VI

Я. Е. СИВЕРС И ГРОДНЕНСКИЙ СЕЙМ

1

Трудная и в высшей степени неблагодарная задача - добиться одобрения польским сеймом русско-прусской конвенции о втором разделе Польши - легла на Якова Ефимовича Сиверса. Видный государственный деятель, бывший новгородский губернатор, Сиверс в 1784 году вышел в отставку и с тех пор жил в своем имении Бауенгоф в Лифляндии ⁴⁵⁷. Получив 13 ноября 1793 года письмо от П. А. Зубова, в котором говорилось о намерении Императрицы назначить его чрезвычайным и полномочным послом в Польшу, Сиверс, человек государственный, дал согласие без колебаний. Через девять дней он был в Петербурге, а еще через неделю - 29 ноября - императрица подписала указ о его новом назначении ⁴⁵⁸.

На путешествие и обзаведение новому послу было выделено 30 тысяч рублей, сумма по тем временам беспрецедентно значительная (при годичном жаловании посла в 20 тысяч рублей, не считая [292] 800 червонных в месяц столовых денег). В Петербурге Сиверс встречался с лидером Тарговицкой конфедерации Браницким, обменялся письмами с Булгаковым, пытался переговорить и со Штакельбергом, но тот, будучи человеком осторожным, посоветовал ему обратиться за наставлениями к Императрице.

Задачи, поставленные перед Сиверсом, были изложены в высочайшем рескрипте на его имя от 22 декабря 1792 года. По пути в Варшаву Сиверсу предписывалось остановиться в Гродно для контактов с лидерами Тарговицкой и Литовской конфедераций. При этом послу вменялось в обязанность успокоить польских представителей относительно происходившей на польско-прусской границе концентрации прусских войск, отметив, что "свойственно всякой державе, в войне обретающейся, производить движение в войсках своих и принимать меры предосторожности" ⁴⁵⁹, обещав, однако, "объясниться по этому делу с пребывающим там прусским министром и списаться с нашим в Берлине" ⁴⁶⁰. Относительно возможных вопросов руководителей Тарговицкой конфедерации о судьбе проекта польской конституции, направленного ими в Петербург, Сиверсу предлагалось использовать следующие аргументы. Хотя многие предложения конфедератов о будущем государственном устройстве Польши "не соответствовали нимало всегдашней нашей системе относительно сей области, если бы оставались они во всей целости настоящих ее владений", однако соглашение о разделе, "приуготовляемое от нас и прусского короля, долженствует дать во всем иной оборот нашим политическим усмотрениям" ⁴⁶¹. И далее: "Чем более расширится и усиливается берлинский двор, тем нужнее для нас становится теперь предохранить себя вещественною преградою от беспосредственного с ним соседства. Наилучший способ тому есть тот, чтобы по совершении нового раздела поставить поляков в состояние собственной обороны остального их владения, дозволив им при будущем установлении правительства их учреждать воинские силы, государственные законы и прочие части правления по наилучшему их благоусмотрению" ⁴⁶².

Во время пребывания в Гродно Сиверс вместе с бароном Бюлером должен был подыскать замену маршалу Тарговицкой конфедерации Браницкому, которого в Петербурге считали неподходящей кандидатурой для руководства сеймом, которому предстояло узаконить раздел. Ответственность за уменьшение числа сторонников России в Польше возлагалась в рескрипте на Штакельберга, в годы посольства которого "все нам приверженные или вышли в сущее ничтожество, или приступили к господствующей тогда партии" ⁴⁶³.

Интересны и данные Сиверсу наставления относительно контактов, которые он должен был поддерживать с послами европейских держав в Варшаве. С австрийским поверенным де Каше он должен был исходить из того, что "если не будем иметь от него деятельного [293] пособия, то, конечно, и не повстречаем никакого затруднения" ⁴⁶⁴. С прусским посланником Бухгольцем Сиверсу предписывалось поддерживать тесные отношения и "соглашаться с ним во всех мерах и предположениях, нужных к достижению общего вашего предмета" ⁴⁶⁵. С английским посланником Сиверсу рекомендовалось проявлять осторожность, поскольку "аглицкий двор или, лучше сказать, настоящее его министерство с некоторого уже времени отменно неблагоприятствует нашим видам и старается всячески нам вредить" ⁴⁶⁶. "Но еще свыше сего препоручается присмотру и вниманию вашему нынешний шведский посланник генерал-майор Толь как по личности его, так и по положению дел в отечестве его", говорилось в рескрипте ⁴⁶⁷. Датский министр, как ожидали в Петербурге, "останется спокойным зрителем всего происходящего в Польше".

О сложности задач, которые предстояло выполнить Сиверсу в Варшаве, свидетельствует и явное недоверие, сквозящее в рескрипте, к прусскому союзнику в России. В частности, "нетерпеливость короля прусского" Сиверсу рекомендовалось использовать для разъяснения полякам "причин, кои побудили нас на раздел Польши" ⁴⁶⁸.

Эти же аргументы, как следовало если не из текста, то из духа инструкций, Сиверс должен был использовать при проведении сеймиков и в ходе выборов делегатов на предстоявший сейм, который предполагалось провести в Гродно, подальше от зараженной якобинскими идеями Варшавы.

20 января 1793 года Сиверс прибыл в Гродно. К этому времени слухи о разделе Польши уже будоражили умы поляков. За четыре дня до приезда посла, 16 января, в Гродно прибыл курьер из Варшавы с декларацией прусского посланника Бухгольца, известившего польское правительство именем своего короля о предстоящем вступлении прусских войск в Великую Польшу ⁴⁶⁹. Члены Тарговицкой конфедерации, находившиеся в Гродно, собрались было противодействовать Пруссии и пригласили присоединиться к ним командующего русским войсками Игельстрема. Тот, разумеется, отказался.

Тогда тарговичане направили официальную ноту представителю России при конфедерации барону Бюлеру. А. А. Безбородко в записке Императрице по этому вопросу рекомендовал дать конфедерации устный ответ, не передавая письменной ноты и не разрешая "составить с нее особую записку ни же дать с письма копию". Подобное дипломатическое лукавство объясняется явно неискренним характером ответа, который предписывалось дать Бюлеру: "Военные приуготовления в границах Пруссии, хотя и прикосновенных к Польше, могут быть вследствие твердого намерения короля Прусского продолжать действовать вкупе с Венским двором противу французов, для коих и должен он усилить свои вооружения повсюду в областях своих, особливо же после потерь неудачной последней кампании". Интересно, что на полях записки Безбородко сделал следующее [294] примечание: "Сие точно сходствует с изъяснениями графа Шуленбурга с аглинским министром Иденом бывшими" ⁴⁷⁰.

В Гродно Сиверса встретили как ангела-хранителя, поскольку он, будучи человеком мягким, обладавшим приятными манерами, был щедр на обещания покровительства со стороны России. Состоявшийся 25 января ввод прусских войск в Польшу только усиливал его аргументы, сводившиеся к тому, что все несчастья Польши происходят от жадности Пруссии. Через неделю Сиверс оставил Гродно, поручив дальнейшие наблюдения за конфедерацией барону Бюлеру, человеку умному и ловкому.

В Варшаву посол прибыл 29 января 1793 года и остановился в русском посольстве, располагавшемся во дворце графа Горка. Булгаков, рвавшийся уехать из польской столицы, встретил Сиверса радушно.

30 января состоялась первая аудиенция Сиверса у польского короля. Посол нашел Станислава Августа, с которым познакомился еще сорок лет назад в Лондоне, красивым и хорошо сохранившимся мужчиной. Лицо его, правда, было бледновато. Моральное состояние короля накануне встречи с российским послом отражало личное письмо, которое он направил Екатерине 14 (25) января. В нем Станислав Август категорически отвергал содержавшиеся в прусской декларации от 16 января обвинения во вторжении польских войск на территорию Пруссии, поощрении якобинской пропаганды в Варшаве. "Я не хотел бы иметь другого союзника, кроме Вашего императорского Величества, - писал король, - для того чтобы показать, насколько эти обвинения необоснованны. Но если Вы, Ваше Величество, захотите, чтобы войска другой державы, кроме Вашей, находились в Польше, мы будем считать себя совершенно несчастными". В отчаянной попытке предотвратить раздел король предложил связать Польшу и Россию "длительными узами, которые обеспечат целостность наших нынешних владений и гарантируют нам почетное существование". Предлагая Екатерине "еще одно королевство", Станислав Август не удержался от того, чтобы не напомнить ей, как еще в 1762 году, до своего избрания на польский престол, он писал ей, что предпочел бы личное счастье короне ⁴⁷¹.

Можно себе представить, насколько разочаровала Станислава Августа первая беседа с Сиверсом с глазу на глаз. Посол объявил ему неудовольствие Императрицы, прежде всего, его участием в Четырехлетнем сейме и принятии конституции 3 мая, упомянув также о "сношениях с французскими эмигрантами". Король отверг изложенные послом обвинения по всем пунктам. Относительно же переезда в Гродно он прямо заявил, что считал бы это для себя величайшим унижением ⁴⁷².

