Глава четвертая

ТРЕТИЙ РАЗДЕЛ ПОЛЬШИ (1795 год) И РУССКАЯ ДИПЛОМАТИЯ

I

РЕАКЦИЯ АВСТРИИ НА РУССКО-ПРУССКУЮ КОНВЕНЦИЮ О ВТОРОМ РАЗДЕЛЕ ПОЛЬШИ

В своей финальной фазе русско-прусские переговоры, завершившиеся подписанием конвенции 12 (23) января 1793 года, велись не только без прямого участия, но и в тайне от австрийского посла в Петербурге. Только 5 марта (н. ст.) Кобенцель смог доложить в Вену, что конвенция была подписана. Однако и после этого ее содержание оставалось неизвестным Австрии. В принципе, как правильно отмечает Р. Лорд, подобные действия России и Пруссии были некорректны в отношении их союзника. В инструкциях Кобенцелю от 23 декабря 1792 года ясно говорилось, что согласие Вены на ввод прусских войск в Польшу дается при условии, что все детали будущих русско-прусских договоренностей о русско-прусских территориальных компенсациях в Польше будут обсуждены при «согласии всех трех дворов» ¹.

Однако с начала января и до конца марта, когда содержание русско-прусской конвенции было доведено до сведения австрийского вице-канцлера, австрийские дипломаты не проявляли особого беспокойства в связи с происходившими событиями. Хотя на совещании в Вене, состоявшемся 3 января, вице-канцлер Ф. Кобенцель и предложил поставить перед Петербургом и Берлином вопрос об одновременном с Пруссией вводе австрийских войск в пограничные с Галицией районы Польши, и его, и других участников совещания в гораздо большей степени беспокоил вопрос о получении твердых гарантий со стороны России и Пруссии на баварский обмен. Фельдмаршал Ласси прямо выступил против переброски австрийских войск из Нидерландов в Польшу ², подчеркнув, к тому же, преждевременность подобного шага с учетом неясности польских территорий, которые предполагала захватить Пруссия. В глазах австрийского вицеканцлера вопрос о гарантиях принимал тем большую актуальность, что баварский курфюрст демонстрировал все более открытое неприятие идеи обмена. Одно время Кобенцель и Шпильман, обсуждавшие [339] этот вариант с пруссаками, склонялись к захвату франконкских маркграфств силой. Однако против этого решительно выступили канцлер Коллоредо и фельдмаршал Ласси, считавшие, что подобная акция настроит немецких князей против Вены.

19 февраля Разумовский передал Ф. Кобенцелю депешу от Остермана, в которой утверждалось, что подписание петербургской конвенции полностью соответствует интересам Австрии, так как обеспечивает не только полномасштабное участие Пруссии в войне против Франции, но и в деле баварского обмена и обеспечении «некоторых других преимуществ» Австрии (имелись в виду возможные территориальные «компенсации» Австрии за счет Франции). Тем не менее Разумовский уклонился от того, чтобы подтвердить гарантию Петербургом баварского обмена, ограничившись достаточно расплывчатыми объяснениями относительно того, что в Петербурге были вынуждены согласиться на размер прусской доли по новому разделу Польши, принимая во внимание согласие, данное императором королю.

Как ни странно, Ф. Кобенцель вполне благоприятно отнесся к этому сообщению. Докладывая императору о своих беседах с Разумовским и прусским посланником в Вене Кезаром, он вновь выделил в качестве главной задачи австрийской дипломатии обеспечение русско-прусских гарантий баварского обмена.

Подобную беспечность, если не сказать легкомысленность, можно объяснить только тем, что с конца февраля в Вену начала поступать информация о том, что Англия, с которой велись переговоры о ее присоединении к антифранцузской коалиции, подтвердив свою готовность присоединиться к борьбе против революционной Франции, в то же время резко негативно высказалась против самой идеи обмена Баварии на Австрийские Нидерланды. Это сообщение произвело настолько сильное впечатление в Вене, что император Франц немедленно дал указание готовить смену министерства. Политическая линия, проводившаяся Ф. Кобенцелем и Шпильманом, была подвергнута резкой критике.

В начале марта барон Тугут, ставленник могущественного клана Коллоредо, представил меморандум, в котором, указав на всю зыбкость плана баварского обмена, предложил ориентироваться на территориальные компенсации во Франции. Антипрусские настроения Тугута, ученика Кауница, проявились и в его идее преимущественного развития отношений с Россией и Англией, с тем чтобы добиться «территориальных компенсаций», абсолютно равных прусским ³. На совещании, состоявшемся в присутствии императора 11 марта 1793 года, Тугута поддержал Кауниц, заявивший, что «факт подписания русско-прусской конвенции по польским делам без участия Австрии был бы непростительной ошибкой со стороны имперских министров» ⁴. [340]

12 (23) марта Разумовский и Кезар по отдельности передали Ф. Кобенцелю текст русско-прусской конвенции. Одновременно Разумовский передал письмо Екатерины Францу II, приглашавшее Австрию присоединиться к ней ⁵. В депеше Остерману от 17 (28) марта Разумовский писал: «Неописуемая реакция, которую она произвела на него (Кобенцеля. - П. С.), убеждает меня, что здесь действительно меньше всего подозревали о содержании конвенции. Граф Кобенцель находился в крайнем отчаянии; устремившись к карте, он бессвязно произнес несколько фраз, которые выдавали смятенное состояние его души и мыслей. Например, он сказал: «Это меняет всю систему Европы, французская революция - это детские шуточки в сравнении с важностью того, что произошло. Император будет вне себя, и это сломает шею и мне, и моему кузену» ⁶.

Ф. Кобенцель оказался прав: 27 марта он и Шпильман были смещены со своих постов. Их преемником, как и ожидалось, стал барон Тугут, которого современники называли «австрийским Питтом» или «современным Борджиа». Дипломат старой школы, он считал территориальные «округления» альфой и омегой дипломатической стратегии. Вырабатывая новую линию в польском вопросе, Тугут исходил из двух основных обстоятельств. Польша после второго раздела уже не могла выполнять функцию барьера между двумя германскими государствами. Кроме того, вызванное им прямое соприкосновение границ России и Австрии нарушало принцип австрийской дипломатии, согласно которому этого следовало избегать любой ценой.

В докладе Францу II, представленном 4 апреля, Тугут рекомендовал, воздержавшись от немедленного присоединения к русско-прусской конвенции, потребовать от Берлина и Петербурга ректификации их новых границ в Польше на основании утвержденного первым разделом принципа полного равенства долей. Этот последний тезис был наиболее существенным пунктом «плана Тугута», считавшего жизненно важным для Австрии восстановить стратегический баланс с Пруссией, нарушенный в результате второго раздела в ее пользу приобретением почти трех миллионов новых подданных. Его расчеты основывались на том, что России и Пруссии будет не так легко реализовать положения Петербургской конвенции.

3 (14) апреля Тугут направил новые инструкции Л. Кобенцелю в Петербург. Излагая содержание поступивших к нему указаний, Кобенцель отметил, что император «с прискорбием узнал о конвенции, заключенной с берлинским двором без предварительного с Его императорским Величеством о том сношения, сказав при этом, что еще чувствительнее того для сего государя, что при сем случае не соблюдены те правила, которые наблюдаемы были при прежнем дележе Польши и перед начатием последней турецкой войны». Поясняя эти «правила», посол акцентировал внимание на том, чтобы [341] «каждая часть удела была равна другой и чтобы границы участвующих в приобретении держав не соприкасались бы беспосредственно, как то теперь установлено, ибо Галиция смежна стала не токмо с Польшей и турецкими областями, но и с Россиею и Пруссиею». Указал он и на то, что «части, доставшиеся королю Прусскому, без меры превосходят ту долю, которую император предполагал приобрести себе променом Нидерландов на Баварию, и ту часть Польши, которой Пруссия завладеть хотела по первому ее предложению, Его Императорскому Величеству сообщенному».

Переходя к изложению сути австрийской позиции, Кобенцель подчеркнул, что «император, государь его, сколь ни желал он сделать угодное августейшей своей союзнице приступлением к упомянутой конвенции, не может, однако же, сего исполнить по заботливому своему положению, в которое приведен он самою сею конвенцией, и просит Ее Императорское Величество о торжественном обнадеживании, что границы иначе установлены будут и что получит он, хотя и не в Польше, а в другой стороне приобретения, в сравнении доходов столь же выгодные, как и доставшееся королю Прусскому счастье» ⁷.

Выразив сожаление в связи с отказом Австрии присоединиться к русско-прусской конвенции, Остерман заметил, что Вене были заранее известны все требования прусского короля ⁸. Отвечая, Кобенцель упирал на то, что в Вене не знали о новой черте, проведенной Пруссией. На это вице-канцлер заметил, что в Петербурге были уверены в согласии Австрии и что «кроме уверения о сем, из Берлина полученного, полагать сие заставляло настояние венского двора о позволении ввести прусские войска в Польшу и твердое короля прусского намерение на продолжение военных действий доколе требования его исполнены не будут» ⁹. В качестве дополнительного аргумента Остерман сослался на то, что Екатерина «никак согласиться не изволила на третье требование, королем прусским предъявленное в приращении его приобретения, полагая, что Его Императорскому Величеству на то согласиться неудобно будет» ¹⁰.

Депешей от 18 (29) мая Остерман информировал о позиции Австрии по русско-прусской конвенции и Алопеуса. При этом вицеканцлер рекомендовал Алопеусу исходить в беседах с прусскими представителями из того, что Екатерина имеет в виду твердо придерживаться всех обязательств, взятых ею в отношении Пруссии. «Она думает, что подобный язык и последовательность более, чем что-либо другое, способны успокоить венский двор и рассеять его плохое настроение и ревность, которую он, кажется, проявляет в отношении новых приобретений Ее императорского Величества и прусского короля», - говорилось в депеше Остермана ¹¹.

Далее в той же депеше Остерман прямо ориентировал Алопеуса о том, что Екатерине «кажется, что было бы более осторожным [342] и приемлемым удалить, насколько возможно, венский двор от происходящих событий» ¹². Если же с Веной все-таки придется вести разговор по существу, то «было бы лучше не создавать трудностей, насколько возможно. Руководствуясь этим принципом, Ее Императорское Величество без колебания изложила венскому двору свое мнение относительно приобретений в Эльзасе, Лотарингии и Фландрии. Что касается разумных границ этих приобретений, можно, очевидно, вполне рассчитывать на естественные трудности, которые явятся сами собой и помешают перейти эти границы. Ее Величество надеется, что король Пруссии выскажет свое мнение подобным же образом и продолжит помогать Австрии в нынешней войне с той же лояльностью и энергией, доказательства которых он уже дал. Это лишит венский двор всякого предлога высказывать недовольство. Но если, несмотря на такой вполне умеренный и справедливый план действий, который предлагает Ее Императорское Величество, будет необходимо использовать сильные и эффективные меры для того, чтобы поддержать все, о чем говорилось с Его прусским Величеством относительно Польши, Ее Императорское Величество будет готова в любой момент договориться с королем и действовать с ним в полном согласии» ¹³.

Столкнувшись с солидарной позицией, продемонстрированной Россией и Пруссией весной 1793 года (в Берлине князя Реусса ожидали примерно такие же разъяснения, которые были сделаны Л. Кобенцелю), Тугут начал сложную дипломатическую игру. С одной стороны, под давлением Разумовского он направил инструкции своему представителю в Польше де Каше поехать в Гродно, но вести себя на проходившем там сейме предельно пассивно. С другой, 14 апреля он проинструктировал австрийского посла в Лондоне Мерси д'Аржанто передать британскому правительству подробную информацию о русско-прусской конвенции, рассчитывая на то, что вмешательство Лондона приведет, по крайней мере, к уменьшению долей России и Пруссии, полученных ими в результате второго раздела ¹⁴.

