V

ВВОД РУССКИХ ВОЙСК В ПОЛЬШУ В МАЕ 1792 ГОДА И ПОДПИСАНИЕ РУССКО-ПРУССКОЙ КОНВЕНЦИИ 3 ЯНВАРЯ 1793 ГОДА О ВТОРОМ РАЗДЕЛЕ ПОЛЬШИ

1

Подписание 27 декабря 1791 года (9 января 1792 г.) Ясского мирного договора, завершившего Русско-турецкую войну, обозначило начало нового этапа в развитии польского кризиса. Предстоявшее возвращение из Молдавии 120-тысячной русской армии создавало удобные предпосылки для активизации политики России в отношении Польши. "Время оставаться спокойными зрителями" польских событий прошло, наступил момент активных действий.

Весна 1792 года была отмечена и резким поворотом в политике России и Пруссии. Угроза "революционной войны" со стороны Франции, возросшая в результате неосторожной ноты, направленной Кауницем в ноябре 1791 года Национальному собранию, распространение якобинских идей в Австрийских Нидерландах,жалобы Марии-Антуанетты на пассивность ее брата - все это вынудило Леопольда II и Кауница вернуться в январе 1792 года к плану создания коалиции европейских держав в борьбе против французской революции. Австрийскому послу в Берлине Реуссу был направлен проект союзного договора между Австрией и Пруссией. Стремление успеть заключить союз с Пруссией до того, как в Петербурге прервут девятимесячное молчание по польским делам, побудило Вену сразу же дать позитивный ответ на ноту Берлинского кабинета от 13 января. В основу австро-прусского союза был положен принцип, согласно которому державы, которые примут активное участие в борьбе с Францией, имеют права на компенсации своих издержек. Л. Бретейль, бывший министр иностранных дел Людовика XVI, представлявший его в эмиграции, дал согласие компенсировать финансовые расходы участников коалиции.

Характерно, однако, что еще до подписания австро-прусского союза в Берлине начали двойную игру. В конце января [259] Бишофсвердер заявил Алопеусу, что если для Екатерины будет неудобно присоединиться к австро-прусскому союзу, то Пруссия готова подписать отдельное союзное соглашение с Россией. Для его заключения- Бишофсвердер намеревался выехать в Петербург. Ответа на это предложение из Петербурга не последовало, хотя прусский посланник Гольц доложил в Берлин о благоприятных изменениях в отношении к нему со стороны Императрицы и великого князя ³¹⁴.

Австро-прусский союзный договор был подписан в Берлине 7 февраля 1792 года. По форме он напоминал знаменитый Версальский договор 1756 года. Сохранившиеся между Австрией и Пруссией расхождения в подходах по ключевому вопросу - об отношении к польской конституции 3 мая - удалось замаскировать, заменив . определенный артикль к слову "конституция" во фразе, согласно которой стороны обязывались "не предпринимать ничего противного сохранению свободной конституции", на неопределенный. Уступку в столь важном для нее вопросе Австрия компенсировала, добившись принятия сепаратной статьи, в которой говорилось, что союзники "пригласят императорский Российский двор к соглашению с ними в том, что они не посягнут на целостность владений и на свободную конституцию Польши" ³¹⁵.

В разгар австро-прусских переговоров, 3 февраля, в Берлин поступила депеша от Гольца. Ему удалось ознакомиться с запиской Екатерины ее фавориту П. А. Зубову, в которой говорилось: "После того как все устроилось наконец, я хочу, чтобы князь Репнин поехал к главной армии, собрал как можно больше войск - количество которых, по моим подсчетам, должно составить до 130 тысяч человек - и направился с ними в польскую Украину. Если Австрия и Пруссия выступят против, что возможно, я предложу им или компенсацию, или раздел" ³¹⁶.

Информация Гольца произвела такое впечатление в Берлине, что на состоявшейся 16 февраля конференции в Потсдаме, разрабатывавшей план военной кампании против Франции, королем, герцогом Брауншвейгским, Бишофсвердером, Шуленбургом и Манштейном было решено увязать линию в польских делах с участием Пруссии в военных операциях против Франции ³¹⁷. Бишофсвердер немедленно посетил Алопеуса, заверив его, что король окончательно отказался от поддержки конституции 3 мая, но опасается "взрыва" в Польше в случае, если кампания против Франции не закончится быстрым и решительным успехом ³¹⁸.

В этих условиях устное представление, сделанное вице-канцлером Остерманом прусскому посланнику в Петербурге 17 (28) февраля 1792 года, было расценено Берлином как первый официальный сигнал о готовности Петербурга к выработке с Пруссией общих подходов к польским делам. В этом тщательно выверенном по тону и выражениям документе (текст его был одобрен Екатериной [260] 15 февраля) говорилось, что в ходе согласования позиций Берлина и Петербурга по французским делам граф Гольц "соскользнул" к делам Польши, высказав при этом соображения, "совпавшие с чувствами Императрицы в отношении последних событий". И поскольку "с того времени, как исчезли причины неудовольствия в отношениях между двумя дворами, нет основания видеть в этой попытке прусского министра проявление простого любопытства и еще менее попытку проникнуть в намерения России, для того чтобы им противодействовать". Императрица хотела сразу же ответить на слова посла, но решила отложить этот демарш до установления мира с Османской Портой. После того как этот счастливый момент наступил, она пользуется случаем, чтобы пояснить свой образ мыслей.

"Если дело, свершившееся 3 мая прошлого года, должно остаться и утвердиться, то нет сомнения, что Польша в соединении с Саксонией и с помощью формы, которую хотят придать этому союзу, может превратиться в силу,которая постепенно начнет превалировать над своими соседями или, по крайней мере, будет для них крайне неудобной соседкой. Исходя из этих соображений, Россия должна позаботиться о своей протяженной границе с Польшей, которую необходимо надежно охранять. Пруссия к тем же самым соображениям должна добавить интересы Германии и фактор Саксонии, которая в силу подобного объединения (с Польшей. - П. С.) непременно усилит свое влияние и, быть может, получит перевес. Обо всем этом Россия и Пруссия должны серьезно подумать, с тем чтобы как можно раньше договориться о мерах, которые необходимо предпринять для того, чтобы воспрепятствовать развитию событий, противному их интересам и престижу. Таковы причины, побудившие нас изложить эти мысли господину графу Гольцу с просьбой передать их его двору, добавив, что они продиктованы как личными побуждениями ее императорского Величества, так и ее желанием поддерживать добрую гармонию и дружбу с прусским двором" ³¹⁹.

Сразу же по получении депеши от Гольца Фридрих Вильгельм написал Шуленбургу, что Россия, кажется, склоняется к новому разделу, задачей которого будет, очевидно, определение "справедливых пределов" власти короля Польши. И хотя в "русском проекте", как назвал его Фридрих Вильгельм, трудно будет найти компенсацию, которая удовлетворила бы Вену, для Берлина это самый выигрышный и желанный вариант ³²⁰. Существенно и то, что в качестве объекта территориальных притязаний Пруссии был назван левый берег Вислы.

В тот же день, 17 (28) февраля, Остерман зачитал Кобенцелю депешу, подготовленную для Голицына. Категорически отвергнув все аргументы Вены в пользу конституции 3 мая, Остерман сказал, что императрица не намерена больше терпеть нарушение поляками своих обязательств в отношении России. Она намерена уничтожить [261] последние нововведения в Польше, столь разрушительные для соседних держав, и приглашает венский и берлинский дворы участвовать в этом. В качестве первого шага было сказано о необходимости совместного демарша в Варшаве. При этом высказывалась уверенность в том, что солидарные позиции трех держав заставят Польшу подчиниться. В случае сопротивления меры принуждения не отвлекут три державы от кампании против Франции. На замечание Кобенцеля о том, что подобный образ действий неминуемо приведет к новому разделу, Остерманом было торжественно заявлено, что "императрица никогда не согласится на это" ³²¹.

Расчет Екатерины оказался точным. Когда только что вступивший на престол 24-летний австрийский император Франц II (1 марта 1792 г. Леопольд II скоропостижно скончался ³²²) предложил Берлину совместно гарантировать саксонское наследственное правление в Польше, Фридрих-Вильгельм почти буквально повторил слова, сказанные в Петербурге Гольцем: "Для Пруссии не может быть ничего опаснее державы, образованной из соединения Польши и Саксонии; при ее союзе с Австрией у Пруссии не будет Силезии, с Россией- не будет Восточной Пруссии" ³²³. 12 марта 1792 года прусский король объявил своим министрам, что в создавшихся условиях интересам Пруссии в наибольшей степени отвечал новый раздел Польши.

Противоречивые сигналы, посланные в Вену и в Берлин, отражали, на наш взгляд, не только различную дипломатическую тактику в отношении Австрии и Пруссии, но и то обстоятельство, что на конец февраля 1792 года у Екатерины, очевидно, еще не сложилась четкая схема действий в Польше. Решение об использовании войск, возвращавшихся из Молдавии, для восстановления прежних порядков и отмены конституции 3 мая было Императрицей принято. Убедительно мотивировать его было сложнее: слишком очевидно было противоречие между линией на восстановление монархии во Франции и фактическим свержением монархического строя в Польше и заменой его республиканским. В этих условиях новый раздел Польши должен был рассматриваться Екатериной как крайняя вынужденная мера на случай сопротивления Берлина и Вены восстановлению русского влияния в Польше.

Однако вопрос о способе реализации планов в отношении Польши, в частности в том, что касается характера и пределов сотрудничества с польской оппозицией, оказался в силу сложившихся обстоятельств более сложным, чем представлялось Екатерине в 1791 году. В принципе, Екатерина всегда видела в "друзьях старинной польской вольности" ту силу, интересы которой совпадали с интересами российской политики. Об этом убедительно свидетельствуют инструкции, направлявшиеся Булгакову с момента его назначения. Вместе с тем, ей вряд ли могли казаться приемлемыми идеи, высказанные в письме Потемкину от 14 мая 1791 года одним из лидеров польской [262] оппозиции, командующим артиллерией польской армии, воеводой русским Станиславом-Щенсны Потоцким, предлагавшим создание двух "контрконфедераций" - на Украине и в Литве - для борьбы за отмену конституции 3 мая. Потоцкий предлагал создание в Польше федеративной республики с выборным королем, полномочия которого должны были быть предельно урезаны ³²⁴. Во всяком случае, в знаменитом рескрипте Екатерины Потемкину от 18 июля 1791 года вопрос о предложении польской оппозиции создать "контрконфедерации" обходится.

Кстати, возвращаясь к вопросу о подлинности рескриптов Екатерины Потемкину от 16 мая и 18 июля 1791 года ³²⁵ и связанных с ними планах Екатерины в отношении Польши, применительно к началу мая 1792 года целесообразно говорить, на наш взгляд, не об их "дуализме" (либо отмена конституции 3 мая, либо новый раздел), а, скорее, об иерархии целей (раздел в случае, если не удастся восстановить устраивавший Россию порядок вещей в Польше собственными силами) ³²⁶. Малоубедительны в этом смысле и ссылки на С. М. Соловьева, считавшего, что в расчетах Екатерины II ввод войск еще не означал нового раздела Польши, и на Н. И. Костомарова, утверждавшего, напротив, что в Петербурге с самого начала взяли курс на новый раздел ³²⁷. Архивные документы, введенные в научный оборот за последние 100 с лишним лет, убедительно показывают, что дипломатия Екатерины была многовариантна, императрица не раз корректировала свои первоначальные планы с учетом обстоятельств.

Важнейшим из этих обстоятельств как для функционирования механизма принятия политических решений в России, так и для выбора тактических вариантов в польских делах явилась смерть Потемкина в октябре 1791 года. Роль главного советника по внешнеполитическим делам перешла к 26-летнему фавориту Императрицы П. А. Зубову, давнему оппоненту Потемкина. Значение А. А. Безбородко, формально остававшегося первоприсутствующим в Коллегии иностранных дел, резко снизилось после его отъезда в конце 1791 года для завершения начатых Потемкиным мирных переговоров с турками в Яссах ³²⁸. Правой рукой Зубова стал бывший помощник Безбородко А. И. Морков, бывший посланник в Швеции, второй член КИД. Антипотемкинский настрой Зубова и Моркова во многом предопределил практические шаги в отношении Польши, предпринимавшиеся накануне и в ходе второго раздела.

Позиция Безбородко по польским делам, изложенная в его записке Екатерине об итогах мирных переговоров с турками от 26 января (5 февраля) 1792 года, направленной из Ясс, где он тогда находился, склонялась в пользу формирования в Польше оппозиционной Четырехлетнему сейму конфедерации во главе с С. -Щ. Потоцким и С. Ржевусским, прибывшими осенью 1791 года в Яссы, но не заставшими [263] Светлейшего в живых. Перед отъездом Потоцкий и Ржевусский разослали по всем польским провинциям обращение к нации с призывом восстановить старые права и вольности.

