СТАНИСЛАВ ОСВЕЦИМ

ДНЕВНИК

(в извлечении)

1643—1651 г.

(Продолжение).

Июня 14. Было много причин неустройства в нашем войске, но главным поводом к нему служило отсутствие твердости и постоянства в решениях военного совета; если на одном совете было порешено что-либо существенное, то при первой перемене ветра, или вследствие получения нового известия, хотя-бы и недостоверного, немедленно прежние распоряжения общего совета отменялись и следовали новые приказы, внушаемые частным влиянием немногих лиц, что производило всеобщее смятение. Беспорядок в войске происходил от того, что тут господствовало страшное смешение различных ведомств, чего пред тем никогда не бывало. При прежних королях, когда они являлись в лагерь, верховная власть оставалась за ними, но гетманы и другие военные начальники сохраняли вполне свою власть в подлежащих им ведомствах; каждый из них исполнял свои обязанности и потому в общем господствовал порядок. Теперь-же король, по собственному-ли почину, или, быть может, подчиняясь внушениям иностранцев (которые желали присвоить себе власть, сиздавна принадлежавшую установленным должностным лицам), стал пренебрегать постоянных военных чиновников и то, что относилось к их должностям, поручать посторонним лицам: гетманы, обозный, стражник и другие начальники были лишены возможности [434] исполнять свои обязанности; король сосредоточил таковые в своих руках, или поручал их отправление лицам, не имевшим на то никакого права; действительные-же начальники видя, что их устраняют и пренебрегают, вовсе не заботились об обязанностях, относящихся к их должностям, и таким образом дела оставались без движения, ибо никто не заботился о том, во что всякий вмешивался. Вследствие этого в войске господствовала страшная неурядица: планы военных действий менялись чуть не через каждый час, люди опытные в военном деле пребывали в большом смущении; никто не старался о том, чтобы осведомляться о замыслах и движениях неприятелей; каждый, полагаясь на других, не заботился о посылке лазутчиков, и известия добывались исключительно от "языков", для поимки которых войско должно было постоянно нести лишний труд, между тем из их показаний никогда не было возможности добиться истины. Отсутствие точных сведений было главною причиною частой перемены планов. Случалось, пленник скажет, что Хмельницкий двигается на нас, и мы сейчас опускали носы и решали ожидать его и защищаться на месте; но проходило дня два, Хмельницкий не объявлялся, а новый язык сообщал противоположное первому известие, и мы немедленно предавались радости и возгорались охотою идти ему на встречу. Это повторялось несколько раз и случилось опять в означенный день. Хмельницкий не подходил, и мы, основываясь исключительно на неверных показаниях языков (сем единственном основании наших планов, так как мы скупились на посылку лазутчиков, от которых могли-бы получать точные сведения о враге), воспылали желанием идти к нему на встречу; но не могли решить двух вопросов: куда идти? и в каком порядке? Относительно первого вопроса высказаны были различные мнения. Одни советовали идти к Берестечку, утверждая, что неприятель, расположившись у Вишневца, ясно имеет намерение двинуться на наше войско, а не в иную сторону; толковали, что он не может миновать Берестечка, потому следует овладеть раньше его прихода переправами; к тому-же указывали, что в окрестности Берестечка находятся обширные поля, удобные для сражения и обильные кормом для лошадей, река же Стырь составить безопасное прикрытие для войска; если-же Хмельницкий намерен отступать в Украину, как о том ходили слухи, то из под Берестечка легче будет [435] перерезать ему путь к Киеву. Другие, основываясь на показаниях языков, что неприятель собрал будто исключительно конницу, предполагали, что он желает нас заманить за переправы и затем, бросив наше войско, быстро двинется к Кракову; потому советовали передвинуть войско к Глинянам, где удобнее было-бы пользоваться фуражом для войска и где много еще неистребленных пастбищ для лошадей. От Глинян, думали, легко преградить врагу путь к Кракову, а в случае, еслибы он не предпринял этого похода, также удобно пойти ему на встречу, как и из Берестечка. Многие держались того мнения, чтобы вовсе не трогаться с места и ожидать появления врага у Сокаля, усиливаясь постоянным приходом отрядов поголовного ополчения. Основою такого мнения служит то, что многие, сознавая неспособность в военном деле короля и гетманов, значительное численное превосходство врага и медлительность поголовного ополчения, опасались, чтобы во время перехода, вследствие неурядицы, войско не потерпело погрома от врагов. Наконец взяло верх мнение тех лиц, которые советовали двинуться к Берестечку, но немедленно явился новый спорный вопрос относительно самого способа передвижения. Одни обращали внимание на то, что огромное количество возов, сопровождающее обыкновенно польские армии, служит страшным препятствием на каждой переправе и тормозит всякое предприятие, особенно в тех случаях, когда успех зависит от быстроты движения; потому они советовали двинуться лишь налегке, с одною конницею, оставив в укрепленном лагере пехоту, все возы, багажи и слуг, под охраною небольшого отряда наемной конницы и поручив начальство над лагерем какому нибудь знатному лицу. Другие возражали, что следует или вовсе не трогаться с места, или, если предпринимать поход, то не иначе как со всем обозом и слугами, не разделяя войска на части: эти указывали, что многие товарищи не имеют средств держать столько челяди, чтобы часть ее взять с собою в качестве рядовых солдат, другую-же часть оставить в лагере в качестве слуг; они заявляли при том, что никакой начальник не будет в состоянии управиться с таким огромным количеством прислуги, с которою очень часто не знают, как сладить, ее собственные господа, и что следует сильно опасаться, чтобы челядь, после ухода господ, не подняла бунта и не разграбила возов и [436] пожитков, что неоднократно уже случалось и бывало поводом больших поражений войска. Вследствие упорства короля, перевес остался на стороне мнения Стефана Чарнецкого, поручика хоругви великого коронного гетмана: решено было идти под Берестечко с одною конницею, всею массою вместе, возы-же и обоз должны были отправляться туда-же отдельно, тремя различными дорогами для избежания трудностей при переправах. Решение это опубликовано было после обеда при звуке труб; но оно подало повод в войске для различных пререканий и ропота: все возмущались безурядицею, неопределенностью и непостоянством распоряжений, особенно-же тем, что решения военного совета переменялись вследствие частных внушений. Слыша всеобщий ропот, писарь польный коронный (Пржыевский), который также не ожидал добра от непостоянства, изменчивости и несогласий, устроил частное совещание, в котором принимали участие мы все, его близкие друзья, и отправился к королю. Благодаря своему влиянию на короля, он, после долгого разговора, высказав все наши доказательства, успел к вечеру побороть королевское упрямство: решено было, что все войско с обозом и возами двинется вместе, не разделяясь на части. Но тут возникло новое затруднение: войско распределено было на три дивизии, по иностранному образцу (в голландском войске это называется бригадами) и порядок, в котором они должны были двигаться, был изображен на чертежах, составленных в частном совещании у короля и потом планы эти розданы были гетманам, полковникам и другим начальникам, мало ознакомленным с иностранными порядками. Новизна эта вызвала в войске ропот; я лично слышал, как кастелян краковский (великий гетман Николай Потоцкий) заявлял, что, среди такого замешательства и неурядицы, он откажется от гетманства; когда-же его стали уговаривать, — он воскликнул: «оставьте меня в покое, не то — я проколю себя ножом". В действительности это нововведение было не дурно, и я лично наблюдал его пользу и удобство в голландском войске, но нужно было ввести его в практику раньше или, по крайней мере, предложить для обсуждения и предварительного изучения; теперь-же, в самый момент выступления, напрасно было вводить новый, никогда прежде не виданный и среди поспешности малопонятный порядок; несвоевременность [437] его введения могла вызвать лишь полное замешательство, которое действительно и произошло.

