В проблеме структуры сословия одним из основных оказывается вопрос о критериях структурирования. Преимущественным вниманием отечественной историографии пользовались экономические характеристики любого, в том числе и привилегированного, сословия. Традиционный подход имел и будет иметь смысл, ибо отношение к владению землей, право майората, обладание баналитетами, право на приобретение коронных имуществ, освобождение от разного рода личных повинностей, налоговые иммунитеты, таможенные сборы, общие налоги и специальные королевские — все эти права португальской знати, подобно правам аналогичных групп в других европейских странах, суть несомненные признаки сословия. Но на основе лишь их одних облик сословия в обществе не воссоздается.

Если добавить черты социальных характеристик: право занимать должности судей, прокурадоров в городах и конселью, ал-кайдов, прочие магистратуры, то привилегированность определенной части позднесредневекового португальского общества предстанет совершенно явной. Причем привилегии могут быть общими, подобно перечисленным, и частными, как, например, принадлежавшее только привилегированному сословию право селиться в столичной округе Лиссабона.

Сама возможность считаться благородным, переход этого права по женской линии, право на большую торжественность брачной церемонии, право быть допрашиваемым в качестве свидетеля без явки в суд, предпочтение в процессе судебного разбирательства, щадящее содержание в тюрьме, освобождение от тюремного заключения за долги, освобождение от телесных и позорящих наказаний: пытки, отсечения членов, повешения; от ссылки на галеры; и наконец, наличие или отсутствие специфических привилегий и ограничений (участие в специфически дворянских корпорациях-орденах, для Пиренейского полуострова чистота крови, [130] разрешение или запрет занятия торговлей) — все это тоже очень красноречивые признаки.

Но в большинстве своем анализу они поддаются с большим трудом и не в полном объеме по той причине, что проявление этих привилегий в источниках спорадично. Невзирая на то, что благородным сословием в целом они несомненно реализуются, отдельные представители сословия какими-то из них могут и вовсе ни разу в течение всей жизни не воспользоваться, допустим, связанными с пребыванием в тюрьме. И это никоим образом не умалит статуса, скорее наоборот. Нет ни малейшего сомнения в правомерности использования перечисленных прав в качестве признаков социального слоя, но различные группы благородного сословия на практике затрагиваются ими в разной степени.

В многообразии названий градаций португальского привилегированного сословия отсутствуют, как часто свойственно живым структурам, отчетливые дефиниции. В строках источников встречаются фидалгу, вассалы, эшкудейру, кавалейру и сочетания этих определений ¹. При этом вассалы — не аналог французским вассалам; кавалейру и эшкудейру — не обязательно рыцарь и оруженосец, но одновременно социальные статусы, и фидалгия не обязательно им свойственна. Не всегда можно понять наименование как термин, а не видеть в нем весьма нестрогое описание категории благородных. Считается, что в Португалии носители достоинства кавалейру или вассала в целом не относились к высшим слоям португальской знати. Спорить с этим не приходится, но в то же время полная убежденность в точности такого мнения отсутствует. Это происходит оттого, что в данных терминах никак не выражено сопряжение, соотнесенность с массой остальной знати, причем соотнесенность именно иерархическая. Можно допустить, что в какой-то мере она присутствует в термине «вассал», но в термине «кавалейру» ее нет совсем. Оба они из разных смысловых рядов и между собой тоже не вполне соотносимы.

На основании многих источников начала XVI—XVII вв. наикратчайшим образом номенклатура португальского благородного сословия может быть сведена к семи-восьми позициям, разграничивающим категории фидалгу. Первые — фидалгу самого высокого положения, верхушка сословия. Затем следует «фидалгу de solar» ², среди которых источники иногда различают «фидалгу de solar grande» и «фидалгу de solar conhecido». Третья категория — «родовитые фидалгу» (de linhagem, de geracao). Четвертая — «знатные фидалгу» (notaveis). Далее идут фидалгу, внесенные в [131] королевские реестры, или, как их иногда называют, «фидалгу королевского дома». Шестой разряд — редко упоминаемые «fidalgos principals». Седьмое место занимают «фидалгу гербовой котты» («fidalgos de cota d’armas») и восьмое принадлежит мелким фидалгу (rasos).

Заметно, что и среднему уровню этих градаций очень недостает отчетливости, и низший слой обозначен весьма обобщенно. Кроме того, по источникам почти нет возможности составить представление о соотношении фидалгии и знати. Между тем отличная от градаций фидалгии иерархия знати или благородного сословия (nobreza) существовала, и известны три ее ступени: 1) главная, или изначальная знать королевства (principal nobreza); 2) некая «отмеченная» знать (nobreza distincta) и 3) ординарная, обычная (nobreza ordinaria). Несоотнесенность шкал запутывает и без того далекую от однозначности картину социальной действительности, предстающей в португальских источниках. Когда затем речь начинает идти о придворной или заморской знати, то картина дополнительно усложняется. Процесс аноблирования тоже не делает ее проще.