"Письма графа Потоцкого и гетмана Ржевусского я получила из рук генерала-майора Попова, - говорилось в ответе Екатерины Безбородко. - Первый пишет ко мне и просит дозволения сюда приехать, в чем вы можете объявить ему мое согласие. Ежели и гетман Ржевуский решится на сию же поездку, то обоих видеть я охотно соглашаюсь: норовите устроить так, чтобы они в приезд ваш прибыли либо незадолго прежде или после вас. Вы ко мне писали, что они подробной план в Яссах пишут, но Попов мне сказал, что здесь скорее о всем условится и что они разнствуют с генерал-порутчиком Коссаковским, понеже сей хочет в Литве начать реконфедерацию и рекламировать нашу помощь. Сие легко зделается на границе Белорусской. Переехав Днепр или Двину, поляки зделают собрание на польской земле; а Потоцкий и Ржевуский хотят, что войски наши, прося прохода вошли; я думаю, что оба плана соединить можно".

В собственноручном постскриптуме Екатерины говорилось: "Но все вышенаписанное прежде исхода апреля или начала майя неудобно приводить в исполнение; как же промаячить с Венским двором, который от нас домогается ответа, сие дело дипломатики или политики, а я с вами говорю начисто" ³²⁹.

В марте Потоцкий и Ржевусский прибыли в Петербург вместе с коронным гетманом К. Браницким, с трудом добившимся от Станислава Августа разрешения выехать в Россию для урегулирования своих финансовых дел ³³⁰. В российской столице собралось 15 - 16 представителей польской оппозиции.

2

Сам факт обращения оппозиции к России заставил руководство варшавского сейма предпринять срочные меры. В декабре в Петербург было направлено составленное в очень учтивых выражениях уведомление о перевороте 3 мая. 17 января 1792 года Остерман отвечал польскому посланнику в Петербурге Деболи: "Ее Величеству нечего Вам отвечать. Польша объявила, что не хочет допускать никакой гарантии; объявила, что хочет управляться сама собой, без вмешательства какой бы то ни было державы: следовательно, Русский двор не может подать Вам никакого совета" ³³¹. Депеша Деболи с отчетом о разговоре с Остерманом, к которой он счел нужным присовокупить собственное мнение о неизбежности нового ввода русских войск в Польшу, так поразила Станислава Августа, что он упал в обморок.

Не дали желаемого эффекта и обращения польских представителей в Вене, Берлине и Дрездене. Австрийцы и при Франце II [264] продолжали следовать изначально проигрышной тактике "неантагонизирования" сторон, вовлеченных в польский кризис, в результате чего, как мы видели, даже Саксонский курфюрст, традиционный союзник Австрии, не спешил принять предложенную ему польскую корону. Луккезини, вновь появившийся в Варшаве, от имени Фридриха Вильгельма II информировал Станислава Августа о том, что Пруссия "не будет вмешиваться в то, что последовало в Польше после заключения прусско-польского трактата" ³³².

Между тем, Потоцкий, Ржевусский и Браницкий в Петербурге имели практически ежедневно аудиенции у Императрицы и проводили многочасовые совещания с Зубовым, в ходе которых отрабатывались детали будущих совместных действий по восстановлению "древних польских вольностей". Безбородко, эксперт в польских делах, представлявший, надо думать, реальную социальную базу, которой располагала в Польше оппозиция (чего нельзя сказать о Екатерине, даже летом 1792 года писавшей Булгакову, что Потоцкий и Браницкий пользуются поддержкой четырех пятых польского населения), а также Зубов считали необходимым немедленно вступить в переговоры с Веной и Берлином, опасаясь, что в результате единоличных действий в Польше Россия будет втянута в новую длительную войну. Екатерина, очевидно, предполагавшая на этом этапе обойтись своими силами, писала Безбородко: "Это предложение несовместно с нашими планами; это прекрасное предложение сделает нас одиозными фигурами в глазах поляков, а кроме того, нам придется действовать против наших же собственных договоров и нашей гарантии, особенно в отношении Данцига. Я категорически за то, чтобы отклонить это предложение" ³³³. В том же тоне составлена и сохранившаяся записка Императрицы Зубову: "Ваше желание никогда не будет иметь успеха у настоящих дворов Вены и Берлина. Я помню раздел Польши с Марией-Терезией и Фридрихом, тогда это пошло как по маслу. Сравнение не в пользу нынешних" ³³⁴.

Тем не менее вариант одновременного ввода в Польшу войск трех держав - участниц раздела активно прорабатывался. Об этом свидетельствует сохранившийся в АВПРИ "Прожект плана, как поступать в Польше находящимся министрам", подготовленный, как можно предположить, Зубовым и Морковым ³³⁵. "Прожект" Зубова, являвшийся, очевидно, частью более обширного комплекса записок, адресованных Императрице, состоит из следующих разделов: "Статьи приуготовительные" ³³⁶, "Исполнительные пункты" ³³⁷, "Восстановление правительства в истинных его принципах" ³³⁸ и двух "примечаний" - генерального ³³⁹ и партикулярного ³⁴⁰.

Анализ текста этого документа показывает, что его составители имели в виду осуществить совместный ввод в Польшу войск России, Австрии и Пруссии для "восстановления порядка и тишины во всем государстве в справедливом и твердом основании для исправления [265] национальных распрей, изъятий злоупотреблений в правительстве и обеспечения всегдашнего политического существования, существования республики сходственного, расположением и интересами ее соседей". В дальнейшем предполагалось действовать по схеме первого раздела: предъявление дипломатическими представителями трех держав-участниц совместной декларации польскому правительству и созыв чрезвычайного сейма для "ниспровержения" конституции 3 мая и восстановления старых порядков. Действовать предполагалось с участием короля, "если усмотрено будет, что он намерен войти в расположение трех дворов" и с опорой "на всех актеров, в какой бы партии они прежде ни были" при условии, что они желают "искренно окончить замешательства своего Отечества".

Статьи "Прожекта" относительно будущего государственно-политического устройства Польши, по всей видимости, впитали в себя тот план реформ, который составила и передала представителям польской оппозиции Екатерина ³⁴¹. В частности, в качестве "главнейшего правила", которого предписывалось придерживаться как представителям трех держав в Варшаве, так и Бюлеру, являлось "сохранение короля на престоле", что вряд ли могло понравиться Ф. Потоцкому, С. Ржевусскому и К. Браницкому, не только не скрывавшим, но и афишировавшим свое негативное отношение к Станиславу Августу.

В явном стремлении сделать государственное устройство Польши более привлекательным для магнатов, находившихся в Петербурге, в "Прожекте" предлагалось сохранить избирательность короля, отрицался принцип наследования престола, подтверждалась возможность избрания королем "только польского дворянина знатной породы и имеющего посессии в Польше", при исключении возможности избрания на польский престол "всякого чужестранного принца". Правительство Польши должно было остаться "навсегда республиканским", а сейм - работать на основе liberum veto.

Особенно характерен в этом отношении пункт 2 раздела "Восстановление правительства", который гласил: "Истинный принципиум польского правительства есть равновесие трех чинов - короля, сената и рыцарского чина. Сие есть древний и фундаментальный закон республики, и первый кардинальный закон в последней конституции к тому относится. Но надлежит великое иметь старание, чтоб сие законное равновесие получило свое вещество чрез равную инфлюэнцию трех чинов в правительстве, и к восстановлению и обеспечению сего равновесия инфлюэнции должны клониться все настоящие реформы. Для сего уничтожаемы будут все новые конституции, коими больше или менее нарушено сие равновесие, и взяты будут все предосторожности, могущие обеспечить оные для переда".

"Прожект" интересен, на наш взгляд, тем, что он приподнимает завесу над той закулисной борьбой, в которой происходила [266] выработка стратегической и тактической линии России в польских делах накануне второго раздела. Доктринерство Зубова и Моркова, продемонстрированное ими непонимание коренного несовпадения интересов России с планами как Пруссии, так и Австрии, грубое игнорирование реальной ситуации в Польше, которую давно уже определяли запущенные конституцией 3 мая процессы национального возрождения, дают возможность по достоинству оценить прагматизм, проявленный Екатериной в этих сложнейших обстоятельствах.

Отвергнув на этом этапе идею совместного с Австрией и Пруссией ввода войск как ведущую к новому разделу Польши, она направила 9 марта Булгакову указание перейти к активным действиям по сплочению тех, кто выступал против конституции 3 мая. Однако в донесении от 31 марта (1 апреля) 1792 года посланник, гораздо более трезво, чем Зубов и Морков, оценивавший расстановку сил в Польше, доложил, что Россия могла рассчитывать на поддержку только 16 сенаторов и 36 депутатов сейма; кроме того, еще 19 сенаторов и 20 депутатов были готовы поддержать требования о ликвидации конституции 3 мая в случае малейшей надежды на успех.

29 марта 1792 года вопрос о дальнейших действиях в Польше был вынесен на обсуждение Совета ³⁴². Безбородко представил членам совета проект декларации по польским делам, которую Булгаков должен был огласить в Варшаве, и рескрипты относительно ввода войск генералам Каховскому и Кречетникову ³⁴³.

В проекте декларации, подготовленном Морковым, после перечисления "всех нарушений законов и прав республики, учиненных сконфедерированным Сеймом", который "в третий день майя 1792 года испровергнул до основания здания правления", говорилось, что, "хотя Ея Императорское Величество не желает внимать гласу собственного своего мнения, однакож не может не преклониться на прозьбы, принесенные Ей от многих Поляков", которые, "горя чистейшим и похвальным усердием о спасении отечества и паки о приобретении прежней вольности и независимости своей, согласились они между собою составить законную Конфедерацию". Вследствие этого императрица, "следуя, со своей стороны, расположением дружбы и благоволения своего к Республике, и точно исполняя обязательства своих с Нею Трактатов, повелела некоторой части своих войск вступить в области республики" ³⁴⁴.

Сохранившийся в АВПРИ черновик декларации с правкой Екатерины показывает, что вплоть до заседания Совета над ним шла напряженная работа. Императрица не ограничивалась только усилением приведенных в декларации аргументов (ею вставлены, к примеру, следующие пассажи: "Судьи, коим поручены произведение над ними (подданными России. - П. С.) суда, не находя никаких следов заводимого на них преступления, прибегали к жестоким истязаниям для вынуждения от них признания и по исторжении оного таким [267] образом, безчеловечные сии судьи приговаривали их к казни,которая над ними мучительски и исполнялась"; "вражда простерлась до того, что отправлено было (Четырехлетним сеймом. - П. С.) Чрезвычайное посольство в Турцию, бывшей тогда в открытой войне с Россией, для продолжения наступательного союза против сей последней Державы; чему Архивы министериальных переписок Варшавского Кабинета представят яснейшие документы и доказательства"), но включала и собственные тезисы. На полях чернового проекта рукой Екатерины сделаны следующие вставки: "Ее Величество искренне убеждена, что большая часть Нации не имела никакого участия во всем, что сделано в Варшаве против Ея и Республики", "Ея Императорское Величество надеется, что всякий благомыслящий Поляк, прямо любящий свое отечество, примет в надлежащей силе намерения Ея Величества и признает, что он будет защищать свое собственное дело, когда станет искренне усердно способствовать великодушным подвигам, которые от Нея употреблены будут по согласию со всеми истинными сынами отечества для возвращения Республики вольности, преимуществ и законов, кои у Нея похитила незаконная Конституция 3 мая". Упоминая о намерениях "благонамеренных поляков" составить "законную Конфедерацию", императрица поставила на полях чернового проекта NB: "Нужно согласовать эти термины с господами поляками, поскольку я знаю, что пункт о конфедерации деликатен" ³⁴⁵

В инструкциях генералам Каховскому и Кречетникову о введении войск в Польшу говорилось, что возвращение войск из Молдавии представляет "самый удобный и натуральный случай исполнить принятые нами намерения удовлетворить и нашим государственным интересам, и нашим обязательствам в рассуждении польского государства". Каховскому и Кречетникову предписывалось "не только явно признать ту конфедерацию и всеми образами ей поборствовать, но и стараться оную усиливать людьми и распространять повсеместно по силе возможности". Одновременно генералам следовало поддерживать контакт с "назначенным генеральным маршалом оной конфедерации уполномоченным нашим действительным статским советником бароном Бюлером", на которого возлагалась ответственность за политико-дипломатическое обеспечение дела.

3

Члены Совета, ознакомившись с текстами деклараций и инструкций, а также "устным представлением" Гольцу и депешами Алопеуса и Голицына об их контактах с прусскими и австрийскими дипломатами, изложили собственное мнение, далеко не во всем совпадавшее с проектом Моркова - Зубова. Согласившись с тем, что "перемена правления (в Польше. - П. С.) для нас предосудительна и вредна и [268] что поэтому необходимо нужно стараться испровергнуть оную", Совет нашел, что "проект декларации составлен в выражениях пристойных и положения его сообразны". В то же время для обеспечения успеха военной операции следовало "быть уверенными в согласии на то и со стороны соседних Польше, венского, особливо же берлинского дворов". Особые опасения были высказаны в отношении Пруссии, связанной с Польшей союзным договором. При этом не исключалось, что Фридрих Вильгельм 11 мог расценить ввод русских войск в Польшу как повод для вступления в войну на стороне поляков. Вследствие этого Совет рекомендовал накануне ввода войск провести "дружественные объяснения" в Берлине и в Вене, причем пруссакам следовало обещать согласие на заключение русско-прусского союзного договора.

