II

О. М. ШТАКЕЛЬБЕРГ И ПРОЕКТ РУССКО-ПОЛЬСКОГО СОЮЗА В 1787 - 1788 ГОДАХ

1

Геополитический подтекст русско-австрийского союза 1781 года вызвал не только немедленное противодействие со стороны Пруссии, но и серьезно насторожил Англию, Швецию и Голландию. Возникли предпосылки для формирования в последующем широкой европейской коалиции против России и Австрии. Кауниц, встревоженный негативной реакцией в Европе на распространившиеся слухи о русско-австрийских планах в отношении Константинополя, счел за лучшее попытаться уговорить российскую императрицу отложить реализацию Греческого проекта. К этому, в частности, сводились инструкции, которыми он снабдил Иосифа II, сопровождавшего Екатерину в ходе ее поездки в Крым весной - летом 1787 года ³⁸.

Следует признать, что и Кауниц, и Иосиф II имели веские основания испытывать беспокойство относительно опасного оборота, который приняли русско-турецкие отношения накануне знаменитого путешествия Екатерины в Тавриду. Турки, не смирившиеся с потерей [194] Крыма и Восточной Грузии в 1783 году, открыто заявляли о необходимости пересмотреть ряд положений Кючук-Кайнарджийского мира 1774 года. По существу, как правильно отмечает О. И. Елисеева, все годы после его подписания Россия и Турция "балансировали на грани разрыва", когда "каждая попытка русской стороны реализовать полученные по договору права еще туже затягивала узел противоречий" ³⁹. На огромной территории от Приднепровья (Очаков) до Кавказа (Ахалцихи), где соприкасались русские и турецкие владения, непрерывно происходили пограничные инциденты. Особенно нервозно реагировали турки на концентрацию русских войск в Новороссии и активизировавшееся в 1786 году строительство военного флота в Севастополе.

К осени 1786 года русско-турецкие отношения настолько обострились, что Екатерина в рескрипте Потемкину от 16 октября, реагируя на тревожную депешу Булгакова из Константинополя от 15 (26) сентября, писала: "Мы видим уже себе при двери той необходимости, в которую поставляет нас оборона славы и безопасности границ наших, особливо же естли Порта не окажет внимания к последним ей учиненным внушениям и не сыщет сама средства исправить оскорбление, последним Ея мемориалам Нам нанесенное".

О серьезности сложившегося положения свидетельствует и то, что тем же рескриптом Екатерина утвердила представленный ранее Потемкиным план военных действий с Портой и поручила ему "главное начальство над армиею", предоставив "полную власть и разрешение разпространять все поиски, кои к пользе дела и к славе оружия Нашего служить могут".

И далее: "Посланник Наш Булгаков имеет уже от Нас повеление посылать дупликаты своих донесений к Вам и предписания Ваши по службе Нашей исполнять. Подтверждая ему о сем вновь, Мы дали ему знать, что как скоро получит он от Вас уведомление о выезде его из Царяграда, должен будет предъявить Порте причины тому и требовать безопасного отъезда. Он останется тогда при Вас, и как со времени разрыва переписка с визирем и всякие к концу приуготовляющие переговоры долженствуют между вами производиться, а Мы по временам и обстоятельствам не оставим снабдить Вас всеми тут нужными наставлениями, то Вы не можете означенного посланника употребить под руководством Вашим для таковых переговоров следующих из того постановлений" ⁴⁰.

Потемкин составил в ответ на этот рескрипт расписание войск ("большой план", как называла его Екатерина), предусматривавшее превентивные удары не только против Турции (направление Бендеры - Очаков - Измаил), но и, в случае вмешательства Фридриха- Вильгельма в русско-турецкий конфликт, против Пруссии. Только через два месяца после получения рескрипта, 13 декабря 1786 года, Светлейший князь проинформировал Я. И. Булгакова о [195] предоставленных ему полномочиях "начинать военные действия и отозвать Вас из Константинополя, когда обстоятельства того возтребуют". От посланника не скрывали серьезности положения ("Ея Императорское Величество желает иметь полное от Порты удовлетворение. Я уполномочен удерживать право Ея силою, войски в полном движении"), Потемкин в то же время поручил Булгакову "с искренностию уверить министерство Порты, что их недоверенность к нашей дружбе неосновательна и что желания Ея Величества свято основаны на сохранении мира. Сами они по пространству и великости империи Российской могут видеть, нужно ли Ея Величеству желать разпространения пределов. Сама натура и положение мест может им доказать, что большое расширение владений ослабило бы Россию, наипаче теперь, когда по учинению Крыма окружность границ столь совершенно устроена. Представьте им ясные доказательства, что вместо укреплений и исканий посторонних противу нас пособий, лучше для них и полезней прямо быть с нами в дружбе, которая непрерывна в наблюдении обязанностей столь усилится, что тишина и покой утвердятся навеки" ⁴¹.

Этот эпизод, на наш взгляд, позволяет глубже представить себе различия в подходах Екатерины и ее наместника на юге России относительно стратегии и тактики действий на черноморском направлении российской внешней политики ⁴². Действия Потемкина накануне второй Русско-турецкой войны показывают, что он использовал данные ему полномочия для того, чтобы всемерно оттянуть военное столкновение и, похоже, не только для того, чтобы накопить необходимые для войны силы и средства. В частности, в письме Екатерине от 13 октября 1786 года Потемкин изложил широкую программу освоения Таврического и Новороссийского краев, развития в них внутренней и внешней торговли ⁴³. Существенное место в планах Потемкина занимали и вопросы обустройства границы с Польшей.

2

Накануне Русско-турецкой войны 1787 - 1791 годов особое значение для российской дипломатии вновь приобрел польский вопрос. От того, чью сторону (России или ее противников) примет Речь Посполитая, позволит ли она использовать свою территорию и крепости на границе с Турцией русским войскам, зависели как ход войны, так и, в конечном счете, расстановка сил в Европе ⁴⁴.

Учитывая это, Екатерина согласилась встретиться с польским королем в ходе своей поездки по югу России (январь - июль 1787 г.). Политическую сторону встречи было поручено подготовить Г. А. Потемкину.

20 марта 1787 года Потемкин посетил Станислава Августа, ожидавшего императрицу в польском городе Фастове. Подчеркивая уважение к королю, Потемкин надел традиционный наряд шляхты [196] Брацславской губернии и все свои польские ордена. В его свите находился и Ф. К. Браницкий, только что женившийся на племяннице Светлейшего А. Энгельгард. (Это была первая из предпринятых Потемкиным в марте - мае 1787 г. попыток, правда, неудачных, сгладить неприязненные отношения, существовавшие между Станиславом Августом и Браницким, одним из лидеров оппозиции ⁴⁵.)

По всем вопросам, поставленным королем в ходе беседы с Потемкиным (о таможенных пунктах на границе, о прорытии рва между Польской Украиной и Новороссией), Екатериной были приняты положительные решения. Полную поддержку с ее стороны нашла и просьба короля о "поощрении польской торговли через Херсон". Со своей стороны, императрица предложила связать каналом пограничные реки Пину и Припять. Было подтверждено покровительство Данцигу со стороны России, но королю высказана просьба "употребить усилия, чтобы успокоить данцигских жителей в их спорах с Берлином" ⁴⁶.

На позитивной ноте был обсужден и сложный диссидентский вопрос. Ознакомившись с аргументами Потемкина, Екатерина согласилась с тем, чтобы епископ Киевский, наблюдавший за православными храмами в Польше, приносил присягу королю, и утвердила ее текст, представленный Станиславом Августом, с незначительными изменениями.

Беседы Потемкина со Станиславом Августом заложили основу для встречи польского короля с Екатериной, состоявшейся на галере возле Канева 6 мая 1787 года. Известно, что Екатерина сдержанно отнеслась к идеям, изложенным Станиславом Августом в записке, озаглавленной "Пожелания короля" и переданной ей Штакельбергом накануне встречи в Каневе. Необходимо, однако, иметь в виду, что холодно было встречено ею не предложение короля о заключении русско-польского оборонительного союза, а попытка увязать его с согласием России на проведение реформ, которые воспринимались ею как чреватые усилением королевской власти. Не без колебаний, вызванных в том числе возможной негативной реакцией Вены и Берлина, идея союза была одобрена, но отложена до предстоявшего в 1788 году очередного сейма ⁴⁷.

