АДАМ ЮНОША РОСЦИШЕВСКИЙ

МЕМУАРЫ

Недавно, в Кракове, напечатаны, сперва в польском журнале «Swiat», а затем отдельным изданием, отрывки из мемуаров шляхтича Адама Юноши Росцишевского, обнимающие период времени с последнего десятилетия XVIII века по первые годы XIX века. Автор мемуаров, русский ополяченный шляхтич, землевладелец Овручского уезда, родился в 1774 году и воспитывался в Львове. Любитель литературы и библиоман, он растратил все свое состояние на приобретение книг, раздарил их впоследствии в разные польские и чешские библиотеки и последние годы жизни провел в нужде.

В изданных отрывках его мемуаров описывается современное состояние Волыни и Киева. Первая часть записок представляет слишком местный интерес, но во второй есть несколько не безынтересных подробностей об императоре Павле I. Эту вторую часть с некоторыми сокращениями мы и предлагаем здесь в переводе.

В 1797 году, большая часть Киевского воеводства была присоединена к губернскому городу Киеву. Губерния Изяславская была переименована в Волынскую, а местечки Радомысль, Махновка, Сквира, Пятигоры и некоторые другие присоединены к Киевской губернии, при чем назначены были выборы губернских чиновников. Имения моего отца находились в новооткрытой Киевской губернии. Многим из шляхтичей, имевшим здесь земли, [492] хотелось остаться при губернии Волынской, но это оказалось невозможным.

Наступил октябрь, и землевладельцы должны были съехаться для выборов.

Отца моего опять предложили в председатели гражданской и уголовной палаты. Он был выбран председателем гражданской палаты, кандидатом к нему был избран Моршковский, имевший сторонников житомирцев.

Отец мой не присутствовал при начале выборов, но когда ему сообщили об их результате, он быстро собрался в путь, взял и меня с собою. В Киеве мы остановились на Мало-Никольской улице у майора гарнизонной стражи Судейкина. Отец мой отказался от должности председателя палаты; вместо этого он был избран киевским уездным предводителем дворянства; предводителем Радомысльского уезда был избран Потоцкий, Звенигородского — Скибицкий, Липовецкого — Прилусский, Сквирского и Пятигорского — Залесские.

Киевский генерал-губернатор Беклешов был очень доволен выбором Моршковского. В кандидаты к нему выбрали Мелевского, человека весьма почтенного, но малообщительного и горячо привязанного к деревенской жизни. Такой кандидат был, конечно, очень на руку Моршковскому. Сближение Моршковского и Беклешова удивило всех. Едва только нас присоединили к Киевской губернии, как между обоими завязались самые тесные отношения. Беклешов был очень доволен отказом отца от должности председателя палаты. На месте прежнего председателя, Алферова, засел теперь Моршковский с депутатами Мельхиором, Третьяком и Леоном Харленским.

Прошли три года, и назначены были новые выборы. Недовольные Моршковским требовали избрания другого лица на его место. Шляхтичи Радомысльского уезда привезли на выборы множество околичной шляхты — Меленевских, Скуратовских, Выховских. Их явилось более сотни человек в Киев со своим предводителем Максимилианом Потодким и другими шляхтичами. Моршковский знал, что они подадут голоса против него, так как ему доносил обо всем его сторонник, радомысльский шляхтич, Богданович.

Беклешова уже не было в Киеве; гражданским губернатором был Милашевич, на первый взгляд человек очень обходительный и даже говоривший по-польски; однако, как приятель Моршковского, он не допустил шляхту подавать голоса против него. По этому поводу возникли горячие споры с предводителями. Мой отец, как киевский предводитель, председательствовал в собрании предводителей и настаивал на законности голосования, губернатор с ним не соглашался. Обе стороны послали [493] курьеров к министру. В Петербурге находился Беклешов, стоявший на стороне Моршковскаго, а между тем и местные сторонники последнего не теряли времени. Все ждали ответа из Петербурга, как вдруг по истечении трех недель собрание было закрыто, и прочитан приказ министра не допускать к голосованию мелкой шляхты. Право голоса признавалось только за теми шляхтичами, которые имели с земли по сто злотых годичной ренты. Это известие очень неприятно поразило шляхтичей, крепко стоявших за свои привилегии.

Моршковский со своим кандидатом был опять избран. Я был избран в тот же суд депутатом на этот год.

