СТАНИСЛАВ ОСВЕЦИМ

ДНЕВНИК

(в извлечении)

1643—1651 г.

(Продолжение).

(См. январь, 126-151 стр. и февраль, 366 — 386 стр. "К. Ст.")

Мая 7. Польный гетман, решился наконец двинуться из лагеря под Каменцем для соединения с главными силами. Выступив в поход, он остановился в двух милях у села Жердь. Сюда явился в лагерь пан Шумлянский с небольшим отрядом отборной конницы, отправленный королем, до которого дошел ложный слух о том, будто войско польного гетмана осаждено врагами; он собщил приказ — немедленно идти в королевский лагерь. Между тем Хмельницкий сосредоточил уже свои силы на урочище Гончарихе (Гончарихою называется обширная открытая местность, лежащая на большой плоской возвышенности, разделяющей бассейн Случи и Южного Буга, на границе нынешних губерний: подольской и волынской, между Межибожем и Старым-Константиновым) и, сознавая, насколько выгодно было-бы для него, еслибы удалось не допустить польного гетмана соединитьса с королем, отправил вперед несколько отборных полков конницы и несколько тысяч орды, с приказанием стараться захватить у польского войска лошади и таким образом остановить оное на месте, или, по крайней мере, задержать его движение, пока сам не подойдет с остальным войском, с которым он немедленно и двинулся вслед за передовым отрядом.

Так как он опасался движения литовского войска, которое собиралось также выступить из своих пределов и могло [258] занять области, лежавшие за Днепром, остававшиеся без охраны, и таким образом появиться в тылу его войска, то, для обеспечения себя и для охранения заднепровской страны, он отправил три полка: полтавский, черниговский и переяславский, составлявшие отряд в 20,000 человек, под начальством Небабы, опытного и хорошего воина, которому поручил не допускать литовского войска переправиться через Днепр и зорко следить за его движениями.

Между тем полки, отправленные к Каменцу, исполняя ревностно поручение Хмельницкого, двинулись с такою поспешностью, что в течении одного дня, пробежав 12 миль, из под Межибожья явились под Каменцем, но войска здесь уже не застали; они частью в плен захватили, частью перебили шляхтичей, беспечно остававшихся в той местности, и немедленно двинулись в погоню за войском, получив новый, настоятельный приказ от Хмельницкого, чтобы захватить отступавших на любой переправе и истребить их или, по меньшей мере, задержать. Сам Хмельницкий со всеми своими силами поспешно следовал за ними.

Мая 9. Когда наше войско переправлялось у местечка Пробужной (Пробужная — местечко в чортковском округе Галиции, на небольшой речке, впадающей в р. Сиклаву), неприятельский разъезд напал на наш ариергард; все войско немедленно выстроилось в боевой порядок, развернувшись на пространной равнине, и в полной готовности ожидало боя, но дело кончилось стычками герцовников; несколько человек с нашей и с их стороны было ранено выстрелами, одного из козаков поймали наши живьем, других не могли настигнуть, потому что лошади их были отличны. Накануне один из наших разездов доставил гетману несколько человек татар. В тот-же день, видя, что неприятельское войско не наступает, наши двинулись дальше к Копычинцам (Копычинцы — местечко в том-же округе, на реке Сиклаве).

Мая 10. Войско наше, совершая весьма трудную переправу через реку Серет у Янова (Янов — местечко в тарнопольском округе Галиции, на р. Серете), постоянно ожидало появления врагов. Действительно они имели намерение напасть на наших, но этого не случилось, потому что полковники их были отуманены водкою, как о том впоследствии показала пленные. [259]

12 мая. Не менее трудную переправу встретило войско наше у Купчинец (Купчинцы — село в бережанском округе Галиции на р. Стрыпе). Когда все войско уже переправилось и гетман наблюдал за переходом обоза, оставив на том берегу для прикрытия лишь один полк пана обозного коронного, татаре и козаки напали на него внезапно, так что оно едва успело построиться; отбиваясь, наши стали отступать на другую сторону, расположив у переправы пехоту, которой несколько десятков, в том числе и начальник Бутлер, погибли по причине своей нераспорядительности, ибо, слабо отстреливаясь, они сейчас-же стали отступать, конница-же не могла им подать помощи, по причине весьма вязкой плотины. Воодушевившись этим успехом, неприятель стал отважно переправляться, — орда и козаки развернулись в тылу нашего войска и стали налегать беспрепятственно на наш ариергард и на обоз. Гетман приказал не вступать с ними в сражение, пока они не будут замануты подальше от переправы и леса, а тем временем их забавляли герцовниками. Вскоре однако, когда они стали налегать густою массою, некоторые хоругви, вопреки запрету гетмана, бросились на них в стремительную атаку, другие-же отрезали их от леса; они были прижаты к пруду, где наши много их убили и потопили. Нескольких татар и козаков взяли в плен, в том числе Нетычай-мурзу, из знатной фамилии мурзов даерских, и каневского сотника Шабельниченка (Богдан Шебельниченко, бывший в 1649 году асаулом каневской сотни; вероятно во время одного из военных походов он занимал должность наказного, т. е. исправляющего должность полковника), который занимал прежде должность полковника. Согнавши их таким образом с поля, войско ваше простояло всю ночь в строю под весьма сильным, холодным дождем, не подвергаясь новому нападению.