Все эти замечания призваны подчеркнуть важность проблемы критериев. Ведь в действительности права представляют собой не просто признаки сословия, но незримые, а подчас и зримые связи, структурировавшие не только историческую направленность, но и повседневность средневекового общества. Особенное значение они имеют для понимания внутренних границ структуры, в данном случае — нижней границы благородного сословия. Ведь именно на нижней границе привилегированного сословия наиболее вероятна возможность определить степень его открытости или закрытости; именно исходя из нижней границы имеет смысл пытаться давать количественные характеристики; наконец, именно благодаря пониманию того, где именно проведена нижняя граница, можно пытаться оценивать место и роль сословия в структуре общества.

В связи с этим чрезвычайно привлекательным представляется и сам термин «граница», поскольку предполагает наличие живых людей по обе ее стороны, с определенным своим отношением к ней тех и других. Некоторую трудность представляет собой та особенность, что при закрытости сословия эта граница не декларируется, а при открытости имеет склонность к размыванию. В таком контексте тенденции желанного законодателю отражают действительность своеобразно: наличие некоторой разницы между юридической нормой и практикой общеизвестно. Это заведомое несовпадение предусматривается изначально, но случается, что законодатель специально обращает внимание на эту разницу.

Именно по этой причине объектом внимания стали правовые источники, общепортугальский законодательный свод начала [132] XVI в. — Установления Мануэла I ³, первая и вторая книги которого появились к 1521 г. ⁴, причем в части законодательства, касающейся специфических привилегий знати, связанных с гербами и близкими к ним материями. Памятуя о том, что средневековая правовая норма освящена авторитетом обычая и традиции, подобное преимущественно юридическое и отчасти геральдическое рассмотрение вполне допустимо. При этом нельзя не отметить, что существует некоторое количество других, собственно геральдических документов того времени, в какой-то мере позволяющих анализировать проблему границы сословия. Но существует опасность узкоспециальной трактовки: геральдические документы созданы коллегией герольдов-профессионалов и адресованы узкому кругу лиц. Поэтому геральдический аспект общегосударственного законодательства, изданного в количестве 1000 экземпляров, обращенного ко всему королевству, влиявшего на все это общество — видится более предпочтительным.

Такой источник не является полной констатацией реальности, отражая в чем-то и пожелания законодателя. Но это не противоречит нашим целям, тем более что речь идет не о реконструкции позднесредневековой правовой нормы, а о критериях пределов португальского благородного сословия, которые в любом случае повлияли на формирование законодательного текста.

Дело в том, что как раз такой подход позволяет попытаться увидеть историческое общество его глазами, понять этот социум на его языке, выявить общие сословные признаки, значимые в первую очередь для него, позволявшие членам этого общества стратифицировать и регулировать в зависимости от них отношения в своем социальном мире.

Но существовал ли для португальской знати общий показатель такого уровня, на котором все несовпадения разных систем исчезали и противоречия снимались? Правомерно ли говорить об общем признаке? Ведь он должен был быть достаточно низким для того, чтобы он относился не к отдельным категориям знати, а объединял все сословие.

Есть основания предположить, что он мог иметь геральдический облик с использованием той специфики геральдики, которая усилилась в позднем Средневековье, а именно ее учетных функций. Гербовые должностные лица были введены в Португалии при первых королях Ависской династии. Функции короля гербов, главы герольдии и его помощников — герольдов и персевантов — были многообразны, но очень скоро стала преобладать [133] обязанность регистрировать благородные фамилии и их гербы. Король Жоан II провел в 1485 г. гербовую реформу и в 1490 г. основал Королевский Надзор (Guarda Real). При Мануэле I в начале XVI в. значение знати в целом поднялось ⁵. Обязанности герольдов в этот период стали еще шире и приобрели преимущественно регистрационный характер. В 1500 г. в этом направлении был реорганизован и Королевский Надзор. В 1509 г. по королевскому повелению начали создавать геральдический свод Livro Grande, более известный как Livro do Armeiro-Mor. Какова была цель этих действий?