Так как поголовное ополчение дворян из нескольких воеводств уже прибыло и расположилось за рекою, то король, желая, чтобы ополченцы приняли участие в походе войска, послал пригласить их в путь; но они на отрез отказались, утверждая, что будут ждать прихода ополчений других воеводств и только вместе с ними отправятся на службу Речи Посполитой. Между тем хорунжий коронный (Александр Конецпольский), для обеспечения похода, двинулся с своим отрядом опять под Берестечко, чтобы занять переправы; король же вновь разделил все войско на десять полков, несколько видоизменив прежнее распределение, исчисленное при описании смотра.

Следует подробный перечень хоругвей конницы и пехоты, с указанием их нового распределения на 10 полков, состоявших под начальством самого короля, гетмана великого коронного Николая Потоцкого, гетмана польного коронного Мартына Калиновского, воеводы брестского Симеона Щапинского, воеводы русского князя Иеремии Вишневецкого, воеводы подольского Станислава Потоцкого, воеводы брацлавского Станислава Лянцкоронского, маршала великого коронного Юрия Любомирского, подканцлера литовского Льва Сапеги и хорунжия коронного Александра Конецпольского.

15 июня. Утро дня, назначенного для похода, было покрыто густым туманом; выступили сначала обозы, а потом, поручаясь Божьему Промыслу, и все войско. Движение началось среди страшного замешательства; вышеупомянутые чертежи, определявшие порядок движения, не были вовсе применены к делу, и многочисленные возы смешались и спутались до того, что на встреченных переправах приходилось добиваться очереди с бою. Смятение продолжалось в течении целого дня. Вечером король расположился на ночлег на месте заранее определенном, в одной мили от бывшего лагеря, у села Тартакова, принадлежащего Николаю Ржечицкому; но многие отряды войска, по причине безурядицы, сбились с пути, забрели в непроходимые болота и остановились на ночлег в трех различных местностях в таком беспорядке, что если бы неприятель подступил, то одни не были бы в состоянии оказывать помощи другим.

