(ЧАСТИЧКА ИЗ ДЕЙСТВИЙ СУВОРОВА-РЫМНИКСКОГО В 1794 ГОДУ).

(Из записок современника)

(См. Москвитянин, 1841, No 11.)

После прекращения в Литве и по всей Украине, (теперь Западные наши Губернии) частных возмущений Польской Шляхты, в 1793 году, полк наш расположился на зимние квартиры, в недальнем расстоянии от г. Житомира.

Военным Губернатором Волыни и начальником войск был Генерал-Майор Вас. Сер. Шереметев. Армиею командовал древний вельможа, боярин Иван Петрович Салтыков.

Повсюду было тихо, довольно, весело. Украинские жители, богатейшие тогда в мире, радовались, что они, по природе Pyccкие, могли без страха называться Русскими, православную Веру исповедующими Христианами.

Тогда прошла и Святая неделя Светлого Христова Воскресения 1794 года.

Вдруг на Фоминой неделе пронеслась между нами весть ужасная, страшная! — Поляки в Варшаве, ночью, в пятницу Страстной недели, изменнически вырезали до половины корпуса наших войск, которые были расположены по квартирам, под командою Генерала Энгельстрома; подняли знамя возмущения против своего Короля и против Покровительницы Польши, нашей Матушки - Царицы Екатерины Алексеевны. ( Мы и не называли ее иначе). [499]

Адская революция безбожных Французов и сюда проникла. Польша загоралась. Всё восстало в ней, принялось за оружие, и даже за косы. - Надобно было видеть, слышать, как наши богатыри воины оскорбились, вознегодовали. Солдаты говорили: «Поляки, как разбойники, ночью вырезали наших! Ну, так пора и образумить! Пора нашей Матушку Царице окончить свою к ним милость!» А Офицеры, (я часто слыхал), рассказывал и о бестолковых конфедерациях Поляков; о безрассудных, варварски-лютых поступках с Малороссиянами и Украинцами и даже с нашими. «Чего хочет, говорили Офицеры, это собрание бритоголовых (Поляки, открывая революцию, по старинному обрили себе голову, и надели свои кунтуши, как знак древней храбрости.) , беспокойных и бестолковых? Вольности и подлеглости? «Да они и так на свою беду вольны в не подлеглы! Даже слишком вольны! Короля не слушают; законов не исполняют; старшинам не повинуются; всякой вельможа считает себя выше своего Короля; всякая мелкая сошка из Шляхты хочет быть Генералом, и не иначе позволяет себя называть, как — пан поручник, альбо пан хорунжий, редко пан вахмистр, хотя бы не более трех месяцев был в войсках ржечи посполитой, или в войсках народовых простым шеренговым, О!!!... пора, пора наказать их! И Бог даст, заплатим им за кровь наших, за прежнее, за старое, за давнее!»

Таков был дух негодования Русских полков на низкий и бесчестный поступок Калантаевцев (Калантай был один из самых буйных и лютых Республиканцев.).

Недели две протекло после этой страшной вести. Вдруг у нас в сумерки тревога, и мы бросились к сборному месту. Тут стояло более сотни конных подвод. Капитан, одетый по походному, т. е. как солдат — в куртке, шароварах и каске, сказал: [500] садись по два на подводу! — И пыль столбом взвилась за нами.

Слишком сутки неслись мы быстро, переменяя подводы, которые как из земли росли, перед нами.

Была уже глубокая ночь, тихая, теплая. Украинская, божественная ночь. Рота остановилась в леску. Расположились по военному, тихо, скромно. Кто заснул, а кто слушал ротных знатных рассказчиков стариков: о прежних Крымских, Кубанских и Турецких походах; о драках с Татарами, Черкесами и Турками; о сражении при Кинбурунской косе; о штурме Измаильском, да о славном 1792 годе с Поляками. И все о батюшке отце Александре Васильевиче Суворове! Старики умели рассказывать, а молодые умели понимать и напитываться духом послушания и храбрости. Ретивое горло у всякого при описании Кинбурнского сражения и штурма Измаильского. О!!.. И мы, и мы тоже сделаем во славу нашем Матушки-Царицы! с жаром говорила молодежь. Да! уж сделаем! Лицом в грязь не ударим!

Чуть стала заниматься заря, Капитан разделил песенников и барабанщиков на три части; расставил их в трех местах, довольно далеко за нами. —

Идут! сказал прибежавший из передовой цепи унтер - офицер.

Идет пехота, много, и в порядке. Вдруг песни барабанщиков наших огласились в воздух, и остановили идущих. Это была колонна, человек в пять сот пехоты. Свернув с дороги, и сомкнувшись, шибким скорым шагом пошла чрез поле, налево, к проселочной дороге (Это были наши. Но которого полка, и так ли, как мы, они очутились тут, не знаю.). Но и там теж песни и барабаны. Поляки остановились, видимо смешались.

В это самое время солнце показалось на горизонте, и мы увидали, вправо от нас, колонну пехоты, [501] прикрытую стрелками и двумя орудиями, стройно бегом идущую на Поляков, и кавалерию, которая неслась во фланги их, а с левой стороны — конницу.

Это были наши егеря и легкоконные эскадроны с казаками.