Того-же дня приехал на-легке пан подканцлер коронный (Иероним Радзеевский) с посланием от кастеляна краковского (великого гетмана, Николая Потоцкого), который между тем передвинул свое войско из под Владимира к Сокалю (Сокаль — город в злочевском округе Галиции, на р. Западном Буге. Поморяны в Зборов — местечка в том-же округе), где и расположился лагерем, в стороне от города, на берегу реки. Подканцлер, вероятно, послан был королем с поручением подготовить заблаговременно примирение гетманов — [260] великого и польного, успокоить их пререкания и раздоры и склонить их к единодушию, без которого не мыслимо хорошее управление войском; поручение это он исполнил уже раньше по отношению к великому гетману.

13 мая наши переправились в Поморяны; неприятели показывались на пути маленькими отрядами в 10 — 20 человек конницы, но не осмеливались атаковать. Получив точные сведения о том, что сзади быстро наступает Хмельницкий, желая перерезать путь к Сокалю, наши сожгли в Поморянах все возы, которых оставалось по 10 на каждую хоругвь; две пушки, порох и больных бросили в замке поморянском и поспешили соединиться с королем, проходя по две и по три мили ежедневно. Враги ожидали их на пути у Зборова, но они бросились в другую сторону и, по милости Божией, избежав этой засады с посрамлением врагов, невредимо достигли королевского лагеря.

Того-же дня и мы с паном конюшим коронным (Александром Любомирским), собравшись как можно приличнее, отправились в лагерь из Кульбушевой.

17 мая мы ночевали в Ланцуте у маршала великого коронного (Юрия Любомирского), который так же собрался отправиться в лагерь.

Того-же дня король прибыл в лагерь у Сокаля, куда передвинул войско кастелян краковский из Владимира, как о том было выше сказано, желая воспользоваться более удобным местоположением, защищенным и рекою Бугом, и городскими укреплениями. Король приказал немедленно возводить валы и укрепления вокруг лагеря, для большей безопасности войска, в случае еслибы неприятель аттаковал нас раньше, чем соберутся все ожидаемые отряды. Опасаясь, чтобы отряд, отступавший от Каменца, не подвергся на пути большой опасности от преследующего его неприятеля, король отправил на встречу ему коронкого хорунжия, Александра Копецпольского, с отрядом в несколько тысяч человек. Последний впрочем, получив известие от отступавших, что они находятся уже вне всякой опасности, остановился на пути, не желая напрасно утомлять своих солдат; он отправил только разьезд под начальством Забуского для собрания сведений о неприятеле, так как получено було точное известие, что он занял уже Тарноноль. [261]

18 мая, т.е. в день Вознесения Господня, Забуский в полумили от Тарнополя наткнулся на разезд, состоявший из 27 старинных козаков, которые очень стойко отбивались и храбро и продолжительно защищались; наконец он разгромил их и 9 человек захватил в плен. Все они единогласно утверждали, что замысел Хмельницкого состоит в том, чтобы всею массою ударить на королевские силы и, как можно скорее, с ними разделаться.

19 мая все мы; их милости, пан маршал и пан конюший коронные собрались вместе в путь из Ланцута, обедали в Преворске и ночевали в Ярославе.

20 мая мы ночевали в Любачеве, где промешкали и следующий день.

22 мая пан маршал выехал вперед и ночевал в Потыличе, мы-же, по причине различных дел, тронулись только вечером. Этого-же дня польный гетман с своим войском, трудившимся в течении всей зимы, прибыл в Сокаль. Король произвел ему общий смотр, а потом все полки и хоругви, каждая порознь, по обычаю, представлялись королю, перед его палаткою. Войско это прежде достигало числа 12,000, теперь-же оно не превышает 6,000; оно очень утомлено: люди измучены продолжительными трудами и лошади изморены. Хоругви как польские, так и иностранные очень малочисленны; многие товарищи и большая часть челяди потеряли лошадей и явились пешком.

23 мая. Мы соединились опят с паном маршалом и совместно ночевали в городе Раве.

24 мая мы ночевали в селе Тушкове в близи Белза.

25 мая ночевали в селе Боратыне, в одной только мили от Сокаля. Отсюда я после обеда отправился в лагерь для того, чтобы переговорить с панами обозными об определении места стоянки для пана конюшего и его отряда, и того-же дня на ночь возвратился в Боратын. В эту ночь в лагере замечены были различные видения: ротмистр канцлерской хоругви, находись на часах с пехотинцами, видел с одной стороны в облаках короля, сидящего на золотом престоле между двумя ангелами, из которых один держал корону, а другой меч над головою короля. С другой стороны венгерцы видели среди голубого облака зеленый вертоград, очень красивый, в средине которого они прочли латинскую надпись: "Imperator mundi", [262] изображенную большими золотыми буквами. Они подтвердили присягою, что действительно читали эту надпись.