В течении этого дня возвратился из лагеря Хмельницкого Марк, драгоман маршала коронного. По его сообщению, во вторник, когда он уезжал из казацкого табора, хан еще не соединился с Хмельницким, и пришло только известие о том, [438] что орда находится у Паволочи; в козацком войске число пехоты не превышало 90,000, а число конницы 20,000, татар в лагере только 7,000; когда пришло к ним известие, что войско наше направилось против них налегке, то в таборе распространилась тревога. Рассказывал он и многое другое, что успел узнать за время своего пребывания в казацком лагере. От хорунжия коронного прислано сообщение, что восставшие волынские крестьяне, составивши отряд в 20,000 человек, осадили город и замок Олыку, принадлежащие канцлеру литовскому, князю Станиславу Радзивиллу.

16 июня. Обоз двинулся в таком-же беспорядке, как и вчерашнего дня; за ним последовало войско. В одной мили от ночлега случилась весьма затруднительная переправа, которую мы прошли среди пререканий и споров, во время которых несколько человек было ранено. Затем, переправившись через плотину в селе Княже, мы расположились лагерем у села Фузовой, имении пана Цетлера. Здесь соединились с нами те части войска, которые отделились от нас накануне.

17 июня. Обоз стал переправляться через болото, прилегавшее непосредственно к месту ночлега. Между тем король выдвинул все войско на открытое, пространное поле, желая на опыте испробовать боевой строй, план которого был начерчен на бумаге, и сталь размещать отряды пехоты и конницы сообразно с планом. Установка эта, впрочем, сопряжена была с некоторым беспорядком и происходила весьма медленно; на нее потрачена была большая половина дня и все таки план не мог быть выполнен, так как часть войска, бывшая под начальством хорунжия коронного, ушла под Берестечко. Все войско в строю распределялось на три части; в каждой части находилось 18 эскадронов, каждый эскадрон заключал в себе несколько (иногда до 20) хоругвей. На вид войско было громадно: фронт его занимал более полумили, но в глубь строй был не густой и не особенно исправный, так что в этом отношении план следовало видоизменить. Свидетелем этого смотра был татарин, приехавший для свидания с мурзою, о котором выше я упоминал; он внимательно все рассматривал. Многие считали излишним его присутствие, полагая, что не следует обнаруживать перед врагом своей неопытности и неумелости, но придворные льстецы находили, что все происходит прекрасно: солдаты были однако иного мнения о ходе смотра и думали, что [439] напрасно утомляют людей и лошадей, передвигая беспрестанно хоругви с места на место среди весьма знойного дня. Затем мы остановились на ночлег между селами Брамою и Долгом. Но едва мы расположились, как около восьми часов вечера случилась сильная тревога: слуги, находившиеся с лошадьми в поле, поссорились между собою; услышав шум и увидав сверкание сабель, челядь, находившаяся в поле, засуетилась и сообщила смятение солдатам, бывшим в лагере; полагая, что уже наступают враги, все войско бросилось к оружию и хоругви выбежали опрометью на лагерную площадь. Хорунжий надворной королевской хоругви, войский люблинский — Михаловский разбудил короля и встревожил его, чуть не присягая, что видел врага собственными глазами. Король приказал трубачу трубить тревогу и сам, обнажив саблю, стал у входа в свою палатку. В этом происшествии обнаружилась исправность нашего войска и готовность его, в случае настоятельной необходимости, быстро стать в боевой порядок; почти в одно мгновение и пехота, и конница выстроились на площади. Но в тоже время обнаружилась неумелость и нерадение вождей, особенно-же самого короля: он потревожил все войско сигналом, доверив рапорту лица, не имевшего вовсе опытности в военном деле, более, чем уверениям войскового стражника, который под присягою ручался, что известие ложно, так как он расположил кругом лагеря исправно стражу и от нее не получал никаких тревожных вестей. Не менее важная ошибка состояла в том, что король вместо того, чтобы похвалить исправность хоругвей, явившихся к нему в порядке по первому сигналу, сталь неприлично ругать всех, произнося королевскими устами площадные слова и матерную брань, что многих сильно скандализировало. Когда польный гетман (Калиновский) и русский воевода (кн. Вишневецкий) стали порицать сигнал, поданный на тревогу, утверждая, что к средству этому должно прибегать лишь в крайнем случае, при очевидной и несомненной опасности (хотя и в таких случаях хорошие вожди, не желая смущать войска, предпочитают собирать его другими средствами), и требовали, чтобы трубач был казнен смертью, король ответил: "простите его, он не виноват: я сам дал ему приказ трубить". Все замолчали, но происшествие это породило в войске толки о легкомыслии и малодушии короля. В это время хорунжий коронный прислал рапорт от Суходольского, начальника части отряда краковского [440] воеводы, князя Доминика Заславского. Суходольский стоял в лагере у Дубна и наблюдал за движениями неприятелей; он известил, что несколько тысяч казаков возвращаются с добычею из Волыни и просил прислать ему подкрепление для того, чтобы он мог на них ударить.

