СТАНИСЛАВ ОСВЕЦИМ

ДНЕВНИК

(в извлечении и переводе)

1643—1651 г.

(Окончание)

(См. январь, февраль, май, июнь, сентябрь и ноябрь "Киев. Ст.").

Июля 16. Король продолжал предначертанный путь, с намерением преследовать врага до самых его кочевий и там его истребить; но, сообразив, что при такой малочисленности своего войска, если он отправится лично в неприятельскую область, то подвергнет большой опасности и себя и всю Речь Посполитую, он собрал совет для обсуждения, не будет ли полезнее отправить гетманов с войском в Украину, самому же возвратиться для того, чтобы руководить доставкою новых средств для продолжения кампании. Тщательно взвешены были все побуждения, клонившиеся в ту и в другую сторону; наконец, в воскресенье, став лагерем у Орли, в полторы мили от Кременца и в мили от передового отряда, двигавшегося вперед под начальством полного гетмана, король объявил, что он возвратится назад со своим двором. Многие офицеры протестовали весьма грубо против этого решения, особенно же князь Вишневецкий, требовавший, чтобы король непременно отправлялся в дальнейший поход с войском; из придворных чиновников к этому же мнению склонялся канцлер (Андрей Лещинский). Но король заставил их замолчать, напомнив князю Вишневецкому, что сам он не пожелал отправиться в тыл козацкого табора иначе, как в сопровождении 15,000 войска, теперь же требует, чтобы король с половиною этого количества войска отправлялся в отдаленный поход. [539]

Июля 17. Король пожелал перед выездом произвести генеральный смотр войску, с этою целью он отправился в понедельник в Кременец; но так как случились в то время проливные дожди, то он отменил смотр и во вторник уехал в одном только экипаже, даже не попрощавшись с теми полками, которые находились в передней страже. Вечером этого дня он прибыл в Броды, где ночевал у хорунжия коронного (Конецпольского), которого здоровье уже тогда поправилось. На следующий день он ночевал в Белом Камне.

Июля 20 в четверг король ночевал в Глинянах. Во время его путешествия постоянно шел проливной дождь, приходилось ехать по грязи, оставив все возы и подвергаясь всяким неудобствам; королю путь этот опротивел в десять раз более, чем пребывание в лагере. Если этот отъезд короля и был невыгоден для Речи Посполитой, то вся вина падает на дворянское ополчение, которое лишило его средств продолжать поход, не только потому, что само удалилось, но и потому, что подало повод к бегству всем тем, которые состояли в войске на жалованье, теперь же под предлогом поступления в новые милиции, убежали скоропостижно; из королевского полка осталось только три хоругви, которые и последовали за королем и принесли известие о том, что на остальные королевские хоругви нет никакой надежды. Несмотря на все это, Господь решился до конца не оставлять нас: пан Суходольский возвратился из-за Винницы с известием, что хан и Хмельницкий находятся в Крыму и что татары везде на обратном пути убивали и угоняли в полон крестьян и козаков; наши также истребляют их в рассыпную. Притом Господь послал на них повсеместный страх; наши, двигавшиеся "татарским шляхом", встречали на всякой переправе множество потонувших коней. Пан Суходольский утверждал положительно, что повсеместно чернь затворяется в городах, и везде, где встретится с козаками, убивает их и даже истязает их жен в отместку за свои семьи, угнанные татарами в Крым. Так поступило ополчение черни, которое в числе до 15,000 отправлялось в помощь козакам под начальством паволочского войта, и по дороге встретив татар, было ими истреблено на половину. Чернь везде заявляет готовность к покорности и если это настроение продолжится, то подлинно можно сказать, что сам Господь за нас сражается, ибо мы сами не делаем ничего так, как следует, хотя наши [540] солдаты и доблестно сражались в течении трех дней. В войске с гетманами остался писарь польный Пржыемский; князь Радзивилл и Убальд собираются уезжать. Король приказал, чтобы ротмистры оставались при хоругвях, но мнoгиe из них сбежали.

Июля 21. Король прибыл во Львов; он явился в город вечером инкогнито и до ночи остановился в одном частном саду; затем ночь провел в забавах и развлечениях вместо того, чтобы начать с благодарственного молебствия Господу за ниспосланный по его милости неожиданный успех кампании. Во Львове король остановился недели на две, потому что он заболел вследствие неудобств лагерной жизни. Затем, излечившись, он уехал в Варшаву.