Только максимальными усилиями, не останавливаясь перед прямым давлением на короля (долги Станислава Августа в 1793 г. [295] оценивались в 30 миллионов злотых), Сиверсу удалось остановить исполнение универсала, которым король объявлял "посполитые рушения". До конца марта в беседах с королем и его окружением посол заявлял,что ничего не знает о предстоявшем разделе и требует созыва сейма только для окончательного определения новой конституции Польши ⁴⁷³.

Ближайшим советником Сиверса по польским делам оставался, как и при Штакельберге и Булгакове, голландец Боскамп, подготовивший для посла комплекс документов, включая характеристики главных деятелей Польши ⁴⁷⁴. Политическую элиту Польши Боскамп поделил на три основные "партии": королевскую, эмигрантскую и русскую. Главу эмигрантской партии графа Игнатия Потоцкого он характеризовал как человека "ловкого, глубоко. амбициозного, бескорыстного, бедного, знающего свой народ и потому презирающего его, врага России не столько из политических соображений, сколько из личной ненависти". К главным сторонникам И. Потоцкого Боскамп причислял его брата Станислава (Костку), Гуго Коллонтая, Малаховского, маршала Четырехлетнего сейма князя Адама Чарторыйского. Силу эмигрантской партии он видел в "деньгах, которые Пруссия ей выделяла через Луккезини". Эта партия располагала поддержкой значительной части польской молодежи, в том числе военной, привлеченной якобинской пропагандой, а также редакторов и журналистов главных национальных газет.

Крайне нелестную характеристику дал Боскамп Станиславу Августу. Признавая его "ум, знание и любезность", он вместе с тем отметил "крайнюю слабость характера и убеждений короля", делавших его "жертвой влияний самых различных политических фракций". По оценке Боскампа, все сенаторы и три четверти депутатов Четырехлетнего сейма были "креатурами короля". К более влиятельным сторонникам короля Боскамп причислил его брата князя Понятовского, племянника Иосифа Понятовского, "человека крайне ограниченного, но обожаемого женщинами, армией и молодежью", великого маршала Мнишека, казначея литовского Тышкевича, подканцлера литовского Хребтовича, князя Сангушко, палатина Волыни.

Русская партия была охарактеризована Боскампом как самая сплоченная, причем причиной этого он считал "пассивную линию", которую предлагалось проводить русским дипломатическим представителям в Варшаве с 1788 года. Глава ее, маршал Феликс Потоцкий - "человек честный и бескорыстный, пользующийся большим уважением всего своего имени и богатств, но упрямый, амбициозный, слабый, тщеславный и не в коей мере не соответствующий той роли, которую он призван сыграть". Не лучше отозвался он и о генерале Ф. К. Браницком, С. Ржевусском, людях, "ненавидимых частью нации и армии", гетмане С. Коссаковском, "единственном [296] по-настоящему опасном человеке, которого можно найти в настоящее время в Польше". Среди других членов партии - епископа Коссаковского, М. Любеньского - Боскамп выделил маршала Краковского воеводства Валевского как "человека солидного, видного и предприимчивого", чья "преданность к России не подлежит сомнению". Кстати, наиболее ярким, но не единственным свидетельством недальновидности Боскампа явилось то, что именно Валевский стал одним из самых серьезных противников второго раздела.

Подытоживая свой анализ, Боскамп рекомендовал Сиверсу опираться на короля, "скрывая, однако, от него нашу заинтересованность в нем. К счастью, мы имеем серьезное средство давления на него: угрозу оставить его на расправу его многочисленных врагов или передать доходы короля его многочисленным кредиторам, которые уже обратились с просьбами к Императрице".

21 февраля 1793 года собственноручным письмом Екатерина сообщила Сиверсу о том, что "наши переговоры с королем прусским относительно Польши приведены к концу. Вы получите инструкции, чтобы наложить руку на окончание дела, Вам вверенного. Вы знаете мотивы, заставившие меня предпочесть Гродно Варшаве, для сцены, которая должна произойти" ⁴⁷⁵.

С той же почтой Екатерина уполномочила Сиверса ссудить Станиславу Августу сумму до 10 тысяч дукатов, одновременно поручив ему добиваться от прусского посла участия в финансировании короля ⁴⁷⁶

Перед тем как оставить Варшаву и отправиться в Гродно, Сиверс передал королю два письма Екатерины от 21 февраля 1793 года, в которых императрица подчеркивала, что русско-польский союз "был разрушен теми, кто не верил в гарантии России", заверяла Станислава Августа в том, что "он бы мог быть совершенно спокоен за свою личную судьбу" и настойчиво уговаривала его переехать из Варшавы в Гродно ⁴⁷⁷. Накануне отъезда Сиверс добился распространения действия российских указов о принятии французами присяги на верность монархии и на мигрантов из Франции, находившихся в Варшаве. Он потребовал также от варшавской полиции, чтобы польские эмигранты, возвращавшиеся в столицу и отказывавшиеся подписывать подобные обязательства, выдворялись бы из города в 24 часа и отправлялись на жительство в свои имения. Аналогичные меры в отношении польских эмигрантов Сиверс рекомендовал принять в Дрездене и в Вене.

2

27 марта (7 апреля) русские войска под командованием генерала Кречетникова и прусские под командованием генерала Меллендорфа начали занимать важнейшие пункты во вновь присоединенных [297] провинциях. Корпус Н. В. Репнина, сосредоточенный в Литве, был готов поддержать Кречетникова по первому его требованию.

В день вступления войск в Польшу М. Н. Кречетников, "генерал-аншеф, сенатор, Польской, Калужской и новоприсоединенных областей Речи Посполитой Польской к Империи Российской генерал-губернатор, начальствующий над всеми войсками, тамо находящимися и расположенными в трех Малороссийских губерниях", обнародовал манифест, в котором, в частности, говорилось, что российская императрица "как в удовлетворение и замену многих своих убытков, так и в предохранение польз и безопасности Империи Российской, а равно и самых областей Польских и в отвращение и пресечение единожды навсегда всяких превратностей и частных разнообразных перемен правления соизволяет ныне брать под свою державу и присоединить на вечные времена к империи своей" территории, отошедшие России по второму разделу. Жителям присоединенных областей надлежало принести присягу России в месячный срок; тем же, кто не захотел бы присягать, давалось три месяца на продажу недвижимого имения и гарантировался свободный выезд за границу ⁴⁷⁸.

29 марта 1793 года Сиверс и Бухгольц подали лидерам Тарговицкой конфедерации в Гродно совместную декларацию "о присоединении польских областей". Констатировав, что Тарговицкая конфедерация смогла "восстановить законную власть в Польше" только с помощью русского оружия, ее авторы подчеркивали, что тем не менее сторонники конституции 3 мая и "лица, поддавшиеся якобинской пропаганде", предпринимают усилия, чтобы "водворить в республики те же адские учения, которые безбожная, нечестивая и безумная секта избрала для разрушения всех начал религиозных, гражданских и политических". Учитывая тесные контакты якобинских клубов, действовавших в Варшаве, с парижскими "цареубийцами", Екатерина и Фридрих Вильгельм с изрядной долей официального лицемерия заявляли, что "по соглашению с Его Величеством императором Римским они признали самой действительной мерой: заключить Польскую Республику в более тесные границы, чтобы облегчить ей возможность иметь мудрое и хорошо устроенное правительство, которое было бы в состоянии обуздать беспорядки и партии, столь часто нарушавшие спокойствие республики и ее соседей" ⁴⁷⁹

Еще до обнародования декларации Сиверс сообщил ее содержание лидерам Тарговицкой конфедерации братьям Коссаковским, князю М. Радзивиллу и Валевскому, только что прибывшему в Гродно, чтобы занять место вице-маршала коронной конфедерации. В Петербурге был даже подготовлен проект ответной декларации Генеральной конфедерации, утвержденный Екатериной 17 февраля 1793 года. В нем, в частности, говорилось, что новые границы Польши "более [298] подходят державе, занимающей промежуточное положение, облегчат ей обеспечение и сохранение своих твердых свобод, установление разумного правления, достаточно сильного и активного, для того чтобы предотвращать и пресекать все беспорядки". Как и в тексте декларации, поданной Сиверсом и Бухгольцем, в этом документе содержался призыв к нации "как можно скорее созвать сейм, для того чтобы дружественным образом урегулировать" вопросы, связанные с разделом ⁴⁸⁰. Однако несмотря на усилия Сиверса (чередовавшего в соответствии с инструкциями, полученными им из Петербурга, обещания, "которые могут ульстить самолюбию поляков", с угрозами проведения секвестров и конфискаций имущества или даже "совершенного уничтожения Польши вследствие ее полного раздела между соседями"), лидеры Тарговицкой конфедерации не только отказались подписать проект декларации, представленный Сиверсом, но и подняли большой шум.