26 мая перед выездом в лагерь мы слушали мессу в сокальском костеле. Сюда на встречу нам выехехали многие полковники, сенаторы, паны и офицеры, а также более 1000 товарищей из различных хоругвей, которые приветствовали их милостей Любомирских и с большою торжественностию провожали их до королевской палатки. Их милости и все мы приветствовали короля, а потом ему представлялись отряды войска пана конюшего, т. е. две хоругви драгун и четыре хоругви отличной польской пехоты. Король весьма милостиво принял это войско.

27 мая король производил общий смотр всего состоящего на жалованье войска как старой, так и новой вербовки. Чтобы избежать беспорядка от смешения конницы и пехоты, а также потому, что трудно осмотреть все войско в один день, его разделили на три части: польскую конницу, конницу и пехоту иностранную и польскую пехоту. По установлении этого деления, в первый день произведен был смотр польской конницы. Но опасаясь, чтобы неприятель не произвел нападения во время смотра, приняли следующие меры: на валах, которыми весьма тщательно и сильно укреплен был лагерь со всех сторон, расположена была вся пехота как польская, так и иностранная; в поле, со стороны врагов, поставлена была иностранная конница, числом 2000, также отряд пана Сапеги, подканцлера литовского, и надворная королевская гусарская хоругвь, в состав которой входило до 400 человек панов и разных урядников. — Обезопасив таким образом лагерь от неприятельского нападения, всю польскую конницу вывели из лагеря чрез мост на другую сторону Буга: она построилась в поле и король долго ее осматривал, обезжая все полки и хоругви. Затем он стал у моста в сопровождении военачальников и множества других лиц, а полки и хоругви, каждая порознь, возвращаясь в лагерь по мосту, дефилировали перед ним. При этом писарь польный коронный, Сигизмунд Пржыемский, записывал каждую хоругвь и получал от ее ротмистра или поручика регистр входивших в ее состав солдат. Все мы пересчитывали при этом количество людей и лошадей в каждой хоругви, по мере того, как она проходила [263] по мосту. Полки и хоругви следовали друг за другом в следующем порядке:

Полк кастеляна краковского (великого гетмана Николая Потоцкого), — 4 хоругви гусарские: самого гетмана, маркграфа Владислава Мышковского, воеводы сандомирского, Марка Собесского, старосты красноставского, и Юрия Любомирского, маршала великого коронного; 17 хоругвей козацких: Владислава Лещинского, подкомория познанского, Адама Киселя, воеводы киевского, Казановского, старосты галицкого, Юрия Оссолинского, старосты любельского, князя Чарторыйского, старосты кременецкого, Марка Собесского, старосты красноставского, Яна Собесского (будущего короля), старосты яворовского, Андрея Потоцкого, Яна Даниловича, старосты ольштинского, стражника войскового Яскульского, Фомы Улинского, Станиславского, хоружного галицкого, Чурила, Стефана Немцевича, Стрыйковского и 2 гетманские надворные, под начальством ротмистров: Чаплинского и Горневского; 3 хоругви аркебузьеров: Груздинского, кастеляна забельского, Колодзинского и Станислава Метельского.

Полк воеводы черниговского (польного гетмана Мартина Калиновского) — 4 хоругвы гусарские: самого Калиновского, Александра Любомирского, конюшие коронного, Самуила Калиновского, обозного коронного и Сигизмунда Денгофа, старосты быдгосского; 13 хоругвей козацких: две гетмана Калиновского, одна Самуила Калиновского, Цетнера, хорунжия подольского, Улинского, две Аксака, Загорского, Криштофа Корицкого, Горского, Бенедикта Уйейского, Самуила Линевского и Пясечинского.

Полк Симона Щавинского, воеводы брестского, одна его-же хоругвь гусарская и 9 хоругвей козацких: 2 самого Щавинского, Закржевского, Петроконского, Черниевского, Могильницкого, Рокитницкого, Сливинского и Феодора Белзецкого.

Полк князя Еремии Вишневецкого, воеводы русского: 3 хоругви гусарские: князя Еремии, князя Димитрия Вишневецкого и Яна Барановского, стольника брацлавского: 6 хоругвей козацких: князя Еремии, 2 князя Димитрия, князя Константина Вишневецкого, Косаковского, подсудка брацлавского и Яна Сокола.

Полк Станислава Потоцкого, воеводы подольского: 2 хоругви гусарские: самого воеводы и Одржывольского, кастеляна черниговского; 11 хоругвей козацких: 3 воеводы подольского, Потоцкого, старосты галицкого, Крыштофа Тышкевича, старосты [264] житомирского, Павла Потоцкого, Карла Потоцкого, Андрея Речицкого, Жабецкого, Вельогорского и Хлебовского.

Полк Станислава Лянцкоронского, воеводы брацлавского: 2 хоругви гусарские: Лянцкоронского и Тобии Минора; 7 хоругвей козацких: Лянцкоронского, Северина Пясечинского, подкомория новогродского, Владислава Немцевича, старосты овруцкого, Сигизмунда Лянцкоронского, Яна Минора, Семенского и Бутлера; одна хоругвь рейтарская Тобии Минора.

