СТАНИСЛАВ ОСВЕЦИМ

ДНЕВНИК

(в извлечении и переводе)

1643—1651 г.

(Продолжение).

(См. январь, февраль, май и июнь "Киев. Ст.")

Вечером в тот-же день (23 июня) получено было в лагере письмо краковского епископа Петра Гембицкого, которое причинило всем сильное беспокойство. Епископ сообщил, что некто Александр-Лев из Штемберка Костка (Истинное название этого лица было — Самсон Бзовский; он был побочный сын короля Владислава IV и получил весьма хорошее воспитание в доме дворян Костков из Штемберка, которых фамилию и принял; задумав стать во главе крестьянского восстания, Наперским он назывался потому, что в распоряжении его находились открытые листы короля, поручавшие какому-то офицеру Наперскому вербовать солдат в королевскую службу. (Кубаля — Szkice, т. I, стр. 312)), иначе называемый Наперским, составил на свое имя подложные королевские универсалы, будто уполномочивающее его набирать войско и, на их основании, под предлогом королевской службы, стал возбуждать к мятежу крестьян в краковском Подгории; он успел притом овладеть замком Чорштыном, лежащим на венгерской границе на высокой скале, доступной только с одной стороны. В Чорштыне он устроил себе резиденцию и через посланных людей вербует иностранных солдат в Силезии; между тем, ожидая их прихода, он призывает к восстанию крестьян окрестных как посредством разосланных агентов, так и рассылкою частных писем и универсалов; он призывает крестьян образовать скопища, утверждая, будто он действует на основании королевского приказа; таким образом он уже многих привлек на свою сторону, а еще более побуждает к своеволию обещаниями богатой добычи. Всякий легко мог сообразить, прочитав присланные универсалы и письма Наперского, [504] сколь большая опасность угрожала Речи Посполитой. Прежде всего заботясь о благочестии и желая, таким образом, приобрести популярность, он распорядился о сохранении безопасности церквей и издал на этот счет универсалы. Как образец таковых доставлены универсалы, данные им Тынецкому монастырю: один писан по немецки, ради иностранного войска, которого он ожидал в Силезии, и такого содержания: "Я, нижеподписанный, начальник войск, конницы и пехоты, приказываю сохранять в покое монастырь Тынец и его имущество, под угрозою смертной казни” (В подлиннике на немецком языке) Другой универсал, писанный по польски и предназначенный для восставших крестьян, следующего содержания: "Я, нижеподписанный, поручаю и накрепко приказываю солдатам, находящимся под моею командою, чтобы они сохраняли в целости и неприкосновенности монастырь Тынец и принадлежащая ему села, под опасением смертной казни всякому, неповинующемуся сему военному, выданному для охраны монастыря, приказу, который скрепляю моею подписью и печатью. Дан в Тынце 8-го мая 1651 года. Александр-Лев из Штемберка".

Копия письма от того-же Костки к Лентовскому, салтысу (Солтыствами назывались села, жители которых были свободные хлебопашцы, землевладельцы, обязанные лишь военною службою в пользу государства. В Подгории краковском много было таких сел, напоминавших собою до некоторой степени козачество. Лентовский был маршалком, т. е. предводителем (головою) солтысов; назван он мятежником потому, что еще в 1628 году он предводительствовал в восстании солтысов против краковского старосты Комаровского, посягавшего на их права (Кубаля, Szkice, стр. 314)), проживающему в новоторжском округе, одному из важнейших мятежников и разбойников в той местности:

"Милостивый государь, господин Лентовский, любезный мой друг! Осведомившись о доблестных и рыцарских подвигах ваших, я воздаю им должную хвалу и благодарю за них Господа; притом покорно прошу вас именем короля, его милости, чтобы вы с вашим полком приходили как можно скорее и старались собрать как можно больше людей. Пусть они вспомнят все обиды, претерпеваемые от панов, пусть подумают о том, до какой степени бедный народ угнетен и обременен; теперь представляется им прекрасный случай к освобождению, - пусть они им пользуются, ибо если теперь пропустят удобную [505] минуту и не сбросят тяжелого ярма, то останутся навсегда в рабстве у панов. И так приходите поскорее сами и всем, кому сочтете нужным, сообщите это распоряжение. Пана Здановского оставьте в покое, всех-же других шляхтичей пусть крестьяне берут и пусть делают с ними, что угодно. Следующий знак пусть служит для взаимного опознания: венок, привешенный на зеленой сосновой ветви; знак этот пусть в походе несут и при вашем полку. Распорядитесь, чтобы люди ваши захватили с собою топоры и заступы. Мы пойдем к Кракову и дальше; с Божиею помощью, пройдем всю Польшу. У нас прочный договор с Хмельницким и с татарами, и немецкое войско придет нам в помощь. О всем вышеписанном известите других и сами отправляйтесь к нам; подробности расскажет вам изустно податель этого письма. Ожидая вас с нетерпением, пребываю вашей милости братом и слугою — Александр-Лев. Из Чорштына, 18 июня, 1651 года. Всей братии нашей, принявшей нашу сторону, бью челом. Следует вручить поспешно моему любезному другу, пану Станиславу Лентовскому, маршалку братии нашей".