К русскому и прусскому послам были направлены депутаты, просившие их не торопить конфедерацию с ответом до приезда короля. Епископ Коссаковский в беседе с Сиверсом утверждал, что конфедерация не может издавать универсалов о созыве сейма, поскольку связана торжественной присягой не допускать ни малейшего ущерба границам республики. Вследствие этого предлагалось восстановить Постоянный совет, назначив в него преданных людей, с тем чтобы он совместно с королем издал универсал о созыве сейма. При этом имелось в виду сформировать на сейме новую конфедерацию, а Тарговицкую распустить. После некоторых размышлений Сиверс принял план Коссаковского, сообщив об этом в Петербург ⁴⁸¹.

Весьма существенно, что уже на этом этапе деятельности Сиверса в Варшаве предпринимавшиеся им шаги вызвали двойственную реакцию со стороны петербургской элиты. Свои официальные донесения Сиверс отправлял на имя канцлера Остермана, хотя и знал, что к весне 1793 года главная роль в ведении польских дел окончательно перешла к группировке П. А. Зубова - А. И. Моркова, А. А. Безбородко находился в полуопале, а осторожный Остерман предпочитал не выходить за рамки роли простого исполнителя. Чувствуя шаткость своего положения, Сиверс пытался начать непосредственную переписку с Императрицей, но, по меткому выражению Д. Иловайского, Зубов с Морковым "по мере сил парализовали высокий полет и энергию екатерининской политики" ⁴⁸².

Самым негативным образом на положении Сиверса сказывалась и деятельность командующего русскими войсками в Польше Игельстрема, поддерживавшего прямую связь с Зубовым помимо посла. Роль Игельстрема серьезно возросла, после того как 10 мая скончался М. Н. Кречетников, которого Игельстрем, конечно, не мог адекватно заменить. [299]

3

29 марта, в тот же день, когда была подана декларация Тарговицкой конфедерации, Сиверс отправил копию с нее и манифест М. Н. Кречетникова от 27 марта в Белосток, где находился король. Те же документы он препроводил в Варшаву к великому канцлеру. В письме Станиславу Августу посол говорил, что ему "было очень прискорбно сознавать, что печальное предчувствие Его Величества о судьбе Польши оправдалось". Тем не менее, единственное решение, которое оставалось королю, - безусловная преданность воле Императрицы ⁴⁸³

Ознакомившись с текстом русско-прусской декларации, король отложил свой выезд в Гродно, который был намечен на 4 апреля ⁴⁸⁴, а получив сведения о сопротивлении, которое было оказано Сиверсу, отказался и подписать декрет о восстановлении Постоянного совета, ссылаясь на то, что согласно конституции это являлось прерогативой Генеральной конфедерации, выполнявшей функции правительства.

Одновременно Станислав Август попытался заручиться поддержкой посла в реализации пришедшей ему в голову идеи о необходимости установить прямой канал связи с Зубовым. 3 апреля он направил своего секретаря американца Литтлпейджа к Сиверсу, попросив посла дать ему рекомендательное письмо в Петербург ⁴⁸⁵. Сиверс, однако, воспротивился поездке Литтлпейджа в Петербург ⁴⁸⁶, категорически потребовав немедленного приезда короля в Гродно.

"Господин посол, отвечая на Ваши неоднократно повторенные просьбы ускорить мой отъезд, я отказался от отдыха, который планировал, - отвечал Станислав Август 30 марта (10 апреля). - Ваше письмо от 9 апреля, которое кавалер Литтлпейдж доставил мне сегодня, известило меня о страшной катастрофе моей родины. Оно так сильно подействовало на меня, и к тому же обстоятельства складываются таким образом, что я не могу сегодня сказать вам ничего другого, кроме как выразить чувство глубокой печали. Все это равным образом действует и на мое состояние духа, и на здоровье. Я лучше отложу до другого раза более подробный разговор с Вами на эту тему. Невозможно, чтобы Вы сами не чувствовали, насколько я страдаю. Вы приобрели во мне друга, но этот друг весьма несчастлив" ⁴⁸⁷

31 марта (11 апреля) Сиверс отвечал королю: "Соблаговолите поверить мне, Ваше Величество, что я чувствую всю глубину скорби, в которую Вы повергнуты. Переносить ее с честью, как делаете Вы, Ваше Величество, значит, найти некоторое облегчение. Как счастлив я был бы, если бы мог Вам в этом помочь!" ⁴⁸⁸.

1 апреля в Белосток прибыл из Петербурга полковник Морелли с письмом королю от П. А. Зубова ⁴⁸⁹. Несмотря на то что Зубов [300] касался только вопроса о выплате его долгов, Станислав Август повторил ему то же, что говорил Сиверсу: издание универсала о созыве сейма возможно, согласно польским законам, только Генеральной конфедерацией - "любой другой способ его принятия породил бы сомнения в обществе" ⁴⁹⁰.

4 апреля короля посетила в Белостоке депутация Тарговицкой конфедерации. Извещая об этом Сиверса в письме от 5 (16) апреля, король наконец-то дал согласие на приезд в Гродно, сделав, однако, собственноручную приписку: "Я должен добавить, что, удовлетворяя Ваши пожелания, я в то же время исхожу из того, что руководство конфедерации официально восстановит Постоянный совет для того, чтобы издать универсал о созыве сейма" ⁴⁹¹.

Отвечая королю письмом 6 (17) апреля, Сиверс заметил, что нашел "слишком большой контраст" между содержанием письма короля и постскриптумом к нему, В этой связи он заявил, что несмотря на то, что понимает всю сложность и деликатность вопроса, он вынужден подать совместно с прусским посланником ноту с требованием дать ясный ответ на русско-прусскую декларацию в течение 24 часов ⁴⁹².

Однако, еще не успев получить этого письма Сиверса, Станислав Август направил к нему в Гродно своего секретаря Фриза, которому было поручено устно объясниться с послом относительно "альтернативы", якобы содержавшейся в его письмах, - остаться в Белостоке, "для того чтобы избежать неприятного события, связанного с необходимостью согласиться на воссоздание Постоянного совета", или приехать в Гродно ⁴⁹³. Сиверс, поставленный собственной деликатностью в двусмысленное положение, резко сменил тон в ответе королю от 7 (18) апреля, предложив ему прекратить "игру в слова" ⁴⁹⁴.

В тот же день на заседании Генеральной конфедерации епископ Коссаковский объявил, что "король прибудет в Гродно в воскресенье, 21 числа сего месяца; он не противится созыву бывшего Постоянного совета и изданию универсала о созыве сейма в случае, если таково будет решение конфедерации" ⁴⁹⁵.

11 (22) апреля Станислав Август прибыл в Гродно.

Вожди Тарговицкой конфедерации встретили его по-разному: Браницкий удалился с политической сцены, однако Валевский и Ржевусский выступили с резкими протестами против раздела. Сиверс предлагал прибегнуть к секвестру их имений, однако Екатерина, верная своему принципу не преследовать лидеров Тарговицкой конфедерации, запретила это делать, предписав Сиверсу действовать "с величайшей умеренностью" ⁴⁹⁶. В результате Ржевусский решил уехать из Гродно.

16 (27) апреля последовала ответная нота на русско-прусскую декларацию. Она была подписана вице-маршалами Пулавским и [301] Забелло, которые именем Генеральной конфедерации объявляли, что "она не имеет средств противиться решению двух союзных держав". Связанная торжественной присягой хранить целость Речи Посполитой, она устраняет себя от всякого участия в разделе Польши и призывает членов восстановленного Постоянного совета выполнить свои функции. Сиверс в письме к Зубову от 16 апреля отмечал, что, хотя этот ответ не вполне согласен с предъявленными им требованиями, "надобно было несколько уступить проявлению их скорби" ⁴⁹⁷

Первое заседание Постоянного совета состоялось 18 (29) апреля в замке Гродно. Новый состав совета из 15 человек, которых даже Игельстрем характеризовал крайне негативно, возглавил король. На своем заседании 3 мая Постоянный совет принял решение о том, что избирательные сеймики будут созваны 27 мая, а сейм начнет свою работу 17 июня 1793 года ⁴⁹⁸.

По сообщениям Сиверса, подобный оборот событий привел короля в такое отчаяние, что он подумывал об отречении. Об этом свидетельствует и собственноручное письмо Станислава Августа Екатерине от 1 (12) мая 1793 года, в котором, перечисляя обрушившиеся на него несчастья, король писал: "Я не буду вновь повторять все, что уже изъяснял устно и письменно господину Сиверсу, чтобы доказать, что стечение обстоятельств было сильней всех предпринятых мной усилий, направленных на то, чтобы избежать зла.

Однако, поскольку меня постигла неудача, я хотел бы, чтобы мое место было занято человеком, которому, возможно, повезет больше. Вы располагаете судьбой Польши. Европа не делает ничего без Вас. Мой возраст и мои болезни все равно через несколько лет сделают польский трон вакантным, и Вам, следовательно, придется заняться вопросом о том, кто его займет". Завершая, Станислав Август не без некоторой театральности просил разрешить ему "удалиться в изгнание" при условии, однако, что императрица урегулирует вопрос о его долгах и позаботится о его родственниках и ближайших слугах ⁴⁹⁹.