Отец мой с выше переименованными товарищами отказался от всяких выборных должностей. На его место киевским предводителем был избран Доминик Шимановский.

Генерал-губернатором в Киев был назначен Беклешов, брат того, о котором была речь выше. Моршковский, благодаря своим связям, играл все более видную роль.

Пришло распоряжение, чтобы, кроме уездных предводителей, избирать еще предводителей губернских. На эту должность был выбран генерал Козловский, заведовавший некогда полком драгунов имени королевы Ядвиги. Это был уже человек не молодой, но еще красивый, прославившийся дуэлью с писарем коронным Ржевусским. Козловский немедленно вошел в близкие отношения к Моршковскому и стал руководиться его советами.

На одном собрании, где, кроме уездных предводителей, присутствовали и другие чиновники и множество шляхтичей, губернский предводитель произнес энергическую речь (хотя, как мне кажется, он не имел ораторских способностей) и в конце ее обратился к Моршковскому, выхваляя его добродетели и заслуги; окончил он такими словами: «Позволь мне, чтимый муж, обнять тебя от имени всех обывателей», и при этом обнял и поцеловал его с чувством, которого, однако, далеко не разделяло большинство присутствовавших.

В царствование императора Павла правительственные чиновники сменялись часто. По неизвестной причине гражданский губернатор Милашевич впал в немилость. Он был отрешен от должности, а на его место прислан Теплов, человек очень богатый и приближенный ко двору; прибыл он к нам настоящим магнатом, с целой дворней, множеством лошадей и собственным оркестром. Немедленно начались балы, вечера, обеды, пикники.

Для ревизии губернии были присланы два сенатора. Их принимали и угощали на славу, а вместе с ними пировали и угощались и мы.

Прошло с полгода со времени приезда Теплова, сенаторы уже [494] уехали; губернский маршал Козловский давал обед, на котором присутствовали и мы, как чиновники; были там и военные и гражданские власти: губернатор, вице-губернатор и другие: как вдруг, в средине обеда, когда мы безмятежно ели и стили. подъезжает к дому предводителя какой-то офицер на почтовых лошадях с колокольчиком; в залу вошел обрызганный грязью фельдъегерь и спросив, где здесь предводитель, передал Козловскому пакет.

У всех присутствовавших прошел мороз по коже, — никто не знал, что в этом пакете, и откуда он.

Прочитав бумагу, Козловский побледнел и передал ее Моршковскому.

Все встали из-за стола и очистили место прибывшему офицеру, вероятно, не евшему ничего с самого выезда из Петербурга, судя по аппетиту, с которым он набросился на предложенные ему мясные и рыбные кушанья. В зале царила мертвая тишина; наконец Моршковский обратился к губернатору Теплову:

— Государь вызывает к себе нашего губернского предводителя...

Теплов смешался и мог только сказать:

— Не знаю, не знаю...

При общем смущении фельдъегерь сказал Козловскому: «Мы, ваше превосходительство, еще нынче должны из Киева выехать».

— Хорошо, хорошо, — ответил за своего приятеля Моршковский и тотчас послал за своим легким возком и тысячью червонных злотых на дорогу предводителю.

В десятом часу, при свете месяца, генерал Козловский в сопровождении жандарма переправлялся через Днепр. Некоторые из нас провожали ветерана, так внезапно вырванного из нашей среды. Старик со слезами на глазах простился с нами и с сыном Михаилом, служившим в гвардии в Петербурге и приехавшим в Киев для свидания с отцом. Ему было приказано не выезжать из Киева до возвращения отца. Мы старались развлекать его, тем более, что военные стали сторониться от него со времени ареста отца. Так как у генерала Козловского были какие-то важные дела с генералом Тржецесским, то Моргаковский разослал во все земства dilationes pro maiori, то есть, приказание отложить решение дел до его возвращения.

Спустя четыре недели после описанного случая, Моршковский получил от предводителя Козловского из Петербурга письмо с подробным рассказом о причинах его ареста и последствиях аудиенции у императора.

Вот что писал генерал:

«Около восьми часов утра мы въехали в Петербург, совершив довольно благополучно наше путешествие; меня прямо повезли [495] в ордонансгауз. Лишь только я немного оправился и оделся, явился генерал Уваров и заявил мне, что император хочет меня видеть немедленно. Этот же генерал отвел меня в царские покои. Здесь он велел мне обождать посреди целой толпы военных, одетых в самые разнообразные костюмы. Я точно находился в исторической галерее; никого из присутствовавших я не знал, и мы холодно смотрели друг на друга.

