Глава вторая.

ПЕРВЫЙ РАЗДЕЛ ПОЛЬШИ (1772 год) И РУССКАЯ ДИПЛОМАТИЯ

I

ИСТОКИ И ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЕ ИМПЕРАТИВЫ ДИПЛОМАТИИ ЕКАТЕРИНЫ II

1

Рассмотрение вопроса об участии российской дипломатии в разделах Польши - сложном, поливалентном явлении, связанном с продолжавшимся формированием и функционированием системы международных отношений в Европе во второй половине XVIII века,- требует сказать несколько слов об основных тенденциях и итогах становления российской геополитики к началу царствования Екатерины II. Без определения геополитических императивов, под влиянием которых развивалась внешняя политика России, уточнения места изучаемого явления на "оси времени" вряд ли возможно выйти на объективный анализ всей совокупности причинно-следственных связей, обусловивших генезис и исключительную устойчивость польской аномалии и вовлеченности в нее России.

За исходную точку разворота России в сторону Европы, который традиционно связывают с петровскими реформами и окончанием Северной войны, представляется более логичным принять Вестфальский мир 1648 года, вошедший в европейскую историю как рубежная, знаковая веха. Именно с этого времени стратегия и тактика российской дипломатии начинает определяться не только ее географическим положением, возраставшей экономической и военной мощью, политическим влиянием, но и востребованностью в рамках сложившейся после заключения Вестфальского мира системы международных отношений в Европе.

Разумеется, истоки этой востребованности восходят не к середине XVII века, а к временам гораздо более ранним. Древняя Русь и Россия всегда были органической частью системы международных отношений Европы. Привлечение русского государства к общеевропейскому союзу для борьбы с Османской империей являлось скрытой подоплекой инициированного Ватиканом и Венецией в 1472 году брака Ивана III с Софьей Палеолог. Посол Папы Бонумбре, [64] сопровождавший Софью Палеолог в Москву, настойчиво внушал Ивану III мысль о "его наследственных правах" на Константинополь, захваченный в 1453 году османами. В 1519 году папский престол призывал сына Ивана, Василия III, "за свою Отчизну Константинопольскую стояти" и выступить "для общего христианского добра против христианского врага турка, кои держат наследие царя всея Руси" ¹.

Аналогичные виды на Московию (как и на Речь Посполитую) вынашивали и извечные противники - австрийские Габсбурги и французские Бурбоны. В "Великом замысле" знаменитого Сюлли, министра иностранных дел Генриха IV, задача изгнания турок и татар в Азию и восстановления Византийской империи занимала место вслед за планом низведения Габсбургов до уровня государей Пиренейского полуострова. Однако в ответ на посулы "Константинопольской вотчины" в Москве неизменно отмечали, что "князь Великий хочет вотчины в своей земле Русской" ².

Подобная позиция, занимавшаяся московскими великими князьями в довестфальский период, отражала, на наш взгляд, исторически укоренившуюся веру в "самодостаточность" собственных сил и возможностей для реализации национальных целей и задач. Сосредоточив свое внимание на воссоединении "отчин", за которым фактически стояла задачи прорыва блокады, в которой держали Россию Польша, Литва и Ливонский орден, Москва была заинтересована в развитии мирных отношений не только с Османской Портой, но и ее вассалом - крымским ханом. Однако неудачный опыт изнурительной 24-летней Ливонской войны Ивана IV (1558 - 1582 гг.), иностранная интервенция в Смутное время обнажили тупиковость самоизоляции московской дипломатии.

Участие России в европейской политике активизируется только в эпоху Годунова, а затем первых Романовых - Михаила Федоровича и Алексея Михайловича. Россия, как известно, прямо не участвовала в основных событиях Тридцатилетней войны (1618 - 1648 гг.), завершившейся Вестфальским миром, хотя советский историк Б. Ф. Поршнев, к примеру, считал, что именно к эпохе Тридцатилетней войны относится первая в новое время попытка России "продавить" западную перегородку - Польшу, отделявшую ее от Европы, одновременно с решением традиционной задачи воссоединения Московской и Западной Руси (Литвы) ³.

Высоко оценивая ключевые положения концепции Б. Ф. Поршнева, выделим главное. Поршнев достаточно убедительно, на наш взгляд, показал, что уже во времена первых Романовых - Михаила Федоровича и Алексея Михайловича - Россия не только принимала активное и деятельное участие в европейской политике, но под ее влиянием "вся система государства в Восточной Европе незаметно трансформировалась". Выступив в качестве противника универсалистских, имперских тенденций Габсбургской империи, связанных [65] с наследием Первого и Второго Рима (Византии), Россия именно после Вестфаля вступила на тот путь, который помог становлению в Восточной Европе устойчивых геополитических структур - национальных государств. Б. Ф. Поршневу принадлежит приоритет разработки тезиса о том, что во многом благодаря России Восточная и Центральная Европа приобрела те очертания, которые она имеет сейчас.

В то же время справедливо, очевидно, и то, что в своем изложении российской внешней политики середины XVI века Б. Ф. Поршнев (возможно, незаметно для себя) экстраполировал политические реалии позднейшего времени на период заключения вестфальских соглашений. Французский историк А. Рамбо в своем знаменитом "Сборнике инструкций послам и министрам Франции", начавшем выходить в 80-е годы XIX века, справедливо замечает, что шведская королева Христина "повергла в изумление" французскую дипломатию, когда настояла на упоминании в тексте Оснабрюкского договора от 24 октября 1648 года великого князя Московского как союзника Швеции по Столбовскому миру 1617 года ⁴. В неофициальном списке 50 европейских государств, упоминавшихся в Мюнстерском и Оснабрюкском договорах, Россия стояла на 49 месте, оставив после себя только Трансильванию.

Между тем задача активизации внешней политики России не случайно встала в практическую плоскость в эпоху царствования Алексея Михайловича, начавшегося за три года до подписания Вестфальского мира. К этому времени разворот России в сторону Европы, занявший почти два века, был в основном завершен. Политические контакты с Россией установили Швеция, Австрия, Дания, Турция, не говоря уже о Речи Посполитой и Крымском ханстве. Позиция Москвы оказывала определенное влияние на исход Тридцатилетней войны. Русское купечество, заинтересованное в преодолении фактической монополии Англии на торговлю с Россией через Архангельск и Швеции на Балтике, стало одним из факторов влияния на формирование внешней политики России. Начавшееся освоение Сибири расширило и геополитические горизонты России. В 1648 году, через 50 лет после поражения хана Кучума, Семен Дежнев открыл пролив, разъединяющий Азию и Америку, прошел из Северного Ледовитого в Тихий океан. К 1654 году относится направление первого русского посольства в Китай. В 1659 году принес присягу России грузинский государь Теймураз.