4

Линия действий Сиверса в связи с началом работы Гродненского сейма была определена в рескрипте Екатерины от 24 мая 1793 года. Единственной задачей сейма в нем объявлялось утверждение "раздельных договоров" с Россией и Пруссией. Сиверсу рекомендовалось добиться немедленного формирования польской делегации и в ходе переговоров "полностью удержать статьи, которые будут утверждены" и направлены ему, действуя "в полном доверии и взаимодействии с прусским посланником". После утверждения договоров предполагалось распустить сейм и созвать новый с тем, чтобы "при вторичном собрании головы, несколько успокоенные [302] от хлопот и огорчений, каковые они естественным образом должны претерпеть", успели "осмотреться в их новом положении" ⁵⁰⁰.

Более подробно и откровенно виды Екатерины относительно дальнейшей судьбы Польши раскрыты в ее рескрипте Сиверсу от 26 мая. Поясняя поставленную перед послом задачу - подписать новый союзный договор между Россией и Польшей, Екатерина отмечала, что "тесный союз между двумя нациями нельзя заключить, не подчинив одну другой", тем более что она "с разных сторон слышала опасения Поляков, что слабость и ничтожество, в которые впадет Польша вследствие нового раздела, не позволят ей существовать "в качестве независимого государства". Предупреждая Сиверса относительно того, что "берлинский двор хотел бы... открыть себе новый авантаж", Екатерина подчеркнула, что это не входит в ее планы: "Я стараюсь устранить Пруссаков и поставить их вне игры, как скоро они устроят и определят условия их приобретений".

О намерении Станислава Августа отречься в рескрипте говорилось: "Минуту он выбрал для этого самую неудобную. Надобно, чтобы он удержал бразды правления до тех пор, пока государство выйдет из настоящего кризиса. Вы ему сообщите, что только по таким условиям я позабочусь устроить его судьбу так, чтобы он был счастлив в удалении, о котором мечтает" ⁵⁰¹.

Можно предположить, что определенную роль в формировании подобной позиции Екатерины сыграл "Мемуар" П. А. Зубова, представленный им незадолго до открытия гродненского сейма. Оценивая (под явным влиянием Боскампа) расстановку политических сил в Польше, он дал самые нелестные характеристики как королю, так и лидеру "патриотической партии" И. Потоцкому.

Отметив, что И. Потоцкий являлся наиболее влиятельным политическим деятелем в Польше, Зубов заявлял, что "он является врагом России не столько из принципа, сколько в силу ненависти, которую питает к некоторым ее представителям". Что касается Станислава Августа, то, по мнению Зубова, "этого человека трудно понять": "политический Протей, законченный интриган, настолько низкий, что он не стесняется изливать свои милости на тех, кого оскорблял вчера, слабый, попадающий под влияние каждой встреченной им юбки, фальшивый в течение всей своей жизни" - и в то же время "одаренный знаниями и любезностью, искусством нравиться и обольщать".

Констатировав вслед за этим слабость и безликость "русской партии", Зубов все же рекомендовал Екатерине, вслед за Боскампом, продолжать делать в создавшейся ситуации ставку на короля, используя такие рычаги давления, как его огромные долги и надежду получить новые прерогативы своей королевской власти ⁵⁰².

Разумеется, поступившие инструкции Императрицы не удовлетворили Сиверса, имевшего неосторожность в переписке с Зубовым [303] пожаловаться на их неконкретность. Особенно раздражали посла указания во всем советоваться с лидерами Литовской конфедерации братьями Коссаковскими, наращивавшими свой кредит в Петербурге заверениями в том, что литовцы "готовы перейти в подданство России". Поддерживая прямые отношения с Зубовым, брат которого Николай находился в то время в Польше, они имели возможность представлять действия Сиверса в выгодном для себя свете.

Конфликт Сиверса с Коссаковскими особенно обострил вопрос о роспуске Тарговицкой конфедерации, который Екатерина оставила на усмотрение посла. Неясные формулировки, содержавшиеся в рескрипте Императрицы от 26 мая, побудили Сиверса приостановить процесс роспуска конфедерации, обосновав это решение неопределенным положением польской армии, нерешенностью вопроса о долгах Речи Посполитой. В ответ на это в рескрипте от 15 июня Екатерина прямо поручила Сиверсу распустить Тарговицкую конфедерацию, отметив, что он неверно понял ее предыдущие указания. Сиверс, однако, на свой страх и риск решил отложить исполнение решения о роспуске на неопределенное время ⁵⁰³. Его действия трудно объяснить чем-то иным, чем нежеланием ссориться с Коссаковскими накануне открытия сейма, когда в его распоряжении, как отмечает Иловайский, оставались лишь "картежные шулера, продажные люди или такие ничтожества, как Пулавский (младший член той семьи, которая отличилась во времена Барской конфедерации)" ⁵⁰⁴. Действуя подобным образом, Сиверс, конечно же, не мог в июне 1793 года предполагать, что уже через полгода интриги Коссаковских станут основной причиной его преждевременного отзыва из Варшавы.

Выборы депутатов сейма прошли под полным контролем русского посла, однако чем ближе наступал день его созыва, тем более Сиверс ощущал трудность поставленных перед ним задач. К тому же накануне открытия сейма выяснилось разное отношение поляков к русскому и прусскому представителям. В частности, депутаты, собравшиеся в Гродно, заявили, что "сейм никакого повода к занятиям польских провинций прусскими войсками не подавал и ожидает, что последние наконец очистят край" ⁵⁰⁵. В ответ Сиверс и Бухгольц в ноте, направленной 13 июня, потребовали немедленного назначения делегации, снабженной полномочиями для переговоров как с Петербургом, так и с Берлином.

5

Основным событием первого заседания сейма, открывшегося 18 июня 1793 года, стала речь короля, заявившего, что "он присоединился к Тарговицкой конфедерации на основании ее актов, в которых главным пунктом была поставлена целость Речи Посполитой, и что он никоим образом не отступится от этого пункта" ⁵⁰⁶. [304] Он обратился к присутствовавшим в зале Сиверсу и Бухгольцу с просьбой "передать своим дворам пожелание" возвратить Польше "забранные у нее земли, так как польский народ не подал никакого повода к этому".

Учитывая нежелательные последствия, которые могла иметь речь Станислава Августа, Сиверс немедленно принял жесткие меры, чтобы "победить упорство короля". Банкирам-кредиторам Станислава Августа было объявлено, что Россия не намерена начинать погашение долгов короля до подписания раздельного договора и окончания сейма. Аналогичное заявление сделал Бухгольц.

Впрочем, в том, что касается отношений с прусским посланником, в дополнительных инструкциях, поступавших Сиверсу из Петербурга в середине июня, сохранялась определенная двусмысленность. В частности, рекомендуя Сиверсу действовать в отношении Бухгольца "в дружеском духе", Екатерина вместе с тем поручала ему обратить внимание поляков на различия в политике России и Пруссии: если Россия всегда позволяла им торговать с черноморскими портами через русские владения, то прусский король, вопреки своим договорным обязательствам, чинил препятствия их торговле через свои территории, отторгнутые у Речи Посполитой ⁵⁰⁷.

Рескриптом от 23 июня Екатерина сообщила Сиверсу о выраженном Австрией желании принять участие во втором разделе. Вена просила согласия России на занятие Кракова и некоторых территорий, граничащих с Галицией. Соглашаться на это в Петербурге не спешили, не желая слишком ослаблять Польшу. Однако, учитывая австро-прусское соперничество, было решено воспользоваться домогательствами Австрии, чтобы заставить пруссаков отказаться от Ченстохова, важного религиозного центра, потеря которого "задевала самолюбие поляков".

27 июня сейм в отдельных ответных нотах Сиверсу и Бухгольцу согласился начать переговоры по оформлению раздела, хотя в процессе формирования делегации представителей сейма возникли сложности. Сиверсу пришлось прибегнуть к секвестру имения близкого к королю графа Тышкевича, для того чтобы в состав польской делегации (31 депутат) были включены лица, на которых он мог рассчитывать.

2 (13) июля Сиверс на первой встрече с делегатами зачитал проект договора о разделе. Его краткое содержание состояло в следующем: 1) между русской Императрицей и ее наследниками, с одной стороны, и польскими королями - с другой, устанавливается вечный и ненарушимый мир; все старые несогласия должны быть преданы забвению; 2) определяются новые границы между Россией и Польшей (Друзь, Нарочь, Дуброва, Стопцы, Несвеж, Пинск, Канев, Вышгородок); 3) польский король от себя и своих преемников "отрекается" от всех прав на уступленные провинции; [305] 4) императрица отказывается от всяких притязаний на какие бы то ни было новые приобретения в Речи Посполитой; 5) Россия гарантирует форму правления, которая будет установлена королем и республикой; 6) подданным обоих государств обеспечивается свобода взаимной торговли; 7) с обеих сторон назначаются комиссары для точного определения границ; 8) православное население Польши, как и католические подданные Российской империи, будут пользоваться свободой вероисповедания с сохранением своих привилегий и прав;

9) если представится нужда в каких-либо дополнительных соглашениях, то они будут иметь такую же силу, как бы составляя часть настоящих; 10) ратификация договора должна последовать с обеих сторон в течение шести недель, считая со дня его подписания ⁵⁰⁸.