Наиболее серьезные замечания были высказаны в связи с тем, что было названо "палльятивным направлением дел тамошних". Очевидно, что под "паллиативой" члены Совета понимали намерение сохранить Станислава Августа на польском престоле. "По мнению Совета, - говорилось в протоколе его заседания, - самое простое восстановление правления польского в том состоянии, в каковом оно при двух королях последних, Августе II и Августе II! было, всего для нас сходнее, в рассуждении, что тогда правительство, кроме обыкновенного течения дел, и самые сеймы безо всякой вредной для соседей деятельности находились, силы же наши были на общие дела и на выгоды и пособие для войск наших, нежели на частные виды чьи-либо простирались". И далее: "Опыты царствования нынешнего короля доказали, что он при всяком случае искал присвоить себе власти более предместников своих, а правительству своему вящщую деятельность; что все его перевороты на нашу или на другую сторону единственную цель имели, чтобы доставить ему удобность наконец произвесть все то, что в последнее время случилось" ³⁴⁶.

Обсуждение Советом вопроса о вводе русских войск в Польшу, тон которому, надо полагать, задавали А Р. Воронцов и П. В. Завадовский ³⁴⁷, еще раз продемонстрировало весьма неоднозначную расстановку сил в Петербурге в польских делах. Екатерина, которой было фактически рекомендовано сместить Станислава Августа, имела все основания быть недовольной итогами Совета.

В "Дневнике" А. В. Храповицкого под 3 апреля 1792 года значится следующая запись: "По делам Польским в Совете сделано возражение, хотя был уже готов манифест и расписание войск работы Моркова и Попова: они 29 марта подосланы были в Совет для объяснения, но Совет написал свой протокол вопреки. Пошатнулись, было, и граф Воронцов, и Завадовский; но всех удержал граф Безбородко, и так 29 марта были сердиты" ³⁴⁸.

Сохранившаяся записка Екатерины Безбородко, написанная сразу же после заседания Совета 19 марта, показывает, что [269] досталось и Александру Андреевичу: "Читала я сегодня в протоколе Совета, что оговаривают поведение Иностранной коллегии в разсуждении польских дел и непрочности и недостатков взятых по оным мер; как вы оный протокол с вице-канцлером подписали, то, спрашиваю я, кому вы сей выговор приготовили? Я думаю же ныне, что по польским делам не было еще следовано от 1717 года иному проэкту, кроме одинакому, то есть чтоб сохранить республику и вольность ея, колико возможно, в целости. А какие Совет имеет намерения, о сем буду ожидать откровения впредь, когда заблагоразсуждено будет мне оный сообщить" ³⁴⁹.

Реакцию Императрицы на обсуждение польских дел в Совете можно, на наш взгляд, связать и с тем, что в апреле - мае 1792 года разворачивалось следствие по делу Н. И. Новикова и московских мартинистов, в котором Екатерину интересовали их связи с Пруссией. "Ведая, что Пруссия в течение сей войны была против России, как общество столь много умных людей могло ослепиться, войти в переписки и пересылки, наставления и руководство от одного из министров Пруссии?" - недоумевала она в ходе следствия ³⁵⁰.

Атмосферу, в которой принималось решение о вводе войск, характеризует и записка А. И. Остермана А. А. Безбородко от 3 апреля, в которой вице-канцлер обнаруживает полное незнание деталей плана, разрабатывавшегося Зубовым, Морковым и Поповым. Спрашивая, "где и в каком месте будет собрана конфедерация", он замечает, что если это произойдет на территории Польши и "до ввода наших войск", то он "не видит в этом ничего дурного" ³⁵¹.

12 апреля Совет, продолжив обсуждение польских дел, согласился на то, чтобы Булгаков вручил канцлеру и вице-канцлеру Польши декларацию о вводе войск "между первым и шестым числами мая" и рекомендовал послу выехать из Варшавы, "если он усмотрит в продолжении там пребывания своего личную для себя опасность" ³⁵²

Во исполнение решения Совета в начале апреля в Вену была направлена информация о предстоявшем вводе русских войск в Польшу. 10 апреля 1792 года Остерман поручил Алопеусу "объясниться, по крайней мере, в общих чертах с берлинским двором относительно наших видов и планов". Отметив, что "правящая в Польше клика, которая перевернула вверх дном всю республику и взяла в свои руки правительство, не захочет сдаться сама по себе", он констатировал необходимость "создания конфедерации, которую здоровая и в то же время весьма многочисленная часть нации хочет сформировать, для того чтобы сбросить возложенное на нее иго". Они обратились с соответствующей просьбой к Императрице, "вследствие чего она, руководствуясь собственными интересами и интересами других соседних с республикой держав, а также своими обязательствами по договору 1775 года, не могла отказать в этой [270] просьбе" ³⁵³. В качестве даты ввода войск называлось 15 мая. Королю была передана просьба поддержать действия России в Польше.

Аналогичный демарш был предпринят Голицыным в Вене, хотя решающего значения позиция Австрии для России иметь уже не могла. 20 апреля Франция объявила "революционную войну" Австрии.

22 апреля на обсуждение Совета был вынесен вопрос о присоединении России к прусско-австрийскому союзному договору от 7 февраля, поставленный в письмах Франца II и Фридриха Вильгельма II. Безбородко заявил, что императрица "находит несходным вступать в таковые обязательства) с Австрией и Пруссией из-за наличия в берлинском договоре статей об оказании взаимной помощи на случай внутренних беспорядков, о поддержке "свободной конституции" в Польше и о наследственности польского престола.

На этот раз Совет поддержал предложение Екатерины, рекомендовав ей, однако, "заключить с берлинским двором особый оборонительный союз" с положениями, которые бы соответствовали статьям австро-прусского договора. При этом подчеркивалось, что целью этого шага является создание "собственной системы, ни от которой посторонней державы не зависящей и к которой по времени могли бы, ежели будет ее Величества соизволение, приступать другие дворы" ³⁵⁴.

Рекомендации Совета по вопросу заключения русско-прусского союзного договора носили номинальный характер, поскольку с середины апреля Алопеус уже вел на этот счет переговоры с графом Шуленбургом.

"Хотя мы еще в течение минувшего февраля сделали откровение наших мыслей по польским делам дворам венскому и берлинскому, но только от сего последнего получили отповедь, довольно для нас удовлетворительную; почему и можем надеяться, что деятельного затруднения по оным ни от того, ни от другого не встретим",- говорилось в рескрипте Екатерины Булгакову от 19 (30) апреля 1792 года.

7 (18) мая Булгаков вручил литовскому канцлеру Хрептовичу декларацию о вводе войск ³⁵⁵. 14 мая 1792 года в украинском городе Тарговице был опубликован акт конфедерации, разработанный и подписанный в Петербурге 27 апреля ³⁵⁶. Генеральным маршалом Тарговицкой конфедерации был провозглашен Феликс Потоцкий, его заместителями - Браницкий и Ржевусский.

16 мая армии Каховского и Кречетникова вошли на территорию Польши. Действия 100-тысячной русской армии, двигавшейся в Варшаву по трем направлениям, не могли встретить сопротивления со стороны меньшей по численности (45 тысяч человек), плохо вооруженной и дезорганизованной польской армии ³⁵⁷. 31 мая был занят Вильно, 25 июня - Гродно, а в начале июля Каховский перешел [271] Буг и овладел стратегическим пространством между Бугом и австрийской границей. Возможности военного сопротивления были этим практически исчерпаны ³⁵⁸.

Попытки Четырехлетнего сейма организовать сопротивление, делегировав дополнительные полномочия королю, не имели шансов на успех. В начале июня Екатерина писала Булгакову: "Меры, предпринятые так называемым варшавским сеймом, передавшим королю почти всю власть, создали положение, при котором он становится ответственным за ее использование в отношении части своей нации, открыто протестующей против конституции 3 мая, а также в отношении соседних держав, которые согласились добиться ее отмены". Булгакову предписывалось убедить короля прекратить бессмысленное кровопролитие и "присоединиться, не теряя времени, к конфедерации, сформированной под моим покровительством, для того чтобы работать совместно с ней по установлению прежнего порядка вещей" ³⁵⁹.

Бесперспективность сопротивления подчеркивало и то, что ни Пруссия, ни Австрия не предприняли ни малейших попыток поддержать Польшу. В своих ответах императору (от 12 апреля) и королю (от 12 мая) на предложение присоединиться к австро-прусской конвенции императрица, выразив в принципе готовность к совместным действиям, подчеркнула неприемлемость секретной статьи конвенции относительно приглашения России к общей гарантии "свободной конституции" в Польше. Это вызвало почти паническую реакцию в Вене. Австрийскому поверенному в делах в Варшаве де Каше были направлены указания, опровергающие "возглашаемое в Польше толкование и надежды" о поддержке Австрией конституции 3 мая ³⁶⁰.

Желая оградить свои интересы в Польше, Франц II выступил инициатором подписания 3 (14) июля 1792 года союзного трактата с Россией, фактически повторившего принципы русско-австрийского союза 1781 года. Приложенная к нему отдельная секретная статья относительно Польши явилась несомненным успехом екатерининской дипломатии. В ней, в частности, говорилось, что новое государственное устройство Польши должно базироваться на актах 1768 и 1775 годов, поскольку "характер польской нации не позволяет найти в отдаленных временах существования республики такую модель правительства, которую можно было бы скопировать в настоящее время" ³⁶¹.

23 июля 1792 года Станислав Август объявил о своем присоединении к Тарговицкой конфедерации ³⁶². После обсуждения этого вопроса на секретном заседании Совета 23 августа 1792 года Булгакову было направлено указание "избегать всего того, что может быть поводом к возбуждению мнений в ком-либо из нации польской, что со здешней стороны королевским видам и устремлениям содействовать хотели" ³⁶³. [272]

В рескрипте Бюлеру от 20 октября 1792 года Екатерина выражала беспокойство тем, что решение вопросов будущего государственного устройства Польши затянулось. "Назначенный срок созыва сейма таков, что нельзя не опасаться, что работа, о которой идет речь, не сможет быть окончена к этому времени", - писала императрица ³⁶⁴. Весьма показательна и адресованная Потоцкому просьба, чтобы его План будущего правительства (депешами от 19 и 23 сентября Бюлер направил в Петербург проект Пакта конвента, составленный Ржевусским, и План будущего правительства Польши, подготовленный Потоцким. - П. С.), обсуждался "в самом узком кругу" близких к нему лиц, с тем чтобы "не возбудить неуместных предположений, учитывая, что некоторые из его людей не очень считаются с видами, которые должны быть приняты во внимание" ³⁶⁵.

Подводя в депеше Бюлеру от 31 октября 1792 года предварительные итоги обсуждения этих документов в Петербурге, П. А. Зубов особо подчеркивал "мудрость" руководителей Тарговицкой конфедерации, не консультировавшихся с представителями короля о содержании Пакта конвента, поскольку сам факт его присоединения к конфедерации означал готовность "подчиниться всем мерам, которые будут предприняты для восстановления старых польских свобод" ³⁶⁶

Однако оптимизм Зубова был преждевременным. Уже в середине ноября Бюлер информировал Игельстрема о том, что Браницкий и Ржевусский категорически отвергли план Потоцкого по реформе госустройства Польши, да и сам маршал сказал Бюлеру, что "если в Польше согласно желанию Ее императорского Величества все устроить, как прежде, то... это вызовет, скорее, ненависть, чем признательность к России". По мнению Бюлера, которое он высказывал, однако, только Игельстрему (надеясь, очевидно, на его связи с Зубовым), без санкции Петербурга на проведение хотя бы ограниченных реформ нельзя было надеяться ни на консолидацию Тарговицкой конфедерации, ни на постепенную нормализацию обстановки в Польше ³⁶⁷

Несмотря на настойчивые требования Потоцкого перенести работу сейма в Варшаву, его решено было провести в Гродно.

4

Объявление Францией войны Австрии в апреле 1792 года побудило союзников по первой коалиции - Австрию и Пруссию - начать военные действия против Франции совместно с армией французских принцев королевской крови, находившихся в эмиграции в Кобленце. Однако в силу взаимного недоверия союзников, которое подпитывали заявления Фридриха Вильгельма П и прусских дипломатов, не скрывавших своих территориальных амбиций в отношении [273] Франции, договоренностей или согласования планов в отношении возможных "компенсаций" за счет Франции между союзниками достигнуто не было. В дальнейшем же сокрушительные военные неудачи, которые ожидали армии Австрии и Пруссии на Рейне, побудили Берлин и Вену искать возможности возмещения понесенных ими убытков путем других дипломатических комбинаций. На состоявшемся в присутствии короля 12 - 15 мая 1792 года в Потсдаме совещании с участием герцога Брауншвейгского, Шуленбурга, Бишофсвердера и австрийского посланника князя Реусса впервые был поднят вопрос о необходимости увязать между собой французские и польские дела. Об аналогичном намерении Екатерины II в середине мая Берлин информировал Гольц. Однако Шуленбург, вернувшись в Берлин, вынес из беседы с Алопеусом впечатление, что тому не было ничего известно по этому вопросу ³⁶⁸.