Копия письма от ректора (Речь идет о некоем Мартине Радецком, бывшем школьным учителем в одной из солтысских школ — Пцыми, в течение 40 лет. Радецкий был последователем учения анабаптистов; остатки этой секты приютились в краковском Подгории (ibid, стр. 313)), правильнее школьного учителя, в селе Пциме, Мышеницкой волости, отчаянного разбойника и постоянного бунтовщика против всех краковских кастеллянов, панов своих, писанного к тому-же Костке:

"Милостивый государь мой! Известия, полученные мною в письме вашей милости, буду, как можно поспешнее и точнее, распространять среди крестьян, пользуясь для этого содействием верных последователей Христовой истины (Автор вероятно разумеет анабаптистов), искренно преданных его величеству, милостивому государю нашему, Иоанну Казимиру, королю польскому. Поспеши, ваша милость, вновь разослать циркуляр к крестьянам нашей местности, который-бы усилил их доверие и побудил их скорее собираться в отряды. Многие из них давно уже заявляют, что если-бы получили разрешение короля, то охотно отправились-бы в поход [506] против шляхтичей и принялись-бы истреблять их дворы, дабы прекратить господство на земле шляхетской гордости, злобы и, тиранства. Затем поручаем себя покорно вниманию вашей милости. В Пциме, 20 июня, 1651 года. Вашей милости покорный слуга—Мартин, ректор школы пцимской. Следует вручить моему милостивому государю, господину Леву, верному подданному его королевской милости".

Копия универсала того-же Костки, отправленного, согласно желанию, выраженному в вышеприведенном письме, на имя того же ректора: "Мир Христов! Всем вообще и каждому в отдельности верным подданным его королевской милости желаю доброго здравия и ниспослания от Всевышнего святой воли и свободы. Извещаю вас сим от имени Господа Бога и короля его милости, что шляхтичи намерены произвести мятеж против короля и потому все, расположенные к королю, пусть спешат соединиться под моим начальством в Чорштыне и пусть отправляются туда под командою господина ректора Пцимского, назначенного королевским полковником. Он примет над вами начальство, приведет вас ко мне и будет во всем руководить вами. Король, его милость, обещает полную волю всем тем, которые теперь примут его сторону, притом он предоставляет в ваше распоряжение шляхетские дворы и всякое обретающееся в них имущество. Дерзайте освободиться от тяжкой неволи, пользуясь благоприятным временем. Лучше вы их истребите, чем они вас до конца будут угнетать; достаточно паны издавались над вами и плач ваш вопиет пред Господом и требует им кары. Посылая второе мое письмо господину ректору, присоединяю к нему сей универсал; притом предостерегаю вас, согласно с королевскою инструкциею, чтобы вы не доверяли никаким другим универсалам, хотя бы они и были скреплены королевскою печатью и подписью, ибо он может разослать их вследствие принуждения от шляхтичей. Мы должны поскорее делать свое дело. Ко дню святого Иоанна мы пойдем на Краков, — туда я уже повсеместно разослал универсалы к крестьянам, и они явятся охотно; из области новоторжской придут все поголовно и господин Станислав маршалок будет у них полковником. Прошу вас, когда будете проходить через Новый Торг, не трогайте пана Здановского и оставьте в покое все села, в которых увидите венки, вывешенные на ветвях; также прошу [507] вас охранять церкви, ибо мы отправляемся на войну Господа, за кривду людей и за достоинство короля. Выдан в Чорштыне, 22 июня, 1651 года. Александр Лев из Штемберка Костка, староста чорштынский".

Копия письма от того-же Костки, писанного из Чорштына к подстаросте новоторжскому (Когда Бзовский решился организовать народное восстание, то, он прежде всего явился в город Новый Торг (Nemavent), лежащий в центре Подгории; он нашел здесь радушный прием у местного подстаросты Викторина Здановского, который искренно поверил, что Бзовский действует в силу королевского поручения и потому оказывал ему полное содействие и заключил с ним личную дружбу), а также сочиненные им стихи, в которых он насмехается над Михаилом Иорданом. Последний по поручению краковского епископа и шляхтичей, остававшихся дома, с отрядом в несколько сот человек подступил к Чорштыну и хотел овладеть им, но должен был отступить без успеха, по поводу недостатка в осадном материале:

“Милостивый отец и благодетель! Скорблю всем сердцем о том, что вы из-за меня потерпели столь много и невинно. Прошу вас: отправьте ко мне поскорее ваше имущество и сами приезжайте ко дню св. Иоанна; к тому сроку ко мне соберется большое войско. Воля Господня требует, чтобы cтрашные беззакония были усмирены; дай Господи этого достигнуть без пролитая крови христианской. Я намерен, оставив вас здесь хозяином, выступить в поход с войском туда, куда Господу будет угодно. Я сообщил-бы вам известия о добыче, но надеюсь вас вскоре лично увидеть, тем более, что вскоре будет уже не безопасно ездить и притом тревожусь мыслью, чтобы епископ не предпринял чего-либо против вас. Во всяком случае привесьте венец на обожженном шесте. Больше писать к вам не буду. Всем вам бью охотно челом и ожидаю вас. Посылаю вам стихотворное повествование о моей осаде и перстень с рубином для иконы Богородицы в городе или в Шафле. Ваш благорасположенный слуга Александр-Лев из Штемберка. Следует поспешно вручить многоуважаемому благодетелю моему, господину Викторину Здановскому, подстаросте в Новом Торге". [508]

Затем следуют в рукописи стихи сатирические, содержащие описание осады Чорштына ротмистром Иорданом. Мы не приводим этих стихов, так как они напечатаны в сочинении Кубали: “Szkice historyczne” т. I, стр. 328—329.

