IV

ДИССИДЕНТСКИЙ ВОПРОС И ПОСОЛЬСТВО Н. В. РЕПНИНА (1764 - 1768 гг.)

1

На следующий день после избрания С. Понятовского, 8 (19) сентября 1764 года, в Варшаве в возрасте 67 лет умер Г. Кейзерлинг. На его место заступил Н. В. Репнин ¹³², протеже и племянник Н. И. Панина. Молодой генерал-майор, отличившийся в Семилетней войне, он в 1762 году выполнял дипломатические функции при прусской главной квартире в Берлине. Этим и ограничивался его дипломатический опыт, хотя Фридрих II, вполне оценивший как военные таланты Репнина, так и прямоту его характера, при расставании с ним сожалел.

Между тем миссия Репнина в Варшаве имела исключительную важность, поскольку именно в период его посольства закладывались основы отношений России с Польшей постсаксонского периода. Судя по действиям С. Понятовского и Чарторыйских на [111] конвокационном сейме в апреле 1764 года, они были уверены, что реформы, направленные на национальное возрождение Польши, будут поддержаны Россией в обмен на урегулирование территориальных, религиозных и других двусторонних проблем в том виде, в каком они формулировались договором о "Вечном мире" 1686 года ¹³³ и ставились российскими дипломатическими представительствами в первой половине XVIII века.

В первые месяцы после избрания Понятовского из Петербурга поступали, казалось бы, вполне обнадеживающие для реформаторов сигналы. Во всяком случае, в сентябре 1764 года прусский посол Сольмс сообщал в Берлин, что Панин поддержал идею польского чрезвычайного посла Ржевусского, друга короля, о проведении различий между liberum veto и liberum rumpo ¹³⁴. Однако уже через два месяца, в ноябре 1764 года, Екатерина под влиянием Фридриха, категорически воспротивившегося идеям молодых реформаторов, скорректировала предыдущие указания Панина, запретив Репнину поддерживать идею Ржевусского на предстоявшем коронационном сейме ¹³⁵.

Оценивая такой разворот событий, трудно не согласиться с мнением Б. М. Туполева, отметившего, что, когда Екатерина еще колебалась в отношении вмешательства во внутриполитическую борьбу в Польше, желая убедиться в том, не будет ли служить ее интересам усиление власти польского короля, что позволило бы ей использовать окрепшую Польшу в качестве партнера в Северной системе, Фридрих предельно ясно дал понять ей и Панину, что "не собирается ограничиваться ролью тылового прикрытия для России в ее отношениях с Австрией, Францией или Османской империей", напомнив, что усиление королевской власти противоречило бы русско-прусскому союзному договору ¹³⁶.

Панин был очень раздосадован переменой в настроении Екатерины, поскольку еще 24 сентября специальным рескриптом поставил перед Репниным задачу изложить на коронационном сейме требования немедленного уравнения в правах польских католиков, православных и протестантов в духе российско-прусской декларации по диссидентскому вопросу, подписанной 11 июля 1764 года ¹³⁷. Уступки Чарторыйским (которых в Петербурге считали более "фанатично", чем король, настроенными в диссидентском деле) по вопросу liberum rumpo могли, по расчетам Панина, помочь Репнину, которому предписывалось внушить самому королю, что, победив "страшилище суеверия", он приобретет себе "бессмертную славу" и исполнит "торжественное обязательство" перед Россией. О том,какое значение придавали в Петербурге тому, чтобы диссидентский вопрос был решен уже на коронационном сейме, свидетельствует то, что в случае возражений посол должен был прямо пригрозить, что императрица "некоторыми вынужденными способами" добьется того, что король, [112] как подразумевалось в рескрипте, должен был сделать из благодарности к России за свое избрание ¹³⁸.

Однако первый приступ Репнина к диссидентскому вопросу оказался неудачным. Коронационный сейм, открывшийся 24 ноября, категорически отказался даже рассматривать декларацию о диссидентах. Более того, он подтвердил реформы, проведенные Чарторыйскими в апреле 1764 года, вызвав тем самым настоящий взрыв негодования в Петербурге. Ратификацию коронационным сеймом "Вечного мира" 1686 года, которой Россия добивалась несколько десятилетий, Екатерина и Панин сочли недостаточным проявлением лояльности.

Поскольку следующий сейм можно было созвать только через два года, в 1766 году, диссидентский вопрос вышел на главное место в российско-польских отношениях. С одной стороны, такой поворот дела выглядел достаточно естественным. В силу статьи 9 "Вечного мира" 1686 года Россия считалась покровительницей православного населения Польши. Требование "соблюдения древних прав, свобод и привилегий диссидентов" (православных и протестантов) включалось во все без исключения русско-прусские трактаты начиная с 1720 года. В частности, в подготовленном в КИД в связи с подготовкой русско-прусского союзного трактата от 16 (27) марта 1743 года обзоре "Союзные трактаты с Прусским двором 1726, 1729, 1730 и 1740 годов с отметками о всем, в чем они между собой разнствуют" отмечалось, что текст "секретного Артикула о диссидентах" в трактате 1743 года был дословно взят из договора 1730 года ¹³⁹.

С другой стороны, диссидентский вопрос занял столь непропорциональное место в российской политике в Польше, что Фридрих II впоследствии по праву назвал его "la semence de tous les troubles" ¹⁴⁰, не упоминая, однако, о том, что инициатива в возбуждении столь болезненного дела принадлежала ему ¹⁴¹. Скрытая подоплека его действий становится яснее, если вспомнить, что основное количество протестантов традиционно проживало на территории Польской Пруссии.

Показателен в этом смысле, как нам представляется, и кризис, спровоцированный Фридрихом II в связи с введением на конвокационном сейме так называемого генерального тарифа. Уже в январе 1765 года прусский посланник в Варшаве Бенуа объявил, что любые новые пошлины, затрагивающие население Польской Пруссии, могут вводиться польским королем только по согласованию с Фридрихом П. В мемуаре, представленном по этому поводу Бенуа от имени жителей Восточной Пруссии и Данцига, утверждалось, что "Польская Пруссия со времени своего присоединения к Польше пользовалась привилегией не подчиняться законам, принятым на сейме, если ее представители, снабженные соответствующими инструкциями и полномочиями, на них не присутствовали" ¹⁴². [113]

В марте 1765 года Фридрих приказал выстроить в Мариенверде на берегу Вислы таможенный пункт и обложил десятипроцентной пошлиной все товары, направлявшиеся через него в Данциг. Понятовский, финансовое положение которого было крайне тяжелым, поскольку согласно польской конституции в течение первого года царствования короли не финансировались из бюджета, обратился за помощью к Екатерине. Учитывая активную поддержку Н. В. Репниным просьбы короля, заявившего в беседе с послом 23 апреля (4 мая), что он "лучше сложит с себя корону, чем согласится на новый порядок взимания пошлины" ¹⁴³, Екатерина убедила Фридриха пересмотреть свое решение. С учетом "цены вопроса" (таможня в Мариенверде приносила в прусскую казну до 900 тысяч рублей дохода ежегодно, что почти в два раза превышало сумму налоговых сборов в Бранденбурге) это был крупный успех. "Упразднение таможни в Мариенверде есть жертва, приносимая мной русской Императрице, - писал Фридрих II Сольмсу в июне 1765 года. - Я прекрасно понимаю, что для меня никакая система не может быть так выгодна, как союз с Россией, так как никто не осмелится тогда тронуть меня" ¹⁴⁴

Эпизод с успешным посредничеством России в урегулировании таможенных разногласий между Польшей и Пруссией не смог, однако, приостановить процесс неуклонного ухудшения русско-польских отношений из-за полного неприятия в Варшаве требований уравнять сначала в религиозных, а затем и сословных правах католическую шляхту и дворян - некатоликов. Екатерина подчеркнуто жестко отреагировала на оказавшуюся для нее неожиданной неуступчивость Понятовского в диссидентском вопросе. Летом 1766 года, в связи с предстоящим созывом сейма, Репнину было поручено передать королю, что в Петербурге смотрят на урегулирование диссидентской проблемы как на "пробный камень", по которому там будут судить о возможности "единения политической системы Польши с Российской империей" ¹⁴⁵.