Екатерина наградила Станислава Августа в Каневе высшим российским орденом Андрея Первозванного, а вскоре после возвращения короля в Варшаву (11 июля 1787 г.) его племянник Станислав Понятовский, принятый Екатериной в Херсоне, сообщил ему о том, что российская императрица и Иосиф 11 одобрили план, в соответствии с которым племянник короля должен был быть объявлен его наследником на польском престоле ⁴⁸. Станислав Август по возвращении в Варшаву послал Екатерине знаки польского ордена Белого орла и распорядился поставить в Варшаве конную статую Яна Собесского, победителя турок в 1683 году ⁴⁹. [197]

Однако Штакельберг, вернувшийся в Варшаву 12 мая, обнаружил в польской столице совершенно другие настроения, подпитывавшиеся противниками короля. "Поскольку способность этой нации поддаваться самым необоснованным впечатлениям хорошо знакома Вам, господин граф, - писал он в тот же день в депеше Безбородко, сопровождавшему Екатерину, - Вы можете представить себе все фантазии, которые рождает пребывание Императрицы в Киеве и две встречи короля (с Екатериной под Каневом и австрийским императором Иосифом II 8 - 10 мая в Корсуни. - П. С.). Последняя из них состоялась благодаря секретной договоренности, достигнутой заранее, и мне кажется, что интимные отношения, в которых состоят оба двора, должны были бы послужить дополнительным мотивом с тем, чтобы не держать результаты ее от нас в секрете. Император, конечно, не оставит Ее Императорское Величество в неведении относительно его беседы. Я думаю, однако, что не должен обходить молчанием две вещи, которые заслуживают определенного внимания. Относительно опасений нового раздела этот государь объяснился с королем в том смысле, что он и не думал об этом, а говоря о слухах относительно внутренних перемен, император якобы сказал, что они вряд ли могут состояться без него и прусского короля. Эта информация содержится в письме короля примасу" ⁵⁰.

Штакельберг, плохо принятый в Киеве Потемкиным (он связывал это с тем, что остановился в доме давнего оппонента Потемкина З. Г. Чернышева) ⁵¹, остерегся прямо написать Екатерине, что ее поездка в Крым стимулировала слухи в Варшаве о скорой неизбежной войне с Турцией. Вместе с тем к депеше от 12 мая он приложил сообщение из Константинополя о том, что паша Хотинской крепости получил фирман от Порты готовиться к скорой войне ⁵².

Поручение собирать информацию о военных планах турок было дано Штакельбергу вице-канцлером Остерманом еще 9 января 1787 года. Одновременно обсуждались и превентивные меры с российской стороны. 16 (21) января 1787 года он сообщал Остерману о том, что "король пришел в крайнее возбуждение" от поступившей от командующего российской Украинской дивизией "новости о предстоящем вступлении наших войск" ⁵³. Через неделю, 23 января (3 февраля), Штакельберг писал Остерману о том, что вопрос о возможности ввода российских войск был обсужден на заседании Постоянного совета ⁵⁴. 30 января (10 февраля) 1787 года великий канцлер Постоянного совета официально информировал Штакельберга о том, что в случае, если Россия имеет в виду провести свои войска через Польшу, они будут приняты дружественным образом ⁵⁵.

Для перехвата депеш, следовавших через Варшаву из Берлина и Парижа в Константинополь, в посольство был командирован асессор Ноттебек ⁵⁶. Однако наиболее важная информация из [198] Константинополя поступала Штакельбергу с лета 1787 года при содействии польского представителя в турецкой столице Боскампа ⁵⁷.

19 июня 1787 года Штакельберг со ссылкой на депешу из Константинополя от 10 мая сообщал, что "Порта обратилась ко всем нациям и принцам магометанской веры, вплоть до Великой Татарии, Бухары и узбеков, с призывом совместно противостоять опасности, которой подвергается религия и империя из-за планов, которые вынашивают европейцы увеличить свои владения за счет Османской империи" ⁵⁸

Далее в депеше говорилось: "Маврогени, нынешний господарь Молдавии, сообщил Порте сводный план, согласованный между двумя имперскими дворами (Россией и Австрией. - П. С.) и Венецианской республикой, к которому должен был примкнуть и Неаполь, относительно полного раздела Европейской Турции. Этот план предусматривает, что три первые державы в силу секретной конвенции, заключенной между ними, должны нанести одновременный удар; Россия, укрепив свои позиции в Грузии и Татарии, должна овладеть Бессарабией и всей правой стороной Дуная, направив свой новый флот в Черном море в направлении Константинополя; австрийский император займет другую сторону Дуная, и его армия направится также к столице Османской империи. Венецианский флот, оккупировав Архипелаг, присоединится к российскому флоту, встретившись с ним у Константинополя". К этому Маврогени добавлял, что австрийский император предлагал привлечь к участию в этом плане и Саксонию, для того чтобы оторвать ее от Германской лиги, предлагая саксонскому курфюрсту польскую корону ⁵⁹.

Информированность Порты о планах Петербурга и Вены (сообщения молдавского господаря довольно точно отражали существо Греческого проекта) позволяет охарактеризовать предпринятые ею 12 августа 1787 года арест и заключение в Семибашенный замок посольства Я. И. Булгакова, означавшие в турецкой практике объявление войны, как превентивный удар с целью перехватить военную инициативу.

К такому выводу подводит и анализ переписки Екатерины с Потемкиным после объявления войны. "Я ведаю, что весьма желательно было, чтобы мир еще года два протянуть можно было,- писала Екатерина Потемкину от 24 августа 1787 года, - дабы крепости Херсонская и Севастопольская поспеть могли, такожде и армия и флот приходить могли в то состояние, в котором желалось их видеть. Но что же делать, если пузырь лопнул прежде времени" ⁶⁰.

28 августа 1787 года, еще до получения этого письма, Потемкин информировал Екатерину аналогичным образом: "Турки предварили объявлением войны и тем переменили весь план наступательный, который через год от нас с выгодою несомненною мог бы [199] произвестись. Флот бы наш в три раза был больше нынешнего, и армии к нам пришли прежде, нежели они двинуться могли" ⁶¹.

3

Через две недели после объявления Турцией войны России Екатерина, на этот раз по своей инициативе, вернулась к предложению Станислава Августа о подписании русско-польского оборонительного договора. В депеше от 1 сентября 1787 года И. А. Остерман проинформировал Штакельберга о том, что "Ее Императорское Величество убеждена, что в условиях нынешнего кризиса появляется благоприятная возможность реализовать этот проект" ⁶². Поручив послу сообщить свои мысли о "дальнейшем способе действий", Остерман отметил, что Екатерина "сама занимается проектом трактата в настоящий момент" и "считает возможным использовать ситуацию для того, чтобы взять на свое обеспечение войска Республики, выплачивая ей субсидии" ⁶³.

Определенный свет на мотивы, побудившие Екатерину вернуться к идее союзного договора с Польшей, проливает вторая депеша Остермана Штакельбергу, датированная тем же 1 сентября. "Следует ожидать, что военные действия, которые скоро начнутся, окажут различное влияние на настроения умов в Польше, - писал Остерман. - Возможно, что до сих пор в Республике есть горячие головы, которые на пороге войны будут расположены к тому, чтобы вновь возбудить идею создания конфедерации для того, чтобы сеять волнения и беспорядки в этой несчастной стране" ⁶⁴. На случай возникновения необходимости локализовать и погасить волнения в Польше командующему украинской армией П. А. Румянцеву был отдан приказ помочь Штакельбергу (с предписанием воспользоваться этим только в самом крайнем случае) ⁶⁵.

Тем временем российскому послу в Варшаве приходилось все более серьезно заниматься совсем другими делами. "Из различных каналов я получил сведения, которые не оставляют никакого сомнения относительно того, что действия прусского министра направлены на то, чтобы вызвать национальные беспокойства и создать ситуацию, которая могла бы быть использована для повышения влияния его двора в Пруссии", - сообщал он Остерману в шифрованной депеше от 4 (15) сентября 1787 года ⁶⁶. Прусский министр-резидент в Варшаве Бухгольц, повышенный в самом начале войны до уровня чрезвычайного посланника, или посла II класса, ,явно по поручению из Берлина активно работал над созданием в Польше "прусской партии". В поле его внимания были не только король, но и такие представители оппозиции, как К. Радзивилл и М. Огинский.

Не облегчали положение Штакельберга и действия австрийских дипломатов в Варшаве и Константинополе. До марта 1788 года, когда [200] Австрия объявила войну Османской империи, выполнив таким образом свои союзнические обязательства перед Россией, у многих, в том числе Потемкина, не было полной уверенности относительно намерений Вены. 12 (23) сентября 1787 года Штакельберг переправил в Петербург копию депеши польского поверенного в делах в Константинополе Боскампа, адресованную лично королю. В ней польский дипломат доносил о том, что австрийский интернунций в Константинополе сказал ему в беседе "Если первый удар войны будет нанесен по Очакову, то последний - по Польше, поскольку именно она является целью всех обольстительных обещаний, которыми берлинский двор пытается соблазнить Порту Этот двор питает претензии на Великую Польшу, Данциг и Торн" ⁶⁷.

