СТАНИСЛАВ ОСВЕЦИМ

ДНЕВНИК

(в извлечении)

1643—1651 г.

(Продолжение).

1650 г.

Начало года посвящено описанию заседаний сейма, собравшегося в Варшаве, при чем записано следующее известие о посольстве, явившемся на сейм от Хмельницкого (Стр. рукописи 1017 — 1019).

Января 6. Прибыли в Варшаву послы от войска Запорожского. Присылка их была давно обещана: их ожидали и, наконец, надежду уже потеряли. Вместе с послами возвратился стольник варшавский, Станислав Гульчевский, который послан был к козакам по настоянию Хмельницкого, для того, чтобы присутствовать при составлении переписи войска запорожского в количестве 40,000, согласно статьям договора, заключенного под Зборовым. Послов козацких было пять: первым был Максим Несторенко, старый и заслуженный в их войске козак, от всей души ненавидящий ляхов, что он многократно доказал, особенно-же при взятии Кодака. После долгой осады гарнизон этой крепости сдался, полагаясь на слово и торжественную присягу Нестеренка, обещавшего сохранить сдавшимся жизнь и имущество; но он слова не сдержал и присягу нарушил, ибо, когда солдаты разошлись уже по селам, он напал на них, одних отдал в тяжелую неволю, других жестоко перебил. Другой посол был Ясько Войченко из Крылова; третий — Иван Креховецкий, писарь войска запорожского; четвертый — Нагнит из Черкас; пятый — Щербина из Канева. [367]

7 числа. Вышеупомянутые козацкие послы изложили порученное им в частной аудиенции у короля и от имени своего гетмана передали вновь составленный, согласно с условиями зборовского договора, регистр войска запорожского. Составление этого регистра было лучшим доказательством искренности и повиновения Хмельницкого, а также гарантиею хотя кое-какого замирения. Большинство панов наших, опытных в политике, были убеждены, что Хмельницкий не имел желания и, еслибы даже желал, то не был в состоянии исполнить этого условия, до того казалось трудным из нескольких сот тысяч восставших хлопов столь малое число признать козаками, всех-же остальных вновь обратить в крепостное состояние. Однако в этом деле он выказал столько ума и сообразительности (мы это признать должны), что умел совершить то, что обещал, хотя дело всем казалось невозможным. Книга, в которой списаны регистры, форматом в лист и довольно толстая, ибо столько имен и фамилий должно было занять много места. Так как вся книга для скорого прочета неудобна и по своему объему и потому, что вся написана русским письмом, то послы, для удобства короля и других лиц, которым необходимо было ознакомиться с делом, представили краткое извлечение, скрепленное гербовою печатью и подписью Хмельницкого, заключающее в себе перечень полков и сотен с обозначением количества козаков в каждой.

В рукописи приложена копия этого перечня; мы ее не помещаем, потому что полный регистр был уже напечатан покойным О.М. Бодянским в 1875 году. В перечне Освецима общая цыфра козаков выставлена 40,477.

Затем в рукописи следует описание заседаний сейма, дневник путешествия Освецима в Венецию и обратно и описание приема московского посольства, приехавшего в Варшаву 16 Марта. Дневник продолжается только до 1 апреля, остальные 9 месяцев 1650 года утеряны и продолжение начинается только с 24 января 1651 года.

(Дневник за 1651 год занимает страницы рукописи 1088 — 1250).

Января 24. Вчера выехал из Львова кастеллян краковский, гетман великий коронный (Николай Потоцкий); перед выездом он получил письма от ротмистра Мазовецкого, [368] отправленные 28 декабря минувшего года из Турции. Мазовецкий еще осенью отправлен был в качестве агента в Турцию и ему поручено было стараться отклонить турок от союза с Хмельницким, убедить Порту, чтобы она не допустила брака Тимофея на дочери господаря и попытаться выхлопотать оффициальний приказ татарам, для удержания их от войны. По сообщению его в упомянутом письме, турки не довольны союзом татар с козаками, но не могут ему воспрепятствовать, так как силы их заняты войною с Венециею, почему они должны смотреть сквозь пальцы на эту дружбу и притворно ее разрешать; они также сильно не одобряют предполагаемый брак и отправили приказ господарю молдавскому, чтобы он не отдавал дочери в супружество бунтовщику; вообще все действия турок в пользу Хмельницкого предпринимаются лишь для того, чтобы выиграть время, ибо в настоящем они не имели-бы возможности сопротивляться его могуществу. Мазовецкий прислал притом вполне верное известие, что Хмельницкий, желая привлечь хана к участию в предприятии относительно женитьбы сына (на свадьбу-же он не желал отправляться без оружия), жаловался ему через своих послов, будто мы, нарушая статьи договора, нападаем на него и готовим ему гибель. Но посольство это возвратилось с неблагоприятным ответом, ибо хан нашел невозможным для себя прийти ему в помощь со всем своим войском, так как силы его были значительно ослаблены потерею людей и лошадей, как во время осенней экскурсии в Волощину, так и вследствие сражения с калмыками, случившегося зимою; он советовал Хмельницкому не выступать из своих границ и выдержать натиск до весны, забавляя ляхов посольствами и напоминаниями о заключенном договоре; в случае крайности он обещал прислать в помощь 12,000 орды, весною-же явиться со всеми своими силами.

В то-же время король получил предостережение от императора о том, что из числа солдат, распущенных после водворения мира в империи, 4,000 отборных воинов поступили на жалованье к Хмельницкому, и что они намерены вторгнуться в Польщу со стороны Спижской земли, поднять там крестьянское восстание в горах, и затем напасть на Краков и попытаться таким образом развлечь наши силы.