Судьба русско-польского договора была решена на заседании сейма 6 (17) июля. После того как предложение короля (сославшегося на то, что "войсками Гродно со всех сторон заперто, самое место наших совещаний окружено") перенести обсуждение договора в Петербург было отклонено Сиверсом, депутат Лодержевский высказался за то, чтобы "поручить судьбу Польши великодушной русской Императрице и уполномочить делегацию подписать трактат, представленный послом". За этот проект было подано 77 голосов, против - 20. Сиверс немедленно сообщил в Петербург, что, как он ожидает, договор должен быть подписан в понедельник 11 (22) июля в "двойной праздник великой княжны Ольги" ⁵⁰⁹. Одновременно посол информировал депутатов о том, что Россия берет на себя три миллиона из долга короля голландским банкирам и обещает склонить к тому же берлинский двор.

Русско-польский договор был подписан 11 (22) июля. Отметив это событие торжественным обедом на 77 персон у себя в резиденции, Сиверс, однако, не питал иллюзий относительно дальнейшего развития событий. Посол понимал, что относительно короткий срок - пять недель, в течение которого удалось выполнить первую часть его миссии, не предвещал, что переговоры с Пруссией будут столь же простыми. Последующие события в полной мере подтвердили эти опасения.

6

После того как на заседании 12 (23) июля была оглашена и обсуждена нота, представленная Бухгольцем, в сейме поднялась буря. Оппозиция всяким переговорам с Пруссией приобрела массовый характер. Ситуацию усугубляло и то, что прусская партия в сейме была чрезвычайно малочисленной.

Депутаты обвиняли Пруссию в том, что в 1788 году она "завела поляков в западню", настроила ее против России во время Четырехлетнего сейма и привлекла их "призраком союзного договора". [306] Некоторые из них прямо называли Берлин в качестве единственного виновника бедствий Польши и отвергали обвинения в якобинстве, использованные Пруссией в качестве предлога для оправдания своих территориальных приобретений. Депутат Карский объявил, что согласится участвовать только в такой делегации для переговоров с прусским послом, которая "будет иметь целью очищение польских земель от прусских войск" ⁵¹⁰.

В таких бурных, но бесплодных прениях прошло несколько заседаний, пока 15 июля депутат Гриневский, отметив, что отказ от переговоров с прусским послом может быть сочтен за молчаливое согласие "на узурпацию польских земель", не предложил обратиться за посредничеством к русскому послу. Это предложение было принято 67 голосами против 52 ⁵¹¹. Получив это обращение, Сиверс ответил очень корректно, но предельно определенно: он настаивал на немедленном начале переговоров с прусским послом. В итоге на заседании 20 июля большинством - 55 голосов против 39 - было решено поручить договариваться с Пруссией той же делегации, которая вела переговоры с русским послом, однако предметом их должен был служить только вопрос о подписании польско-прусского торгового трактата. Одновременно была принята резолюция, в которой подчеркивалось, что "сейм не может уступить ни малейшей части территории Речи Посполитой" ⁵¹².

Переговоры Бухгольца с польскими депутатами, начавшиеся 25 июля, проходили весьма своеобразно. Заседание, состоявшееся 1 августа, Д. Иловайский справедливо назвал "дипломатической комедией". Бухгольц, передергивая факты, пытался объяснить необъяснимое. На вопросы поляков о том, считает ли Пруссия обязательным для себя подписанные ею договоры с Польшей 1773 и 1790 годов, он утверждал, что принятие конституции 3 мая "перечеркнуло польско-прусский союзный договор 1790 года и поставило под сомнение соглашение, подписанное в 1773 году, в которых Пруссия брала на себя обязательства гарантировать территориальную целостность Польше". На напоминание же о том, что прусский король фактически одобрил конституцию 3 мая, Бухгольц отвечал, что "письмо короля, одобрявшее эту перемену, было результатом того, что это дело было в ложном свете представлено Его Величеству особой, поспешно отправленной в Берлин на другой день после революции" ⁵¹³. Сиверс, к которому Бухгольц обращался за поддержкой, отвечал, что едва ли не каждый день направляет в сейм ноты, которыми пытается "образумить" депутатов. Вместе с тем, в личных контактах со Станиславом Августом русский посол вел себя достаточно уклончиво, явно пытаясь сохранить на стороне России симпатии поляков.

Это вызывало растущее недовольство в Берлине. В конце июля Сиверсу пришлось объяснять свое поведение в письме [307] М. М. Алопеусу: причину всех своих бед в Польше в Берлине видели в том, что Сиверс начал переговоры об оформлении русских приобретений по разделу отдельно от Пруссии.

Между тем, в ночь на 2 (13) августа в Гродно прибыл курьер из Петербурга, доставивший русские ратификации договора от 11 июля. Вместе с ратификациями Сиверсу была прислана Андреевская лента при весьма милостивом рескрипте.

Сиверс немедленно сообщил о ратификации сейму. В ходе начавшегося обсуждения депутаты, решившие обсудить международную обстановку, потребовали прочесть депеши польских послов при заграничных дворах. Содержание их было неутешительным: "В Вене французские дела поглощают все внимание, и там идет вопрос о важной негоциации с Пруссией; в Берлине заняты приготовлениями к энергичному ведению войны с Францией; Англия уговаривает Данию последовать ее мерам в торговле с Францией; шведский и датский дворы ничего не сделают для Польши без совета с заинтересованными державами; от Гааги также нечего ожидать без согласия с ее союзницей Англией, а последняя занята только войной с Францией и стараниями усилить коалицию" ⁵¹⁴.

Через три дня, 5 (16) августа, после сложных и бурных дебатов договор с Россией был ратифицирован сеймом. Покидая заседание, закончившееся в третьем часу утра, Сиверс заметил, что его ход "служит доказательством того, сколь трудно будет заключить трактат с Пруссией" ⁵¹⁵.

Поскольку депутаты продолжали затягивать ответ на проект прусско-польского договора, переданного Бухгольцем, тот обратился с просьбой к Сиверсу выступить в качестве посредника. С аналогичным предложением к российскому послу обратились и депутаты сейма. Сиверс, разумеется, согласился. 5 (16) августа идея о русском посредничестве была единогласно одобрена депутатами.

Однако участие Сиверса в польско-прусских переговорах, продолжавшихся с 8 по 13 августа, не изменило ситуацию. Поляки, рассчитывая на поддержку российского посла, прямо заявили, что их полномочия ограничиваются только обсуждением торгового трактата с Пруссией. Лишь после того как Бухгольц предупредил, что Пруссия оккупирует Краков, если ее договор с Польшей не будет подписан до 27 августа, началось обсуждение прусско-польского договора по пунктам.

"Мне дана задача развязать гордиев узел, не прибегая к мечу",- так резюмировал Сиверс сложившуюся ситуацию в письме к Зубову, после того как депутаты сейма официально обратились к российской Императрице с просьбой о посредничестве и гарантии договоренности с Пруссией. Сиверсу были направлены указания твердо отстаивать демаркационную линию, определенную русско-прусской конвенцией от 3 января 1793 года. [308]

Бухгольц подозревал, что в Петербурге "хотят отодвинуть нас от Варшавы" ⁵¹⁶. Еще более откровенно выразился он в депеше от 22 августа: "Россия пользуется запутанным положением, в котором находится наш двор, и заставляет нас дорогой ценой купить трактат об уступках, а сама желает при этом разыгрывать законодательную власть" ⁵¹⁷. В понедельник, 15 августа, на следующий день после именин Сиверса, по случаю которых король и многие польские вельможи дали великолепные праздники, оппозиция решительно потребовала прервать всякие переговоры с Пруссией.

Только после этого Сиверс перешел к решительным действиям.

22 августа проект полномочий польской делегации для переговоров с прусским посланником был, наконец, утвержден. Для этого Сиверсу потребовалось окружить сейм войсками. Действуя подобным образом, Сиверс выполнял новые инструкции, поступившие к нему в конце августа после целого ряда демаршей, предпринятых прусскими дипломатами в Берлине и Петербурге. "Если договор с Пруссией еще не заключен, употребите все Ваше влияние, чтобы его ускорить", - писала Екатерина Сиверсу ⁵¹⁸. Более того, послу предписывалось "подождать" с подписанием союзного и торгового трактата с Польшей, пока не будет оформлена уступка земель, отходящих к Пруссии.

