. 91.

127. Атлас Московской области. М., 2003. С. 77.

128. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. II. С. 446.

129. ДДГ. № 12. С. 33.

130. Розенфельд Р. Л., Юшко А. А. Список археологических памятников. С. 91, № 28; Московская губерния. Список населенных мест. № 750. С. 35.

131. Атлас Московской области. С. 58.

132. ДДГ. № 1. С. 10.

133. ДДГ. № 80. С. 315.

134. Там же. № 3. С. 13.

135. Там же. С. 14.

136. Готье Ю. В. Замосковный край в XVII в. М., 1938. С. 374.

137. ДДГ. № 5. С. 20; № 7. С. 24; № 11. С. 31; № 13. С. 38.

138. Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы... Ч. I. С. 24.

139. ДДГ. № 11. С. 32.

140. ДДГ. № 11. С. 32.

141. В квадратных скобках дан текст СГГ и Д.

142. ДДГ. № 11. С. 32.

143. ДДГ № 5. С. 20.

144. ДДГ. № 13. С. 38.

145. В статье 15 рассматриваемого договора, например, князья и их наместники упоминаются, но тысяцкий — нет.

146. Кучкин В. А. Договорные грамоты московских князей XIV века. С. 337, 339, 342, 345, 348.

147. ДДГ. № 5. С. 21; № 11. С. 32; № 13. С. 39 (нет упоминания «любви»); № 14. С. 40 (названа только «любовь»).

148. Там же. № 5. С. 21.

149. Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 489.

150. Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV — начала XVI в. Т. III. M., 1964. № 228. С. 260; ПСРЛ. Т. 18. С. 172-173.

151. ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Стб. 60.

152. Биографию В. В. Вельяминова см.: Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. С. 214-215.

153. Там же. С. 489.

154. ПСРЛ. Т. 15. Вып. I. Стб. 65, 66.

155. Так считал и С. Б. Веселовский, но в другом месте своей работы. См.: Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. С. 214.

156. Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. С. 230-231.

157. Там же. С. 489.

Текст воспроизведен по изданию: Договор 1348 г. великого князя Симеона Ивановича с братьями Иваном Звенигородским и Андреем Серпуховским // Средневековая Русь, № 8. 2009