В это-же время, как это обыкновенно случается во время войны, заразы и других общественных бедствий, стали [369] распространяться различиые неблаговидные слухи и подозрения на счет разных особ, в том числе и на счет князя Вишневецкого. Завистливые люди утверждали, будто он, находясь в стесненных обстоятельствах, так как враги лишили его всех поместий, обращался с просьбою о займе значительной суммы к Ракочию (князю семиградскому), тайному врагу нашего отечества и неизменному союзнику Хмельницкого, и предлагал ему отдать в залог своего сына (Будущего польского короля — Михаила). — Удивительно злословие коварных людей! Будто сын столь знатного и славного вельможи, занимающего одно из первых мест в отечестве, единственное украшение своего рода, зеница ока своего отца, мог быть отдан под залог денежной суммы явному врагу отечества! Будто князь Вишневецкий лишен был в отечестве друзей и родственников, которые-бы неотказали ему в помощи. Ведь мы видели, что многие, совершенно ему посторонние люди, не связанные с ним узами родства, руководимые лишь уважением к его славе и заслугам, представляли в его распоряжение и пользование свои дома и поместья. Поводом к этим толкам злонамеренных людей послужило, между прочим, то обстоятельотво, что князь, получив от короля поручение нанять 700 людей для предстоящей войны, отказался от этого и возвратил полномочие; князь поступил таким образом потому, что он хотел отряд этот доставить на службу Речи-Посполитой на свой счет и не желал отдавать в наем собранной им милиции. Поступок этот был перетолкован людьми, привыкшими вмешиваться в чужие дела, и послужил основанием приведенных подозрений и сплетен.

Февраля 12. В Украйне собиралась страшная гроза. Хмельницкий, не успевши устроить брака своего сына в Волощине, по причине препятствий, встреченных им со стороны нашего войска, решился силою осуществить свое намерение и возобновить с нами войну, расторгнув договор, скрепленный присягою и отстранив коммисию, назначенную для рассмотрения этого дела; более заслуженные козаки высказывали однако в тайне, что они удовлетворены королем, что Хмельницкий посягает на то, что ему не следует и должен сам нести ответственность за свое предприятие, они-же готовы отстать от него, лишь бы пользоваться спокойствием. [370]

Желая обеспечить себя, Хмельницький всеми силами хлопотал о том, чтобы хан дал ему вспомогательное войско и чтобы он сам принял участие в походе. Но так как хан не мог лично явиться по вышеизложенным причинам, то отправил в поход своего брата, султана Нуредина, с 10,000 отрядом, дав ему притом тайный наказ избегать сражений и состоять лишь в качестве стражи при Хмельницком, в случае-же большой опасности немедленно о том известить его, обещая, в таком случае, двинуться на помощь со всею ордою с наступлением весны. Полагаясь на это обещание и на вспомогательный отряд султана Нуредина, Хмельницкий выступил из Чигрина 16 Февраля и направился в Бар. За неделю до его выступления поднялась вся почти Украйна — взрослые и малолетние, старые и молодые, помышляя об истреблении нас, не думая вовсе о предположенной коммисии и желая лишь предупредить соединение наших войск. Но в этом отношении надежда их не оправдалась, ибо польный коронный гетман Калиновский, которому поручено было в то время главное начальство над войском (великого гетмана, Николая Потоцкого, король удержал при себе под предлогом необходимости пользоваться его советами, но правдоподобнее, как носились слухи, потому, что не доверял его распорядительности), совокупил все войско у Бара, как о том выше было сказано, и, узнав о том, что крестьяне восстают в Брацлавщине и собираются в отряды, решился заблаговременно предупредить их и не дозволить им соединиться. Он выступил 19 февраля из Бара по направлению к Линцам, с целью преградить путь врагам, и того-же числа вечером остановился в местечке Станиславове. Здесь он узнал, что брацлавский полковник Нечай, один и главнейших бунтовщиков, которого козаки считали первым лицем после Хмельницкого, вопреки статьям договора, которые воспрещали обеим сторонам переходить пограничную черту, занял местечко Красное, лежащее за назначенною чертою, и расположился в нем. Гетман Калиновский воспользовался этим предлогом для нападения и 20 февраля, в понедельник на маслянице, выступил из Станиславова, отправив вперед часть войска под начальством брацлавского воеводы, Станислава Лянцкоровского. Последний с тремя козацкими хоругвами (старосты черкаского Киселя, старосты улановского Казимира Пясечинского и Криштофа Корицкого) неожиданно [371] захватил в расплох врага, не помышлявшего об опасности, и, ворвавшись в местечко, привел козаков в большое смятение. Нечай, бывший в то время на-веселе, когда его известили о приходе войска, полагал, что в Красное прибыл с козаками сотник Шпак из Мурахвы; потом, убедившись, что дело не шуточное, вскочил на коня, стал сражаться, как подобало храброму юнаку, и перначом своим подгонял козаков в битву; но среди беспорядка и суматохи он не мог организовать сопротивления и, храбро защищаясь, пал в битве сам, а вместе с ним легло много козаков. Между тем более знатные сотники: Гавратынский, Красносельский, брать Нечая, Кривецкий, Степко (Из "регистра войска запорожского", составленного в 1649 году и представленного королю в 1650, мы знаем, что брацлавский полк принадлежал к числу более многолюдных и обширных; в нем числилось 2,662 козака, и в состав его входило 22 сотни. Из числа лиц, упоминаемых в рассказе Освецима, в регистре, кроме полковника Данила Нечая, в сотне брацлавской записаны были два брата его: Матвей и Иван. Погибший в Красном, вместе с братом Данилом был Матвей, так как Ивана мы встречаем впоследствии (1654) в званий белорусского полковника в Быхове. Роман Шпак был в 1649 сотником браиловским, с того-же времени очевидно перешел на сотничество в Мурахву. Солтан Красносельский уже в 1649 году был, по всему вероятию, сотником полковой брацлавской сотни; упоминаемый-же у Освецима Степко — это Степко Билоченко, сотник баглановский. Василь Кривецкий и Грицько Кривенко числились в 1649 году козаками брацлавской-же сотни. В селе Салинцах, райгородской сотни записан Василь Жидовчин, — может-быть его разумеет Освецим под именем Жидкевича; наконец Гавратынского мы не нашли в регистре брацлавского полка) и другие с значительным количеством стрелков отступили в замок. Хотя крепость эта была неприступна, с трех сторон, с четвертой-же стороны охранялась прорубями, поделанными во льду, гетман, желая сразу воспользоваться замешательством неприятеля, приказал немедленно иноземной пехоте идти на штурм; но враги отбили приступ с успехом; затем польская конница, охотно спешившись, стала поддерживать в штурме отступившую пехоту и вбежала с развернутыми знаменами на валы; но Провидению угодно было иначе распорядиться и наши, не одержав успеха, должны были продолжение сражения отсрочить до следующего дня. На рассвете конница выстроилась в боевой порядок, иностранному-же (наемному) войску, как пехоте, так и драгунам, гетман приказал опять идти на приступ. Между тем враги ночью сожгли все здания, мешавшие защите, и солдаты [372] наши, по причине усталости не имели успеха, не смотря на то, что и кавалеристы польские, соскочив охотно с лошадей, пешком до позднего вечера шли на валы на приступ. Сам гетман, ценя мужество солдат и разделяя их опасности, сошел с коня и, поддерживая решимость солдат, лично ходил на приступ; даже конь его был ранен выстрелом. Во время штурма ранен был полковник Денгоф и многие товарищи; несколько офицеров и до 150 челяди и пехотинцев убиты. Наконец ночь разделила сражавшихся и наши хоругви расположились вокруг замка. Между тем козаки потеряли самоуверенность и стали ночью перескакивать через палисад, желая спастись бегством; но это не удалось им и многие сложили голову: шляхтич Гавратынский, занимавший у них должность сотника, попал в плен и потом был расстрелян в Мурахве; Жидкевич, писарь Нечая, также был взят в плен, но он был впоследствии освобожден. Степко пал в сече, Красносельский пропал без вести, брат-же Нечая и Кривенко погибли вместе со многими другими во время штурма (второго дня). Гетман тотчас отправил одне хоругви в погоню за убежавшими, другие-же послал в замок, куда ворвавшись, оне изрубили всех остававшихся там врагов. Так счастливо кончилось это первое столкновение,