Менялась и концептуальная основа внешней политики русского государства. Идеология "собирания русских земель" и обороны южных рубежей от кочевников уступала место комплексу разнообразных проблем, связанных с воссоединением Украины и Белоруссии с Россией, необходимостью обеспечения выхода к Балтийскому и Черному морям, с отражением агрессии Османской империи, [66] закреплением Сибири. Как результат менялся весь контекст уклада московской жизни, ментальность русского человека. Описывая первые неспокойные годы царствования Алексея Михайловича, С. Ф. Платонов обращает, в частности, внимание на то, что во время московского бунта в июне 1648, вестфальского, года городские низы впервые заговорили с властями по-европейски - языком ультиматума. Можно проследить и связь (косвенную, разумеется) Контрреформационного движения в Европе и Никоновского раскола.

2

Вестфальский мир вошел в историю Европы как веха, знаменующая если не начало цивилизованного периода международных отношений, то свидетельство всеобщего стремления европейских государств разработать комплекс норм и мер, усиливающих правовую сторону этих отношений. Утвердив принцип правомочности существования нации-государства, установив систему гарантий незыблемости европейского порядка и, наконец, подтвердив принцип веротерпимости, уравнявший в правах католиков с протестантами и кальвинистами и таким образом подведший черту под войнами Контрреформации, Вестфальский трактат явился исходной точкой нового этапа в истории международных отношений Европы. Россия, оказавшаяся в числе гарантов Вестфальского мира, отныне должна была так выстраивать свою европейскую и международную политику, чтобы она не входила в противоречие с договоренностями и нормами, согласованными в Мюнстере и Оснабрюке, и - главное - учитывала постоянно менявшийся баланс сил в Европе и контекст европейской политики.

Как известно, политические итоги Вестфаля знаменовали победу Франции и ее союзника Швеции над Габсбургами. Мазарини сделал важный шаг в направлении к "естественным границам" Франции, получив Эльзас (кроме Страсбурга). Фактически было покончено с имперской монополией Габсбургов. Швеция, получившая в Вестфалии с помощью Мазарини Померанию, епископство Бремен, а также три голоса в Имперском собрании, начала играть в Германской империи ту же сдерживающую Габсбургов роль, которую позже взяла на себя Пруссия - Бранденбург. Немецкие князья получили право superiorite territoriale - проведения самостоятельной внешней политики, заключения договоров с иностранными державами, объявления войны и заключения мира, хотя и с оговорками, что их внешняя политика не будет направлена против империи. Сохранение Имперского собрания в Регенсбурге только подчеркивало фактическое расчленение Германии. Подтвердив самостоятельность Голландии и независимость швейцарских кантонов от Германской империи, Вестфальский трактат как бы очертил то пространство в Европе, [67] на котором действовала первая в Европе система государств, функционировавшая в рамках коллективной договоренности об общеприемлемых нормах зарождавшегося в трудах Г. Гроция международного права.

Разумеется, о Вестфальской системе в современном понимании природы международных отношений можно говорить достаточно условно. В сущности, система вестфальских гарантий покрывала только остроконфликтное пространство Юго-Западной и Центральной Германии, причем проблема основных "раздражителей" - Эльзаса и Лотарингии - не только не была решена в период активного функционирования Вестфальской системы - до конца XVIII века,- но и осталась одним из основных дестабилизаторов ситуации в Европе в последующее время. Отсюда - трансформация Вестфальской системы уже в начале XVIII века, появление подсистем - утрехтской, ганноверской, затем - восточной.

Вместе с тем запущенный в Вестфалии процесс становления наций-государств в Западной Европе требовал определенных коллективных договоренностей об общепризнанных правилах и рамках межгосударственных отношений. В этом смысле как правовой прецедент Вестфаль ощутимо воздействовал и на процесс выстраивания геополитики Восточной Европы, включая Россию.

Своеобразное воздействие вестфальских договоренностей на развитие международных отношений в Европе было предопределено тем обстоятельством, что зафиксированный ими баланс сил в пользу Франции и Швеции оказался крайне неустойчивым. Только в 1659 году Франция смогла заключить Пиренейский договор, завершивший ее войну с Испанией, против которой она воевала в союзе с Англией. Новые территориальные приобретения Франции, казалось, подготавливали эпоху ее длительной гегемонии в Европе.

На деле все оказалось иначе. Создание ограниченной рамками вестфальского пространства системы оказало дестабилизирующее влияние на "периферию Вестфаля" - и, в первую очередь, на "Восточный барьер" - Османскую империю, Речь Посполитую, Швецию, - на который со времен Ришелье опиралась Франция в попытке изолировать Габсбургов. Внутреннюю парадоксальность Вестфальской системы особо подчеркнуло то, что в роли основных возмутителей спокойствия выступали его гаранты - Франция (успокоившаяся только после того, как по Утрехтскому миру 1713 года она вырвала испанский трон у Габсбургов) и Швеция, наиболее последовательный союзник Франции, к тому же воевавший в Тридцатилетней войне с привлечением французских субсидий и доходов с захваченных земель. С 1654 года, после отречения королевы Христины, Швеция перешла к "национальной политике" (также один из неожиданных для Франции итогов Вестфаля), сосредоточив свое внимание на установлении контроля над Балтийским бассейном. Войны, развязанные [68] ею в поствестфальский период против Польши и Дании, завершились с помощью французской дипломатии подписанием Оливского мира в мае 1660 года с Речью Посполитой, согласно которому к Швеции перешли Эстония и Ливония, и Копенгагенским миром (июнь 1660 г.). Сам факт вооруженного конфликта между участниками "Восточного барьера" обнажил ущербность политических схем, с помощью которых дипломатия Людовика XIV пыталась обеспечить свои интересы в Восточной Европе. Не лучше обстояли дела Франции на северо-западе Европы. Война за Бельгию (1667 - 1668 гг.) вылилась в целую серию "торговых войн" с участием Франции, Голландии и Англии, имевших своим результатом утверждение морского господства Великобритании, сыгравшего важную роль в последующем колониальном разделе мира и предопределившего, по существу, противостояние Франции и Великобритании, продолжавшееся на протяжении всего XVIII века.

Серьезным испытаниям в эпоху Людовика XIV подверглись и отношения Франции с Османской империей, в обширных владениях которой Франция со времен капитуляции 1517 и 1528 годов пользовалась значительными преимуществами. Пользуясь возрождением духа крестовых походов в окружении "короля-солнца", Лейбниц подает Людовику XIV мемуар с предложением Франции захватить Египет и "сжечь Константинополь" ⁵.

Справедливости ради надо отметить, что повод для подобных химерических планов давали сами османы, активизировавшие свои завоевательные действия на Балканах. Только победа Яна Собеского над турецкими армиями, стоявшими у стен Вены, 12 сентября 1683 года окончательно положила конец турецкой угрозе для Европы.

Такова, в общих чертах, международная обстановка, в которой России, восстановившейся после Смутного времени и укрепившейся внутренне, предстояло определить приоритеты и основные векторы своей геополитики.