Развитие португальского общества и государства в эпоху Ависской династии привело к тому, что в начале XVI в. произошла коренная переориентация национальной знати на корону. Сеньориальные амбиции обновленной знати были подавлены в течение XV века. Одновременно с переориентацией произошла и консолидация сословия в целом. Эта консолидация ускорилась вследствие все более сильного давления со стороны непривилегированных слоев, мечтавших об аноблировании и старавшихся всеми способами достичь заветного престижного статуса. Об этом можно говорить как об общеевропейском явлении, и для Португалии оно также характерно.

Именно этим обстоятельством вызвано появление в законодательстве главы, посвященной, как представляется с первого взгляда, геральдическим вопросам. Каким же в первой четверти XVI в. видится португальское общество законодателю?

Оказывается, в этом обществе есть некие люди, которые пользуются не принадлежащими им гербами. Причем есть два типа таковых: одни берут чужие гербы, т. е. существующие гербы существующих родов, другие каким-то образом изменяют свои собственные гербы ⁶. Кроме того, кое-кто в этом обществе совершенно незаконно, с точки зрения законодателя, пользуется титулом «дон» ⁷. Мало того, были и такие, кто выдавали себя за порядочных людей, за фидалгу, не будучи ими ⁸, а также те, кто пользовался чужим именем, присваивая его для совершения каких-то своих дел ⁹. Все эти нарушения сгруппированы в правовом сознании законодателя по какому-то ясному ему единству и, по его мнению, не могут быть оставлены без внимания закона и требуют обязательной реакции на них.

[134] Отметим сразу же как общую черту, присущую всем этим нарушениям (независимо от того, будет привлекать к этому наше внимание законодатель или нет), то, что речь, надо полагать, всегда идет о присвоении признаков статуса более высокого, чем полагающийся законный, а не более низкого, что было бы странно и необъяснимо.

На первом месте рассматриваются вопросы, связанные с гербами. В преамбуле законодатель исходит из двух положений: во-первых, в его понимании и знатность, и фидалгия не являются извечными для индивидуума категориями, не предопределенными качествами, а достижимыми и к тому же требующими оберегания и сохранения ¹⁰, что само по себе подразумевает возможность их утраты. Из нижеследующего будет видно, что этот тезис преамбулы — не формальность. И во-вторых, то, что именно гербы представляют собой важнейшие знаки благородства и родовитости ¹¹. В этом и содержится главная причина их первоочередного рассмотрения.

Прежде всего законодатель обращается к гербовой идентификации главы рода. Причем подразумевается, что речь идет о человеке благородного положения, и никакие градации внутри этого общего статуса текстом, касающимся герба главы рода, не предусматриваются. Это может быть и титулованная, и нетитулованная особа. В обязанность ему вменяется необходимость носить гербы только того рода (или тех родов), чьим главой он является. Все прочие — и братья старшего в роде, и младшие члены рода — обязаны пользоваться гербами с определенными отличиями, указывающими их место в роде. Эта система внутриродовых отличий существовала и в других европейских странах, но система отличий португальского типа, и в особенности королевского рода, насколько известно, уникальна и аналогов не имеет ¹². Причины, по которым устанавливается иерархия среди сыновей королевского рода, вполне понятны.

Заслуживает внимания и то, что законодатель разрешает всем прочим членам рода брать гербы своих матерей ¹³. Это в большей степени указывает на одинаковую с мужской значимость герба по женской линии, чем на какую-то полемику о предпочтительности одних другим. Соблазнительно предположить, что речь могла идти о преодолении детьми мезальянсов, когда возможность [135] наследования герба существовала только по материнской линии, но данных для обоснования гипотезы нет.

Все требования в отношении гербов вводились со ссылкой на установления гербовой службы или короля гербов ¹⁴. Герольдия же и контролировала порядок обращения с гербами не за страх, а за совесть, так как помимо всех наказаний, нарушителями платился герольдам большой штраф в 50 золотых крузаду ¹⁵, что было для них одним из источников доходов. Права их были велики и всеми осознаваемы: даже наследный принц, поставленный выше всех прочих подданных, обязывался носить регламентированные гербовой службой гербы ¹⁶.

Но главное, чем интересен этот правовой документ, это то, что законодателю известен адресат его законодательно-геральдических инноваций — человек, не обладающий сам гербом и посягающий либо на чужой, либо вообще на новый (текст допускает такую трактовку); благодаря этому он может стать известен и нам. При рассмотрении этого закон заранее отказывается от возможных доводов в пользу нарушителя на основе его статуса. Статья предусматривает весьма суровое наказание: утрату имущества, чести, привилегий фидалгии, родовых и личных, и перемещение в непривилегированные социальные слои 17 со всеми вытекающими из этого последствиями в области наказаний, налогов и т. д. Таким образом, речь ведется о безоговорочном и значительном понижении статуса. За что же? По сути за попытку незаконного возвышения.