Июня 18. Мы прошли местность гористую и весьма неудобную и остановились на ночлег у села Немировки. Ночью лагерь оберегался усиленною стражею: в самом лагере ее отправляло десять хоругвей под начальством подольского воеводы, а в поле 18 других хоругвей. Распоряжение это последовало по двум причинам: первая состояла в том, что король, желая знать, о чем ведут разговоры между собою пленный мурза и приехавший навестить его татарин, который присутствовал при производстве смотра, приказал найти товарища, знающего хорошо татарский язык и, переодевши его в мундир солдата королевской стражи, отправил в качестве часового, который обыкновенно сторожил мурзу в палатке. Товарищ стал курить табак и играть в карты с другими солдатами и притворился, что не обращает никакого внимания на пленника. Татаре, видя, что все солдаты одеты в немецкое платье, говорили совершенно свободно, без всякой предосторожности: они рассказывали о беспорядке, господствующем в нашем войске, как во время похода, так и в лагере, о медлительности и неумении располагать войско в боевой строй и о непостоянстве нашего военного совета, хвалили исправность казаков и заявляли о готовности их ударить на наше войско во время похода или на ночлеге, смотря по обстоятельствам. Все их разговоры товарищ внимательно выслушал и сообщил. Другая причина усиленных предосторожностей состояла в показаниях некоего перебежчика, явившегося к нам из казацкого лагеря; он утверждал также, что казаки готовятся напасть на нас, или ночью на стоянке, или во время похода на любой переправе. Оба показания были тождественны, потому решено было с того времени ограждать лагерь усиленною стражею, дабы войско не подвергалось опасности от нерадения. Так как хорунжий коронный (Конецпольский) ушел вперед с слишком слабым отрядом, то для усиления его был отправлен ротмистр Ян Сокол с отрядом в 1200 человек.

Июня 19. Пройдя одну милю с половиною и встретив на пути несколько весьма трудных переправ, мы [441] расположились лагерем между местечками Струмильцем и Берестечком, на берегу реки Стыри, окаймленной по обе стороны широкими полосами болот. Здесь мы простояли несколько дней, ожидая прихода поголовного ополчения дворян, которые на силу собирались, а также устройства переправы у Берестечка, которую король приказал изготовить как можно поспешнее.

Того-же дня прислано было известие от коронного хорунжия. Получив подкрепление, он хотел совершить подвиг для пользы Речи Посполитой и снискать себе славу; взяв отряд в 3,500 человек, он направился к Дубну, желая соединиться с Суходольским и атаковать казаков, возвращавшихся с добычею. Но, прибыв того-же дня в Дубно, он получил точное известие, что казаки, возвращавшиеся с добычею из Олыкя, направились не прямо в лагерь Хмельницкого, но, опасаясь встречи с нашим войском, вместо Дубна пошли к Острогу. Хорунжий сообразил, что догнать их невозможно, ибо они тронулись с места еще в минувший четверг, и потому, не желая напрасно утомлять войска, воздержался от этого предприятия. Заметив однако, что казаки из лагеря Хмельницкого постоянно снуют в той местности небольшими отрядами, в несколько десятков человек, собирая провиант по селам, он отправил на следующий день своего ротмистра, Фому Стржалковского, с отрядом в 400 человек для их истребления. Стржалковский в тот же день наткнулся в трех милях от Дубна, в дубенской-же волости, на небольшой табор, в котором находилось несколько сот казаков. Не смотря на храбрую защиту, он изрубил их, других прогнал и, захватив десятка два в плен, возвратился назад.

В тоть-же день разъезд наш, встретивши татар у Почаева, был разгромлен и возвратился с известием или, правильнее, с предположением, что хан уже соединился с Хмельницким, ибо татары стали отправляться в разъезды, чего прежде не осмеливались делать по причине своей малочисленности.

Июня 20. Карл Корниакт привел в лагерь хорошую казацкую хоругвь, нанятую за его счет.

Приехали монахи из почаевского монастыря, известные изменники и ненавистники ляхов (Слово это употреблено в подлиннике). Они просили короля дать [442] им охранный универсал для безопасности от наших солдат. Просьба эта вызвала толки и предположения (о которых и раньше носились слухи), будто казаки решились отступить в Украину, почему монахи и опасаются раздражения нашего войска; другие-же утверждали, что поступок монахов задуман изменнически и предпринят исключительно с тою целью, что-бы уверить нас в мнимом отступлении казаков. Вслед затем явились мещане из Вишневца с такою-же просьбою. Они утверждали, что у них в мельницах ежедневно бывают казаки и что из слов их они уверились, что Хмельницкий решил окончательно отступить к Константинову или к Маначину, объяснив черни, что этого требуют от него татаре, желающие занять позицию на месте открытом, более удобном для битвы, что в той местности находятся необозримые равнины, между тем как настоящая их стоянка находится в местности неудобной и тесной. Мещане эти обещали, если им будет выдан охранный универсал, через каждые три дня сообщать известия о движениях неприятеля.

