НОВГОРОДСКАЯ ПРОЕЗЖАЯ ГРАМОТА 1269 ГОДА

Хр. М. Лопарев напечатал в 1899 г. в составленном им «Описании рукописей Общества любителей древней письменности» (т. III, стр. 181) неизвестную до того в печати новгородскую пергаментную грамоту XIII в. ¹

По этой грамоте Новгород предоставлял немецким городам горные и водные пути и обязывался обеспечить их безопасность. От лица Новгорода в грамоте были поименованы князь Ярослав Ярославович, посадник Павша и тысяцкий Кондрат.

Для определения даты грамоты Лопарев навел справки у Карамзина в «Истории Государства Российского» (по изд. Эйнерлинга, кн. 1, т. IV, стб. 63—64). Здесь Лопарев обнаружил, что, по Карамзину, 18 февраля 1268 г., в битве при Раковоре был убит посадник Михаил и пропал без вести тысяцкий Кондрат. Воздав «честь и слезы целого Новагорода» убитому Михаилу, новгородцы, как повествует Карамзин, избрали нового посадника — Павшу, «а место тысяцкого осталось праздно, ибо народ еще не имел вести о судьбе Кондратовой». Поименование во вновь найденной грамоте, наряду с вновь избранным Павшей, также пропавшего без вести Кондрата дало повод Хр. Лопареву написать, что «если настоящая грамота не подложна, оказывается, что он спасся».

Однако, конечно, интерес этой грамоты выходит далеко за пределы вопроса о личной судьбе тысяцкого Кондрата. Если рассеять сомнения Лопарева и признать эту грамоту подлинной, то, наряду с другими договорными документами 1270 г., эта грамота явилась бы одним из драгоценнейших документов русской древности. ²

Хотя со времени издания грамоты прошло уже более сорока лет, она осталась совсем незамеченной в исторической литературе. Напечатанная в мало распространенном «Описании», она неизвестна даже Гетцу, который в своих «Deutsch-russische Handelsvertrage im Mittelalter» (Hamburg, 1916) собрал и комментировал все аналогичные [199] документы. Полагаем поэтому, что нелишней будет попытка уяснить значение данной грамоты, как исторического источника для изучения внешнеполитических отношений Великого Новгорода.

Обратимся прежде всего к событиям, связанным с Раковорской битвой. Согласно Новгородской летописи по Синодальному списку, битва эта произошла 18 февраля 6776 г. Подобно другим известиям этой летописи, и это известие датировано мартовским годом, т. е. в переводе на наше январское летосчисление, Раковорская битва произошла не 18 февраля 1268 г., как предполагал Карамзин, а годом позже— 18 февраля 1269 г.

«Бысть страшно побоище, яко не видали ни отци, ни деди,— пишет летописец про Раковорское сражение,— и ту створися зло велико», убит был посадник Михаил и «много добрых бояр, а иных черных людей бес числа». Неудивительно, что в таком побоище нельзя было сразу установить всех погибших: «иных без вести не бысть», среди них также тысяцкого Кондрата; таких тоже было «много, и бог весть».

Выборы новых должностных лиц, как можно судить по летописи, были произведены после похорон, еще в том же 6776 г., т. е. несколько дней спустя после сражения,— не позже 28 февраля 1269 г. Понятно, что в течение этих немногих дней нельзя было успеть выяснить судьбу без вести пропавших новгородцев, и, как пишет летописец, «даша посадничьство Павше Онаньиничю, а тысячьского не даша никому же, ци будет Кондрат жив».

Еще в том же 1269 г. тысяцство было дано Ратибору Клуксовичу. К сожалению, летопись не сообщает месяца, когда это случилось, но это было не позже наступления зимы, к которой относится следующее летописное известие 6777 г. Повидимому, это произошло, когда новгородцы убедились в несомненной гибели Кондрата.

Итак, в свое время Лопарев писал, что будь эта грамота не подложна, можно было бы утверждать, что Кондрат спасся; повертывая это рассуждение, мы могли бы сказать, что так как Кондрат не спасся, и быть тысяцким при посаднике Павше не мог, то подлинность утверждающей это грамоты не может не быть заподозрена.

Наши подозрения усилятся, если мы сопоставим изданную Лопаревым грамоту, которая могла быть составлена только в 1269 г.,— еще до избрания Ратибора, с давно известным проектом договора 1270 г. Вводная часть этого договора содержит, наряду с именем Ярослава Ярославовича, уже имена посадника Павши и тысяцкого Ратибора. Таким образом, изданная Лопаревым грамота могла бы быть вдвинута в цепь событий только как акт, предшествующий переговорам о договоре 1270 г. Но это создает непреодолимые трудности для понимания этой грамоты.

Проект договора 1270 г. знает только один путь от немцев в Новгород, это — путь от Готланда до Котлина, а затем от Котлина по Неве до Новгорода. Проект утверждает, что обе стороны подписывают в договоре «старый мир о пути». Действительно, достаточно заглянуть в предшествующий переговорам 1270 г. утвержденный договор 1257—1259 гг. («Русско-ливонские акты», № 16), чтобы там найти тоже только один путь от «Готского берега» (Готланда) до Котлина и от Котлина до Новгорода.