Вдруг двери с шумом растворились, все вздрогнуло в зале. «Царь» — произнес тихий голос.

Моя невинность ободряла меня. Царь велел мне подойти к себе и, когда я поклонился, сказал мне милостиво:

— Генерал Козловский?

— Так точно, ваше величество.

— Ты не якобинец?

— Нет, ваше величество.

— За мной, — сказал царь и, повернувшись, ушел в комнату, из которой вышел.

Генерал Уваров велел мне идти вслед за царем. Я вошел, и за мною затворились пышные двери. Мы остались одни. «Увидав меня подле себя, царь милостиво сказал:

— Губернатор мне донес, что между вами якобинский дух, и что вы ему о том говорили...

Я снова поклонился и разъяснил, о чем у нас шел разговор с Тепловым; я доказывал ему, что нельзя притеснять и преследовать шляхту, ибо теперь время якобинцев, в Европе дарит дух свободомыслия и республиканства.

Когда я кончил, царь ударил меня по плечу.

— Ты старик умный, — сказал он, — поздравляю тебя сенатором, а сына твоего капитаном. Хочешь, останься здесь, побудь в столице...

Царь вышел в залу, я за ним. Он обратился к генералу

Уварову со словами:

— Он свободен, наш сенатор, а сын его капитан гвардии..

И, сказав мне еще «прощай», пошел по рядам военных, а меня генерал Уваров отвез в ордонансгауз, откуда я поехал к сенатору Ильинскому, а на следующий день прочел царский указ, что я пожалован в сенаторы и, сверх того, мне и моим сыновьям на семьдесят пять лет со всеми доходами предоставлено было Врацловское староство».

Этот факт был настоящим триумфом генерала над его недоброжелателями, а военные, узнав о царской милости Козловским, стали окружать особенным вниманием молодого Козловского.

Губернатор Теплов получил приказание оставить должность и выехать в свое поместье, что он и исполнил, хотя и с [496] веселым лицом, но с болью в сердце. На его место был прислан генерал Коробьин, человек, может быть, и почтенный, но весьма ограниченный и без всяких административных способностей. Наш предводитель, сенатор, вернулся в свои поместья. Прибытие его сопровождалось пышными празднествами. В том же году нас снова испугал приезд царского жандарма.

Моршковский, укрепившись на своем месте, переводил в судебных решениях литовские копы грошей на современную монету и обнародовал это в бердичевском календаре. Уведомленный об этом местною властью, император прислал жандарма узнать, на каком основании он печатно огласил свою эвалюацию. Мы думали, что все это обрушится и на наши головы, но председатель усмехался на этот запрос. Жандарму велено было насчет Моршковского оставаться и ждать ответа, составление которого заняло две недели. В составлении его участвовал и я, так как должен был разыскивать разные конституции о монетах, переводе монет польской валюты на литовскую, причем употребил в дело и литовский статут, кишащий копами грошей. Я измучился этими розысканиями больше, чем Моршковский обдумыванием и составлением ответа; прочитав все и велев переписать начисто, Моршковский отправил ответ с жандармом, подарив ему двести дукатов.

Не прошло и шести недель, как государь прислал ему благодарность и орден Анны второй степени, а его эвалюации подтвердил указом.

На место Коробьина был прислан губернатором Панкратьев. Это был человек порядочный и беспристрастный; с Моршковским он был не особенно близок. Так прошла зима.

Еще по снегу в город вступило несколько полков гусар, шедших по царскому приказу в Петербург; между этими полками знатоки особенно выхваляли полки Бауэра и Милицина; но не успели они перейти за Козелец, как их вернули на прежние стоянки.

Весть о смерти императора Павла быстро распространилась, а погребальный перезвон в лавре долго разносил эти весть.

В остальной части отрывка из записок Росцишевского (стр. 21 — 23 по печатному изданию) сообщается о женитьбе Моршковского на дочери сенатора Ворцеля и о двух-трех судебных делах, в решении которых принимал участие автор. Отрывок доведен до сентября 1802 года.

И. А. Линниченко.

Текст воспроизведен по изданию: Из времен императора Павла I // Исторический вестник, № 8. 1896