СТАНИСЛАВ СУЛИШОВСКИЙ

В соответствии с Хотинским договором, заключенным 9 октября 1621 г., в Стамбул вместе с османскими войсками отправился польский гонец (дипломатическое лицо, не имеющее полномочий заключать какие-либо соглашения) Станислав Сулишовский в сопровождении переводчика  — армянина Кшиштофа Серебковича. Их миссия состояла в подготовке условий для приезда великого посла К. Збаражского, который должен был утвердить мирный договор, подписанный под Хотивом.

К. Збаражский упоминает о письмах Сулишовского, который хорошо информировал Варшаву о событиях в Стамбуле. Одно из них, которое мы приводим, было адресовано польному гетману С. Любомирскому, командовавшему польскими войсками после гибели К. Ходасевича. Перевод осуществлен на основе публикации документов из архива Конецпольских: Pamietniki Коniecpolskich. Wyd. St. Praylecki. Lwow, 1842, с. 230 — 232. Встречающаяся в тексте аббревиатура EKW (его королевское величество) переведена как «мой государь».

ПИСЬМО ПОСЛА СУЛИШОВСКОГО

ИЗ КОНСТАНТИНОПОЛЯ ПОДЧАШЕМУ КОРОННОМУ И ГЕТМАНУ ПОЛЬНОМУ СТАНИСЛАВУ ЛЮБОМИРСКОМУ

При любой оказии до сих пор не забывал извещать своими письмами вашу милость о том, что в этих местах находил заслуживающим сообщения к сведению Речи Посполитой и для предостережения ее. По установлении мира с моим государем султан Осман, император турецкий, охваченный гневом против своих конных и пеших воинов, как только явился в Константинополь, приказал многих сипахиев и янычар лишить жалованья, иных исключить из реестров. Пренебрегая старыми [воинами], он счел необходимым других набрать на их место, поскольку из-за их равнодушия в боях под Хотином не мог одержать ни одной победы над войском короля. Ему пришлось приступить к переговорам и соглашению, что его весьма тяготило. Он настойчиво готовился (по совету арабов, своих любимцев) к отъезду из Константинополя в Азию, чтобы в Дамаске или в Алеппо основать свою столицу, оставив на этом месте (в Стамбуле. — Пер.) двух бейлербеев. Чтобы эти планы не стали известны народу, пустили слух, будто он едет в Мекку с целью паломничества к гробнице Мухаммеда.

Все богатства, находившиеся в сокровищницах константинопольских, золото и серебро, были приготовлены, чтобы взять с собой. Узнав об этом, паши, муфтии и виднейшие представители духовенства, не сумев никаким способом отвратить его от столь вредного намерения и предупреждая его отъезд, подняли против него сипахиев. Объединившись с янычарами, они 18 мая большими толпами подошли к сараю (дворцу. — Пер.) и послали к нему [с требованием] окончательно отказаться от своих [100] Планов, указав ему, что нет прочного мира с нами (поляками. — Пер.), что опасно и недопустимо султану так далеко удаляться от столицы. Одновременно у него потребовали выдать им тех, кто знал о его замыслах и собирался с ним ехать.

Разгневанный султан приказал выдвинуть пушки, желая вытеснить [мятежников] силами дворцовой стражи, но собралась уж толпа в несколько десятков тысяч. К прежней обиде присоединилось чувство [раздражения за] пренебрежение к ним. Ворвавшись во дворец, сипахи и янычары перебили сначала,

тех, кто охранял султанские покои, затем [растерзали великого] везира Дилавер-пашу, агу янычар, дефтердара и нескольких виднейших лиц из его (везира. — Пер.) совета. Жестоко с ними обошлись, разбросав тела по базарам, где их три дня рвали собаки. Потом поймали самого султана, который, покинув дворец, спрятался на дворе аги янычар. На скверной кляче в простой рубашке и панцире его провезли с позором по городу среди толп народа, называя изменником Оттоманского государства и всех мусульман. Заключили в старый замок Едикуль и 20 мая его умертвили.