Однако начатая Тугутом двойная игра принесла ему новые неприятности. Разумовский, узнавший об австрийских контактах в Лондоне, информировал о них Петербург, где возникло сильнейшее раздражение австрийской политикой. Там упорно работали над формированием широкой антифранцузской коалиции, создание которой ставилось под угрозу австро-прусскими противоречиями. Еще более негативная реакция последовала из Берлина. Прусская дипломатия, давно уже посылавшая сигналы, что король не собирается начинать третью кампанию против Франции без существенных финансовых субсидий, резко выступила в Петербурге против претензий, высказанных Австрией на Эльзас и Лотарингию ¹⁵. Одновременно в Берлине активизировали работу с германскими князьями, настраивая их против обмена Баварии. [343]

В этих условиях Екатерина предприняла ряд решительных шагов для того, чтобы обеспечить присоединение Австрии к русско-прусской конвенции по второму разделу. В депеше Разумовскому от 6 (27) мая 1793 года она обратила внимание Франца II на то, что в случае продолжения его нынешней политики он не мог рассчитывать не только на уступки, но и на «справедливое отношение» со стороны Берлина. Резкий тон депеши был обусловлен и тем, что к началу мая стало ясно: отказ Вены присоединиться ко второму разделу даст дополнительный повод Берлину пересмотреть свои обязательства в отношении участия в войне против революционной Франции.

Демарш Разумовского лишь укрепил Тугута в убеждении, что самым верным способом обеспечения территориальных претензий Австрии было заручиться поддержкой России. 19 (30) июля Л. Кобенцель на очередной конференции с Остерманом заявил о готовности Австрии «получить удовлетворение в Польше» ¹⁶. На это последовал естественный вопрос: «Каким же образом надеется венский двор доставить себе удовлетворение в Польше, когда ему известно несогласие на то короля Прусского?» ¹⁷ Кобенцель ответил в том смысле, что если Вена и Петербург будут действовать заодно, то берлинский двор вынужден будет согласиться.

Далее в протоколе конференции говорится: «Вице-канцлер, продолжая читать депешу и остановившись на том месте, где изъясняется желание двора венского поправить границу Галиции и овладеть городом Краковом, спросил, так ли сие место разуметь должно, что и в случае успехов оружия австрийского во Франции, желает двор венский приобрести оный город, хотя прежде сказано было, что только в случае недостижения видов его во Франции, должен он стараться получить компенсацию на счет Польши» ¹⁸. Кобенцель отвечал утвердительно, ссылаясь на необходимость обеспечения безопасности границы.

Заявления австрийского посла вызвали удивление в Петербурге. Остерман знал, что еще 10 июня Тугут в беседе с Разумовским не отрицал возможности присоединения Австрии к русско-прусской конвенции при условии, что будет решен вопрос о ее «компенсации». Тем не менее русско-австрийские дипломатические игры в Петербурге продолжались. При очередной встрече с Остерманом Кобенцель обратил внимание вице-канцлера на то, что согласно второму разделу Россия гарантировала территориальную целостность Польши, спросив, как можно надеяться на ее содействие, если эта статья не будет отменена. На это вице-канцлер хладнокровно заметил, что отменить эту статью невозможно, поскольку русско-прусская конвенция подписана и вступила в действие ¹⁹.

Аналогичную линию австрийские дипломаты проводили с Пруссией. В конце августа 1793 года главную квартиру Фридриха Вильгельма II посетил представитель австрийского императора [344] граф Эрбах, официально заявивший претензии Австрии на Эльзас и Лотарингию.

Результатом явилось дальнейшее самоустранение Пруссии от участия в антифранцузской коалиции, на что 18 сентября 1793 года Л. Кобенцель жаловался в беседе с Остерманом ²⁰.

Остерман в Петербурге и Алопеус в Берлине делали в это время максимум возможного, чтобы удержать Пруссию в рамках коалиции. Временами это давало положительные результаты. В частности, 3 октября Л. Кобенцель сказал Остерману, что «по долговременному бездействию начала Пруссия опять принимать участие в подвигах военных противу Франции» и что «в Вене это приписывают дружественной поддержке России» ²¹.

Между тем в Берлине вызревали совершенно иные планы. В депеше Гольцу от 25 октября 1793 года прусский король вполне недвусмысленно изложил те аргументы, опираясь на которые он заключит через полтора года, в апреле 1795 года, Базельский мирный договор с Францией: «Я сделал (в отношении Франции. - П. С.) гораздо больше, чем обязывался сделать. При всем моем желании я не могу продолжать на свой счет войну, которой я принес в жертву в продолжение двух разорительных кампаний мою казну и кровь моих подданных. Австрия отказалась приступить к петербургской конвенции и до сих пор даром пользовалась моей помощью, а теперь отвращается от настоящей цели войны и имеет только в виду завоевание французских областей, и мы не знаем еще, где будет положен предел этим завоеваниям. Нельзя поверить, чтобы граф Эрбах, назвавший мне Эльзас и Лотарингию, исчерпал этим притязания своего двора; без сомнения сюда присоединится еще Французская Фландрия, которую мы завоевали отчасти. Англия также питает завоевательные замыслы против своей старинной соперницы, и я взываю к просвещенной политике Ее императорского Величества: следует ли мне к моему собственному ущербу содействовать обширным замыслам этих обоих государств? И разве это будет слишком большой требовательностью с моей стороны, если я попрошу у них денежного пособия на издержки третьей кампании, от которой они получат главные выгоды?» ²².

Финансовые субсидии, которыми Фридрих-Вильгельм II обусловливал свое дальнейшее участие в антифранцузской коалиции, были определены Берлином в 22 миллиона талеров, из которых девять должна была заплатить Англия, три - Австрия, а остальные десять - разделены между членами Германской империи.

Придя в ужас от «нечестной политики берлинского двора» ²³, австрийцы обратились с жалобой в Петербург, 30 октября Л. Кобенцелю было сообщено, что Екатерина «с неприятностью приняла новый сей подвиг берлинского двора» ²⁴. Пытаясь успокоить Австрию, в Петербурге говорили, что планировавшийся вечный союз между [345] Россией и Польшей должен был исключить любое влияние Берлина на польские дела. Кроме того, Россия обещала Австрии разрешить Речи Посполитой укрепить ряд городов, в том числе Краков и другие, на которые укажет Вена, для прикрытия границ Галиции от возможных враждебных происков Пруссии. В Петербурге не исключали и предоставления Австрии права держать в этих польских крепостях свои гарнизоны.

Однако в ответ на намек Остермана на то, что в случае присоединения Вены к русско-прусской конвенции можно было бы провести в Петербурге переговоры с прусским посланником Гольцем на предмет удовлетворения территориальных претензий Австрии, Кобенцель отвечал, что «корыстолюбие короля Прусского и тайная его к императору ненависть довольно известны, потому не думает он, что вышеозначенное средство могло провести какую-либо отмену в тех намерениях сего монарха, которая ныне обнаруживается» ²⁵.

Полная безрезультатность линии, избранной Тугутом, привела к тому, что к началу 1794 года австрийская дипломатия и в Петербурге, и в Берлине прекратила зондаж относительно возможности получения территориальной компенсации за счет Польши. В конце февраля 1794 года А. И. Морков прямо заявил Л. Кобенцелю, что Россия поддержит территориальные планы Австрии в любом месте, «кроме Польши, остатки которой она хотела бы сохранить неприкосновенными» ²⁶. В этот момент, однако, ситуация вокруг Польши вновь резко изменилась: весной 1794 года в стране начались широкие народные выступления.

II

ВОССТАНИЕ КОСТЮШКО И О. А. ИГЕЛЬСТРЕМ

1

После отъезда Сиверса из Варшавы (22 января 1794 г.) российским посланником в Польше стал Осип Андреевич Игельстрем, оставшийся одновременно и главнокомандующим русскими войсками в Речи Посполитой. Игельстрем располагал кое-каким дипломатическим опытом, поскольку во второй половине 60-х годов служил при посольстве в Варшаве под началом Н. В. Репнина. Однако карьеру он сделал в армии: участвовал в Русско-турецкой войне 1768 - 1774 годов, а затем за удачные действия в Финляндии во время войны со Швецией 1788 - 1791 годов и за переговоры о заключении Верельского мира был сделан генерал-аншефом. Уступая Я. И. Сиверсу в опыте государственной деятельности, масштабе личности, он [346] сделал ставку на тесные связи с группировкой П. А. Зубова - А. И. Моркова, которая и добилась его назначения преемником Сиверса несмотря на то, что на эту должность претендовал и близкий к Императрице племянник Потемкина П. С. Потемкин.

В Петербурге, казалось бы, не могли не представлять сложности задач, которые надлежало решать русскому посланнику в Польше. По крайней мере с февраля 1793 года КИД располагала информацией о том, что деятели польской оппозиции, перебравшиеся в Саксонию и осевшие в Дрездене и Лейпциге, подготовили общенациональное восстание с целью аннулировать результаты второго раздела. В частности, в перехваченном российской миссией в Эйтине анонимном письме из Лейпцига от 10 февраля 1793 года говорилось: «Маршал (по-видимому, имеется в виду И. Потоцкий. - П. С.) два дня подряд только и делает, что пишет. Он направил трех курьеров: одного в Брюссель, второго в Варшаву, третьего в Вену. Со времени этой отправки он выглядит более веселым и говорит только о Польше, России и Пруссии.

Он сказал мне в тот раз: «Вы сделаете хорошо, если вновь уедете в Варшаву. Ваше пожелание не замедлит свершиться». Я ответил: «А что же русские?» - «Не беспокойтесь, - сказал он, - у них будет достаточно своих дел. Они покинут Польшу, не ожидая своего паспорта. Предупредите посвященного, что Бонно (консул Франции, не аккредитованный в Варшаве благодаря демаршу Я. И. Булгакова. - П. С.) не злоупотребляет бездействием» ²⁷.

С конца декабря 1792 года в Лейпциге находился и Т. Костюшко ²⁸, сложивший с себя звание генерал-лейтенанта и покинувший Польшу после окончания сейма в Гродно. Совместно с видными деятелями революции 3 мая Г. Коллонтаем ²⁹ и И. Потоцким, также нашедшим убежище в Саксонии, он разрабатывал план восстания.

21 января 1793 года, в те дни, когда в Петербурге подписывалась русско-прусская конвенция о втором разделе Польши, Костюшко прибыл в Париж. Национальное собрание избрало его почетным гражданином Франции. «Мы провели несколько встреч с генералом Костюшко и другими польскими патриотами, находящимися в Париже, - писал 18 февраля 1793 года глава французской республиканской дипломатии Лебрен своему агенту Парандье, осуществлявшему связь с польской оппозицией. - Если будет проявлено мужество, энергия и предусмотрительность, то Польша будет спасена... Может быть, не так далеко то время, когда эскадры Республики, появившись одновременно на Балтике и в Архипелаге, и при поддержке Швеции, Османской империи и отважных поляков изменят положение дел на Севере» ³⁰.

Упомянутые в предыдущей главе рескрипты Екатерины Суворову и Мордвинову от 16 января 1794 года показывают, что в Петербурге располагали информацией о планах Франции в [347] Константинополе. Однако в оценке внутренней ситуации в Польше Екатерина и Зубов были далеки от реальности.

В депешах Игельстрему, датированных концом 1793 - началом 1794 года, Зубов в качестве едва ли не основной задачи требовал от него сокращения русских войск в Польше, одновременно ориентируя посла на необходимость укрепления новой границы России с Пруссией и разработки планов обороны Польши на случай неожиданного вторжения на ее территорию прусских войск.

В частности, в письме от 20 октября 1793 года, написанном в связи с заключением в Гродно русско-польского союзного договора, Зубов писал Игельстрему: «Трактат сей дает нам наиположительнейшие права для защиты поляков употребить, которые к тому относиться могут. Следовательно, обязываясь их защищать, не должно упускать нам из виду все то, что в подлинном случае неприязненных от Пруссии намерений может охранить Польшу, а тем самым закрыть все протяжение пределов наших» ³¹.

Утверждая, что союзный трактат дает России «и повод, и право» утверждать свое влияние в Польше, Зубов поручил Игельстрему выработать план укрепления новой границы с Пруссией, подчеркнув, что тем самым будет «отвращена война от пределов российских». Игельстрему предписывалось содержать этот план «в не проницаемой никому тайне, донеже возможно будет столь благое предположение привести в действие» ³².

На указания Зубова Игельстрем еще при Сиверсе ответил направлением в Петербург «Мнения об обороне Польши против Пруссии» ³³ и «Мнения, каким образом из оборонительного положения перейти в наступательное» ³⁴.