Разумеется, у Екатерины, формировавшей в эти годы идейную базу своего царствования в духе просвещенного абсолютизма, веротерпимости, утвердившейся в Европе после окончания Контрреформации, были свои причины стремиться решить старый религиозный спор с Польшей. Архиепископ Могилевский Георгий Конисский, присутствовавший на ее коронации, произвел на всех, кто был в Успенском соборе, огромное впечатление своим рассказом о притеснении православной церкви в Речи Посполитой ¹⁴⁶. В июле 1765 года он представил в Коллегию иностранных дел доклад, в котором приводил данные о разорении в Польше в последние годы более чем двухсот православных церквей. Кроме того, не стоит забывать, что с 1763 года Екатерина продолжила начатые Петром III меры по секуляризации монастырских земель и особенно остро нуждалась [114] в этой связи в поддержке со стороны православного духовенства, в среде которого начали распространяться критические настроения (дело ростовского архиепископа Арсения Мациевича, лишенного сана и сосланного в дальний монастырь за открытое выступление против секуляризации).

Подход Панина к "диссидентскому делу" имел свои особенности, связанные с его усилиями по формированию задуманной им Северной системы. Главная идея Северной системы состояла в создании союза государств Северной Европы, объединяющего Россию, Пруссию, Англию, Швецию, Данию, Саксонию и Польшу против Франции, Австрии и Испании - владений Бурбонов и Габсбургов. При этом имелось в виду, как говорилось в депеше Панина русскому посланнику в Копенгагене барону Корфу, "поставить Россию способом общего Северного союза на такую ступень, чтобы она как в общих делах знатную часть руководства имела, так особливо в Севере тишину и покой ненарушаемый сохранять могла". Принципиально важно, что Польшу Панин видел естественным членом Северной системы, считая, что "если бы торговля ее и учреждения были благоустроеннее, Польша могла бы заменить для союзников Австрию, не делаясь для нее опасной".

Более того, Польша в глазах Панина была своеобразным полигоном, на котором он рассчитывал проработать взаимодействие активных членов своей системы, к которым относил Россию, Пруссию и Англию. Расчеты эти, впрочем, оказались вполне доктринерскими. В апреле 1766 года Фридрих II передал через посланца Панина К. Сальдерна, что вступать в союз с Англией, Саксонией и тем более Польшей не входит в его планы.

Тем не менее вплоть до конца Русско-турецкой войны 1768- 1774 годов Панин смотрел на диссидентский вопрос прежде всего как на средство насаждения русского влияния в Польше. Показательна в этом смысле его депеша Н. В. Репнину от 14 августа 1767 года, в которой он ставил задачу "завершить диссидентское дело не для распространения в Польше нашей и протестантской вер, но для приобретения себе оным, через посредство наших единоверных и протестантов, единожды навсегда твердой и надежной партии, с законным правом участвовать во всех польских делах" ¹⁴⁷. Характерно и то, что в целом ряде рескриптов Н. В. Репнину Панин предупреждал его о невыгодности для России "излишнего распространения" православия в Польше, поскольку это, на его взгляд, "непременно вызвало бы значительное увеличение числа побегов в Польшу из соседних русских губерний" ¹⁴⁸. С начала 1765 года он предписывал Репнину вести дело к заключению союзного договора между Россией и Польшей.

Тем не менее на решающих поворотах польских дел Екатерина и Панин действовали в 1763 - 1768 годах скоординированно и, как [115] правило, жестко. Рескриптом от 26 августа 1766 года Репнину было дано указание добиваться на предстоявшем сейме решения диссидентского вопроса, не останавливаясь перед угрозой применения силы ¹⁴⁹. "Повеления, данные по диссидентскому делу, ужасны, - писал Репнин Панину, ознакомившись с августовским рескриптом,- истинно волосы у меня дыбом становятся, когда думаю об оном, не имея почти ни малые надежды, кроме единственно силы, исполнить волю Всемилостивейшей Государыни" ¹⁵⁰.

Можно согласиться с американским историком Г. Капланом, отметившим, что основной тенденцией развития внутриполитической ситуации в Польше в 1764 - 1766 годах было нараставшее отчуждение между Станиславом Августом и Чарторыйскими, обусловленное обострявшимися разногласиями между ними как в подходе к методам отстаивания выдвинутых совместно реформ, так и к диссидентскому вопросу ¹⁵¹. По существу, накануне сейма 1766 года в Польше действовали три основные группировки - короля, Чарторыйских и так называемых "традиционалистов", лидером которых стал придерживавшийся непримиримых взглядов на положение диссидентов краковский епископ Солтык.

4 ноября 1766 года на первом заседании сейма, состоявшемся в присутствии короля, Сената и иностранных послов, Репнин, сидя и не снимая в присутствии короля шляпы (церемония до последней детали была разработана в Петербурге), огласил от имени Императрицы письменную декларацию по диссидентам ¹⁵², передав ее затем королю. 10 ноября прусский посланник Бенуа, выступая на сейме, поддержал Репнина. За ним последовали, впрочем, не столь решительно, представители Англии и Дании.

Напротив, папский нунций, которому было предоставлено слово 12 ноября, заявил, что сейм ни при каких обстоятельствах не должен расширять права диссидентов.

В ответ на это Репнин и Бенуа подали сейму новую совместную декларацию, в которой потребовали роспуска Генеральной конфедерации, продолжавшей действовать с 1766 года под руководством Чарторыйских, и восстановления принципа единогласного голосования, включая финансовые и таможенные вопросы. Это был серьезный удар по реформам, которые удалось провести Чарторыйским на конвокационном сейме.

Эти шаги русского и прусского дипломатов поставили Станислава Августа, рассорившегося с Чарторыйскими и дистанцировавшегося от Солтыка из опасения еще более антагонизировать свои отношения с Россией, в исключительно сложное положение. 29 октября он откровенно сказал английскому резиденту в Варшаве Роутону, что "неожиданное требование Императрицы" о предоставлении всей полноты политических и гражданских прав диссидентам, тогда как ранее речь шла только об их религиозном статусе, который он [116] готов урегулировать, показывает, что "религия - не более чем предлог". На самом же деле "императрица и прусский король, поняв, что они посадили на трон человека, стремящегося к возрождению своей страны, принимают меры, чтобы переделать то, что сами же и сделали" ¹⁵³.