Получив эти точные известия о предстоящих опасностях, все в лагере были крайне смущены, но так как было уже поздно, то совет о принятии необходимых мер был отложен до следующего утра.

Июня 24. Часть войска, которая еще оставалась на той стороне, переправилась к Берестечку в королевский лагерь и расположилась на назначенных для нея местах. Местоположение лагеря выбрано прекрасно: перед его Фронтом к востоку простиралось обширное ровное поле, тянувшееся в необозримую даль и только в средней своей части возвышавшееся в виде незначительных холмов; на нем удобно могли развернуться для сражения громадные войска. С правой стороны оно было окаймлено большим лесом, простирающимся по направлению к Лесневу и Щуровицам; лес этот приказано было занять для того, чтобы после прихода врагов, они не могли в нем скрываться и устраивать засад. Левая сторона поля прилегала к речке Плешовой, текущей от Кременца и впадающей в Стырь; речка эта, начиная от села Плешовой, образует со стороны, обращенной к лагерю, большие разливы и непроходимые болота. Позади лагеря находилось местечко Берестечко и река Стырь, текущая среди болот, занимающая оба ея берега; на ней расположены с одной стороны местечко Стустелец, славящееся в той местности отличным пивом, с другой—Перемысль, с крепким замком; оба местечка в расстоянии одной мили от Берестечка. В описанной местности разбит был лагерь весьма беспорядочно и занял слишком много пространства по причине страшной безурядицы, ибо каждый располагался там, где ему было угодно, а не там, где ему назначена была стоянка.

Между тем, пока мы размещались в лагере, поголовное дворянское ополчение, основавшееся по той стороне реки, было вечером сильно встревожено ложным известием, будто татары переправляются на ту сторону реки; дворяне подняли страшный шум и стали стрелять из ружей и долго простояли в строю на лошадях. Вечером возвратился из разъезда двухдневного Середа; он не мог ничего разузнать по причине неповиновения своей команды, составленной из сборной дружины. [509]

В тот же день получено новое письмо от краковского епископа с известием о вышеупомянутом Костке и о сильном волнении крестьян в окрестностях Кракова; епископ просил прислать как можно скорее подкрепления, указывая на то, что в противном случае Краков и вся та местность подвергнутся большой опасности по причине полного отсутствия военных сил, так как все шляхтичи ушли в поголовное ополчение, что открывало свободное поле своеволию и мятежным замыслам. Немедленно состоялся совет: рассуждали, кого куда следует отправить, но в тот вечер не пришли ни к какому решению.

Ночью получено извещение от подстаросты из Брод, которого лазутчики известили, что орда уже соединилась с Хмельницким, хотя неизвестно, пришел-ли лично хан, или нет.

Тотчас отправили в разъезд две козацкие хоругви из полка маршала коронного (Юрия Любомирского), занимавшего в ту ночь караулы. Хоругви эти отправились к Лесневу, но возвратились, ничего не проведавши.

Июня 25. Опять собран был совет для обсуждения, какой отряд войска следовало отправить в Краков как для защиты границы, так и для предупреждения своеволия. Сначала упрашивали маршала коронного, чтобы он принял на себя это бремя; но когда он скромно отказался, утверждая, что предпочитает оставаться при короле (правдоподобно он желал теперь восстановить подвигами на глазах короля свою репутацию, несколько пострадавшую в деле у Пилявец), то возложили защиту той области на мечника коронного Михаила Зебржыдовского; его отрядили под Краков с несколькими сотнями, находившимися под его начальством, присоединив к ним четыре наемные козацкие хоругви и четыре эскадрона драгун пана Мартина Чернецкого и дав ему полномочие противудействовать опасности по своему усмотрению, сообразно с обстоятельствами. К отряду этому был прикомандирован и конюший коронный (Александр Любомирский), который хотя и охотно остался-бы с своим отрядом при короле, но сообразив, что здесь ему почти нечего делать и предполагая, что война затянется на долго, охотно согласился отправиться в поход и стал немедленно собираться. Он был введен в заблуждение ложными показаниями языков, будто Хмельницкий решил отступить в Украину, мнение это подтверждало и известие, [510] присланное Стефаном Чарнецким, будто видели Хмельницкого у Ямполя, занятого выбором и устройством переправы для отступления своего войска. Вследствие этого в лагере нашем распространилось мнение, что с козаками придется встретиться разве у Киева; потому Александр Любомирский рассчитывал скорее отличиться в Подгории; притом-же он беспокоился за свои поместья, которые все почти были расположены в окрестности Кракова и опасался, чтобы они не были разорены мятежниками.

Перед выходом из лагеря он получил следующий универсал от короля и аттестацию от маршала коронного:

“Иоанн-Казимир, Божиею милостью король польский, великий князь литовский, русский, прусский, мазовецкий, жемоидский, лифляндский, смоленский и черниговский, наследственный король шведский, датский и вандальский.