Очевидно, что речь в статье закона идет о человеке, не имеющем своего герба. При этом он может быть и фидалгу, но герба у него все равно нет. Это подтверждается следующей статьей, трактующей аналогичное преступление, но совершенное тем, кто имеет свои гербы. Никакой разницы в наказаниях по сравнению с тем, у кого их не было, нет. За исключением одного обстоятельства, усугубляющего тяжесть наказания: он «утрачивает свои собственные гербы без возможности более ими владеть» ¹⁸.

Таким образом, закон оказывается суров и к узурпатору, и к недостаточно пекущемуся о собственном гербе. И поскольку разницы в наказаниях между тем, у кого герба не было, и тем, у кого он был, нет почти никакой, то создается впечатление, что закон [136] интересуется гербом больше, чем человеком. Насколько это достоверно, и если да, то почему так происходит?

С моей точки зрения, подобное наказание воспринимается как очень ощутимое, едва ли не предельное за подобные преступления в отношении герба. Но позднесредневековый португальский законодатель лишение прав привилегированного сословия считает не самой суровой карой. Более суровому наказанию подвергаются те, кто совершает подобное преступление вторично. В добавление ко всем упомянутым наказаниям они караются умалением правоспособности. Их участие в судебном процессе заведомо подвержено более унизительным предписаниям, чем для простолюдина ¹⁹.

Предупреждением, что закон вступает в силу через три месяца после обнародования, заканчивается непосредственно геральдическая часть закона.

Следующий объект внимания законодателя — статус фидалгу. В этом случае он старается точно указать тех, кто может претендовать на него. Подразумевается три возможных источника фидалгии: во-первых, те, кто записан как фидалгу в королевском реестре; во-вторых, те, кто наделен этим достоинством по королевской воле; в-третьих, те, кто являются сыновьями или племянниками фидалгу по мужской или по женской линии. За незаконное самовольное использование наименования статуса применительно к своей особе виновный рискует подвергнуться умалению правоспособности, аналогичному тому, которое грозит при повторной узурпации герба ²⁰. Речь идет о неправомерном использовании наименования статуса в письменных документах.

Последующей статьей законодатель обращает внимание на неправомерное использование титулатуры «дон». Ему самому источниками права на эту титулатуру представлялись следующие обстоятельства: во-первых, она может принадлежать в результате перехода от отца или деда по отцовской линии; во-вторых, по королевской милости; в-третьих, когда лицо занесено в королевские реестры с подобной титулатурой ²¹. Ответственность за неправомерное употребление титулатуры лицами, не достигшими 17 лет, лежала на родителях ²².

Женщины приобретали право на титулатуру по обеим линиям родства и посредством брака. Характерно, что в отличие от предыдущих рассмотренных законодателем тем, когда законодатель [137] не упоминал женщин, в данном случае он специально для них оговорил и запрет, и условия правомерного пользования ²³.

Право на титул «дон» переходит в момент рождения независимо от дальнейшей судьбы того, от кого он получен. Лишались права на такую титулатуру, во-первых, все те, кто не соответствовал вышеприведенным условиям; во-вторых, бастарды, даже узаконенные впоследствии, поскольку право на это, как уже говорилось, переходило в момент рождения; в-третьих, сыновья прелатов и любых лиц церкви. Санкция подразумевала утрату нарушителем достояния, привилегий фидалгии, личности, потерю привилегированного статуса и значительное умаление правоспособности ²⁴.

И наконец, особого внимания законодателя удостоилось последнее в этом ряду преступление: незаконное пользование именем. Речь идет об apelidos — родовых именах знатнейших родов; говоря современным языком, о фамилиях. Это указывает как на вполне возможную ситуацию незаконного причисления себя к могущественным и достаточно разветвленным родам с целью использовать это имя, выражавшее принадлежность к роду, в качестве щита, облегчавшего условия повседневного существования или в чрезвычайных обстоятельствах. Набор кар аналогичен предыдущим ²⁵.

В чем же единство всех этих статей, объединенных законодателем в одном разделе? Дело в том, что все статьи раздела касаются тех или иных индикаторов, обозначавших границы в привилегированном сословии. Это в одинаковой мере касается и статей о гербе, и о фидалгу, и о титулатуре, и об имени.

Герб рассматривается первым по той причине, что это наиболее легко, как ни странно, формализуемый и регистрируемый признак. И, кстати, признак, допускающий изменения и дополнения (в законном порядке, разумеется). При этом нет ни слова о регламентации прав на него: кто может иметь на него право, кто нет, откуда он у нынешних обладателей. Право на герб в общем порядке не объясняется, а констатируется. Это признак отчетливого традиционно-правового характера.