Между тем получились самые разнообразные вести от разных лиц о судьбе Хмельницкого: одни утверждали, что он в сопровождении 30 козаков отправился в Крым вместе с ханом и что, потеряв всякую надежду на восстановление козачества, он решился принять исламизм. Известие это подтверждали гонцы господаря волошского, которые находились при хане во время его переправы через Днепр у Санкермена (sic) и уверяли, что видели там Хмельницкого. Другие утверждали, что хан насильно увел с собою Хмельницкого в оковах, имея намеpeние отмстить ему за посрамление и потерю своего войска, так как он отправился в поход, полагаясь на ложные уверения Хмельницкого, будто войско наше весьма слабо и малочисленно. Многие, подтверждая последнее известие, прибавляли однако как достоверное сведение, что Хмельницкий откупился от хана, уплатив ему 150,000 злотых или талеров, вследствие чего был отпущен на свободу. Кажется, что нечто подобное случилось действительно; во всяком случае несомненно то, что он остался в Украине и в Крым не поехал, доказательством этого служат универсалы, разосланные им из Белой-Церкви 2 июля, т.е. несколько дней спустя после битвы, в которых он зазывает рассеявшихся хлопов вновь собираться. Вот их подлинный текст:

"Богдан Хмельницкий, гетман, с войском запорожским господам полковникам: белоцерковскому, винницкому, брацлавскому, уманьскому и паволоцкому доброго здоровья от Господа Бога желаем. Извещаем вас, что по совету с товариством мы решили: немедленно быть на готове и собираться, не откладывая сбора до двух или даже до одной недели; [541] потому приказываем вам стянуть все названные полки к Белой-Церкви под начальство белоцерковского полковника, остальные же полки соберутся под моим начальством у Корсуня. Теперь необходимо нам принять предосторожности, дабы враги не захватили нас в разброде по домам. С этого времени все известия, какие дойдут до вас, не теряя ни минуты, днем и ночью, сообщайте нам; мы-же, в свою очередь, будем вас уведомлять обо всем, что узнаем, услышим или порешим в нашем совете. Вторично при том вам напоминаем, чтобы вы были на готове и собирались в одно место. Орда уже выступила и мы надеемся, что враги наши не будут иметь ycпеxa. За сим поручаем вас покровительству Господа Бога. Дано под Белою-Церковыо, дня 2 июля, 1651 года. Богдан Хмельницкий рукою власною".

Хотя многие были уверены вполне, что Хмельницкий находится в Крыму, и потому считали эти универсалы подложными и опубликованными исключительно для того, чтобы ввести нас в обман, но впоследствии истина обнаружилась, когда он сам лично 9-го июля явился с несколькими десятками козаков в Любартов; вместе с ним находилось 2000 татар и три мурзы; они расположились лагерем у города, но вели себя скромно и смирно. Хмельницкий пообедал в городе и выехал из него, взяв с собою съестные припасы, которыми нагрузил две повозки.

Описав весь ход Берестецкой кампании и ея последствий, возвращусь к рассказу о нашем походе в Подгорье, который имел следующий исход: выступив из лагеря 26 июня, как о том выше было упомянуто, мы двигались ускоренным маршем, понуждая к нему и пехоту, для того, чтобы поскорее достигнуть Чорштына и потушить там вспыхнувшее пламя бунта. Чтобы избегнуть замедления и траты временя на переправах в белзской земле, где они очень многочисленны и трудны, мы, переправившись через Буг у Сокаля, разделились на два отряда: мечник коронный и староста Сандецкий с наемным войском отправились по дороге на Нароль, мы-же пошли ближайшим путем на Любачев; мы все более и более ускоряли наш поход, так как получали частые вести не только о происках Костки, но и о том, что на той границе собирает войска Сигизмунд Ракочий, который состоял в связи и с нашими бунтовщиками и с Хмельницким. Но как его [542] намерения оказались тщетными, так и наша поспешность, стоившая нам столько трудов, была излишня; ибо, еще до нашего прихода, против Костки отправилась пехота, находившаяся в Кракове в качестве гарнизона, и рать краковского епископа; ему не хватило ни пороху, ни съестных припасов в чорштынском замке, и потому горцы, которых 40 человек, отъявленных разбойников, затворилось вместе с ним, потеряв надежду на спасение и получив обещание, что будут отпущены на волю, выдали его нашим 24 июня вместе с другими начальниками, которых переписка выше была приведена. Всех их казнили 18 июля в устрашение другим бунтовщикам. Начальник, называвшийса Косткою, но в действительности бывший или Наперским или Симеоном Бзовским, и принявши самозванно титул старосты Чорштынского, был посажен на кол; на допросах под пыткою он показал, что он принял фамилию Костки лишь потому, что воспитывался в доме панов Костков, действительная же его фамилия Наперский, при-том он назвал себя незаконнорожденным сыном короля. Перед смертью он назвал себя Симеоном Бзовским. Маршялок Лентовский был четвертован, а ректор Пцимский обезглавлен; тело последняго, вследствие усиленной просьбы его сына, служившего тогда органистом у краковского епископа, дозволено было похоронить при церкви св. Катерины, но голову его прибили к виселице, рядом с другими казненными.