Переписка Зубова с Игельстремом показывает, на наш взгляд, что вплоть до конца марта 1794 года в Петербурге практически не принимали в расчет возможность дестабилизации обстановки в Польше. Внимательно отслеживая контакты Костюшко в Париже, располагая широкой информацией о составе и намерениях польской оппозиции ³⁵, в российской столице, очевидно, учитывали, что после начала в марте 1793 года крестьянского восстания в Вандее, бегства в Австрию Дюмурье, чью полонофильскую линию продолжал Лебрен, опасность прямого вмешательства революционной Франции в польские дела снизилась. И действительно, члены созданного на волне этих событий Комитета общественного спасения с определенным подозрением смотрели на Костюшко и других представителей польской шляхты, сомневаясь в их республиканских убеждениях. В начале августа 1793 года Костюшко вернулся в Лейпциг, где по предложению идеолога будущего восстания Г. Коллонтая принял пост диктатора польских патриотических сил в их борьбе за возрождение Польши.

Однако и в этих условиях инерция наконец-то подписанного русско-польского союзного трактата побуждала Екатерину как бы [348] закрывать глаза на поступавшую из Саксонии и Франкфурта тревожную информацию. В личном письме Игельстрему от 27 февраля 1794 года она обращала внимание посла лишь на необходимость завершения переговоров между Польшей и Пруссией о заключении торгового договора и приказала финансировать поездку в Петербург очередной делегации представителей польской шляхты, имевших в виду поблагодарить императрицу за взятые ей на себя обязательства покровительства и защиты Польши ³⁶.

Игельстрем также до начала марта не подавал сигналов тревоги. В депеше от 28 февраля 1794 года он информировал Екатерину о том, что во вверенных ему войсках в Польше и в Литве «все обстоит благополучно, как в самой Варшаве, так и по всем местам, где оные расположены» ³⁷

2

Поводом к восстанию послужило начавшее осуществляться Игельстремом в январе 1794 года решение гродненского сейма о разоружении и сокращении численности польской армии с 30 тысяч до 18 тысяч человек. Осуществление этой меры поставило бы под угрозу срыва планы, которые вынашивали заговорщики в Польше и Саксонии. Учитывая это, генерал Мадалиньский, командир кавалерийской бригады, давно связанный с патриотическими кругами в Варшаве и эмигрантами в Саксонии, отказался распустить свою бригаду. 12 марта он начал отводить ее в направлении новой польско-прусской границы, по дороге атаковав русский полк и прусский эскадрон. Против него были выдвинуты войска генералов Денисова и Тормасова, но Мадалиньский разбил их.

22 марта Игельстрем с помощью польских властей объявил Мадалиньского нарушителем общественного порядка и мятежником ³⁸. В тот же день небольшой русский гарнизон, дислоцировавшийся в Кракове, получил приказ оставить город и направиться в сторону Радома, где находилась бригада Мадалиньского. Это решение Игельстрема имело неожиданные последствия. 24 марта 1794 года польский гарнизон и жители Кракова провозгласили подготовленный Г. Коллонтаем Акт восстания (Манифест 27 марта) и признали Т. Костюшко главнокомандующим военными силами Республики. Костюшко дал присягу, что воспользуется своей неограниченной властью только для защиты отечества, восстановления национальной независимости Польши, обеспечения всеобщих гражданских свобод.

В Акте восстания, ставшем его идеологической программой, вся ответственность за бедствия Польши, поставленной на край пропасти, возлагалась на «две соседние державы и преступления, совершенные предателями своего отечества». Главным врагом свободы [349] и независимости Польши, виновником ее разделов объявлялась российская императрица, сначала «объявившая себя гарантом территориальной целостности и счастья Польши, а затем отторгнувшая от нее ее территории», опираясь на кучку «предателей отечества» и действуя совместно с «клятвопреступником Фридрихом Вильгельмом II» ³⁹.

Только после того как Игельстрем письмами к Зубову от 14 и 17 марта сообщил о волнениях, начавшихся в польской армии, в секретном рескрипте Игельстрему, датированном 30 марта 1794 года, Екатерина признала, что «доставленные о открывшихся недавно в Польше возмущениях сведения не оставляют больше никакого сумнения о прямой их цели и наклонности» ⁴⁰. Тем не менее предложение Игельстрема об увеличении численности русского гарнизона в Варшаве было вновь отклонено под тем предлогом, что «излишними предосторожностями» можно «предать злонамеренным лишней отваги». О степени недопонимания Петербургом реальной ситуации в Польше свидетельствует и одобрение в рескрипте от 30 марта вывода гарнизона из Кракова: «Мы надеемся, что вследствие сделанных Вами распоряжений войска наши, отряженные на преследование Мадалиньского, успеют его достичь и воспрепятствовать ему войти в Краков» ⁴¹.

Вместо военной помощи Игельстрему предписывалось «смотреть недреманным оком» за положением в армии и польской столице, где «дурное расположение умов по справедливости возбуждает заботу и попечение Ваше» ⁴². Посланник должен был побудить короля и Постоянный совет издать универсал, в котором объявить Костюшко «возмутителем общего покоя и междоусобной брани», и предать суду Игнатия и Станислава Потоцких, Сапегу, Г. Коллонтая.

31 марта Игельстрем совместно с прусским посланником Бухгольцем направили официальные ноты польскому правительству с требованием навести порядок, однако этот совместный демарш России и Пруссии лишь еще раз показал, что рычаги воздействия на ситуацию были ими утрачены. В тот же день, 31 марта, Остерман проинформировал Разумовского о выступлении Мадалиньского и движении прусских войск к Кракову, где «объявился другой возмутитель спокойствия, некто Костюшко». Австрийцам была передана просьба принять меры для предотвращения распространения восстания на Галицию или превращения этой провинции в убежище для восставших. Вице-канцлер заявил о готовности России направить в Галицию по требованию Вены 10-тысячный корпус своих войск ⁴³.

Костюшко, выступивший в конце марта из Кракова на соединение с отрядами польских войск, не желавших самораспускаться ⁴⁴, соединился с бригадами генерала Мадалиньского и бригадира Манжета и, собрав под свои знамена около двух тысяч крестьян, вооруженных пиками и копьями, дал бой российским войскам под [350] Рацлавицами (4 апреля). Одержанная победа воодушевила патриотов ⁴⁵. Только после этого в рескриптах президенту Военной коллегии Н. И. Салтыкову Екатерина распорядилась направить дополнительные войска в распоряжение Игельстрема. «Возрастающий бунт в Польше по справедливости обращает все внимание наше, - говорилось в рескрипте от 9 апреля, - а потому находим за нужное особенно подтвердить о дальнейшем выполнении данных Вам предписаний по открывающимся обстоятельствам, Вам более известным в рассуждении ближнего нахождения Вашего к тем местам, где все то происходит» ⁴⁶

6 (17) апреля 1794 года началось восстание в Варшаве. В ночь, пришедшуюся на четверг Страстной недели, спящие русские войска в Варшаве были частично вырезаны. Численность их составляла около восьми тысяч человек, не считая батальона гренадер и эскадрона улан, расквартированных в предместье Варшавы Праге ⁴⁷. Регулярные польские войска, противостоявшие им, едва насчитывали пять тысяч человек, но, учитывая всеобщий характер восстания, в ходе него погибло 2265 солдат и офицеров русской армии, в том числе 320 гражданских служащих ⁴⁸.

Причиной столь крупных потерь следует признать неготовность Игельстрема противостоять масштабным выступлениям в Варшаве, а также слабую, особенно на первом этапе варшавских событий, координацию внутри русских войск.

Сам Игельстрем после двухдневных попыток объединить остававшиеся в Варшаве русские силы едва спасся, оставив казну и архив русского посольства на улице Медовой в руках восставших ⁴⁹. Прусский генерал-поручик Вольский, в расположение которого в местечке Сакрочин 7 апреля вышли русские, в донесении прусскому королю подтверждал, что «сие возмущение произведено с такой неожиданною тихостью, что с российской стороны, пока оное не открылось, ни малейшего подозрения о том не было». Офицеры польской коронной гвардии и артиллерии, «напав на российский караул при арсенале и завладев тем арсеналом и находящимися при нем пушками, ружьями и амуницией, оными как себя, так и великую толпу бунтующей черни вооружили и с яростью устремились на расположенные в разных частях города российские батальоны, которым никак нельзя было соединиться, и сколь прежде они построились, большая часть убита была картечью и произведенною из окошек пальбой» ⁵⁰.

Из Варшавы в расположение прусских войск Игельстремом было выведено 2166 русских военных, из них 48 офицеров ⁵¹. Интересно, что среди первых документов, направленных посланником в Петербург, было письмо Екатерине об откомандировании находившегося при нем князя Николая Зубова для «устного разъяснения всего происшедшего», а также «список отличившихся в Варшаве 6 и 7 апреля», в котором первым значился действительно мужественно и [351] хладнокровно проявивший себя генерал-поручик С. Апраксин, а номером пятым шел Н. Зубов ⁵²

В руках восставших остались несколько русских дипломатов, в том числе министр-резидент Аш и бывший представитель России при Тарговицкой конфедерации, посланник в Мюнхене Бюлер. 17 и 18 апреля дипкорпус в Варшаве предпринял демарш перед польскими властями, потребовав освобождения из-под ареста русских дипломатов, однако 4 мая Верховным народным советом папскому нунцию в Варшаве была направлена нота, в которой сообщалось, что этот вопрос находится в ведении самого главнокомандующего вооруженными силами Т. Костюшко ⁵³. Аш и Бюлер были освобождены только в конце октября, после взятия Суворовым Варшавы.

В создавшихся условиях Екатерина сочла необходимым срочно восстановить взаимодействие с Австрией и Пруссией в польских делах. Позиция австрийцев, не предпринявших на первых порах ничего, чтобы помешать краковскому восстанию, не могла не вызывать беспокойства в Петербурге, хотя уже в середине апреля австрийский посланник в Варшаве де Каше заверил великого канцлера коронного князя Сулковского, что слухи о связях между венским двором и краковскими повстанцами не имеют под собой никакого основания ⁵⁴. Дело в том, что в показаниях пристава прусских соляных копей Ф. Энгеля приводились слова Мадалиньского о том, что «у прусского короля он берет деньги, русские заплатят их своей кровью, а у цесарцев ничего не берут, потому что они себе ничего не взяли от Польши» ⁵⁵.

22 апреля 1794 года Остерман следующим образом информировал Берлин о начавшемся восстании: «Ее Императорское Величество, которая предвидела его последствия, с первого момента предприняла все необходимые меры, для того чтобы предотвратить его дальнейшее развитие. Однако исполнение этих мер не отвечало ее намерениям. В результате страсти среди злоумышленников накалились еще больше». Констатировав, что «восстание распространяется с удивительной быстротой» ⁵⁶, Остерман выразил надежду, что прусский король в силу своих обязательств по русско-прусскому союзному договору «не замедлит направить как можно более своих войск для того, чтобы взаимодействовать с войсками Ее Величества по установлению порядка в Польше» ⁵⁷. Фридрих-Вильгельм П в ответ на письмо Игельстрема, находившегося в расположении прусских войск в окрестностях Варшавы, информировал его в собственноручном письме от 6 мая 1794 года о том, что им уже отдан приказ генерал-лейтенанту Фаврату координировать свои действия с командованием русских войск ⁵⁸. Через четыре дня, 10 мая, король сообщил Игельстрему, что в соответствии с переданной ему просьбой он лично выезжает в Познань, куда просил прислать русского офицера для связи ⁵⁹ [352]

Учитывая положение, в котором оказался Игельстрем, Екатерина секретным рескриптом руководителю Военной коллегии Н. И. Салтыкову от 22 апреля 1794 года информировала его о том, что она «препоручила теперь главное начальство войсками в Польше генералу князю Репнину, снабдив его потребными на настоящее время наставлениями, а именно: чтобы он старался собрать деташменты, по разным местам рассеянные, не исключая и состоящего под командованием генерал-майора Денисова, для обеспечения пределов наших, истребления мятежа, в близости оных происшедшего, очищения тыла войск, ему вверенных, и удержания Литвы в повиновении, покуда с достижением сил, от нас определяемых, не откроется удобность простерть данное оружие наше на поражение злодеев» ⁶⁰.