Не комментировал Алопеус и сделанное ему 18 мая, на этот раз Бишофсвердером, предложение осуществить новый раздел Польши с участием Австрии и Пруссии таким образом, чтобы "в результате радикального сокращения Польши ей могло бы быть предоставлено право самой определять форму правления" ³⁶⁹.

Одновременно, разговаривая с австрийским посланником в Берлине Реуссом, Шуленбург 21 мая предложил даже направить в Польшу австрийский и прусский корпуса, с тем чтобы не позволить России упрочить свое влияние в Польше. На это с прусской стороны было сказано, что в случае намерения России присоединить Правобережную Украину Пруссия также могла бы рассчитывать на часть Польши, в то время как Австрии предлагалась компенсация на Рейне.

Этот зондаж Шуленбурга нашел самый сочувственный отклик со стороны австрийского референдария Шпильмана, начинавшего играть все более видную роль в австрийской внешней политике. За спиной у Кауница, но с одобрения Франца II он заверил Шуленбурга, что в Вене сочувственно отнесутся к планам новых территориальных приобретений Пруссии в Польше в случае, если Берлин даст согласие на то, чтобы "компенсация" Австрии была найдена не на Рейне, а путем обмена Австрийских Нидерландов на Баварию и Верхний Палатинат ³⁷⁰. При очевидной нереальности планов такого обмена, вызвавшего ожесточенное сопротивление со стороны баварского и цвайбрюккенского курфюрстов, действиями Шпильмана руководила считавшаяся классической в XVIII веке логика "округления границ", делавшая рубежи Австрийской империи более защитимыми и к тому же гарантировавшая безопасность Галиции, приобретенной Австрией по первому разделу.

Шуленбург, занявший место умершего незадолго до этого Герцберга, легко согласился с австрийскими идеями, хотя они в корне расходились с традициями прусской дипломатии, заложенными еще [274] Фридрихом II и заключавшимися в недопущении распространения влияния Вены в прирейнских областях империи. Через несколько дней Шуленбург от имени Фридриха Вильгельма II не только подтвердил согласие на обмен Баварии на Австрийские Нидерланды, но и обещал содействие прусского монарха склонить к этому электора Баварии и герцога Цвайбрюкенского ³⁷¹.

В этих условиях последовавшая 5 июня реакция Кауница, охарактеризовавшего "план Шпильмана - Шуленбурга" как "химеру", стала как бы холодным душем для Франца II. Единственным результатом этого демарша престарелого канцлера явилась возросшая напряженность в его отношениях с императором.

Можно предполагать, что необоснованному оптимизму Вены относительно приобретения Баварии в определенной степени способствовала и беседа русского посла в Вене А. К. Разумовского с вицеканцлером Кобенцелем 30 июня 1792 года, в которой он, не высказав возражений в отношении планировавшегося обмена Баварии на Австрийские Нидерланды, взял на себя ответственность намекнуть на стремление России приобрести Правобережную Украину ³⁷². Кроме того, говоря о прусской доле, Разумовский заметил, что российская императрица выступала против передачи Данцига и Торна Пруссии, только стремясь оградить интересы Австрии.

О явном отсутствии реализма в австрийской позиции свидетельствует и инструкция вице-канцлера Ф. Кобенцеля послу Л. Кобенцелю в Петербург от 2 июля 1792 года. Отметив в ней, что "Петербург не имеет права требовать таких же компенсаций в Польше, как германские дворы, поскольку не участвует в военных действиях против Франции", он предположил, что для того, чтобы заручиться согласием Екатерины на польско-баварскую схему "компенсаций" Вены и Берлина, будет достаточно встречного согласия Австрии и Пруссии на восстановление Россией государственного строя Польши в том виде, в котором он существовал до революции 3 мая ³⁷³.

Во время свиданий, состоявшихся в июле 1792 года во Франкфурте и Майнце в связи с коронацией Франца И, австрийский император и прусский король, договариваясь о совместном походе против Франции, подтвердили, что Австрия получит Баварию взамен Австрийских Нидерландов, а Пруссия будет вознаграждена за издержки предстоявшего похода за счет Польши. Однако, поскольку обмен Нидерландов на Баварию потенциально уменьшал государственные доходы Австрии на два миллиона талеров, в Вене сочли необходимым потребовать за это дополнительное вознаграждение в виде уступки Пруссией Австрии франконских княжеств - Анспаха и Байрейта. В случае невозможности этого предполагалось обложить Францию солидной финансовой контрибуцией.

Претензии на франконские княжества, заявленные Австрией во Франкфурте и Майнце, стали, возможно, решающей ошибкой ее [275] политики. Накануне второго раздела Польши противники Шуленбурга в Берлине, в первую очередь Бишофсвердер, охарактеризовали его готовность пойти на уступки Вене как наносящую ущерб традиционной политике Пруссии, выступавшей протектором мелких германских княжеств, ослабив тем самым наметившуюся было тенденцию к австро-прусскому сближению.

Ситуацию еще более запутали неоднозначные результаты бесед, проведенных в середине июля в Петербурге Кобенцелем. Если относительно баварского проекта австрийскому посланнику не было высказано никаких возражений, то относительно претензий Пруссии Безбородко и особенно Морков неизменно отмечали, имея в виду неудачу Рейнского похода, что "прусский король не имеет никаких прав требовать компенсации за "полукампанию" ³⁷⁴. Впрочем, Морков при этом давал понять, что если речь все-таки зайдет о территориальных приобретениях Пруссии за счет Польши, то Россия будет рассматривать эту ситуацию с учетом своих интересов.

Возможно, в силу этого обсуждение темы "компенсаций" в контактах Л. Кобенцеля с прусским послом в Петербурге Гольцем заходило значительно далее тех границ, которые обозначали в беседах с ними Остерман и Безбородко. В результате к началу августа в Вене сформировались иллюзии, что, в случае достижения договоренностей с Пруссией относительно Анспаха и Байрейта, согласие России на новый раздел Польши будет легко получено.

Однако относящиеся к лету 1792 года "Мнения" ближайших сотрудников Екатерины по внешнеполитическим делам "в связи с учиненным от венского двора сообщением о запасных условиях между оным и Берлином, касающихся удовлетворения убытков по случаю войны во Франции" ³⁷⁵, свидетельствуют о том, что только в середине августа в Петербурге началась выработка практической линии в отношении нового раздела Польши.

В записке Екатерине от 13 августа Безбородко оценил изложенную Кобенцелем "баваро-польскую" схему компенсации Австрии и Пруссии как "самое лучшее средство и наших дел в Польше со всевозможною для нас выгодою" ³⁷⁶. Отметив, что "тут и вопрос настоять не может о каком-либо сомнении в том, чтобы не воспользоваться предложениями союзников наших", Безбородко подчеркнул, что "следует единственно разобрать первое, что нам себе присвоить прилично? Второе, как оное произвесть в действо? И третье, сообразить намерения союзников наших с нашими интересами и с системою общей политики" ³⁷⁷.

При определении критериев, которыми, по его мнению, должна была руководствоваться Россия при выборе своей доли, Безбородко выделил задачу обеспечения безопасности границ и "удобнейшей связи и сообщения с прежними" ³⁷⁸. При этом он подчеркнул невыгодность проведения новых границ по "большим и судоходным [276] рекам" (Двина и Днепр), поскольку они нужны для "свободного и беспрепятственного плавания для доставления жизненных и других припасов и для пользы торговли" ³⁷⁹. Упомянул он также "города, на общих реках лежащие", которые "удобно процветать не могут, когда имеют в глазах своих ... беспокойное или сомнительное соседство" (в качестве примера Безбородко сослался на Полоцк, часть которого "отрезана Двиною в польское владение") ³⁸⁰. По его мнению, новые границы надо было проводить по мелким рекам, болотистым и труднопроходимым местностям.

Подчеркнув важность "сохранения ненарушимыми границ герцогства Курляндского", Безбородко предложил провести новую границу от "угла границы Семигалии" и далее вдоль Двины по рекам Березе и Припяти "до пределов Киевского воеводства", затем - по реке Случь вдоль Буга до Могилева на Днестр ³⁸¹. Таким образом, по плану Безбородко, к России должна была быть присоединена "часть небольшая воеводства Виленского, остаток воеводства Полоцкого, часть воеводства Минского, воеводства Киевское и Брацлавское и малая частица от Волыни и Подолии для удобнейшего округления границы" ³⁸². "Округленные" границы России, по мысли Безбородко, обеспечивали бы ей стратегическую инициативу в случае военных действий с Турцией и надежно защищали ее западные пределы.

Относительно прусской и австрийской доли Безбородко напомнил, что еще в 1794 году подавал записку, в которой отметил, что обмен Баварии на Австрийские Нидерланды "не имеет ничего для Российской империи вредного или предосудительного" ³⁸³. Более того, в привлечении Австрии к разделу он видел те выгоды, что усиление Австрии путем оптимизации ее владений в Европе могло бы вывести Вену из зависимости Англии и Франции и сделать ее более сильным и надежным советником России в турецких делах ³⁸⁴.

Признав важность приобретений, на которые претендовал король Пруссии, Безбородко особенно выделил Данциг, который, как он писал, "уже в самом деле и теперь в ее зависимости, а гавань и действительно ему принадлежит" ³⁸⁵. На этом основании он предлагал дать Вене и Берлину предварительное согласие на раздел.

Во второй записке Безбородко Екатерине, написанной, судя по всему, через несколько дней ³⁸⁶, он еще более решительно убеждал ее "решиться на раздел Польши", отмечая, что "нет иного способа кончить дело польское", поскольку "мы знаем наверное, что самые союзники наши хотят с нами подобного... и не оставят нам действовать там исключительно".

Необходимость дополнительной аргументации в пользу раздела была вызвана сохранявшимся летом 1792 года достаточно широким разбросом мнений между группировками Воронцова - Завадовского, Безбородко - Остермана и Зубова - Моркова. Это показывает, в частности, "Мнение А. И. Моркова по делам политическим", в [277] котором он, реагируя на инициативу Австрии и Пруссии, рассматривал три возможных варианта действий:

- установление "твердого правительства в Польше, которое навсегда превратило бы эту страну в удобного и спокойного соседа России";

- подписание русско-польского договора о дружбе и тесном союзе, который позволил бы обеспечить влияние России в Польше;

- новый раздел в том виде, как он предложен союзными дворами ³⁸⁷.

Проанализировав первые два варианта, которые он считал взаимосвязанными, Морков пришел к выводу, что их реализация будет крайне затруднена отсутствием единства в рядах политической элиты польского общества, указав, в частности, на широкие разногласия И. Потоцкого с другими руководителями Тарговицкой конфедерации ³⁸⁸. Примечательно, однако, что, хотя и чисто теоретически, он рассматривал возможность преобразований в Польше в том виде, в котором их предлагал Потоцкий: создание сильного правительства, проведение реформы всеобщего образования, укрепление местной администрации и суда ³⁸⁹. Вместе с тем Морков отмечал, что подобные реформы сделали бы Польшу сильным и неудобным соседом, в первую очередь для Пруссии и России.

Напомнив, что во времена Северной системы Н. И. Панина уже обсуждалась возможность о включении Польши в планировавшийся союз северных государств, имея в виду провести соответствующие реформы для укрепления польской государственности, он отметил, что последующие события показали, что "импульс, однажды приданный, затем не может быть направлен в нужном направлении" ³⁹⁰.

Подчеркнув, что существование сильной Польши в том виде, в каком оно было выгодно для России до пресечения Саксонской династии, ныне невозможно в связи с совершенно новой расстановкой сил в Европе, связанной, в первую очередь, с усилением Пруссии, Морков также пришел к выводу о неизбежности нового раздела между Австрией, Пруссией и Россией с оставлением ослабленной Польши в качестве буфера между тремя державами.

В сентябре 1792 года в Люксембурге состоялась встреча австрийского и прусского представителей - Шпильмана и Гаугвица, в ходе которой претензии австрийской стороны были существенно расширены. Шпильман настаивал на том, чтобы помимо обмена Баварии Австрии была предоставлена и часть Лотарингии и Эльзаса по реке Мозель. На это прусский же дипломат объявил, что "согласен получить вознаграждение в Польше, равное приобретениям Австрии". Получив от М. М. Алопеуса, сопровождавшего Фридриха Вильгельма во время Рейнского похода, донесение об итогах люксембургской встречи, Екатерина отреагировала следующей резолюцией: "После [278] такой блистательной кампании они еще смеют толковать о завоеваниях?" ³⁹¹. Действительно, рост территориальных аппетитов Вены и Берлина трудно было понять на фоне тех сокрушительных поражений, которые нанес австрийцам и пруссакам в сентябре и октябре французский генерал Дюмурье под Вальми и Дрезденом. Из 42 тысяч прусских солдат, вторгшихся на территорию Франции, на родину вернулось едва 20 тысяч ³⁹².