В создавшейся ситуации, когда ни король, ни Чарторыйские, ни "традиционалисты" уже не могли контролировать ход дискуссий, совет епископов провел 24 ноября новый закон "О религии", подтвердивший и даже ужесточивший прежние законы о политических и гражданских правах диссидентов. Вместе с тем совет епископов, хотя и в неофициальной форме, высказался за проявление терпимости в отношении представителей православных и протестантских религий.

В ответ Репнин, не останавливаясь перед военными демонстрациями с использованием введенных накануне сейма в Польшу отрядов генералов Кара и Игельстрема, добился отмены всех реформ, проведенных Чарторыйскими на прежних сеймах. Было торжественно закреплено liberum veto и распущена Генеральная конфедерация, созданная Чарторыйскими незадолго до сейма.

Итоги сейма, как и в целом события 1764 - 1766 годов, серьезно подорвали в Петербурге доверие к Станиславу Августу и Чарторыйским. В сентябре 1766 года даже посол в Голландии А. Р. Воронцов, известный впоследствии своей критикой разделов Польши, возлагал всю ответственность за возникшую в российско-польских отношениях напряженность на короля, который, как он подчеркивал в частном письме Н. И. Панину, "должен быть вечно благодарен нам". Выразив удивление тем "независимым тоном, который приняли в отношении нас в Варшаве", Воронцов рекомендовал Панину (зная, очевидно, о его сомнениях на этот счет) не только безусловно сохранить liberum veto, но и вести линию на противопоставление литовского "генералитета" коронным органам власти, полагая, что это поможет сохранить российскую "инфлюэнцию" в Польше ¹⁵⁴

Совершенно иначе в отношении польской политики Екатерины Воронцов высказывался в своей "Автобиографической записке" ¹⁵⁵, написанной в конце 90-х годов, после третьего раздела. В ней он прямо называет избрание Станислава Августа "фатальным" для Польши событием, указывая, что его тяга к реформам не отвечала и не могла отвечать интересам соседних с Польшей государств. Главное же заключалось в том, что, сравнивая Станислава Августа с его саксонскими предшественниками, Воронцов фактически, не говоря об этом открыто, осуждает избрание на польский престол Пяста. Учитывая же, что выбор короля, как было широко известно, был сделан самой Екатериной, ясно, что своим острием критика Воронцова была нацелена против нее. [117]

2

С конца января 1767 года Репнин действовал в Польше уже без оглядки на Чарторыйских ¹⁵⁶. Под прикрытием русских войск, число которых в Польше с марта 1767 года было увеличено, он по приказу из Петербурга, официально взявшего православных в Польше под свою защиту, принялся формировать так называемую "диссидентскую конфедерацию", опираясь на которую надеялся решить поставленные задачи. Однако его ждал неприятный сюрприз. Число православных дворянского происхождения было в Польше слишком незначительным, чтобы из них можно было сформировать сколько-нибудь серьезную политическую силу. В результате православную конфедерацию, созданную 20 марта в Слуцке, возглавил кальвинист генерал-майор Я. Грабовский, которому, правда, умело ассистировал Г. Конисский. В тот же день в Торуни была сформирована протестантская конфедерация (маршал - Генрих фон Гольц), к которой позже присоединился Данциг - по приказу Фридриха и в силу последовавшего подтверждения Екатериной (24 марта 1767 г.) его прав и привилегий.

В такой ситуации Репнин избрал тактику налаживания отношений с "традиционалистами", среди которых заметную роль играли представители крупной шляхты, видевшие в реформах, продвигавшихся королем и Чарторыйскими, угрозу своим привилегиям. Заручившись поддержкой прелата Габриеля Подоского, обладавшего обширными связями среди "традиционалистов" и пользовавшегося уважением не только К. Радзивилла, Браницкого, но и епископа Солтыка, он вступил в контакт с Радзивиллом, жившим в эмиграции в Дрездене, и убедил его вернуться в Польшу, чтобы возглавить коронную конфедерацию под покровительством России.

13 июня 1767 года была провозглашена Генеральная Радомская конфедерация во главе с Радзивиллом. Под ее давлением Станислав Август был вынужден назначить на осень проведение внеочередного сконфедерированного сейма.

Внеочередной сейм начал свою работу в Варшаве 23 сентября 1767 года. На его первом же заседании была сформирована комиссия из 68 депутатов для обсуждения с Репниным вопросов о гарантии и правах диссидентов ¹⁵⁷. Предоставление всех прав православной шляхте создавало опору Екатерине в Сейме и Сенате Польши. С учетом того, что члены комиссии подбирались в российском посольстве, решения ее были предопределены. Тем не менее, для того, чтобы "привести сейм в полное повиновение", Репнин не остановился перед тем, чтобы отдать приказ полковнику Игельстрему об аресте в ночь на 3 октября своего наиболее активного оппонента краковского епископа К. Солтыка, киевского епископа Ю. А. Залусского [118] и В. и С. Ржевусских, которые под конвоем русских войск были отправлены в Калуту ¹⁵⁸.

К 8 ноября комиссия закончила свою работу, поскольку сейм был отложен до начала 1768 года. Подтвердив католическую религию господствующей в Польше, она в то же время высказалась за предоставление православным и протестантам свободы совести и богослужения, избавление их от юрисдикции католических судов, уравняла в гражданских правах представителей всех конфессий. Все эти постановления были объявлены частью фундаментальных законов республики и поставлены под защиту России, Пруссии, Швеции и Дании ¹⁵⁹.

21 февраля 1768 года сейм утвердил все эти постановления. Весьма важно, однако, что, продиктовав полякам волю Петербурга, Репнин при поддержке Панина добился согласия Екатерины на некоторые уступки польским реформаторам. В частности, сеймом было принято решение выносить впредь постановления по экономическим вопросам не на основе принципа liberum veto, а по большинству голосов ¹⁶⁰.

Еще до окончания сейма, 13 февраля 1768 года, был заключен русско-польский Договор о вечной дружбе и гарантиях ¹⁶¹, в силу которого поддержание государственного строя Польши и незыблемости его учреждений были поставлены под гарантию России. Статья 3 Договора гарантировала "грекам-ортодоксам и протестантам обеих евангелических конфессий" равные с католиками права как в религиозной, так и в гражданской сферах. Уникальность этого документа состоит в том, что приложенный к нему Акт первый сепаратный, в котором расписаны способы урегулирования всех возможных коллизий между католиками и диссидентами, по объему в несколько раз больше текста самого Договора.