Всем вообще и каждому в отдельности, кому сие выдать надлежит, особенно-же любезным нашим сановникам, урядникам, старостам и всему рыцарству и обывателям нашей короны сим оповещаем, что для усмирения бунта и мятежа, произведенного в краковском воеводстве и во всем Подгории некоим разбойником, Александром Косткою, мы отправили из нашего лагеря с отрядом войска благородного Александра Любомирского, конюшие коронного, старосту сандомирского, совместно с мечником коронным, благородным Михаилом Зебржыдовским, старостою лянцкоронским и снятинским. Посему мы вышепоименованных лиц, равно как и товарищей и челядь дворянского происхождения, которые принимают участие в этой командировке и перечислен в списке, подписанным великим коронным маршалом освобождаем от поголовного ополчения, под условием, что никто из них не будет отлучаться от своей хоругви и ни до того времени будут оставаться под начальством упомянутого коронного конюшие, занимаясь исключительно усмирением крестьянского восстания, пока их сам конюший не отпустит и не выдаст о том аттестации, которую они обязаны будут хранить. Посему, если бы кого либо из числа товарищей ила челяди из отряда коронного конюшие кто-либо пожелал обеспокоить за неявку в поголовное ополчение, то после предъявления упомянутой аттестации каждый из них освобождается от всякой дальнейшей ответственности. В удостоверение чего, при подписи руки нашей, мы приказали [511] приложить печать великую коронную. Дано в лагере у Берестечка дня 26 июня, 1651 года. Иоанн Казимир король (М.П.)"

Затем в рукописи Освецима приложена копия аттестации, выданной великим маршалом коронным, в которой поименно перечислены 56 дворян, находившихся в отряде Любомирского и освобождавшихся от участия в поголовном ополчении. В числе их на первом месте назван Станислав Освецим.

В тот же день после обеда вступил в лагерь князь Доминик Заславский, воевода краковский, и представил королю несколько сот прекрасного, навербованного им войска, а именно: две хоругви гусарские, шесть козацких и одну драгунскую; вместе с ним Брунак доставил одну хоругвь охотников.

Июня 26. Получив вышеприведенный королевский универсал и аттестацию от маршала, освобождавшие нас от взысканий за неявку в поголовное ополчение, мы выступили в полдень из лагеря в поход на Подгорие для усмирения мятежников. Переночевавши первую ночь в таборе у села Галичан, мы затем шли, подвигаясь настолько быстро, насколько это возможно было для пехоты, по тому-же пути, по которому прибыли в лагерь. Между тем король, не видя приближения неприятеля и не имея точных известий о его движениях и введенный в заблуждение ложными показатели языков, будто он отступает в Украину, рассчитывая захватить его раньше отступления или застичь его где-либо на переправе, приказал всему войску приготовиться к выступлению в дальнейший поход на следующий день.

Июня 27. Согласно постановлению военного совета, состоявшемуся накануне, возы всего войска тронулись до рассвета в предположенный путь к Дубну, и само войско построилось в походный порядок. Король основывался главным образом на известии, полученном от Стефана Чарнецкого (который недавно, как было упомянуто, отправился на рекогносцировку с отрядом в несколько тысяч человек), утверждавшего, что татаре не соединились с козаками и что последние не только не думают о наступлении на нас, но, напротив, весьма усердно заняты устройством переправ для своего отступления. Но в ту минуту, по чудесному изволению Божия промысла, сообщена была весть от Забужского, находившегося в разъезде, что хан несомненно соединился с Хмельницким, и что они наступают на наше войско, с намерением овладеть переправою через речку, что Хмельницкий отправил передовой отряд, числом около [512] 15,000, под начальством Богуна к селу Горынке для того, чтобы занять нужную дорогу. Хотя подобного рода известия часто нас обманывали и отклоняли от полезных нам решений, но, к счастью, в этом случай извещению поверили, и король, по представлению кастеляна краковского (гетмана Николая Потоцкого), воздержался в этот день от выступления и обозу приказал возвратиться. Вслед затем стали получаться одно за другим извещения совершенно достоверные о приближении неприятеля и о том, что он, узнав, что войско наше выступает в поход, стал, по мере возможности, ускорять свой путь. Не встречая однако нашего войска (которое, лишь благодаря воле Провидения, осталось у Берестечка), он остановился в недоумении в, полуторе мили от нас и ночью, со вторника на среду, стал переправлять свое войско и обозы, устроив переправы в двух местах. На одной из них на него наткнулся разъезд князя Вишневецкого, бывший под начальством пана Бейдковского, и был совершенно разгромлен; беглецы принесли самое точное известие о врагах. В то-же время возвратился из разъезда Стефан Чарнецкий; но он вместо того, чтобы снискать себе славу и посрамить коронного хорунжия (Александра Конецпольского), напротив, уронил свою репутацию: ибо, вместо того, чтобы добыть неприятельского языка и доставить точные сведения о намерениях врагов, он пригнал лишь несколько тысяч голов скота, захваченного им на Волыни, чем вспомоществовал лишь разорению края, и едва не подверг все войско величайшей опасности, подав ложное известие об отступавшем неприятеле, чем едва не вызвал несвоевременного нашего похода.