5

Тем не менее 8 октября, еще не вернувшись из похода, Фридрих Вильгельм "утвердил" размеры прусских приобретений, отмеченные на карте Польши линией Ченстохов - Рава - Сольдау. С этой картой Гаугвиц отправился в Вену на новую встречу со Шпильманом, которому предполагалось поручить миссию в Петербург для изложения совместной австро-прусской позиции. Выяснилось, однако, что австрийский дипломат заболел лихорадкой и вынужден был остаться в Люксембурге. Австро-прусские переговоры были отложены.

Между тем, 25 октября 1792 года Пруссия официально проинформировала Вену о том, что Фридрих Вильгельм примет участие во второй кампании против Франции только при условии, что Россия и Австрия обеспечат требуемые им территориальные приобретения в Польше, в первую очередь, города Данциг и Торн с прилегающими территориями.

Этот демарш вошел в историю под названием Мерльской ноты (по имени французского города, в котором в то время находился Фридрих Вильгельм). В тексте ноты Австрия была названа "основной стороной, подвергшейся нападению", а Пруссия - "вспомогательной и второстепенной стороной" ³⁹³. Этот тезис, открывавший Берлину широкое поле для маневра, лег в основу дальнейшей стратегии и тактической линии Пруссии в французских и польских делах.

29 октября Гольц на отдельной "конференции" с Остерманом передал вице-канцлеру депешу Фридриха Вильгельма, в которой прусский король выразил желание "изъясниться со здешним двором относительно удовлетворения убытков, кои он понес во время минувшей кампании и понесет еще в продолжение будущей и узнать без отлагательства мысли Ее императорского Величества для лучшего распоряжения дальнейшими своими подвигами" ³⁹⁴. На вопрос Остермана о том, как в Берлине понимают "возмещение убытков", Гольц прямо сослался на полученную из Берлина карту с обозначением польских территорий, на которые претендовала Пруссия. "Когда же вице-канцлер потребовал от него, чтобы он наименовал все земли, коими король прусский владеть желает, тот сие исполнил на особой бумаге" ³⁹⁵. [279]

Реакция Остермана на заявление Гольца была чрезвычайно осторожной. Вице-канцлер, в частности, указал на невозможность организовать встречу посланника с Императрицей, поскольку "по полученным здесь известиям, разглашается уже в Польше слух о намерении разделить оною; и он сам, господин посланник, судить может, сколь нужно, дабы ни малейшего подано не было подозрения находящимся здесь делегатам".

Остерман имел в виду прибывшую в октябре 1792 года в Петербург делегацию польских представителей, в состав которой входили великий гетман коронный Ф. К. Браницкий, гетман польный коронный С. Ржевусский, гетман Литовский Коссаковский, воевода русский Потоцкий, епископ Тракайский Платер, коронный секретарь Грановский, князья Радзивилл и Сапега, граф Виельгорский и епископ Коссаковский, советник Тарговицкой конфедерации. Целью их приезда, как говорилось в письме на имя Екатерины от 20 сентября 1792 года, подписанном С. -Щ. Потоцким и К. Сапегой, было "выразить признательность свободной нации, обретшей свободу вследствие щедрой помощи Вашего Величества и не желающей ничего, кроме как укрепления мудрых институтов своего республиканского правления, сохранения дружбы и мира со своими соседями и особенно возможности быть навсегда связанными с великой империей, честь и счастье которой составляет Ваше Величество" ³⁹⁶.

Однако, поскольку Гольц в соответствии с имевшимися инструкциями проявлял необычную для него настойчивость, вице-канцлер спросил его, под каким предлогом "двор его предполагает приступить к разделению Польши, которая ведь ни малейшего не имеет отношения к делам французским, побуждающим Его прусское Величество к желанию удовлетворения убытков, и патриоты коей обнадеживают сородичей своих, чтобы государыня-императрица бескорыстно принять на себя изволила восстановление неустройств, в сии земли вкравшихся".

На это Гольц предельно откровенно заявил, что "можно, по его мнению, легко найти средства к действительному оного исполнению, воспользуясь каким-либо расстройством или междоусобием". Отвечая на слова Остермана, выразившего сомнение в реальности обмена Австрийских Нидерландов на Баварию, прусский посланник отвечал, что "тут будет дело венского двора и оному предоставить должно согласиться с курфюрстом Баварским. Он же, со своей стороны, полагает, что император должен иметь какую-либо надежность, когда сей мены желает".

Реакцию Екатерины на доложенные ей Остерманом высказывания Гольца отражают ее собственноручные записки, приложенные к протоколу конференции от 29 октября. В первой из них говорится: "Можно бы и то еще сказать пруссакам, что нам кажется, теперь не время начать новые хлопоты, когда дело идет до выручения немецкой [280] империи и ее целости из рук французов, кои не токмо завладели тремя курфюрствами, но и тем городом уже, где коронуется император" ³⁹⁷

Во второй записке императрица выразилась еще более откровенно: "Правилом в сем деле, кажется бы, должно отдалить дележ Польши колико можно. После бесстыдной Кампании как приобретать, с нами же ни о чем тут не условились, мы не ведаем, что делать хотят. Без ведома венского двора не приступать к оному делу. Усилить Прусского Короля не для чего.

Противу честности и обещаний отнюдь ничего не предпринимать" ³⁹⁸.

Мотивы, которыми руководствовалась Екатерина, демонстративно жестко отвергая прямое предложение Пруссии о новом разделе Польши, трудно оценить однозначно. С учетом дальнейших событий логично, однако, предположить, что, зафиксировав письменно свою позицию (крайне редкий случай в ее дипломатической практике), императрица стремилась предотвратить утечку информации о факте начавшихся русско-прусских контактов о разделе. Кроме того, к концу октября еще не рассеялись ее иллюзии относительно способности руководителей Тарговицкой конфедерации восстановить в Польше порядок, существовавший до принятия конституции 3 мая.

К сугубой осторожности побуждали Екатерину и прервавшиеся из-за болезни барона Шпильмана доверительные контакты с Веной, в позиции которой не только по польским, но и французским делам после разгрома союзных войск на Рейне Екатерина не могла не сомневаться. Во всяком случае, во второй беседе с Гольцем, состоявшейся в самом конце октября, Остерман заметил, что "венский двор не изъяснил еще решительно своего по сему обстоятельству положения. В Польше, между тем, - продолжал он, - могут еще дела приведены быть в порядок и устройство". Гольц, продолжая свою линию, заявил, что "для неупущения настоящего удобного времени нельзя бы теперь между здешним и Берлинским дворами условиться о удобнейшем Пруссией получении оного удовлетворения приобретением участка Польши по реку Варту, о чем уполномочен он и далее изъясняться и заключить предварительное постановление. А как, без сомнения, нужно тут будет подобное приобретение и для России, то ежели Ея Императорскому Величеству угодно присоединить к империи польскую Украину, король, его государь, охотно бы на то согласился". В развитие этих предложений Гольц заявил о готовности Пруссии выставить кордон "вдоль своей границы с Польшей".

Выдвижение прусских войск к польской границе не встретило прямых возражений Остермана, оговорившегося, впрочем, что военные демонстрации Пруссии должны "способствовать подвигам Ее императорского Величества" ³⁹⁹. [281]

4 ноября Гольц передал Остерману текст "мерльской ноты", заявив, что прусский король не сможет "вновь жертвовать войсками и истощать казну, не обеспечив себе вознаграждение за таковые убытки, а как оные, по предположению его, будут чрезмерны, то не может он удовольствоваться той только частью Польши, о которой сообщил уже обоим императорским дворам, а принужден еще настоять на приобретении еще малого участка, на следующем здесь особом листе означенного, что сей монарх, полагаясь на вновь утвержденную дружбу Ее императорского Величества, надеется, что Ее Величество на таковые его требования согласиться изволит во уважение несчетных убытков, кои понес и коими жертвовать еще должен будет" ⁴⁰⁰.

Далее Гольц, сославшись на то, что "достижению желаний Его Величества представляется ныне самый удобный случай, поелику, по известиям, им полученным, пристрастные к испровержению нынешней конституции поляки оказывают явное неудовольствие свое и, вероятно, помышляют о составлении Реконфедерации". Сославшись на поручение короля, прусский дипломат предложил, чтобы "на усмирение сих противников войска его вступили в Польшу, а потом при случае присоединились и к разделению ея, дабы отнять у сей Республики способ к обеспокоиванию соседних дворов" ⁴⁰¹.

К протоколу этой беседы Гольца с Остерманом приложены написанная по-французски копия собственноручной записки Екатерины, комментирующей высказывания прусского посланника: "По настойчивой манере, с которой говорил вчера граф Гольц, не остается ничего, кроме ответа, что без того, чтобы знать позицию венского двора, моего союзника, я не смогу ничего сказать. Кроме того, необходимо знать, какова будет позиция Англии, которая, согласно нашим сведениям из Константинополя, активизирует свои интриги для того, чтобы настроить Диван против нас и побудить его объявить нам войну. Уже говорят о том, что англичане работают в пользу морских вооружений Турции. Вследствие этого я не нахожу, что осторожность позволяет начать новые затруднения, в то время как не закончены еще нынешние. К тому же мы не можем предвидеть конца, к которому все это придет, будучи полностью не осведомлены о плане, который два высоких союзника выработали и который до настоящего времени был диаметрально противоположен тому, что мы предлагали. Дело доходило до того, что принцы - братья французского короля - не только не выдвигались вперед, но и изгонялись из одного города в другой и находились в таком состоянии, что могли умереть от голода и нищеты со всем многочисленным дворянством, которое остается верным делу короля, признанному в настоящее время делом всех монархов. Мы не придаем веры слухам, распространенным в Европе, что Его Величество достиг с мятежниками какого-то соглашения. Мы не верим этому, потому что подобные слухи предосудительны для его славы и доброго имени" ⁴⁰². [282]

6

Вышеприведенная записка, на наш взгляд, показывает, что с первой декады ноября Екатерина начала постепенно менять свое отношение к настойчивым домогательствам Пруссии. Повлиял на это целый ряд факторов. Во-первых, к осени 1792 года в Петербург поступили сообщения о новых сокрушительных поражениях австро-прусских союзных войск, оставивших под напором французов Майнц и Франкфурт. Военные успехи Франции оказывали прямое влияние на ситуацию в Польше, в ряде областей которой начались народные волнения. Во-вторых, с середины ноября Екатерина действительно начала опасаться угрозы со стороны Турции. Во всяком случае, в рескриптах Суворову, адмиралу Мордвинову и генералу Кречетникову от 23 ноября 1792 года она писала, что "по известиям, до нас дошедшим, учинено со стороны турецкой вооружение флота их" под предлогом "усмирения бунтующих отчасти в Египте, отчасти же и по другим берегам турецкого владения" ⁴⁰³. Вверив Суворову начальство над сухопутными войсками Екатеринославской губернии и Галичской области, Екатерина предписала ему привести войска в полную готовность к отражению возможного турецкого нападения и прислать срочно в Петербург уточненные данные об имевшихся в его распоряжении войсках. В-третьих, все большую тревогу Императрицы как в контексте польских, так и французских дел вызывала позиция Англии, дипломаты которой настойчиво интересовались в Вене и в Берлине достоверностью распространившихся в Европе слухов о неизбежности нового раздела Польши. Наконец, в Петербурге были предельно встревожены ясно обозначившимися к осени перспективами распада австро-прусской коалиции, сохранение которой стало к этому времени одним из приоритетов екатерининской дипломатии.

Как показывает беседа Гольца с Остерманом от 10 ноября, прусский посланник умело играл на этих обстоятельствах. Явно шантажируя вице-канцлера, он сообщил ему, что Австрия готовила переговоры с французами, уполномочив на них своих лучших дипломатов - Мерси д'Аржанто и Тугута. Поездку с той же целью в Брюссель маркиза Луккезини Гольц пытался представить как связанную с необходимостью держать в поле зрения "злоковарные виды" венского двора ⁴⁰⁴. Более того, Гольц предложил и Остерману направить российских дипломатов в Брюссель для участия в возможных переговорах в тройственном формате ⁴⁰⁵.

"Разве венский и прусский дворы согласились уже признать Францию республикой?" - спросил вице-канцлер. Не найдя, что ответить, Гольц перевел разговор на польские дела, сообщив, что король предоставил ему полную свободу обсуждать как конвенцию о предстоявшем разделе Польши, так и соглашения о продолжении войны против Франции ⁴⁰⁶. [283]

Существенно, что после этой беседы с Гольцем в Коллегии иностранных дел начали протоколировать и контакты Остермана с австрийским посланником Л. Кобенцелем, от которого вице-канцлер "не скрывал и все прежние разговоры прусского посланника" ⁴⁰⁷. Выслушав рассказ Остермана о беседе с Гольцем, Кобенцель "с удовольствием отозвался, что откровенная такая доверенность и отлагательства здешнего двора соглашений с прусским до узнания мыслей венского служит залогом истинной Ее Величества к императору дружбы и что он не преминет поставить оную у государя своего в надлежащую цену" ⁴⁰⁸.