Сложнее обстоит дело с правом на фидалгию. Здесь законодатель оказывался не только способен, но и вынужден давать более точные определения.

В рассмотрении титулатуры «дон» закон еще более подробен. Появляется половой спектр обладателей, возникают нюансы [138] статуса, все ближе призрак прецедентности. Видимо, это происходит потому, что речь идет о носителях более высокого достоинства. И давление домогающихся престижной титулатуры тоже усиливается. Можно допустить и то, что носителей в количественном отношении несколько меньше, чем фидалгу. В таком случае это тоже будет способствовать большей подробности рассмотрения.

Когда же заходит речь об имени, то имеются в виду представители самого высокого слоя знати. Пожалуй, даже более высокого и менее многочисленного, чем те, кто имел право зваться «донами». Здесь само родовое имя затмевает (но не заменяет) все остальные признаки. Допустимо предположить, что, будучи высшим из них, оно в них и вовсе могло не нуждаться.

Но единство этих статей не только в том, что и по набору и по направленности за все эти преступления подразумеваются одни и те же наказания. Можно утверждать, что все они ведут речь об одном. И это одно сводимо к той функции, которую играет в обществе герб. Так что, образно говоря, все они геральдичны в том смысле слова, в каком оно наполнено социально-правовым содержанием.

Можно предположить, что и последовательность расположения статей не случайна. Геральдические исследования свидетельствуют, что имя сопоставимо с гербом как признак сословно-личностной идентификации и на ранних этапах существования герба близко ему ²⁶.

При рассмотрении статей бросается в глаза, что суровость санкций такова, что заставляет предполагать посягательство на фундаментальные принципы общества, на основы. Допускаю, что так оно и есть. При этом из статей очевидно общее стремление к завышению статуса, а не к занижению. Это вполне понятно, но не облегчает задачу определения нижних границ привилегированного сословия.

Мог ли имеющий право на герб такового не иметь? Теоретически — да, практически — маловероятно. Только крайне неимущие фидалгу, то есть те, кому именно практически, материально негде, не на чем было выразить герб, могли его не иметь. Но есть в этом некое противоречие. Неимение герба не возбранялось. Нет обязанности носить герб. Есть только обязанность не носить чужого или искаженного своего. Законодатель, опустив планку границы до возможного предела, до уровня герба, далее не беспокоился. При этом получалось, что искомую границу проводили сами [139] представители благородного сословия, что, кстати, более естественно, чем если бы она проводилась законодательно.

Вот почему так суровы наказания. Суровость санкции за неправомерное ношение герба указывает на важность института герба в сословной идентификации, а утрата правоспособности в числе санкций подчеркивает правовую природу герба.

Однако после всего этого возникает законный вопрос: кто же конкретно покушался на узурпацию гербов? На каком уровне проводилась граница? В тексте закона в отношении тех, кто, имея собственные гербы, изменяет их или берет чужие, определенность есть. А вот в том, что касается тех, у кого их не было, такой ясности нет. Очевидно, что это не низшие слои общества: в круг проблем, стоящих перед низами, обретение герба не входит, и узурпация невозможна, поскольку человек инкорпорирован в «негербовый» слой общества, и неожиданное обладание гербом в противоречие всему окружению нереально. В принципе по тем же причинам можно утверждать, что это невероятно не только для низов, но и для простолюдинов в целом. Ведь речь идет не об одиночных мошенниках, выдававших себя за представителей другого сословия, а о более или менее законопослушных претендентах на герб.

В поисках ответа снова обратимся к структуре португальского благородного сословия.

Как уже говорилось, в источниках характерно сосуществование определений представителей привилегированных из разных по значению рядов, происходящих из обозначений разного рода общностей, составляющих структуру позднесредневекового португальского социума. Это общности и горизонтальной ориентации, на один-два слоя — кавалейру, и вертикальной, захватывающей, прорезающей все слои привилегированных — фидалгу.

В отношении привилегированных показателен список, который приводит законодатель, говоря об освобождении от пыток по социальным признакам, в практической важности которого сомневаться не приходится. От пыток освобождались семь категорий подданных: фидалгу de solar, кавалейру, три категории с докторской степенью — права и медицины, муниципальное должностное лицо — вереадор, городской судья ²⁷. Это не абсолютное освобождение от пыток. Привилегия сохраняется только до тех пор, пока блюдется дающий ее статус. А если привилегии фидалгии, рыцарского достоинства или доктората не оберегались (при таких несовместимых с ним преступлениях, как против Величества, ложь, чародейство, изготовление фальшивой монеты, содомия), то происходило уравнивание со всеми непривилегированными и [140] винов ные были «наказываемы или пытаемы, как любой другой из народа» ²⁸.