Полк князя Корецкого: одна хоругвь гусарская кн. Корецкого, 2 хоругви аркебузьеров Пигловского: 8 хоругвей козацких: Казимира Мазовецкого, старосты теребовелского, Казимира Пясечинского, старосты новогродского. Ермолая Гордона, Стефана Дембинского, Александра Бржуханского, Андрея Гноинского и Яна Бельского.

Полк Павла Сапеги, воеводы витебского: гусарская хоругвь самого воеводы и 4 козацких: Яна Сапеги, Крыштофа Сапеги, Фомы Сапеги, обозного литовского, и Сапеги, старосты криницкого.

Полк Александра Конецпольского, хорунжия коронного: его-же гусарская хоругвь и 11 хоругвей козацких: Николая Зацвилиховского, Северина Калинского, Проскуры, Стрыжовского, Стрыбеля, Чоповского, Фомы Стржалковского, Чаплицкого, Грушецкого, Войвы и Дзедушицкого.

28 мая вошла в лагерь сотня хороших рейтар подскарбия великого коронного, Богуслава Лещинского.

30 мая. В лагере произошло большое замешательство, причиною которого была драка, случившаяся в поле между слугами, поспорившими за украденного вола. Вскоре смятение это улеглось, но вечером возникла еще большая тревога, вследствие неизвестно кем распространенной вести, будто неприятель приближается и находится уже у Стоянова. Известие это было совершенно ложно, но неудивительно, что оно встревожило всех: у нась скупились на расходы для посылки лазутчиков, полагаясь исключительно на захваченных языков, поимкою которых беспрестанно утомляли войско, они-же никогда не показывали правды.

31 мая. Ночью с середы на четверг хоругвь воеводы подольского, Станислава Потоцкого, находясь в поле на часах, имела видение: им предстала на воздухе женщина, осенявшая плащем своим наш лагерь. Полагая, что видят Богородицу, они немедленно преклонили колена и весьма набожно пропели [265] лоретанский акафист. Видение это мы приняли, как знак высшего покровительства нашему войску и предзнаменование будущей победы. И не удивительно; ибо в нашем лагере набожность была весьма усердная; барак у королевской палатки, в котором помещалась походная церковь и где на алтаре стояла чудотворная икона Богородицы, был постоянно, днем и ночью, полон товарищей, солдат и других лиц, предававшихся молитвам с большим благочестием.

1 июня. Вступил в лагерь князь Еремия Вишневецкий, воевода русский, с многочисленным новым отрядом войска; он привел: три хоругви козацкие, одну татарскую, одну волошскую, эскадрон драгун и прибавочную хоругвь князя Дмитрия Вишневецкого. Несколько сот одних товарищей и много панов вышли на встречу этому отряду и провожали его до королевской палатки; обоз и пехоту князь еще раньше прислал в лагерь.

2 июня. Ротмистры Мыслишовский и Янджул привели десять добрых реестровых козаков полтавского Пушкаренкового полка, Мишановой сотни, которых они захватили в среду у Почаева; козаки эти вышли в минувшее воскресение из своего лагеря, находившегося тогда у Тарнополя, для собрания борошна, т.е. провианта. На допросе они сказали, что в минувшую субботу к ним пришло несколько тысяч белгородской орды, вслед за которою в 12 милях находился будто сам хан. Все это была чистая ложь. Затем они сказали, что в Литву отправился старший сын Хмельницкого с отрядом до 20,000 козаков, начальство над которыми поручено было Джеджалому и другим полковникам, и что после сего, получив письмо от сына с требованием подкреплений, Хмельницкий отправил туда тотчась Крысу, который должен был еще по селам созывать охотников. Наконец, они сказали, что козацкое войско очень многочисленно, но состоит преимущественно из конницы; пехоты весьма мало, и кто является пеший, того отсылают обратно домой. Это показание подало нашим повод к продолжительным прениям и к различным предположениям: одни утверждали, что набор исключительно конницы свидетельствует о том, что козаки думают лишь об удобном бегстве в случае, если на них серьезно ударят; другие, зная о том, что Хмельницкий состоит в постоянных сношениях с Ракочием, собирающим войска для нападения на наше государство, и что они часто обмениваются посольствами, предполагали, что Хмельницкий [266] намерен заманить короля и все наше войско на ту сторону лесов, рек и неудобных переправ, а потом, когда Рокачий двинется к Кракову, он с конницею и пехотою, захваченною на лошадей по татарскому обычаю, быстро пойдет к Кракову на помощь ему, и пока наше войско, обремененное общими и другими тяжестями, будет медленно тянуться, они успеют многое подчинить себе и овладеют Краковом. Иные высказывали, смотря по личным соображениям, другия догадки, но все это были лишь пустые разговоры, основанные на сомнительных показаниях пленников.

3 июня. Произведен был за мостом смотр второй части войска, т. е. иностранной конницы и пехоты, — таким-же образом, как и первой части. На валах расставлена была польская пехота, а в поле, на всякий случай, полская конница. Счет произведен, как прежде, при обратном переходе войска в лагерь через мость. При этом оказались следующие регименты рейтар:

Регимент князя Богуслава Радзивилла, конюшие коронного; впереди его вели 4 верховые лошади, за ними следовали 6 трубачей и затем семь компаний рейтар, числом 587, под начальством капитанов: Бутлера, Тернтаузена, Рамбера, Бокама, Дембинского и маиора Пербанта. Затем 88 рейтар князя курфюрста брандебургского и 87 рейтар Сигизмунда Денгофа, старосты быдгоского.