В марте 1768 года Репнин был награжден орденом Александра Невского и получил 50 тысяч рублей. В письме к нему Панин с особым удовлетворением отмечал, что в польских делах Россия на этот раз действовала совершенно самостоятельно. И действительно, по требованию Панина прусский посол в Варшаве Бенуа не был даже допущен к участию в заключительном заседании сейма. Весьма существенно, что в актив своей политики Панин заносил и исключение Пруссии из числа гарантов польской государственности ¹⁶². Отмечая, что "зависть короля Прусского к столь превосходной нашей в Польше поверхности будет, станется легко, и далее продолжать в наведении под рукою новых препон и трудностей успеху негоциации нашей", он был тем не менее уверен, что Фридрих II "явным образом негодования против наших дел и успехов не окажет, а довольствоваться будет одними потаенными внушениями, кои и можно ему как неудоботвратимыя оставить на волю" ¹⁶³ [119]

Потребовалось, однако, совсем немного времени для того, чтобы выяснилось, что успехи в Польше оказались пирровой победой. Радомская конфедерация и решения внеочередного сейма способствовали углублению раскола в польском обществе. 29 февраля (12 марта) 1768 года в небольшом польском городке Бар была сформирована конфедерация, объявившая "крестовый поход" в защиту католической веры против России. Лидеры Барской конфедерации получили поддержку со стороны Австрии, Франции и Турции. В стране началась, по существу, гражданская война. Произвол и насилие католической шляхты с особой силой развернулись в Правобережной Украине, с ее православным населением. Екатерина была вынуждена отменить уже отданный ею приказ о выводе русских войск из Польши. Ситуация еще более осложнилась после того, как в пограничных с Османской империей областях Украины и Подолии как следствие произвола католической шляхты вспыхнуло стихийное восстание украинских крестьян, так называемая гайдаматчина, давшее повод (инцидент в Балте) к началу Русско-турецкой войны в октябре 1768 года.

Такой оборот событий поставил Панина как руководителя российской внешней политики в крайне сложное положение. 14 ноября 1768 года он был подвергнут резкой критике на заседании Государственного совета, созданного после начала Русско-турецкой войны, за то, что в войну с Османской империей, считавшейся могущественным противником, Россия вступала фактически без союзников. Более того, готовясь к военным действиям с турками, Россия вынуждена была держать в Польше для борьбы с барскими конфедератами значительное количество боеспособных войск.

В этих условиях в октябре - ноябре 1768 года Панин предпринял попытку вновь сблизиться с Чарторыйскими. В составленной по его указанию в Коллегии иностранных дел специальной декларации, адресованной Чарторыйским, говорилось, что гарантии России не направлены против волеизъявления польского народа и "применение их несомненно возможно лишь против третьего (третьей стороны. - П. С.), а никогда не против содоговаривающихся, в пользу которых она исключительно и поставлена" ¹⁶⁴. Было, однако, поздно. После начала Русско-турецкой войны и Чарторыйские, и барские конфедераты решили выждать и посмотреть, как обернется дело. Польское правительство с ведома короля запретило русским войскам использовать крепость Каменец-Подольский как опорный пункт для развертывания русских войск в направлении Молдавии.

23 декабря 1768 года Екатерина подписала рескрипт об отозвании Н. В. Репнина из Польши. С его отъездом закончился второй этап предыстории первого раздела Польши ¹⁶⁵.

Подводя его итоги, необходимо констатировать, что решающая ошибка в том, как велись польские дела после избрания [120] С. Понятовского, заключалась в противоречии между поставленной целью и средством ее достижения. Стремясь сохранить анахронизм государственного устройства Польши, более того, замкнуть на себя гарантии его сохранения, в качестве орудия этой политики в Петербурге избрали ту политическую партию, которая наиболее последовательно и активно выступала за реформы, модернизацию польских государственных порядков. Конфликт с Чарторыйскими, а следовательно, и ослабление королевской власти были неизбежны.

Вместе с тем, оценивая действия екатерининской дипломатии в этот сложный период (да и на последующих этапах), важно иметь в виду, что в ходе по существу непрерывного конфликта со Станиславом Августом Екатерина никогда даже не рассматривала возможность замены его более приемлемой для России фигурой, хотя недостатка в советах именно таким образом решить польский вопрос и со стороны ее окружения, и со стороны польских "друзей древних свобод" никогда не было. Когда примас Радомской конфедерации Г. Подоский предложил Репнину восстановить на польском троне саксонского курфюрста, тот ответил, что "базовым принципом русской политики по отношению к Польше является поддержка Станислава Августа, и принцип этот никогда изменен не будет" ¹⁶⁶.

В этих условиях попытки укрепить социально-политическую основу обеспечения российского влияния в Польше путем опоры на "традиционалистов", создания Радомской конфедерации оказались контрпродуктивными. Добиться заявленных целей в таком болезненном для самолюбия поляков вопросе, как диссидентский, удалось весьма дорогой ценой. Силовая линия в Польше в период 1764- 1768 годов стоила России 7 - 8 процентов ее годового бюджета, который оценивался в то время приблизительно в 20 миллионов рублей ¹⁶⁷. Результатом же ее стало не только резкое осложнение международных позиций России, но и разрушение традиционных рычагов российского влияния в Польше.

V

М. Н. ВОЛКОНСКИЙ И К. САЛЬДЕРН И ПЛАНЫ "УМИРОТВОРЕНИЯ ПОЛЬШИ"

(1769 - 1772 гг.)

1

Князь Михаил Никитич Волконский (1713 - 1788 гг.), сменивший Репнина, был известен своей близостью не только к Бестужеву, которому приходился племянником, но и к фавориту Екатерины [121] Г. Г. Орлову, непримиримым оппонентам Н. И. Панина. Это обстоятельство, судя по всему, и сыграло решающую роль при его назначении. Хотя отзыву Репнина из Варшавы постарались придать благопристойный вид (рескрипт об отозвании был подписан со ссылкой на просьбу самого посла) ¹⁶⁸, слишком многие связывали неудачи русской политики с диктаторским поведением посла на сеймах 1766- 1768 годов, несмотря на то, что сам Репнин, как ясно показывает его переписка с Паниным и Екатериной, хотя и питал сильное предубеждение к Чарторыйским, выступал не более чем исполнителем приказов, поступавших из Петербурга.

Волконский, ставший членом Совета при его создании в ноябре 1768 года, выступил вольным или невольным рупором этих настроений. На заседании Совета 14 ноября он "предложил свое мнение, что все теперь делаются приготовления внутри государства, а о внешних не известно, и тем осмеливается спросить: есть ли при нынешнем случае такие союзники, на которых бы можно во время нужды положиться, да и при том обстоятельства ныне в Польше он почитает скорее вредными, нежели полезными для России". Он тут же был поддержан Г. Г. Орловым, поинтересовавшимся "причинами, какие привели Польшу восстать против России". Каким образом Панин "изъяснил те причины", приходится только догадываться, поскольку в сохранившемся протоколе этого заседания Совета говорится лишь, что в связи с его разъяснениями в Совете "происходили разные политические рассуждения" ¹⁶⁹.

М. Н. Волконский не был новичком в польских делах. В 1756- 1758 годах он прослужил два года русским дипломатическим представителем при польском короле Августе III, с которым сумел наладить столь добрые отношения, что был награжден польским орденом Белого Орла. В Семилетнюю войну Волконский командовал 12-тысячным кавалерийским корпусом, расквартированным в Познани, дослужился до чина генерал-поручика, а по воцарении Екатерины был сделан сенатором и генерал-аншефом.

В инструкциях Волконскому, подписанных 31 марта 1769 года, "главной и единственной целью" нового посла объявлялось "скорейшее успокоение нации и восстановление в ней порядка". Для этого ему вменялось в обязанность (с явным намеком на неодобрение действий его предшественника) всячески "удерживать и ободрять" короля, "обходиться с ним откровенно" ¹⁷⁰.