Об изменениях настроений в Петербурге свидетельствует и секретный рескрипт Екатерины А. В. Суворову от 22 апреля 1794 года: «Граф Александр Васильевич! Известный Вам, конечно, бунтовщик Костюшко, взволновавший Польшу в отношениях своих к извергам, Франциею управляющим, и к нам из верных рук доставленных, являет злейшее намерение повсюду рассеивать бунт назло России. Некоторые предположения его насчет Польши уже и события имели, а затем в письмах своих и в тайных сношениях с пагубным французским правлением говорит, что он посредством употребляемых им мер настоятельнейше убеждает Порту, чтобы она объявилась против России и что «он уверен, что если подкрепляем будет, то перережет всех россиян в Крыму, и что он имеет даже довольное согласие пламенем истребить флот их на Черном море» ⁶¹.

В связи с этим Суворову давались указания «сохранить в спокойствии и неприкосновенности южные рубежи России». В Польше в конце апреля Екатерина еще рассчитывала обойтись войсками, имевшимися в распоряжении Н. В. Репнина.

Отчасти в этом ее убеждали донесения, поступавшие от находившегося в Литве Репнина. Письмом от 8 мая 1794 года он предложил подкрепить действия русской армии в Польше реализацией старой идеи Потемкина об использовании черноморских казаков и православного населения Польши, составив из них конфедерацию под защитой России.

Отвечая на это предложение, Екатерина писала в секретном рескрипте Н. В. Репнину от 12 мая 1794 года: «В настоящем положении дел в Польше, где буйство возросло до самой вышней степени и где мы на прекращение его действуем вместе с союзником Нашим королем Прусским, трудно еще предназначить конец сих дел; а потому составление конфедерации под защитою Нашею требует большой осмотрительности, дабы не связать себя никакими затруднениями вопреки собственных интересов Наших». Исходя из этого, Екатерина разрешила Репнину «употреблять всякие средства, какие покажутся удобными, к разрушению возмутителей польских. Дозволяем [353] вам и составление под защитой войск Наших такой конфедерации, которая объявила бы бунтовщиками всех, противу нас оружие поднявших, опровергших установленное у них, под ручательством Нашим, правление и нарушивших торжественные договоры и союзы с Нами, а через то и навлекшие крайние бедствия отечеству своему; но препоручаем особливому вашему наблюдению, чтобы в Акт сей конфедерации не вкрались никакие предосудительные пользе Нашей обязательства или постановления, а вся бы сила оного ограничивалась соединением приступающих к ней для успокоения края и истреблением в нем мятежа». Для привлечения «благонамеренных или же насилием заведенных в бунт» Репнину предлагалось обнародовать манифест, в котором, в частности, следовало ободрить поляков «противу ложных внушений возмутителя Костюшки и его единомышленников, что будто бы им никакой уже нельзя иметь надежды избавиться от крайней гибели в случае превозмочия над ними» ⁶².

Между тем восстание в Литве и Белоруссии после событий в Варшаве перешло в новую стадию. 24 апреля в Вильно был обнародован Акт восстания Великого княжества Литовского ⁶³, Настроения, питавшие восстание, раскрывает выдержка из допроса великого хорунжего литовского Т. Вовржецкого, проведенного в Тайной экспедиции в Петербурге после его подавления: «До конституции 3 мая не было в народе польском народной к России ненависти. Прошедшие обиды истребляла надежда, что Ее Императорское Величество лутче захочет иметь целую Польшу, нежели ее разделить для выгод немецких правлений». И далее: «При печальном разделении Польши (имеется в виду второй раздел. - П. С.) увяли приятные надежды» ⁶⁴.

Ход и идейно-политическое содержание восстания под руководством Т. Костюшко всесторонне исследованы. Поэтому, не вдаваясь в детали, отметим лишь те стороны ситуации в Польше, которые имеют непосредственное отношение к рассматриваемой нами теме.

После того как 7 мая в местечке Полонец Т. Костюшко был издан универсал, восстание приобрело общенародный демократический характер. Идейный манифест польского восстания предусматривал предоставление крестьянам личной свободы при условии расчета с помещиками и уплаты государственных налогов, сокращение барщины, признавал наследственное право на обрабатываемую землю. И хотя универсалом крепостное право не уничтожалось, а лишь ограничивалось, это вызвало широкое недовольство шляхты. Саботируя универсал, шляхта не выполняла его предписаний. В частности, на приказ направить в армию вооруженных рекрутов шляхта ответила посылкой негодных для работы стариков и калек. Вместо 300 тысяч человек, на которые рассчитывал Костюшко, удалось собрать всего около 70 тысяч ⁶⁵.

9 мая и 28 июня народные выступления в Варшаве, руководившиеся так называемыми «польскими якобинцами» ⁶⁶, ознаменовались [354] революционным террором против лидеров Тарговицкой конфедерации. После поражения у Щеконина от соединенных сил прусского короля и армии Денисова Костюшко отошел к Варшаве. Несмотря на то что восставшим противостояли хорошо вооруженные и обученные 78-тысячная русская, 50-тысячная прусская и 4-тысячная австрийская армии, Костюшко удалось опередить их и занять Варшаву. В июле - сентябре столицу Польши безуспешно осаждали прусские войска. Однако в присоединенных к Пруссии землях Великой Польши также активизировались народные выступления. Это заставило пруссаков отступить от Варшавы.

В августе главнокомандующий русскими войсками в Польше князь Н. В. Репнин докладывал Н. И. Салтыкову о прорыве части польских повстанцев, направившихся в сторону Минска на территорию Литвы. «Дерзостное стремление сих мятежников, пустившихся в глубину наших границ, непонятно. Оно доказывает согласие с ними здешних обывателей. Понеже те мятежники никаких с собою повозок не имеют и, следовательно, пропитание находят готовое у обывателей... Здешние жители, ежели еще не бунтуют, то единственно от страха, а сколь скоро войск наших не видят, столь немедленно уже готовы приступить к бунту» ⁶⁷. В сентябре Костюшко разослал «Вызов всем польской нации, служащим в российской и прусской службе», призывая соотечественников к восстанию ⁶⁸.

Двинувшись за снявшими осаду Варшавы прусскими войсками, Костюшко занял город Бромберг. Вяло действовавшие австрийские войска и русский корпус под командованием генерала Ферзена были им смяты. В этих условиях Екатерина была вынуждена вызвать из Очакова А. В. Суворова, предписав ему предварительно расформировать польские полки, служившие в русской армии ⁶⁹.

Быстрый марш Суворова, совершившего переход к Варшаве, где он соединился с корпусом Ферзена, а также действия Н. В. Репнина в Литве предопределили исход восстания. Несмотря на успешные вылазки партизан, общего успеха польские войска достичь не могли. К августу русские войска заняли Вильно и стали теснить поляков. Пытаясь предотвратить соединение корпуса Ферзена с армией Суворова, Костюшко дал русским войскам сражение в местечке Мацейовице 10 октября 1794 года. Это сражение закончилось полным разгромом польского войска. Костюшко был тяжело ранен, взят в плен и заключен в Петропавловскую крепость ⁷⁰.

Опираясь на патриотический подъем народа, генерал Вовржецкий, избранный главнокомандующим польскими войсками, приказал своим отрядам выступить на защиту Варшавы. Туда же форсированным маршем шел Суворов.

24 октября Суворов штурмом взял укрепленное предместье Варшавы - Прагу. Известны воспоминания Н. Энгельгардта, в которых он, очевидец кровопролитных и отчаянных боев, описывает тяжелое [355] впечатление, которое произвели на него тысячи трупов, плывших вниз по Висле. Пражская бойня стоила плохо вооруженным польским повстанцам до 30 тысяч убитых ⁷¹.

29 октября Варшава капитулировала ⁷².

На предложение Станислава Августа заключить мирный трактат от Суворова последовал лаконичный ответ: «С Польшей войны нет. Я не прислан сюда министром. Я военачальник. Сокрушаю толпы мятежников» ⁷³.

«По вступлении наших войск в Варшаву, - сообщал Суворов Екатерине II, - все бывшие в плену наши генералы, коим подношу список, и солдаты числом коих 1376 человек, ко мне от Магистрата представленные, имели причины радоваться не одному освобождения из неволи, но и спасению жизни: ибо известный злодейством бунтовщик Колонтай, до победы нашей над Прагой, положил в Раде всех пленных умертвить. Всех, содержащихся в темнице, разного чина поляков, коих подозревали приверженными к нашему двору, повесить. Зверское намерение сие положено было выполнить в тот самой день, как войски наши вошли в Варшаву, но вступление наших войск оное претворило. И сей лютый злодей за несколько часов пред тем ушел, похитив сто пятьдесят тысяч червонных» ⁷⁴.

В качестве трофеев было взято 147 орудий. В «Окончательном журнале» Суворов констатирует спешное отступление армии Вовржецкого, брошенной командирами ⁷⁵. «... Во многих местах одни знатными частями бросали оружие и разбегались, другие являлись к гонящимся их корпусам, а многие и сюда, целыми бригадами, батальонами, ескадронами и ротами, слагая оружие отпущаемы были с пашпортами в домы, так что наконец с Вовржецким не осталось более трех тысяч пятисот» ⁷⁶. Согласно «Окончательному журналу», из 30 тысяч защитников Варшавы сдавшихся и отпущенных по домам было 26 729 человек ⁷⁷.

Было бы неправильно не отметить, что это решение было принято А. В. Суворовым самостоятельно. В письме к Екатерине он писал: «Ваше Императорское Величество благосоизволили узреть из донесениев моих к генералу фельтмаршалу графу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому, что при сдаче города Варшавы на капитуляцию, принял я смелость всевысочайшемилостивейшим именем Вашего императорского Величества обещать всем покорившимся вольность и забвение всего происшедшего, что более к окончанию замешательств споспешествовало.

Относительно собрания контрибуции с Варшавы, осмеливаюся всеподданнейше донести. Сей город во время свирепствовавшего мятежа толико приведен бунтующими войсками в крайнейшее оскуднение, что едва может питать себя. И хотя само незначущее количество таковой контрибуции взыскать можно, но тем более совершенно разорен будет. А в замену гораздо превосходнее пользоваться можно [356] доходами скарбовыми, которые, по учрежденному от стороны моей распоряжению, вступать имеют впредь в казну Вашего императорского Величества» ⁷⁸.

Великодушное поведение Суворова в капитулировавшей Варшаве, как и следовало ожидать, не встретило понимания в Петербурге. «Граф Суворов не нашелся по взятии Варшавы в нужных по обстоятельствам мерах. Граф П. А. (Румянцев. - П. С.), приметив то в самом начале, дал ему знать, что завоеванная столица есть принадлежность завоевателя и что потому правление долженствует быть производимо через поставляемого в городе губернатора и коменданта замка и прочее; но новый фельдмаршал ⁷⁹ слишком тронут жалостью к королю, которого Вы больше всех знаете, - писал А. А. Безбородко Н. В. Репнину 25 ноября 1794 года, - и попустил его мешаться в дела. Посланы отсюда подробные наставления, которые откроют глаза заблуждающимся» ⁸⁰. А. П. Румянцеву были направлены указания ввести в городе жесткий комендантский режим ⁸¹.

21 ноября 1794 года Екатерина предписала Суворову обеспечить «переведение» Станислава Августа из Варшавы в Гродно «под защиту войск наших». «Присутствие его только что отягощать может сей несчастный город, лишенный многих способов к продовольству, да и особа его не в безопасности, особливо когда крайность принудит вас или передать его прусским войскам или же предать собственному его жребию», - писала Екатерина. В случае отказа генерал-фельдмаршалу надлежало объявить королю, что переезд в Гродно должен быть осуществлен «по собственной воле» Императрицы, поскольку «право оружия и завоевания налагает на него закон повиноваться беспредельно требованиям и предположениям моим» ⁸².

Одновременно Суворову поручалось передать королю ответ Екатерины на его письмо от 21 ноября (н. ст.), в котором Станислав Август писал: «Судьба Польши в ваших руках; Ваше могущество и мудрость решают ее. Какова бы ни была судьба, которую вы назначите мне лично, я не могу забыть о своем долге по отношению к моему народу, взывая за него к великодушию Вашего Императорского Величества» ⁸³.