Регимент полковника Майдля, сильно потерпевший во время зимнего похода; в нем 4 компании (227 человек) подь начальством капитанов Сакена, Остона и Меца; затем 191 рейтар Станислава Денгофа, старосты велюнского, и 107 (капитан Шлихтинк) Богуслава Лещинского, подскарбия коронного.

Регимент воеводы мальборкского Валера: 435 рейтар, в пяти компаниях, под начальством капитанов: Шафгоца, Фуля, Завадского, Жерница и полковника Героля.

Затем следовали регименты иностранной пехоты:

Регимент королевский — 1259 человек, в восьми компаниах, под начальством: полковника Вольфа, подполковника Бутлера, маиора Гизы и капитанов: Ратке, Циммермана, Кельбруэля, Валля 1-го и Валля 2-го.

Регимент князя Богуслава Радзивилла — 1152 человека, в 8 компаниях, под начальством маиора Валля, капитанов: Френтака, Гульдена, Штрауса, Госа, Берга, Лося и поручика [267] Берга младшего. У этого регимента был также эскадрон драгун ротмистра Фалькерсана.

Регимент кастелляна навельского: его личная стража: 14 гайдуков с мушкетами в серебристой одежде. Затем, 801 человек в 8 компаниах, под начальством подполковника Курдваневского, маиора Любовицкого, капитанов: Влостовского, Гульца, Пржыбыльского, Герберга, Бальцера и Мейера.

Ригименть королевича Карла - 530 человек в 6 компаниях, подь начальством: полковника Крейца, маиора Крейца, капитанов: Тоница, Геонера, Гильфельда и Олтаржевского.

Регимент Гонвальда — 704 человек, в 8 компаниях, под начальством подполковника Шенка, маиора Трембока, капитанов: Саского, Костки, Саского 2-го, Остофа, Глюкспана и поручика Беленского.

Регимент Яцка Розважевского — 619 человек в 6 компаниях, под начальством подполковника N и капитанов: Фляума, Липки, Моравца, Шульца и Бояновского.

Эскадрон Яна Конецпольского 165 человек, в двух компаниях; капитаны: Конецпольский и Витау. Третий капитань с компаниею оставлен в Бродах в качестве гарнизона.

Затем следовали регименты конных драгун в следующем порядке:

Регимент короля — 150 человек — полковник Молль, Регимент воеводы мальборкского — 197 человек — маиор Мольтран. Этот регимент сильно пострадал во время зимнего похода; 51 человек лишились лошадей и шли пешком.

Регимент Сигизмунда Пржыемского, писаря польного — 291 человек; капитаны: Вэльт и Глогбиц. Он также пострадал от зимнего похода — 17 человек шли пешком.

Регименть Генриха Денгофа, тоже пострадавший — 291 человек, в том числе пешком 79; начальники: полковник Флик и капитан Копиус.

Регименть Корфа, также пострадавший — 235 человек; капитаны: Перпезе, Яков Базель и Бутлер.

4 июня вступил в лагерь Константин Любомирский, староста сандецкий, с отрядом хороших солдат, собранных на его счет; с ним было две козацкие хоругви и 100 человек пехоты. На встречу ему выехали также многие товарищи. Тогоже дня приехал татарин, под предлогом будто навестить Нетычай-мурзу, который сидел в заперти в отдельной постройке [268] около королевской палатки, действительно-же это был лазутчик, приехавший высмотреть количество нашего войска, его состояние и принятые нами меры предосторожности; его постоянно не спускали из глаз. Пришел также войт из Стоянова, заявивший, что он бежал из-под ареста от козаков, и сообщил многое о тайных намерениях козаков; все это была ложь, но ему сразу поверили и наградили его. Между тем один крещеный еврей из Брод прислал письмо с предостережением, что войта этого, прежде чем он бежал от козаков, Хмельницкий призывал в свою палатку и дал ему наставления, как он должен поступать в нашем лагере. Письму этому не поверили, пока войт, высмотревши в лагере все, что ему было поручено, не убежал, опасаясь, чтобы наконец его не разгадали. Тогда только, хотя слишком поздно, поверили предостережению еврея. Того-же дня при звуке труб отдан был приказ, чтобы все войско было готово к походу.

5 июня утром прибыл Пясецкий с двумя хоругвями: конною и пешею; после полудня произведен смотр польской пехоте, которой оказалось 34 хоругви.

7 июня вступил в лагерь Ян Замойский, староста калусский, с хорошим отрядом войска, нанятым на его счет. У него было 11 хоругвей: 4 пехоты, 1 рейтар, 1 гусар, 3 козацких и 2 драгун. Того-же дня пришло 6 хоругвей иностранной пехоты, под начальством Дюплесси.