Эти же градации категорий существовали для законодателя и в других ситуациях, но не во всех. Так, когда речь заходит о наказании за обнаженное в месте нахождения короля оружие, законодатель различает только две категории возможных виновников — фидалгу de solar и фидалгу гербовой котты ²⁹. Если прочие категории не упомянуты по причине отсутствия привилегии на ношение оружия, то почему фидалгу гербовой котты отсутствует в предыдущей градации? Или когда речь заходит о запрете заниматься перепродажей и публичной торговлей, то этот запрет касается только фидалгу de solar, который обладает статусом кавалей-ру, по той причине, что «статус и положение военного не соответствуют делу торговли»; наказание грозит лишением статуса ³⁰.

В подобных отдельных случаях определение нижней границы затруднительно. Поэтому попытаемся представить себе всю номенклатуру привилегированного сословия в Установлениях Мануэла с точки зрения одного признака — фидалгии, как самого многоступенчатого корпуса понятий. Отсчитывается она не снизу, а сверху. Это естественно, так как верхняя граница видна всем: первый разряд фидалгу включает в себя короля и крупнейших сеньоров королевства. С XV в. это титулованная знать. Вторую категорию составляют фидалгу de solar. Третья и четвертая категории — родовитые и знатные фидалгу. Их, как уже говорилось, подчас трудно отделить друг от друга. Точно так же не вполне отчетлива разница между фидалгу королевского дома и fidalgos principals. Есть также фидалгу гербовой котты и мелкие фидалгу. Попытка соотнести эти категории фидалгии с категориями знатности, а также в общих чертах обозначить, кто именно входил в тот или иной разряд привилегированного сословия, предпринята в таблице (см. ниже).

Можно заметить, что контакт привилегированной части общества со всем остальным обществом был не так уж прост, но вполне естественен. Подлинная знать, то есть обладавшая привилегиями знати в полном объеме, не соприкасалась в социальном смысле с массой населения. Между ними стояла категория мелких фидалгу невысокого социального происхождения. Этот слой — своего рода контактная, а точнее, буферная зона, фильтровавшая возможных претендентов в полноправную знать. Находящиеся в этой буферной зоне не сливаются со знатью благодаря [141] отчетливому признаку, и этим признаком, определяющим границу между полноправным привилегированным сословием и неким переходным слоем, является наличие или отсутствие герба. Герб, конечно, не причина этой границы, а признак.

Таблица

[142] Именно в буферном слое и возникают все проблемы налоговых и прочих привилегий, именно там была сосредоточена вся острота борьбы за них, ибо все наполняющие этот слой — люди невидные и стремившиеся подняться в социальном положении, обозначая этот подъем привилегиями. И именно те, кто входил в эту буферную зону, являлись наиболее активными претендентами на герб. Эти претенденты ближе всех прочих в обществе стояли к искомой границе. В том, что буферная зона и подлинная знать не сливались, и состоит структурирующий смысл такого признака, как герб. Герб — верхняя граница буферной зоны и подлинный признак благородного сословия.

Если обратиться к португальской геральдической традиции, можно увидеть, что герб не сразу стал такой границей. В XV в. это еще не так, хотя первые попытки упорядочить гербы и провести общекоролевскую регистрацию относятся ко второй половине этого века, насколько это явствует из королевской хартии от 21 мая 1466 г. Существовал в XV в. и некий геральдический свод, к сожалению не дошедший до нас и скорее всего разделивший общую печальную судьбу архива португальской знати, погибшего в лиссабонском пожаре 1755 г.

Но к началу XVI в. в обстановке тенденции к размыванию средневековых сословных границ поиски упорядочения стали очень активными. В то же время возросло стремление знати к институционализации. Тогда же появился королевский приказ 1509 г. главе герольдов составить новый геральдический свод, по сути — новый регистр глав родов. С одной стороны, это проявление консолидации благородного сословия, а с другой — частичный ее контроль абсолютистским государством, но в геральдической форме. И тогда, когда в этих гербовых нововведениях и новой организации герольдии при Мануэле I португальская знать получила институциональную регламентацию ³¹, герб становится обозначением ее социальной границы.