Повидимому, в 60-х годах XIII в. не произошло никакого крупного изменения в составе торговых путей немецких гостей, а тогда изданная Лопаревым грамота с ее не одним, а тремя путями, без точного [200] их обозначения, явно выходит за пределы несомненной действительности 1269 г.

Однако от этих общеисторических соображений перейдем к наблюдениям над самим текстом грамоты. Довольно легко обнаружить, что текст изданной Хр. Лопаревым грамоты необычайно близко сходен с текстом другой грамоты, которая была дана Новгородом немецким городам около 1301 г. Эта грамота была в Новгороде изготовлена в нескольких экземплярах, по числу договаривающихся сторон, и сохранилась в двух экземплярах. Один из них хранился ранее в Любекском архиве, а затем, при посредстве проф. X. Шлецера (сына Авг. Шлецера), был передан в Румянцевский музей (ныне Всесоюзная публичная библиотека имени В. И. Ленина). Впервые этот экземпляр грамоты был опубликован Шлецером в «Вестнике Европы» (1811, № 23-24) и там же дано было литографское его воспроизведение ³.

Второй экземпляр, отличающийся мелкими вариантами, сохранился в рижском архиве и был издан К. Напиерским впервые в «Грамотах, касающихся до сношений Северо-западной России с Ригою и ганзейскими городами» (СПб., 1857, № 9).

Мы воспроизводим слева текст изданной Лопаревым грамоты, справа — текст грамоты 1301 г. по любекскому экземпляру.

Достаточно даже беглого сопоставления обоих текстов, чтобы притти к неизбежному заключению о столь сильной степени их близости, что они не могли быть составлены независимо один от другого. Несомненно, что одна из этих двух грамот послужила образцом для составления другой. Но какая же? Если изучаемая нами грамота подлинная, то, конечно, она и должна была быть этим образцом, а Андреева грамота 1301 г.— ее новым воспроизведением.

Проследим же за разночтениями текстов этих грамот. Уже перечень послов в Ярославовой грамоте заслуживает внимания. Их трое, как и в Андреевой, причем один из них упоминается в обеих грамотах — это Инчя Олчять (в одной латинской грамоте он именуется Hinze Holtzatus, Hinze — Hinricus — Генрих). Но в то время как в грамоте 1301 г. мы видим послов, поименованных именем и фамилией, а также с непременным указанием, чей это посол, в грамоте 1269 г. первый посол не только лишен фамильного прозвища, но и остается неизвестным, откуда он явился. Второе разночтение: в грамоте 1269 г.— «гости ехати бесъ тое жъ пакости», в то время как в грамоте 1301 г.— «ехати бесъ пакости». Непонятно, зачем в грамоте 1269 г. [201] появилось «тое жъ», когда ранее в ее тексте ни о какой «пакости» речи не было. Оба эти разночтения вряд ли говорят в пользу первенства грамоты 1269 г., так как нам известна способность писцов и переписчиков старых и новых рукописей к порче лежащего перед ними текста, но весьма редки и сомнительны их способности к исправлению текста лежащего перед ними образца.

Еще одно разночтение относится к самому концу грамоты. Грамота 1269 г. дает нам дату, словесное начало которой читается без труда, а цифровой конец которой, может быть, целиком даже не был написан, во всяком случае он так затерт, что ни Лопарев не смог разобрать, ни мы не решились бы его прочесть. Грамота 1301 г. не датирована и место, занятое в грамоте 1269 г. датой, отведено в грамоте 1301 г. концу последней клаузулы «и весть им подати». Это разночтение обеих грамот заставляет нас прямо поставить вопрос о степени древности грамоты 1269 г.

Нам теперь прекрасно известно, что ни в XIII, ни в XIV, ни даже частью в XV вв. грамоты не имели обозначения даты, и мы не можем не склоняться к мысли, что грамота, относящая при помощи обозначения даты свое происхождение к XIII в., тем самым обличает себя самое и выдает свое позднейшее происхождение. Но в таком случае подделка явно не принадлежит древности. В то время, с середины — конца XV в., когда стали датировать акты, ни Новгород не давал уже подобных актов, ни немцы не нуждались в таком примитиве, как несколько путей «в речках». В это время не было и политической потребности в подделке подобной грамоты, так как одной из сторон,— и основной в данном случае,— Великого Новгорода в те времена уже не существовало, и некому было бы предъявлять для выполнения какие бы то ни было новгородские обязательства.

Наконец, есть в грамотах еще одно разночтение, которое может помочь нам решить возникшее у нас подозрение об обратном, чем это надлежало предполагать, взаимоотношении обеих грамот. Немецкий гость едет по Новгородской земле, охраняемый, согласно грамоте 1301 г., богом; князем и всем Новгородом, «на божии роуч? и на княжи и на всего Новагорода». В грамоте 1269 г. заключительные слова этой формулы читаются как «сего Новагорода». Если сами по себе, отвлеченно беря их от этой формулы, слова «сего Новагорода» имеют свое смысловое значение («сей Новгород» — этот Новгород), то, дипломатически и исторически, они совсем невозможны именно здесь, и в составе данной формулы их никто, нигде и никогда не употреблял. Но будь грамота 1269 г. образцом для грамоты 1301 г., эта ошибка перешла бы в нее с тем большей легкостью, что некоторое смысловое значение она имеет, и составитель нового акта с тем меньшими колебаниями мог бы воспринять ее в качестве правильного элемента текста.