Мы очень сожалели, что известие о его поимке сообщено нам было слишком поздно; ибо мы напрасно утруждались походом и лишены были возможности принять участие в битве под Берестечком. Желая иметь по крайней мере точные известия, мы поспешили вперед в Краков, оставив свой отряд назади; здесь известие вполне подтвердилось. Не имея повода далее оставаться в этом крае, мы переговорили с краковским епископом о дальнейших мерах защиты, присутствовали вместе с ним на смотру войска, вновь навербованного для защиты краковского воеводства, и затем отправились назад в Кальбушовую, намереваясь оттуда отправиться обратно в лагерь, оставив лишь пехоту, которая была сильно утомлена. Но здесь мы получили письма, извещавшия нас о том, что войско пошло в Украину, что дворянские ополчения разбрелись по домам и что король возвратился в Варшаву; вследствие этого мы и отказались от предположенного похода. [544]

Между тем войско наше, расставшись с королем, отправилось в Украину; но оно двигалось весьма медленно и с большими затруднениями, так как постоянно падал дождь, переправы оказались везде плохия и испорченные, лошади были изнурены и страшно страдали от оводов. Едва 30 июля войско достигло Лабуня, но город этот и замок в нем были сожжены раньше. Во время этого похода наемные хоругви поступали весьма своевольно и, желая вознаградить себя за то, что не получали жалованья от Речи Посполитой, они страшно грабили и опустошали местности, по которым проходили.

Между тем литовский гетман, князь Радзивилл, побуждал настоятельными письмами вождей наших, чтобы они поскорее двигались к Киеву; он извещал их о значительной победе, одержанной им над козаками и о том, что он приблизился к Киеву, надеясь решительно одержать верх в случае, если оба войска соединятся. Но наше войско не могло ускорить своего движения как по вышеприведенным причинам, так и вследствие сильного голода, господствовавшего в том крае.

Хлопы украинские, ускользнув от опасности, разбрелись по домам своим; они совершенно пали духом и в первое время готовы были отказаться от всяких бунтов и своеволия и стали подчиняться панам и их прикащикам и управляющим и исполнять свои повинности; но когда они узнали, что шляхтичи разъехались по домам, что король, одно имя которого наводило на них страх, оставив войско, возвратился в Варшаву, и что войско наше едва двигается черепашьим ходом, они немедленно стали опять помышлять о бунте, вождей наших и войско без короля они презирали, управляющих стали прогонять, распоряжения их и письменные инструкции рвали, от исполнения повинностей отказывались и, побуждаемые универсалами Хмельницкого, стали вновь собираться толпами.

Августа 20. В этот день, после кратковременной болезни, скончался в лагере доблестный рыцарь князь Иеремия-Михаил Вишневецкий, воевода русский, муж для отечества полезный во всякое время, но преимущественно теперь, для текущей кампании; все войско о нем глубоко сожалело и, если-бы это было возможно, готово было бы собственною кровью искупить его кончину.

Августа 21. Я приехал в свое имение Закоморье, которое сильно опустошили и враги и собственные наши солдаты; я [545] прожил здесь несколько дней. В это время я ездил в Берестечко, для того чтобы осмотреть местность, прославившуюся столь важными битвами и победою; я видел неприятельские окопы, весьма крепкие как вследствие местоположения, так и по возведенным фортификациям. Затем я посетил Броды, резиденцию покойного великого гетмана Конецпольского; город сожжен до основания; остался только замок, укрепленный на подобие голландских крепостей и превосходящий все другие замки роскошью украшений. В минувшие годы крепость эта выдержала в течении 12 недель осаду от 36,000 козаков и успешно их отразила. Видел я также местечко Леснев, оно все обращено было в пепел татарами, когда они в первый раз шли атаковать наше войско. С глубоким сожалением осматривал я Подгорцы, славившиеся некогда во всей Польше крепостью и прекрасным дворцем, украшенным фонтанами, гротами и каскадою. Дворец этот выстроил гетман Конецпольский, предназначая его служить местом отдыха после утомительных военных походов и других услуг Речи Посполитой. Мысль эту он выразил в следующей надписи, иеченной на мраморной доске, помещавшейся над воротами:

Sudaris Martis — victoria
Victoriae — triumphus
Triumphi praemium — quies

("Награда трудов военных — победа, победы — триумф, триумфа-же — отдых" Подгорцы и Леснев местечка в злочевском округе в Гилици).

Теперь все это разрушено и испорчено бешенством разъяренных хлопов.