Июня 21. Для того, чтобы получить точные сведения о замыслах неприятеля, отправлен был Середа, ротмистр хоругви сандецкого старосты, храбрый юнак, с отрядом в 700 человек; ему было поручено придвинуться к лагерю врагов и постараться добыть языка. Несомненно, что точное известие гораздо удобнее было-бы получить через лазутчика, не утруждая напрасно людей; язык может быть захвачен только из неприятельского разъезда или из числа стражи, оберегающей пасущихся лошадей; трудно ожидать, чтобы он мог знать что-либо о намерениях своих вождей; между тем хороший лазутчик может всегда проникнуть в лагерь, придумав вымышленную для себя роль; он может присутствовать на сходках и совещаниях, многое видеть, слышать, расспросить и доставить гораздо более обстоятельные известия.

Июня 22. В лагерь пришли две хоругви старосты войницкого Оссолинского: одна казацкая, другая вооруженная на иностранный лад. В тот-же день иностранные отряды нашего войска переправились у города на ту сторону Стыри и заняли место, предназначенное для лагеря. Вечером того-же дня войсковой судья, гетманский поручик, Стефан Чарнецкий отправился в разъезд с отрядом в 1000 рейтар, 500 драгун и 10 казацких хоругвей; он имел в виду приблизиться к [443] лагерю врагов, стараться осведомляться о их намерениях и вместе с тем попытаться перехватить второй казацкий отряд, возвращавшийся из-под Олыки, о движении которого сообщили языки. Многие полагали, что главное побуждение к посылке этого разъезда состояло в том, чтобы посрамить хорунжия коронного, предпринявшего было с значительными силами разъезд к Дубну и возвратившегося без всякого успеха. Дай Господи, чтобы Чарнецкий был более счастлив.

Июня 23. Польские отряды войска стали переправляться через Стырь; но так как переправы устроены были плохо, то успела переправиться только половина отрядов. Пока возы переходили через реку у города и занимали места в лагере, конница и пехота выстроились в поле, где король, не желая терять времени, располагал их в боевой строй по новому плану, придуманному Гофвальдом. Расстановка эта происходила весьма медленно и беспорядочно; лошади и люди были страшно изморены, как от палящей жары, так и от постоянного передвижения с места на место, и цель не была достигнута, ибо половина войска оставалась на той стороне реки, и притом многие отряды находились в разъездах. Не выполнив плана, войско возвратилось в лагерь. Мы расположились на ночлег в беспорядке, в рассыпную; еслибы неприятель подступил в то время с сколько нибудь значительными силами, то мог-бы причинить нам значительный урон; он мог-бы привести в замешательство любую половину нашей армии, разделенной на две части руслом реки.

Вечером приведен был язык, захваченный в Кременце; он утверждал, что Хмельницкий намерен двинуться в Збараж, а оттуда в Ожиевцы. Такое-же известие сообщил калауз (конвойный, проводник) брацлавского воеводы; он заявил притом, что Хмельницкий потерял всякую надежду на приход хана; последний будто проник было уже на довольно значительное расстояние, но, узнав на пути, что калмыки собрались напасть на Крым, разорил всю Украину и повернул назад. Известия эти подтверждали рассказы почаевских монахов и мещав из Вишневца; но вскоре обнаружилось, что все эти вести были измышлены изменнически с расчетом на то, чтобы вызвать у нас беспечность. В тот-же день пленного мурзу отправили в Сокаль, а оттуда приказано было препроводить его в Варшаву. Дворянские ополчения стали прибывать к армии и располагались [444] на взгорьях по ту сторону реки, в ожидании, пока переправится регулярное войско. В тот-же день получено было письмо от подкомория мстиславского, подвоеводы смоленского, писанное из Смоленска 20 июня, об опасности, угрожающей Литве, и о вторжении в нее казаков через пределы великого княжества московского, вероятно с разрешения московского правительства. Вот текст этого письма:

