ЛИТОВСКИЙ КАНЦЛЕР ЛЕВ САПЕГА О СОБЫТИЯХ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ

Печатаемые ниже документы хранятся в Московском Главном Архиве Mинистерства Иностранных Дел. Они написаны на отдельных листах небрежною скорописью, чрезвычайно трудною для чтения, и все одним почерком. Листы эти, судя по сохранившимся на их перегибах следам клея, были вплетены прежде в какой-то книге, из которой были вырваны. По внутреннему содержанию своему документы являются ничем иным, как черновыми набросками или записями речей, которые произносились на сеймах. Автором речей, как это открывается из указания в № и печатаемых документов, был литовский канцлер Лев Иванович Сапега (1589—1623). Известно, что именно он ездил в Москву послом в царствование Годунова вместе с каштеляном Варшавским, подканцлером коронным, Станиславом Варшицким (С. М. Соловьев. История Pоссии, кн. II, т. VIII. 697—70и). Речь, содержащаяся в № 1, произносилась, по всем данным, на Варшавском сейме 1611 года, когда представляли пленных Шуйских королю. Речь упоминает о показании Димитрия Шуйского касательно намерения Лжедмитрия I воевать с Польшею. Об этом показании, как известно, шли разговоры именно на Варшавском сейме (H. Костомаров. Смутное время Московского государства, том III, стр. 189). На этом сейме, как известно, к королю предъявлялось обвинение в том, что он начал войну с Москвою, не спросясь сейма. Речь Caпеги имела в виду оправдать короля от нареканий и доказать, что не король виноват в этом, а другие (т. е. Мнишек и его сторонники), и что король втянулся в войну уже только но необходимости.

Вторая речь, как видно из ее содержания, сказана после того, как низложен был царь Василий Шуйский, скорее всего опять-таки на сейм 1611 года. На этом сейме, как известно, Мнишек выступал с обвинениями против пленных Шуйских, как убийц Димитрия и бывших при нем поляков. Но, как известно, он не нашел себе сочувствия и поддержки на сейме, а напротив — сам подвергся обвинениям в том, что поддерживал обманщиков (Костомаров. ор. cit., 185—189). [IV]

Этим обвинениям, по всей вероятности, и предшествовала речь Сапеги с обстоятельным изложением Московских событий.

Что касается третьей речи, то из содержания ее видно, что она говорилась в то самое время, когда дело поляков в Москве было проиграно, но москвитяне еще не выбрали себе царя, т. е. в феврале 1613 года, на сейме.

О. Пирлинг в своей статье “Кто был первый Лжедмитрий”, (Вестник Европы 1901, № 1) придает большую цену сообщениям Льва Ивановича Сапеги относительно первого самозванца. Не отрицая важности этих сообщений, мы, однако, должны указать на то, что эти сообщения были сделаны ad hoc, в paзгap нападков на Мнишка и обвинений его в том, что он поддерживал заведомых обманщиков. А если так, то и относительно сообщений можно быть разного мнения: в полемическом характере их можно находить гарантию особой их точности и достоверности и наоборот — усматривать возможность односторонности и пристрастия в подборе слухов и известий, шедших с Московской стороны, известной подтасовки фактов и неправильного их освещения.

Матвей Любавский. [V]

(оригинальный текст на польском языке не приводится)

I.

Хотя в пропозиции В. К. M. его милость пан подканцлер коронный согласно намерению В. К. M. достаточно ясно и очевидно изложил ход Московской войны, чем бы всякий мог удовольствоваться, но в виду того, что из некоторых воеводств панам послам поручено и записано в инструкциях доведаться о виновниках этой войны, а с другой стороны и некоторые паны сенаторы в своих мнениях изволили о том же завести речь, я должен поведать нечто об этом предмете и взять с фундамента, дабы всякий увидел, что ни В. К. M. и никто из нас, кто был на этой войне при В. К. M., ни в чем не провинились перед отечеством, но виноваты другие, кто начал войну вопреки воле и запрещению В. К. M., а Ваша К. M. уже вынужден был продолжать ее, и потому в этом не было ни несправедливого, ни зловредного, но только необходимое. Чтобы легче люди уразумели это, я должен начать с начала. [2]