3

Решающую и, как представляется, не во всех еще аспектах оцененную роль в закреплении европейского направления в качестве основного вектора внешней политики русского государства в поствестфальский период сыграло воссоединение Украины с Россией в соответствии с решением Земского собора 1 октября 1653 года и Переяславской рады 8 января 1654 года. То обстоятельство, что освободительная война украинского народа под предводительством Б. Хмельницкого началась в 1648 году, в год подписания Вестфальского трактата, вряд ли можно считать случайным. На определенные аналогии наводит и то, что эта война, как и Тридцатилетняя, [69] проходила под религиозно-национальными лозунгами. Тесная связь процессов, проходивших в Западной и Восточной Европе, очевидна.

С учетом неоднозначной реакции в Европе, в первую очередь в Речи Посполитой, на события на Украине осенью 1653 - весной 1654 года по решению Земского собора в Европу были направлены несколько русских посольств. Простое перечисление стран, которые посетили русские послы, - Австрия, Франция, Швеция, Дания, Нидерланды, Венеция, Курляндия и Бранденбург (вассалы Польши), Крымское ханство, Молдавия и Валахия (вассалы Османской империи) - свидетельствует о расширившемся политическом кругозоре руководителей российской внешней политики.

Посольства Мачехнина в Париж и Баклановского в Вену стали, по существу, первыми контактами России на высоком уровне с главными гарантами Вестфальского мира. И хотя и в Париже, и в Вене ответили отказом официально признать акт воссоединения Украины с Россией (называемый рядом западных историков первым разделом Польши), сам факт этих контактов помог нейтрализовать Европу ввиду неизбежной войны России с Речью Посполитой, не примирившейся с утратой украинских и угрозой потери белорусских земель, часть которых также была "под булавой" Б. Хмельницкого.

Более успешными стали дипломатические акции русской и украинской дипломатии в Швеции, Трансильвании, заложившие основы для их последующего военно-политического взаимодействия в борьбе против Речи Посполитой. В частности, в Стокгольме удалось закупить 20 тысяч знаменитых шведских мушкетов, которые серьезно усилили мощь русской армии в предстоящей войне с Польшей, а Хмельницкий заключил со Швецией и Трансильванией союз.

Важно и то, что, несмотря на сложнейшие перипетии, которыми сопровождалось вхождение Украины в Россию, особенно после смерти Хмельницкого и подписания Гадячского договора, ставшего прологом раскола Украины на Левобережную и Правобережную, российская и украинская дипломатии сумели достаточно эффективно использовать конъюнктуру в Европе для в целом успешного решения национальных задач русского и украинского народов.

В системе геополитических интересов Российского государства воссоединение с Украиной надолго определило основной вектор российской внешней политики, хотя, разумеется, применительно к внешней политике Алексея Михайловича трудно предположить, что начавшаяся в 1654 году и продолжавшаяся 13 лет война с Речью Посполитой, союзниками которой выступали Крым, Молдавия и Валахия, была направлена на "продавливание" "Восточного барьера". Даже такие дальновидные руководители Посольского приказа, как А. Л. Ордин-Нащокин, вряд ли предполагали, что Андрусовское перемирие 1667 года начинает разрушение системы форпостов, [70] выставленных французской дипломатией против Габсбургов. Для них задачи в войне с Речью Посполитой, как и в начавшейся в 1656 году войне со Швецией, завершившейся в 1661 году Кардисским миром, сводились к возвращению русских земель, утраченных во время Смуты. По Андрусовскому перемирию Россия вернула себе Смоленск, Северскую землю, всю Левобережную Украину и Киев (на два года). Весьма важно, что этому договору был придан характер общеевропейского акта, поскольку в случае безуспешности дальнейших переговоров о "вечном мире" предполагалось "призвать государей христианских за посредников" ⁶. По словам польского историка З. Вуйчика, по своей политической значимости Андрусовский договор стоял в одном ряду с важнейшими международными договорами Европы того времени, фиксируя вместе с ними новую расстановку сил на континенте ⁷.

Важной особенностью этой "новой расстановки сил" явилась востребованность возраставшей экономической и военной мощи, политического влияния России в рамках складывавшейся после заключения Вестфальского мира новой системы международных отношений в Европе.

Не углубляясь в историю вопроса, скажем только, что ко второй половине XVII века сформировались три уровня этой востребованности:

- геополитический, возникший в связи с заинтересованностью

европейских государств или групп государств в содействии России в освоении и стабилизации "восточной периферии" вестфальского пространства и способствовавший как следствие этого активному и глубокому вовлечению России в дела самой Европы; - экономический, связанный не только с борьбой Англии, Голландии, Ганзейской лиги, Дании за доступ через северные и балтийские порты к рынкам сбыта и источникам сырья и сельхозпродукции в России, но и с возможностями транзитной торговли со странами Востока через волжский речной путь, Каспий, позднее - черноморские порты.

Это - базисный уровень, во многом определявший сценарий политических событий на геополитическом. Наиболее яркий пример - сложные перипетии восточного вопроса в XVIII- XIX веках, предопределенные стремлением Англии и Франции защитить свою левантийскую торговлю от выхода России через Черноморские проливы в Восточное Средиземноморье. По той же схеме развивались англо-русские противоречия на Среднем Востоке;

- на третьем уровне востребованности развивались культурно-научно-технологические связи. Для него было характерно [71] стремление России к восприятию европейской культуры, бытовых навыков, коснувшееся, впрочем, преимущественно верха ее политической элиты, а также науки, развивавшееся в постоянном конфликте с европейским культуртрегерством и католическим миссионерством.

Сложная трехуровневая структура формирования взаимосвязей России с Европой плюс естественные трудности адаптации интересов на каждом уровне обусловили очень непростой характер вхождения России в сферу европейской политики. Характерный пример - неудачная попытка Софьи, а затем Петра в последней четверти XVII века реанимировать деятельность Антитурецкой лиги. После того как продвижение османов в глубь континента было остановлено у стен Вены, интересы России и Европы на южном, черноморском направлении надолго разошлись. И хотя Азовские походы Петра 1695 - 1696 годов позволили России закрепиться в устье Дона, Карловицкий конгресс 1698 - 1699 годов, на котором европейские державы урегулировали свои территориальные проблемы с Турцией, показал, что рассчитывать на поддержку или даже просто понимание со стороны Европы своего прорыва к Черному морю России не приходится.