8 июня. Пан Рончковский возвратился из разъезда, с отрядом в 30 человек из полка пана хорунжия коронного. Во время разъезда он встретил где-то у мельницы отряд в 200 козаков, которые, увидев наших, немедленно бежали; захватили мы только одного из них, старинного козака белоцерковского полка — Григория Ресьневецкого. В минувший вторник он вышел из табора и с шестью товарищами находился в упомянутой мельнице. На допросе он показал следующее: козацкое войско значительно менее числом, чем было в походе под Збараж, но оно имеет более лошадей и лучше вооружено; орда забрала у них почти все домашние их лошади; войсво их стоит на колодынском поле (Колодно — село в кременецком уезде, волынской губернии, на австрийской границе, на дороге из Тернополя в Вишневец; Стоянов — местечко в злочевском. повете Галиции, на русской границе) в одной с [269] половиною мили от Вишневца и в одной мили от Збаража; он слышал от своего сотника, будто Хмельницкий собирается выступить сь частью войска в Стоянов, но сам предполагает, что движение это скорее может направиться к Дубну. Хана с ордою они ожидают уже в течении четырех недель, так как Хмельницкий и полковники обещали его приход, но по ныне он еще не явился; козаки сильно скучают и ропщут на то, что хан так долго не исполняет своего обещания. Хмельницкий, опасаясь, чтобы хлопы, собравшиеся в его лагере, не соскучились от долгого бездействия и не разбежались по домам вследствие голода, который начинается чувствоваться в лагере, созвал раду сначала по полкам, а потом генеральную. На раде, желая еще более раздражить чернь против нас и возбудить ее энергию, он обявил козакам, будто король вошел в соглашение с султаном и уступил ему все украинские области: киевскую, белоцерковскую, чигиринскую, черкасскую и другия, что турки ограбят все эти области и угонят все население в ясыр. Чернь, поверив вполне этой выдумке, хотя и совершенно ложной, сильно взволновалась; на раде стали кричать: "если король мирится с султаном на лихо нам, то пойдем сражаться с ляхами"! Тогда Хмельницний и полковники стали держать речи: "теперь когда вступим в сражение, говорили они, не полагайтесь исключительно на ваши заступы и на ямы, которые вы себе роете; теперь нужно будет крепко постоять, чтобы не потерять славы козацкой и душ ваших не погубить, и т. д." Показал он также, что борошна (провиянта) у старшин хватает еще на две недели, но у черни его уже не достает. На базаре в их лагере сестного вовсе не продают и можно купить лишь водку и табак. Пехота козацкая может хорошо сражаться, но конница, или, как они говорят, камонник (В показаниях Ресьненецкого все слова и обороты, напечатанные курсивом, в подлиннике Освецима написаны по русски), очень слаба: один хороший юнак одолеет десяток конных козаков. Татар у Хмельницкого не более 10,000 и потому он не посылает их в разъезды, чтобы наши не захватили татарских языков.

9 июня. Получая постоянные, подтверждающие друг друга известия о движении неприятелей по направлению к нашему лагерю, [270] король нашел, что у Сокаля место для будущей битвы не удобно, так как войску негде было развернуться в поле, потому он решил перевести войско к Берестечку, намереваясь, в случае надобности, двинуться и дальше на встречу врагам и попробовать счастия в битве с ним, ранше прихода хана с татарскою ордою. Опасаясь однако, чтобы неприятель, о которого движениях доходили лишь не точные сведения, не предупредил нас и не занял переправы (чрез Стырь) у Берестечка, король отправил хорунжия коронного (Александра Конецпольского) с значительным отрядом войска, поручив ему быстро двинуться в Берестечко, овладеть городом и переправою и удержать их до прихода всего войска.

В это время получено было весьма забавное известие о Хмельницком и о его жене: последняя влюбилась в какого-то часовщика, которого муж ее оставил дома в качестве дворецкого; она вступила с ним в тесную связь и стала вредить мужу, в чем только могла. Долго все это сохранялось в тайне, пока Хмельницкому не понадобилось прибегнуть к своей денежной казне, хранение которой он поручил тому-же часовщику. Вынимая из своего хранилища деньги для уплаты татарам, он не досчитался одного боченка с червонцами; сразу он подумал, что боченок этот мог взять его сын, отправляясь в поход в Литву; но на вопрос об этом, сын заявил ему в письме, что не только не брал боченка, но даже и не знал о его существовании; тогда он приказал подвергнуть пытке своего излюбленного казначея и таким образом вынудил у него признание не только в покраже боченка, но и в незаконной связи с женою. Услышав это признание, Хмельницкий, не долго думая, переменил страстную любовь к жене на гнев, не столько за покражу золота, сколько за измену супружеской верности, и приказал обоих виновных, раздев до-нага, связать вместе, sicut erant in actione adulterii, и в таком виде повесить. Все сие рассказывал нам за ужином сам король, весьма потешаясь этим произшествием.

10 июня. Вступил в лагерь коронный мечник, Михаил Зебржыдовский с прекрасным отрядом войска; он привел: хорошую хоругвь польской пехоты, хоругвь драгун, хоругвь козацкую и прекрасную хоругвь гусар. Затем чашник саноцкий, Козловский, представил королю козацкую хоругвь и несколько десятков драгун, собранных им на собственный счет. Того [271] же дня Андрей Фредро доставил хорошую козацкую хоругвь, также на свой счет набранную.