Между тем вспомнили о султане Мустафе (которого Осман несколько лет назад, утвердившись после него на престоле, заключил в башню, а теперь перед отъездом хотел убить). Выпущенный из заключения 21 мая, он был провозглашен императором ¹. Бушевавший четыре дня бунт тотчас прекратился, как будто и не было никаких волнений. Перед этой сумятицей я был уверен, что его милость пан великий посол (князь Кшиштоф Збаражский) вскоре прибудет. Об этом сообщалось в письме моего государя, присланном недавно покойному Дилавер-паше. По долгу своему я усиленно добивался того, чтобы паши задержали прежнего императора до приезда пана посла ². Однако трудно было чего-либо добиться с упрямцем, который, вопреки мнению своего совета, дал такое распоряжение: если в его отсутствие приедет пан посол, он должен отправлять свою миссию перед двумя его наместниками, оставленными здесь,  — Хусейн-пашой и Гюрджю Мехмед-пашой  — или ехать за ним в Дамаск.

Бог по своей милости распорядился подобрать удила этому необузданному характеру, чьи усилия были направлены на унижение моего государя и Речи Посполитой. Меня чрезвычайно утешило, что дело мира Речи Посполитой было передано в руки нынешнего императора, который, утвердившись в столице, прежде всего заявил, что со всеми христианскими государями, своими соседями, которые стремятся к миру, особенно с моим государем, хочет и желает того же. По моей просьбе он обещал немедленно отправить чауша, которого уже назначил, к королю с предложением установить дружбу и утвердить мир и Хотинский договор.

Послали  — также по моей просьбе  — к крымскому хану и Кантемиру под Белгород (Аккерман. — Пер.), строго приказав [101] чтобы каждый удерживал татар и не смел причинять какой-либо ущерб во владениях его королевской милости. Требовал [султан] лишь того, чтобы по приказу короля казаки были усмирены, а [великий] посол как можно скорее приезжал.

Если посол, услышав о волнениях [в Стамбуле], задержался, предвидя какие-либо опасности ³, я его заверяю в том, что здешние люди, полностью успокоившись после тех беспорядков, с радостью ожидают господина посла и искренне желают утверждения мира. Нет сомнений и в том, что не только его милости будет обеспечена полная безопасность по приезде, но и все будет осуществлено в соответствии с волей короля и нуждами Речи Посполитой. В случае дальнейшего промедления с его приездом, если перемены окажутся непрочными, возможны большие бедствия, новые затруднения на пути обеспечения мира Речи Посполитой.

Промедление это начало было раздражать быстрого на решения ныне покойного султана Османа настолько, что перед своим отъездом он дал такой приказ здешним каймакамам ⁴: если после его отъезда посол не приедет, в том же году, отплачивая за нанесенное оскорбление (о чем дважды письменно давал знать вашей милости), направить во владения моего государя татар, 20 тысяч пограничных турок с несколькими тысячами янычар, валахи и молдаване должны оборонять границы и помочь татарам. Так [Осман] замышлял всеми силами продолжать войну против моего государя. Дело в том, что они (турки. — Пер.) вообще сомневались, намерен ли мой государь придерживаться хотинских постановлений.

Я как мог отвращал их от этого мнения своими доказательствами, опираясь в значительной степени на письмо его королевского величества, привезенное 26 апреля чаушем Мехмедом. Однако они, как и прежде, оставались при своих сомнениях, поскольку о после не было никаких известий, не доверяли уже и письму его королевского величества, потому что послано оно было не через посланца его, а с чаушем, который был оставлен в залог за меня. К тому же стало известно, что казаки, выйдя в море, разбили несколько кораблей и разорили некоторые прибрежные селения. В результате везир, вызвав меня к себе, три дня назад, перед смертью своей и султана, резко говорил со мной, подчеркивая, какие оскорбления нанесены султану тем, что мой государь, договорившись, о мире, до сих пор ни в чем не следует хотинским постановлениям: очень долго нет вестей о после, казаки по приказу его королевского величества по-прежнему воюют на море. Когда же он начал высказывать сомнения в истинности письма его королевского величества, я возразил: мой государь, будучи великим монархом, не имеет такого обычая, нет причин, которые побудили бы его к тому, чтобы использовать в своих действиях ложное письмо. Если бы он не хотел мира с вами, уже сейчас было бы полно в вашей земле войск моего государя. Если бы казаки выходили в море по [102] приказу моего государя, большими были бы их численность и нанесенный вам ущерб. Нынешнего покойника этот ответ несколько успокоил, а потом началась описанная выше смута⁵.