Штакельберг растерялся. Для содержания депеш, которые он направлял из Варшавы осенью 1787 года, характерен возросший разброс в оценках различных аспектов внутренней ситуации в Польше. Если 12 (23) сентября он предлагал инициировать созыв сконфедерированного сейма, "как я сделал это в 1773 и в 1776 годах", отмечая при этом, что "настоящее положение Польши, как я его понимаю, бесконечно выгоднее для нас, чем было во время последней войны" ⁶⁸, то уже 26 сентября (7 октября) вынужден был упомянуть о том, что созыв конфедерации, "наподобие той, которая существовала с прошлой войны", может вызвать взрыв внутреннего возмущения в Польше. В этой связи посол советовал ограничиться размещением русских войск на границе с Польшей, но не вводить их, чтобы не спровоцировать Пруссию на аналогичные действия. В случае же необходимости ввода войск в южные районы Польши Штакельберг просил заблаговременно и в дружественной форме предупредить об этом короля и нацию ⁶⁹.

В своей второй депеше от 26 сентября (7 октября) 1787 года Штакельберг, отвечая на поступившее к нему секретное предписание ускорить переговоры о заключении союзного договора с Польшей, сообщал, что его первый же разговор с королем (посол провел его, несмотря на то, что ему предписывалось "полностью предоставить это дело самим полякам") ⁷⁰ увенчался успехом Станислав Август передал ему для отправки в Петербург польский проект союзного договора, состоявший из 11 статей и двух сепаратных Артикулов ⁷¹.

По мнению Штакельберга, подчеркивавшего, что поляки сами выступили с инициативой заключения договора, статьи 1-я, 2-я и 3-я проекта, в которых говорилось о взаимных гарантиях территориальной целостности и обязательствах Польши сформировать вспомогательный корпус численностью в 20 тысяч человек, не нуждались в изменениях. Относительно статьи 4-й, предусматривавшей выплату субсидий для поддержания польской армии в военных условиях в 60 тысяч дукатов в год, Штакельберг рекомендовал провести [201] экспертную оценку с привлечением военных специалистов Предложенные в статье 10-й "улучшения в деятельности польского правительства, в частности, в области полиции. юстиции и финансов" были отвергнуты послом, высказавшим опасение, что расширение полномочий польского правительства в области юстиции и финансов могло привести к изменению государственной системы Польши ⁷².

Штакельберг поддержал польскую редакцию первого сепаратного артикула, предусматривавшего приобретение Польшей "в вечное владение части Бессарабии и Молдавии" как "очень важного для короля и нации, поскольку прежние договоры были всегда связаны с территориальными уступками и разделами" Содержание второго сепаратного Артикула, фактически продиктованного Штакельбергом по указанию из Петербурга и предусматривавшего, что Польша брала на себя обязательства "не заключать подобного союза ни с какой другой державой, кроме как с ведома и согласия Ее Величества Императрицы Всероссийской и ее наследников" ⁷³, также, по мнению посла, не нуждалось в изменениях

Ход и характер обсуждения польского проекта в Петербурге после публикации В С Лопатиным переписки между Екатериной и Потемкиным и выявления новых документов в российских архивах можно реконструировать достаточно детально Достоверно известно, что активное участие в этом процессе принял Потемкин, с весны 1787 года отстаивавший необходимость налаживания военного взаимодействия с Польшей в борьбе против Турции Характерно, что ряд замечаний, высказанных им в связи с польским проектом договора, ближе к позиции Штакельберга, чем Екатерины В частности, в письме Императрице от 5 февраля 1788 года Потемкин писал "Куда бы, матушка, хорошо поскорее решить поляков и при всем им надобно обещать из турецких земель, дабы тем интересовать всю нацию" ⁷⁴ Та же мысль повторяется 15 февраля 1788 года "Несказанная польза, чтобы они были наши", - писал Потемкин, настаивая на форсировании союза с Польшей ⁷⁵ И далее, полемизируя с убежденностью Екатерины в непримиримости противоречий, разделявших короля и оппозицию "Должно смотреть на мощь имущества, а не на лицо королевский или противный" ⁷⁶

В целом анализ переписки Потемкина с Екатериной показывает, что вряд ли есть основания говорить о существовании "двух альтернативных проектов" польско-русского союза осенью 1787 - весной 1788 годов - потемкинского и екатерининского ⁷⁷ - с той, однако. оговоркой, что Потемкин, в отличие от Императрицы, с большим пониманием относился к реформаторским идеям Станислава Августа, считая, что "счастливая анархия" в Польше более выгодна ее германским соседям, чем России К тому же выводу подводит и проведенное О И. Елисеевой исследование трех записок Потемкина Екатерине от 27 марта 1788 года ⁷⁸ Хотя она и упоминает о [202] "потемкинском" проекте альянса, речь идет лишь о серьезном вкладе Светлейшего в составление русского контрпроекта.

Для появления же двух "альтернативных" проектов, как об этом говорит Л. Кондзеля, просто не было основы - Екатерина, да и Потемкин никогда, даже в период существования Тарговицкой конфедерации, не рассматривали польскую оппозицию в качестве альтернативы Станиславу Августу, используя ее только как средство давления на короля. В этой связи уместно напомнить, что Потемкин и в 1788- 1789 годах не оставлял попыток примирить К. Б. Браницкого с королем. Осенью 1788 года через Штакельберга Екатерина добилась письменного подтверждения Станиславом Августом готовности лично наблюдать за имущественными интересами Потемкина в Польше.

Вместе с тем в течение пяти месяцев (с начала октября 1787 г. до конца февраля 1788 г.) Екатерина размышляла над польским проектом договора, хотя Потемкин всячески убеждал ее поторопиться с его заключением. Только в письме от 22 февраля 1788 года императрица согласилась с доводами князя не придавать преувеличенного значения внутренним неурядицам в Польше, а 26 февраля высказалась конкретно: "Касательно польских дел в скором времени пошлются приказания, кои изготовляются для начатия соглашения". Выражая свое отношение к польской оппозиции, Екатерина в том же письме упомянула, что не намерена привлекать в польскую армию ни "пьяного Радзивилла", ни М. Огинского, "которого неблагодарность я уже испытала", но согласна на гетмана Браницкого, а также на воеводу Русского Потоцкого. Впрочем, императрица считала необходимым проявлять осмотрительность, назначая поляков шефами полков, ибо "ветреность, недисциплина или расстройство и дух мятежа у них царствуют" ⁷⁹.

В письме Императрице от 17 марта 1788 года Потемкин резко высказался против подобных поверхностных оценок: "Говорю Вам истину: что у них в учрежденных войсках оное (дисциплина. - П. С.) наблюдается даже до педантства" ⁸⁰, а 27 марта 1788 года направил свои замечания на проект польского короля, поступивший к нему из Петербурга 8 марта ⁸¹.

В комплексе документов, подготовленных по этому вопросу Потемкиным, особый интерес представляют его замечания на мнение (очевидно, Безбородко) относительно вопросов военного взаимодействия с Польшей, снабженные комментариями Императрицы. Среди десяти замечаний, сделанных Потемкиным, можно выделить следующие. Поддержав идею создания польского вспомогательного корпуса, Потемкин подчеркивал, что "на военное время выгодно потребление чужих войск, поскольку жизнь, потеряв, вернуть невозможно. Деньги же увеличат число войск, употребленных на службу". Екатерина: "На сии войска, однако, надеяться мало можно, а взять их, в рассуждении того только, чтобы другие их не употребили нам [203] во вред". И далее: "Никогда не было помышляемо платить Польше субсидии. Да еще такие великие - 600 тысяч червонных". Относительно происходивших в Варшаве споров о том, кто должен возглавить вспомогательный корпус: "Чем менее в корпусе войск будет, тем менее и охотников".

Потемкин: "Ежели быть сейму чрезвычайному, то надобна крайняя осторожность, чтобы конфедерация наша не возжгла других по видам прусским". Комментарий Екатерины: "Колико прилично по собственному тех дворов поведению" ⁸².

Что касается содержания польского проекта договора, то отношение Потемкина к ряду его положений было сдержанным. "В проекте королевском, присланном от посла, больше я вижу видов собственных короля усилить себе при сем случае не на нашу пользу", - писал он Безбородко еще 23 октября 1787 года. Интересно, что в этом же письме Потемкин рекомендовал сменить Штакельберга в Варшаве генералами М. Н. Кречетниковым или П. С. Потемкиным. На письме резолюция Екатерины: "Ни тот, ни другой ни на каком чужестранном языке грамоте не умеет" ⁸³.