Сентября 4. Относительно войска нашего и его похода в Украину ничего существенно важного не случилось в течении целого месяца; все это время оно двигалось вперед крайне медленно по выше указанным причинам. Враги сразу смутившиеся не только ободрились в это время, но успели вновь скопить значительный силы, так что они были в состоянии вести не только оборонительную, но и наступательную войну. Правда на первых порах они потерпели неудачу: не зная о том, что литовское войско выступило из Киева для соединения с войском коронным, неприятель отправил 3,000 отборной конницы к Киеву сухим путем и столько-же водою с поручением оттеснить [546] литовское войско от Киева, или по крайней мере нанести ему чувствительный урон. Наш передовой отряд наткнулся на тех козаков, которые двигались сухим путем и разбил их столь основательно, что немногие только успели спастись; такая-же участь постигла и тот отряд, который плыл по Днепру. Однако эта потеря была незаметна при многолюдстве врагов, которые собирались большими толпами и с той стороны Днепра и со всей Украины. Впрочем самые упорные волнения и бунты своевольных хлопов происходили по обыкновению в Брацлавщине вследствие подстрекательства Богуна; здесь, на берегах Днестра, скопища безчинствовавших опрышков (разбойников) не дозволили возвратиться никому из наших. Александренко и Чугай (В подлиннике имя этого предводителя названо раз Чугай, другой раз Чуйко), истребив шляхтичей в окрестности Бара, сожгли в этом городе замок, экономию и даже скирды хлеба в поле и затем, собрав 10,000 людей, отправились к своему войску. Чугай был убит случайно выстрелом, который в знак приветствия выпалил один из хлопов, но Александренко, приняв начальство над всем скопищем, расположился лагерем у Браилова, разослал разъезды во все стороны, занял волости: Багрыновцы, Ваньковцы, Дубовую и другие поместья в той местности; козаки воспользовались помещичьими житницами, шляхту ограбили и истребили. Притом среди хлопов были распространены универсалы Хмельницкого, в которых он приглашал их обрабатывать и обсеменять все поля, утверждая, что ляхи находятся у него в руках, что уже несколько недель назад к нему пришло много татар. Господар извещал нас обо всем этом, равно как и о намерении хана выступить в поход со всею ордою; он советовал кастеляну краковскому кончать войну скорее, предостерегая, что в Украине, особенно около Уманя, происходит набор лошадей для татар.

Вследствие того, что враги успели собрать значительные силы и получили помощь от татар, наше войско, углубившись в страну, столь отдаленную, очутилось как-бы в осаде; враги захватили все дороги и пути сообщения, прервали все сношения, беспокоили наших частыми стычками и произвели в войске нестерпимый голод, не допуская в лагерь подвоза припасов. Хлопы в селах и местечках везде насмехались над нашими, восклицая: "ляхи отрезали нас от Днепра, а мы их от Вислы!" [546]

Паны гетманы, видя, что войска его королевской милости и Речи Посполитой сильно страдают как от беспрестанных стычек с врагами, так и от голода, что силы врагов постоянно увеличиваются подходящими к ним отрядами козаков, и татар (в лагери Хмельницкого у Белой-Церквы находилось уже 160,000 козаков и 10,000 татар под начальством Караш-мурзы и Мехмет-мурзы), что все пути ими заняты, наши-же не имеют надежды ни на какие подкрепления, старались изыскивать все средства для того, чтобы покончить дело или сражением или договором на приличных условиях. Враги, как казалось, также склонялись к переговорами, но тем не менеe они не пропускали малейшего случая для того, чтобы нанести урон нашему войску. Наконец Хмельницкий прислал трех козаков к краковскому кастеляну, предлагая ему отправить доверенное лице для переговоров об условиях мира с его писарем Выговским. Гетман отправил пана Маховского.

Сентября 11. Литовское войско подошло к коронному и остановилось в четверти мили от него, впоследствии-же оно с ним соединилось. Вечером возвратился от Хмельницкого пан Маховский; козаки просили, чтобы гетманы назначили коммисаров для ведения с ними приговоров; при чем Хмельницкий и полковники принесли клятву, что они будут соблюдать международное право и обеспечат безопасность коммисаров; они просили последних приехать в Белую-Церковь ради собственной безопасности и не советовали вести переговоров в поле, опасаясь нападения на коммисаров от своевольных татар.

Сентября 18. Отправились в качестве коммисаров: воеводы Адам Кисель киевский и Лебович смоленский, также стольник литовский Гонсевский и подсудок брацлавский Коссаковский в сопровождении 500 драгун и двух полков кавалерии; но конвой этот возвратился из Белой-Церкви.

Переговоры продолжались в течении двух дней; согласились на несколько условий, а именно: что Хмельницкий уплотит нашему войску жалованье за несколько четвертей года, что козаков останется в регистре только 12,000, что Хмельницкий останется гетманом по прежнему. Условия эти вызвали среди козаков большое волнение. Чернь вознегодовала на Хмельницкого: "ты приобрел славу и богатство нашими головами, говорили они, теперь еднаешся (миришься), из регистра нас [547] исключаешь, ляхам нас подаешь (Подчеркнутые слова в подлиннике по русски), они сядут нам на шею и т. п." Когда они наконец притихли, коммисары наши в среду, на канун дня св. Матвея, собрались ехать в свой лагерь, для утверждения предположенных ycлoвий, в сопровождении нескольких лиц из числа козацкой старшины. Но едва обоз коммисаров выступил из города, козаки и татаре напали на возы, разграбили их и все бывшее в них имущество расхитили; при этом убили до 30 товарищей, в том числе и члена коммисии пана Нагорецкого, многих челядинцев захватили в плен. Коммисары уже было тронулись в путь вслед за обозом, когда получили известие о том, что творится впереди. Немедленно Выговский и два полковника отвели их обратно в замок и отправились унимать буйство. Хлопы едва не вломились в замок вслед за коммисарами и стали вынимать палисады; но по ту сторону частокола размещены были несколько сотен регистровых козаков, которые стали отражать нападавших холопов и рубили им руки при палисаде.