4

Неудача на Карловицком конгрессе лишь подчеркнула трудности адаптации России к поствестфальской расстановке сил в Европе, проявившиеся уже во второй половине 50-х годов XVII века, когда она, не решившись примкнуть ни к одной из двух коалиций, образовавшихся после Вестфальского мира, была вынуждена вести войну на два фронта - против Польши и Швеции. В этой ситуации полностью проявил себя дипломатический гений Петра. Правильно оценив в ходе Великого посольства международную обстановку в Европе как благоприятную для осуществления национальных задач России на побережье Балтики, Петр решительно перевел вектор своей внешней политики на северное направление. При этом он учитывал не только то, что сильнейшие державы Западной Европы - Франция, Англия, Австрия и Голландия - были вовлечены в испанский узел противоречий (война 1701 - 1714 гг. за испанское наследство), но и то обстоятельство, что у России имелись естественные союзники в борьбе со Швецией - Речь Посполитая, не желавшая примириться с потерей Лифляндии, перешедшей к Швеции по Оливскому трактату; Дания, у которой Швеция отняла южную часть Скандинавского полуострова, Пруссия и Саксония, правители которых надеялись вернуть часть шведских владений на Балтийском побережье. [72]

Значение победы России в Северной войне (1700 - 1721 гг.) заключается, как представляется, не только в том, что она позволила "прорубить окно в Европу" и вывела Россию в число первостепенных европейских держав, но и в том, что впервые правильно понятые и четко сформулированные цели России совпали не только с ее государственными интересами (покончить со сложившимся по Столбовскому миру 1617 года протекторатом Швеции над российской торговлей на Балтике), но и с интересами широкого круга государств Северной Европы. Кроме того, нельзя не учитывать, что Северная война велась на пространстве, регулировавшемся вестфальскими договоренностями, в силу которых рано или поздно должны были включиться механизмы сдерживания появления нового единоличного монополиста в Балтийском регионе. Заслугой петровской дипломатии является то, что эти механизмы работали против Швеции в значительно большей мере, чем против России. Этапным в этом смысле стал подписанный в Амстердаме в 1717 году договор России с Францией и Пруссией, в котором впервые появляются слова, отразившие на длительный период и основную функцию, и пропагандистскую составляющую русской политики: "способствовать поддержанию генеральной тишины в Европе" ⁸.

Успехи России в Северной войне сделали ее, по признанию французского посланника в Петербурге Ж. Кампредона, "одной из главнейших держав в Европе" ⁹. Дипломатические представители двух противоборствующих лагерей, на которые раскололась Европа в первой трети XVIII века, - Венского (Австрия и Испания) и Ганноверского (Англия, Франция и Пруссия) добивались союза с Россией, понимая, что ее присоединение к той или иной коалиции европейских государств могло бы создать серьезный перевес сил в ее пользу. Отказ лидера Ганноверского союза - Англии - гарантировать русские завоевания в Прибалтике привел к сближению России после смерти Петра с Австрией. По условиям русско-австрийского союзного договора 1726 года Россия присоединялась к Прагматической санкции императора Карла VI, а Австрия гарантировала целостность европейских границ России, фактически становясь участником Ништадтского мира. Встревоженный сближением Вены и Петербурга, прусский король Фридрих Вильгельм I вышел в августе 1726 года из Ганноверского союза, заключив договор с Россией, в соответствии с которым стороны взаимно гарантировали территориальную целостность и общность внешнеполитических интересов, особенно в польских землях. На Суассонском конгрессе 1728- 1729 годов, целью которого было примирение стран Ганноверского и Венского союзов, Россия выступала уже в качестве одного из фактических гарантов Вестфальской системы. И хотя конгресс, проработав более года, так и не выработал общих принципов и гарантий поддержания новой расстановки сил в Европе, сложившейся после [73] Северной войны, он стал важным этапом формирования послепетровской внешнеполитической доктрины России, базировавшейся на стремлении поддерживать сбалансированные отношения с двумя германскими государствами.

5

В отечественной и зарубежной историографии высказываются различные точки зрения относительно того, в какой степени внешнеполитический курс России в послепетровскую эпоху, разработка и реализация которого связывается с именем А. И. Остермана, отражал петровскую традицию. Современные немецкие историки М. Шульце-Вессель и К. Цернак, констатируя "разрушение" в результате Северной войны "оформленной Вестфальским миром европейской системы международных отношений, которая была основана на взаимодействии Франции и Швеции", отмечают возникновение на ее руинах "восточной подсистемы, объединившей Россию, Пруссию и Австрию", которые "стремились установить контроль над соседними странами, и прежде всего над Польшей". При этом К. Цернак, следуя своему знаменитому предшественнику Л. Ранке, считает создателем этой подсистемы А. И. Остермана, пытавшегося таким образом обеспечить сохранение "Ништадтской системы на основе негативной польской политики" ¹⁰.

С подобной оценкой политики А. И. Остермана в 1720 - 1740 годах можно в целом согласиться с той существенной оговоркой, что восточная подсистема Вестфаля начала складываться задолго до подписания русско-прусского договора 1720 года, в подготовке которого Остерман принимал главное участие, и на основе "негативной политики" не в отношении Речи Посполитой, а Османской империи. Польша, признавшая независимость Восточной Пруссии, считавшейся ленным владением Речи Посполитой только по Оливскому трактату 1660 года, была активным участником прошедшей через всю вторую половину XVII века ожесточенной борьбы на территории "восточной периферии" вестфальского пространства, в которой сталкивались интересы Речи Посполитой, России, Швеции, Крыма, Османской империи (захватившей в 1683 г. Правобережную Украину, признанную за два года до этого Бахчисарайским миром 1681 г. между Турцией и Россией "res nullis"), Австрии, Саксонии и Пруссии. В череде непрерывных войн, ареной которых стало пространство от Сербии и Молдавии до шведской Померании и Смоленска, Речь Посполитая сыграла важную, если не основную роль в нейтрализации османской угрозы Европе. Заключение в 1686 году "Вечного мира" Собеским с Софьей, в соответствии с которым Польша уступила России все приобретенные последней по Андрусовскому перемирию земли за компенсацию в полтора миллиона [74] талеров, было продиктовано интересами Польши и других европейских государств, стремившихся привлечь Россию в состав антитурецкой Священной лиги, образованной в том же году.

Перспектива дальнейшего наращивания потенциала объединения Европы на базе совместной борьбы против. османской угрозы была перечеркнута Карловицким конгрессом 1699 года, в ходе которого европейские государства решили свои проблемы с турками отдельно от России. В частности, Польша в Карловицах добилась возвращения отвоеванных армией Потоцкого у турков Подолии и Правобережной Украины и прекращения выплаты дани крымскому хану. Только через год в соответствии с Константинопольским договором 1700 года Порта и Бахчисарай пошли на аналогичные уступки (ликвидация "поминок") в отношении России.

С учетом этого избрание в 1697 году саксонского курфюрста Августа II королем Речи Посполитой при поддержке послов Австрии, России и Бранденбурга в Варшаве, которое, очевидно, и следует считать исходной точкой формирования "негативной польской политики", изначально несло в себе совершенно иную политико-стратегическую нагрузку. Речь по существу шла о том, чтобы путем возведения на польский престол компромиссной и неспособной сопротивляться давлению соседей фигуры саксонского курфюрста попытаться консолидировать ослабленное, но стратегически важное польское пространство, раскинувшееся от берегов Балтики до границ Османской империи, на рубеже Западной и Восточной Европы, перед лицом завоевательных планов шведского короля Карла XII. Возможности для подобного вмешательства в польские дела открывали противоречия олигархического государственного устройства Речи Посполитой (всевластие шляхты, роль католической церкви, принцип единогласия при принятии решения на сеймах - liberum veto, выборность короля). С 1652 года, когда впервые криком "не позволям" был сорван Коронный сейм, из 55 созывавшихся до 1764 года сеймов 48 были сорваны, причем одна треть из них- голосом всего лишь одного депутата ¹¹. После пресечения в 1572 году польско-литовской династии Ягеллонов древний трон Пястов (польская династия, правившая до 1370 г.) стал добычей авантюристов королевских кровей из разных стран Европы. В результате Польша, в течение веков игравшая активную роль в европейских делах, превратилась к началу XVIII века, используя выражение польского историка Е. Сковронека, в "черную дыру" европейской системы международных отношений ¹².