Июня 28, в среду, в 8 часов утра получено известие, что враги уже переправились и приближаются к нам и что орда уже столкнулась с нашими разъездами около переправы. Король немедленно приказал войску выступить в поле и непосредственно перед лагерем поставил его в строй гораздо лучший, чем тот, который прежде был начерчен на бумаге. Два часа спустя, появилась конница татарская в несколько козацкой. Они зажгли во всей окрестности дворы, села, а также местечко Леснев, желая устрашить нас огнем и дымом. Захватив много нашей челяди и лошадей на пастбищах, взяли их в добычу. Герцовники с обеих сторон состязались, но так как наши полки стояли благоразумно у лагеря и батарей, то враги не особенно сильно налегали. Войско наше стало наконец скучать [513] вследствие долгого пребывания в строю без всякого дела, почему около 5 часов вечера хорунжий коронный обратился к кастеляну краковскому с просьбою, чтобы он дозволил испробовать счастия. Гетман предложил ему самому отправиться в атаку; хорунжий весьма охотно принял это предложение и просил лишь, чтобы ему дано было подкрепление. Совместно с ним был отряжен маршал коронный; оба полка двинулись стремительно в то место, где виднелась орда, и удалились от лагеря на такое расстояние, что невозможно было скоро поддерживать их подкреплениями. Враги, воспользовавшись этим, налегли на них всеми силами; но хорунжий коронный, не обращая внимания на численность врагов, бросился на них с решимостью; за ним последовал с полком своим маршал коронный; вскоре в подмогу им пришли шесть козацких хоругвей князя Вишневецкого, воеводы русского, и Стефан Чарпецкий, поручик гетмана великого с ротою гусар. Они смешались с врагами и почти целый час продолжалась стычка среди криков и замешательства. Наконец Господь помог нашим; неприятель не выдержал рукопашного боя на саблях и обратился в бегство столь стремительное, что умчался вскачь, не останавливаясь и без оглядки; наши, также вскачь, преследовали его на расстоянии мили до болота переправы, где должны были удержаться от дальнейшей погони по причине приближения ночи. Урон неприятеля был незначителен ибо они имели весьма быстрых коней и убегали во всю прыть, наши-же преследовали их, сохраняя правильный строй своих хоругвей. Впрочем и то было утешительно, что в первой встрече, по милости Божией, враги не только не имели успеха, но, напротив того, были посрамлены и прогнаны с поля битвы за переправу. Взяты в плен: более 20 всадников и один мурза; они показали, что этот передовой отряд состоял из 12,000 отборной конницы из татар белгородских, крымских и урумбейских, отправленной для предварительного испытания наших сил. Некоторые утверждали, что с ними находились хан и Хмельницкий, но что они заблаговременно удалились. Убито было татар только немного больше сотни, по причине весьма быстрого их бегства. В нашем войске не погиб ни один почти товарищ, так что, одержав безкровную победу, наши возвратились в лагерь в час ночи. Коронный хорунжий приобрел в этом деле большую славу, так как он первый погрузился [514] в это море и в глазах всего войска разъиграл первую сцену военной драмы. Не менее доблестно поступил и маршал коронный, поспевший своевременно с своим полком и отборною хоругвью в 200 человек в подмогу коронному хорунжию; он поступил, как следовало хорошему воину, не увлекся личною завистью и оказал поддержку сыну великого полководца (Конецпольского). Наши сочли успех этого дня хорошим предзнаменованием и как-бы предвестником полной победы над врагами.

Июня 29, в четверг. Мы испытали, что военное счастье весьма изменчиво: после удачной вчерашней стычки с татарскою конницею случилась перемена. С раннего утра хан и Хмельницкий стали приближаться; кастелин краковский вывел войско в поле и построил его несколько дальше от валов {которыми окружен был лагерь непосредственно после получения известия о приближении врагов), опираясь сзади лишь на одну батарею. Долго с обеих сторон занималась только джигитовкой; татаре, поддразнивая наших, старались вовлечь их в засаду, устроенную козаками среди лозовых зарослей; но наши, руководясь более осмотрительностью, чем храбростью, ограничивались тем, что прогоняли татар с поля, но в засаду не бросились. Потом на правом Фланге вступили в бой полки воевод: брацлавского (Станислава Лянцкоронского) и подольского (Станислава Потоцкого) столь успешно, что татаре были прогнаны, и вся орда едва не обратилась в бегство, подобное вчерашнему. Но в полдень они опять наступили со всеми силами и подошли так близко, что постепенно заняли все поле; уже нашим трудно было и выступить из строя в свободное пространство. После продолжительной джигитовки кастелян краковский отрядил в бой три полка: свой собственный, маршала коронного и подкормия литовского. Они бросились храбро вперед и так сильно налегли на неприятеля, что сразу принудили его отступать, но вскоре враги, заметив, что наши слишком далеко увлеклись от своего войска и что подкрепления к ним не подходят, оправились и стали вновь наступать; наши, не теряя мужества, не отступали и смешались с ними до того, что трудно было различить поляков от татар, которые в тот день выехали в нарядных одеждах; наши не могли почти сообразить, кому наносить удары, ибо татарские бунчуки и польские знамена развивалась рядом; только турков [515] (которых среди них было до 5,000) можно было отличить по тюрбанам. В таком виде упорная схватка продолжалась почти два часа, с значительным для нас уроном вследствие того, что наши увлеклись дальше, чем следовало, от войска и не получали подкреплений. Многие легли в битве, а именно: Казановский, кастелян галицкий, Юрий Оссолинский, староста люблинский, Лигенза, мечник перемышльский, Николай Ржечицкий (оба последние охраняли маршала коронного, который также находился в большой опасности), Козика, богатый дворянин, единственный сын у матери; ротмистр Ермолай Иордан погиб с целого хоругвью; Ян Собесский, староста яворовский (будущий король), уже был окружен татарами и почти чудом спасся. Ранены были выстрелами: обозный литовский Ян Сапега, хорунжий галицкий Станиславский и Многие другие. Знамя кастеляна краковского взято врагами неизвестно по чьей вине; говорят однако, что по нерадению самого знаменоносца, который сам бежал невредимо, но не хотел передать знамени другому товарищу. Пока битва эта происходила на одном Фланге, на другом неприятель напал с равным ожесточением на полк воеводы Брацлавского; трижды он был окружен многочисленною толпою врагов и каждый раз храбро пробивался; при этом пал ротмистр Сигизмунд Лянцкоронский и многие товарищи. В помощь ему пришли отряды дворянского поголовного ополчения из поветов: перемышльского, саноцкого, серадского, велюнского и других, но и они потеряли в стычке очень многих шляхтичей; в том числе погибли: Ян-Адам Стадницкий, подкоморий саноцкий, Юрий Стано и другие. От опасности этой освободились наши полки только тогда, когда воевода подольский быстрым и своевременным движением ударил на врагов и заставил их отступить. И так этот день был для нас несчастен вследствие гибели многих знатных людей и хороших воинов; но и для татар он был чувствителен: по крайней мере 1000 убитых и раненых они насчитывали, в том числе пало много знатных мурз, между ними: Мехмет Тирей-мурза и Тугай-бей. Взят бунчук Аслан-мурзы и в плен попал молодой знатный Муфрах-мурза, в то время, когда он налетел на старосту яворовского (Яна Собесского). Сабля Тугай-бея досталась на долю старосты красноставского (Марка Собесского), который весьма храбро сражался в этой битве и потерял сам товарищей из своей хоругви. После [516] столь значительных, обоюдных потерь неприятель сошел с поля в четыре часа, наши-же в совершенном порядке отступили к лагерю только вечером. Затем прекратились неприятельские действия, и обе стороны занялись уборкою мертвых тел с поля сражения.