Тиран известный Московский Иван Васильевич, отходя с сего света, оставил после себя двух сыновей: Федора старшего, уже взрослого и женатого, а другого — Димитрия, которому дал удел Углич, и поручил его воспитывать там же в Угличе матери и деду его Федору Нагому. А хотя старший Федор и не был способен к управлению, но в виду того, что другой был малолетним ребенком, старшего и признавали государем, а государством рядил и правил брат жены его Борис Годунов. Этот, видя, что Федор не имеет потомства от своей жены, его сестры, стлал себе дорогу к престолу. А так как помехою к этому был тот младший наследник, Димитрий Углицкий, он отрядил тайных убийц, и они умертвили этого ребенка 13 или 14 лет; туда же он отправил и других вслед за ними, чтобы чернь побила этих тайных убийц, дабы не обнаружилось его злое дело, а потом приказал покарать и тех, которые побили тайных убийц, и много их умертвил. Устранив это препятствие, после Федоровой смерти он насильно учинился государем вопреки воле всей земли. А так как много было таких, кому это государство больше пристало, чем ему, он умерщвлял их и убивал, с тем чтобы утвердить только свое владычество. [3]

Наконец он так возгордился, что присваивал себе божескую силу; ибо, когда мы с его милостью, теперешним подскарбием коронным, были у него послами от В. К милости, он звал себя единым подсолнечным, которому нет равного, благодаря которому цари царствуют и проч. За это Бог и покарал его не через королей, не через великих потентатов, но через его же собственного подданного, дотоле нищего и убогого человечка, чернца, который во владениях В. К. M. служил из хлеба и одежи. Появился Гришко, сын Богдана Отрепьева, который был чернцом, как его зовут москвитяне — расстрига, по нашему “апостат”. Он назвался Димитрием Углицким, тем самым, кого Борис приказал убить; был он и у В. К. M. в Кракове, и В. К. M. из сострадания явил ему и даровал великую милость; а какую он вскоре потом показал неблагодарность В. К. M., скажу ниже. Кратко говоря, пошел он до Москвы, с чьею помощью — всем известно, В. К. M. запрещал, рассылал универсал, чтобы люди В. К. M. не ходили с ним. Не помогло это: пошли, посадили его на престоле. И вот начало Московской войны. Легко видеть и рассудить, кто ее начал. Конечно, не [4] В. К. М. Между тем Борис умер; а за то, что Борис учинил над наследником государства, приказав его убить, Бог отомстил через этого человека на сыне Борисове, ибо и сына, и мать приказал удавить ((а что он сделал с дочерью...),), а о других вещах не годится и говорить. Между тем этот мнимый Димитрий, возгордившись, какие грамоты послал к В. К. М., какие речи... напоминанья (за вышеуказанное благодеяние не хотел даже называть королем, а только Сигизмунд Польский) а что... его милость пан Радомский, — думаю, что об этом В. К. М. поведал пан Ст. Вилский; наконец, какие злые козни строил он В. К. М., об этом говорили не только его слуги и приверженцы, но и Димитрий Шуйский, как ему он сам перед тем сообщал, ибо, не зная еще, что в Польше готовится рокош, хотел послать Шуйского с 40 тысяч войска в государство В. К. М. А также и его за то Господь Бог наказал, ибо Василий Шуйский, убив его, сам стал государем. А заседши на государстве, он немедленно же стал мыслить о мести над народом Польским и Литовским и сговариваться с неприятелем В. К. М. Карлом (Шведским); помогал ему деньгами, дал ему несколько городов, чтобы он вел войну с Вашею Королевскою Милостью, и сам хотел с другой стороны... [5] 

II.