Развитие событий на начальном этапе Северной войны, взятие Варшавы войсками Карла XII показали, однако, что при реально сложившемся соотношении сил только Россия могла выступить в качестве действенного гаранта восстановления стабильности на "восточной периферии" вестфальского пространства. Состоявшееся [75] в Данциге в марте 1716 года выездное совещание петровской "тайных Иностранных дел коллегии министров" - Г. И. Головкина, посла в Варшаве Г. Ф. Долгорукова, вице-канцлера П. П. Шафирова, только что вернувшегося из Стамбула П. А. Толстого - с саксонскими министрами Августа II и выступавшими против него представителями Тарногродской генеральной конфедерации польской шляхты надолго определило общую направленность русской политики в Польше. Осуществленный по требованию России вывод саксонских войск из Варшавы и фактическое признание "немым сеймом" в Гродно 1717 года России в качестве гаранта политической стабильности в Речи Посполитой обеспечили на длительный период преобладающее влияние России в Польше. Трудно не согласиться с мнением Н. Н. Молчанова, отметившего при анализе польской политики Петра существовавший "соблазн использовать крайнюю слабость Польши из-за разброда, неустойчивости, интриг польских магнатов. Проще всего было бы, как казалось некоторым, действовать здесь просто грубой силой, благо Россия располагала для этого всем необходимым, особенно после Полтавы. Но, как нигде, Петр проявил здесь дальновидность, сдержанность, осторожность, выдержку и терпение. Он сумел подняться выше естественной обиды на многие антирусские действия польских феодалов, начиная со Смутного времени. Петр исходил не из прошлого, а из будущего, стремясь к добрососедским отношениям с этой славянской страной, долговременные объективные интересы которой в борьбе с германской экспансией совпадали с интересом России" ¹³.

В стратегическом плане линия на косвенное доминирование России в Польше, начатая со времен "немого сейма", отражала глобальный поворот во внешней политике Петра на заключительном этапе Северной войны от стремления к союзу с "морскими" державами к восточно-европейской континентальной политике ¹⁴. Важным в этом контексте представляется и замечание Б. В. Носова о том, что к концу Северной войны, выведшей Россию в ранг великих держав, роль Польши во взаимоотношениях России с европейскими государствами, развивавшихся в допетровскую эпоху почти исключительно через ее посредство, существенно снизилась ¹⁵.

Разумеется, в сложнейших обстоятельствах заключительного этапа Северной войны (ликвидация с участием русской армии шведского присутствия в Северной Германии, "Мекленбургский инцидент") в действиях российских дипломатов, прежде всего А. И. Остермана, трудно не видеть элементов "негативной польской политики", формировавшейся, кстати сказать, под влиянием выявившейся крайней ненадежности Августа II как союзника в борьбе против Швеции. Играли свою роль и традиционные прусские антипатии к Саксонии, так рельефно проявившиеся впоследствии в политике Фридриха II. Весьма существенно в этом плане, что одним из условий русско- [76] прусского договора от 17 февраля 1720 года была договоренность об устранении саксонской династии Веттинов с польского престола.

Тем не менее Петр, умевший правильно оценить не только прямые выгоды, но и отдаленные последствия своих политических шагов, по крайней мере, дважды - после полтавской победы и в 1721 году- решительно отклонял предложения саксонского курфюрста, польского короля Августа II и прусского короля Фридриха Вильгельма 1 осуществить раздел Польши, хотя в обоих случаях России предлагалась часть польской территории, практически совпадающая с той, которая была присоединена к ней в результате первого раздела. Не вызывает сомнения, что последовательно проводившаяся Петром и продолженная его преемниками политика косвенного доминирования России в Польше была не в последнюю очередь обусловлена опасениями усиления Пруссии в результате раздела Речи Посполитой.

Не следует упускать из виду и то обстоятельство, что в значительной степени формированию "негативной" политики в отношении Речи Посполитой на основе сближения России с двумя немецкими государствами способствовала проводившаяся Францией политика активизации своих связей с государствами - форпостами "Восточного барьера" - Швецией, Польшей и Турцией, - ориентированная на сдерживание набиравшей мощь России. Война за Польское наследство 1733 - 1734 годов, спровоцированная попыткой Франции воспользоваться очередным "межкоролевьем" в Речи Посполитой, с тем чтобы посадить на польский трон своего ставленника Станислава Лещинского, серьезно упрочила русско-австрийское взаимопонимание в польских делах, базировавшееся на сохранении на польском троне саксонской династии Веттинов. Несмотря на двойственную позицию Пруссии в период войны за "польское наследство", в целом выдержал в тот период испытания и подписанный в Берлине в 1732 году союзный договор "трех черных орлов", оформивший договоренность Берлина, Вены и Петербурга сохранять Речь Посполитую в "счастливой анархии" ¹⁶. Договоренность эта оказалась, впрочем, недолговечной: ее разрушили Силезские войны (1740 - 1748 гг.), до предела обострившие прусско-австрийский антагонизм, предопределенный ожесточенным соперничеством трех немецких держав за влияние в Германской империи.

Крах союза "трех черных орлов" продемонстрировал и коренное различие целей и интересов, которые преследовали Пруссия, Австрия и Россия в польском вопросе. Если прусский король Фридрих II еще в так называемом "Первом политическом завещании", написанном в 1752 году, объявил присоединение Королевской (польской) Пруссии, разделявшей Княжескую (Восточную) Пруссию и Бранденбург, одним из главных условий выживания собственной страны, то Австрия и Россия исходили из совершенно других целей. Для [77] Габсбургов, одержимых идеей поддержания политического равновесия с прусскими Гогенцоллернами, предотвращение территориального увеличения Пруссии за счет Польши было стратегически более важной задачей, чем обеспечение собственных территориальных притязаний к Речи Посполитой по границе с Венгрией.

Что касается России, то в иерархии ее внешнеполитических приоритетов польское и шведское направление со второй половины 30-х годов XVIII века начинают играть второстепенную, а затем и подчиненную роль. В условиях стабилизации позиций России на Балтике и в Центральной Европе на первый план для нее выходила задача отвоевания Азова, Таганрога и Запорожья, утраченных в результате неудачного Прутского похода Петра I и последующих договоров с Османской империей 1711 - 1713 годов. Для понимания логики действий Екатерины II важно отметить, что Русско-турецкая война 1736 - 1739 годов развивалась по тому же сценарию, что и обе русско-турецкие войны екатерининского царствования. В Стамбуле, вынашивавшем с подачи французского посланника маркиза де Вильнева планы захвата Левобережной Украины и Киева, использовали тогда, как и впоследствии, в 1768 году, для нагнетания напряженности факт появления русских войск в Польше. Несмотря на внушительные военные успехи русской армии под командованием Миниха, война 1736 - 1739 годов, как известно, закончилась лишь приобретением Россией Запорожья и - фактически - Азова и Таганрога (без права укреплять их) в основном из-за несогласованности действий России и ее союзника Австрии.