Февраля 23. Гетман сжег город и замок в Красном и отправился в Мурахву, зная, что там собралооь 2,000 козаков под начальством сотника Шпака; но они, узнав о движении войска и не полагаясь на свои слишком слабые силы, заблаговременно отступили по направлению к Днестру. Мещане и крестьяне из окрестных сел затворились в городе и упорно защищались, не желая впустить нашего войска, но потом должны были отступить из города и затворились в замке, который очень сильно укрепили. На следующий день осажденные сдались, выдали пушки и порох и принесли присягу, равно представили одного из среди себя, утверждая, что он был зачинщиком бунта; наконец они обратились к гетману с просьбою, чтобы он оставил гарнизон в замке для охраны от своевольных людей, вследствие чего и был оставлен отряд пехоты. Между тем войсковая челядь стала ходить в замок, будто для покупки припасов, действительно-же солдаты принялись разбивать коморы, грабить провизию, мед и другие предметы. Гетман, желая вначале-же пресечь этот беспорядок, [373] приказал, для примера другим, повесить пойманного на месте преступления одного солдата из отряда воеводы брацлавского (Лянцкоронского). Хотя распоряжение это и раздосадовало воеводу, но он принужден был на этот раз проглотить обиду в молчавии.

Февраля 27. Усмиривши жителей Мурахвы, на сколько это возможно было в то время, войско двинулось в Шаргород. Мещане этого города заблаговременво озаботились о своей безопасности, за два дня до прихода войска, они прислали к гетману изъявление своей покорности и высказали готовность, как верные королевские подданные, допустить войско в город. Обещания свои они действительно сдержали. Когда войско занимало в течении нескольких дней квартиры в Шаргороде, приехала к гетману депутация мещан из Черниевец с заявлением готовности выдать оружие и принести присягу верности; точто также поступили и другие близлежащие города.

Марта 1. Гетман решил остановиться в Шаргороде до конца зимы и распределил квартиры для войска, но потом, по неизвестной причине, переменил намерение и войско, не заняв назначенных квартир, выступило в Черниевцы, где и остановилось на ночлег 2 марта.