Вместе с тем изложенные в рескрипте шесть "генеральных правил", которыми ему следовало руководствоваться, отражали сохранявшуюся противоречивость русской политики. Они состояли: "1-е, в вышепредписанном удержании правительства Польскаго хотя в одной наружности. 2-е, в изыскании есть ли возможно удобнейших средств к успокоению Польши и к возстановлению в ней порядка еще и до решительнаго будущей кампании оборота наших военных дел. [122] 3-е, в сохранении дисидентскаго дела в полной его силе и во всем пространстве. 4-е, в утверждении нашей, Республики обещанной, и ею самою требованной гарантии, как на целость владений Ея, так и на непременныя узаконения последнего Варшавскаго Сейма, 5-е, в недопущении поляков до соединения с турками под каким бы то видом ни было, а напоследок 6-е, в безопасности Его польскаго Величества на престоле" ¹⁷¹. Единственным отступлением от прежней линии была предоставленная Волконскому возможность закрыть глаза на некоторые "модификации постановленных диссидентам преимуществ", однако только в том случае, если бы сами поляки православного и протестантского вероисповедания договорились об этом с католиками в целях восстановления внутреннего спокойствия в стране.

Прибыв в конце мая в Варшаву, Волконский обнаружил, что отзыв Репнина был истолкован и в окружении короля, и в стане оппозиции как проявление колебаний в Петербурге относительно целесообразности продолжения жесткого давления на Польшу. Король уверял посла, что без уступок в вопросах о гарантиях России польской конституции и "диссидентском деле" невозможно и думать о нейтрализации Барской конфедерации и об успокоении Польши. То же повторяли ему и Чарторыйские. "Изо всех моих с здешними магнатами разговоров приметил я, - докладывал Волконский Панину 11 июня 1769 года, - что они не хотят ни за что приниматься в ожидании оборота нашего с турками, которой решит их или в нашу сторону или против нас. Между тем все поведение здешнего двора и Министерства есть таковое, что они нас чуждаются и пред нацией показывают, что никакого сообщения ни согласия с нами не имеют, да и в самом деле отнюдь ничего мне не сообщают и ни об чем не сносятся" ¹⁷².

Только к осени 1769 года, когда наметился первый военный успех России, отразившей набег на южнорусские земли стотысячной армии крымского хана Керим-Гирея, в Петербург начали поступать "планы умиротворения", выдвигавшиеся различными группировками польской шляхты. Панин, поддерживавший идею Волконского о создании новой конфедерации, не только подтвердил данное ему разрешение гибко вести себя в диссидентском вопросе, но и разрешил обнадежить ее лидеров Понинского и Браницкого обещанием уступки Польше Молдавии и Валахии после их завоевания русскими войсками ¹⁷³

Тем временем, однако, король и Чарторыйские, дезориентированные тем примирительным тоном, который принял Волконский, собрали членов не признанного Россией сенатского совета, созданного на конвокационном сейме 1764 года, и фактически не только дезавуировали решение сейма 1767 - 1768 годов по вопросу о гарантиях и правах диссидентов, но и объявили актом насилия ввод [123] русских войск в Польшу, попутно дав самую нелестную характеристику деятельности Репнина в Варшаве. С декларациями об этом были направлены посольства в различные европейские столицы.

Подобные действия были расценены в Петербурге как акт вероломства. Особо раздражало Панина то, что обвинения в адрес России король сопровождал постоянными просьбами о денежных субсидиях, которые Волконский, в отличие от Репнина, выплачивал ему регулярно. В начале декабря 1769 года Волконскому были направлены указания довести до сведения короля со ссылкой на прямое поручение Императрицы, что "Чарторыйские и все их креатуры не только от дела единожды навсегда отторгнуты, но и вся их сила, знатность и инфлюэнция в отечестве своем вконец и до последнего края морального небытия истреблены быть должны... Сие есть правило уже совсем решенное в политической системе нашего высочайшего двора относительно до Польши" ¹⁷⁴.

Волконский принялся было создавать, как он выражался, "патриотическую партию", во главе которой он видел примаса Подоского, находившегося в оппозиции королю и Чарторыйским. Однако антирусские настроения в Польше, стимулированные решениями сейма 1767 - 1768 годов и подпитываемые неопределенностью исхода Русско-турецкой войны, уже не позволяли сформировать достаточно широкую и прочную коалицию, лояльную России.

В Петербурге, судя по всему, начинали понимать это. Во всяком случае, Екатерина в письме к Фридриху, написанном в январе 1769 года, говорила, что "оставляет на известное время Польшу в ее политическом усыплении, наблюдая только за тем, чтобы постоянные разбои не превратились в общее восстание" ¹⁷⁵.

12 октября 1769 года русско-прусский союзный договор, заключенный в 1764 году, был продлен на восемь лет, считая с 31 марта 1772 года. Его секретные статьи были дополнены новыми гарантиями со стороны Пруссии на случай вмешательства в польские дела Саксонии и возможного русско-шведского конфликта в случае восстановления в Швеции наследственной монархии. Россия, со своей стороны, гарантировала Фридриху II наследование спорных графств Ансбах и Байрейт ¹⁷⁶.

Для понимания роли Панина в польских делах важно отметить, что в ходе обсуждения с Сольмсом вопроса о продлении договора с Пруссией он настаивал на более тесном подключении Фридриха к борьбе с барскими конфедератами. При этом он ссылался на секретную статью договора 1764 года, в соответствии с которой Пруссия обязывалась не только возвести на польский трон Пяста, но и поддерживать его. "Я прекрасно знаю, что я гарантировал трон нынешнему королю, и не отойду от этого; однако мои обязательства относительно диссидентов не заходят так далеко", - с видимым раздражением инструктировал Фридрих Сольмса (к 1769 г. он был [124] убежден, что его посол в Петербурге полностью подпал под влияние Панина) ¹⁷⁷.

1770 год стал годом решающих военных успехов России. Победы П. А. Румянцева при Ларге и Кагуле, уничтожение турецкого флота в бухте Чесма русскими эскадрами, действовавшими в Средиземном море под командованием А. Г. Орлова и адмирала Г. А. Спиридова, по существу предопределили исход войны в пользу России.

Волконский счел момент удобным, чтобы возобновить свои усилия по формированию "патриотической партии". Однако прусский посол Бенуа, которому он показал "главные пункты, на которых должно последовать успокоение Польши", в категорическом тоне заявил, что Пруссия никогда не возьмет на себя гарантии территориальной целостности Польши ¹⁷⁸.

Это заявление Бенуа свидетельствовало о том, что польский кризис вступал в новую фазу. Дело в том, что еще в феврале 1769 года Австрия заняла заложенное Польшей Венгрии в начале XV века графство Ципс и ряд других округов в Польской Галиции. В июле 1770 года захваченные Австрией территории были обнесены пограничным кордоном. Осенью 1770 года аналогичные меры под предлогом защиты своих войск от свирепствовавшей в Польше чумы были предприняты Фридрихом II в районе польского города Эльбинг и Западной Пруссии.