Важно, однако, что П. П. Шафиров, возглавлявший русскую делегацию на предварительных мирных переговорах с Турцией в украинском Немирове (август - ноябрь 1737 г.), впервые выдвинул долгосрочную программу русской политики на Черном море, потребовав передать России азовские и черноморские берега от Дона до Дуная, в том числе Крымский полуостров и Кубань. Молдавия и Валахия должны были получить независимость и перейти под покровительство России; султан - признать принцип свободного мореплавания по Черному морю и через проливы Босфор и Дарданеллы ¹⁷.

Несмотря на то что конгресс в Немирове был сорван и военные действия продолжались еще более года, основная цель российской внешней политики на последующие годы была сформулирована предельно четко. На приоритетное место в традиционной дипломатической "триаде" России выходило южное, черноморское направление.

6

С начала 40-х годов, когда А. И. Остермана на посту руководителя российской внешней политики сменил А. П. Бестужев-Рюмин, геополитические ориентиры российской дипломатии существенно [78] изменились. Захват Фридрихом II Силезии в ходе войны за Австрийское наследство подвел черту под политикой "концерта трех черных орлов", проводившейся Остерманом. Контроль за торговлей по Одеру, попавший в руки Пруссии, нарушил установленный в итоге Северной войны геополитический баланс на Балтике, затронув интересы России. Последовавший за этим отказ прусского короля выполнить свои союзнические обязательства в отношении России в ходе спровоцированной Францией русско-шведской войны 1741- 1742 годов привел к тому, что политика Бестужева приобрела последовательный антипрусский характер ¹⁸. Излагая в докладе Елизавете Петровне суть своей внешнеполитической концепции, Бестужев назвал главными противниками России Францию и Швецию, а "неприятелем потаенным" - Пруссию. "Сей король, будучи наиближайшим и наисильнейшим соседом империи, потому, натурально, наиопаснейший", - писал Бестужев. Нейтрализацию Пруссии он полагал главным элементом предложенной им внешнеполитической концепции: "Коль более сила короля Прусского множится, тем более для нас опасности будут, и мы предвидеть не можем, что от такого сильного, легкомысленного и непостоянного соседа... приключиться может" ¹⁹.

Вместе с тем во "втором секретном Артикуле" "Трактата об оборонительном союзе между Россией и Пруссией" от 16 (27) марта 1743 года говорилось: "Понеже Его Королевского Величества Прусского и Ее Императорского Величества Всероссийского интерес требует того смотреть и попечения предлагать, чтобы Республика Польская при своем вольном праве избрания соблюдена была и никому не дозволено или допущено не было оное государство наследственным и весьма самодержавным себя над оным учинить; того ради Его Королевское Величество Прусское и Ее Императорское Величество Всероссийское по случаю постановленного сего дня между собой альянс-трактата сим Артикулом секретным взаимно обещали и наикрепчайше обязались, чтобы во всех случаях ежели кто бы он ни был предприять похотел Республику Польскую и ее вольного права избрания лишить или оное королевство наследственным или же себя и весьма самодержавно над оным учинить, Его Королевское Величество Прусское и Ее Императорское Величество Всероссийское никого до того не допущать ни же терпеть на такие как неправедные, так и соседям опасные намерения всячески совокупленными советами и силами также и дружбою, ежели потребно, обращать, опровергать и уничтожать хотят" ²⁰.

22 мая 1746 года усилиями Бестужева был подтвержден австро-русский союзный оборонительный договор 1726 года, в результате которого Россия заняла сторону Австрии в войне за Австрийское наследство (1740- 1748 гг.) ²¹. Союзный договор 1746 года с Австрией стал основой не только "системы Бестужева", но и одной из [79] важнейших несущих конструкций всей внешней политики России второй половины XVIII века. По мысли Бестужева, к нему следовало привлечь Речь Посполитую и Саксонию. В 1747 году были подписаны две англо-русские "субсидные" конвенции, в силу которых Россия обязалась (во взаимодействии с Голландией) выставить корпус русских войск для защиты Ганноверских владений английского короля ²². Договор с Австрией и англо-русские конвенции 1747 года вкупе с выдвижением корпуса Репнина в район боевых действий остановили прусскую агрессию и положили конец войне за Австрийское наследство. Однако Ахенский мир, подписанный 18 октября 1748 года, не разрешил всего спектра противоречий между Австрией и Англией с одной стороны, и Францией и Пруссией - с другой. На фоне нараставшего англо-французского антагонизма ярко выраженные агрессивные черты в отношении России приобрела и политика Пруссии в Прибалтике и Польше, где Фридрих II собирался потеснить Россию и Швецию и занять господствующее положение. Все это готовило почву для новой общеевропейской войны, получившей название Семилетней (1756 - 1763 гг.).

Накануне этой войны произошло подготовленное австрийской и французской дипломатией кардинальное изменение системы международных отношений в Европе, получившее название "дипломатической революции 1756 года". Благодаря усилиям одного из крупнейших дипломатов Европы В. А. Кауница-Ритберга, ставшего австрийским канцлером в 1753 году, был ликвидирован многовековой антагонизм Бурбонов и Габсбургов. Поставив задачу восстановления пошатнувшегося положения Австрии в Германии и в Европе в целом, а также устранения Пруссии как фактора большой европейской политики, Кауниц предпринял энергичные попытки для сближения с Россией и Францией, остававшейся в силу договора 1741 года союзницей Пруссии. Расчет его оказался верным. Впечатляющие успехи Фридриха II в войне за австрийское наследство, рост влияния Пруссии среди мелких германских государств уже подвели Версаль к выводу о том, что врагом номер один для него становятся не Габсбурги, а Пруссия. Прусский король, доведший за короткое время численность своей армии с 80 до 200 тысяч человек, удвоивший население, угрожавший Ганноверу и интриговавший в Курляндии и Польской Пруссии, представлял реальную угрозу европейскому равновесию.

Россия не была непосредственно вовлечена ни в австро-прусское, ни в англо-французское противостояние. Вместе с тем, как справедливо отмечал Н. Н. Яковлев, в канун Семилетней войны, пожалуй, впервые в Европе сложилась такая ситуация, когда каждая из противоборствующих сторон пыталась привлечь Россию на свою сторону ²³.

30 сентября 1755 года была подписана новая англо-русская "субсидная" конвенция ²⁴. За 500 тысяч фунтов единовременной выплаты [80] и 100 тысяч ежегодной субсидии Россия обязывалась выставить против "врагов Англии на континенте" 80-тысячную армию. Подписание конвенции соответствовало внешнеполитической концепции Бестужева, основывавшейся на трех принципах: союзе с "морскими державами" - Великобританией и Голландией (с учетом интенсивных торговых связей России с этими странами и взаимной заинтересованности в обеспечении стабильности на севере Европы); союзе с Саксонией с учетом того, что саксонский курфюрст оставался одновременно королем Польши; и наконец, поддержании союзных отношений с Австрией, понимавшихся как необходимое условие для успешной борьбы с Османской империей ²⁵.