Когда это происходило в Белой-Церкви, оба войска наши перешли через речку Ольшанку; тотчас 1,000 татар подъехали под наш лагерь и нанесли нам значительный урон, захватив многих солдат возвращавшихся с провиантом. В то-же время прибежал один рядовой из Белой-Церкви с известием, что коммисары находятся в крайней опасности, ибо разъяренная чернь штурмом желает добыть их из замка и несомненно она бы их разнесла саблями, если-бы не прибежал сам Хмельницкий с полковниками и не приказал казнить тут-же 15 человек черни. Гетманы и войско были опечалены этим известием и стали обдумывать различные средства для освобождения их. Уже склонялись к тому предложению, чтобы всю конницу направить на Белую-Церковь с тем, чтобы или освободить коммисаров, или вместе с ними сложить головы. Один только кастелян краковский полагал, что нужно повременить. В это время пришло известие, что коммисары уже возвращаются, но что орда их преследует и что они просят подать им помощь, как можно скорее. Немедленно ударили в гетманские котлы, войско поспешно вскочило на коней и выступило в поле. Но было уже поздно, ибо все экипажи коммисаров были уже разграблены: воевода смоленский и стольник литовский лишились [548] денег более, чем на 100,000 злотых, воевода же киевский и подсудок брацлавский более, чем на 30,000.

Сентября 21. В день св. Матвея возвратились коммисары наши в лагерь под эскортою нескольких тысяч регистровых козаков; вместе с ними Хмельницкий прислал Гладкого и еще кого-то другого (Москаленка) для окончательного утверждения условленного договора. Но когда пришлось обсуждать его статьи в палатке кастеляна краковского, в присутствии гетманов, сенаторов и полковников, то собралась в палатке большая толпа товарищей и среди них поднялся шум и ропот. Гетман литовский (кн. Януш Радзивилл), наш польный гетманъ (Калиновский) и все войско протестовали против статей договора и негодовали за оскорбление наших коммисаров. Когда кастелян краковский предложил сесть козацким послям, то польный гетман вскричал: "я приказал уже приготовить колы, на которых они будут посажены, здесь-же среди нас они недостойны сидеть!". Таким образом переговоры не состоялись; войско должно было двинуться в поход к Белой-Церкви. Когда оно уже остановилось в виду этого города, прибыло посольство к краковскому кастеляну от Хмельницкого, спрашивая, почему он приблизился с войском к городу, и вместе с тем заявляя, что запорожское войско не может согласиться на предварительные условия договора и требует восстановления статей договора зборовского.

Сентября 23. В виду их двоедушия, кастелян краковский расположил войско в боевой строй такой же, каков был у нас в битве у Верестечка; над правым крылом, которому угрожала самая большая опасность, ибо впереди его находились пасеки, рвы и болота, принял начальство князь гетман литовский, левое крыло было под начальством польного гетмана, центром-же командовал кастелян краковский вместе с писарем польным Пржыемским. Козаки, которых Хмельницкий угостил водкою, вышли в поле вместе с татарами; многие из них наблюдали с вершины курганов зa движениями нашего войска. Кастелян краковский полагал, что не следует вступать в битву; но все другие были иного мнения. Между тем войска сошлись так близко, что необходимо было начать сражение. Шесть хоругвей наших бросились вперед и врезались в середину неприятелей, за ними бросился с своим полком хорунжий сандомирский, ему-же доставлял подкрепления воевода подольский. [549] В то-же время князь гетман литовский наступил вперед весьма быстро правым крылом; он согнал с поля врагов, которые обратились позорно в бегство к своему табору. Убитых было немного, ибо все дело состояло более в бегстве, чем в сражении. В этот день мы могли одержать если не окончательную, то весьма значительную победу, но левое крыло не сумело воспользоваться удобным случаем, когда литовцы отогнали врагов от болот и пасек на обширную равнину, лежавшую против этого крыла.

Сентября 24. Утром Хмельницкий прислал сказать, что он радуется тому, что дело обошлось без большого кровопролития; он утверждал, что вчера против нас выступили только татаре и своевольные люди, которых он не мог удержать; он изъявил готовность возобновить переговоры. Между тем около полудня в поле выступило более 10,000 козаков, другие прокрадывались к нам, скрываясь среди болот, татаре-же напали сзади на наш лагерь, так что нашим пришлось отражать их. Однако Божиею милостью урон наш был незначителен, хотя татаре и захватили многих челядинцев. Вечером Хмельницкий объявил, что завтра начнет переговоры.