В июне 1770 года в Польшу для борьбы с Барской конфедерацией был введен дополнительный контингент русских войск. Это произошло в то время, когда Волконский находился в Карлсбаде на водах. Отъезд его, надо думать, носил демонстративный характер. Во всяком случае Бенуа еще в марте 1770 года доносил Фридриху II: "Волконский того мнения, чтобы вывести русские войска из Польши и предоставить поляков самим себе, а если они нарушат Оливский мир, т. е. запретят диссидентам свободное отправление их религии, то Россия и Пруссия должны отобрать у них ближайшие провинции и позволить австрийцам сделать то же" ¹⁷⁹.

Разумеется, донесениям Бенуа, большого мастера дипломатической интриги, нельзя доверять полностью. Несомненно, однако, что в конце своей короткой миссии в Варшаве Волконский впал в крайний пессимизм и по примеру своих предшественников настойчиво просил отозвать его в Петербург. В беседах со своими коллегами в Варшаве он открыто жаловался на Панина, сетуя, что тот нарочно присылает ему путаные инструкции, желая, дескать, реабилитировать своего племянника Репнина.

2

16 января 1771 года М. Н. Волконский был возвращен на родину. Преемником его на посту посла в Варшаве стал Каспар фон [125] Сальдерн, голштинский чиновник, перешедший на русскую службу. В Петербурге Сальдерн занимал не особо видное, но открывавшее перед ним практически неограниченные возможности место советника Панина. Осенью 1767 года он сыграл главную роль в окончании "голштинского дела" - размене Шлезвиг-Голштейна на графства Ольденбург и Дельменгорст, приобретя тем самым репутацию ловкого политического дельца.

В начале 1771 года Сальдерн представил Екатерине записку ¹⁸⁰, в которой подверг резкой критике поведение Волконского, поссорившегося с королем и Чарторыйскими, и доказывал, что успокоить польские беспорядки можно только противоположными методами. Екатерина не только одобрила мысли Сальдерна, но и предложила Панину отправить его послом в Польшу, тем более что Станислав Август не раз просил об этом. Несмотря на крайнее нежелание покидать Петербург, Сальдерну пришлось согласиться.

О важности миссии Сальдерна в Польше свидетельствует и то обстоятельство, что "основание инструкций сему послу, на трактатах 1686 и 1768 годов учиненное" было утверждено Советом на заседании 17 февраля в присутствии Императрицы, самой представившей нового посла членам Совета ¹⁸¹.

Инструкции Сальдерну, подписанные 5 марта 1771 года, по существу повторяли указания, дававшиеся прежде Волконскому. Особенное внимание ему следовало обратить на сплочение "патриотов", которым ему было предоставлено право обещать "уступки", в том числе в диссидентском вопросе ¹⁸².

Прибыв в Варшаву в середине апреля, Сальдерн весьма энергично принялся исполнять составленный им самим план умиротворения. План этот, однако, имел существенный недостаток: он был предельно неконкретен. В силу этого заявления Сальдерна о возможных уступках требованиям поляков были настолько расплывчаты, что их можно было толковать и в ту, и в другую сторону. Если добавить к этому вздорный и высокомерный характер Сальдерна, раздражавший всех, кто имел с ним дело, - начиная от короля и кончая чинами русского посольства, - то можно согласиться с мнением Н. Д. Чечулина, считавшего, что деятельность Сальдерна в Варшаве была "суетлива, беспокойна и безрезультатна" ¹⁸³.

Единственным заслуживающим упоминания "подвигом" Сальдерна в Варшаве было получение им 5 мая 1771 года собственноручной расписки, в которой Станислав Август обязывался "совещаться с Ее Величеством обо всем и действовать согласно с нею" ¹⁸⁴. Добиться этого Сальдерну, надо полагать, не представляло особого труда. В своей депеше Панину, отправленной незадолго до этого, он рисовал следующую печальную картину: "Королю нечего есть и нечем платить своим служителям, он живет в долг день за день. Он задолжал почти каждому жителю города, и нищета его окружает. [126] На второй же аудиенции он меня спросил, не имею ли я позволения дать ему денег, ибо он убежден, что императрица не может оставить его при такой крайности. Я пожал плечами и скрыл свою жестокую скорбь при виде короля, который со слезами просит милостыни; я был сильно тронут, но не обещал ничего. Утром, в день королевских именин, граф Браницкий явился ко мне и мучил меня до тех пор, пока я не дал ему пяти тысяч червонных. Для меня необходимо такими поступками приобрести доверие короля" ¹⁸⁵.

13 мая Сальдерн опубликовал в Варшаве декларацию, в силу которой фактически гарантировал амнистию конфедератам и приглашал "всех людей благонамеренных, истинно любящих отечество" договориться с ним "об искоренении всех смут мерами самыми законными" ¹⁸⁶.

Впрочем, существенных результатов ни этот, ни другие шаги Сальдерна не имели. Судьба Польши отныне решалась уже не в Варшаве. В конце мая, когда Сальдерн, разделявший убежденность Панина в необходимости для России действовать в Польше собственными силами, прямо обвинил прусского посла Бенуа в интригах против России, тот, пригласив Сальдерна к окну, без обиняков сказал ему по-немецки: "Я хорошо знаю, что вы друг моего короля; ради Бога, сделаем так, чтобы он мог получить приличную часть Польши. Этот неблагодарный народ заслуживает такого наказания, я вам отвечаю за благодарность моего государя". Сальдерн, лишь в общих чертах знавший о начавшихся с февраля переговорах между Россией и Пруссией о разделе Польши, вполне достойно отвечал: "Не нам с вами делить Польшу" ¹⁸⁷.

В депеше от 11 июня 1771 года Панин подтвердил Сальдерну, что раздел Польши, инициативу которого он, кстати говоря, однозначно приписывал Фридриху II, стал делом решенным. Сальдерн, уязвленный тем, что об этом важнейшем решении его фактически не информировали, принялся доказывать Панину нецелесообразность раздела Польши между Россией и Пруссией без участия Австрии (он считал, что это непременно приведет к "генеральной войне" в Европе). Получив вежливую, но решительную отповедь Панина, ясно давшего ему понять, что принятое решение не может быть пересмотрено, Сальдерн решил отыграться на поляках, взяв недопустимо высокомерный тон в обращении с польскими магнатами. Когда в Петербурге сделали ему по этому поводу реприманд, Сальдерн отвечал 25 сентября в письме Панину: "Я могу и хочу претерпеть все, но я никогда не позволю, чтобы Россия была унижена в то время, как я нахожусь ее представителем... К несчастью, судьба хотела, чтобы я был непосредственным преемником старой бабы, который, будучи природным русским, сносил жестокие оскорбления, хотя был не только послом, но и командиром целого корпуса русской армии ¹⁸⁸. [127]

Весь этот пафос имел, однако, совершенно конкретную подоплеку: Сальдерн был категорически не согласен с планом раздела в том виде, в каком он навязывался Фридрихом. Не последнюю роль в этом, думается, сыграло его голштинское происхождение. "Я бы в душе одобрил ваши намерения, - говорил он в том же письме Панину, - если бы области, которые хочет приобресть себе король Прусский, были менее важны, если бы он домогался только Вармии и участка на реке Нетце, но вся Польская Пруссия - это смертельный удар для Польши, да и не для одной Польши, а для всего Балтийского Поморья" ¹⁸⁹.