“Нападение на Рославль, о котором я вас извещал, привело к тому, что сволочь эта заняла Рославль без борьбы и без кровопролития, ибо находившиеся там в весьма незначительном количестве шляхтичи, а также и подстароста бежали из Рославля. Подстароста явился сюда очень посрамленный и со слезами повествовал о своем бедствии; в сущности винить его нельзя, ибо если бы он и остался на посту, то, с помощью десятка лишь дворян, не мог бы оказать сопротивления. Прошу вашу милость доложить об этом королю и верить истине этих слов. Рославль занят врагами 16 июня, ночью с четверга на пятницу. Неприятельский отряд состоит из 7,000 человек, при них семь пушек. Все они имеют прекрасных лошадей и сами одеты в белые свитки. Они прошли через московские пределы и в Брянске приводили в порядок свои сотни и окончательно снаряжались. Первое известие об них получено было когда они отправили вперед разъезды для собирания провианта. Мосты для переправ в московской земле они сами себе строили с царского разрешения. Как я уже писал о том вашей милости, они получили царскую грамоту к пограничным воеводам, разрешавшую пропустить их еще на русского Николая (9 мая); во Брянский воевода задержал их и послал просить вновь царского распоряжения, так как наши послы находились в то время в столице. Приказано было задержать казаков впредь до выезда послов, а после их отпуска (они уже возвратились в Смоленск) пропустить. Из Брянска возвратился посланный туда лазутчик. Он посещал бояр, живущих в окрестности Брянска, особенно-же Леонтьева и Семеева. Последнего, я полагаю, ваша милость помнит; вы встречали его, веселящегося у меня, в последнюю вашу бытность. Это человек очень хороший; он передал мне весьма обстоятельные известия. По его словам, по царскому указу и по распоряжению брянского воеводы, местные бояре провожали казацкое войско. Он даже назвал лично всех бояр, а именно провожатыми были: он [445] сам, Тимофей Голынов, Федор Безобразов, Алексей Требашный, Ковстантин Мясоедов и до двадцати других, имен которых лазутчик не помнит. Из Брянска в Рославль они вели казаков по следующему маршруту: Брянск, Леденево, Бирощек, Миловники, Клевитов, Новоселки, Черебин, Хорошково, Жарево. Люстрацию войска (по-московски смотр) (Слово это в подлиннике по-русски) производили в Брянске в четверг, т. е. 15 июня; войска оказалось 4,000, и им приказано было немедленно готовиться в поход. Московского войска очень много расположено на границе. Послы наши не имели в Москве успеха: им от имени царя дан был такой ответ: "управьтесь сами со своими хлопами, а потом уже я вам окажу помощь против татар". Ясно из этого, на сколько искренно относятся к нам в Москве. Так как притом они не обещали прислать к нам своего посольства и постоянно поступают вероломно, то я полагаю, что, вслед за отправкою наших послов, следует ожидать вторжения их войска под Смоленск. Сегодня я опять получил точное известие, что начальник этой сволочи, Тарасенко, уже разослал разъезды из Рославля: один в Прудки и Черепов, лежащий в восьми милях от Смоленска, другой — в Ельню и Дорогобуж; последним городом они овладели, захватили в нем пушки и запас пороху, склонили к бунту все окрестные волости и намерены из Дорогобужа идти на Кричев, Мстислав, Могилев и Оршу и затем, овладев этими городами, покуситься взять приступом Смоленск. Пожар приближается к нам; уже хлопы у нас бунтуют, а между тем я не располагаю никакими средствами защиты. В разъезды мне некого послать, кроме казаков, обязанных службою за земли (В подлиннике: "jezeli nic gruntowego kozaka"); но последние не годятся для разъездов: отправив их, я бы только доставил врагам языков, ибо казаки эти на клячах, взятых от сохи, не в состоянии ничего сделать и сами без нужды погибнут. Из числа помещиков здесь нет никого; они медлят, затеяли созвать сеймик, а между тем враги уже опустошают страну, овладевают селами и с каждым днем усиливаются и становятся опаснее. Проводив посланников, я намерен немедленно, сегодня-же, затвориться в замке с ничтожным отрядом солдат; между тем [446] пехота ропщет, вчиняет распри и несогласия; я же не имею ни денег, ни провианта, потому не смею решительно распорядиться и не могу положиться на солдат, запас хлеба в Смоленске незначителен, словом: я не в состояния помочь беде. Во время последней осады Смоленска, запасов было вдоволь и их свозили отовсюду. Рожь во время осады стоила шесть злотых, между тем как теперь уже за нее платят больше 10 злотых и следует ожидать постоянного повышения цен. Одному Богу известно, кто будет вкушать новый хлеб; урожай в воле Господней и долго придется ожидать его. При казаках находится отряд в 600 всадников московских татар. Благоволите, ваша милость, известить обо всем этом немедленно короля и гетманов, не колеблясь и не сомневаясь в достоверности этих известий. Я вполне беру на себя ответственность и потому благоволите немедленно сообщить королю все содержание этого письма".

В тот-же день получены известия о восстаниях хлопов как в великой Польше, так и в Подгории, возле Кракова, подстрекаемых разными лицами, вероятно подосланными Хмельницким с тою целью, чтобы отвлечь наши силы бунтами, вспыхивающими в разных местностях. Прежде всего получены следующие показания, отобранные на допросе в Любачеве (Любачев город, принадлежавший к белзскому воеводству, ныне находится в жолковском округе Галиции. Зборов и Езерна — местечка в злочевском округе) от арестованных изменников, главным же образом от Андрушки Ворожбитовича из Подымщины:

“В пятницу после дня святой Тройцы, т. е. 2-го июня 1651 года. Год тому назад перед жнивами я ушел из дому по причине долгов, и отправился в Езерну и в Зборов; на пути меня встретил мой близкий родственник, священник Яцко Пицун из Жукова, проживающий ныне в селе Иваницы, в окрестности Гадяча. Он спросил меня: "куда ты ходил?" Я ответил: "в Зборов и в Езерну". Он мне сказал: "садись на мою повозку! Я хотел было навестить брата в Жукове, но раздумал; — ездить туда опасно". Я поехал с ним и прожил в его доме до Пасхи, а к Светлому Воскресению я отправился в Киев. Из Киева пошел в Васильков, где гостил в течении недели у родственников. откуда отправился в Паволоч и там оставался три дня в доме моего шурина; [447] в Паволоч в то время собирался киевский полк, в составе которого было более 2,000 человек; я слышал, что они собирались в поход в Литву. Из Паволочи я вышел вместе с двумя товарищами; мы отправились в Любар, а оттуда на Волынь; здесь нас ограбили казаки, но потом в числе их встретился мой знакомый Яцко Мутянка из Цешанова; он узнал меня, возвратил нам все отнятые вещи и пригласил с собою в Тернополь. Мы пришли в казацкий лагерь Хмельницкого, расположенный между Тернополем и Езерною. Оттуда мы отправились в Сассов (Сассов местечко в злочевском округе) вместе с Яцком, заявившим, что он пойдет с нами навестить своего брата, живущего в Сассове. Едва мы вышли в поле, на нас напал отряд волохов, которые меня взяли в плен, товарищи-же мои убежали к казакам". — Все это Ворожбитович показал на предварительном допросе, но потом, когда его подвергли пытке, сказал, что священник Пицун отправил его на родину с тою целью, чтобы он уговорил братьев и родственников священника переселиться в Украину, а проживающий в Гадяче Яцковский дал ему такое-же поручение к своему сыну, что Яцко Мутянка, козак из Цешанова, похвалялся переселить в Украину своих братьев, а священник Пицун говорил ему о том, что Хмельницкий послал приглашать к себе орду, что он от Яцка Мутянки слышал, будто Хмельницкий отправил в Польшу 150 шпионов, переодетых нищими, а казаки полка Богуна сказывали ему, что им приказано было двигаться вдоль по берегу Днестра, вместе с другим отрядом казацким в 4000 человек и с половиною татар, бывших при Хмельницком, стараясь истребить польское войско, стоявшее у Каменца, что в Литву отправили другую половину орды с Васьком Чегринцем, что туда же послан был и Крыса, но последнему потом приказано было возвратиться и что сын Хмельницкого остался дома и должен дождаться прихода орды и прийти вместе с нею. Козаки говорили ему также, что великий коронный гетман посылал в орду гонца с целью отклонить хана от союза с Хмельницким; но татаре не обратили на это внимания и ответили, что постараются гетмана вторично взять в плен. О польном гетмане Калиновском они [448] выражались так: "его если-бы мы и захватили, то отпустили-б, потому что он хороший человек". — О короле, по словам их, татары выражались с озлоблением, упрекали его в нарушении мира, подтвержденного присягою и угрожали в отмщение перерезать поголовно все народонаселение в его владениях. — Эти угрозы татар побудили, будто, главным образом подсудимого выйти из козацкого лагеря, так как он желал предупредить своего отца об угрожавшей опасности. Далее он показал: Яцко Мутянка говорил ему, что он раз уже поджег замок в Цешанове и намерен поджечь оный вторично, равно как и городские постройки, а Яцковский похвалялся, что когда он отправится в поход, то будет искать случая, чтобы захватить в плен белзского старосту. В дальнейших показаниях допрашиваемый оговорил следующих лиц: какого-то подмастерия портного из Любачева, имя которого он забыл, — Чупчаковского, Мотычина и Кашуба из села Брусьня, четырех крестьян из села Басьни, названий которых не помнит, Грыцька Поповича из Ловчи, Данилика из Подымщины, Андрушка из Цеблева, Андрушка из Тушкова, Андрушка и Хведька из Жабца, которые похвалялись, что уже дважды поджигали город Белз и намерены были вновь оный поджечь, — Ивана Вычинского, слугу пана Домарадзкого из Жолкви, который в числе других должен был отправиться в окрестности Ярославля, Якова Поляка из Олыки, который пошел в Люблин, двух жителей из Перемышля, которые отправились в Краков. По словам допрашиваемого, он, вместе с двумя товарищами Андрушком и Хведьком из Жабца, имел поручение отправиться через Мосты в Белз, всем поименованным лицам поручено было подстрекать народ к восстанию и жечь города; сборный пункт для них назначен был в окрестности Замостья, руководителем же всех состоял священник Андрей из Цешанова — он каждому указывал маршрут и направление пути, поручал все внимательно наблюдать и возвращаться в лагерь Хмельницкого. О Яцке Мутянке прибавил, что тот уговаривал их взять в плен белзского старосту, если они его застигнут в Цетанове. О козацком войске показал, что оно очень многочисленно и что орда еще не пришла; исчислил 12 полков, а именно: 1) Полк чигиринский Хмельницкого , 2) полк из Варвы — полковник Косач, 3) полк черкасский — полковник Иван Маткевич, 4) полк уманский—полковник Григорий Держаловский, 5) полк [449] белоцерковский—полковник Грушка, 6) полк Богуна, 7) полк Кривоносика, 8) полк из Сахновки—полковник Гаркуша, 9) полк корсунский — полковник старый Андрей Губайло, 10) полк паволоцкий — полковник Войт, 11) полк хвастовский — полковник Иван Дзик, 12) полк боровицкий — полковник Хведько.