Король нисколько не падал духом вследствие гибели стольких знатных лиц, напротив того, он утешал и укреплял духом раненых; но войско после этого кровавого дела потеряло самоуверенность, так что вечером только немногие оставались у знамен. Видя значительный упадок духа наших солдат, произшедший еще до появления в поле неприятельской пехоты и табора, можно было с вероятностью предполагать, что они-бы не сдержали натиска врагов, если-бы последние в тот-же день налегли всеми силами, как они это сделали на следующий; но Господь отвратил от нас это бедствие. Когда на закате дня войско возвратилось в лагерь, король, опасаясь, чтобы солдаты, встревоженные неудачею, не потеряли мужества, дисциплины и окончательно не пали духом и не сделались негодными для битвы, объявил приказ военного совета, чтобы сейчас после полуночи, оставив только челядь в лагере, все войско конное и пешее выступало с целью атаковать неприятеля и вступить с ним в решительную битву. Мера эта показалась весьма рискованною и вызвала сильное смятение, да иначе и не возможно было поступить, ибо всякое промедление усилило-бы напрасно утомление людей и лошадей и наводило-бы больший страх.

Впрочем намерение решительной битвы не исполнилось, ибо Господь указал нам иное, более безопасное средство для разгрома неприятеля.

Июня 30, в пятницу. Господь избрал этот день для укрощения гордости врагов и для избавления отечества нашего от угрожавшей ему очевидной опасности. Ночью опустился густой туман, продолжавшийся до 8 часов утра; казалось, что обстоятельство это слагается в пользу татар и козаков, которым такая погода более благоприятна. Между тем король, не смотря на туман, приказал войску выступать в поле, и оно в правильном строю расположилось на месте, удобном для битвы. Неприятель в течении всей ночи занят был переправою войска и табора через болото; с утра он показался на возвышенностях в огромном количестве и после того, как туман поднялся, он увидел неожиданно войско наше в боевом порядке. [517] Оно расположено было следующим образом: в середине стояла пехота, рейтары, артиллерия и гусарский королевский полк; на правом Фланге: впереди кастелян краковский (гетман великий Николай Потоцкий) с своим полком, и маршал коронный (Юрий Любомирский); за ними в резерве полки: воеводы брацлавского (Станислава Лянцкоронского), хорунжия коронного (Александра Конецпольского) и подканцлера литовского (Лева Сапеги), а также поголовное дворянское ополчение — воеводства Великой Польши и Мазовии. На левом Фланге стояли полки: воеводы подольского (Станислава Потоцкого), воеводы черниговского (польного гетмана Мартина Калиновского), который и начальствовал этим флангом, воеводы брестского (Симона Щавинского), воеводы русского (князя Иеремии Вишневецкого), кастеляна черниговского (Яна Оджывольского) и старосты калусского (Замойского); в резерве за ними дворянское ополчение воеводств: краковского, сандомирского, ленчицкого, серадзкого и других. Лагерь защищали пехота и челядь. Неприятель покрывал все поле на милю расстояния; на левом его Фланге (против нашего правого) стоял хан со всеми ордами; на правом — Хмельницкий с козаками, желавший отличиться в глазах хана.