Сентября 25. С утра до вечера происходили постоянные стычки с татарами в рассыпную.

Сентября 26. Опять Хмельницкий прислал послов, заявляя, что он готов принять предложенные коммисарами статьи договора, но только требовал, чтобы количество козаков было не менее 20,000; наши должны были согласиться на это, хотя против воли. Притом он требовал, чтобы кастелян краковский уступил ему Черкасы и Боровицу; но на это кастелян не мог согласиться без соизволения короля и сейма.

Сентября 28. Взяв в качестве заложников в свой табор подскарбия литовского (Михаила Тризну?) и старосту красноставского (Яна Собесского), Хмельницкий приехал в наш лагерь в сопровождении двух полковников и Выговского: он, стоя на коленях перед кастеляном краковским, просилъ прощения и благодарил за помилование. Затем прочли статьи договора следующего содержания:

Статьи договора, заключенного с козаками под Белою-Церковью:

1) Козаков регистровых полагается 20,000. Они должны жить исключительно в воеводстве киевском, в королевских [550] имениях, и не имеют права селиться в воеводствах брацлавском и черниговском, а также в поместьях частных лиц, откуда предоставляется право переселиться в королевские имения тем, которые будут записаны в регистр.

2) Составление регистра должно быть кончено к празднику Рождества Христова. Регистр, за подписью гетмана, должен быть представлен королю и явлен в киевские гродские книги.

3) Войско коронное будет занимать квартиры в воеводствах брацлавском и киевском и не будет размещаться там, где живут козаки.

4) Помещики воеводств тевского, брацлавского и черниговского, равно как и старосты могут немедленно возвратиться в свои поместья или прислать своих управляющих и принять в свое распоряжение имения и все доходы: корчмы, мельницы и т. п., но они не будут требовать податей и даней впредь до составления регистра, дабы те лица, которые попадут в регистр, имели время для того, чтобы выселиться и дабы точно определилось разграничение между козаками и подданными.

5) Чигирин, согласно выданной королем привиллегии, остается во владении гетмана и его преемников; гетманы козацкие должны подчиняться верховной власти гетманов коронных; они будут получать уставные грамоты и, принимая должность, должны приносить присягу на верность королю. Все полковники и козацкая старшина будут назначаться гетманом и состоять под его властью.

6) Греческая вера, исповедуемая войском запорожским, остается свободною, согласно с древними правами; соборы, церкви, монастыри и киевская коллегия останутся неприкосновенными. В случае, еслибы оказалось, что в смутное время кому-либо были пожалованы церковные имущества, то такие грамоты теряют всякое юридическое значение.

7) Общая амнистия дается как дворянам римского и греческого исповедания, принявшим сторону козаков, так и Киевским мещанам.

8) Евреи имеют право по прежнему проживать и арендовать доходные статьи в имениях как королевских, так и шляхетских.

9) Орда, находящаяся ныне в Украине, должна немедленно удалиться, не причиняя никакого вреда в областях его королевской милости. Впредь татаре не имеют права [551] останавливаться на кочевья в пределах Речи Посполитой и козацкий гетман обещает склонить татар к повиновению воли короля. Хмельницкий обязывается за себя и за своих преемников не входить никогда в тайные сношения ни с ордою, ни с другими соседними народами и монархами и пребывать в верном подданстве короля его милости.

10) Так как козачество никогда не простиралось в пределы великого княжества литовского, то и впредь туда простираться не должно.

11) Так как Киев есть столица воеводства и местопребывание суда, то в городе должно быть по мере возможности меньше козаков зачислено в регистр.

Статьи эти для большей веры и крепости должны быть подтверждены присягою как коммисаров, так и запорожского гетмана и старшины, и должны быть точно приведены в исполнение.

После прочета этих статей, Хмельницкий исполнил присягу. Дай Господи, чтобы он ее соблюл точнее, чем предшествовавшия!

После замирения, коронное войско удалилось немедленно в назначенные ему для стоянки места, на которых должно было оставаться впредь до составления регистра; оно расположилось у Животова, где назначен был генеральный смотр. Литовское войско возвратилось в Литву. Орда должна была уйти во свояси, а козаки были отпущены по домам. На предстоящий сейм козаки должны были отправить послов с изъявлением благодарности королю за их помилование.