Однако одно палеографическое наблюдение над текстом грамоты 1301 г. дает нам бесспорный ключ к заключению, где именно составитель грамоты 1269 г. нашел и откуда он воспринял слова «сего Новагорода». Хорошо известно, как ценность пергамента заставляла в старину записывать каждую строку сплошь, не считаясь ни с выделением отдельных слов, ни с какими-либо правилами переноса слов. Если в строке оставалось место хотя бы для одной буквы, то эта одна буква отрывалась от остальной части слова и, заключая строку, примыкала непосредственно к предшествующему слову, а остальная часть слова начинала собою новую строку. Именно такой случай произошел в [202] грамоте 1301 г., когда писец дописывал конец длинной, приведенной выше формулы: «на божии роуче и на княжии и на всего Новагорода». На одной строке у него уместилось «набожиироучеинакняжиинавъ», а на другую строку он перенес «сегоновагорода». Это усеченное «сего Новагорода» не смутило здравого смысла неискушенного в дипломатике и истории составителя акта 1269 г., и он перенес его в свою новую грамоту с тем меньшими колебаниями, так как имеющее свой смысл выражение «сего Новагорода» ослабляло, конечно, его внимание к поискам недостающего коварного «веди».

Мы можем теперь не только утверждать, что грамота 1301 г. послужила образцом для составителя грамоты 1269 г., но и еще большее, именно то, что перед его глазами была либо подлинная грамота 1301 г., либо ее воспроизведение. Но грамота эта в течение многих веков покоилась в неизвестности в архивах Риги и Любека и стала известна лишь в начале XIX в., когда, как мы уже упоминали, она была напечатана в 1811 г. в «Вестнике Европы» и там же была литографски воспроизведена. К этим наблюдениям над текстом грамоты нелишне присоединить некоторые замечания относительно внешнего ее вида. Дата в ней затерта, затерты и в середине текста слова «божии роуче». То впечатление относительно старинности грамоты, которое получается от взгляда на эти стертые, казалось бы, от давности письмена, усиливается еще оборотом грамоты. Там также видим ряд затертых начертаний, которые, как оказывается при ближайшем внимательном рассмотрении, даже не были буквенными обозначениями, а представляют собою ряд в беспорядке набросанных черточек, тщательно потом затиравшихся.

Кто же в начале XIX в. был заинтересован в подделке подобной грамоты? Достаточно вспомнить, что это было время, когда по всей Европе пронеслась волна подделок, часть из которых приобрела мировую известность, как песни Оссиана или, позднее, Краледворская рукопись. Достаточно вспомнить также, что это было время захватившего широкие круги тогдашнего общества интереса к средневековью. Это нашло себе яркое выражение хотя бы в исторических романах Вальтера Скотта и др. Если некоторые из подделок диктовались политическими мотивами, то интерес к средневековой древности должен был вызвать и вызвал подделки также другого рода, в основе которых лежал приобретательский интерес.

Среди общего движения, создавшего специалистов-подделывателей, не осталась отъединенной и Россия начала XIX в. Достаточно вспомнить фамилию Сулакадзева, — этого, по выражению Н. Устрялова, «антиквария-промышленника», — за которым числится не одна подделка, хранящаяся в наших хранилищах рукописей, начиная, хотя бы, с рукописного отделения библиотеки Академии Наук. Вот каково, как нам кажется, происхождение грамоты 1269 г., грамоты-неудачницы, не успевшей даже хотя бы недолгое время пожить в качестве признанного исторического источника.

Комментарии

1. Рукописное собрание .Общества любителей древней письменности поступило после революции в Рукописное отделение Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Там в настоящее время и находится изучаемая нами грамота.

2. Несомненно, что эта именно грамота была уже в 1854 г. в руках И. Д. Беляева. В одном из своих писем к М. П. Погодину Беляев, касаясь этой грамоты, рассеивал возникшее, повидимому, подозрение в подлинности ее и утверждал, что «грамота сия без всякого сомнения подлинная». Единственным, однако, доказательством тому для Беляева служило его зрительное впечатление после испытания грамоты «реактивом», оставившим на ней даже «пятна», что чернила грамоты «не нынешние, а именно те, которыми у нас писали в XIII и XIV столетии» (Н. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 13, СПб., 1899, стр. 300-301). Навряд ли можно признать достаточным приемом критики подлинности эту невольную порчу почитаемого древним акта.

3. Теперь имеется фотомеханическое воспроизведение; Государственный Румянцевский музей. Путеводитель. I. Библиотека, М., 1923, стр. 205.

4. Лопарев ошибочно напечатал: торкины.

Текст воспроизведен по изданию: Новгородская проезжая грамота 1269 года // Исторические записки, Том 16. 1945