В это время среди той части войска, которая была давно навербована, начались смуты и беспорядки; войско это во время зимнего похода сильно пострадало от усиленной и беспрерывной деятельности (как это обнаружилось во время смотра); товарищи лишились коней как боевых, так и ломовых, потеряли челядь и боевые припасы вследствие этого они заявили, что не имея средств для прокормления и притом, лишившись всего, что необходимо исправному воину, они не будут в состоянии тронуться в поход с королем против неприятеля, если не получат значительной денежной суммы, на которую им нужно приобрести все необходимое для похода. Заявление это затормозило королевские планы и было весьма тягостно как для короля, так и для всей Речи Посполитой, особенно потому, что случилось в то именно время, когда решено было двинуться на врага; сладить с этим обстоятельством было трудно, потому что не только не было готовых денег для уплаты солдатам, но и не предвиделась возможность добыть их. Король с гетманами и сенаторами, находившимися в лагере, стал советоваться о том, какие-бы придумать средства для того, чтобы успокоить солдат, очевидно сильно нуждавшихся в поддержке, и уговорить их прекратить пререкания, хотя и справедливые, и возвратиться к должному повиновению власти. Очевидно этого нельзя было достичь без денег, а последних добыть было весьма трудно. Пришлось в крайности прибегнуть к тому средству, которое недавно Речь Посполитая порицала, называя публично разбоем, когда некоторые лица, точно в таких-же обстоятельствах, прибегли к нему во Львове после бегства из-под Пилявы. Необходимость однако, как утверждали, заставила обратиться к тому, что так недавно осуждалось. Средство это состояло в следующем: все шляхтичи той местности, полагаясь на укрепления Сокаля, свезли в этот город более ценное свое имущество и поместили его на хранение в сокальском монастыре, как в месте более безопасном. В совете королевском решено было: оповестив шляхтичей, пересмотреть их имущество, а в случае, если бы они воспротивились, насильно вскрыть их сундуки и хранящиеся в них деньги взять, в качестве принудительного займа, выдав владельцам квитанции в обеспечение возврата взятых денег, и таким образом удовлетворить [272] солдат. Средство это было ужасно и необычно и вызвало сильное волнение среди дворян той местности; лица высокопоставленные, сенаторы, по определению короля и его совета, были отправлены для приведения в исполнение столь гнусного дела, и должны были ломать чужие сундуки. Это позорное действие не принесло впрочем желанной пользы, вследствие-ли сопротивления шляхтичей, или может быть потому, что больших сумм денежных у них не было. Оказалось необходимым обратиться к другим источникам; но как их не было под рукою, то пришлось прибегнуть к подаянию. Стали собирать, будто милостыню, у сенаторов, панов, офицеров и вообще у всех более зажиточных лиц. Каждый давал в займы по возможности: несколько тысяч, несколько сот или даже несколько десятков злотых, и таким образом старались сколотить нужную сумму. Но как никто не брал в лагерь лишних денег и запасался лишь количеством необходимым для своего содержания, то собранная сумма оказалась далеко недостаточною; возможно было выдать на каждую хоругвь только по 1,000 злотых. Долго солдаты не желали удовлетвориться столь малою платою, утверждая, что она окажет им слишком мало помощи; но наконец, приняв во внимание невозможность добыть более денег и уступая настойчивым просьбам короля, они решили оставить свое упорство, удовлетвориться пока и незначительною суммою и подождать присылки денег, обещанных им в скором времени коронным подскарбием.

Июня 10. Хорунжий коронный прислал уведомление, что, благодаря поспешности его движения, он успел занять раньше прихода неприятелей Берестечко и переправу через Стырь, расположил войско для охраны занятой позиции и отправил разезды в окрестности, в которых кругом действительно виднеются в разных местах большие огни; извещает он также и о том, что козаки опустошают Волынь и Подляхию и угоняют весь скот, желая подготовить для нас голод.

Июня 11. Когда вследствие вышеприведенного уведомления, мы собирались уже тронуться, получено было утром известие, хотя и не вполне достоверное, что во вторник, т. е. 7-го июня, видели хана с ордою у Винницы. Соображая время, легко было рассчитать, что он или соединился уже с Хмельницким, или подошел весьма близко к его лагерю. Известие это оказало большое влияние на прежние распоряжения и планы: король вновь [273] решил оставаться у Сокаля и ожидать здесь прихода врагов, о котором постоянно приходили вести: показалось выгодным не оставлять лагеря, хорошо укрепленного, кругом обнесенного валами и сзади обеспеченного течением Буга, судоходного в этом месте. Вследствие этих соображений король отправил приказ коронному хорунжию, чтобы он возвращался в лагерь из Берестечка. При звуке труб обьявлен был солдатам приказ запасаться провиантом, причем опубликовано было разрешение беспрепятственно брать везде сестное. Разрешение такое никогда прежде не давалось сколько нибудь порядочными военачальниками и оно было поводом разорения всей Волыни, ибо немедленно солдаты, слуги и иностранцы рассеялись отрадами во все стороны и не только стали грабить скот, провиант и всякое имущество в домах бедных крестьян, но и дворы и замки, в которых затворились в ожидании неприятелей шляхтичи с своими подданными, по-неприятельски брали приступом и своих-же, под предлогом, что они русской веры, истребляли огнем и мечем, как будто находясь в неприятельской земле.