18 ноября Гольц информировал Остермана о том, что прусский король отказался удовлетворить требования Вены о передаче ей франконских княжеств. В ответ австрийцы начали разговор "о приобретениях в Польше областей, пограничных с Галицией", не отказываясь от идеи баварского обмена ⁴⁰⁹.

Прусский посланник упомянул также о намерении Австрии ввести войска в Баварию "под предлогом наказания курфюрста, уклоняющегося от принятия участия в спасении Германской империи" ⁴¹⁰. Прусский король согласился с этим при условии, что его войска вступят в те области Польши, присоединить которые он рассчитывал. Для переговоров по этим вопросам в Вену был направлен граф Гаугвиц, которому было вменено в обязанность сообщать о ходе прусско-австрийских контактов Гольцу в Петербург ⁴¹¹.

Далее, усиливая давление на Остермана, Гольц предложил ему план совместных действий: Пруссия немедленно занимает территории в Польше, которые желает присоединить, а Россия направляет часть своих войск, дислоцированных в Польше, для участия в совместной с Австрией и Пруссией войне против Франции; убывшие русские войска должны быть замещены в Польше прусскими ⁴¹². На замечание Остермана о необходимости подождать ответа из Вены Гольц обратил его внимание на поездку Гаугвица как факт, подтверждающий достоверность сообщенных ему сведений о согласии Вены с предложением Берлина ⁴¹³.

Появившемуся в кабинете Остермана сразу после ухода прусского посланника Кобенцелю вице-канцлер заметил, "сколь великому сомнению подлежит по настоящим обстоятельствам промен Баварии в одно время, когда король Прусский овладеть намерен желаемой им частью Польши и что сей государь, может быть, успеет уже основать владение свое в приобретаемых им землях прежде, нежели император достигнет желаемого им промена" ⁴¹⁴. Согласившись с этим, Кобенцель тем не менее подтвердил предпочтительность для Вены "баварского обмена", аргументировав это тем обстоятельством, что император согласился на него "по причине настоящего критического положения своего и опасаясь, чтобы король прусский не отказался от продолжительного содействия своего противу французов" ⁴¹⁵. [284]

7

Решающий перелом в переговорах произошел после встречи Гольца с А. А. Безбородко 2 декабря. "По рассмотрении всех бумаг и разных сведений по сей материи, - говорилось в "Секретнейшей записке" Безбородко, датированной тем днем, - Ее Величество указало в высочайшем своем присутствии и под собственным Ее усмотрением протянуть черту на карте Польской для показания того удела, который предназначается ко Всероссийской Империи в удовлетворение убытков ее и вследствие общих видов обоих союзных дворов поставить Польшу в такое положение, чтобы она, служа барьером между окружающими ее, не могла, однако ж, сама собою беспокоить их: в лучшее же объяснение монаршей воле, описав некоторые места и урочища по той черте, Ее Величество изволило утвердить оною своеручною припискою" ⁴¹⁶.

"Секретнейшая записка" от 2 декабря являлась, по существу, инструкцией Екатерины А. И. Остерману, самому А. А. Безбородко и А. И. Моркову, которым поручалось провести "самым секретным образом" переговоры с Гольцем по выработке русско-прусской конвенции о втором разделе Польши. То обстоятельство, что составителем ее был Безбородко, показывает, что, вопреки его собственным позднейшим утверждениям, он был главным "генератором идей" второго раздела. В пяти пунктах "Секретной записки" детально излагалась схема переговоров ("как скоро оба союзные двора согласны в своих притязаниях и чертах, им определяемых, то натурально каждый должна будет взять свои меры на занятие и обеспечение кордоном своим жребия своего, отлагая однакож огласку и прямое всего исполнение, покуда посредством заключаемой конвенции условлено будет о всех подробностях, в дело сие входящих, и о времени, удобном к произведению оного в действо"). Русским представителям предписывалось в ходе переговоров "предохранять интересы другого своего союзника - императора Римского, поскольку желания его известны". В случае, если бы Гольц "вошел в какие-либо примечания о черте, у нас означенной", то следовало "дать ему почувствовать, что то сходствует с местным положением, что выгоды короля Прусского в соединении своих прусских владений с Силезскими и приобретении Данцига, да и многие другие пользы весьма заменяемы обширностью, нашею чертою занимаемою", а также что "в прежнем разделе мы не завистливо смотрели на превосходные части Пруссии и Австрии" и настоящим приобретением, себе назначаемым, далеко еще не наградили убытков, сугубою войною нам нанесенных и умноженных действиями и пребыванием наших войск в Польше.

4 декабря Остерман сам пригласил Гольца и, сославшись на то, что ответа из Вены в скором времени ожидать не приходится из-за [285] затянувшейся болезни Шпильмана, да к тому же Англия обратила внимание на концентрацию прусских войск и в Польше распространялись слухи о разделе, заявил, что "Ее Величество согласна как на учиненное от него (Гольца. - П. С.) предложение, касающееся приобретения придела от Польши, так и начатия с ним, посланником, о том предстоящих переговоров" ⁴¹⁷.

Затем, проверив по переданной Гольцем карте Польши, правильно ли проведены границы присоединяемых Пруссией территорий, Остерман передал прусскому посланнику русскую карту с отмеченными областями, которые хотела бы приобрести Россия ⁴¹⁸. Остерман не возражал против немедленного занятия прусскими и российскими войсками польских территорий, дословно повторив, однако, то место "Секретной инструкции", в котором говорилось, что "огласку и прямое сего намерения исполнение признает Ее Величество за нужное отложить, покуда посредством заключаемой конвенции установлено не будет о всех подробностях в дело сие входящих" ⁴¹⁹. При этом была сделана ссылка на возможные затруднения "от самих поляков" или "других недоброхотных держав" ⁴²⁰.

Приняв карту, Гольц заявил, что "он находит предназначенный к России удел довольно пространным, но, однако ж, не осмеливается делать никакого примечания" ⁴²¹. На это Остерман отвечал, точно следуя тексту "Инструкции", что "очерченное к российской стороне пространство земли, хоть и кажется обширным противу части, требуемой двором берлинским, но не заключает в себе тех выгод, кои будет иметь Пруссия, приобретая удел, соединяющий области ее с Силезскими и где сверх того находятся Гданьск, Торунь с многими другими удобствами и пользами" ⁴²². В тот же день Остерман сообщил Алопеусу в Берлин, что "графу Гольцу передан ответ по интересующему его вопросу, который удовлетворит венский двор" ⁴²³.

Для понимания логики дальнейших событий чрезвычайно важно то обстоятельство, что после откровенного объяснения 4 декабря Остерман и Гольц условились не информировать прусского посланника Л. Кобенцеля о достигнутых русско-прусских договоренностях относительно нового раздела Польши. Объяснить подобную тактику, принесшую впоследствии немало осложнений, на наш взгляд, можно лишь фактором времени: переговоры о разделе в тройственном формате могли по примеру 1771 - 1772 годов затянуться на неопределенное время, вследствие чего обстановка в Европе почти наверняка изменилась бы не в пользу подобных планов.

О стремлении действовать максимально динамично свидетельствует и рескрипт командующему русскими войсками в Польше генералу М. М. Кречетникову, подписанный Екатериной 8 декабря 1792 года ⁴²⁴. Отметив, что о причинах, побудивших ее "присоединить к империи нашей от республики Польской земли, издревле России принадлежавшие, грады, русскими князьями созданные, и народы [286] общего с россиянами происхождения и нам единоверные", будет обьяснено в манифесте, который "в свое время напечатан и издан быть имеет", Екатерина предписала Кречетникову принять "заблаговременно те нужные меры, кои взять быть должно, дабы быть на все готовыми, и писать Правила, по коим Вы поступать имеете как при занятии нижеозначенной части Польши, так и при начальном управлении и устроении сих новых приобретений".

Подчеркнув, что "император и король прусский предложили нам раздел Польши", причем "прусский король прислал и полномочия к министру своему, при нас аккредитованному", Екатерина проинформировала Кречетникова о том, что в результате переговоров с прусским посланником решено, что "берлинский двор приобретает Данциг и Торн, Торунь и Всю Великую Польшу, кроме воеводства Базелецкого", а "венский двор удовлетворен будет Баварией".

Весьма показательно, что, твердо обозначив уже на этом начальном этапе переговоров по второму разделу границы польских территорий, присоединяемых к России ⁴²⁵, императрица все же сочла необходимым акцентировать внимание на том, что Пруссия первой ввела свои войска на территорию Польши, что "доставляет необходимость с нашей стороны принять соответственные тому меры для пользы империи, тем паче, что побуждает нас на то нынешнее положение дел в Европе, а особливо несогласие и раздор, внедрившиеся промеж самих поляков, возжигаемых прусской и французско-якобинской фракцией, партизанами бывшей конституции 3 мая и недовольными конфедерацией Тарговицкою, неявно восстать желающими на все, что бы мы ни постановили для спокойствия республики Польской" ⁴²⁶

Более подробно о причинах, побудивших ее принять в участие во втором разделе Польши, Екатерина высказывается в инструкциях от 22 декабря 1792 года Я. Е. Сиверсу, назначенному на замену Я. И. Булгакову новым послом России в Польше ⁴²⁷. Интересно, что, поясняя новому послу российскую политику в отношении Польши, императрица охарактеризовала раздел 1772 года как "вынужденный обстоятельствами", несмотря на которые "умели не только ограничить наши права в пределах крайней умеренности, но и воздержать лакомство и алчность других дворов, в оном с нами участвовавших" ⁴²⁸. Среди соображений, высказанных Императрицей в обоснование участия России в новом разделе Польши, представляются существенными следующие:

- невозможность иметь в польском королевстве "по доказанной

его злобе и ненависти к нашему, а особливо по изъявляющейся в нем наклонности к разврату и неистовствам французским, ни спокойного, ни безопасного соседа, иначе как приведя его в сущее бессилие и немогущество"; [287]

- неподатливостью нашей на предложение короля прусского с последующим за тем его отпадением от римского императора в настоящем их общем деле мы подвергнем сего естественного и важного союзника нашего таким опасностям, что следствия оного вовсе опровергнут европейское равновесие, и без того уже потрясенное нынешним положением Франции;

- король Прусский, ожесточенный бесполезностию употребленных им издержек, невзирая и на отчуждение наше от его видов может по известной горячности его нрава или силою завладеть теми землями, которые он себе присуждает в упомянутом им плане, или для достижения к тому надежнейшего способа навлечь на нас новые отяготительные хлопоты, к усугублению которых сами поляки готовы будут содействовать орудием" ⁴²⁹.

8

26 декабря Гольц сообщил Остерману о согласии берлинского двора на предложение, сделанное Россией ⁴³⁰. "Изъясните графу Остерману в самых сильных выражениях признательность, какую внушили мне поступки его государыни", - говорилось в рескрипте Фридриха Вильгельма II своему посланнику в Петербурге ⁴³¹. В этом же письме, однако, прусский король сообщал, что в Вене, опасаясь невозможности обмена Австрийских Нидерландов на Баварию, хотели заручиться согласием Берлина и Петербурга на присоединение к Австрии новых польских земель во "временное владение" на случай, если другим образом компенсировать расходы Австрии на войну против Франции не удастся.

4 января, уже на завершающем этапе переговоров, Гольц вновь предпринял попытку добиться согласия Остермана на расширение приобретений Пруссии в Польше. Речь шла о районе Паланги, отделявшей Восточную Пруссию от Курляндии. Вынув из кармана карту Польши, посол выразил надежду, что Екатерина "согласиться изволит на малое прибавление к прежде желанному приобретению в Польше, и что сей прибавок означен на оной карте черной чертой под красной, который составляет предел прежних требований Его Величества" ⁴³².

Воздержавшись от прямого ответа, Остерман сказал лишь, что новые требования Пруссии "весьма неожиданны здесь будут, поелику требовал уже его двор прибавления, на которое Ее Императорское Величество согласиться изволила" ⁴³³.

Столь же уклончив вице-канцлер был с Кобенцелем, посетившим его 6 января. Реагируя на попытки посла узнать содержание его беседы с Гольцем, Остерман сказал, что "не в состоянии сейчас сказать ничего решительного по оному делу, ибо у Ее Величества находится [288] сообщение графа Гольца и не изволила она еще изъяснить своих мыслей, между тем изготовляется ответ и двору венскому, которому в оном и все мысли Ее Величества касательно сего предмета сообщены будут" ⁴³⁴. В тот же день, 6 января, Остерман объявил Гольцу, что "для рассуждения по поводу последних его сообщений приедет к нему завтра действительный тайный советник граф Безбородко и тайный советник Морков. Они вместе с Остерманом "приступят к самому делу", которое, как он уповает, "может тогда же и совершено быть" ⁴³⁵. В связи с тем, что Гольц вновь начал настаивать на "черной черте", Остерман выразил надежду на то, что Пруссия оставит "новые требования, которые не составляют для нее столько важности, сколько могут затруднить самое дело и произвести предосудительное для обоих дворов замедление" ⁴³⁶.