В таком порядке оба войска придвинулись друг к другу; наши остановились у последнего полевого редута. Хмельницкий выдвинул свой табор на гору, но, не желая первым вступать в дело, он с утра до полудня медлил. Неприятели ограничивались тем, что вызывала наших герцовников; но король запретить принимать вызов под опасением смертной казни; король в свою очередь не желал идти в атаку и ограничился артиллерийским огнем, который производил в рядах неприятеля некоторое смущение. Такое положение продолжалось до трех часов по полудни. Наконец король, убедившись, что неприятель не хочет начинать дела, собрал на совет начальников, более близко к нему расположенных отрядов и предложил вопрос о том, что следовало предпринять. Некоторые, не без основания, высказали мнение, чтобы отложить битву на следующий день, так как время уже клонилось к вечеру и ветер дул в лицо нашему войску; но когда мнение это было высказано, князь Вишневецкий, от имени всего войска, стоявшего на левом Фланге, заявил желание, чтобы тотчас начинать битву и прислал Денгофа, старосту быдгоского, к королю с заявлением от имени своего и всего воинства полной [518] готовности вступить в бой и с просьбою подать знак к атаке. Король возрадовался в сердце своем, узнав о таковом рвении войска, и, приняв оное как верное предзнаменование будущей победы, охотно склонялся к их просьбе и выдал старосте быдгоскому приказ к наступлению, сообщив ему притом свое монаршее благословение. Лишь только последний сообщил князю этот приказ, тотчас грянули трубы и барабаны и сам князь тронулся с левым Флангом, став впереди его с 18-ю хоругвями кварцяного войска. Неприятели также двинулись вперед всею массою конницы и табора; они приступали быстро, особенно Хмельницкий с козаками, так что он опередил левый свой Фланг, на котором стояли татаре, и первый начал битву. С ним столкнулся князь Вишневецкий, которому в подкрепление пошли дворяне воеводств: краковского, сандомирского, ленчицкого и других. Весь этот фланг исчез вскоре в толпе неприятелей и долгое время их не было видно, только раздавался гул от выстрелов пушечных и ружейных; наши полагали, что никто из них более не возвратится. Оказалось, однако, что эта атака увенчалась успехом: стремительным и быстрым движением они заставили попятиться все козацкое войско и разорвали табор, хотя при этом и сами понесли чувствительные потери. В помощь козакам пришли татаре от левого Фланга и тогда ряды наши, не будучи в состоянии удержать напора слишком численного врага, стали ослабевать и отступать к редутам; но промыслу Божию угодно было поддержать их; они оправились и возобновили наступление столь успешно, что неприятель, побежденный нашею решимостью, должен был наконец податься. Козаки отступили в свой табор (хотя он в начале и был разорван, но они успели его восстановить), орда-же удалилась на близ лежащую гору. Когда левый Фланг, которому принадлежит вся слава этого дня, столь храбро сражался, король, с средним корпусом двигался также вперед в большом порядке; на него налетели большие отряды татар, издавая, по своему обычаю, громкий крик: “Аллах! Аллах!”. Тем не менее полки наши наступали неустрашимо; впереди полков королевской гвардии князя Богуслава Радзивилла и Гоффальда, находившихся в первом ряду корпуса, расположены были пушки, которыми весьма искусно управлял генерал артиллерии Сигизмунд Пржыемский; артиллеристы, действуя без устали меткими выстрелами, до того [519] смутили врага и нанесли ему столь чувствительные потери, что он не был в состоянии выдержать нашего напора и, наконец, позорно обратился в бегство; все татарские орды, как-бы ослепленные, бросились бежать по направлению к Лесневу, оставив лишь нисколько отрядов конницы для прикрытия; конница эта с криками "Аллах " старалась скрыть отступление, но, когда подошел наш правый Фланг, ариергард татарский отступил и бросился в бегство вслед за своим войском; в погоню за ними отправились полки правого Фланга, но настичь их удалось только одному полку коронного хорунжия; вскоре наступила ночь и, вследствие строгого королевского приказа, они должны были возвратиться к войску. Впрочем и помимо этого трудно было настичь татар, ибо они бежали с неимоверною быстротою, сбрасывая для облегчения: седла, бурки, казаны и другия тяжести. Палатки свои они бросили в коше: ханскую палатку и его экипаж получил в добычу хорунжий коронный. Хан со всеми ордами остановился в ту ночь лишь за четыре мили в местечке Козине, жителей которого он приказал перебить поголовно. Козаки и хлопы после поражения затворились в таборе, который они кое-как сомкнули, и стали отступать; когда они наткнулись на речку Пляшовую, то, опасаясь, чтобы во время переправы наши не разорвали их табора, остановились на берегу болота и стали лагерем в долине. Наши, пользуясь победою, беспрестанно на них напирали, пока темнота ночи не заставила их прекратить нападение в виду столь осторожного и предусмотрительного противника. Войско наше расположилось на возвышенностях, господствовавших над козацким табором, и, благодаря Господа за столь важную победу, пропело гимн: "Тебе, Бога, хвалим!” Оно простояло на этом месте под знаменами, в строю, не сходя с лошадей, всю ночь, не смотря на сильный дождь, услаждая эту невзгоду воспоминанием о победе и присутствием короля, которое вспомоществовало ободрению его духа.