Сердце возрадовалось у солдат, — Вот тут-то мы поработаем, говорили они, потирая руки и лаская штыки. — Но вышло прошивное, к их неудовольствию. Колонна Поляков побросала оружие. Бескровный плен штаба Пинской бригады, которая состояла из трех тысяч человек, и была расположена по разным местам, решил все. В 1793 году дав присягу на верность Королю, и на послушание нашей Государыне Императрице, изменила и хотела по частям пробраться в Минские леса к Республиканским войскам. План разрушен, офицеры почти все были отправлены в Киев, а солдаты помещены в наши ряды по разным полкам.

Честно и верно они служили, и были храбры в Польскую и Итальянскую войны. Словом: были точно как Pyccкие.

После этого манёвра наша рота, нимало не медля, отправилась прежним путем назад, и также на подводах.

Кто ж распоряжал и действовал так быстро, как молния, забором в плен не одних этих, нет ! но до десяти тысяч человек вооруженного войска, расположенных от Киевской Губернии до Каменец-Подольска? (Границею был Г. Василъков.) Кто уничтожил на этом пространстве, при самом рождении, всеобщее восстание Шляхты, и вельмож с дворовыми Дворянами? Кто? — Отец наш Александр Васильевич Суворов!

Многие из воинов еще не видали его. — Авось Бог даст, авось увидим родного нашего Батюшку! [502] — Так надеялись воины, безгранично любившие своего полководца. — Явись к нам, отец, и веди, куда хочешь, куда велено. И все мы, до последней капли крови твои; не на живот, а насмерть! — Таково было желание, таковы были мысли Русских! И это святая истина. О! как мы любили его! Да и было за что обожать нам единственного в целом мире вождя.

Вскорости было получено в полку повеление: быть под командою Суворова, а от него приказ с приложением его слов. Этот Катехизис велено вседневно читать солдатам, чтоб они помнили; а Шшаб- и Обер-Офицерам, унтер-офицерам и даже капралам приказано было знать наизусть. И мы знали его, как Отче наш.

Вот несколько отрывков из Катехизиса, можно сказать, священного для нас. Предлагаю с некоторыми моими пояснениями, так, как мы тогда его понимали.

ОТРЫВКИ ИЗ КАТЕХИЗИСА СУВОРОВА

I.

«Субординация, экзерциция.» — Изволите видеть: как связь души с телом. Без этого нет жизни, — нет взвода, ни армии, а вредоносная толпа.

II.

«Каблуки сомкнуты под коленки; вытянуты; солдат стоит стрелой: четвертого вижу, пятого не вижу.» — Это выправка солдата и равнение во фронте.

«Ученье свет, а неученье тьма. Дело мастера боится; и крестьянин ленив, хлеб не родится. Нам за ученого дают трех неученых; нам мало трех: давай пять, десять! всех побьем, повалим, [503] в полон возьмем.» — Это — доказательство вышесказанного в двух пунктах.

IV.

«Военный шаг — аршин, в захождении — полтора.» — Это наставление — при движешии. «Голова хвоста не ждет» — При походе на неприятеля.

V.

«Неприятель не ждет; поет и веселится; а ты из-за гор высоких, из-за лесов дремучих, чрез топи и болота, пади на него, как снег на голову. Ура! бей! коли! руби! неприятель в половину побежден; не давай ему опомниться. Гони, доканчивай! победа наша! у страха глаза велики. Просящего пощады помилуй. Он такой же человек. Лежачего не бьют.» — Заметьте: внезапность и быстрота! слово: просящего пощады помилуй; не есть ли это человеколюбие.

VI.

«Береги пулю на три дни, а иногда на целую кампанию, когда не где взять.» — Военная экономия.

VII.

«Пуля бьет в полчеловека; стреляй редко, да метко; штыком коли крепко. Пуля обмишулится, штык не обмишулится. Пуля дура, а штык молодец. Трое наскочат: одного заколи, другого застрели, третьему штыком карачун. Много наскочат: отскочи шаг, ударь одного, коли другого, стреляй третьего, притисни четвертого! последние — твои. В сражении — картечь на голову! согнись, беги вперед, картечь летит сверх головы. Тогда пушки — твои, люди — твои.» — Наставление драться с неприятелем.  [504]

VIII

«Жителя не обижай. Он нас поит и кормит. Солдат — не разбойник.» — И за неисполнение строго взыскивалось.

IX.

«Стой за дом Пресвятой Богородицы. Стой за Матушку-Царицу. Убьют; царство небесное! церковь Бога молить. Жив; нам честь и слава.» — Вера и верность.

X.

«Бойся богадельни (т.е. госпитали). В первым день — мягкая постель; на второй — Латынская кухня; а на трений — брать ея домовище и тащат. Один умирает, а десять хлебают смертный воздух. В лихорадке целый день не пей и не ешь; похлебай при закате солнышка пустой кашки с буквицею. А в горячке три дня не пей и не ешь. Г. Офицеру — арест, а солдату — палочки; за чем себя не берег… Немецкие лекарства издалека тухлы, всплошь бессильны. У нас в артелях есть: корешки, травушки , муравушки… Гг. полковые Командиры! Помните наставления Штаб-Лекаря Белопольского!» — О сбережении здоровья.