«Судьба Польши, картину которой вы мне начертали, - отвечала Екатерина, - есть следствие начал разрушительных для всякого порядка и общества, почерпнутых в примере народа, который сделался добычею всех возможных крайностей и заблуждений. Не в моих силах было предупредить гибельные последствия и засыпать под ногами Польского народа бездну, выкопанную его развратителями, и в которую он наконец увлечен. Все мои заботы в этом отношении были заплачены неблагодарностью, ненавистью и вероломством. Конечно, надобно ждать теперь ужаснейшего из бедствий, голода; я дам приказание на этот счет сколько возможно; это обстоятельство вместе с известиями об опасностях, которым Ваше [357] Величество подвергались среди разнузданного народа Варшавского, заставляет меня желать, чтоб ваше Величество как можно скорее переехали из этого виновного города в Гродно. Ваше Величество должны знать мой характер: я не могу употребить во зло моих успехов, дарованных мне благостью Провидения и правдою моего дела. Следовательно, вы можете покойно ожидать, что государственные интересы и общий интерес спокойствия решат насчет дальнейшей участи Польши» ⁸⁴

III

РУССКО-ПРУССКО-АВСТРИЙСКИЕ КОНТАКТЫ ПО ПОЛЬСКИМ ДЕЛАМ В ПЕРИОД ВОССТАНИЯ Т. КОСТЮШКО

1

Уже на начальном этапе восстания под руководством Т. Костюшко в Петербурге были вынуждены уделить особое внимание отношениям с Австрией, демонстративно дистанцировавшейся от России и Пруссии. Недовольство Вены умело использовалось и восставшими, объявившими, что они намерены строго уважать неприкосновенность австрийских владений в Польше. Лишь в результате введения в Польшу в апреле 1794 года дополнительного контингента прусских войск Тугут заявил А. К. Разумовскому, что Австрия не допустит, чтобы судьба Польши была отдана «в распоряжение короля Пруссии» ⁸⁵.

Через две недели, 15 апреля, этот вопрос был поднят и Л. Кобенцелем в беседе с И. А. Остерманом. Австрийский посол сказал, что «император, государь его, узнав о происходящих в Польше замешательствах, указал войску своему в Галиции приблизиться к границам Польши, запретив наистрожайше иметь с бунтовщиками какие-либо сношения или поставлять им какие-либо съестные или военные припасы». При этом, однако, было добавлено, что «император надеется, что принятые с его стороны меры вкупе с распоряжениями, которые делаются Россией, будут достаточны к сокрушению бунтующих поляков». В связи с этим он просил о «недопущении прусского войска в Польшу, ибо Его Величество опасается, чтобы король Прусский не воспользовался смутными тамошними обстоятельствами для получения новых приобретений» ⁸⁶.

Поясняя русскую позицию, Остерман сказал, что «в силу существующих на сей случай обстоятельств не требовать от Пруссии помощи, которая тем необходимее, что, по полученным здесь [358] сведениям, и в Литве равное буйство открылось», невозможно. При этом он добавил, что Фридрих Вильгельм II «на требование барона Игельстрема о введении войск его в Польшу неохотно поддался и оставить их в гарнизоне в Кракове отрекается по невозможности удалить их от собственных своих границ, особливо дабы тем не навлечь на себя подозрения венского двора» ⁸⁷.

Однако успокоить Вену в условиях усиливавшегося русско-прусского сотрудничества в подавлении восстания Костюшко оказалось нелегко. 24 апреля 1794 года И. А. Остерман вызвал Л. Кобенцеля и, комментируя состоявшийся за четыре дня до этого обмен секретными нотами между Веной и Петербургом, официально заявил, что императрица «имеет твердые намерения способствовать видам своего австрийского союзника к награждению убытков, настоящей войной ему причиненных». Столь расплывчатые заверения явно не удовлетворили посла, выразившего недоумение в связи с тем, что в русском ответе на австрийскую ноту ничего не было сказано о возможной помощи России Австрии в случае ее войны с Пруссией.

Остерман ответил, что ввиду острой ситуации в Польше «сейчас не время высказывать взаимные обиды». Фактический отказ Петербурга письменно оформить взаимопонимание с Австрией на случай дальнейшего осложнения ситуации в Польше и выдвижения Пруссией новых территориальных претензий в отношении ее он объяснил «сложностями отправления курьеров в условиях войны», а также прямым указанием Императрицы, «не велевшей класть на бумагу даже цифры субсидий, предназначавшихся Австрией и Пруссией для продолжения военных действий против Франции» ⁸⁸.

Информируя Разумовского о своих контактах с Кобенцелем, Остерман подчеркнул, что «сейчас польское восстание выглядит совершенно иначе, чем в начале. Как бы ни было значительно число российских войск в Польше, их недостаточно для его подавления, если оно станет всеобщим... Отсюда - необходимость того, чтобы Пруссия разделила и поддержала усилия Императрицы». Одновременно он поручил послу сообщить Тугуту о том, что «при окончательном решении польских дел» императрица обещает «не только действовать согласно своим собственным интересам, но постоянно иметь в виду желания своего союзника... Одним словом, ничего не будет ни определено, ни устроено в этом отношении иначе как на самом дружеском и совершенном согласии с императорским венским двором» ⁸⁹.

Еще более откровенно была изложена позиция России в приложенной к письму Остермана Разумовскому копии секретной ноты, переданной австрийскому послу в Петербурге 24 апреля: «Ее Императорское Величество высказывает свое полное одобрение видам на проекты компенсации, которую ее августейший союзник хочет получить после полного удовлетворения всех происходящих [359] волнений». Со ссылкой на переданную 27 февраля 1794 года Л. Кобенцелем просьбу Вены о получении такой компенсации в Польше в ноте подчеркивались «самые торжественные обязательства» России «употребить все способы» к ее обеспечению с оговоркой лишь в отношении «физических и материальных обстоятельств, в которых будут находиться дела в этот момент» ⁹⁰.

В ответ в середине июля Л. Кобенцель подтвердил желание Франца II действовать в польском вопросе заодно с Россией как в политическом, так и в военном отношении.

А. А. Безбородко в депеше Разумовскому от 11 (22) июля 1794 года, выразив удовлетворение подобной позицией Австрии, подчеркнул: «Наступило время, когда три пограничные Двора должны принять на себя заботу не только потушить до последней искры огонь, возгоревший в соседнем очаге, но также препятствовать тому, чтобы он когда-либо вновь не возгорелся из пепла». Со ссылкой на желание Императрицы Безбородко предлагал, чтобы австрийский посол в Петербурге был снабжен инструкциями и полномочиями для проведения переговоров относительно дальнейшей судьбы Польши ⁹¹.

Положительная реакция Франца II и Тугута на это предложение последовала незамедлительно. Вместе с тем Тугут в беседе с Разумовским поставил непременным условием участия Австрии в новом разделе Польши приобретение города Кракова с окрестностями, незадолго до этого занятого прусским военным контингентом, действовавшим против войск Т. Костюшко. Одновременно Тугут, вынужденный держать в поле зрения и вопрос об Австрийских Нидерландах, высказался за тесную координацию русско-австрийской политики в Польше с Англией, которую в Вене рассматривали в качестве державы, в наибольшей степени заинтересованной в поддержании в Европе политического равновесия и ограничении прусских амбиций ⁹².

В тяжелейшей ситуации, сложившейся в Европе в связи с поражениями Австрии и Пруссии в войне против революционной Франции, в Петербурге оказались восприимчивыми к доводам Тугута относительно налаживания русско-английских отношений. Все лето и осень 1794 года продолжались переговоры с английским послом в Петербурге Витвортом, завершившиеся заключением через год оборонительного союза между Россией и Англией. Их затяжной характер объясняется, в первую очередь, тем, что русские представители последовательно отказывались принимать непосредственное участие в антифранцузской коалиции, ссылаясь на опасность, сохранявшуюся для России со стороны Швеции и Османской империи. (Разумеется, подобные заявления звучат неубедительно. К этому времени к приводившимся выше причинам нежелания Екатерины ввязываться в антифранцузскую коалицию добавились и трудности, вызванные восстанием Т. Костюшко.) В ответ Витворт заявлял, что [360] «сама система союзов с Великобританией поможет России сдержать обе эти державы» ⁹³.

Непросто складывались и контакты русской дипломатии с новым прусским посланником в Петербурге графом Тауенцином (в конце августа Гольц был отозван из Петербурга) ⁹⁴. В беседе с Остерманом 8 сентября 1794 года Тауенцин сказал, что «вследствие принесенного его двору посредством пребывающего в Берлине здешнего министра Алопеуса внушения по польским делам получил он с прибывшим к нему курьером повеление изъявить здесь признательность Государя своего за сделанные ему откровения и сообщить, что он снабжен полномочиями вступить в переговоры по означенному предмету» ⁹⁵. На это Остерман, однако, ответил, что предложения начать переговоры по польским делам были направлены в Берлин «еще до отступления от Варшавы Его прусского Величества, о котором Ее Императорское Величество тем более с сожалением узнать изволила, что, по мнению Ея, завладение оным городом скорее могло бы споспешествовать к утушению предъявленного от Его Величества бунта в новоприобретенных его провинциях». Объяснения Тауенцина в том смысле, что прусский король «нашел возмущение в новых своих областях столь важным, что не мог обойтись, чтобы не отступить», были оставлены Остерманом без комментариев ⁹⁶.

В целом можно констатировать, что решение Фридриха Вильгельма о неожиданном снятии осады Варшавы, поставившее Россию в крайне сложное положение, стало основной причиной того, что русско-австрийские контакты по третьему разделу приняли упреждающий характер. Недовольство Петербурга умело подогревалось австрийской дипломатией, постоянно подбрасывавшей Разумовскому и Остерману «конфиденциальную» информацию о корыстных целях прусской политики в Польше и Франции и даже пытавшейся дезавуировать находившихся на русской дипломатической службе иностранцев, в частности, принца Нассау-Зигена, обвиняя их в тайных сношениях с прусским королем.

В развернутом виде основные положения австрийской позиции по польским делам были изложены в инструкциях Тугута Л. Кобенцелю от 11 сентября 1794 года. Констатировав в традиционном для австрийской дипломатии духе, что участие в разделах Польши для Вены не более чем «печальная необходимость», Тугут шел чуть дальше Кауница в объяснении мотивов действий венского двора в польских делах, отмечая, что любое территориальное расширение за счет Польши в принципе более выгодно для России и Пруссии, чем для Австрии. Средством «нивелировки» интересов трех держав- участниц нового раздела, который, кстати, признавался Тугутом неизбежным, он считал принцип, разработанный еще в 1772 году Н. И. Паниным и состоявший в том, что все территориальные приобретения Австрии, Пруссии и России должны быть «равны по [361] внутреннему их достоинству». Поскольку же обеспечить это, по мнению Тугута, было в сложившихся условиях практически невозможно, то Россия и Пруссия должны были признать за Австрией право на преимущественную территориальную компенсацию «за неисчислимые жертвы, приносимые Австрией общему делу» в войне против Франции.

Характерно, что уже на этом, раннем этапе подготовки третьего раздела Тугут определил размеры австрийской доли польских территорий. Проведенная им демаркационная линия начиналась от прусской границы, в районе Галиции, и продолжалась до реки Пилица, следуя дальше по правому ее берегу до впадения в Вислу, и по этой реке - до впадения в нее реки Западный Буг, откуда по Бугу до его слияния с рекой Нарев. Подчеркивалось, что город Краков ни при каких условиях не мог отойти к Пруссии.

Понимая, что до начала переговоров в тройственном формате Екатерина не возьмет на себя обязательство гарантировать территориальные компенсации Австрии «за счет Франции или в другом каком-либо месте», Тугут поставил условием соглашения о новом разделе подписание двустороннего секретного и сепаратного документа, в котором Россия обязалась бы «всеми силами содействовать достижению этой цели».

О готовности Австрии принять участие в окончательном разделе Польши свидетельствовало и то обстоятельство, что в инструкции Кобенцелю Тугут согласился с предложением посла о присоединении Австрии к русско-прусской конвенции о втором разделе Польши 1793 года. Секретное соглашение с Россией он предполагал оформить по образцу союза 1781 года посредством обмена собственноручными письмами между Екатериной II и Францем II ⁹⁷.