Марта 3. Оттуда войско двинулось к местечку Стину, в котором затворились козаки и крестьяне из разных местечек. Во время похода приехали к войску двое мещан из упомянутого местечка, посланные, как кажется, войтом без ведома черни; они просили мира от имени всех жителей и взялись проводить войско в Стину. Но едва наши приблизились, из местечка в лежащие на пути хутора выбежало множество хлопов, вооруженных самопалами, луками и другим оружием. При приближении войска они стали стрелять, произносить угрозы, преподносить кукиши и, забыв всякое приличие, выставлять задние части тела. Довольно долго они защищали вход в хутора и в нижний город; наконец несколько козацких (Упоминаемые в составе польского войска козацкие хоругви не состояли из козаков; это были отряды легкой конницы польского войска, вооруженные по образцу козаков, почему и носили название хоругвей козацких, в противуположность тяжелой коннице, называвшейся: гусарами и панцырниками) хоругвей, бросившись вперед с решимостью, прогнали хлопов в город и овладели хуторами; с другой стороны воевода брацлавский, приняв [374] наначальство над пехотою и частью конницы, атаковал нижний город и вскоре, с Божьею помощью, заставил врагов отступить в город верхний. Последний защищен неприступным местоположением и доступ к нему возможен лишь с одной стороны. Потому хотя гетман и покушался взять его приступом, но не имел никакого успеха; пальба из пушек также мало вреда наносила осажденным; последние-же отказались решительно сдаться и выдать свого старшину. Начались переговоры; осажденные предлагали дать для удовлетворения войска 4,000 злотых и просили гетмана не проливать их крови, уверяя, что они верные подданные калусского старосты, пана Яна Замойского. Гетман, видя что невозможно ничего добиться силою, согласился принять такое доказательство их покорности и удовлетворился лишь тем, что потребовал у них присяги.

Марта 4. После принесения присяги, из города прислали вместо обещанных 4,000 злотых только 1,000. По определению общего совета гетман отправил обратно эти деньги через товарища хоругви брацлавского воеводы и отпустил назад тех хлопов, которые их принесли.

Марта 5. Приказано было войску выступать в Черниевцы, но в одной лощине вблизи города оставлены были в засаде три хоругви. Когда войско наше удалилось, хлопы, ничего не опасаясь, вышли из города в оставленный нами лагерь. Тогда хоругви выскочили из засады, отрезали хлопов от города и, бросившись на них с криком: "Галла! Галла!"; перебили их до 150. В тот-же день гетман послал полки князя воеводы русского (Иеремии Вишневецкого) и пана хорунжия коронного в местечко Ямполь. Они ночью захватили Ямполь в расплох, перерезали поголовно всех жителей, местечко сожгли и овладели богатою добычею. Между тем войско, отступив от Стины, расположилось на трехдневный отдых в Черниевцах.

В тот-же день киевский воевода, Адам Кисель (Адам Кисель принадлежал к древнему русскому дворянскому роду и был православный, вследствие этого польское правительство поручило ему сношения с Хмельницким. В переписке с козацким гетманом Кисель постоянно выставляет на вид свое русское происхождение и даже примешивает к польскому тексту своих писем малорусские слова и выражения. Желая сохранить эти особенности речи в переводе, мы, в письме Киселя, будем подчеркивать и приводить в выносках слова подлинника), назначенный коммисаром короля и Речи Посполитой для обсуждения [375] всяких претензий обеих сторон, обратил внимание на то, что гибель Нечая и многих козаков и нападение на них гетмана, вероятно, сильно раздражат Хмельницкого и вызовут месть с его стороны, а потому решился, хотя до некоторой степени, успокоить его, указав, что причину к столкновению подали исключительно своевольные козаки. С этою целью он написал к Хмельницкому следующее письмо:

Милостивый пан гетман, мой любезный пан и брат! От начала вселенной случается так, что среди пшеницы попадаются плевелы и часто рядом с церковью Божею (В тексте: "При костеле, а по нашему при церкви Божей".) злой дух устраивает свою капеллу. Помазанник Божий, король его милость, прилагал постоянно и теперь прилагает все старания для того, чтобы доставить спокойствие своему государству; я несчастный ("Неборак") со времени сейма, в течении трех лет беспрестранно нахожусь в разъездах и хлопотах, вследствие чего я совершенно потерял силы и здоровье; я постоянно нахожусь в сношениях с вашею милостью, моим милостивым паном и братом, желая снискать облегчение угнетенному нашему отечеству и спасти от гибели последнюю горсть нашего русского народа. Ваша милость также не мало печаловались ("Горовал") и трудились, как подобало верному королевскому подданному и слуге, принесшему присягу, для того, чтобы потушить вспыхнувший пожар. Между тем Нечай, которому ныне да оставит Господь его прегрешения, привык было без ведома вашей милости творить всякое зло: зазывать татар против соотечественников, проливать кровь, избивать дворян. Так и в последнее время он овладел артиллериею в Брацлаве, двинулся к Линцам и напал на квартиры польского войска, понося письмами и на словах знатных вождей и гетманов; потому, по справедливому изволению Господа, он и нашел то, чего искал и получил награду по заслугам. Узнав об этом столкновении и имея в виду данное мне поручение о сохранении мира, я королевским именем удержал польного гетмана и воеводу брацлавского от дальнейшего движения за пограничную черту и вашу милость извещаю о том, что коммисия, назначенная для умиротворения, спокойно ожидает начала своего действия, о чем и гетман польный извещает вашу милость отдельным письмом. Отправляя к вашей милости это послание, от себя удостоверяю вас именем короля, что мир считаю ненарушенным и что коммисия готова по прежнему приступить к своим действиям ("Что мир — миром и коммисия-коммисиею"). Когда она откроется, брацлавский воевода предъявит в ее заседании обидные ("Плюгавые") письма и угрозы, присланные ему Нечаем. Король его милость глубоко сожалеет об этом поступке и о возникшей ссоре, но он уверен, что все это случилось [376] без ведома вашей милости, и пребывает к вам по прежнему благосклонным; он желает, чтобы коммисия поскорее начала свои действия и счастливо довела их до конца во избежание новых вспышек и кровопролития, — и чтобы собранные военные силы соединились против общего врага, вместо того, чтобы взаимно себя истреблять. Извещая об этом вашу милость, прошу, чтобы вы изволили, согласно с данным обещанием, назначить в возможно скором времени день съезда в Паволочи. Мы будем ожидать в Линцах. Всемогущий Бог властен покончить в один час дело, которое мы не могли решить в течении года. Следует лишь обратиться к Нему с молитвою от всей души и благословение Его будет нам ниспослано, враги-же наши не возрадуются от падения нашего. Моля об этом Господа, заключаю письмо мое просьбою о скором и благосклонном ответе. Гонцу своему я назначил срок возврата 12 марта (по римскому календарю) и если к этому сроку не получу ответа, то должен буду сам потерять всякую надежду на коммисию и миролюбивое окончание дела. Не дай того Господи! Ведь от этого зависит судьба святой нашей веры, судьба русского народа и пролитие христианской крови. При сем случае поручаю себя благосклонности вашей милости. Из Гощи, марта 3-го дня 1651 года. Киевский воевода (Адам Кисель).