Между тем, Бухгольц продолжал направлять из Варшавы в Берлин донесения "о двойной игре, которую вела Россия". На встрече с Сиверсом 20 (31) августа он потребовал, чтобы из проекта прусско-польского договора были исключены предложенные польскими депутатами пункты о русской гарантии в трактатах о торговле. Сиверс отвечал в том смысле, что не может "отбросить" именно те статьи, которые "делают честь доверия поляков к его государыне". Он открыто выступил и против "ректифицированной" генералом Моллендорфом демаркационной линии новой прусско-польской границы, согласованной в Петербурге. Общий смысл его позиции сводился к следующему: "Мы гарантируем уступку Пруссии важных провинций и для этой цели употребим даже насилие, но в то же время не можем запретить полякам требовать гарантий в торговле и других предметах распри" ⁵¹⁹.

Тем не менее М. М. Алопеус писал из Берлина, что пруссаки отказываются даже обсуждать договор с добавочными пунктами о русских гарантиях. Сиверс, сообщивший еще 28 августа в Петербург, что при его посредничестве достигнуто полное согласие, был поставлен в неудобное положение. 2 сентября он вновь окружил дворец, где проходили заседания сейма, гренадерами, в зале заняли места русский генерал Раутенфельд и 12 офицеров. Поздно ночью сейм принял решение, разрешающее польской делегации подписать договор с Пруссией, обставив свое согласие, однако, пятью новыми условиями, главным из которых было заключение [309] коммерческого трактата с Пруссией до ратификации польско-прусского договора ⁵²⁰.

Бухгольц был вынужден запросить в Берлине новые инструкции. Однако Фридрих Вильгельм, убежденный в том, что Сиверс, действуя в координации с австрийским и шведским послами, преследовал цель затянуть до бесконечности процесс присоединения Пруссией новых польских владений, официально информировал Вену и Петербург о том, что обстоятельства вынуждают его прекратить военные действия против Франции, для того чтобы направить войска в Польшу для обеспечения присоединения приобретенных территорий.

В этих условиях Сиверс счел за лучшее кардинально изменить свою линию поведения. В ходе заседания сейма 23 сентября он поддержал требования Бухгольца, сопроводив свои заявления новой демонстрацией силы. Исчерпав все средства сопротивления, депутаты молчанием встретили троекратно повторенный вопрос маршала сейма Белинского: "Согласен ли сейм, чтобы депутация подписала договор с Пруссией, представленный русским послом?". После того как Белинский объявил, что молчание - знак согласия, король закрыл заседание.

25 сентября прусско-польский договор был подписан.

Когда в Петербург поступили известия о подписании прусско-польского договора, Екатерина информировала Фридриха Вильгельма о том, что "наступило время повернуть соединенные усилия против общего врага спокойствия Европы", поскольку "лояльность, с которой Россия выполнила свою задачу в концерте трех дворов, не оставляет места для сомнений. Положение, в котором она оказалась, не позволило направить ей непосредственно свое оружие против французских возмутителей спокойствия, но в компенсацию этого ее армии обеспечили с самого начала и до конца осуществление мер, предпринятых в отношении Польши" ⁵²¹.

7

Через пять дней после "немого" заседания депутат от Кракова Юзеф Анквич предложил сейму рассмотреть вопрос о заключении договора о вечном мире и союзе с Россией.

О серьезном подходе Екатерины к его подготовке свидетельствует "Замечание Императрицы на трактаты польские для заключения сочиненного в 1793 году" ⁵²², а также неподписанная "Записка от 17 августа 1793 года". Ее автор (похоже, А. П. Шувалов) особенно жестко возражал против "присвоения полякам равных прав с российским дворянством". Любопытны приводимые им при этом аргументы: "От поляков никакой благодарности ожидать нельзя. Предшествовавшие примеры служат тому совершенным доказательством. [310] После первого раздела Польши не Вашим ли императорским Величеством обещана сия республика от распространенных и излишних притязаний дворов венского и берлинского, не Вы ли не допустили короля Прусского до овладения городом Гданьском взамен претерпленных польской торговлей со стороны прусской притеснений, доставили полякам выгоды в торговле черноморской, ручались за долг короля их, а они потом сами, предложив Вам союз свой, сколько причинили разных неприятностей?" ⁵²³.

Безбородко и Остерман в совместном "Мнении", напротив, утверждали, что "добрая вера требует, чтобы союз оборонительный с Польшей заключен был, поелику он торжественно от Ее императорского Величества обещан делегации, в прошлом году присланной, и поелику обнадеживание сим союзом употреблено было средством к соглашению Польши на формальную уступку земель, к России возвращенных.

Польза от него неоспорима. Сколь не меньше стала Польша в настоящем ее положении, но лучше иметь ее в своих руках, нежели, оставя на произвол, дать повод другим или привязать ее к себе, или же иными утеснениями и зависимостью перебить почти бытие сего, хотя неважного между нами и соседями нашими барьера" ⁵²⁴.

Автор еще одной, анонимной, записки несколько иначе развивает мысли Остермана и Безбородко: "Для достижения для России уверенности и безопасности со стороны прусского короля нет другого средства, как сделать из Польши совершенный барьер, не мнимый, как то до сих пор было, что доказано вступлением войск наших в Польшу, не встретивших весьма важных там затруднений и через два месяца имевших всю Польшу в своих руках" ⁵²⁵.

Проект договора, подготовленный в Петербурге, был передан Сиверсом группе депутатов (в Петербурге настаивали на том, чтобы инициатива его подписания исходила от польской стороны) ⁵²⁶.

4 (15) октября русско-польский союзный договор был "единодушно одобрен" сеймом. Голоса оппозиции, поданные против, маршал сейма демонстративно "не заметил".

Русско-польский союзный договор 1793 года фактически нераздельно утверждал влияние России в Польше. Россия получала право направления своих войск в Польшу "в случае необходимости в уведомительном режиме"; право содержать военные склады на польской территории; Польша обязывалась не вступать в союзы с иностранными державами без предварительного согласия России; российские послы получали право представлять ее интересы в тех странах, где у Речи Посполитой не было своих посольств; были подтверждены российские гарантии государственного и конституционного устройства Польши, которое надлежало принять гродненскому сейму; король брал на себя обязательства не производить конституционных изменений в будущем без согласия России ⁵²⁷. [311]

На следующий день, 5 (16) октября, Станислав Август направил следующее собственноручное послание Екатерине: "Государыня, сестра моя! То, чего я так долго и живо желал, наконец, свершилось. Вы захотели стать вечным союзником Польши. Если бы Небу было угодно, чтобы это произошло на шесть лет раньше! Но бесполезное сожаление о прошлом не может потушить во мне надежду на то, что свершившееся откроет нам более счастливое будущее.

Я вложил все мое усердие в это дело, потому что действовал по убеждению, что творю добро моей стране и что ничто отныне не сможет омрачить мои намерения и личные чувства, которые в течение столь долгого времени привязывают меня к Вашему Императорскому Величеству.

Чем более прямо я выражаюсь, тем более чувствую себя обязанным и имеющим право просить Ваше Величество соблаговолить отдать решительный приказ для того, чтобы прекратить меры, заставляющие страдать дворянство, жителей городов и крестьян моей страны, нищета которых, увеличивающаяся в результате весьма скудного урожая этого года, дошла до того, что их болезни и смертность передаются войскам Вашего Величества.

Эти беды превышают все, что может представить себе Ваше Величество, потому что, несомненно, Ваше сострадательное сердце уже побудило бы Вас исправить существующее положение. Для того чтобы избавить Вас от печальных деталей, я сошлюсь только на то, что говорил по этому поводу послу Вашего императорского Величества.

Вы слишком благодетельны, для того чтобы не облегчить страдания нации, которую Вы только что соблаговолили назвать своей союзницей. Вы, конечно, не захотите, чтобы она оставалась несчастной. Если это зло не будет устранено, то скоро эта нация уже не сможет быть когда-либо Вам полезной. Примите искренние уверения и непоколебимые чувства, в которых остаюсь, государыня моя, сестра, добрым братом, другом и соседом Вашего Величества.

Станислав Август Гродно, 16 октября 1793 года" ⁵²⁸.

В рескрипте Сиверсу от 18 октября Екатерина сообщила, что уже приняла решение вывести значительную часть русских войск из Польши. Вместе с тем она поручила послу "внушить деликатным образом королю, что недостаточно только подписывать договоры, необходимо их верно и пунктуально выполнять, придерживаясь их истинного смысла и духа" ⁵²⁹.

-"Я вполне искренне разделяю сожаление Вашего Величества относительно того, что подобное столь спасительное свершение не произошло несколькими годами ранее, а также Ваши надежды [312] в будущем найти утешения относительно прошлого, - говорилось в ее ответе королю. - Для того чтобы увенчать усердие, с которым Ваше Величество отнеслись к заключению союзного договора, Вам не остается ничего иного, кроме как выполнить обязательства, которые мы только что взяли на себя в отношении друг друга и действовать с той прямотой намерений и мер, которые одни могут осуществить цель, стоящую перед нами, - обеспечить сохранение и счастье республики на прочной и твердой основе" ⁵³⁰.