Вышеупомянутый договор заключен был с козаками на условиях, не отвечавших чести и достоинству Речи Посполитой, но вынужденных бедственным состоянием нашего войска. Тем не менее он удовлетворил многих, особенно тех, которым наскучила война и постоянный сбор податей на содержание войска, и которые, вследствие этого, желали как можно скорее заключения мира, полезного как для них, так и для отечества. Не смотря действительно на нашу безъурядицу, на малочисленность и страдания войска, договор принес Речи Посполитой многие выгоды, а именно: 1) помещики трех воеводств: брацлавского, киевского и черниговского, были освобождены от тяжелого ярма, возложенного на них зборовским договором, разрешавшим записывать в регистр козаков, [552] живших в частных поместьях, 2) расторжен был опасный союз козаков с татарами, который должен окончательно прекратиться в конце декабря, 3) войска наши получили вновь право квартировать в трех украинных воеводствах, которого лишены были по зборовскому договору, 4) постыдная и позорная граница, признанная по статьям того договора, как будто отчуждавшая в пользу козаков три воеводства, теперь была уничтожена и предана забвению.

Впрочем большинству дворян и самому королю договор не особенно понравился; они были недовольны тем, что булава гетманская была оставлена Хмельницкому, что признано было законным слишком большое число козаков, что обязанность уплаты жалованья войску, возложенная в начале на Хмельницкого, потом не состоялась; особенно-же неудовольствие происходило от того, что в виду столь счастливого начала кампании, надеялись завершить ее крайне выгодными условиями договора. Впрочем, если результаты не отвечали надеждам, то на то были весьма важные и многочисленные причины, а именно: 1) расстроенное здоровье кастеляна краковского, вследствие чего не только военные действия не могли быть ведены энергично, но по временам войску угрожала серьезная опасность. 2) Несоглаcиe вождей, вследствие которого в войске происходили крупные скандалы; ибо польный гетман публично оскорблял друзей и доверенных лиц великого гетмана, вследствие чего, что стыдно даже писать, они ругались взаимно матерными словами и хватались за сабли. 3) Войско наше страдало от голода, который может без битвы привести в расстройство самые многочисленные армии; в лагере нашем за коровай хлеба платили по 4 злотых, а за кварту простой водки, если только возможно было ее достать, по 8 злотых. 4) Войско наше, теряя постоянно людей от голода и болезней, не имело надежды на получение подкреплений, между тем как таковые постоянно прибывали к врагам. 5) Большая ошибка сделана была в выборе пути: войско наше попало в угол между реками Росью и Рутком и не могло оттуда ни возвратиться вспять, ни двинуться вперед, не подвергаясь большой опасности. 6) В помощь козакам приближался многочисленный отряд орды под начальством Нуреддиня и находился уже у Корсуня. 7) Существовало постоянное опасение, что литовское войско, соскучившись вследствие голода, недостатка и безъурядицы нашей, оставит нас и [553] возвратится домой. Литовцы открыто говорили своему гетману, князю Радзивиллу: "напрасно ты привел нас сюда смотреть на безначалие"! Князь едва мог обуздать неудовольствие, прибегая к неимоверной скромности и вежливости; он упрашивал их успокоиться так, как будто он был не вождь, а рядовой воин. Вообще о князе Радзивилле все отзывались с похвалою: указывали на его выдающийся ум в военных советах, на образцовую скромность, на уменье удержать среди солдат дисциплину и повиновение, на несокрушимое мужество в битве и искреннюю преданность благу Речи Посполитой. Качества эти он заявил в деле, бывшем в субботу (23 сентября), о котором упомянуто выше: князь настаивал на необходимости вступит в сражение, атаковал храбро неприятеля, принудил его очистить поле битвы и вероятно уничтожил-бы окончательно его силы, еслибы наше войско его поддержало. Но он убедился в нашей вялости, и потому на следующей день, когда его спросили в совете: следует-ли продолжать начатые переговоры или нет, он ответил: "еслибы вчера я убедился в исправности и мужестве коронного войска, то я предпочел-бы сражаться, но заметив в нем лишь беспорядок и апатию, я, по чистой совести, могу вам советовать лишь переговоры о мире". 8) Обстоятельство, вызвавшее также уступчивость с нашей стороны, заключалось в состоянии погоды: дождь и слякоть, продолжавшиеся беспрерывно в течении трех суток, до того были вредны для войска, что в одну ночь умерло до 300 человек из иностранных наемных полков, остальные-же иностранцы, не будучи в состоянии долее выносить нестерпимого голода и слякоти, стали перебегать к врагам. 9) Наконец, совершенное почти отсутствие управления, этой души военного дела, проявилось в такой-же мере, как и в предшествовавших событиях, и войско действовало скорее на угад по воле судьбы, чем по разумно обдуманному плану. 10) Вследствие всех перечисленных причин сделана была самая крупная ошибка: в субботу не последовало решительного сражения, которое могло-бы увенчать и закончить кампанию полным успехом. Сами враги впоследствии сознавались, что когда войско наше в этот день двинулось в атаку, построенное в таком-же порядке, как у Берестечка, по совету и стараниями польного писаря Пржыемскяго, то все хлопы, объятые страхом, бросились в бегство; даже полковники стали отступать за Рось [554] и сам Хмельницкий сильно струсил. Любимец его Выговский говорил: "мы хотели бежать, подобно тому, как бежали у Верестечка, но Господь вам отнял разум".

