ЯН ХРИЗОСТОМ ПАССЕК

ЗАПИСКИ

Мазепа.

(Из Записок Яна Хризостома Пассека).

История молодости Мазепы оставалась до сох пор неизвестною. Предание о том, что он за любовь к прекрасной Польке был привязан её мстительным мужем к спине дикой лошади, которая занесла его на Украйну, где он потом сделался гетманом, это предание, рассказанное Вольтером в Историй Карла XII и потом внушившее Байрону чудную его поэму, считалось нелепым вымыслом. Записки Пассека, товарища и сослуживца Мазепы при дворе короля Польского Яна Казимира, показывают, что это не было вымыслом. Пассек рассказывает про этот случай во всей его прозаической действительности. Действительность иногда сходится с поэзией, но это случается очень редко; по большей же части одна противоположна другой, и тоже самое событие, пленявшее нас в поэтическом предании, под веянием истины лишается своих поэтических красок. Но за то и История не должна отвергать преданий, которые с первого раза кажутся одним поэтическим бредом. Рассказ Пассека относится к поэме Байрона, как действительность относится к поэзии.

Автор Записок не любит Мазепы и иногда, кажется, непрочь прихвастнуть; но он передает со всею откровенностию все что видел и слышал. Пассек вел свои Записки в царствования королей Яна Казимира, Михаила Вишневецкого и Яна Собесского с 1656 по 1688 год. Дядя нашего автора Пассек, как видно из Записок, был судьею Смоленским; ему также, как и его племяннику, поручались проводы послов Русских. Не от них ли произошел род Пассеков, давший России нескольких замечательных людей, как напр. известного писателя - этнографа Вадима Васильевича и его брата, храброго Кавказского генерала Диомида Васильевича Пассеков?

Записки Пассека имели несколько изданий и очень известны в Польской литературе. Подлинная их рукопись находится в Петербурге, в Императорской Публичной Библиотеке.

Х.

1662 год.

Король велел мне всякий день приходить к нему для приказаний и давал мне деньги на содержание. Денег у меня было в волю: оставалось у меня и от Датского похода, и король недавно пожаловал мне 500 червонцев, а провожая послов ¹, я получил 17,000. [344] Легко они доставались и также легко уходили. Мы часто гуляли с придворными; известное дело, в Варшаве скоро найдется и знакомство, и компания. Мазепа уже повинился перед королем в своих Гродненских плутнях и снова бывал при дворе ². Мы встречались с ним, и хотя его обвинение не причинило мне никакого зла (напротив того, оно доставило мне и хлеб, и добрую славу, так что самые сообщники его, одни завидовали мне, а другие меня поздравляли); но мне на него бывало досадно, особенно выпивши, когда, как известно, всякая обида лезет в глаза. Однажды я пришел в залу, находившуюся перед комнатой, в которой был король; там я застал Мазепу и несколько человек придворных. Я был хорошо выпивши и, подойдя к нему, сказал: «Челом бью пану эсаулу!» Гордая тварь, он не замедлил ответом: «Челом бью пану капралу!» Так назвал он меня потому, что я был под стражею у Немцев в Гродне. А я, недолго думая, как хвачу его в лицо, и тотчас отскочил назад. Он за саблю, и я тоже. Придворные вскочили и кричат: «Стойте! Стойте! Король за дверью». Но никто из них не подал ему помощи, его не очень-то любили: во-первых он был плутоват, а к тому же был казак, недавно получивший шляхетство. Они видели также, что я имел право считать себя обиженным и уважали меня, потому что я успел уже с ними покумиться и не скупился на угощение. Поднялся гвалт, и один из бывших тут вошел в комнату короля и говорит: «Ваше величество! Пан Пассек ударил в лицо Мазепу». А король тотчас его самого по лицу и сказал: «Не говори пустяков, когда тебя не спрашивают». Находившийся с нами епископ ужаснулся, видя тут большое преступление и полагая, что меня ожидает страшная кара. Он подошел ко мне и сказал: «Я не знаю вас, но ради Бога спасайтесь скорее: в королевских покоях ударить в лицо придворного человека - это уголовное преступление». Я отвечал ему: «Ваша милость не знает, как виноват передо мною этот бездельник». Епископ на это: «Как бы то ни было, но в здешнем месте не подобает давать волю рукам. Спасайтесь, пока еще есть время и пока не узнал об этом король». – «Не пойду!» - возразил я.