Рассматривая подробности этого сражения, все единогласно были того мнения, что война могла-бы быть кончена одним ударом и отечество освободилось-бы от дальнейших невзгод, если б битва была начата раньше, так чтобы дневного света хватило для истребления врага, и, особенно, если-бы правый Фланг действовал также энергично, как левый, по крайней мере в то время, когда уже орда обратилась в неукротимое бегство и [520] козацкий табор был разорван левым Флангом; но правый Фланг сильно опоздал и отстал на пол мили от среднего корпуса, вследствие чего и орда имела время убежать, прикрыв свое бегство, и козаки, утомив левый Фланг, не получавший подкрепления от правого, успели восстановить свой строй, сомкнули табор и отступили к болотам, где уже труднее было с ними сладить. Король несколько раз посылал настоятельный приказ воеводе брацлавскому, который в тот день командовал правым Флангом (за отсутствием великого гетмана Потоцкого) и маршалу коронному, требуя, чтобы они поспешили занять место во Фронте на одном уровне с другими частями войска, в даже угрожая смертью за ослушание; но те ответили, что предпочитают смерть гибели отечества и короля, оправдывая свою медлительность тем, будто в прилегавшем к ним лесу устроена засада, и требовали, чтобы король прислал им несколько пушек, обещая, обстреляв лес и удалив из него засаду, двинуться вперед и выровняться с общим фронтом. Впоследствии, в оправдание этого опасения, они утверждали, что когда регимент Крейца с двумя эскадронами конницы и двумя пушками, присланными королем, проник наконец в тот лес, то заставил удалиться бывших в засаде неприятелей. Странно, что они так долго сторожили засаду и дозволили ей отступить невредимо. Впрочем многие, даже из числа находившихся на том Фланге, утверждали, что никакой засады и не было и что это была лишь пустая выдумка, придуманная для того, чтобы уклониться от опасности, предстоявшей при штурме козацкого табора. Как-бы то ни было, несомненно однако, что это замедление было причиною, воспрепятствовавшею окончательно истребить врага и положить таким образом конец этой несчастной войне. Пришлось нам удовлетвориться хотя неполною, Богом нам посланною, победою. Она, тем не менее, была весьма знаменита: мы победили народы варварские, безчисленные, сбежавшиеся с отдаленнейших стран. Перед саблею короля преклонились и в паническом страхе бежали дикие татарские орды: силистрийская, урумельская, добружская, также турки, волохи, урумбеки, горцы — полчища, созванные от берегов Ледовитого моря, от подножия гиперборейских гор и от моря Каспийского; важнее же всего то, что мы сломили в поле зловредного зверя — Хмельницкого и безчисленную запорожскую сарану, загнали их с [521] большим уроном в табор и предоставили дальнейшей мести победоносного королевского оружия. Вероятно, со времени битвы под Грюнвальдом, отечество наше, а может быть и весь мир, не видали столь знаменитого сражения; с обеих сторон в ней принимало участие, по меньшей мере, 500,000 человек. Этому не поверят ни иностранцы, ни, может быть, даже наши потомки, очевидцы сами более изумлялись, чем верили. В течении нескольких часов случилось то, что мы считали невозможным, именно — произошел разрыв орды с Хмельницким; правда, с нашей стороны шаг был отчаянный: мы бросили кости, поставив в один раз на риск существование нашего отечества. Но Господу не угодно было допустить посрамления своего помазанника, святой католической веры и находившихся под его охраною церквей.

В трехдневной этой битве мы потеряли до 700 человек, главным образом, из числа товарищей и дворян ведомств: краковского, сандомирского и ленчицкого; козаков легло безконечно больше, татары-же своих убитых тотчас подбирали, стараясь даже не допустить их падать с лошадей. Об этой битве можно сказать то, что сказано о битве римлян с Югуртою: "никогда мы не сражались с таким успехом и с столь малым пролитием нашей крови". Козаки также никогда не одерживали большей победы с столь незначительными потерями. Вся слава этой победы должна быть отнесена королю, хотя должны быть упомянуты имена и тех лиц, которые ему в значительной мере помогли, а именно: гетмана Николая Потоцкого, князя Иеремии Вишневецкого, хорунжия коронного Конецпольского, писаря польского Пржыемского, генерала Губальда, которому король публично заявлял благодарность, и многих других, прилагавших всевозможные усилия для того, чтобы доставить королю эту победу, за которую да прославится имя Господне.

Хан бежал постыдно, не испробовав надлежаще своих сил и не сразившись серьезно с нами как потому, что Божиею милостию сердца неприятелей поражены были страхом, так, главным образом, потому, что Хмельницкий представил ему наше войско весьма слабым, составленным из остатков раньше разбитых армий; но, когда хан увидел, что вся сила и табор Хмельницкого не только не имеют успеха, но должны позорно отступать, когда при том сам испытал наши силы в [522] трехдневных стычках, при чем в середу его отборная конница была двумя нашими полками прогнана за переправу, а в четверг он потерял в битве более 1,000 всадников из своей гвардии, — он предпочел, не ожидая конца битвы, и не подвергая себя и своей орды дальнейшей опасности из-за козаков, уклониться благовременно от поражения и удалиться в свои кочевья. Наши, впрочем, не вполне доверяли его бегству, полагая, что татаре, по скифскому обычаю сменяющие бегство нападением, могут еще возвратиться или, по крайней мере, прислать часть орды для того, чтобы испробовать счастья; но вскоре убедились в неосновательности этих предположений, ибо наши разъезды, ходившие за ними в погоню, возвратились с известием, что они по дороги не только сожигают города и села и истребляют их жителей, но даже, встретив небольшой табор козацкий, шедший к главному войску и не знавший о его поражении, напали на него и перебили всех козаков; нашим же солдатам, гнавшимся за ними, они кричали: "не бый! — татар утикаеш — Хмельницка заcтаеш!"

Хмельницкий, соображая дурной исход дела, видя, что его табор осажден, и опасаясь, чтобы козаки не были принуждены выдать его, в случае если, он останется в таборе, заблаговременно озаботился о своей безопасности и спасении. Он, вместе с советником своим Выговским, помчался за ханом под тем предлогом, будто он намерен упросить хана возвратиться с ордою к табору и не оставлять козаков на произвол судьбы. Но все это был лишь предлог, придуманный для того, чтобы отделаться от осажденных козаков и хлопов, которые без того наверно бы его не отпустили и, выдав его головою, могли бы обеспечить собственное спасение, потому он и был принужден обмануть их под благовидным предлогом.

(Продолжение будет).

Текст воспроизведен по изданию: Дневник Станислава Освецима // Киевская старина, № 9. 1882