2

Участившиеся встречи Кобенцеля с российским вице-канцлером вызвали беспокойство нового прусского посланника. На встрече с Остерманом 28 сентября Тауенцин поинтересовался, не получил ли Кобенцель полномочий «вступить здесь в негоциации по делам польским». Вице-канцлер вынужден был подтвердить это, спросив, уполномочен ли сам Тауенцин вступить в переговоры с австрийским послом ⁹⁸. 6 октября Тауенцин проинформировал Остермана, что получил из Берлина полномочия вступить в переговоры с Австрией и Россией по польским делам, однако на просьбу изложить требования Пруссии, мотивированную тем, что это «воспособствовало бы успеху переговоров» и «послужило бы к сокрытию от посторонних преждевременных о сей негоциации сведений», Тауенцин ответил в том смысле, что о прусских условиях он скажет при начале переговоров ⁹⁹. Лишь 9 октября прусский посол передал Остерману [362] перечень прусских требований, в который входили Краковское и Сандомирское воеводства ¹⁰⁰.

Для понимания дальнейшей эволюции русской позиции по третьему разделу весьма важны указания И. А. Остермана А. К. Разумовскому от 8 октября 1794 года ¹⁰¹. Как представляется, выраженное в них Остерманом (со ссылкой на мнение Императрицы) согласие с австрийской точкой зрения относительно целесообразности оставить Польшу независимым государством, которое играло бы роль буфера между Россией и Пруссией, было обусловлено имевшимся в тот момент в Петербурге пониманием остроты австро-прусских противоречий по вопросу о судьбе Кракова и Сандомира. Вместе с тем, начиная традиционный для русской дипломатии маневр между Веной и Берлином, Остерман в ходе обсуждения дальнейшей судьбы Польши подчеркнул, что, «поскольку мы имеем дело с тенденцией, управлять которой выше человеческих сил, то осторожность и здравый смысл заставляет подчиниться ей» ¹⁰².

Российскому послу в Вене предписывалось заявить следующее: «Ея Императорское Величество смело может воззвать как к своей собственной совести, так и лиц, достаточно знакомых с ходом дел, чтобы утверждать, что, только подчиняясь этой же самой необходимости, она согласилась на предыдущие два раздела Польши. Венский двор лучше чем кто бы то ни было знает, какие обстоятельства вынудили Россию участвовать в первом из этих разделов. Будучи занятой продолжительною и тяжкою войной против Порты, Россия располагала только этим средством для окончания войны и только благодаря ему оказалось возможным избегнуть другого, непосредственно ей грозившего военного конфликта» ¹⁰³. Что же касается второго раздела, то в силу того, что он совершился лишь за год до этого, в Петербурге «сочли излишним» вновь разъяснять мотивы своих действий венскому кабинету.

Перейдя затем к анализу принципов, которые, по его мнению, должны были быть положены в основу нового раздела Польши, И. А. Остерман прямо указал на «ошибочность утверждений» Австрии о том, что в основу двух предыдущих разделов был положен принцип «полнейшего равенства (держав. - П. С.), соответствующего могуществу каждой из них». «Напротив, - отмечал он, - весьма значительно отступали от этого начала и притом во вред России, в особенности если к этому принципу прибавить другой, по которому равные доли требуют равных ставок». Конкретизируя эту мысль, вицеканцлер подчеркнул, что, хотя Россия вынесла на своих плечах всю тяжесть военных и политических мер по умиротворению Польши, Австрия получила по первому разделу долю, вдвое превосходящую по своей реальной ценности долю России.

Существенное значение имела и высказанная Остерманом точка зрения о том, что при окончательном разделе Польши, который [363] «признан тремя державами как единственное средство потушить дух возмущения и неподчинения, достигший в этой стране своего крайнего выражения», новые границы трех держав - России, Австрии и Пруссии - «должны быть естественны, точны и определенны», то есть проходить, по возможности, по рекам и возвышенностям. Этим в Петербурге ясно давали понять, что считают чрезмерными территориальные претензии Австрии. По мнению Остермана, естественная граница между Австрией и Россией должна была проходить по реке Буг.

Из содержания инструкций Остермана от 8 октября следовало, что Россия выступала за безотлагательное достижение соглашения между Австрией и Пруссией относительно окончательного раздела Польши ввиду продолжавшихся смут в Речи Посполитой и неясности позиции Турции и Швеции, которые могли вмешаться в польские дела. В этом контексте Остерман призвал Вену умерить свои территориальные притязания с тем, чтобы не антагонизировать Пруссию, которая, по его мнению, «наверно не согласится даже на такие требования Австрии, которые Россия признает совершенно основательными». Подчеркнув необходимость немедленного достижения согласия между Россией и Австрией по польским делам, Остерман взял на себя обязательства содействовать принятию Берлином австрийских предложений в случае, если они будут сделаны в более умеренной форме ¹⁰⁴. .

Оценивая этот документ, Ф. Ф. Мартенс отмечал умелое использование Екатериной «непримиримого антагонизма между Австрией и Пруссией для того, чтобы предписывать и той, и другой свою волю, и заставить их идти по пути, предначертанному ею». Важно и его замечание о том, что при осуществлении подобной политики императрица «постоянно старалась вселить в них убеждение, что они действуют совершенно самостоятельно и согласно с их собственными интересами» ¹⁰⁵.

В сопроводительном письме А. К. Разумовскому послу прямо предписывалось поддерживать у австрийских дипломатов опасение, что императрица и в этот раз, как и во время второго раздела Польши, обойдется без Австрии. «Хотя это опасение и не имеет основания, все-таки не мешайте его поддерживать в Тугуте, - говорилось в инструкциях, - с целью вывести его из свойственной ему нерешительности и сделать его более уступчивым».

Для характеристики методов действий екатерининской дипломатии в период третьего раздела важно и то, что при проведении подобной линии Разумовскому предписывалось действовать не в его официальном качестве, а как бы по собственной инициативе, используя личные связи и влияние, которое он приобрел в Вене ¹⁰⁶. Вполне очевидно, что в интересах скорейшего достижения взаимопонимания с Австрией Екатерина сделала ставку на антипрусские взгляды [364] А. К. Разумовского, которые тот не только не скрывал, но и афишировал в беседах со своими австрийскими коллегами ¹⁰⁷.

Не менее характерно и то, что в отношении Пруссии в Петербурге проводилась существенно иная линия. Когда 20 октября Тауенцин, сославшись на то, что Англия не выплатила Пруссии обещанные субсидии, сообщил Остерману об отозвании из Австрии действовавшего в рамках антифранцузской коалиции 20-тысячного прусского вспомогательного войска «для участия в успокоении взбунтовавшихся польских провинций», то Остерман ограничился выражением «прискорбия» в связи с «удалением прусских войск от содействия против Франции». Отметив, что это сообщение будет неприятно Императрице, «особливо когда по разбитию Костюшки и взятию его в полон не настоит уже и надобности в столь знатном умножении войска против Польши», Остерман напомнил Тауенцину, что «когда настояло дело о разделе Польши, были они (поляки. - П. С.) столь не согласны на уступление земель Его прусскому Величеству, что предлагали предаться совершенно Ее Императорскому Величеству и совокупить против него свои силы с Ея войском, а в таком случае Его Величество, конечно, не получил бы доставшейся ему части; но государыня императрица, свято наблюдая долг дружбы и союза, на таковые льстивые предложения поляков поступить не изволила» ¹⁰⁸.

В тот же день Остерман уведомил австрийского посла о своей беседе с Тауенцином (через тосканского министра барона Зедлера, поскольку сам Кобенцель был болен), а 23 октября, беседуя на этот раз с самим Кобенцелем, вновь призвал Пруссию присоединиться к антифранцузской коалиции, заявив, что сейчас нужно «отложить всякую безвременную зависть о приобретениях и удовлетворении убытков, о которых до покорения неприятеля, кажется, и помышлять бы не следовало» ¹⁰⁹.

Подобным образом русско-прусско-австрийские дипломатические контакты по польским делам продолжались до тех пор, пока А. В. Суворовым не была взята Варшава. 23 ноября Тауенцин, со ссылкой на поручение короля, заявил, что он, «известясь о завладении российскими войсками Варшавой и одержанных многих побед над польскими мятежниками, указал остановить поход 20 тысяч человек войска, которые от Рейна шли на Польшу, надеясь, что Ее Императорское Величество с удовольствием о сем узнать изволит» ¹¹⁰.

Одновременно, в конце ноября, и Тугут наконец-то заявил А. К. Разумовскому, что Австрия выражает готовность немедленно начать прямые переговоры по новому разделу Польши.

3

Документы российских архивов и опубликованная частная и дипломатическая корреспонденция лиц, входивших в окружение [365] Екатерины II, позволяют с достаточной степенью достоверности утверждать, что вплоть до начала русско-прусско-австрийских переговоров в тройственном формате, то есть до ноября 1794 года, в Петербурге не было окончательно сформировавшейся позиции относительно предстоявшего раздела.

В письме русскому послу в Лондоне С. Р. Воронцову, датированном маем 1794 года, А. А. Безбородко писал: «Мы еще не решили, что будет с Польшею, и разные идут о том толки. Например, Кобенцель и Витворт говорят, чтобы нам, утуша мятеж, оставить Поляков жить и устроиться, как хотят, довольствуясь только спокойно нашим новым приобретением. Пруссаки помышляют о новом разделе, как мы видим из перлюстрации самой секретнейшей. У них разные мнения: одни говорят, чтобы разделить все по пристойности, ничего между собой не оставляя, хотя и будет беспосредственное соседство, для того, что ежели останется между нами une lisiere (разделительная полоса. - П. С.), то мы, конечно, преимущественнее там будем владычествовать, поставив, может быть, еще и владетеля своего дома... Другие полагают такую lisiere выгодной для удаления шиканов (раздоров. - П. С.), по соседству бываемых, а оба (и те и другие. - П. С.) не хотят, чтобы императору (австрийскому императору Францу II. - П. С.) что-нибудь досталось.

Мне кажется, что для нас первое сходней, потому что нельзя никак и думать, чтобы Польша была спокойной и надежной. Второе, Пруссаков нам бояться нет причины, если мы свою часть возьмем по пропорции такой же, как и последний раз; и третье, что границы тут с ними будут в таком положении, что их укрепить весьма легко, затрудняя вход и без того неудобный; по торговле же с ними и шиканов не случится, ибо тут даже дороги непроездимые. Я заключаю, что ежели мы возьмем себе Курляндию с Семигалией, остальную часть Литвы, часть Хельмского воеводства с остатком Волыни, получая таким образом два новые порта Либау и Виндау, города Вильно, Ковно, Гродно, Белый-Шток, Брест, Владимир и Хельм, то мы и сильны, и безопасны будем» ¹¹¹. И несколькими строками ниже: «Потом, считаю я, когда, не уничтожая Польского имени и бытия, надобно будет удовольствоваться какой-нибудь заменою убытков, тогда, отлагая попечение о Курляндии, ограничить себя направлением (исправлением. - П. С.) границ в Литве и присоединением остальной части Волынии, а королю Прусскому получить только некоторые места из Мазовии, коих он и давно желает» ¹¹².

В письме С. Р. Воронцову от 15 июля 1794 года Безбородко уже более конкретен: «в польских делах есть два варианта», однако для того чтобы «оставить Польшу в прежнем состоянии, потребуются большие средства и большое войско». Кроме того, «семя якобинское столько утвердилось в поляках, что нельзя оставлять их неразделенными под наблюдением государей, которые сами в том [366] заинтересованы» ¹¹³. И далее: «Короля Прусского самые сокровенные мысли знаем мы Вам известным средством. Он желает удовлетворения, но хочет, чтобы мы первые вызвались, закинув в письме к Ея Величеству, чтоб советовать и изъясняться о предохранении себя впредь от подобных беспокойств» ¹¹⁴.

Переписка Безбородко с С. Р. Воронцовым отражает, на наш взгляд, весьма неординарную ситуацию, которая сложилась в ближайшем окружении Екатерины накануне третьего раздела. Крупные просчеты, допущенные на начальном этапе восстания Т. Костюшко, поколебали позиции П. А. Зубова и А. И. Моркова. Безбородко свидетельствовал, что только «разбитие деташмента генерала-майора Тормасова Костюшкою... начало немного открывать глаза» ¹¹⁵. Серьезно пострадал в глазах Екатерины и авторитет ее посла в Варшаве. «Вы не поверите, какой конфузией наполнены Игельштромовы донесения, - писал Безбородко своему другу в Лондон. - Что знает, то из рапортов прусских и Новицкого. Игельштром потерял голову и просится прочь» ¹¹⁶. Сообщая далее о том, что «государыне угодно было, чтобы я вошел в распоряжения; и теперь все дела начали идти с Советом вместе, а самые секретные и времени не терпящие через нас троих вместе, разумея графа Салтыкова, графа Зубова и меня» ¹¹⁷

Сама императрица, судя по всему, придерживалась весной- осенью 1794 года той же тактики, что и накануне второго раздела, не раскрывая свои планы даже наиболее доверенным сотрудникам. В этих условиях А. И. Морков, явно пытаясь восстановить свое пошатнувшееся положение, «подговаривал» императрицу, «себе не взяв ничего», не упускать возможности составить союз с Польшей и пустить ее на Пруссию, чтобы, отняв у нее земли, «сию шальную республику усилить» ¹¹⁸, - свидетельствовал все тот же наблюдательный Безбородко.