Желание регламентировать существование знати было очевидно. Но как этого достичь? Ведь в правовом сознании Средневековья лучший свидетель авторитетности правовой нормы — ее апробированность бесконечно Давним, пусть даже не употреблением, но существованием. Так что компонент традиционности в праве был очень велик. И в этом смысле прибегать к гербовой регистрации на первый взгляд странно, ибо гербовая регистрация как бы противоречит традиции, т. к. фиксирует наряду с существующими и вновь возникающие гербы, вводит элемент нового без апелляции к авторитету. Но в действительности в геральдике норма бы-, ла неизвестна. Геральдисты позднего Средневековья достаточно [143] хорошо знали, что апеллировать не к чему, кроме как к плохо запечатленной, склонной к изменчивости гербовой практике. Общим местом в геральдике XV в. было возведение начала гербов ко временам Августа, но практически в законодательстве это не отражалось.

В данном случае норма не создавалась наново, но и авторитет, и благородство геральдической традиции, совокупляясь с параграфами закона, начинали новую жизнь, фиксируя новую действительность. При этом оказывалось, что гербы сохраняли свою правовую валентность в смысле близости к традиции, ибо владельцам они принадлежали по праву (Dereito), а не по справедливости (Justicia), и эта терминологическая разница существенна. Таким образом, эта геральдическая регламентация — не продолжение традиций Прагматик XIV—XV вв., регламентации одежды и т. п., а вариант социально-правового регулирования с использованием старого, общеизвестного, привычного образа — герба.

Так что на вопрос о наличии общего признака, одинаково доступного пониманию многих, надо отвечать утвердительно. Да, существовал такой признак сословия, и этот признак — герб. И потому любое упоминание о гербе, любая гербовая регистрация, любая уверенная атрибуция герба конкретному лицу может служить несомненным признаком принадлежности интересующей нас персоны к привилегированному сословию и может считаться доказательством этой принадлежности.

Однако сразу же придется оговорить, что подобная оценка герба относится не ко всему Средневековью, а только к самому позднему. Возможно, что этот показатель пригоден для всей европейской знати, но для португальского привилегированного сословия XVI-XVII вв. он годится в полной мере, будучи законодательно подтвержден и определен.

Тем не менее есть основания предполагать, что этот подход может оказаться правомерен не только для Португалии. В эпоху массового стремления к аноблированию аналогичные процессы были свойственны и другим странам, и геральдические сюжеты нередко встречаются в европейском законодательстве XVI-XVII вв. Упомянуть обо всех невозможно, но нельзя не привести нескольких тому примеров. Король Испании эдиктом от 15.06.1555 г., обращенным к подданным французских владений Габсбургов, живущим в графстве Бургундия, не являющимся благородными, запретил пользоваться прерогативами знати, и в частности носить гербы ³². В 1586 г. в Испании появилась Прагматика Филиппа II с регламентацией гербовой практики. Ее запреты были подтверждены Установлением от 23.09.1595 г. Официальной гербовой [144] регистрации требовала от своих подданных герцогиня Савойская указом от 20.03.1597 г. ³³ Во Франции Генрих II 26.03.1555 г. издал Ордонанс, запрещавший изменять гербы без королевского утверждения этих изменений. Эти сюжеты затрагивались эдиктом Людовика XIII в 1629 г. Декларации Людовика XIV от 08.02.1661 г. и 26.02.1665 г. под угрозой штрафов запрещали использование гербов со шлемовыми эмблемами всем тем, кто не имел на то права. Сентенция парижского трибунала 15.08.1663 г. и Ордонанс от 08.12.1669 г. запрещали незаконное помещение в гербах корон. В том же духе, регламентируя элементы герба (шлемовые эмблемы, золотые шлемы и пр.),. были выдержаны бельгийские законодательные документы 1616 г. ³⁴

В Португалии эти гербовые правила просуществовали в течение всего XVI в. и в начале XVII в. почти без изменений были включены в новый законодательный свод — Установления Филиппа. Разночтения в текстах статей не изменили ни порядка, ни принципов подхода. По указу 1611 г. перемены затронули только статьи, касающиеся бастардов ³⁵.

Подводя итоги, нельзя не отметить, что герб — всего лишь один из показателей, хотя и красноречивый. Обращение к нему не исключает возможности прибегнуть к прочим. Известная сложность состоит в том, что степень доверия к гербу как формальному признаку не безгранична. Правилом является то, что количество зафиксированных гербов меньше количества гербов существовавших, а количество существовавших гербов меньше количества тех, кто по праву мог бы их иметь. Иногда эта разница была очень небольшой, а иногда значительной.

Это показатель не только общесословный, но и индивидуальный, хотя надежде собрать все существовавшие гербы вряд ли суждено сбыться. Есть ограничения и касающиеся португальского материала, связанные с невозможностью проверить выводы на большом количестве конкретного материала из-за гибели архива знати.