Вместе с тем при подписании англо-русской конвенции Бестужевым был допущен крупный просчет, сравнимый с ошибкой А. И. Остермана при заключении русско-прусского союзного договора накануне войны за австрийское наследство в 1740 году (с учетом русско-австрийского договора 1726 г. Россия стала тогда как бы союзницей обеих воевавших друг с другом держав). По аналогии с конвенцией 1747 года, где было прямо сказано об обязательстве России защищать Ганноверские владения английского короля от Пруссии, Бестужев не сомневался (да это, казалось бы, подтверждали и переговоры с английским послом в Петербурге Вильямсом), что общим противником России и Англии остается прусский король. Однако после подписания 16 января 1756 года "конвенции нейтралитета" между Англией и Пруссией, получившей название Вестминстерского договора, согласно которому стороны обязывались поддерживать мир с Германией "против всякой державы, которая посягнет на целостность германской территории" ²⁶, англичане начали настаивать на использовании русских войск против Франции. Это привело к довольно серьезной задержке ратификации русской стороной текста конвенции, которая была вручена Вильямсу только 1 февраля 1756 года. Незавидное положение, в котором оказался Бестужев, несколько компенсировала "Секретнейшая декларация", переданная английскому послу вместе с ратификацией. В ней четко говорилось, что только в случае действий против Пруссии Россия была готова "тесно с Его Великобританским Величеством обязательства исполнить в точности и сохранить в нерушимой целости" ²⁷.

Вестминстерский договор и "субсидная" конвенция вызвали "цепную реакцию" заключения соглашений между европейскими державами, оформивших новую систему союзов. 21 марта 1756 года Россией был заключен оборонительно-наступательный союз с Австрией, согласно которому она обязывалась для нападения на Фридриха II предоставить Австрии воинский корпус в 80 тысяч человек. В случае победы Австрия должна была вернуть Силезию, Россия- получить Восточную Пруссию. Благодаря активности французской дипломатии к австро-русскому союзу примкнул и Август III, [81] саксонский курфюрст и король Речи Посполитой. В 1757 году антипрусская коалиция пополнилась Швецией, получившей денежные субсидии и надежду вернуть себе Прусскую Померанию.

Однако подлинной кульминацией "дипломатической революции" стало подписание 1 мая 1756 года в Париже первого Версальского договора между Францией и Австрией. Опубликованные, надо думать, в пику заключенному тайно англо-прусскому договору, статьи австро-французского соглашения предусматривали обязательства сторон уважать территориальную целостность друг друга. Австрия и Франция обязывались в случае необходимости выставить корпуса численностью в 24 тысячи человек, причем не более чем через два месяца после нападения агрессора. Договор предусматривал также выплату субсидий, хотя агрессор, против которого объединяли усилия Вена и Париж, не назывался по имени. Все сомнения снимала оговорка о том, что условия Версальского договора не предусматривали вмешательства Австрии в англо-французский конфликт в Америке.

Значение Версальского договора состояло в том, что он не только оформил совершенно новую систему союзов, сложившуюся в Европе накануне Семилетней войны, первого глобального конфликта, в ходе которого военные действия велись как на континенте, так и в далекой Америке, Индии, на морях и океанах, но и стал исходной точкой в процессе глобализации международных отношений. Отныне принципам, наработанным при подготовке Вестфальских соглашений и в целом выдержавшим испытания в ходе "второй столетней войны", сотрясавшей Европу с середины XVII века до начала Великой французской революции, предстояло пройти проверку в пределах совершенно иного геополитического пространства.

7

Цели России в начавшейся вскоре Семилетней войне были сформулированы на одном из первых заседаний конференции (26 марта), созванной по инициативе Бестужева весной 1756 года, следующим образом: "Ослабить короля Прусского, сделать его для России нестрашным и незаботным; усиливши Венский двор возвращением Силезии, сделать союз с ним против турок более важным и действенным, одолживши Польшу доставлением ей Королевской Пруссии, взамен получить не только Курляндию, но и такое округление границ польских, благодаря которому мы не токмо пресекли бы нынешние беспрестанные от них хлопоты и беспокойства, но, быть может, и получен был бы способ соединить торговлю Балтийского и Черного морей и сосредоточить всеевропейскую торговлю в своих руках" ²⁸.

Эта выдержка из решения высшего консультативного органа Российской империи относительно ее целей в Семилетней войне [82] представляется весьма важной. При всех понятных оговорках отнoсительно того, насколько адекватно она отражала умонастроения Елизаветы Петровны и ее окружения, несомненно одно: заявления, делавшиеся впоследствии, во время царствования Петра III и Екатерины, относительно того, что Россия воевала в Семилетней войне за чуждые ей австрийские интересы, лишены серьезных оснований. Сам по себе план нейтрализации прусской угрозы путем передачи Восточной Пруссии Польше с последующим разменом ее на Курляндию, существенно расширявшим владения России на побережье Балтики, являлся в сложнейшей конъюнктуре европейской политики середины XVIII века реальной альтернативой позднейшей, постелизаветинской политике, завершившейся разделами Польши между Пруссией, Австрией и Россией и, в конечном итоге, уничтожением Польского государства.

Кроме того, для понимания логики действий Екатерины II, пришедшей к власти на заключительном этапе Семилетней войны, важно иметь в виду, что в период "дипломатической революции" с 1756 года на смену многовековому антагонизму Бурбонов и Габсбургов пришла новая система союзов европейских государств, в рамках которой Пруссия, в отличие от Силезских войн, была вынуждена обороняться, борясь за выживание перед лицом многократно превосходившего ее противника. В объективной оценке этого компонента европейской ситуации следует, как нам представляется, искать объяснение сближения между Екатериной и А. П. Бестужевым-Рюминым в период 1756 - 1758 годов (до опалы и ссылки канцлера), никогда не стремившегося чрезмерно ослабить Пруссию, поскольку это могло бы привести к опасному усилению Австрии или Франции.

Как известно, ход Семилетней войны был предопределен победами русской армии при Гросс-Егерсдорфе (30 августа 1757 г.), Цорндорфе (25 августа 1758 г.), Куннерсдорфе (12 августа 1759 г.), взятием корпусом З. Г. Чернышева Берлина в 1760 году. За два года до этого, зимой 1758 года, русской армией была занята Восточная Пруссия, население которой было немедленно приведено к присяге на русское подданство (интересно, что Фридрих II не простил этого жителям Восточной Пруссии: после окончания Семилетней войны он никогда не посещал Кёнигсберг).