Вслед затем из Великой Польши получено было известие о таком - же подстрекательстве к бунту; оно заключалось в письме от пана Твардовского, наместника познанского епископа. Письмо писано в Калише 4 июня. Оно следующего содержания: "Хоругвь познанского кастеляна доставила нам сюда арестанта, задержанного паном Недзведзким, арендным владельцем села Кроликовец. Он назвал себя шляхтичем Серадзкого воеводства, Радомского повета, по фамилии Кулаковским; мать его, урожденная Вольская, пользуется гербом — расщепленная стрела. Он служил прежде в войске челядником у разных панов, в последнее время у старосты Бржезинского во время похода под Пиляву, а потом у пана Гойского, в хоругви Бутлера, квартировавшей в Острешове; после Зборовского похода он заболел и был оставлен хоругвью. В это время с ним встретился некто Петр Гржыбовский, который сказывал о себе, будто он возвратился из татарского плена и собирает милостыню для уплаты выкупа; в удостоверение этого Гржыбовский имел свидетельство от коронных гетманов за их подписями и печатями, но свидетельство это было, вероятно, подложно, так как он его не показывал в шляхетских домах, а лишь там только, где панов не было: в селах, городах и местечках или при встрече с людьми необразованными и неопытными. Гржыбовский пригласил Кулаковского идти вместе; перед масляною они пришли в Познань и там остановились на квартире в рынке, в маленьком доме Якова Колодея, куда собралась целая компания неизвестных лиц. Гржыбовский, напоив Кулаковского, предложил ему поступить в их общество, обещая богатую добычу и впоследствии награду, если он согласится стать с ним за одно, если будет соблюдать тайну и примет деятельное участие в общем деле. Кулаковский изъявил согласие и подтвердил оное присягою. Деятельность членов компании должна была состоять в следующем: притворяясь нищими, осведомляться о состояния и зажиточности шляхетских дворов и подстрекать крестьян к восстанию против панов, особенно в тех областях, где власть последних была особенно тяжела, [450] как, например, в местности между Познанем и Межиричем. Гржыбовский сообщил ему, что под его начальством в Великой Польше находится 80 человек, во всей же Польше до 2,000 под главным начальством какого то полковника Стасенка. Кроме Гржыбовского, он знал еще до 20 лиц из его компании, но по большей части не знает их имен; он мог назвать только следующих: двух Островских — старший из них имеет большую черную бороду, ездит в повозке на серой лошади и показывает двух обезьян, из которых одна, большая и слепая, приучена просить милостыню; другой Островский моложе и называет старшего дядею. Кроме того допрашиваемый назвал Остроленцкого и Пясецкого, которых рост, телосложение и приметы подробно описал; других фамилий не припомнил. Все они условились, после того как поголовное ополчение дворян тронется в поход, собраться в местности между селом познанского епископа — Ционженем и лесом, принадлежащим аббату Ляндскому — в деревнях: Ковалевке, Ярошине, Ляндке и Воли. Там они устроят совещание и отправятся в разные места по указанию Гржыбовского. Они примутся тогда поджигать гумна, села и города, грабить дома и дворы шляхтичей, бунтовать хлопов, словом: творить всякое зло. Он сообщил следующия приметы предателей: Гржыбовский — мужчина рослый, средних лет, лице покрыто оспинками, усы черные, волосы острижены в кружек; он не владеет двумя пальцами левой руки: указательный торчит неподвижно и не сгибается, мизинец-же согнут контрактурою; у конца левой брови черный шрам от залеченной раны. Пясецкий человек рослый, лет около 40; левое плечо у него выше правого, женат, разъезжает в повозке на белой лошади. Младший Островский также большого росту, не владеет правою рукою.

Вчера мы судили Кулаковскрго согласно всем предписаниям закона и приговорили подвергнуть его пытке.

Из письма пана Адама Недзведзкого от 7 июня из Кроляковец видно, что в лесу у Кроликовец предатели стали собираться и укрепляют валами свою стоянку. Числом они достигают 2,000, ротмистром их состоит Гржыбовский; многие ходят в одежде пилигримов, ксендзов и даже женщин и высматривают нужное. Они сожгли уже несколько мельниц.

Получены новые письма из Литвы, в которых извещают, что некто Фокса (sic), посланный Хмельницким для того, чтобы поднять крестьянское восстание, идет на Могилев с отрядом в 20,000 человек. Известие это сильно встревожило короля и весь двор.

(Продолжение будет).

Текст воспроизведен по изданию: Дневник Станислава Освецима // Киевская старина, № 6. 1882