Подобная откровенность имела своим результатом то, что с осени 1771 года Панин совершенно прекратил информировать Сальдерна о ходе переговоров с Пруссией. Тем не менее уже с лета 1771 года Варшава была полна слухов о предстоявшем разделе. В своей депеше Панину от 1 марта 1772 года, отправленной уже после подписания русско-прусской конвенции от 4 января, Сальдерн писал: "При дворе, в городе и везде в провинциях все заняты только тем, что публично обсуждают оккупацию, которую замыслил король Пруссии. О ней здесь говорится с такими точными деталями, как будто полякам дословно известна последняя конвенция; однако здесь нет ни одной живой души, которой пришло бы в голову подозревать нас в подобном, по меньшей мере, - вслух" ¹⁹⁰.

Через две недели, 14 марта, Сальдерн информировал Панина в новой шифрованной депеше с плохо скрываемым удивлением о том, что "позавчера прусский посол был извещен своим королем через курьера о том, что состоялось подписание конвенции между Россией и Пруссией. Король приказал послу связаться со мной и согласовать наши совместные действия, направленные на то, чтобы составить себе партии из представителей этой нации и выработать детальный план, который понравился бы влиятельной части польского общества и заставил ее согласиться на уничтожение всех нововведений, которых обе державы добились со времени конвокационного сейма до начала польских смут...

Я ответил господину Бенуа, что, несмотря на то, что не получал никаких инструкций от моего двора относительно способа совместных действий, которых следует придерживаться в соответствии с подписанной конвенцией, я всегда готов к совместным действиям... ". В заключение Сальдерн не отказал себе в удовольствии повторить вновь: "Вот уже двое суток, как в городе не говорят ни о чем другом, как об оккупации прусским королем Польской Пруссии. Считается, что это дело решенное между петербургским, венским и берлинским дворами. Надеюсь, что вы не сочтете меня слишком злым на язык, если я скажу, что имею все основания верить, что эта новость исходит от сотрудников польского посла" ¹⁹¹.

Последние свои месяцы в Варшаве Сальдерн, по выражению С. М. Соловьева, доживал "в глубоком официальном молчании" ¹⁹². [128]

Явная неудача планов "умиротворения Польши" в период посольств Волконского и Сальдерна во многом объясняется, на наш взгляд, тем обстоятельством, что с началом Русско-турецкой войны польский вопрос попал в контекст обострившейся борьбы двух основных придворных группировок - так называемых "партии Панина" и "партии Орловых". Не касаясь всего спектра противоречий между братьями Орловыми и Н. И. Паниным, упомянем лишь - это важно для понимания логики переговоров о разделе, - что в первые десять лет царствования Екатерина вынуждена была маневрировать между панинской и орловской партиями, занимавшими, во многом в силу логики создавшейся при дворе ситуации, различные, нередко диаметрально противоположные позиции по ключевым внутренним и внешним проблемам российской политики.

Во внешнеполитических вопросах Г. Г. Орлов под несомненным влиянием Бестужева был сторонником традиционного для России союза с Австрией и, следовательно, противником Северной системы Панина. Став членом Государственного совета, он получил возможность не просто высказывать свои взгляды, но и принимать участие в формировании внешнеполитического курса России. Именно им была высказана идея направления в 1769 году русского военного флота в Средиземное море, основной задачей которого было поддержать готовившиеся с помощью русских эмиссаров антиосманские выступления народов Греции и Балканского полуострова. После выдающихся побед русской армии в 1770 году Орлов выступал за окончание войны путем нанесения прямого военного удара по Константинополю.

Панин, более реалистично оценивавший в целом неблагоприятную для России расстановку сил в Европе, понимал, что для закрепления военных успехов и для достижения выгодного и почетного мира с Турцией была необходима активная дипломатия по широкому фронту, в которой интересы России в Польше отступали на второй план по сравнению с главным - успешным завершением Русско-турецкой войны. Отсюда - резкое снижение русской активности в Польше в период посольств Волконского и Сальдерна, линия на нейтрализацию и умиротворение Польши даже ценой частичных уступок в вопросах, которые изначально считались ключевыми, - диссидентском и о гарантиях России государственного строя Речи Посполитой.

В целом же эта часть сложнейшей дипломатической интриги, в результате которой была решена участь Польши, несомненно, осталась за королем Пруссии. Тонкими, исключительно последовательными ходами, включая манипулирование острейшим диссидентским вопросом, от которого он с 1768 года намеренно дистанцировался, Фридрих сначала дал увязнуть Екатерине и Панину в польских смутах, а затем достаточно убедительно показал, что решение главной геополитической задачи - останется ли Польша форпостом [129] "Восточного барьера" или превратится в предполье активной русской политики в Европе - зависит от готовности Петербурга согласовывать свои действия с Берлином и Веной.

омментарии

132 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 818. Л. 32 - 33 (Верительная грамота Н. В. Репнина, копия).

133 В письме Екатерине от 15 (26) ноября 1764 г. Станислав-Август предлагал даже пойти дальше трактата 1686 г., подписав "новый трактат, в котором был бы определен способ умиротворять пограничные споры". - АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 24. Л. 1об.

134 Имелось в виду, что утверждение принципа liberum rumpo лишит шляхту возможности срывать сеймы, оставив ей право сохранить принцип единогласия для принятия отдельных пунктов повестки дня.

135 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 842. Л. 7 - 11об.

136 Туполев Б. М. Указ. соч. С. 75.

137 АВПРИ. Ф. "Трактаты". Оп. 2. Д. 333 (Декларация о правах диссидентов в Польше); опубл. Мартенс Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций... Т. VI. СПб., 1883. С. 33 - 37. См. также: АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 841. Л. 1 - 5 (Письма Екатерины II в Варшаву гр. Кейзерлингу и кн. Репнину о необходимости решения вопроса о положении диссидентов (копии).

138 Сложный контекст политики Екатерины II в "диссидентском деле" обстоятельно, с широким привлечением архивных материалов, исследован в статье. Носов Б. В. Русская политика в диссидентском вопросе в Польше 1762 - 1766 гг. // Польша и Европа в XVIII веке. С. 20 - 101.

139 АВПРИ. Ф. "Трактаты". Д. 315. Л. 87 - 126.

140 Зародышем всех последующих проблем (фр.) - CEuvres posthumes de Frederique II, roi Prusse. Memoires (далее - CEuvres posthumes...). Amsterdam, 1789. Р. 23.

141 В постскриптуме депеши Сольмсу от 27 декабря 1763 г. Фридрих, сетуя на то, что не может найти предлога для оправдания ввода своих войск в Польшу, напоминает, что польские диссиденты обратились к нему с просьбой защитить их на время междуцарствия. В связи с этим он поручает послу поинтересоваться у Панина, "не заинтересуется ли императрица диссидентским делом и в этом аспекте". - PC. № 14882. Р. 230. См. также депешу Финкенштейна Сольмсу от 22 июня 1764 г. - Сборник РИО. Т. 22. С. 256 - 257.

142 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Пруссией". Оп. 74/6. 1764 г. Д. 573. Л. 41 - 41об. (Текст мемуара приводится по экземпляру, переданному Сольмсом Панину).