То же стремление угодить, «подладиться к временным затеям там, где дело идет о пользе или вреде государства» ¹¹⁹, прослеживается в письмах П. С. Потемкина Зубову из Варшавы, где он находился летом - осенью 1794 года. Сообщая, что поляки, «повинуясь военному токмо начальству победоносных войск Великой Екатерины, ожидают на коленах жребия своего от победительной монархини», племянник Потемкина особо выделял вновь открыто высказывавшееся в кругах шляхты «желание иметь королем себе Его высочество великого князя Константина Павловича» ¹²⁰.

Называя среди польских вельмож, выступавших за возведение на польский престол русского великого князя, И. Потоцкого, П. С. Потемкин отмечает, что в этом в Польше видят единственную альтернативу окончательному разделу страны, «о чем слух в Варшаве давно происходит, причем всего более Варшаву трогает жребием достаться королю Прусскому, которого ненавидят до крайности» ¹²¹. Учитывая [367] это, он, вслед за А. И. Морковым, предлагал, используя «общее расположение польских умов», возбудить их «на пруссаков и кажется возможно произвести паки инзюрекцию в полуденной части Пруссии, то есть в той, которую до разделу называли Великой Польшей» ¹²².

Только к ноябрю 1794 года, после завершения предварительных переговоров Остермана с Тауенцином и Кобенцелем, позиция Петербурга по польским делам приобретает более или менее ясные очертания. Об этом свидетельствует подготовленная в это время записка Безбородко Екатерине, озаглавленная «Мнение графа Безбородко о делах польских 1794 года» ¹²³. Однако и в этом важном, на наш взгляд, документе рассматривалось два варианта раздела Польши - полный и частичный. Отметив, что «всеобщий мятеж, в Польше прошедший, открывает нам многие истины: первую, что нельзя положиться на верность поляков, потому что всякие с ними постановления непрочны. Вторую, что из всех соседей наипаче к нам питают они сильнейшую и непримиримую ненависть. Третью, что вредные французские правила во многих головах польских толь сильно укоренены, что при всяком удобном случае они непременно искать станут на сих началах основать свое правление», Безбородко сделал вывод о предпочтительности и даже неизбежности полного раздела Польши между Россией, Австрией и Пруссией ¹²⁴. Не сомневаясь в том, что Пруссия примет активное участие в полном разделе, он считал подключение к нему венского двора не только необходимым, но и возможным при условии, если Вене будут обещаны «остатки воеводства Краковского, воеводства Сандомирское, Люблинское и часть Хелмского» ¹²⁵. В качестве дополнительного аргумента в переговорах с Веной Безбородко предлагал сделать «наисильнейшие уверения о прочности союза нашего с распространением оного на случай всякой войны на основании секретного Артикула» ¹²⁶.

«Надобно желать, чтобы король Прусский или по поводу письма от Вашего императорского Величества, с графом Линденау писанного, или по первым шагам венского двора вызвался сообщить нам свои мысли и притязания, - говорилось в «Мнении». - Тут и предстанет удобным открыто сказать взаимно наши предположения. Два главные правила должны быть наблюдаемы: первое, чтобы венский двор принял, как выше сказано, участие в новом разделе. Второе, чтобы часть наша была соразмерна во взаимном отношении одной монархии к другой» ¹²⁷.

Русско-прусскую границу Безбородко обозначил следующим образом: «Взять угол, в котором лежит Паланген, а затем по таковой между настоящею прусскою и Самогитию до реки Немака, потом сей рекою вверх ее, приобретая в нашу сторону города, на Немане лежащие, Ковно и Гродно. От сего последнего по речке Свислочи или прямейшей линией по пределам воеводства Новгородского и [368] Брестского, на пункты на реке Буг и, наконец, вверх по сей реке разрезывая воеводство Хелмское до угла, где оное смежно с Галициею и остатком Волыни, которая в российское вступает владение» ¹²⁸

Отдельно им был выделен вопрос о Курляндии, которая должна была быть превращена или в «герцогство, состоящее под верховной властью всероссийских императоров, или же как российская провинция с сохранением своих привилегий, уважения прав тамошнего дворянства» ¹²⁹.

Перечисляя преимущества полного раздела Польши, Безбородко писал, что «наша часть» составит более двух тысяч квадратных немецких миль, в то время как доли Австрии и Пруссии - от восьмисот до восьмисот пятидесяти. Кроме того, «получим мы знатно число народа греческого исповедания, в унию обращенного и, конечно, легко имеющего возвратиться в соединение с нашей церковью при одинаком языке, выгоды, которых другие наши соседи не имеют Город Вильно торговый, богатый и многолюдный, да и другие изрядные города умножат торговое обращение» ¹³⁰.

Во втором варианте Безбородко предлагал сохранить Польшу в качестве самостоятельного, но зависимого от России государства «если уж необходимо ей существовать» ¹³¹. Высказывая свое мнение о государственном устройстве Польши, он считал необходимым вернуться «к той форме правления, которая существовала при Саксонской династии», перенести королевскую резиденцию из Варшавы в Брест или в Гродно, включить в готовившуюся генеральную амнистию деятелей Тарговицкой конфедерации, принявших участие в восстании Костюшко, однако исключить из-под амнистии самого Костюшко, а также Мокрановского, Огинского, Потоцкого, Коллонтая и ряд других деятелей восстания. В случае сохранения Польши в качестве буфера между Россией, с одной стороны, и Пруссией и Австрией - с другой, Безбородко рекомендовал ограничить приобретения России присоединением Курляндии ¹³².

Вполне очевидно, что «Мнение» Безбородко, при всей его важности, содержало лишь отдельные элементы позиции России по третьему разделу, оставляя открытым главный вопрос - о существовании польского государства. По всей видимости, определиться в нем предполагалось в зависимости от того, какой оборот примут переговоры с Австрией и Пруссией. 25 ноября 1794 года А А. Безбородко в письме Н. В. Репнину, как бы подводя итог дискуссий, проходивших в Петербурге, писал: «Намерение у нас взято: начать конференции, и кто податливее окажется, с тем прежде заключить конвенцию» ¹³³ [369]

Комментарии

1 Lord R. Op. cit. Р. 407.

2 Ibid. Р. 398 - 399.

3 Vivenot А. Zur Genesis der Zweiten Theilung Polens. Т. II. Wien, 1874. Р. 408 - 501.

4 Lord R. Op. cit. Р. 403.

5 Мартенс Ф. Ф. Собрание конвенций, заключенных Россией с иностранными державами. Т. II. СПб., 1875. С. 215.

6 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Австрией».

7 АВПРИ. Ф. «Внутренние коллежские дела». 1793. Оп. 169. Д. 902. Л. 28 - 29об. «Конфиденциальная записка о беседе Л. Кобенцеля с И. А. Остерманом 17 (28) апреля 1793 г. ».

8 Там же. Л. 30.

9 Там же. Л. 30об. - 31.

10 Там же. Л. 31 - 31об.

11 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Пруссией». Оп. 74/6. Д. 107. Л. 22об.

12 Там же. Л. 23.

13 Там же. Л. 23об. - 24об.

14 Lord R. Op. cit. Р. 413.

15 На записке о конференции Остермана с Гольцем, где обсуждались эти вопросы, написано рукой Екатерины: «Во всем этом есть какая - то злая воля». - АВПРИ. Ф. «Внутренние коллежские дела». Оп. 169. Д. 901. Л. 180.

16 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Пруссией». Оп. 74/6. Д. 107. Л. 52.

17 Там же. Л. 52об.

18 Там же. Л. 54 - 54об.

19 Там же. Л. 61 - 61об.

20 Там же. Л. 70 - 71.

21 Там же. Л. 73.

22 Соловьев С. М. Указ. соч. С. 480 - 482.

23 Депеша Тугута Кобенцелю от 18 декабря 1793 г. - Цит. по: Соловьев С. М. Указ. соч. С. 483.

24 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Пруссией». Оп. 74/6. Д. 107. Л. 77об.

25 Там же. Л. 78 - 78об.

26 Депеша Тугута Л. Кобенцелю от 27 февраля 1794 г. - Цит. по: Lord R. Op. cit. Р. 439.

27 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Д. 1498 «Разные отрывки, принадлежащие делам варшавского посольства, 1793 г. ». Л. 1 - 1об.

28 Тадеуш Костюшко (1746 - 1817) - выходец из среднепоместной шляхетской семьи. До 1760 г. учился в школе иезуитского ордена, затем в Варшавском кадетском корпусе. Как королевский стипендиат был направлен в Париж (1769 - 1774) для учебы в Военной академии. Знакомство с просветительской философией привело его к убеждению о необходимости осуществления в Польше фундаментальных реформ на демократических началах. Вернувшись на родину после первого раздела Польши, Костюшко попытался поступить на военную службу, но, потерпев неудачу, уехал в Америку, где принял участие в Войне за независимость (1775 - 1783). В этой войне Костюшко быстро выдвинулся, был адъютантом Дж. Вашингтона (сначала в чине полковника, затем - бригадного генерала), получил орден Цинцинната, а после окончания войны - права гражданства в новой республике. В 1784 г. Костюшко вернулся в Польшу, однако из - за открыто высказывавшегося им возмущения антинациональной политикой шляхетских магнатов не получил командной должности в польской армии. Лишь в конце 1789 г., на волне реформ Четырехлетнего сейма, он стал командиром бригады в чине генерал - майора.

29 Г. Коллонтай (1750 - 1812) - ученый - публицист, представитель польского Просвещения, доктор философии (1768), доктор права (1770). В 1788 - 1792 гг. участвовал в работе Четырехлетнего сейма, был одним из авторов конституции 3 мая 1791 г. Во время польского восстания 1794 г. стал членом Высшего национального совета Возглавлял течение радикальных республиканцев («гугонистов»), стал одним из авторов Манифеста 27 марта и Универсала 1794 г.

30 Montfort Н. de. 1. а drame de la Pologne. Paris, 1945. Р. 147 - 148.

31 АВПРИ. Ф. «Секретные мнения КИД». Д. 591. Л. 279 - 280об., 281 - 282об.

32 Там же. Л. 280об. - 281об.

33 Там же. Л. 289 - 336.

34 Там же. Л. 297 - 304.

35 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1543. - Список лиц, принадлежащих к революционной партии.

36 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». 1793 - 1796. Оп. 79/6. Д. 1831. Л. 25 - 26об.

37 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1360а. Л. 62.

38 К этому времени Игельстрем уже располагал информацией относительно высказываний Мадалинского о том, что «начинаемая им ныне революция не по образцу обыкновенных польских возмущений, но по системе французов будет всеобщая и основывается на установлении права вольности и равенства». - Записка секунд - майора Ф. Энгеля, приложенная к секретному рескрипту Игельстрема Н. В. Репнину. - АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1837. Л. 15.

39 Montfort Н. de. Op. cit. Р. 162 - 164.

40 АВПРИ. Ф. «Варшавская миссия». Д. 1476. Л. 247.

41 Там же. Л. 247.

42 Там же. Л. 247об.

43 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Австрией». Оп. 32/6. Д. 355. Л. 2 - 7. - Проект, утвержденный Екатериной II.

44 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Турцией». Оп. 89/8. Д. 1264. Л. 1 - 10об. - Письмо Костюшко (копия) о ходе военных действий.

45 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Турцией». Оп. 89/8. Д. 1267, Л. 60. - О действиях Мадалинского; Л. 71 - 75. - Донесения генерального консула России в Молдавии, Валахии и Бессарабии И. Северина с копией письма Костюшко об успехах его армии от 16 апреля 1794 г.

46 АВПРИ. Ф. «Варшавская миссия». Д. 1476. Л. 251 - 256.