Мазепа вышел из комнаты чуть не со слезами; ему не так чувствителен был мой удар, как то, что никто из придворных не заступился за него, как за товарища. Я стал рассказывать епископу про мою обиду, как вдруг вошел коронный подкоморий и объявил, что епископ может войти к королю. Проходя мимо, подкоморий погрозил мне, приложивши палец к носу: я догадался, что там уже об этом знают. Они пошли к королю, а я воротился домой.

На другой день была Суббота, и я не пошел в замок: меня тревожило опасение, а особенно потому, что трезвый уже иначе смотрит [345] на вещи. Спрашиваю издалека: не дошло ли дело до короля? Говорят мне, что король все знает, но не гневается, и даже в шутку ударил в лицо пажа, который доложил ему об этом и сказал: «Вот и тебе тоже самое, если там тебе ничего не досталось; не говори мне пустяков». В Воскресенье пошел я к подкоморию и спрашиваю, могу ли я показаться королю? Он отвечал, что король и не думает сердиться и даже отозвался так: «Не удивляюсь: клевета большее раны; хорошо еще, что они не встретились где-нибудь на дороге. Счастлив Мазепа, что этим отделался! Пусть в другой раз знает, как дурно распускать ложные вести».

Я вошел в то самое время, когда король и королева сидели за столом. Увидя меня, король сказал: «Что это значит, что вы так загордели; я вас уже не вижу четвертый день. Надо бы вас с господами послами построже содержать, тогда бы вы почаще являлись к нам». Я отвечал: «Милостивый король, и так уже послы скучают, хоть у них всего в волю, благодаря вашему величеству, а иначе никто бы не высидел с ними». Потом король разговаривал с разными лицами о других предметах. Я был рад, что он и не намекнул о Мазепе. В покое находилось много из сеймовых депутатов и людей военных. Между тем подали на стол десерт. Был у короля медвежонок или скорее человек походивший на медведя, лет около 13-ти ³. Мартин Огинский в Литве, велел охотникам загнать его живого в сети; они исполнили это с большим трудом: медведи не допускали подходить к нему, а более всех защищала его большая медведица, словно его мать. Когда медведицу убили, то взяли и мальчика. Он был совершенно такой как человек; даже на руках и на ногах были у него не когти, как у медведя, а ногти как у человека. Он только тем и отличался от людей, что как медведь весь оброс длинными волосами; все, даже лицо было у него в волосах, только светились одни глаза. Были о нем разные толки: одни говорили, что это помесь человека с медведем; другие же, что, должно быть, медведица где-нибудь похитила его маленьким ребенком и выкормила своею грудью, и что от того он сделался похож на зверя. Мальчик этот не мог говорить, и все ухватки у него были не как у человека, а как у животного. Королева подала ему кожицу с груши, посыпавши её сахаром; он с большим удовольствием положил её в рот, но попробовавши выплюнул на руку и в таком виде бросил в глаза королеве. Король громко захохотал. Королева сказала что-то по-французски, а король еще более стал смеяться. Мария Людовика разгневалась и вышла из комнаты. Король приказал всем нам подать вина, велел пить, музыке играть, позвал придворных дам и стал веселиться. Тогда он приказал позвать и Мазепу, велел нам поцеловаться и извиниться друг перед другом. [346] «Вы должны простить друг другу, сказал он, потому что теперь вы оба виноваты один перед другим».

И таким образом между нами настало согласие, и потом мы сиживали и пивали вместе; но на другой год Мазепа по прежнему со стыдом оставил Польшу, и вот по какой причине.