И так, приняв во внимание все перечисленные обстоятельства, мы должны воздать благодарность Господу за то, что он дозволил нам заключить мир и охранил нас и Речь Посполитую от окончательной гибели, которая могла последовать вследствие нашего неустройства.

Октябрь доказал нам, что на столько-же легко, находясь в затруднительных обстоятельствах, заключить договор, на сколько потом трудно и тягостно удержать оный и исполнить, когда для этого потребуется некоторое время и когда минует угрожавшая опасность. Пример этого явил Хмельницкий, который, показывая полную готовность исполнить подтвержденные его присягою статьи договора, стал их толковать на свой лад, согласно с своими интересами. Он сообщил пану Маховскому, отправленному к нему из лагеря, что он разрешает войску занять квартиры в брацлавском воеводстве, но ограничил право сбора провианта и прибавил условие, чтобы солдаты вели себя во всех отношениях скромно и сдержанно. Тягостно показалось вождям и войску от подданного получать ограничения и предписания, но, уступая тяжелой необходимости и не желая нарушать из-за мелочи заключенного договора, они подчинились. Войско было распределено в Украине по селам и местечкам, начиная с Савраня по всей почти Уманьщине; оно, согласно с требованием Хмельницкого, получило право на сбор самого ничтожного провианта. Пан Маховский привез еще и другую, более серьезную и тревожную новость, что Хмельницкий намерен отправить своего сына Тимоша с частью войска в Молдавию, для бракосочетания с дочерью молдавского господаря, согласно с обещанием, полученным от последняго; с Тимошем он решил отправить и татар, кочевавших на Капустяной долине у Корсуня, и назначил время сбора в поход через две недели. Кастелян краковский, убежденный в том, что это предприятие клонится к большой невыгоде и опасности для Речи Посполитой, не распустил войска на квартиры, но остановил его в сборе у Махновки под тем предлогом, что в Брацлавщине не прекратились еще крестьянские волнения. По причине тяжелой болезни он сдал начальство польному гетману, сам же 22 октября уехал для восстановления совершенно расстроенного [555] здоровья в Хмельник. Бунты не унялись и за Днепром, где хлопы продолжали своевольничать и, не обращая вовсе внимания на универсалы Хмельницкого и на его приставов, похвалялись выбрать другого гетмана и никого из наших не пропускали за Днепр, если-же кто-либо отваживался переезжать туда, то его убивали.

Ноября 20. Скончался в Хмельнике кастелян краковский после продолжительной болезни, оставив свободное поле для соискательства лицам, желавшим воспользоваться оставшимися после его смерти вакантными должностями. При дворе долго колебались и отстрачивали их раздачу, но наконец преимущество было оказано тем, которые со своей стороны предложили более возмездия. Должность краковского кастеляна была предоставлена воеводе мазовецкому Варшицкому, несмотря на то, что по общественному мнению право на нее имел краковский воевода. Барское староство передано князю Богуславу Радзивиллу, люблинское — кастеляну сендомирскому Витовскому под тем предлогом, что он недавно оказал значительную услугу, приняв на себя должность посланника в Москву; но в действительности его успеху гораздо более спомоществовало то обстоятельство, что он поднес в подарок королю 15,000 червонцев. Нежинское староство предоставлено маршалу коронному (Любомирскому), булаву-же гетмана великого король пока оставил при себе до дальнейшего усмотрения. Другие, мелкие доходные места покойника оставлены были его наследникам для того, чтобы помочь им уплотить выкуп, не выплаченный еще татарам за его освобождение из плена.

Декабря 15. Между тем из Украины получались постоянно новые вести о том, что козаки и хлопы не смирились, но без-престанно возобновляли попытки к бунтам и волнению; они не только продолжали к нам относиться враждебно, но производили беспорядки и в собственной среде: так они убили белоцерковского полковника Громыку, пытавшегося усмирить их своеволие, а также многих других лиц, желавших прекращения бунта. Своевольники жившие за Днепром, избрали себе нового гетмана, некоего Вдовиченка и начали мeждoycoбиe. Но Хмельницкий энергически отстоял свое положение и авторитет своей власти и казнил до двадцати бунтовщиков. В виду этих событий наш польный гетман, который вследствие смерти гетмана великого принял верховное начальство над войском, не полагаясь на [556] строгие меры, принятые Хмельницким и опасаясь, чтобы волнение, вспыхнувшее между козаками, не разразилось неожиданно бедствием для Речи Посполитой, приказал немедленно всему войску, расположившемуся было уже на квартирах, собираться в лагерь, назначив сборным пунктом для всех полков местечко Животов; он таким образом принял меры для того, чтобы всякое возможное, но непредвиденное событие не застигло его врасплох.

Текст воспроизведен по изданию: Дневник Станислава Освецима // Киевская старина, № 12. 1882