Прошло, однако, не много времени, прежде чем выяснилось, что союзников России мало радуют ее военные успехи. Американский историк Г. Каплан, автор монографии о роли России на начальном этапе Семилетней войны, считал, что "Россия преследовала военные цели, которые ни Австрия, ни Франция не желали видеть выполненными". Австрию, по его мнению, не устраивал захват Восточной Пруссии и присоединение к России Курляндии, Францию - возможное усиление ее влияния в Польше и на Балтийском море ²⁹. [83]

Это, на наш взгляд, во многом объясняет действия Екатерины, решительно отказавшейся после прихода к власти возобновить союзнические обязательства перед Австрией и Францией, порванные Петром III. Дело в том, что к моменту своего воцарения Екатерина, участвовавшая в большой политике по крайней мере со второй половины 50-х годов, не только пережила предельно острый личный кризис, сопряженный с опасностями, которым она подвергалась после опалы Бестужева, и научилась умело лавировать среди придворных группировок, но и приобрела качество крупного политика - широкий геополитический кругозор, глубокое понимание государственных задач России и, что особенно важно, - практические навыки решения возникавших геополитических проблем.

Н. Д. Чечулин был совершенно прав, когда связывал разительные перемены, происшедшие в мышлении и даже личности Екатерины после сложных перипетий середины 50-х годов, с ее вовлеченностью в "дипломатическую революцию" кануна Семилетней войны. Внимательно изучив переписку великой княгини с английским послом Хенбури-Вильямсом осенью 1756 года, когда болезнь Елизаветы Петровны спровоцировала резкое обострение борьбы придворных группировок по вопросу о престолонаследии, он отмечал: "Особенно бросается в глаза то, что писавшее эти письма лицо рассуждает вовсе не как русская великая княгиня: автор писем думает, чувствует и представляет себе все государственные отношения, как мелкие немецкие князья - из числа тех, которые считали возможным жить чужими субсидиями или даже и прямою продажею своих подданных в чужие войска; из тех, для кого корона была не священным символом огромной власти и огромной ответственности, а просто фамильной драгоценностью, которую недурно бы получить при дележе наследства, хотя бы и не самыми красивыми путями" ³⁰

Интересна и гипотеза Н. Д. Чечулина относительно того, что причиной тяжелого кризиса, возникшего между Екатериной и Елизаветой Петровной весной 1758 года, после ареста Бестужева, явилось не павшее на великую княгиню подозрение в тайной переписке с командующим русскими войсками в Пруссии фельдмаршалом Апраксиным, а ее вскрывшаяся переписка с Вильямсом и его польским протеже Станиславом Понятовским. Действительно, в условиях, когда Англия оставалась союзницей Пруссии в ходе Семилетней войны, переписка великой княгини с английским послом вряд ли могла рассматриваться Императрицей иначе, чем государственное преступление. И тем не менее, "уличив Екатерину в непозволительной переписке, Елизавета Петровна простила эту вину великой княгини и простила как натура крупная, искренно, потому что оценила и ту душевную драму, которая довела Екатерину до этого, и ту, которую пережила Екатерина, когда была уличена" ³¹. [84]

Психологически точен, как представляется, и конечный вывод Чечулина: Екатерина "сознала свою ошибку, она поняла, что если она мечтает стать русской Императрицей, то должна высоко уважать этот сан, должна думать не о том, как захватить власть, а о том, чтобы заслужить ее... После пережитого унижения она оглянулась на прошлое, и в ней проснулись дремавшие силы; перед глазами истории появляется крупная историческая личность, достойный претендент на корону... На целых четыре года мы почти теряем Екатерину из вида - и, когда она выступает перед нами снова, уже как супруга императора, затем и как самодержавная императрица, мы видим зрелую женщину, с большим запасом идей и знаний, сильной решимостью, огромным умением влиять на людей, - женщину, неутомимо работавшую и не перестававшую работать до последнего дня жизни" ³²

Комментарии

1 История дипломатии. Т. 1. М., 1959. С. 262 - 263.

2 Бантыш-Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений России до 1800 г. Ч. II. М., 1796.

3 Поршнев Б. Ф. Франция, английская революция, европейская политика в середине XVII века. М., 1970. С. 320 - 327.

4 Rembault А. Recueil des instructions donnees aux ambassadors et ministres de France depuis les traites de Westfallie jusqu'a Revolution francaise, v. Russie, livre premier. Paris, 1890. Р. Х,

5 Rembault А. Ор. cit. Р. XVIII.

6 История дипломатии. Т. I С. 296.

7 Цит. по: Санин Г. А. Внешняя политика России во второй половине XVII века // История внешней политики России, конец XV - XVII век. М., 1999. С. 322.

8 Голиков И. И. Деяния Петра Великого. Т. VI. СПб., 1843. С. 617.

9 Сборник РИО. Т. 58. С. 185.

10 Шульце-Вессель М. А. И. Остерман и его политика в отношении Польши в историческом освещении // Польша и Европа в XVIII веке. М., 1999. С. 16 - 17.

11 Lord R. Op. cit. Р. 21.

12 Сковронек Е. Удары с трех сторон: разделы Польши как составная часть европейской истории // Родина 1994. № 12. С. 36.

13 Молчанов Н. Н. Дипломатия Петра I. М., 1984. С. 306.

14 Туполев Б. М. Фридрих II, Россия и первый раздел Польши. С. 49.

15 Носов Б. В. Представления о Польше в правящих кругах России в 60-е годы XVIII века, накануне первого раздела Речи Посполитой // Поляки и русские в глазах друг друга. М., 2000. С. 73.

16 Туполев Б. М. Указ. соч. С. 52 - 53.

17 Некрасов Г. А. Роль России в европейской международной политике 1725 - 1739 п. М., 1976. С. 258.

18 Пруссия в этот период выступала в качестве союзницы Франции в силу оборонительного союза, заключенного в 1741 г. на 15 лет. Она участвовала и во франко-прусско-шведском союзном договоре, подписанном в 1747 г. на десять лет.

19 Архив князя Воронцова. Кн. 2. СПб., 1872. С. 21 - 23.

20 АВПРИ. Ф. "Трактаты". Д. 315. Л. 580 - 582.

21 В 1750 г. к нему присоединилась Великобритания. - См. : Мартенс Ф. Ф. Собрание трактатов. Т. I. СПб., 1874. С. 178 - 183.

22 Мартенс Ф. Ф. Указ. соч. Т. IХ. СПб., 1892. С. 134 - 172.

23 Яковлев Н. Н. Британия и Европа. М., 2000. С. 25.

24 Мартенс Ф. Ф. Указ. соч. Т. IX. СПб., 1892. С. 191 - 197.

25 Анисимов Е. В. Россия в середине XVIII века. Борьба за наследие Петра. М., 1986. С. 98.

26 История дипломатии. Т. I. М., 1959. С. 333.

27 АВПРИ. Ф. "Сношения России с Англией". Оп. 35/1. Д. 776. Л. 29.

28 Сборник РИО. Т. 136. СПб., 1912. С. 33.

29 Kaplan H. Russia and Outbreak of the Seven Years War. Los-Angeles, 1968. P. 6.

30 Чечулин Н. Д. Императрица Екатерина II Алексеевна // Государи из дома Романовых. 1613 - 1913. М., 1913. С. 23.

31 Чечулин Н. Д. Указ. соч. С. 24.

32 Чечулин Н. Д. Указ. соч. С. 24 - 25.