Тем не менее необходимость союза с Польшей никогда не ставилась Потемкиным под сомнение. В этом его позиция отличалась от мнения Безбородко, предупреждавшего Екатерину весной 1788 года о том, что "составление союза с Польшей в настоящее время представляется в двояком образе". Главные опасения Безбородко сводились к тому, что заключение русско-польского союза могло "ускорить решимость короля Прусского на введение своих войск в Польшу и на занятие Галиции". Поэтому он рекомендовал Императрице переговоры с Польшей "отложить, по крайней мере, до ординарного сейма". И далее: "Чрезвычайные и насильственные меры отложить на чрезвычайные и насильственные происшествия" ⁸⁴.

И тем не менее русский контрпроект союзного договора был утвержден Екатериной 12 мая 1788 года ⁸⁵. Контрпроект состоял из 11 статей, без сепаратных Артикулов ⁸⁶. В приложенной к нему сопроводительной записке, адресованной Штакельбергу, обращалось внимание на неприемлемость статьи 10 польского проекта (об изменении польского государственного строя) и второй сепаратной статьи (о территориальной компенсации Польше в случае войны с Турцией). Изъятие сепаратного Артикула объяснялось стремлением избавить республику от "каких-либо умыслов со стороны берлинского двора сделать новые приобретения за счет Польши" ⁸⁷. Имеющийся в деле черновик сопроводительной записки, написанной по-французски, показывает, что над ним шла серьезная работа - в нем много исправлений, вставок, три нотабене ⁸⁸.

В рескрипте Екатерины Штакельбергу от 12 мая 1788 года подробно излагался порядок окончательного согласования договора. Штакельбергу предписывалось соблюдать особую осторожность и [204] секретность, обсуждая договор лично с королем и узким кругом лиц по его выбору. Согласившись на то, чтобы русско-польский союз был проведен через сконфедерированный сейм, возглавляемый королем, Екатерина, однако, не поддержала предложение короля о конституционных реформах в Польше. Численность польского войска должна была быть ограничена 12 тысячами человек (вместо 20 тысяч), причем польские войска должны были сражаться под руководством русских генералов. Относительно этого последнего пункта Штакельбергу была направлена секретная депеша, датированная 19 мая. В ней послу предписывалось передать королю совет отказаться от идеи лично возглавить вспомогательный корпус польской кавалерии. Это мотивировалось тем, что, "с одной стороны, возбуждение умов в Польше требует его присутствия в столице, с другой, корпус недостаточно многочислен, чтобы его возглавил король" ⁸⁹.

Вместе с тем в депеше говорилось: "Однако если его (короля. - П. С.) патриотизм и любовь к славе должны проявиться таким образом, то более удобная возможность представится при случае вступления в силу этого же договора встать во главе всей нации для того, чтобы защитить своего союзника или даже его собственную страну. В этом случае я не только буду аплодировать решению, которое он примет о том, чтобы идти впереди войск, но и буду готова отдать под его командование все свои войска, которые будут находиться на его территории" ⁹⁰

Оценивая в целом русский контрпроект, следует отметить, что, несмотря на его существенное отличие от проекта, предложенного Станиславом Августом, в этом документе была зафиксирована важная для Польши гарантия Екатериной "за Себя и преемников Своих Его Величеству Королю, Его преемникам и Республике на все земли нынешние, ее владения составляющия" (Артикул 3-й). Из обязательств Польши по оказанию военного содействия России были изъяты "дела Ея императорского Величества Всероссийской с ее соседями в Азии", за исключением Турции (Артикул 6-й), причем предусматривалась возможность увеличения численности польского вспомогательного корпуса (Артикул 7-й). В военных обязательствах сторон строго соблюдался принцип взаимности.

Вряд ли правомерно трактовать и Артикул 9-й, предусматривавший, "чтоб где которая из них (договаривающихся сторон. - П. С.) не будет иметь Министра, или Поверенного в делах, или Консула, там аккредитованный другой стороны исправлял бы дела и старался о пользе подданных союзного государства, буде в том, кто из помянутых подданных нужду иметь будет", в качестве меры, ограничивающей самостоятельность дипломатических представительств Польши за границей. Думается, что эти обстоятельства не в последней мере предопределили в целом позитивную реакцию Станислава Августа на русский контрпроект. [205]

4

Судя по документам русских архивов, король внимательно следил за ходом обсуждения в Петербурге проекта союзного договора и в меру имевшихся у него возможностей пытался направлять его. В депеше Штакельбергу от 15 декабря 1787 года вице-канцлер И. А. Остерман информировал посла о том, что польский дипломатический представитель в русской столице Деболи передал меморандум, в котором излагалась идея создания в Польше конфедерации "для успокоения волнующихся умов" ⁹¹. Императрица, однако, сочла подобную меру преждевременной, предложив сначала закончить обсуждение текста союзного договора. Еще ранее, в ноябре, аналогичный ответ был дан Штакельбергу, предлагавшему инициировать созыв сконфедерированного сейма, чтобы "указать верный путь" польской нации.

Тем не менее идея вынесения вопроса о русско-польском договоре на обычный, а не сконфедерированный сейм представлялась опасной и Потемкину. (На сконфедерованном сейме не существовало право liberum veto.) "Составление союза или конфедерации есть чрезвычайный способ для приведения дел к желаемому концу", - писал он в представленном в это время Екатерине "Плане о наборе национальных войск в Польше и о составлении тамо союза" ⁹². С завидной предусмотрительностью он предупреждал императрицу, что "учреждение союза" через обычный сейм чревато "бесчисленными пронырствами, дабы или вовсе такой союз уничтожить", или исказить его содержание через оппозиционно настроенных депутатов.

"Та конфедерация полезнее, сходнее, которая меньше тревог, забот и издержек влечет за собой, - написала на полях потемкинского "Плана" Екатерина. - Для сего считаю лучшим способом созвать хоть чрезвычайный сейм, а после его сконфедерировать. Посол мой должен предостерегать, чтоб в делегации для трактования особого не были помещены иные, кроме самых надежных людей". Судя по комментариям, которыми она снабдила "План", императрица считала крайне маловероятной оппозицию в Польше союзу, цель которого, по ее словам, состояла в "охранении Польши и в помощи против нынешнего неприятеля".

У Потемкина же к этому времени сложилось иное видение ситуации. "Надобно склонить на свою сторону Польского короля посредством народа, а не народ посредством короля", - писал он, предлагая еще до начала обсуждения союзного договора создать три бригады национальной конницы под начальством "верных России) (и ему лично) людей - Ф. Потоцкого, С. Ржевусского, а также И. Понятовского, которые действовали бы против турок в качестве вспомогательного корпуса. [206]

"В заключаемый оборонительный договор сверх постановлений о помочном войске, - отметила на полях императрица, - внесены будут гарантия на целость нынешних польских владений, выгоды торговые, обещание стараться и при мире им доставить такие же по торгу выгоды и обеспечение против чьей-либо злобы за союз с Россией заключенный".

На пути реализации этих планов, однако, возникли обстоятельства совершенно неожиданного свойства. В середине октября Остерман информировал Штакельберга о том, что переговоры о русско-польском союзе, проходившие секретно, стали известны в Варшаве и дали толчок "темным слухам". "Без сомнения, досадно, что цель, которая диктовала полнейшую секретность с обеих сторон, не была достигнута" ⁹³, - продолжал Остерман, отмечая, что действия, предпринятые прусским посланником в Варшаве Бухгольцем "относительно предстоящего сейма и чрезвычайных событий, которые могут в связи с этим последовать, явились полной неожиданностью для нас" ⁹⁴

"Его прусское Величество не может, конечно, забыть то постоянное внимание, которое императрица со времени своего восшествия на престол оказывала для защиты интересов его монархии, - с недоумением писал Остерман в черновике той же депеши. - Ее Императорское Величество дала этому (самые убедительные - добавлено на полях. - П. С.) доказательства в ходе обсуждения и подписания раздельного договора и (урегулирования всех прецедентов, которые из этого последовали, - добавлено на полях. - П. С.), а также в ходе подписания Тешенского мира" ⁹⁵.

Выражая недоумение появившимися признаками того, что инструкции, поступавшие из Берлина Бухгольцу, противоречили "видам России и совместным интересам двух монархий", Остерман предписывал Штакельбергу "удвоить осторожность" в вопросе о союзном договоре. "Что касается сообщения о союзном договоре, проект которого обсуждается между нами и Польшей, было бы пока несвоевременно напрямую затрагивать эту тему с берлинским двором, в том числе потому, что мы пока отложили обсуждение этого вопроса с венским двором, с которым нас связывает тесный союз" ⁹⁶, - писал он. В заключение депеши Остерман информировал посла о том, что Екатерина имела в виду сообщить о предстоящем подписании русско-польского договора в Вену и Берлин после того, как работа над его проектом будет завершена ⁹⁷.