На Волыни была у него деревушка, в соседстве с Фальбовским, которого, не знаю почему, он стал часто навещать. Он любил бывать у него, когда Фальбовский уезжал из дому; домашние, особенно те что носили записки и слышали кое-что из разговоров, довели о том до сведения своего господина. Однажды Фальбовский собрался куда-то в далекий путь, простился с женою и, выехав из дому, остановился на дороге, по которой езжал к нему Мазепа. Вдруг едет с письмом посланец, тот самый что всегда исполнял такие поручения и сам же донес о том своему господину. Фальбовский взял письмо. В нем извещали, что его милость выехал из дому и просили пожаловать в гости и пр.. Отдавши обратно письмо посланцу, Фальбовский сказал ему: «Ступай и проси ответа; скажи, что госпожа велела поторопиться». Посланец уехал, а Фальбовский остался ожидать, пока он воротится с ответом, потому что расстояния было две мили. Исполнив поручение, посланец поспешил обратно и отдал своему господину письмо, в котором Мазепа изъявлял готовность к услугам и обещал немедленно приехать. Через несколько времени едет Мазепа. После взаимных приветствий, Фальбовский спрашивает: «Куда ты едешь?» Мазепа назвал какое-то другое место. Фальбовский: «Милости прошу ко мне». Мазепа извиняется, что не может, имея крайнюю надобность. «Вы сами тоже, кажется, куда-то едете?» - «О нет!» - сказал Фальбовский, и тут же схватил его за ворот и спрашивает: «А что это за письмо?» Мазепа замер от страха и давай просить: говорить, что он едет в первый раз и что никогда не был прежде. Фальбовский зовет посланца и спрашивает: «Много ли раз он был без меня?» Тот отвечает: «Столько раз, сколько у меня на голове волос». Тогда Фальбовский велел связать Мазепу и дорогою сказал ему: «Избирай род смерти!» Мазепа сознался во всем и просил, чтобы его не лишали жизни. Фальбовский, натешившись над ним и, измучив его, раздел до нага, привязал на собственного его коня, сняв седло и оборотив лицом к хвосту, а ногами к голове, руки связал на спине, а ноги подвязал под брюхо коню; а потом коня, и без того горячего, стали бить нагайками, подзадоривать и, чтобы еще более разгорячить, несколько раз выстрелили у него над ухом. Конь как бешеный помчался домой, не по большой дороге, а чрез густой кустарник, через заросли, колючий терновник, узкими дорожками, по которым привык возить своего господина, как обыкновенно ездят, когда хотят проехать незаметно. И в обыкновенном положении, держа в руках поводья, часто бывает нужно наклоняться в густом лесу и объезжать дурные места; и не без того, чтобы иногда не доставалось ветвями по голове, или не разорвать платья. Каково же [347] было теперь нагому, с головою обращенною к хвосту лошади, на таком быстром и необузданном коне, который от страха и боли несся куда попало! Сколько надобно было вынести мучений, пока конь выбрался из лесу!

Двух-трех слуг, которые сопровождали Мазепу, Фальбовский задержал и не позволил им ехать за ним, чтобы они не могли подать ему помощи.

Примчавшись к воротам своего дома, еле живой, Мазепа зовет сторожа. Сторож узнал его голос и отворяет ворота; но, увидя страшное зрелище, скорее опять затворяет их, бежит прочь и зовет всех дворовых. Те заглядывают в ворота и крестятся. Мазепа кричит им, что он их господин, они не верят; когда же, прозябший и избитый, он уже почти не мог говорить, они его наконец впустили. Фальбовский, приехавши к жене, сообразил как ему надо поступать: он постучал в окно, чрез которое входил Мазепа; окно открыли и приняли его как желанного госта. Но что вытерпела жена, то неприлично здесь и рассказывать; а особенно от шпор нарочно для этого приготовленных и привязанных как-то к коленям. Довольно сказать, что это был славный пример наказания и обуздания людей своевольных. Мазепа едва не погиб, но вытершись мазью и вылечившись, выехал из Польши, где было ему позорно оставаться.

Далее следуют стихи, в которых автор читает мораль Мазепе и в довольно свободных выражениях обращается к г-же Фальбовской, ставя её в пример другим и превознося премудрость её мужа.

Окончу рассказ о двух знатных королевских придворных: казак, как я уже сказал, бежал из Польши; но что сталось с медведем? Сделался ли из него человек или нет, мне неизвестно; знаю только, что его отдали в науку Французам и что он уже начал учиться говорить.

Комментарии

1. Пассек был послан встретить и проводить от Польской границы Русское посольство, отправленное царем Алексеем Михайловичем в 1662 году в Варшаву на сейм для переговоров о мире. Главный посол был царский стольник Афанасий Иванович Нестеров.

2. В Записках Пассека не достает начала, и потому неизвестно, в чем именно Мазепа повинился перед королем.

3. Юлия Пастрана и наш Костромской мужик, недавно показывавший себя публике, допускают возможность существования подобного человека.

Текст воспроизведен по изданию: Мазепа. (Из записок Яна Хризостома Пассека) // Русский архив, № 9. 1878