Марта 6. Гетман собрал советь для того, чтобы определить выбор главной квартиры, так как нужно было на время приостановить военные действия, ибо вскоре ожидалась оттепель и необходимо нужно было дождаться прихода подкреплений, сформированных из вновь навербованных солдат, о приближении которых не было пока никаких известий. На совете решили провести остаток зимы в Виннице, как в городе более обширном. В это-же время король, предчувствуя угрожающую Речи Посполитой опасность и не доверяя прочности мира, заключенного с бунтовщиками, нашел необходимым созвать сейм и потому к 9 марта созвал сеймики во всем королевстве.

Между тем гетман, согласно с постановлением военного совета, выступил 6 марта из Черниевец в Винницу. Войско направилось через Мурахву и Красное и 10 марта остановилось на ночлег в Сутиске. В ту-же ночь гетман отправил вперед к Виннице брацлавского воеводу с его полком на рекогносцировку; последний узнал на пути от захваченных языков, что в Виннице расположился в качестве гарнизона калницкий полковник Богун с отрядом в 3,000 козаков; вследствие этого он ускорил поход, не смотря на очень глубокий снег. Так как козаки не поставили сторожевого отряда за мостом, то наши ворвались в предместья неожиданно и если-бы [377] они шли в большем порядке, то без сомнения захватили-бы город, подобно Красному. Когда хоругви наши приблизились к городу, козаки заметили их и как пешие, так и конные вышли на встречу на лед на реке Буге, где они заблаговременно наделали было кругом города прорубей. Проруби эти, высеченные несколько дней назад, успели покрыться тонким слоем льда и занесены были снегом и потому незаметны; козаки выстроились на льду позади их. Брацлавский воевода с двумя хоругвями (пана Киселя и пана Мелешка) бросился на них, не осмотрев местности. Он и сам попал в прорубь, и оба ротмистра погибли, и много людей из обеих хоругвей. Козаки взяли знамя воеводы и оба знамена хоругвей; из хоругви пана Киселя погибло семь товарищей, а из хоругви пана Мелешка три; притом много лошадей потонуло или погибло от выстрелов. Хоругви отступили в беспорядке к замку, который между тем заняли драгуны, и расположились вокруг его укреплений, где впрочем сильно страдали от выстрелов козацкой артиллерии. Затем уже отыскали брацлавского воеводу, который едва выкарабкался из проруби и лежал на льду, сильно избитый прикладами самопалов. Его уложили в сани, чтобы согреть, и он отправил гонца к гетману с приглашением ускорить приход главного отряда.

Марта 11. Под вечер пришел с войском гетман и, расположив его в определенных позициях, осадил город. Он однако не предпринимал военных действий, ожидая прихода артиллерии; войско оставалось постоянно в строю. Козаки, не доверяя своим силам, в полночь с субботы на воскресенье зажгли город во многих местах, сами-же затворились в монастыре. Наши немедленно вступили в город и, лишь только рассвело, пошли на приступ, но козаки деятельно отстреливались из-за полисада, так что бой длился целый день в воскресенье и следующую ночь, с небольшими перерывами.

В понедельник, когда наши стали готовиться к новому штурму, козаки сомкнулись внутри второй линии укреплений, оставив первую линию полисада. С наступлением ночи на них повели приступ со всех сторон при беспрестанной пальбе; но и они очень храбро защищались как огнестрельным оружием, так и отбиваясь косами, дубинами и камнями; при этом с обеих сторон погибло много людей. Штурм продолжался до полуночи, пока наконец обе стороны не отправились на отдых. С нашей стороны погибло до 20 охотников и более ста пехотинцев, между [378] прочими два поручика: пан Либишовский и пан Холоневский (из хоругвей князя Дмитрия Вишневецкого и старосты калусского). Во вторник козаки вступили в переговоры; они прислали к гетману своих сотников, которые предлагали дать в качестве выкупа 4,000 волов и 50 бочек меду. Гетман потребовал, чтобы они кроме того выдали свои пушки и знамена и своего полковника Богуна. Они соглашались на первое, во выдать полковника или кого-либо из старшины отказались на отрез. Переговоры кончились тем, что они обязались возвратить взятые у нас знамена и удовлетворить убытки житомирского старосты, имущество которого они было разграбили; в удостоверение сего они должны были дать заложников, а также возвратить лошадей, взятых у нас в стычке у прорубей, или уплатить их стоимость деньгами. Когда условия эти были заключены, они собирались выйти в среду и требовали, чтобы войско наше очистило поле перед монастырем. Войску нашему действительно приказано было отступить с поля и укрыться в замке, а также в улицах и среди домов в городе, но оставаться в строю. Предполагадось употребить следующую хитрость: когда козаки выйдут из укреплений, окружить их в поле со всех сторон и потребовать выдачи старшин и оружия, а если они не согласятся, разгромить их окончательно. Но намерение это не удалось исполнить; козаки, заметив-ли сами засаду или получив о ней предостережение, отказались выходить: возобновив переговоры, они потребовали от нас заложников (посланы были: пан Залевский и пан Лыткевич) и дали нам в замен своих. При переговорах требовали, чтобы гетман со всем войском отступил за милю от города, а когда он не согласился исполнить это условие, прекратили переговоры, объявив, что все готовы погибнуть в бою. Действительно козаки немедленно пошли было на пролом, но были с большим уроном отбиты. Тогда, они отступили в третью черту фортификаций, укрепили ее и храбро в ней засели; при этом часть лошадей своих они выгнали и когда челядь наша, покушалась овладеть ими, многих перестреляли. Наши окружили их укрепления валами и постоянно сторожили, но не могли отрезать их от воды; громили осажденных пушками и бросали в их стан бомбы, но бомбы козаки успевали тушить и в сущности мы ничего не могли им сделать. Между тем войско наше выбилось из сил, так как все время солдаты и лошадей не расседлывали, и сами не оставляли оружия. [379]