Существенная деталь. После прямых переговоров с Гольцем А. А. Безбородко направил Императрице записку, в которой, сославшись на "прибавку, учиненную королем Прусским", заявил, что считает "справедливым и должным распространить и нашу черту". Вместе с тем, предлагая расширить долю России за счет дополнительных приобретений в пограничном с Австрийской Галицией Валуйском воеводстве, он указывал на два возникающих в этой связи неудобных обстоятельства:

Первое, город Броды, на пределах Галиции лежащий, устроен в образе вольного торгового города; но когда он учинится нашим пограничным, что с таможенным нашим учреждением не сходно; да и по многим уважениям вся таковая вольная торговля будет уже неуместна; и сие доведет нас до выяснений с Венским двором.

Второе, соседями сему двору учинимся мы тогда уже не на малом расстоянии и угле, но на великой обширности; а не безызвестно, впрочем, что правительство тамошнее обыкло привязываться к мелким даже расчетам и из безделиц заводит споры; что не сходствовало бы с нашим правилом стараться сохранить дружбу и согласие одного двора паче другого" ⁴³⁷

9 января Остерман зачитал Гольцу подготовленный российскими уполномоченными проект русско-прусской конвенции. На напоминание посланника относительно Паланги вице-канцлер ответил: "Не думаю, чтобы Ее Величество могла согласиться на эту прибавку", оставив Гольцу "самому на обсуждение, удобно ли менять уже состоявшееся соглашение" ⁴³⁸. Тем не менее Гольц продолжал настаивать и даже просил позволения "очертить карандашом на карте и приписать на стороне в оном проекте как бы от него самого, чтобы к упомянутой прибавке пояснение было" ⁴³⁹.

10 января Гольц, в явной попытке шантажа, передал Остерману поступившее из Берлина сообщение о переговорах Луккезини с эмиссаром министра иностранных дел французского революционного правительства Лебрэна, "из коего явствует намерение [289] французов заключить с Пруссией особый мир, чем отвлечь сию державу от соучастия в войне, а с венским двором отнюдь не мириться" ⁴⁴⁰. Остерман добавил к этому, что, согласно сообщениям из Неаполя, там уже готовы признать Французскую Республику и что французы объявили России войну ⁴⁴¹. Гольц на это заметил, что "все сии рассуждения еще более побуждают к скорейшему заключению известной конвенции".

Сообщение об объявленной Францией войне России Остерман сделал в тот же день и Кобенцелю, дожидавшемуся его в приемной ⁴⁴². 12 (23) января 1793 года конвенция о втором разделе Польши была подписана со стороны России И. А. Остерманом, А. А. Безбородко и А. И. Морковым (автор окончательного текста конвенции), со стороны Пруссии - посланником Гольцем.

Характерна атмосфера, в которой проходило подписание конвенции: "Уполномоченные Императрицы для соблюдения большей секретности о заключении этого важного акта заранее условились с графом Гольцем, что они придут в назначенный день для ее подписания пешком, как бы прогуливаясь, к вице-канцлеру графу Остерману, которого найдут в его кабинете на первом этаже" ⁴⁴³. Текст конвенции зачитал Морков, огласивший вначале проект декларации, которую следовало предъявить послам двух держав в Варшаве. Гольц выслушал не перебивая и в заключение выразил "свое полное удовлетворение".

По тексту конвенции прусский посланник высказал только одно замечание: имя прусского короля упоминалось лишь в последней его трети. На это ему было отвечено, что "имя Его прусского Величества появляется в тексте тогда, когда о Пруссии упоминается как о стране, участвующей в разделе". До этого же прусский король не был упомянут, "поскольку Ее Императорское Величество одна занималась делами Польши" ⁴⁴⁴

На второе замечание Гольца, обратившего внимание на фразу о том, что раздел совершается "с ведома венского двора", ему было сказано, что поскольку Вена "демонстрирует в течение некоторого времени большую обеспокоенность относительно своей войны с Францией и решительное желание закончить ее как можно скорее, логично предположить, что рано или поздно она продемонстрирует в отношении Польши чувства, противные проекту двух дворов". В этом случае было бы, возможно, более уместным снять эту фразу. Гольц, заявив, что его неправильно поняли, принялся усиленно настаивать на том, чтобы она, напротив, была сохранена, сказав при этом, что "следовало поймать венский двор на слове и не оставлять ему возможность отступить от позиции, которая была уже формально согласована" ⁴⁴⁵. В конечном итоге договорились "подождать несколько недель", прежде чем информировать австрийского посла о подписании конвенции. Гольц должен был сказать Кобенцелю, [290] что курьера, с которым предполагалось отправить текст конвенции в Берлин, он послал по собственной инициативе, чтобы запросить новых инструкций относительно некоторых разногласий, якобы проявившихся в ходе ее обсуждения ⁴⁴⁶. Учитывая беспокойство Гольца относительно того, чтобы курьер с текстом конвенции не был перехвачен поляками, встревоженными вводом прусских войск в Польшу, договорились, что прусскому курьеру будет выдан русский паспорт и его будет сопровождать русский чиновник ⁴⁴⁷.

Согласно русско-прусской конвенции, составленной по образцу соглашения 1772 года, Пруссия обязалась продолжить войну с Францией. За это она получила города Данциг, Торунь, территорию почти всей Великой Польши, часть Мазовецкого и Краковского воеводств с городом Ченстохов. Всего к Пруссии отошло 58 000 квадратных километров с населением 1 200 тысяч человек.

К России отошли значительные части Белоруссии и Украины- всего около 250 000 квадратных километров с населением около 3 миллионов человек. Россия обязалась держать в Польше свои войска на все время войны Пруссии и Австрии с Францией как для оказания помощи союзникам, так и для обеспечения внутреннего спокойствия в Польше.

Россия и Пруссия обязались "при первой возможности" содействовать обмену Австрийских Нидерландов на Баварию, "если последняя согласится присоединиться к конвенции и гарантировать Пруссии и России вновь приобретенные владения". В случае нападения Австрии на одну из договаривающихся сторон другая обязывалась оказать ей помощь всеми силами. Стороны договорились действовать совместно для достижения согласия Польши на произведенный ими раздел ⁴⁴⁸.

Через три дня, 26 января, Остерман информировал Алопеуса о подписании секретной конвенции с Пруссией о новом разделе Польши, обещав прислать ему копию подлинного акта конвенции после ее ратификации ⁴⁴⁹.

В течение всего января Остерман фактически скрывал от Кобенцеля ход переговоров с Гольцем и даже сам факт подписания русско-прусской конвенции ⁴⁵⁰. И только 20 февраля, когда Кобенцель прямо заявил вице-канцлеру, что ему стало известно о состоявшемся накануне размене ратификационными грамотами русско-прусской конвенции, Остерман подтвердил это, пообещав, что "непродолжительно двору его сообщена будет сия конвенция в полном ее пространстве" ⁴⁵¹. Задержку Остерман объяснил тем, что Гольц был согласен не со всеми статьями конвенции и подписал ее лишь с тем условием, что она вступит в силу только после размена ратификациями ⁴⁵²

Между тем в ходе обмена ратификационными грамотами 19 февраля по предложению Остермана была достигнута договоренность, [291] что ввод русских и прусских войск в Польшу будет осуществлен одновременно, 27 марта по старому стилю, и только спустя несколько дней после этого в Варшаве будет предъявлена декларация двух дворов.

На вопрос Гольца, почему бы не сделать это одновременно, был дан ответ, что с учетом возможной реакции поляков и других стран следовало бы сначала занять территории, а потом объявить об этом ⁴⁵³. Вопрос о том, кому вручать декларацию, был оставлен на усмотрение послов.

Как это ни парадоксально, однако в Берлине были недовольны тем, как Гольц защищал интересы короля в ходе переговоров о втором разделе. Письмом от 12 апреля 1793 года Остерман предписывал Алопеусу переговорить в Берлине с тем, чтобы Гольца не отзывали из Петербурга и не делали ему репримандов, пытаясь спровоцировать его отставку, поскольку она "могла бы нанести ущерб общим интересам двух дворов" ⁴⁵⁴: В Петербурге интриги против Гольца приписывали Луккезини ⁴⁵⁵.

Таким образом завершился второй раздел Польши, нанесший ей гораздо более значительный ущерб, чем первый. Если первый раздел стоил Польше 29 процентов ее территории и 36 процентов населения, то второй лишил ее 54 процентов остававшейся территории и приблизительно половины населения, проживавшего в Польше после первого раздела ⁴⁵⁶.

Комментарии

314 Lord R. Op. cit. Р. 234.

315 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Пруссией". Оп. 74/6. Д. 657. Л. 11. - 136. "Печатный экземпляр союзного трактата, заключенного между Австрией и Пруссией 7 февраля 1792 г. "; Соловьев С. М. Указ. соч. С. 432.

316 Lord R. Op. cit. Р. 237. Р. Лорд, опубликовавший текст этой записки в своей монографии, склонен разделить мнения ряда немецких историков о том, что это была преднамеренная утечка информации с целью информировать Пруссию о плане раздела Польши, разрабатывавшемся в Петербурге. При этом он ссылается на то, что примерно в это же время аналогичная информация была получена английским послом в России Витвортом (аргументы Р. Лорда изложены в приложении VIII его монографии. - С. 525 - 527). С учетом дальнейшего развития событий более логичным представляется предположение о том, что это был зондаж прусской позиции в ходе происходивших в окружении Екатерины дискуссий о цели ввода русских войск в Польшу.

317 Lord R. Op. cit. Р. 237.

318 Ibid. Р. 238.

319 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Пруссией". Оп 74/6. Д. 103 Л. 1 - 2об.

320 Lord R. Op. cit. Р. 259

321 Lord R. Op. cit. Р. 253 - 254.

322 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Австрией". Оп. 32/6. Д. 206. Л. 1 - 8. "Письма Франца II к Екатерине II с сообщением о смерти императора Леопольда II"; ответы Екатерины. - Там же. Д. 207. Л. 1 - 32; Д. 208. Л. 1 - 14.

323 Соловьев С. М. Указ. соч. С. 433.

324 Текст письма Потоцкого Потемкину от 14 мая 1791 г. - См. : Lord R. Op. cit. Appendix IX. Р. 527 - 528; АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 611. "Письмо гр. Ф. Потоцкого князю Потемкину с оценкой конституции 3 мая и предложением плана конфедерации". 25 Русский архив. Т. II. 1874. С. 246 - 258, 281 - 289.

325 Кондзеля Л. Указ. соч. С. 163 - 164.

326 Там же С 164

327 Григорович Н. Канцлер князь А. А. Безбородко в связи с событиями его времени. Т. II. СПб., 1981. С. 237 - 239.

328 Собственноручный рескрипт Екатерины II Безбородко от 12 января 1792 г. - АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". Оп. 2/6. Д. 298. Л. 1 - 2 (копия).

330 Zamoyski К. Op. cit. Р. 357.

331 Соловьев С. М. Указ. соч. С. 436.

332 Депеша Булгакова Остерману от 15 (26) января 1792 г. - АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1312. Л. 65 - 66.

333 Русский архив. Т. 42. С. 245.

334 Там же. С. 338.

335 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1867. Л. 1 - 30 (черновик). На обложке "Прожекта" имеется карандашная надпись: "Екатерина II? Зубов Платон?".

336 Там же. Л. 1об. - 10.

337 Там же. Л. 10об.

338 Там же. Л. 11 - 24.

339 Там же. Л. 24 - 24об.

340 Там же. Л. 25 - 25об.

341 Его основные пункты вошли в инструкцию барону Бюлеру, ставшему представителем России при Тарговицкой конфедерации. "Инструкция барону Бюлеру, высочайше утвержденная 19 апреля 1792 г. " - Сборник РИО. Т. 47. СПб., 1885. С. 293 - 309.

342 В 1792 г. членами Государственного совета были Н. И. Салтыков, И. А. Остерман, А. А. Безбородко, В. П. Мусин-Пушкин, А. Р. Воронцов, П. В. Завадовский, С. С. Стрекалов. Генерал-прокурор А. А. Вяземский не участвовал в заседаниях по болезни (скончался 8 января 1793 г.) - Протоколы Совета в царствование Императрицы Екатерины II. Ч. I. СПб., С. XI.

343 Безбородко в письме С Р. Воронцову от 15 мая 1792 г. писал, что сделал это вопреки стремлению Зубова и Моркова "привести Совет в совершенное отчуждение" и полностью взять в свои руки ведение польских дел. "Вы не можете представить, сколько колобродно шло сие польское дело, - раскрывал он далее свое стремление "поставить Совет в активитет". - Из армии прислал я мнение мое и результат моих разговоров с Поляками граф Александр Романович (Воронцов. - П. С.), граф Николай Иванович (Салтыков. - П. С.) и вице-канцлер его одобрили, и государыня приняла за благо, чтобы сему плану следовать, но, когда дело дошло до исполнения, то Попов ... какой-то план покойника (Потемкин. - П. С.), Аркадий Иванович (Морков. - П. С.) дал волю своей голове, а не искусный делец (Зубов. - П. С.) пошел за ними в след, выдавая будто за свое". - Григорович Н. Канцлер князь А. А. Безбородко... Т. II. С. 226.