На заключительном этапе гродненского сейма Сиверсу удалось обеспечить принятие акта, аннулировавшего результаты деятельности Четырехлетнего сейма, включая конституцию 3 мая. Одобренный депутатами комплекс новых "кардинальных законов" подтвердил традиционные права шляхты, в том числе liberum veto и избирательность польского престола. Численность польской армии были снижена до 18 тысяч человек, то есть до уровня, существовавшего до 1788 года.

Первая реакция Екатерины на итоги гродненского сейма была позитивной. Они, судя по всему, в целом отражали ее представления об оптимальном формате российско-польских отношений с учетом реально сложившейся в Европе к осени 1793 года ситуации. Польша, поставленная в полную зависимость от России, устраивала ее и как буферное государство в отношении Пруссии и Австрии, и как средство обеспечения западного фланга в контексте остававшегося приоритетным черноморско-балканского направления российской внешней политики. О стремлении Екатерины сохранить, хотя и в крайне ослабленном состоянии, польское государство свидетельствовало, по мнению такого авторитетного исследователя второго раздела, как Р. Лорд, и "продавленное" Сиверсом решение сейма о том, что принятые им законы не могли быть "изменены, исправлены или дополнены" даже в случае единогласного голосования. Они должны были стать вечными ⁵³¹.

Насколько реалистичной, адекватно отражавшей государственные интересы России была политика Екатерины II в период второго раздела Польши? Если оставить за скобками тягостный моральный аспект этой политики, то трудно не согласиться с О. И. Елисеевой, пришедшей на основании изучения "проектов" Г. А. Потемкина по польским делам к выводу о том, что "определенные круги русского и польского дворянского общества" видели альтернативу разделам Польши в ее унии с Россией ⁵³². При этом, однако, необходимо, на наш взгляд, сделать оговорку относительно того, что поляки, в том числе и деятели так называемой "потемкинской партии", воспринимали идеи полной или частичной унии как крайнее, продиктованное обстоятельствами средство национального спасения (в том смысле, что объединение с Россией они рассматривали в контексте преодоления последствий первого, а затем и второго разделов путем [313] воссоединения территорий, отторгнутых не только Россией, но и германскими государствами).

В этом, как представляется, заключается сущность взглядов, которые высказывал в трагичном для Польши 1792 году и Станислав Август, выдвинувший проект династического объединения Польши и России путем объявления наследником польского престола Великого князя Константина. О том, что подобные настроения имели в Польше более широкое распространение, чем принято думать, свидетельствует сохранившийся в АВПРИ анонимный "Проект вечного и твердого Польской республики существования согласно с видами и системой России" ⁵³³.

Судя по содержанию этого документа, он был подготовлен в конце 1793 года, сразу после окончания гродненского сейма. Автор- поляк, весьма критически относившийся к деятельности Сиверса (возможно, один из братьев Коссаковских). Дав в своем проекте негативную оценку итогов гродненского сейма, "не приведшего его к взаимополезному окончанию", в результате чего "во многом виды России остались не наблюденными, в чем не надлежало бы послу (Сиверсу. - П. С.) быть небережливым", он назвал в качестве основного виновника этого короля, "коего волю весьма много в продолжение сейма удовлетворял посол". Перечислив многочисленные прегрешения короля и Сиверса и осудив роспуск Тарговицкой конфедерации как подрывавший законность решений, принятых гродненским сеймом, автор "Проекта" предложил срочно созвать новый сейм, для того чтобы "утвердить и обеспечить навсегда спокойство России относительно ближайших ее соседей, довольно сильных, когда войной не заняты". Задачей нового сейма должен быть стать пересмотр "сего прошедшего сейма производство, дабы опущенное было восстановлено, вредное - исправлено, неясное - объяснено и пополнено, полезному же свободное дано течение".

Главная же мысль этого любопытного документа состоит в том, что "при установлении сеймом избрания королей может Россия приступить к совершению предприятий своих, буде польский престол для Российских князей упрочить вознамерится. Сие, по мнению моему, величайшею будет для России пользою относительно политических связей и оборотов и также в рассуждении обширных российских владений; и когда Великая Екатерина на российском престоле владычествует, то наследник Ея под единым предлогом права царствовать и осчастливления поляков может получить их корону, чрез что соединятся выгоды империи и республики, которая, со своей стороны, не оставила бы споспешествовать к приобретению и удержанию нераздельных между ими польз".

Весьма интересна и неплохая осведомленность автора "Проекта" в сути непросто складывавшихся в 90-е годы отношений между Екатериной и ее сыном: "Буде бы предложение польской короны [314] не возбудило на первый случай внимания в Наследнике Российского престола, то подробным изображением взаимных польз и тесных связей между обоими державами, как при жизни Великой Екатерины (да продлит Бог дни Ея), так и после этого времени усугубляться долженствующими, удобно будет преклонить его к приятию польского скипетра. Великий же князь Александр, коего природа наружными и душевными дарами равно и щедро украсила, да будет добрым Российским монархом; наконец, не забыли мы и о Константине, которому отец в наследство свое поручит".

И далее: "При сочинении сего проекта имею я в предмет обеспечить спокойство России и сохранить существование Польши и оба сии владении навсегда соединить, дабы на предыдущие времена взаимно одно другому полезны быть могли".

Разумеется, этот "Проект" Екатериной серьезно не рассматривался, хотя отраженные в нем настроения, судя по рескрипту Императрицы Сиверсу от 10 ноября 1793 года, не были для нее секретом: "Вы должны помнить, что, направляя вам инструкции по случаю созыва нынешнего сейма, я открылась вам в частном и секретном рескрипте относительно того, что большинство благоразумных поляков полагали, что после раздела, который предстоял их родине, она не сможет существовать в качестве свободного и независимого государства, что рано или поздно она подвергнется новому разделу, который, возможно, уничтожит само имя Польши и что, для того чтобы предупредить несчастливые бедствия, которые из этого последуют, ей не остается ничего другого, кроме как перейти со своими слабыми остатками под господство одной из трех соседних держав. А поскольку подобная судьба была неизбежной, то если бы полякам был предоставлен выбор хозяина, они отдали бы предпочтение мне, считая, что под моим правлением они могли бы обеспечить свое счастье и спокойствие более, чем под чьим-либо другим".

И далее самое важное: "Не пускаясь в рассуждения о справедливости подобной логики, я бы выслушала пожелания, адресованные мне и приняла бы предложение, которое делается мне прямо и просто, если бы политические причины не заставляли меня действовать таким образом, чтобы сдерживать зависть и интриги Держав. И поскольку, с одной стороны, в мои интересы никак не входило дать им случай и предлог для новых территориальных приращений, я должна была постараться отделаться от них малым и лишить их любого законного предлога, для того чтобы кричать о моих амбициях, и вследствие этого придумала систему комбинированного союза, объединив в этой форме остатки Польши не только с той долей, которая отошла ко мне по разделу, но и со всей моей империей. Сейчас я одновременно могу не только защитить ее от дальнейших посягательств венского и берлинского дворов, но и создать реальный и полезный барьер против того или другого в случае [315] каких-либо событий. С этой двойной целью я и составила проект союзного договора в том виде, в котором я вам его направила; каждая его статья вытекала одна из другой самым прямым и непосредственным образом; поэтому я и ожидала, что он будет принят не только единодушно, но и с благодарностью. Однако мои ожидания на этот счет оказались по большей части обманутыми" ⁵³⁴.

Приведенные отрывки исчерпывающе, на наш взгляд, характеризуют как политическую линию Екатерины в период второго раздела, так и ее тактику на гродненском сейме.

В том же рескрипте императрица, ознакомившаяся к этому времени с присланными Сиверсом протоколами заседаний сейма, предельно критически, если не сказать предвзято, оценивает поведение посла в ходе обсуждения русско-польского союзного трактата. По существу, Сиверсу было предъявлено обвинение в том, что при его попустительстве в текст договора были включены "статьи, противные намерениям" Императрицы.

Претензии, предъявленные Екатериной Сиверсу, подробно разобраны Н. И. Костомаровым. На наш взгляд, они не свидетельствуют о каких-то принципиальных промахах, допущенных послом. Единственное исключение - адресованный Сиверсу упрек в том, что он согласился на настойчивое требование польских представителей ограничить союзные обязательства Польши по оказанию военной помощи России только в случае военного конфликта в Европе.

Если учесть напряженность, сохранявшуюся в 1793 - 1794 годах в отношениях России с Турцией, то этот шаг Сиверса действительно должен был представляться Екатерине серьезной ошибкой. Дело в том, что уже 16 января 1794 года императрица подписала рескрипт А. В. Суворову о срочных мерах "для предотвращения нападения турок".

Пункт 3-й рескрипта гласил: "Скорый выход в море нашего Черноморского корабельного флота, когда бы силы оного были превосходные и в лучшем состоянии, не токмо ограждает знатную часть пределов Южных России, и предотвращает от нападения Тавриду, но и расторгает на Черном море связи и сообщение, приносит за собой страх и поражение от берегов Дуная до пролива Цареградского и от того до Азии и гор Кавказских поспешнейшею стезею достигнуть сможет до торжественного успеха и чесменским пламенем объять стены цареградские" ⁵³⁵.