18 марта в субботу обозный коронный (единственный сын польного гетмана) отправился в Кальник на рекогносцировку с частью войска, желая собрать точные сведения как о том, где находится Хмельницкий, так и о том, не подходит-ли какое подкрепление на выручку Богуну. Возвратился 20 числа в четыре часа вечера без успеха: дошел лишь до Липовца, лежащего в 5 милях от Винницы; оттуда отправил по направлению к Кальнику для разведок пава Кондрацкого; но последний, едва выступил в поле, наткнулся на передовой козацкий отряд и заметил в стороне большое войско. В то-же время другие козаки (полтавского полка) напали на наших, расположившихся в Липовце, и привели их в немалое замешательство. Только выбежав в поле, пан обозный успел привести в порядок хоругви, но все расседланные лошади были потеряны; притом козаки, прежде чем напали на Липовец, заняли дорогу в Кохановку и потому та часть отряда, которая сопровождала обоз с припасами, потерпела также значительный урон. Пан Кондрацкий едва успел спастись, потеряв много товарищей и солдат из разных хоругвей (отправляясь в разъезд, он взял с собою из каждой хоругви по 5 человек челяди). Пан обозный привел несколько человек захваченных в плен запорожских козаков, которые показали, что Хмельницкий был в Белой Церкви и уже выступил оттуда на встречу нашему войску. В виду этого известия, гетман, считая свои силы недостаточными, решился отступить в какую-либо местность более удобную для продовольствования войска, ибо лед на Буге уже тронулся, а по сию сторону реки невозможно было найти фуража. Но прежде он хотел попытать счастья, не удасться-ли взять приступом осажденных. Штурм начался с рассветом; козаки немедленно произвели вылазку, при чем несколько человек из них попало в плен, они-же захватили двух наших. Вообще козаки сражались храбро и с каждой стороны пало до 20 человек. Пока продолжался штурм, несколько часов после восхода солнца, подоспел на выручку Богуну уманский полковник (Иосиф Глух) с отрядом козаков в 10,000 человек. Хотя о его приближении войско имело кое-какие известия, во он появился неожиданно; козаки с большим криком заняли новый город и расположились в нем, отделенные от нашего войска только мостом на расстоянии одного выстрела из лука. В нашем войске произошло страшное замешательство, солдаты не [380] слушали распоряжений и разорвали боевой строй; на трубах играли тревогу, что еще более усиливало страх и смущение; наконец, наши, бросившись на лошадей, выбежали в поле к Якушинцам и здесь построились в боевой порядок, часть-же хоругвей осталась на месте прежней стоянки перед фронтом монастыря, в котором затворились козаки. Пан воевода с несколькими десятками драгун и с несколькими козацкими хоругвями бросился к мосту, за которым стоял неприятель и вступил с ним в перестрелку. Вся эта тревога была совершенно напрасна, хотя-бы они явились и в большем количестве, ибо Буг уже тронулся и они не могли переправиться на нашу сторону. Но челядь, бывшая у обоза, не обратив на это внимания, бросив возы и лошадей, обратилась в бегство; примеру их последовали и товарищи из разных хоругвей; между тем другие, увидев, что возы оставлены без присмотра, бросились к ним и свои стали грабить своих. Дело вышло очень похожее на пилявецкую битву, с тою разве разницею, что пехота и часть хоругвей, оставшаяся в строю, сомкнулись и в порядке отступили по направлению к Бару. На прощанье козаки, выбежав на валы, провожали наших обычными криками, прилагая к ляхам разные оскорбительные эпитеты: "цыгане, беглецы, безмозглые, пилявчики! кричали они, утикайте дальше за Вислу, не тут ваше дило!" (Подчеркнутые слова в тексте написаны по-русски) Гетман был очень смущен по причине этого беспорядка и слишком поспешного отступления; солдаты негодовали на него за отсутствие распорядительности; они сами были страшно утомлены, лошади изнурены и в заключение они лишились возов, запасных лошадей, челяди, съестных и боевых припасов. В большом смятении, усилившем самоуверенность врагов, отступило войско от Винницы, прекратив осаду, и отправилось в Бар, куда пришло 24 числа.