47 Montfort H. de Op cit. Р 182

48 Там же. С. 187. В одном из своих первых донесений после выхода из Варшавы Игельстрем сообщал о полутора тысячах убитых. - АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1871. Л. 58.

49 Говорят, что, получив известия об этих событиях, Екатерина в гневе ударила рукой по столу и сказала: «Счастлив этот старик, что прежние его заслуги сохраняются в моей памяти». - «Русские портреты XVIII - XIX веков». Издание великого князя Николая Михайловича. Т. IV. М., 2000. С. 487.

50 «Всеподданнейшее донесение генерал - поручика Вольского королю Фридриху - Вильгельму II о происшедшем 17 апреля в городе Варшаве бунте». - АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1360. Л. 71 - 76об.

51 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1831. Л. 111об.

52 Там же. Л. 75. С. Апраксин в письме П. А. Зубову от 9 апреля 1794 г. отмечал, что «князь Зубов повсюду подавал пример неустрашимости». - Там же. Л. 76. [399]

53 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1595. Л. 4 и 6. - В демарше, кроме папского нунция, участвовали посланники Пруссии, Австрии, Англии, Испании, резидент Курляндии и поверенный в делах Саксонии.

54 Montfort Н. de. Op. cit. Р. 171.

55 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1837. Л. 15.

56 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Пруссией». Д. 108. Л. 6 - боб.

57 Там же. Л. 8об.

58 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1831. Л. 114 - 114об., 119.

59 Там же. Л. 123 - 123об.

60 АВПРИ. Ф. «Варшавская миссия». Д. 1476. Л. 245 - 246об. Там же: Рескрипт Н. В. Репнину от 22 апреля 1794 г. о направлении войск в Польшу. - Л. 267 - 274.

61 Там же. Л. 291 - 292.

62 АВПРИ. Ф. «Варшавская миссия». Оп. 80. Д. 1512. Л. 1 - 2 (копия).

63 Восстание и война 1794 г. в литовской провинции / Под ред. Е. К. Анищенко. М., 2000. С. 48 - 49.

64 Там же. С. 158.

65 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1457. - Записка бывшего польского министра Деболи о состоянии армии Костюшко от 3 октября 1794 г.

66 «Польские якобинцы» - радикально настроенная часть интеллигенции. Лидеры Л. Конопка, Ю. Мейер, Я. Ясиньский, Ф. Коржковский были последователями Г. Коллонтая. В 1794 г. они заняли наиболее радикальные позиции, потребовав установления в Польше республики.

67 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1841. Л. 146 - 147об. (подлинник).

68 Там же. Л. 461 (подлинник).

69 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1839. Л. 4 - 4об. (подлинник).

70 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Турцией». Оп. 89/8. Д. 791. Л. 2. - Донесение Кочубея Екатерине II от 2 (13) ноября 1794 г. ; Д. 1269. Л. 58 - 62, 82 - 84. - О движении армии Костюшко и ее разгроме.

71 В ведомости о погибших с русской стороны названы «убитых - 349, тяжело раненных - 929, легко раненных - 673 человека». - АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1836. Л. 232.

72 Условия сдачи были подписаны А. В. Суворовым с тремя представителями варшавского магистрата (с И. Потоцким, направленным к нему Верховным советом, Суворов разговаривать отказался).

73 Там же. Д. 1836. Л. 365.

74 В именном списке бывших в плену российских офицеров числится 223 человека. Среди них: бригадир Карл Боур, полковник Петр Языков, премьер - майоры Василий Игельстрем, Иван Каховский, Виктор Касини, Николай, Петр и Павел Арсеньевы; капитаны Николай Чичерин, Федор Дашков; поручики Николай и Михаил Нахимовы, Иван Булгаков, Ефим Давыдов; подпоручики Алексей Плеханов, Иван Ушаков, Петр Римский - Корсаков, Павел Тургенев и др. - АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1836. Л. 362 - 365об. (подлинник).

75 «Уехал, - писал Суворов, - бывший их Рады президент Закржевский. Куда - неизвестно. Сей, по добродушию его, чают, или явится, или письменно отзовется. В Галицию, сколько известно, - генералы, за несколько дней: Мадалинский с 7 ; Забончик - за ночь перед вступлением в Варшаву с его женою; и презрительный Коллонтай, похитивший их казну. О изловлении его, сколь можно, писал я цесарскому начальству». - АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1836. Л. 417.

76 Там же Л410 - 411об

77 Там же. Л. 412 - 414.

78 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 1839. Л. 10 - 12об. (подлинник).

79 За взятие Праги Суворов был возведен в ранг генерал - фельдмаршала.

80 Григорович Н. Указ. соч. С. 282.

81 15 ноября вопрос о «распоряжениях» в отношении Варшавы обсуждался в Госсовете. - Архив Государственного совета. С. 991 - 993.

82 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 173. Л. 5 - 6об.

83 Там же. Д. 136. Л. 3.

84 Там же. Д. 137. Л. 4 - 4об. ; см. : Соловьев С. М. Указ. соч. С. 520. - В черновом варианте письма последняя фраза, отредактированная Екатериной, имела следующую первоначальную редакцию: «Следовательно, вы можете покойно ожидать, что государственные интересы («raisons d'Etat») и общий интерес общественного спокойствия продиктуют мне относительно дальнейшей судьбы, которая будет устроена в пользу Польши». - Там же. Л. 1об. - 2. Письмом из Гродно от 18 января 1795 г. король извещал Екатерину о том, что он «покорился ее воле» и «ждет решения дальнейшей судьбы Польши». - АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 141. Л. 1 - 1об. В этом и последующих письмах Станислава Августа из Гродно, написанных до его отречения (от 17 января, 18 февраля и 12 августа 1795 г.), возникает и продолжается единственная тема - об обеспечении пенсиями многочисленных родственников короля и слуг, оставленных им в Варшаве. - АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 141. Л. 3 - 6, 7 - 8, 9.

85 Депеша А. К. Разумовского от 25 марта (5 апреля) 1794 г. - Цит. по: Мартенс Ф. Ф. Указ. соч. С. 218.

86 АВПРИ. Ф. «Внутренние коллежские дела». Оп. 169. Д. 902. Л. 107 - 108об.

87 Там же. Л. 109 - 109об.

88 Там же. Л. 114об. - 116об.

89 Письмо А. И. Остермана А. К. Разумовскому от 25 апреля 1794 г. - АВПРИ. Ф. «Сношения России с Австрией». Оп. 32/6. Д. 355. Л. 8 - 13.

90 Там же. Л. 14 - 14об.

91 Мартенс Ф. Ф. Указ. соч. С. 219.

92 Депеша А. К. Разумовского от 13 (24) августа 1794 г. с приложением записи беседы от 6 (17) августа. - АВПРИ. Ф. «Сношения России с Австрией». Оп. 32/6. Д. 827. Л. 74 - 79об. (подлинник).

93 АВПРИ. Ф. «Внутренние коллежские дела». 1794. Оп. 169. Д. 903. Л. 191об. - 192.

94 Там же. Л. 184.

95 В письме Алопеусу от 8 июля 1794 г. И. А. Остерман, констатировав успехи в Польше, отмечал: «Как кажется, приближается момент, когда соседние державы должны серьезно заняться вопросом о том, чтобы не только умиротворить польские замешательства, но и помешать им когда - либо возобновиться. Его Величество король Пруссии в своих собственноручных письмах к Императрице предлагал Ее Величеству согласиться с ним, когда наступит время, относительно мер, которые необходимо предпринять в отношении двойной цели, и получил формальное обещание. Ее Императорское Величество хочет сегодня поручить Вам, господин посол, сообщить двору, при котором Вы аккредитованы, что она считает, что с этим вопросом больше нельзя тянуть, однако для того чтобы придать больше солидности и стабильности мерам, которые должны явиться результатом согласия двух дворов, которые связывают отношения дружбы и союза, и особенно для того, чтобы предотвратить неудобства и досадные эффекты, которые может повлечь за собой столь естественная зависть относительно новых территориальных приобретений, Ее Императорское Величество считает, что было бы справедливо и необходимо пригласить к этому союзу венский двор и предложить ему принять участие во всех договоренностях, которые могли бы состояться по этому вопросу». При этом Берлину предлагают поручить своему послу в Петербурге или в Варшаве начать переговоры в русской столице в тройственном формате, с участием Франции. - АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп. 79/6. Д. 108. Л. 10 - 11.

96 Там же. Л. 193 - 194об.

97 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Австрией». Оп. 32/6. Д. 1128. Л. 57 - 90.

98 АВПРИ. Ф. «Внутренние коллежские дела». Оп. 169. Д. 903. Л. 206об. - 207.

99 Там же. Л. 216.

100 Там же. Л. 218 - 219об.

101 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Австрией». Оп. 32/6. Д. 355. Л. 36 - 49, в деле имеется и второе письмо Остермана Разумовскому, помеченное той же датой. - Л. 33 - 35. - Оно посвящено вопросу о выводе австрийских войск из Волыни, где уже действовала русская армия. Интересно, что из утвержденного проекта письма Екатерина сняла следующую фразу: «Вы можете заверить Венский двор в том, что речь не идет с нашей стороны об определении долей (по новому разделу Польши. - П. С. ), но только о военной целесообразности».

102 Там же. Л. 37об. - У Ф. Ф. Мартенса это место в депеше Остермана переведено не совсем верно: «Уничтожение этого государства (имеется в виду Польша. - П. С.) вызвано такой неизбежной необходимостью, не подчиниться которой не в состоянии никакая человеческая сила». - Мартенс Ф. Ф. Указ. соч. С. 221.

103 Там же. Л. 37об. - 38.

104 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Австрией». Оп. 32/6. Д. 355. Л. 49 - 52.

105 Мартенс Ф. Ф. Указ. соч. С. 222.

106 АВПРИ. Ф. «Сношения России с Австрией». Оп. 32/6. Д. 355. Л. 49 - 52.

107 Донесения А. К. Разумовского от 6 (17) сентября 1794 г. - АВПРИ. Ф. «Сношения России с Австрией». Оп. 32/6. Д. 828. Л. 1 - 16.

108 о АВПРИ. Ф. «Внутренние коллежские дела». Оп. 169. Д. 903. Л. 225 - 228, 289об. - 290.

109 Там же. Л. 234.

110 Там же. Л. 265 - 265об.

111 Там же. Л. 261 - 262.

112 Там же. Л. 262 - 263.

113 Там же. Л. 264.

114 Там же. Л. 264 - 265.

115 Григорович Н. Канцлер князь Александр Андреевич Безбородко в связи с событиями его времени. Т. II (1788 - 1799 гг.). СПб., 1881. С. 255. «Когда здесь по письмам конфидентов извещали, что и в Варшаве духи возмущены, были весьма спокойны и уверены, что Игельштром удержится, имея будто много войска с собою. Следствия доказали противное». - С. 256.

116 Там же. С. 256.

117 Там же. С. 257.

118 Там же. Указ. соч. С. 263.

119 Там же. С. 254.

120 АВПРИ. Ф. «Секретные мнения КИД». 1792 - 1794. Оп. 5/1. Д. 589. Л. 180 - 180об.

121 Там же. Л. 181.

122 Там же. - Интересно, что, сообщая Зубову об имевшемся при взятии Варшавы плане вытеснить участников восстания, и в первую очередь регулярные польские войска, в прусские провинции, П. С. Потемкин упоминает и Суворова. «Две важные причины не велели сего исполнить, - пишет он. - Первая, что неизвестен был граф Александр Васильевич, угодно ли будет то высочайшему двору. Второе, чтобы не оставить знатную часть мятежников непобежденной».

123 АВПРИ. Ф. «Секретные мнения КИД». Оп. 5/1. Д. 589. Л. 306 - 317.

124 Там же. Л. 306.

125 Там же. Л. 309об.

126 Там же. Л. 310. - Как можно понять из этой формулировки, Безбородко выступал за удовлетворение требования Австрии распространить обязательства секретной статьи о взаимной помощи русско - австрийского союзного договора на случай войны Австрии с Пруссией.

127 Там же. Л. 310об.

128 Там же. Л. 312.

129 Там же. Л. 311.

130 Там же. Л. 314.

131 Там же. Л. 315об.

132 Там же. Л. 316об.

133 Там же Л. 281

134 АВПРИ. Ф. «Внутренние коллежские дела». 1794. Оп. 169. Д. 903. Л. 277об.