Между тем с осени 1787 года Бухгольц активизировал свои контакты с оппозицией, направленные на то, чтобы сорвать планы русско-польского союза. Главная ставка была сделана им на братьев Потоцких и Сапегу, уязвленных холодным отношением к ним в Киеве со стороны Екатерины. Особый расчет при этом делался на Игнатия Потоцкого, с которым в Крыму отказался разговаривать [207] австрийский император. Н. И. Костомаров пишет в этой связи: "Отвергнутый, осрамленный двумя монархами и пораженный в самое сердце, Потоцкий решился всецело отдаться третьему, но после того как придется и от третьего испытать что-нибудь похожее, чем от двух первых, ему ничего не останется, как сделаться демократом" ⁹⁸.

Потоцкие, Сапега и Чарторыйские составили костяк пропрусской партии, деятельность которой особенно активизировалась после подписания в августе 1788 года союзного договора между Англией, Пруссией и Голландией, острие которого было направлено против России и Австрии. Посланники Пруссии и Англии в Варшаве убеждали поляков в неизбежном расширении коалиции за счет присоединения к ней Османской империи, Швеции и ряда немецких князей. Эти аргументы приобрели особое звучание после того, как шведский король Густав III объявил в начале июля 1788 года войну России. Сторонники пропрусской ориентации в Варшаве были уверены, что Россия в союзе с Австрией не сможет победить турок, которых "поддерживала вся Европа".

В этот период с пропрусской партией сблизился С. Малаховский, будущий маршал Четырехлетнего сейма. Парадокс ситуации заключался в том, что в сентябре 1787 года Екатерина согласилась с предложением Штакельберга выплачивать Малаховскому и маршалу двора Рачинскому пенсии по полторы тысячи дукатов ⁹⁹.

В партии короля "были люди, которые находили, что вся беда Польши происходит от дурного воспитания, ослабления монархической власти, беспорядков в управлении, - замечал Н. И. Костомаров. - Эти люди поэтому заботились о воспитании, думали усилить королевскую власть, ограничить произвол панов, установить законность, уничтожить liberum veto" ¹⁰⁰. Представители партии короля, среди которых выделялись И. Хрептович, адъютант короля генерал Комаржецкий, брат Станислава Августа примас Михаил Понятовский, считали, что решение проблем Польши возможно лишь при опоре на Россию.

Существенно, что в этот период Екатерина не стремилась использовать проблемы, возникавшие в связи с Польшей в русско-прусских отношениях, для наращивания конфронтации с Берлином. В частности, в связи с просьбой о покровительстве, с которой к ней обратились жители Данцига в начале января 1788 года, протестовавшие против повышения Пруссией таможенных тарифов, Остерман дал Штакельбергу указания исходить из того, что в Петербурге "считают справедливыми требования Пруссии о признании за ее гражданами, живущими в Данциге, равных прав в отношении импортной торговли" ¹⁰¹. Вместе с тем было заявлено, что Пруссия должна снизить таможенные тарифы на три процента, что дало бы "значительные выгоды обеим сторонам". До этого, в ноябре 1787 года, представители Данцига и Пруссия достигли при посредничестве России [208] договоренности о перенесении переговоров по данцигскому вопросу из Берлина в Варшаву ¹⁰².

Характерна в этом отношении и записка А. А. Безбородко Екатерине, написанная в марте 1788 года. Напоминая Императрице, что она "еще в Киеве дала согласие на перенесение переговоров по Данцигу в Варшаву", Безбородко писал: "Предполагали всегда, чтобы данцигское дело так вести, дабы или король Прусский согласился на нынешнее облегчение торговли этого города, или же, в случае его уклонения от того, по крайней мере, продлили сию негоциацию, сохраняя политическое бытие сего города до того времени, когда можно будет смелее самые серьезные сделать представления".

Исключительно интересно и то место в записке Безбородко, в котором он, положительно оценив поддержку Кауницем "намерения нашего заключить союзный трактат с Польшей", информировал императрицу о намеках австрийского канцлера на новые территориальные приобретения в Польше, сопровождавшиеся предложением "представить полякам перспективу на возвращение от короля Прусского в случае враждебных его покушений той части, которая уступлена ему раздельным трактатом" ¹⁰³. Реагируя, Екатерина собственноручно наложила на записку Безбородко следующую резолюцию: "Я не могу жертвовать реальными интересами моей империи, находящейся в войне с врагами имени христианского, интересам, чуждым моему делу".

И далее: "Это называется насмехаться над людьми, когда предлагают подобные вещи, это означает превратить войну противу турок в войну противу прусского короля. Где он (Иосиф II. - П. С.) собирается увеличивать свои владения? На случай Польши есть раздельный трактат, в Германии - он является главой Лиги (Священной Римской империи Германской нации. - П. С.), которая запрещает подобные территориальные увеличения" ¹⁰⁴.

5

Информация о реакции Станислава Августа на русский контрпроект союзного договора была направлена Штакельбергом в Петербург с депешей от 26 июня (7 июля) 1788 года ¹⁰⁵. Выразив принципиальное согласие с документом, подготовленным в Петербурге, король ограничил свои замечания в основном вопросами практического формирования польского вспомогательного корпуса. Особый акцент при этом был сделан на необходимость ускорения выплаты финансовых субсидий в 300 тысяч флоринов, обещанных Екатериной, поскольку польская казна не располагала свободными средствами для формирования корпуса.

Единственное серьезное возражение, сделанное Станиславом Августом, касалось редакции статьи 2-й русского контрпроекта,в [209] которой речь шла о подтверждении договорных актов эпохи первого раздела, блокировавших реформы польского государственного устройства. "Поскольку пункты, касающиеся желаемых реформ, были изъяты из первого проекта, - предупреждал король, - в то время как они являются объектом самого страстного желания со стороны здоровой части нации, без которой король не сможет ничего осуществить в ходе предстоящего сейма, а также поскольку они ни в коей мере не изменяют пунктов договоров 1768 и 1775 годов, многие выражают самым ясным образом свое желание внести некоторые поправки в законы 1768 и 1775 годов, сходные с предложенными реформами".

В пространном сопроводительном письме от 26 июня (7 июля) 1787 года Штакельберг отмечал, что в ходе обсуждения русского контрпроекта ему с трудом удалось заставить короля и примаса отказаться от надежды на получение финансовых субсидий от России на содержание польской армии в мирное время (Станислав Август и его брат говорили Штакельбергу, что "Польша, уменьшенная наполовину вследствие раздела и лишенная торговли, не могла позволить себе столь большие расходы") ¹⁰⁶. Относительно 10-й статьи и 2-го сепаратного Артикула польского проекта посол отметил, что король и примас "как всегда подчинились воле Вашего императорского Величества" ¹⁰⁷, высказав, однако, собственное мнение о необходимости включить в окончательный текст договора статью, предусматривающую условия компенсации Польше, для того чтобы "успокоить сейм и нацию".

Штакельберг особо отмечал, что главный принцип, которым он руководствовался в ходе переговоров с королем, заключался в попытке "объединить умы" в Польше ¹⁰⁸. Он сообщил Императрице, что направил письмо к Потемкину с просьбой "убедить генерала Браницкого не возбуждать волнений в польских провинциях" ¹⁰⁹. Вместе с тем Штакельберг считал нецелесообразным назначение К. Б. Браницкого командующим одной из бригад польского вспомогательного корпуса, предупреждая, что "это возбудит страшные подозрения" ¹¹⁰, поскольку тот "обрушивал на короля упреки в ходе последнего сейма, заявив, что тот отказался защищать родину в ходе раздела 1772 года" ¹¹¹

В заключение Штакельберг предупреждал, что обстановка с подготовкой сейма, на котором предполагалось утвердить русско-польский союзный договор, складывалась неблагоприятно. Вероятность того, что оппозиция заручится большинством голосов депутатов, он считал вполне реальной. "Договоры подписываются не только с ними (с королем и его приближенными. - П. С.) и не только с Постоянным советом. Их заключают с сеймом, который составляют три сотни крикунов, - писал Штакельберг, - и нужно ожидать самых серьезных затруднений со стороны большинства его членов, [210] подстрекаемых нашептываниями иностранцев, а также некоторыми главарями оппозиции, которая во всем противоречит королю" ¹¹². В связи с этим неутешительным прогнозом вызывает удивление, что в той же депеше Штакельберг предлагал не ограничивать длительность будущего сейма шестью неделями, считая, что этого будет недостаточно для одобрения договора, а сделать его открытым. Екатерина впоследствии сочла это предложение едва ли не основной ошибкой Штакельберга в Варшаве.

Явно страхуясь от возможных упреков в утечке информации, Штакельберг подчеркивал, что обсуждал российский контрпроект только с королем и его братом. Генерал Комаржевский был приглашен Станиславом Августом для обсуждения военных вопросов. В связи с имевшимся у него поручением Императрицы проинформировать прусского и австрийского посланников в Варшаве сразу же после того, как контрпроект будет согласован с королем, посол сообщал, что, по его мнению, австрийский представитель уже был сориентирован Кобенцелем, а прусского посланника он предполагал проинформировать после того, как закончатся выборы депутатов ¹¹³.