Главною причиною смятения и беспорядка нашего войска было соревнование и ссоры вождей, т.е. гетмава польного и брацлавского воеводы. Последний желал распоряжаться независимо от гетмана; притом он хотел удержать у себя серебрянный пернач Нечая, но должен был отдать его гетману, который выбранил его по этому случаю. Другой раз они столкнулись в Шарогроде: здесь, во время разговора, воевода упомянул о том, что он увещевал солдат повиноваться [381] гетману, но последний, вспылив, ответил: "ваши увещания имели столько-же веса, как этот кукиш", причем он показал кукиш воеводе. По истине стыдно и позорно для вождей заниматься такими школьническими выходками! Воевода ничего не ответил, но вышел из комнаты. В третий раз гетман обругал воеводу, когда последний попрекнул его в том, что он в письмах к королю исключительно себе приписывает всякое успешное действие.

Как образец безобразия, до которого дошло войско вследствие этих ссор и неуважения подчиненных к вождям, приведу один грустный случай. Когда 18-го марта козаки очистили Прилуку, туда отправились для собрания фуража несколько тысяч войсковых слуг. На обратном пути, солдаты из полков гетманского и князя воеводы русского (Иеремии Вишневецкого) ограбили солдат брацлавского воеводы. Утверждали, что зачинщиком беспорядка был какой-то товарищ из хоругви князя Вишневецкого. Брацлавский воевода, требуя по этому поводу удовлетворения у гетмана, попрекал указанного товарища; присутствовавший при этом пан Незабитовский, поручик той роты, в которой служил товарищ, заметил воеводе: "ваша милость постоянно к нам придираетесь". Разговор обострился; наконец, воевода сказал пану Незабитовскому: "тебе пристало скорее быть быком, чем солдатом"; пан Незабитовский ответил на это: "а тебе подобает скорее быть козьим пастухом, нежели сенатором". Воевода замолчал, а пан Незабитовский вышел. Разговор происходил в присутствии гетмана, но когда ему пожаловался воевода, то он не вступился за него и ответил пословицею: "где бреют, там и бъют"; потому воевода чувствовал себя оскорбленным в данном случае более гетманом, чем Незабитовским.

Между тем по всему государству пронеслась молва о поражении брацлавского воеводы во время первого приступа к Виннице по льду у прорубей; его неосторожности приписывали гибель многих заслуженных людей, о которых сожалели многочисленные родственники и друзья. Чувства эти выразил киевский воевода (Адам Кисель) в письме к киевскому кастеляну, в котором он порицал неосторожность, погубившую столько добрых воинов и в том числе его единственного брата (Кастелян киевский Збигнев Горайский, к которому адресовано это письмо, состоял членом коммисии, назначенной под председательством Адама Киселя для переговоров с козаками; погибший в битве брат Адама Киселя — Николай, староста черкаский, был также членом этой коммисии). Вот текст этого письма: [382]

Да вознаградит Бог Вашу милость за сочувствие, которым вы изволите утешать бесконечное горе, которое меня вгонит в могилу. Единственный, дорогой брат мой пал в битве, подобно моему деду, прадеду, пращуру, двум дядям и двум двоюродным братьям; все они легли в боевых могилах. Если бы судьба позволила, следовало бы мне в гробу заменить брата: он был в нашем доме цветущею розою, между тем как я представляю в нем терн иссохший. Безбожные и завистливые люди, оклеветавшие древнюю честь и славу нашего дома, были причиною тому, что брат мой решился устыдить их, добровольно искал смерти и доказал нашу доблесть пролитием собственной крови. С этою решимостью он и отправлялся в поход и если бы разрушенное здоровье не помешало мне, я охотно разделил-бы его участь; в настоящее время отраднее пасть в битве, чем смотреть на то направление, к которому склоняется судьба отечества. Мы отвергаем благоразумные советы, затеяли гибельную войну, то и дело налегаем лишь на нашу храбрость, а кровавые ее последствия ежедневно у нас пред глазами. Прийдет, хотя слишком поздно, время, когда вспомнять мои дружественные увещания. Увы! некогда ценили более одного гражданина, чем тысячу хлопов, ныне-же безумный дух времени производит то, что хлопы, укрываясь за стенами, остаются невредимы, а сыны Короны, с открытою грудью устремляясь на стены, погибают смертью храброю, но бесполезною и причиняющею большое горе отечеству. Впрочем я уже потерял все, что мог потерять, и более об этом предмете писать не буду. О коммисии и других возложенных на меня поручениях я теперь и знать ничего не хочу; единственно о том молю Господа, чтобы он скорее дозволил мне сомкнуть глаза после того, как погибла единственная надежда моего дома. О кровавом наследстве я заботиться не стану: Господь призрит сироту, если отечество о нем забудет; пусть утешаются наследством те, которые послали жертву на гибель. Тяжелое горе не дозволяет мне более писать. Я распоряжусь о том, чтобы проводить отсюда остатки брата, погибшего на глазах всего войска, и сам, изнывая от горя, попрощаюсь с этим краем. — Из Гущи. Марта 23 дня, 1651 г.