Тем не менее, не отвергая обычных показателей границ португальского привилегированного сословия, можно говорить о более чутких для анализа критериях определения его нижней границы. После права на владение землей, после оценки характера обязанностей по отношению к верховной власти, к короне, после налоговых иммунитетов следуют юридические привилегии. Эти последние, такие, как, например, право или обязанность владения [145] оружием, очень показательны. Для периода XVI-XVII вв. формальные характеристики, возможно даже более чем коренные, чутки и удобны в исследовании. К таковым формальным признакам относятся: 1) включение в регистрационные записи; 2) родовые имена и прозвища, добавление нобилизирующих элементов к имени («дон»); 3) наличие или отсутствие герба.

Формальные признаки имеют мало значения на верхних этажах сословия, служа лишь атрибутами фактического положения. Но внизу их роль — в проведении существенно важной грани, отделяющей полноправную знать от претендентов. Герб был не единственным, но самым наглядным из всех формальных признаков. В XVI-XVII вв. право на герб обозначало нижнюю границу, с которой начиналось в полной мере привилегированное сословие, и одновременно верхнюю границу буферной зоны.

И право на герб, и сам герб служили ориентирами не только для низов, взиравших снизу вверх, но и для верхушки знати в контактах, направленных вниз. Таким образом, нужда в гербе испытывалась практически и была общей. Это обстоятельство только усиливает важность признака.

И последнее: практика геральдического контроля, как правило, тесно связывалась с государственными генеалогическими службами; тем самым объединялся практически весь комплекс формальных признаков, существенных для XVI-XVII вв.

Комментарии

1. См.: Beirante M. A. As estruturas sociais em Fernao Lopes. Lisboa, 1984. P. 30 ss.

2. Solar — отдельный родовой дом, возможно укрепленный, иногда замок, дворец, а также и земля, на которой этот дом стоит.

3. Ordenacoes Manuelinas. Liv. 1-5. Lisboa, 1984 (далее - ОМ).

4. Подробнее об этом см.: Espinosa Gomes da Silva N. J. Historia do Direito Portugues.
V. 1. Fontes do Direito. Lisboa, 1985. P. 207-209.

5. Verissimo Serrao J. Historia de Portugal. V. 1-10. Lisboa, V.3. 1978. P. 247.

6. OM. Livro 2. Tit. XXXVII. Cap. 5-7.

7. Ibid. Cap. 11.

8. Ibid. Cap. 10.

9. Ibid. Cap. 13.

10. ОМ. Livro 2. Tit. XXXVII. P. 197.

11. Ibidem.

12. Bandeira L. Vocabulario hera'ldico. Lisboa, 1985. P. 46; De Mello de Matos G., Bandeira L. Heraldica. Lisboa, 1969. P. 128-130.

13. OM. Livro 2. Tit. XXXVII. Cap. 2.

14. ОМ. Livro 2. Tit. XXXVII. Cap. 1-4.

15. Ibid. Cap. 7.

16. Ibid. Cap. 4.

17. Ibid. Cap. 5.

18. Ibid. Cap. 6.

19. ОМ. Livro 2. Tit. XXXVII. Cap. 8.

20 Ibid. Cap. 10.

21. Ibid. Cap. 11.

22. Ibid. Cap. 12.

23. ОМ. Livro 2. Tit. XXXVII. Cap. 11.

24. Ibidem.

25. Ibid. Cap. 13. Из этого правила исключались новообращенные христиане.

26. Проблема связи имени и статуса исследуется давно. См.: Perrau E. H. Le droit au nom en matiere civile. P., 1910; Klapisch-Zuber С. Ruptures de parente et changements d'identite chez les magnats florentins du XIV ^е siecle // Annales: E.S.C. 1988.·№ 5.

27. ОМ. Livro 5. Tit. LXIV. P. 206.

28. ОМ. Livro 5. Tit. LXIV. P. 206.

29. Ibid. Tit. X. P. 44.

30. Ibid. Livro 4. Tit. XXXII. P. 78.

31. Verissimo Serrao J. Op. cit. V. 3. P. 247.

32. Chabanne R. Le regime juridique des armoiries. Lyon, 1951. P. 287.

33. Chabanne R. Le regime juridique... P. 288.

34. D. Antonio, Conde de Sao Payo. Do Direito Heraldico Portugues // Archivo do Conselho Nobiliarchico de Portugal. V. 3. Lisboa, 1928. P. 63. Ordenacoes Filipinas. V. 1- 3. Lisboa, 1985. V. 3. Livro 5. P. 1335.