6

Контрпроект союзного договора с Польшей был сообщен Петербургом в Вену накануне созыва Четырехлетнего сейма. Кауниц, которому не оставалось ничего, кроме как дать своему представителю в Варшаве указание поддержать его, тем не менее предупредил Петербург о почти неизбежной дестабилизации обстановки в Польше после того, как этот документ будет передан на обсуждение сейма.

В Берлине русский проект, официально переданный Герцбергу в конце августа, вызвал взрыв возмущения. Герцберг ясно понимал, что подключение Польши к австро-российскому союзу ставило крест на его планах в отношении Данцига. Прусская политика приняла открытый антироссийский характер. Усилиями прусской и английской дипломатии была заблокирована попытка Дании выполнить свои союзнические обязательства перед Россией после начала Русско-шведской войны 1788 года.

Подобострастный оптимизм, демонстрировавшийся Штакельбергом в отношении перспектив предстоящего сейма летом 1788 года ¹¹⁴, сменился с начала сентября совершенно иными оценками. 12 (23) сентября 1788 года Штакельберг, излагая свои впечатления от беседы со Станиславом Августом, отмечал, что тот находится в подавленном состоянии от "открытой оппозиции и даже формальных протестов, которые позволил себе прусский министр в отношении сейма" ¹¹⁵. В депеше от 21 сентября (2 октября), сообщая о том, что Пруссия довела до сведения всех сенаторов и депутатов сейма, что она будет решительно противиться заключению русско-польского [211] союзного договора, посол высказал мнение, что результатом подобного развития событий будет гражданская война в Польше ¹¹⁶.

Вынужденный реагировать на демарш Бухгольца, не дожидаясь указаний из Петербурга, Штакельберг сказал прусскому посланнику, что инициатива русско-польского союзного договора принадлежит "королю и некоторым приближенным к нему лицам". Посол особо подчеркнул, что договор не несет в себе ни малейшего ущерба для интересов Пруссии ¹¹⁷.

Встревоженная развитием обстановки в Варшаве, Екатерина предписала Штакельбергу 24 сентября 1788 года "соблюдение такой осторожности, дабы тут раздоры и другие неприятные происшествия отдалены были".

И далее: "Что принадлежит до сейма сконфедерованного, Вам известно, что мы на оной соглашались по настоянию короля и других благонамеренных, наипаче же, что и Вы оной почитали сходственным нашей воле; почему и мы на Ваше усмотрение возлагаем сообразно желаниям народным и пользой дел наших, которую мы главнейше в том поставляем в сохранении его спокойствия и в отдалении участия других держав в оном, связать ли означенный сейм узлом конфедерации или же оставить свободным, отвращая в обоих случаях все те материи, кои поведут к беспокойствам, но, впрочем, если бы Вы увидели, что берлинский двор недоброхотность свою к нам до того распространяет, что и он составит в Польше партию для противодействия нам и способствовать его неблагонамеренным видам и что нашими поступками предварить или отвратить того было невозможно, в таком крайнем случае надлежит, конечно, отложить всякое уважение и предпочтительно оному утвердить нашу силу в Польше, воспользоваться добрым к нам расположением большинства из сей нации, буде Вы найдете удобным составление тесных связей с некоторой там в лучшем виде представлять долженствует, что мы ее предполагаем главнейше сохранить в целости настоящих польских владений и в соблюдении собственной тишины" ¹¹⁸.

Решительный тон рескрипта Екатерины от 24 сентября, казалось бы, не предвещал того, что уже через неделю в позиции России по вопросу о союзном договоре с Польшей произойдет резкий поворот. Однако в депеше Штакельбергу от 30 сентября 1788 года H. А. Остерман проинформировал посла, что в связи с демаршами берлинского двора относительно русско-польского договора принято решение "полностью отказаться от этого дела и больше о нем вовсе не думать, учитывая, что основная цель, которую оно преследовало - спокойствие и благополучие Польши, - по-видимому не может быть достигнута из-за всякого рода происков, которые берлинский двор противопоставляет заключению указанного договора" ¹¹⁹. В тот же день аналогичные указания были направлены российскому посланнику в Берлине В. Нессельроде. [212]

Штакельбергу предписывалось проинформировать короля "польское министерство" об изменении намерений Императрицы. В то же время подтверждалось, что Екатерина "выполнит, не увязывая это напрямую, все свои обязательства в полном объеме по отношению к Польше, которые диктуют ей существующие договоры и добрососедство" ¹²⁰. "Ваше превосходительство понимаете, что после полного переворота, произошедшего в делах, было бы излишне продолжать работу над проектом сконфедерированного сейма, поскольку главная цель, обусловливавшая необходимость этой задачи, более не существует" ¹²¹, - инструктировал Остерман Штакельберга.

Послу предписывалось также проинформировать об изменении позиции России прусского посланника Бухгольца и попытаться убедить его не препятствовать спокойной работе сейма. Разумеется, имелось в виду, что Штакельберг успеет сделать это до его открытия ¹²².

7

Фактической программой польского сейма, начавшего свою работу в Варшаве 13 октября 1788 года, стали анонимно написанные и адресованные маршалу сейма С. Малаховскому письма Г. Коллонтая, коронного референтария и идеолога так называемой "патриотической партии". Коллонтай предлагал осуществить радикальные реформы польского государственного устройства, сделав королевскую власть наследственной, уничтожив Постоянный совет и liberum veto. Вместо него предполагалось сформировать кабинет министров, функцией которого являлось осуществление контроля пяти правительственных комиссий - финансовой, по военным делам, по иностранным делам, полицейской и образовательной. Коллонтай считал необходимым увеличить численность польской армии до 60 тысяч человек, требовал увеличения налогов при одновременном упрощении системы их сбора. Польша должна была стать федеративным государством, объединяющую функцию в котором должен был выполнять сейм, и к работе в нем Коллонтай предлагал допустить представителей от мещан и крестьян ¹²³. Эта программа предопределила радикальный характер решений сейма, которому предстояло продлевать свою работу до 1792 года и войти в польскую историю под названием Четырехлетнего.

Несмотря на то что вопрос о русско-польском союзном договоре не был официально вынесен на обсуждение сейма, прусский посланник огласил уже на его первом заседании, 13 октября, ноту, в которой выражался резкий протест Пруссии против проекта договора ¹²⁴. Содержавшееся в ноте заявление о готовности Пруссии гарантировать независимость и территориальную целостность Речи Посполитой вызвало "неописуемый", как выразился Штакельберг в своем донесении в Петербург от 15 октября, энтузиазм собравшихся. Ответная [213] нота Штакельберга от 5 ноября ¹²⁵, в которой он от имени Екатерины предупреждал сейм о серьезных последствиях изменения польских законов, гарантированных русско-польским договором 1775 года, была фактически проигнорирована ¹²⁶.

Первая реакция Петербурга на неожиданный оборот событий в Варшаве была шоковой. В депеше от 26 октября 1788 года Остерман дал указания Штакельбергу "разделить и распустить как можно быстрее этот сейм" ¹²⁷. Естественно, что, как следует из этой депеши Остермана, к этому времени в Петербурге еще не могли поверить в коварство Пруссии, ожидая реакции из Берлина на представления, сделанные через Бухгольца и Нессельроде ¹²⁸.

В работе по роспуску сейма Штакельбергу предписывалось опираться на короля и примаса. Для подкрепления его аргументов Екатерина направила письмо Станиславу Августу, датированное 25 октября: "Брат мой, Вашему Величеству известно, с каким энтузиазмом я восприняла проект установления более тесных связей с Польшей путем заключения оборонительного договора, который я готова была заключить с Вашим Величеством и Яснейшей Республикой. Крайнее беспокойство, которое выказал берлинский двор против исполнения этого плана, как только он о нем был информирован, и прямое противодействие, которое последовало с его стороны, заставляли ожидать столь опасные последствия для благополучия и спокойствия Польши, что я сочла более приемлемым для спокойствия республики приостановить в этот момент продолжение начатых переговоров. Мой посол получил приказ проинформировать Ваше Величество о моем решении" ¹²⁹. Последняя фраза письма, в которой выражалось удовлетворение приверженностью короля "принципу, что интересы Польши должны быть неотделимы от интересов Российской империи", отражала непонимание в Петербурге того сложнейшего положения, в котором оказался Станислав Август в начале Четырехлетнего сейма.

В целом, неготовность Петербурга к взрыву, произошедшему в Варшаве, тем более удивительна, что Штакельберг немедленно переправил Остерману текст декларации Бухгольца от 13 октября, в которой прусский посланник публично объявил о том, что еще в конце августа Штакельберг конфиденциально информировал его о намерении заключить с Польшей союзный договор. По поручению короля он ответил в том смысле, что Пруссия не видит никакой необходимости в этом, и если договор будет заключен, то Пруссия также предложит Польше подписать аналогичный договор ¹³⁰.