В том-же письме следующая приписка:

Жена моего брата имеет пожизненное право владения на Черниев. Относительно черкаского староства я не только не претендую на Вашу милость, но, напротив искренно желал-бы, чтобы Ваша милость получили его предпочтительно перед другими соискателями; староство это нам досталось после других, естественно, к другим оно должно перейти от нас; для меня отраднее будет, если наследство брата перейдет во владение друга, чем оно досталось-бы врагу. Ни из Киева, ни от двора королевского, ни от Хмельницкого я не [383] получаю никаких известий; в сношения эти вперед уже не хочу и не буду вмешиваться. Из слов товарищей и слуг покойного брата, которые сопровождали его останки, я сообразил, что в войске нашем дела идут плохо: Богуна еще не взяли, а ежедневно гибнет множество людей. Вообще затеяли эту войну для истребления лишь польской шляхты. Если Господь не помилосердствует и хан с ордою прийдет, тогда все погибло; вместо того чтобы спасти потерянное, мы навлечем крайнюю опасность на всю Речь Посполитую и останемся с длинными ушами. Еще война не началась, а войско уже расстроено, лучшие воины погибнут и поражение явится скорее, чем мы ожидали. Войско наше, как мне сказали, малочисленно, подкрепления неизвестно где находятся; если враги это заметят и окружат наши силы, то Господь один знает, какие могут быть последствия.

Между тем польный гетман стоял в Баре с войском сильно ослабевшим от неудачной осады Винницы и разграбления обоза. Стесняясь в средствах для прокормления войска в пределах одного барского староства, ов распределил отряды в окрестных волостях, желая дать солдатам отдых и возможность несколько окрепнуть после перенесенных трудов; но быстрое появление врага не дозволило осуществить это намерение. Брацлавский воевода, отправляясь в Хмельник, где ему назначена была гетманом квартира, встретил на пути, в Летичеве, где он ночевал 30 марта, известия о движении неприятелей. В Летичев бежали из Нового Константинова многие жители, вследствие появления татар и козаков. Желая собрать о них более точные известия, воевода отправил в Константинов две хоругви (панов Сапегов и пава Янджула). Посланные достигли этого города в волночь и с большим криком напали на хлопов (полковником которых был Крысенко) и татар, неожидавших нападения, расположившихся на ночлег без стражи и по большей части пьяных. Эти немедленно пустились бежать, бросив свои знамена и лошадей как верховых, так и вьючных; убито их немного, но гораздо больше потонуло в Буге; наши, захватив несколько козаков, двух татар и до 20 татарских лошадей, скоро отступили, опасаясь, чтобы неприятели не напали на них, придя в порядок. После отступления наших, неприятели лишь утром возвратились в город, собрали оставшееся свое имущество, перерезали многих людей, город сожгли и отступили в Хмельник, где расподожились в замке и в городе. Пленные показали, что в этом отряде было до 300 татар и несколько тысяч козаков. Наши хоругви несколько раз ходили на рекогносцировку к Хмельнику, но им не удалось [384] более захватить языка; враги стали осторожны; они сожгли постройки на нашей стороне Буга и разрушили мост. Таким образом воевода вместо Хмельника, должен был квартировать в Летичеве, где отряд его сильно страдал от голода.

Апреля 3. Гетман, получив известия с разных сторон о том, что враги, собрав большие силы, быстро двигаются в нашу сторону, предпочел ожидать их в более удобном для защиты месте, у Каменца. Потому он оставил в Баре гарнизон: 300 человек немецкой пехоты и 3 козацкие хоругви (брацлавского воеводы, каменецкого старосты и пава Яскульского), остальным-же полкам приказал двинуться на сборное место к Зинькову. Оттуда он отправился в дальнейший путь и сам с своим полком расположился в Чернокозинцах, в двух милях от Каменца, остальные-же отряды разместил в близ лежащих волостях. Полк брацлавского воеводы был отправлен в Гродок, где он сильно страдал от голода; здесь, в ту ночь, когда войско заняло квартиры, задержан был разъездом лазутчик, посланный Богуном; он на допросе показал только то, что Богун отправил его из Винницы следом за войском, поручив узнать, где оно остановится и как будет расположено. Этого лазутчика отправили в Гусятин, к гетману.

Апреля 12. Сборище хлопов напало на Бар; немцы затворились в замке, а конные хоругви отступили к войску, не захвативши даже языка; они утверждали, что у врагов огромные силы. Гетман отправил 10 хоругвей для выручки осажденных немцев, но последние успели невредимо уйти из Бара, ибо хлопы, разграбив местечко и не покушаясь на приступ к замку, пробыв здесь лишь несколько часов, ушли дальше. Гетман, негодуя на то, что хоругви без повода ушли из Бара, отдал поручиков, начальствовавших ими, под военный суд.

Апреля 13. Король ясно видел, что, вследствие произшедшего столкновения с козаками, нечего уже думать о коммисии, но следует принять меры для ведения войны; потому он поручил великому коронному гетману, кастеляну краковскому, собрать все вновь навербованные войска и расположиться лагером у Владимира. Желая подать пример другим, он и сам лично выехал в Люблин, в четверг, на светлой неделе. [385]

Апреля 23. Между тем гетман польный, видя наступление военного времени и узнав, что кастелян краковсвий основал лагерь у Владимира, приказал всем хоругвям собраться у Каменца, где оне расположились лагерем по сю сторону реки, около замка. Каждый стал по возможности запасаться провиантом, который пришлось покупать по неимоверно высоким ценам. Постоянно приходили известия о том, что враги находятся уже в сборе и вскоре подойдут, так что наши ожидали их появления ежеминутно. Так простояли в лагере целую неделю; наконец собран был военный совет для решения вопроса: следует-ли врагов ожидать у Каменца или постараться соединиться с войском великого гетмана, собиравшимся у Владимира. На совете мнения разделились в пользу обоих предположений; гетман сам долго колебался, опасаясь, чтобы отступление от Каменца не было истолковано в дурную сторону; наконец он решил двинуться в королевский лагерь, не избегая на пути стычек с неприятелем.

(Продолжение будет).

Текст воспроизведен по изданию: Дневник Станислава Освецима // Киевская старина, № 2. 1882