Дай Бог, чтобы эта перемена безотлагательно и счастливо привела к разрешению [главного] дела Речи Посполитой  — окончательному утверждению мира.

Поручаю себя и свои услуги милостям вельможного пана. В Константинополе 28 мая 1622 г. Милостивого пана слуга Станислав Сулишовский.

Комментарии

1. Сулишовский ошибается: Мустафу I освободили из заточения 19 мая, а провозгласили султаном 20 мая.

2. Сообщая о своей деятельности в Стамбуле, Сулишовский отмечает, что он в соответствии с письмом Сигизмунда III великому везиру Дилавер-паше еще до низложения Османа готовился к встрече посольства Збаражского. Сулишовский утверждает, что пытался воздействовать на Порту, чтобы задуманный Османам отъезд из Стамбула был отложен до приезда польского посла. Он с удовлетворением отмечает изменение внешнеполитического курса империи в связи с переменой на престоле, сообщает, что по его просьбе были приняты меры против набегов татар на владения Речи Посполитой, но умалчивает о том, что эти меры оказались малоэффективными.

3. К. Збаражский, отвечая на упреки тех, кто обвинял его в длительной задержке с отъездом, говорил, что согласился возглавить посольство, хотя эта миссия была сопряжена с большими расходами. Известно, что он внес из личных средств до половины из 120 тыс. червонных злотых, отпущенных на расходы посольства. Важнейшим вопросом среди тех, которые вызвали промедление с отъездом посольства, был спор по поводу обязательств, данных польскими делегатами во время переговоров в Хотине. Османская сторона стремилась в какой-либо форме зафиксировать уплату Польшей дани. Польские представители заявили, что Польша никогда никому дани не платила, согласились только на дары султану. Именно отсутствие формального обязательства о платежах и побудило некоторых вельмож из окружения короля утверждать, что со смертью турецких сановников, участвовавших в переговорах под Хотином, обязательства аннулируются и Збаражский не должен везти обещанные дары. Кшиштоф и его старший брат Ежи, краковский кастелян, решительно восстали против этого, утверждая, что такая постановка вопроса чрезвычайно затруднит миссию Кшиштофа. Когда подскарбий объявил, что денег для посольства нет, Ежи написал королю, советуя дать хотя бы 20 тыс. червонных злотых, а также разрешение одолжить в случае необходимости деньги у константинопольских купцов. Разрешил ли король? Очевидно нет, ибо Е. Збаражский на сеймике 13 декабря 1622 г. заявил, что Кшиштоф, находящийся уже месяц в Стамбуле, потратил на расходы посольства такие средства, как ни один посол до него (Listy Jerzego Zbaraskiego, kasztelana Krakowskiego, z lat 1б21-1631. Wyd. A. Sokolowski. — «Scriptores rerum polonicarum». Krakow, 1880, t. 5, c. 11, 58 — 59). Формальной причиной задержки посольства Кшиштоф выставлял события в Стамбуле. Он заявил, что не может выехать без официального заверения в безопасности от султана.

4. Предполагалось, что после отъезда Османа II из столицы второй везир, Мере Хусейн-паша, будет исполнять обязанности наместника (каймакама) в Стамбуле, третий везир, Гюрджю Мехмед-паша, станет наместником в Эдирне, четвертый везир, Реджеб-паша, — в Бурсе.

5. Несомненно, Сулишовский добивался скорейшего приезда посольства, убеждая Збаражского в том, что ему гарантирована безопасность и что необходимо скорейшее заключение мира. Характерно, что, пересказывая беседу с Дилавер-пашой, он отмечает могущество польского войска и силы казаков на море. Это было невозможно до Хотинской войны.

Текст воспроизведен по изданию: Османская империя в первой четверти XVII века. М. Наука. 1984