В начале декабря 1793 года Я. Е. Сиверс был заменен в Варшаве Игельстремом. Предлог, который был избран для его отзыва на родину, всегда казался исследователям польских разделов пустяковым: в вину послу было поставлено решение гродненского сейма разрешить польским офицерам и генералам носить орден "Виртути милитари", учрежденный Четырехлетним сеймом за военные заслуги. [316]

Истинную причину замены Сиверса надо, на наш взгляд, искать в другом. Его действия в Польше разошлись со стратегическими замыслами Екатерины, остававшимися по-прежнему связанными с южным, черноморско-балканским направлением ее внешней политики.

Комментарии

455 Судя по тому, что в Берлине делали нарекания Гольцу по сущим пустякам (отсутствие в тексте конвенции перечня всех городов, отходивших к Пруссии, согласие употребить выражение "действенные меры" в отношении содействия Австрии на обмен Баварии) Гольц действительно стал объектом интриг. Кстати, он сам просил Остермана оправдать его в глазах короля. - АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". 1793 г. Оп. 169. Д. 901. Л. 68 - 69об.

456 Lord R. Op. cit. P. 391.

457 При назначении Сиверса в Варшаву могло сыграть свою роль то обстоятельство, что в начале шведской войны 1788 г. он написал Екатерине три письма. В первом из них, от 11 июля, предупредив императрицу об опасности недооценки противника, он предложил ряд чрезвычайных мер для организации обороны Петербурга. Интересно, что среди них было и предложение набирать в рекруты как государственных, так и крепостных крестьян с условием, что по окончании войны они будут отпущены на свободу. - АВПРИ. Ф. "Секретные мнения КИД". 1794 г. Оп. 5. Л. 591. Ч. II. Л. 200 - 213 (письма от 11 и 18 июля, 18 октября 1788 г.).

458 Интересно, что Екатерина, очевидно, не вполне довольная Я. И. Булгаковым, еще весной 1792 г. хотела сменить его в Варшаве сначала А. Р. Воронцовым, а затем А. А. Безбородко, но оба отказались, причем Безбородко воспринял само предложение, поступившее к нему от Зубова, как "непристойность". - Григорович Н. Канцлер князь А. А. Безбородко... Т. II. С. 227 - 228.

459 АВПРИ. Ф. "Варшавская миссия". Д. 1836. Л. 122об.

460 Там же. Л. 123.

461 Там же. Л. 124.

462 Там же. Л. 124 - 124об.

463 Там же. Л. 127об.

464 Там же. Л. 129об.

465 Там же. Л. 130.

466 Там же.

467 Там же. Л. 130об. - Толя знали в Петербурге еще с конца 60-х годов, когда он был эмиссаром при Барской конфедерации.

468 Там же. Л. 132об.

469 Иловайский Д. Гродненский сейм 1793 г. // Русский вестник. Т. 85. С. 280.

470 "Записка графа Безбородко 1792 года относительно раздела Польши". - АВПРИ. Ф. "Секретные мнения КИД". 1774 - 1792 гг. Оп. 5/1. Д. 592. Л. 393 - 394.

471 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 132. Л. 1 - Iоб.

472 Иловайский Д. Указ. соч. С. 285.

473 Lord R. Op. cit. Р. 456.

474 "Мемуар о различных партиях, которые существуют в настоящее время в Польше" от 5 (16) января 1793 г. - АВПРИ. Ф. "Варшавская миссия". Д. 1476. Л. 135 - 14боб. ; "Записка о главных злоумышленниках прошлого сейма" от 5 (16) января 1793 г. - Там же. Л. 147 - 148об. ; "Записка о распределении главных постов в государстве" от 5 (16) января 1793 г. - Там же. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/б. Д. 214. Л. 4 - 12; "Записка о лицах, которые могут быть избраны депутатами будущего сейма" от 5 (16) января 1793 г. - Там же. Д. 214. Л. 1 - 3.

475 Иловайский Д. Указ. соч. С. 296.

476 Из выделенных 100 тысяч рублей на текущие расходы и 200 тысяч на чрезвычайные Сиверс получил к концу марта только 10 тысяч. Сумма на чрезвычайные расходы, оставшаяся от Булгакова, также не превышала 18 тысяч голландских червонцев. В этих условиях Сиверсу часто приходилось прибегать к помощи Бухгольца, деньги которому поступали более исправно.

477 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 133. Л. 1 2об., 3.

478 Там же. Д. 216. Л. 1 - 7об. - Утвержден Екатериной 21 января 1793 г.

479 Манифест от 27 марта 1793 г. о присоединении польских областей к России - ПСЗРИ, № 17108; см. также: Указ Сената от 23 апреля об учреждении трех новых губерний Глинской, Изяславской и Брацлавской. - Там же. № 17112; Указ Синоду от 13 апреля об учреждении православной епархии во вновь приобретенных областях. - Там же. № 17112.

480 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 214. Л. 13 - 16.

481 Там же. Д. 1498 "Разные отрывки, принадлежащие делам варшавского посольства", 1793 г. - Протоколы заседаний Тарговицкой конфедерации от 26 марта, 27 марта и 2 апреля 1793 г., отдельные заседания Литовского сейма от 13 апреля. - Л. 7 - 8; 9 - 10; 11 - 12; 13 - 15.

482 Иловайский Д. Указ. соч. С. 302.

483 Там же

484 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Д. 1498. Л. 3.

485 Там же Л. 16

486 Там же. Л. 17 - 17об.

487 Там же. Л 37

488 Там же. Л. 37об.

489 Д. Иловайский, очевидно, прав, когда говорит, что на Морелли легла роль, которую король хотел поручить Литтлпейджу - через него Станислав Август направлял письма Зубову. Д. Иловайский считал Морелли "шпионом Зубова, которому предписывалось наблюдать за деятельностью Сиверса в Польше".

490 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Д. 1498. Л. 39об.

491 Там же. Л. 54.

492 Там же. Л. 56.

493 Там же. Л. 59 - 59об.

494 Там же. Л. 60.

495 Там же. Л. 61.

496 Иловайский Д. Указ. соч. С. 17.

497 Там же. С. 18.

498 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Д. 1498. Л. 91.

499 Там же. Д. 134.

500 Иловайский Д. Указ. соч. С. 33 - 34.

501 Там же. С. 35.

502 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1870 (Документ состоит из 16 непронумерованных страниц).

503 О роспуске Тарговицкой конфедерации было объявлено только 4 сентября 1793 г. Король немедленно подписал акт о создании новой, Гродненской конфедерации. Возражать пытались только Коссаковские, но, увидев, что остаются в меньшинстве, последовали общему примеру.

504 Иловайский Д. Указ. соч. С. 43.

505 Там же. С. 52.

506 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Д. 1398. Л. 160 - 160об.

507 Иловайский Д. Указ. соч. С. 418. - Рескрипт Екатерины Сиверсу от 15 июня 1793 г.

508 Там же С 428

509 11 июля праздновались рождение и именины внучки Екатерины великой княжны Ольги Павловны.

510 Иловайский Д. Указ. соч. С. 362.

511 Там же. С. 366.

512 Там же. С. 368.

513 Там же. С. 383. - Бухгольц имел в виду Луккезини.

514 Депеша Сиверса И. А. Остерману от 4 (15) августа 1793 г.

515 Иловайский Д. Указ. соч. С. 381.

516 Там же. С. 386.

517 Там же. С. 387.

518 Там же С 19

519 Там же. С. 6.

520 Lord R. Op cit. Р. 476.

521 Письмо Остермана Алопеусу от 12 декабря 1793 г. - АВПРИ. Ф. "Сношения России с Пруссией". Оп. 74/6. Д. 107. Л. 36 - 38.

522 АВПРИ. Ф. "Секретные мнения КИД". 1792 - 1794 гг. Оп. 5/1. Д. 589. Л. 58 - 62об.

523 Там же. Л. 55об. - 60.

524 Там же, Л. 45 - 45об.

525 Там же. Л. 272 - 272об.

526 Протоколы конференций между депутацией сословной и Е. П. г-ном Сиверсом. - АВПРИ. Ф. "Варшавская миссия" 1793 г.

527 Договор о союзе, дружбе и единении между Россией и Польшей от 4 октября 1793 г. - АВПРИ. Ф. "Варшавская миссия". Д. 1476. Л. 186- 187об.

528 АВПРИ. Ф. "Варшавская миссия". Д. 1476. Л. 184 - 185.

529 Там же. Л. 191 - 191об.

530 Там же. Л. 189 - 189об.

531 Lord R. Op. cit. Р. 482 - 483.

532 Елисеева О. И. Геополитические проекты Потемкина. М., 2000. С. 321.

533 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 74/6. Д. 1869. Л. 1 - 6.

534 Копия рескрипта Сиверсу от 10 ноября 1793 г. - АВПРИ. Ф. "Варшавская миссия". Д. 1476. Л. 145 - 151об.

535 Там же. Л. 219об. - 220.