В тот-же день пришли дворяне сандомирского воеводства и, разделившись на поветы, расположились за мостом, на горах, прилегавших к лагерю. Так как приближалось поголовное ополчение дворян и других воеводств, то для облегчения им, в случае нужды, переправы на нашу сторону, решено было построить другой мост на Буге. Писарь польный и с ним нась несколко человек ездили для выбора удобного места; впрочем предприятие это не осуществилось по причине безурядицы, господствовавшей тогда в нашем лагере.

В это время король рассердился на Иеронима Радзеевского, подканцлера коронного. Давно уже разные наушники, которых всегда много при дворе, сообщали ему сплетни и подозрения о том, что подканцлер ведет частную переписку с королевою; желая проверить эти слухи, король приказал перехватить письмо подканцлера, адресованное королеве. Все письмо было наполнено рассуждениями о ничтожестве и неспособности короля, о неумении его управлять войском, о его легкомысленности и непостоянстве и вообще заключало многое, позорящее славу и репутацию короля. Не мало досталось и на долю любимцев королевских Тизенгаузена и королевского духовника Цецишовского, издавна враждовавших с подканцлером. Наконець последний упоминал с большим раздражением и о [274] своей жене и жаловался на то, что она состоит в тайной связи с королем. Прочитав это письмо, король сильно вспылил и немедленно отправил придворных коронных чиновников к подканцлеру с поручением прочитать ему выговор за его вероломство и интриги и сообщить запрет появляться впередь не только в палатке королевской, но и на заседаниях совета. Тяжел был этот удар для подканцлера, когда он узнал, что перехвачена его частная переписка с королевою и что он навлек на себя справедливый гнев монарха; однако он повиновался полученному приказанию не столько по обязанности, сколько из уважения к королю. По прошествии некоторого времени, вследствие влияния сенаторов король разрешил подканцлеру, как важному сановнику, присутствовать на заседаниях совета, но грамот и привиллегий, исходивших из его канцелярии, не хотел подписывать. Когда королева узнала об этом происшествии, то до того разгневалась на жену подканцлера, что не только воспретила ей показываться у двора, но и всем дамам, женам сенаторов, жившим в Варшаве, под опасением своей немилости, запретила навещать ее и иметь с нею общение.

Июня 12. Обычное непостоянство и переменчивость в решениях опять проявились. Король постановил было оставаться в укрепленном лагере и ожидать в нем врага, но теперь вдруг переменил это решение и хотел передвинуть лагерь на другое место, основываясь на следующих побуждениях: 1) что в лагере накопилось много нечистот, воздух испортился, и это служит причиною болезней, которые начали свирепствовать в войске, особенно среди пехоты; 2) что место неудобно и тесно для того, чтобы развернуться столь большому войску, которое еще должно было умножиться после прихода дворянского поголовного ополченния; 3) что небольшое поле, прилегавшее к лагерю, неудобно для сражения и по тесноте его, и потому, что к нему прилегаеть лес, который нам будеть служить препятствием, а врагам пособием; 4) что, наконец, близость города неудобна, потому что во время битвы трусливые будут скорее бежать с поля сражения, надеясь на городские укрепления. Руководясь этими соображениями, король отправил польного писаря для выбора лучшей местности для лагеря, но тот, проездив целый день, не мог найти не только лучшего, но и столько же удобного местоположения, и потому пришлось [275] оставаться на месте. Корол отправился осматривать валы, старые и осыпавшиеся приказал поправить, а новые, где было нужно, возвести. Заметив, что князь Вишневецкий, староста калусский, и другие расположились лагерем вне укреплений в поле, он приказал им перейти внутрь вала, затем кварцяному войску, стоявшему в поле без всяких ретраншаментов, он повелел придвинуться к городу и укрепиться прибавочным валом.

В тот же день пан Денгоф привел 5 взводов отличных драгун и сь его приходом пополнился весь комплект наемного войска Того-же дня пришла еще хоругвь польской пехоты, нанятая для услуги Речи Посполитой на счет жены подскарбия коронного.

Мы получили известие о разгроме отряда, состоявшего из хоругвей подканцлера литовского и воеводича сандомирского. Отряд этот в 150 человек конницы отправился в разезд, но не зная местности в этом крае, он был изменнически предан козакам каким-то хлопом; десятка два погибло, остальные рассеялись.

Июня 13. В лагерь пришла татарская хоругвь князя Корецкого и представилась королю. Дворяне сандомирского воеводства, расположившиеся было поветами на горах, соединились в одну дивизию подь начальством своего воеводы и все вместе расположились лагерем у самого берега Буга, между мостом и стоянкою дворян белзского воеводства, которые давно уже пришли и стояли также надь рекою, несколько в стороне от моста. Вечером возвратился в лагерь из Берестечка, вследствие королевского приказания, хорунжий коронный (Алекс. Конецпольский) с своим отрядом.

(Продолжение будет)

Текст воспроизведен по изданию: Дневник Станислава Освецима // Киевская старина, № 5. 1882