В депеше от 30 августа (10 сентября) 1788 года Штакельберг информировал Остермана о том, что Бухгольц во время объяснений по договору заметил, что "отказ продлить договор с нашим двором выставляет проект договора с Польшей в таком виде, что он является дополнением договора двух императорских дворов" ¹³¹. Он напомнил также, что согласно конституции 1768 года, на которую сделана [214] ссылка в раздельном договоре, никакое решение такого уровня не могло быть принято тремя дворами иначе, как единогласно.

Бурное начало Четырехлетнего сейма самым негативным образом сказалось на боевом духе Австрии. В своих депешах Кобенцелю Кауниц предсказывал скорую войну России с Пруссией, без которой, по его мнению, российское влияние в Польше не могло быть восстановлено ¹³². С учетом того, что вице-канцлер И. А. Остерман, члены Государственного совета А. М. Дмитриев-Мамонов и А. П. Шувалов высказывались за срочное восстановление взаимопонимания с Берлином, не меньшие опасения в Вене вызывала и возможность русско-прусского соглашения по Польше за спиной у Австрии.

Действительно, осенью 1788 года, после начала Русско-шведской войны, международная ситуация России, вынужденной вести военные действия на два фронта, серьезно осложнилась. В письме Екатерине от 17 октября 1788 года Потемкин прямо писал: "Позволь, матушка, сказать, куда наша политика дошла. Что в войне с турками, где бы все долженствовало соглашать, мы разодрали, так сказать, все. Бурбонцы строили на нас ковы, которые до днесь идут по их плану. Даже касательно шведской эпизоды. Они турков приуготовили и не могли уже отвратить. Другие тем воспользовались, желая поставить себя нам нужными. Первые объявили себя банкротами и суще бессильными, другие в словах самых лучших, а мешают нам везде. И верно помешают. Чем им воспретить, ежели война не утихнет? Прусский король, искав продолжения трактата, накладывал сам на себя узду ¹³³. Можно бы тогда его с Императором согласить и польские дела провести по желаемому. С Англией, разорвав трактат коммерческий, столь выгодный и столь натуральный, сделались мы как будто в ссоре. А за ним датский двор, которого задавят, как кошку. Я обо всем предсказывал и предупреждал от беспредельного усердия к Вам" ¹³⁴

К той же теме, но в еще более сильных выражениях Потемкин вернулся в письме Императрице от 3 ноября 1787 года: "Лига сильная: Англия, Пруссия и Голландия, Швеция и Саксония и многие имперские принцы пристанут. Польша нам будет в тягость больше других. Вместо того чтоб нам заводить новую и не по силам нашим войну, напрягите все способы сделать мир с турками и устремите Ваш кабинет, чтобы уменьшить неприятеля России... Где нам сломить всех, на нас ополчившихся" ¹³⁵.

Ответ Екатерины весьма интересен: "Я о том никак не сомневаюсь, что пишешь ко мне, что Лига формирована противу меня. Им сказано так, как пишешь, что мы не прочь от мира, лишь бы союзники были включены, но они, то есть Лига, тем еще недовольны: они требовали, чтобы я с Польшею союз не заключила, говоря, что сей противен их интересам. Я и на сие согласилась, велела оставить сей проект о союзе с Польшею. Теперь требуют, чтоб я войска вывела [215] из Польши. На сие, правда сказать, согласиться мудрено. Они хотят меня лишить союза, действуя в пользу шведов и турков, и предписывают мне закон, грозя, будто буде не исполню, и сверх того жалуются еще на меня и каверзы всякие устраивают мне во вред и в поношение...

Вы вспомните, мой друг, что предложение о трактате Прусский король сделал в самое то время, когда он узнал, что Император признал Kasus Federis ¹³⁶; сие предложение с тем и делано было, чтобы остановить помощь, ожидаемую от той стороны. С Англиею я никак не разорвала трактата: они не захотели его возобновить по истечении, вместо того они заключили с французами и с ними признали нейтральные правила, а нам в том отказали. Стечение обстоятельств прошу не поставить мне в вину" ¹³⁷.

Те же настроения отличают депешу Остермана Штакельбергу от 9 ноября 1788 года: "Ее Императорское Величество удивлена поступившими от Вас сообщениями о странном взрыве, потрясшем Польшу, который был спровоцирован ревнивым соседом, менее всего интересующимся настоящим истинным благополучием республики" ¹³⁸. Выражая тревогу быстрым распространением в Польше "политического фанатизма", поощряемого Берлином, Остерман предписывал Штакельбергу активно противодействовать проискам Пруссии в Польше. Резко осуждая политику Пруссии, направленную на подрыв русского влияния в Польше и замену его прусским, Остерман прямо отметил, что тайные планы Пруссии "направлены на то, чтобы навязывать Польше проекты, разрушительные как для ее торговли и собственности, так и затрагивающие целостность ее владений, гарантированные Ее Величеством" ¹³⁹. В целом тон этой депеши Остермана резко контрастирует с предыдущими указаниями Штакельбергу, совершенно очевидно направленными на умиротворение Берлина.

Еще более важно, на наш взгляд, для понимания настроений Екатерины II в критические дни осени 1788 - весны 1789 года ее собственноручное письмо Штакельбергу от 15 декабря 1788 года. Приводим его текст полностью: "Господин граф Штакельберг, мне кажется, что этот несчастный сейм похож на реку, воды которой ветер гонит в обратном направлении. На нем делается много напрасных усилий для того, чтобы идти против законов природы. Я не сомневаюсь, что партия, которая одержала верх на этом сейме, не преминет выразить свою радость, когда узнает о том, что прусский король и его министры ни на миг не прекращали делать предложения о возобновлении со мной союзного трактата и предложений посредничества для установления всеобщего мира. Если Вы считаете, что эти новости могли бы произвести хорошее впечатление в нашу пользу в Польше, Вы можете предать их огласке, но без аффектации; мне предлагают даже выгодные условия. Когда я приму решение [216] относительно моих дальнейших действий, я извещу Вас об этом. Будьте здоровы. Екатерина" ¹⁴⁰.

Письмо это интересно и как иллюстрация углубившихся в тот период расхождений между Потемкиным и Екатериной по польским делам. Если Екатерина не исключала осенью 1788 года даже войны против Пруссии с тем, чтобы воспрепятствовать ей в овладении Данцигом ¹⁴¹, то Потемкин, находившийся в Петербурге в феврале - мае 1789 года, зондировал в разговорах с прусским посланником Келлером возможность восстановления скоординированной политики России и Пруссии по отношению к Польше, высказывая при этом сожаление, что в 1772 году Россия, Пруссия и Австрия не поделили между собой всю территорию Речи Посполитой ¹⁴².

В этих непростых условиях Екатерина, прекрасно понимавшая, что уступка Пруссии в вопросе о Данциге и Торне быстро парализовала бы деятельность антирусской коалиции, проявила присущую ей твердость. Начавшиеся было разговоры о новом разделе Польши прекратились, не получив никакого практического развития. Австрийский союзник был успокоен после того, как в мае 1789 года австро-русский союз был продлен еще на восемь лет новым обменом письмами между ней и Иосифом II.

Комментарии

38 Шифрованной депешей от 23 января (3 февраля) 1787 г. Штакельберг сообщал Остерману, что предстоявшее свидание Екатерины с Иосифом II вызвало ревность "не только берлинского, но и лондонского дворов": посланник Англии в Варшаве Ч. Витворт получил приказ под предлогом личной поездки отправиться в Киев для того, чтобы "собрать необходимые сведения относительно якобы имеющих место великих проектах, которые приписывают путешествию императора". - АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1223. Л. 30об.

39 Елисеева О. И. Указ. соч. С. 92.

40 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Турцией". Оп. 89/8. 1787. Д. 686. Л. 37 - 37об.

41 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Турцией". Оп. 89/8. 1787. Д. 686. Л. 34 - 36об.

42 В середине 1783 г. Потемкин предлагал подписать оборонительный трактат с Турцией. "Трактаты дружбы и коммерции полезнее будут, - отвечала Екатерина, - но оборонительный и наступательный могут впутать в такие хлопоты, что сами не рады будем; это французская замашка противу Константина". - Цит. по: Елисеева О. И. Указ. соч. С. 175.

43 Екатерина II и Г. А. Потемкин. Личная переписка... С. 210 - 211.

44 Елисеева О. И. Указ. соч. С. 188.