143 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 866 - Депеши полномочного министра в Варшаве кн. Репнина Н. И. Панину об устройстве прусским королем таможни в Мариенверде и посредничестве России в разрешении конфликта. Л. 39 - 44, 60 - 62об., 68 - 69.

144 Сборник РИО. Т. 22. С. 385.

145 Сборник РИО. Т. 67. 1889 г. С. 17.

146 В "партикулярном" письме Кейзерлингу из Москвы от 26 октября 1762 г. Екатерина писала: "Епископ Георгий из Белоруссии передал мне мольбы и жалобы от имени всех, кто подвергается преследованиям в Польше. Я рекомендую Вам самым усиленным образом защищать их и напишите, что Вы думаете об этом и как можно было бы возможно обозначить мое повышенное внимание к этому вопросу". - РГАДА. Ф. 5. Д. 104. Л. 53.

147 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 916. Л. 80 - 132; Д. 927. Л. 12 - 27.

148 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 877. Л. 23 - 24об.

149 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 877. Л. 1 - 46.

150 Русский биографический словарь. СПб., 1913 (Т. Рейтерн - Рольтцберг) С. 96.

151 Kaplan H. Op. cit. Р. 46, 52.

152 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 877. Л. 47 - 57 (проект). Л. 58 - 67 (копия).

153 Kaplan H. Op. cit. Р. 62.

154 Письмо С. Р. Воронцова Н. И. Панину от 14 (25) сентября 1766 г. - АВПРИ. Ф. "Сношения России с Голландией". Оп. 50/6. Д. 97. Л. 71 - 75 - Опубл. З. Зелинской в "Miscellanea Historica-Archivistica". Т. XI. Warzawa, 2000. Р. 336 - 344.

155 Архив князя Воронцова. Т. 5. Москва, 1872. С. 46 - 47.

156 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 877. Л 69 - 76 (Рескрипты Н. И. Панина в Варшаву Репнину о формировании конфедерации); Л. 77 - 84об. (О "разрыве Генеральной конфедерации и всего сейма, дабы племянник и дядья осязательно видеть могли, что мы не даемся лукавству их в обман... ").

157 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 917. Л. 25 - 27 ("Ответ, держанной у престола Ея Императорскаго Величества вице-канцлером и чрезвычайным конфедерованной Польской республики посланником в 18 день сентября 1767-го года"); Л. 28 - 38 (Рескрипт в Варшаву к послу кн. Репнину от 21 сентября 1767 г.); Л. 22 - 52 (Рескрипт в Варшаву к послу кн. Репнину от 15 октября 1767 г. - одобрение действий кн. Репнина и сообщение о работе комиссии). См. также: Д. 409 (Письмо польского примаса Г. Подоского Екатерине II с благодарностью по поводу разрешения диссидентского вопроса 22 декабря 1767 г. ); Д. 413 (Письма Киевского воеводы гр. Потoцкoго Екатерине II о своей преданности от 28 августа - 16 октября 1767 г.); Д. 417 (Письма К. Радзивилла Екатерине II с благодарностью за избрание его маршалом Генеральной конфедерации 23 июня - 16 ноября 1767 г.); Д. 432 (Письмо членов диссидентской конфедерации в Слуцке Екатерине II об отправлении делегации в Петербург от 24 апреля 1767 г. ).

158 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1390 (Промемория польского резидента в Петербурге Псарского об освобождении арестованных кн. Репниным депутатов сейма (фр. яз), 26 марта 1768 г.); Д. 1392 (Нота польскому резиденту в Петербурге Псарскому с отказом в освобождении польских депутатов и сенаторов, находящихся в ссылке. - Апрель 1768 г.).

159 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д,917. Л. 84 - 124 (Письмо гр. Панина в Варшаву к послу кн. Репнину от 29 ноября 1767 г.).

160 Сборник РИО. Т. 67. С. 568; АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 922. Л. 16 - 22 (Реляция кн. Репнина от 23 февраля 1768 г.).

161 АВПРИ. Ф. "Трактаты". Оп. 2. Д. 276 (Договор о вечной дружбе и гарантиях. 9 статей, 2 отдельных акта: 1 - о свободе греческого вероисповедания для проживающих в Польше и Литве; 2 - об основных правах Речи Посполитой Польской. Опубл. : Полное собрание законов Российской империи. № 13071).

162 Сборник РИО. Т. 87. СПб., 1893. С. 122.

163 Сборник РИО. Т. 37. С. 125.

164 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 161 (Проект русской декларации с призывом к совместной работе с целью "водворения порядка в Польше" от 11 ноября 1768 г.).

165 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 81 (Отзывная грамота Екатерины II польскому королю об отзыве Репнина. 1 апреля 1769 г.).

166 Kaplan H. Op. cit. Р. 108.

167 Чечулин Н. Д. Указ. соч. С. 269.

168 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 951, Л. 9 - 10, отпуск (Рескрипт Екатерины II от 30 июля 1769 г.).

169 Архив Государственного совета. Царствование Императрицы Екатерины II. Ч. 1. СПб. С. 11.

170 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 960. Л. 1 - 42об. (копия).

171 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 960. Л. 19об. - 20 (Инструкция М. Н. Волконскому, подписанная Екатериной II (копия)).

172 АВПРИ, ф. "Сношения России с Польшей", оп. 79/6, д. 963, л. 79-80об. (подлинник).

173 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 964. Л. 71 - 73 (шифр, подлинник). (Депеша полномочного министра в Варшаве Волконского Н. И. Панину от 29 июня (10 июля) 1769 г.); Л. 74 - 81 (План конфедерации) (фр. яз., копия).

174 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей)). Оп. 79/6. Д. 970. Л. 100 - 109 (отпуск). (Письмо Н. И. Панина послу кн. Волконскому от 4 декабря 1769 г.)

175 Сборник РИО. Т. 20. С. 252 - 253.

176 АВПРИ. Ф. "Трактаты". Оп. 2. Д. 338. - Опубл. : Мартенс Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций. Т. VI. С. 51 - 64.

177 PC. R 29. Berlin, 1903. № 18299. Р. 4 - 7.

178 Соловьев С. М. Указ. соч. С. 426.

179 Соловьев С. М. Указ. соч. С. 427.

180 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 997 (Записка-проект Сальдерна Екатерине II о способах успокоения и водворения порядка в Польше, фр. яз., 14 февраля 1771 г.); см. также: Д. 1860 (1771 г.) (Записка-мемуар Сальдерна о мероприятиях в целях предупреждения волнений в Польше, фр. яз.).

181 АГС. Столб. 75.

182 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 996. Л. 14 - 29 (фр. яз., отпуск).

183 Чечулин Н. Д. Указ. соч. С. 318.

184 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 998. Л. 8 - 13 (Реляция Сальдерна Екатерине II с приложением копии расписки Станислава-Августа).

185 Соловьев С. М. Указ. соч. С. 506.

186 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 998. Л. 36.

187 Соловьев С. М. Указ. соч. С. 512.

188 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1002. Л. 50 - 63.

189 Там же. Вполне очевидно, что при этом Сальдерн имел в виду и свою родную Голштинию.

190 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1011. Л. 63- 65об.

191 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Польшей". Оп. 79/6. Д. 1011. Л. 42 - 44.

192 Соловьев С. М. Указ. соч. С. 574.