344 Полный текст декларации - АВПРИ. Ф. (Варшавская миссия" (без описи). Д. 1476. Л. 29 - 34об. (печатная копия); инструкции генералу Каховскому от 2 апреля 1792 г. - Там же. Л. 1 - 13 - см. в Приложениях.

345 Проект декларации о введении русских войск в Польшу с правкой Екатерины II (подлинник). - АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 213. Л. 13 - 25; утвержденный Императрицей перевод проекта декларации на русский язык. - Там же. Л. 1 - 12об.

346 Протоколы Совета в царствование Императрицы Екатерины II... Столб. 906 - 910.

347 Это, в частности, подтверждают "Примечания гр. Остермана и гр. Безбородко на проект, заготовленный об открытии конфедерации в Польше", в которых есть, в частности, такая фраза: "Послы наши весьма ошибались в последнее время, когда почти исключительно искали всякое дело производить через короля и не иметь других партий, кроме ему преданных". - АВПРИ. Ф. "Секретные мнения КИД". Оп. 5/1. Д. 588. Т. 1. Л. 31 - 35об.

348 Храповицкий А. В, Дневник.

349 Сборник РИО. Т. 42. СПб., 1885. С. 224.

350 Там же. С. 226. "Собственноручная записка Екатерины II по делу Н. И. Новикова".

351 АВПРИ. Ф. "Секретные мнения КИД". 1792 - 1794. Оп. 5/1. Д. 589. Л. 7 - 12.

352 Протоколы Государственного совета в царствование Императрицы Екатерины II... Столб. 911.

353 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Пруссией". Оп. 74/6. Д. 105. Л. 1 - 3.

354 Протоколы Государственного совета... Столб,913 - 914.

355 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1311. Л. 20 - 23. Реляция Булгакова Екатерине II о вручении декларации.

356 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1522 - "Печатные экземпляры актов о Тарговицкой конфедерации"; Д. 1523 - "Акты местных конфедераций".

357 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1477 - 1480- Депеша уполномоченного Генеральной конфедерации барона Бюлера Екатерине II и вице-канцлеру А. И. Остерману о продвижении русских войск, о соединении Тарговицкой и Литовской конфедераций в Бресте, об отступлении польской армии и предложенном Понятовским перемирии, о вступлении русских войск в Польшу, май - декабрь 1792 г.

358 В рескрипте Екатерины II барону Бюлеру от 8 июня 1792 г. говорилось: "Победа, одержанная моими войсками над армией принца Понятовского 4 - 7 числа настоящего месяца, должна будет убедить злоумышленников в бесполезности дальнейшего сопротивления". - АВПРИ. Ф. "Варшавская миссия" (без описи). Д. 1476. Л. 36 - 39. Бюлеру было приказано усилить пропаганду в польских войсках с тем, чтобы побудить их присоединиться к конфедерации.

359 Там же. Л. 41 - 44.

360 Мартенс Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами. Т. II "Трактаты с Австрией", 1772 - 1808 гг. СПб., 1875. С. 196 - 197.

361 Там же. Л. 35об. - 36.

362 Г. Коллонтай, выступивший на заседании совета министров, одобрившего это решение короля, впоследствии так обосновывал свою позицию: "Рано или поздно Россия принесет нам проект относительно Константина и, изменив несколько неприемлемых для нее статей, позволит нам сохранить конституцию и законы, принятые прошлым сеймом". - Zamoyski А. Op. cit. Р. 378.

363 АВПРИ. Ф. "Секретные мнения КИД". 1794. Оп. 5. Д. 591. Ч. II. Л. 185.

364 АВПРИ. Ф. "Варшавская миссия". Д. 1476. Л. 86об.

365 Там же. Л. 86об. - 87.

366 АВПРИ. Ф. "Варшавская миссия". Оп. 80. Д. 1482. Л. 23 - 26.

367 Там же. Л. 40 - 41об. (письмо Бюлера не датировано).

368 Lord R. Op. cit. Р. 301.

369 Ibid. Р. 311 - 312.

370 Ibid. Р. 314.

371 Ibid. Р. 315.

372 Ibid Р. 318

373 Ibid. Р. 320. - Трудно согласиться с Р. Лордом, полагавшим, что уже весной 1792 г. Екатерина внутренне смирилась с неизбежностью "компенсации" Пруссии за счет Польши. По крайней мере, ни из депеши Остермана Алопеусу от 10 (22) июня, цитируемой Р. Лордом, ни из последующей переписки русских дипломатов не следует однозначного вывода о том, что она давала поручения Разумовскому или Алопеусу канализировать территориальные амбиции Пруссии в направлении Польши. Во всяком случае, и Шуленбург, и Гольц весной еще опасались напрямую обсуждать с русскими дипломатами возможность приобретения Пруссией Данцига и Торна.

374 Lord R. Op. cit. Р. 333.

375 АВПРИ. Ф. "Секретные мнения КИД". Оп. 5/1. Д. 588. Т. I "Мнение графа Безбородко о предложенных союзным дворам удовлетворениях, 13 августа 1792 г. ". Л. 17 - 27об.

376 Там же. Л. 17.

377 Там же. Л. 18 - 18об.

378 Там же Л. 18oб

379 Там же. Л. 19.

380 Там же.

381 Там же. Л. 19об. - 20.

382 Там же. Л. 20об.

383 Там же. Л. 25.

384 Там же.

385 Там же. Л. 25об.

386 Там же. Л. 28 - 30об. (без даты).

387 Мнение графа Арк. Ив. Моркова по делам политическим, 1792 г. - Там же. Л. 39 - 50.

388 Там же Л 43 - 43об

389 Там же. Л. 43.

390 Там же. Л. 44об.

391 Соловьев С. М. Указ. соч. С. 466.

392 Lord R. Op. cit. Р. 249.

393 Ibid. Р. 356.

394 АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". 1792 г. Оп. 202/6. Д. 900 "Секретная конфиденциальная записка № 13". Л. 346 - 357.

395 Lipow, Bolkowa, Plotzk, Goskin, Gregorz, Uniego, Warta, Irzadetin, Wielky, Gorzow. - Листок, на котором Гольц столбиком написал все эти города, приложен к "Секретной конфиденциальной записке № 13".

396 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 626. Л. 1 - 1об. 7 АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". 1792 г. Оп. 202/6. Д. 900

397 "Копия собственноручной Ее императорского Величества записки". Л. 358.

398 Там же. Л. 359 - 359об.

399 Там же. Л. 371 - 373 об.

400 Там же. Л. 376 - 377.

401 Там же. Л. 377 - 377об.

402 Там же. Л. 374 - 374об., 381.

403 АВПРИ. Ф. "Варшавская миссия". Д. 1476. Л. 89, 93.

404 АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". 1792 г. Оп. 202/6. Д. 900. Л. 384 - 385.

405 Там же Л 385об - 386

406 Там же. Л. 383об. - 384.

407 Там же. Л. 388.

408 Там же. Л. 388об. - 389.

409 Там же. Л. 389.

410 Там же. Л. 400.

411 Там же. Л. 400об.

412 Там же. Л. 401об. - 402.

413 Там же. Л. 404.

414 Там же. Л. 406об. - 407.

415 Там же. Л. 408.

416 АВПРИ. Ф. "Секретные мнения КИД". Оп. 5/1. Д. 592. Л. 395 - 398 (автограф).

417 АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". 1792 г. Оп. 202/6. Д. 900. Л. 435.

418 Там же. Л. 436 - 436об.

419 Там же. Л. 437.

420 Там же. Л. 437об.

421 Там же. Л. 438об.

422 Там же. Л. 439об.

423 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Пруссией". Оп. 74/6. Д. 105. Л. 55 - 56. Как пример крайней осторожности, с которой велись переговоры с Пруссией, характерно письмо Остермана Алопеусу от 6 ноября 1792 г., в котором вице-канцлер писал, что в ходе его беседы с Гольцем речь шла о "вопросах самых деликатных из тех, что находятся сегодня на повестке дня и о которых так трудно объясняться не знающим результатов миссий, которую венский двор поручил своему . . барону Шпильману". - Там же. Л. 52.

424 АВПРИ. Ф. "Варшавская миссия". Д. 1476. Л. 98 - 109. Полный текст рескриптов см. в Приложениях.

425 Они практически без изменений вошли в текст русско-прусской конвенции, подписанной 12 (23) января 1793 г.

426 АВПРИ. Ф. "Варшавская миссия". Д. 1476. Л. 100 - 100об.

427 Указ о назначении Я. Э. Сиверса послом в Варшаву был подписан 24 ноября 1792 г.

428 АВПРИ. Ф. "Варшавская миссия". Д. 1497. Л. 101об.

429 Там же. Л. 119 - 120.

430 АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". 1792 г. Оп. 202/6. Д. 900. Л. 462об.

431 Рескрипт прусского короля барону Гольцу от 26 декабря 1792 г. - Цит. по: Соловьев С. М. Указ. соч. С. 474.

432 АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". 1793 г. Оп. 169. Д. 901. Л. 6об. - 7об.

433 Там же. Л. 7о6.

434 Там же. Л. 9oб. - 10.

435 Там же Л. 11oб

436 Там же Л. 12.

437 Записка его сиятельства графа Александра Андреевича Безбородко, касающаяся до разделу Польши. - АВПРИ. Ф. "Секретные мнения КИД". 1784 - 1793. Оп. 3. Д. 591. Ч. II. Л. 33 - 34об.

438 АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". 1792. Оп. 202/6. Д. 900. Л. 470об. - 471.

439 АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". 1793. Оп. 169. Д. 901. Л. 15 - 15oб.

440 Там же. Л. 16 - 16об.

441 Там же. Л. 18.

442 Там же. Л. 19 - 21oб.

443 Резюме конференции 12 января 1793 г. между уполномоченными Ее императорского Величества и посланником Пруссии графом Гольцем о заключении секретной конвенции. - АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". 1793 г. Оп. 169. Д. 901. Л. 38 - 41.

444 Там же Л. 39.

445 Там же. Л. 39об.

446 Там же Л. 40.

447 Там же Л. 40oб - 41

448 АВПРИ. Ф. "Трактаты". Оп. 466а. Д. 368.

449 Интересна записка, приложенная к депеше Остермана Алопеусу от 26 января, в которой Россия и Пруссия, по существу, договаривались продолжить линию на дезинформирование Вены относительно своих действий: "В соответствии с договоренностью, достигнутой министром Императрицы и министром Его Прусского Величества, мы информируем венский двор о том, что наша конвенция с берлинским двором относительно известного предмета, касающегося нового раздела Польши, доведена до того, что остается согласовать некоторые формальные детали с тем, чтобы мы могли сообщить венскому двору формальный акт по этому вопросу (дописано на полях - для того чтобы пригласить его присоединиться к нему), что, желая тем временем его успокоить относительно его интересов, мы поспешили информировать, что Ее Величество императрица и Его Величество король Пруссии достигли общей договоренности в формах, совершенно удовлетворительных для императора, относительно всего, что могло бы способствовать продолжению эффективного сотрудничества Его Прусского Величества в нынешней борьбе против французов, а также обеспечить его и наше содействие в проекте обмена Баварии, которые оба двора - петербургский и берлинский - обязываются поддерживать и обеспечивать самыми эффективными и мощными усилиями, которые находятся в их распоряжении". - АВПРИ. Ф. "Сношения России с Пруссией". Оп. 74/6. Д. 107. Л. 2 - 2об.

450 Конфиденциальные записки о беседах Остермана с Кобенцелем от 5, 6, 10 и 28 января 1793 г. - АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". 1793. Оп. 169. Д. 902. Л. 1 - 12об.

451 Там же. Л. 18.

452 Еще менее искренне вел себя Остерман с графом Виельгорским, назначенным Тарговицкой конфедерацией своим представителем в Петербурге. В ответ на высказанную Виельгорским 16 января тревогу в связи с предстоявшим введением прусских войск в Польшу он сказал, что "не находит, чтобы Генеральная конфедерация имела причину тревожиться, ибо король Прусский, будучи принужден продолжать ополчение свое против французов, не может не обеспечить пределов своих, прикосновенных к Польше", - АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". 1793. Оп. 169. Д. 901. Л. 46об. - 47.

453 Резюме конференции от 19 февраля между уполномоченным Ее императорского Величества и посланником Пруссии графом Гольцем по обмену ратификациями секретной конвенции, заключенной и подписанной 19 (23) февраля 1793 г. - АВПРИ. Ф. "Внутренние коллежские дела". 1793. Оп. 169. Д. 901. Л. 25 - 28.

454 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Пруссией". Оп. 74I6. Д. 105. Л. 17 - 18об.