45 Zamoyski А. The last king of Poland. London, 1998. Р. 294 - 299.

46 Письмо А. А. Безбородко О. М. Штакельбергу от 17 апреля 1787 г. -

47 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1234. Л. 1 - 4об. Екатерина II и Г. А. Потемкин. Личная переписка... С. 775. Впервые вопрос о союзном договоре с Россией зондировался королем в Петербурге в 1782 г., после заключения русско-австрийского союза. - Lord R. Op. cit. Р. 82 - 83.

48 Zamoyski А. Op. cit. Р. 299.

49 "Все догадывались о тайных планах Екатерины II в отношении турок". - Lelevel J. Histoire de Pologne. V. 1. Paris, 1844. Р. 219.

50 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1228. Л. 4 - 5.

51 Частное письмо О. М. Штакельберга А. А. Безбородко от 1 (12) августа 1787 г. // Там же. Д. 1228. Л. 47 - 48об. - Интересно, что в том же письме Штакельберг информирует Безбородко о том, что Потемкин поручил вести дела своего польского имения Смила королю, что якобы вызвало нежелательные толки в Польше.

52 Там же. Л. 7.

53 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1223. Л. 11 - 11об.

54 Там же. Л. 23об.

55 Там же. Л. 36.

56 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1233. Л. 2об.

57 Следует оговориться, что информация Боскампа не всегда представлялась Петербургу достоверной. В частности, в депеше Штакельбергу от 11 декабря 1787 г. Остерман сообщал, что "известия из Константинополя, поставляемые Боскампом, не показались Императрице ни достаточно интересными, ни полученными из хороших источников". - АВПРИ. Ф, "Сношения России с Польшей". Д. 1233. Л. 35. Одно время Екатерина считала, что если Боскамп "не может получить вернейших известий (из Константинополя), то Ее Величество употребит для другова жалуемый ему пенсион". - Там же. Л. 29.

58 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1228. Л. 19.

59 Там же. Л. 20 - 20об.

60 Екатерина II и Г. А. Потемкин. Личная переписка... С. 224.

61 Там же, С. 225.

62 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1233. Л. 12.

63 Там же. С. 12.

64 Там же. Л. 10 - 10об.

65 Там же. Л. 11.

66 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1228. Л. 39об.

67 Там же. Л. 59об. - 60.

68 Там же Л 68

69 Там же. Л. 96об. - 100.

70 Там же. Л. 104об.

71 Там же. Л. 110 - 115. - Полный текст польского проекта союзного договора см. в Приложениях.

72 Там же. Л. 105 - 107об.

73 Там же. Л. 107об.

74 Екатерина II и Г. А. Потемкин. Личная переписка... С. 265.

75 Там же. С. 268.

76 Там же. С. 268.

77 Кондзеля Л. Россия и второй раздел Польши: состояние изучения вопроса и исследовательские задачи // Польша и Европа в XVIII веке. Москва, 1990. С. 160.

78 Елисеева О. И. Указ. соч. С. 228 - 234.

79 Екатерина II и Г. А. Потемкин. Личная переписка... С. 271.

80 Там же. С. 274.

81 Там же. С. 278. Копией польского проекта, присланной Штакельбергом, Потемкин располагал с конца октября 1787 г.

82 АВПРИ. Ф. "Секретные мнения КИД". 1792 - 1794. Оп. 5/1. Д. 589. Л. 84 - 89.

83 Там же. Л. 128.

84 Мнение Безбородко о проекте русско-польского союзного договора // Там же. Л. 102 - 103.

85 "Проект союзного оборонительного трактата между Ея Величеством Императрицею Всероссийскою и Его Величеством королем и Светлейшей Республикою Польскою". - АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 193. Л. 1 - 7. Полный текст см. в Приложениях.

86 В сохранившейся в АВПРИ копии есть помета Екатерины к седьмой статье: "Сей Артикул соединен будет с Артикулом восьмым трактата" // Там же. Л. 6а.

87 Там же. Л. 3об.

88 Там же. Л. 8 - 20.

89 Там же. Л. 21.

90 Там же. Л. 21 - 22.

91 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Ф. 79/6. Д. 1233. Л. 42.

92 АВПРИ. Ф. "Секретные мнения КИД". 1792 - 1794. Оп. 5/1. Д. 583. Л. 90 - 99. - Документ этот, отложившийся, как видно из архивного шифра, в делах КИД более позднего периода, очевидно, составлял часть комплекса записок, направленных Потемкиным 27 марта 1788 г. Об авторстве Потемкина свидетельствует сделанная рукой Безбородко на титульном листе подпись: "План, от князя Григория Александровича Потемкина присланный".

93 Там же. Л. 36об.

94 Там же. Л. 36.

95 Там же. Л. 38. (Проект депеши И. А. Остермана Штакельбергу от 12 декабря 1787 года с правкой Остермана.)

96 Там же. Л. 40.

97 Там же. Л. 39 - 39об.

98 Костомаров Н. И. Старый спор. Последние годы Речи Посполитой. М., 1994. С. 133.

99 Депеша И. А. Остермана Штакельбергу от 17 сентября 1787 г. (проект-

100 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1233. Л. 13об.). Костомаров Н. И. Указ. соч. С. 138 - 139.

101 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1250. Л. 1 - 4.

102 Депеша И. А. Остермана Штакельбергу от 23 ноября 1787 г. // Там же. Л. 21 - 26.

103 АВПРИ. Ф. "Секретные мнения КИД". Оп. 5/1. Д. 587. Л. 38 - 39.

104 Там же. Л. 38.

105 "Замечания на контрпроект" - АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1237. Л. 27 - 33об. - Полный текст этого документа см. в Приложениях.

106 Там же. Л. 9.

107 Там же. Л. 12об.

108 Там же. Л. 15.

109 Там же. Л. 14об. - 15.

110 Там же. Л. 20.

111 Там же.

112 Там же. Л. 7об. - 8.

113 Там же. Л. 14 - 17.

114 В депеше Екатерине от 26 июня 1788 г. Штакельберг писал: "Все пойдет хорошо, поскольку Провидение благословляет неисчерпаемые ресурсы Вашего гения". - АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1237. Л. 35об. - Депешей от 5 июля. 1788 г. И. А. Остерман информировал Штакельберга, что Екатерина выразила удовлетворение его действиями в Варшаве относительно подготовки сконфедерированного сейма для утверждения русско-польского договора. - АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1250. Л. 26.

К депеше Штакельберга Остерману от 24 августа 1788 г. приложена копия письма Станислава Августа Екатерине, в котором подтверждается желание способствовать интересам князя Потемкина в Польше. Письмо датировано 20 августа н. ст. 1788 г. - АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1244.

115 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1237. Л. 38- 38об.

116 Там же. Л 42.

117 Там же. Л 42 - 43.

118 Там же. Л. 28 - 29об.

119 Там же. Л. 30об. - 31.

120 Там же. Л. 31об.

121 Там же. Л. 33об.

122 Приведенные документы российских архивов не подтверждают сообщения Бухгольца в Берлин в его депеше от 28 сентября, которая приводится Р. Лордом относительно того, что Екатерина якобы разрешила Штакельбергу вынести вопрос о союзном договоре на обсуждение сейма, если для этого создастся благоприятная обстановка - Lord R. Op. cit. Р. 91.

123 Костомаров Н. И. Указ. соч. С. 142 - 143.

124 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1246. Л. 42- 42об.

125 Там же. Л. 79 - 80.

126 Там же. Л. 1 - 5 (Донесения Штакельберга о реакции сейма на ноту Пруссии); Д. 1254. Л. 1 - 17об. (Реляция Штакельберга Екатерине II о результатах выборов в сейм и интригах Пруссии).

127 Там же. Д. 1032. Л. 42.

128 Там же. Л. 43об.

129 Там же Л. 44 - 44oб

130 Там же. Д. 1237. Л. 50 - 55об.

131 Там же. Л. 71.

132 Lord R. Op. cit. Р. 106.

133 Потемкин имеет в виду неоднократно поступавшие от Пруссии предложения о продлении союзного договора с Россией, срок которого истекал в 1788 г.

134 Екатерина II и Г. А. Потемкин. Личная переписка... С. 321 - 322.

135 Там же. С. 324.

136 Так в тексте - вместо Casus Foederis.

137 Там же. С. 325.

138 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1032. Л. 54.

139 Там же. Л. 55об.

140 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1237. Л. 30 - 30об. (Копия, французский язык, внизу помета, что письмо обнаружили при разборе дел КИД в ноябре 1852 г.).

141 В письме Потемкину от 19 октября 1788 г. Екатерина писала: "Армию фельдмаршала гр. Румянцева обратить, как в твоем большом плане предвидено было, противу Короля Прусского". - Екатерина II и Г. А. Потемкин. Личная переписка... С. 323.

142 Депеша Келлера в Берлин от 26 февраля 1789 г. - Цит. по: Lord R. Op. cit. Р. 110. - Аналогичные мысли высказывались Потемкиным Екатерине и в ноябре 1789 г.