Иван Васильевич, тиран Московский, отходя с сего света в 158 .., оставил после себя двух сыновей: Федора от первой жены своей, из дома Никиты Романовича, и второго — Димитрия от последней жены (всех имел он семь), из дома Нагих. Этому младшему, еще несовершеннолетнему, он назначил в удел Углич, где он и жил со своею матерью; Феодор же, как старший, был государем всей Московской земли. — Но так как он не был способен рядить и править государством, то Борис Феодорович Годунов родной брат великой княгини Московской, супруги Федора Ивановича, рядил и правил государством. А так как Федор не имел потомства, то Борис, его шурин, заблаговременно стлал себе дорогу к занятию государства Московского, искусно н хитро умертвил наследника, князя Димитрия Ивановича Углицкого, а мать его сослал на Бело-озеро как бы в заточение, где и держал ее взаперти и нужде. После же смерти Федора Ивановича, последнего государя и отчича Московского (которого, как говорит молва, [6] он будто бы отравил), насилием и происками захватил беззаконно Московское государство. Сделавшись государем, хотя рядил и правил государством хорошо, но в то же время губил, истреблял и уничтожал дpeвние роды, проливал множество невинной крови, опасаясь, чтобы после смерти его потомок (он оставил одного сына Федора и одну дочь), не встретил затруднений и препятствия со стороны тех, кои имели более прав на это государство. Вот почему так часто приводил он все земли к присяге на верность потомкам своим. Но так как власть его была не от Бога и Его святой воли, то и была она непрочна, потому что еще при жизни его явился некто Гришка Отрепьев, сын боярский, а не низкого происхождения. Этот человек сначала занимался игрою в кости и другими излишествами, но потом, кажется, более с отчаяния, нежели вследствие набожности, сделался монахом и служил дьяконом у первого патриарха Московского Иова. Два года спустя ушел он из монастыря в Киев, а затем в Острог, не малое время шатался и по другим местам, после же стал называть себя князем Димитрием Ивановичем Углицким, потомком великих государей Московских, выдумав хитрую, хотя довольно грубую сказку, будто Господь Бог [7] чудным образом избавил его от рук Борисовых и от смерти, и будто бы убили вместо него другого мальчика, очень похожего на него. Таким самозванством он приобрел ceбе доверие многих людей; к этому присоединилось еще и то, что некоторые русские, из приверженности ли к истинным, прирожденным государям своим, или из ненависти к Борису и его тяжкому правлению, бежали к самозванцу и тем еще более внедрили в Польском народе веру в его повествования. Вслед за тем, с помощью вельможного пана Юрия Мнишка из Великих Кончиц, воеводы Сендомирского, у которого он помолвил дочь Марину, обещав на ней жениться, он отправился через Киев в Москву. Народ присоединялся к нему отовсюду; когда он вступил в область Северскую, многие города предались ему, признавая его своим государем, другие брал он силою. Под Новгородом Северским, что при реке Десне, задержан он был не малое время, — несколько месяцев, — потому что здесь сопротивлялись ему люди, приверженные к Борису. Борис посылал против него войска, которые он разбивал несколько раз. Людей к нему как из Московского государства, так и из земель Е. К. В. все более и более прибывало. А Борис между тем, как [8] утверждают никоторые, от меланхолии помер жалкою смертью в лето Христово... После смерти Бориса весь народ, в особенности же чернь, примкнул к обманщику, который ложно назвал себя Димитрием Ивановичем Углицким, а затем и знатные люди, сенаторы, должны были последовать за другими. И хотя при встрече его еще далеко от Москвы некоторые, хорошо знавшие истинного Димитрия Ивановича Углицкого, узнали, что это не он, а другие узнали, что это Гришка Отрепьев, что чернцом н дьяконом был в Москве; а некоторые впоследствии в Москве как из духовного, так и из светского сословия осмелились ему говорить явно, что он не Д. И. Углицкий, а вор, расстрига, чернец, Гришка Отрепьев, — между прочими его родной дядя (отец его давно уже умер), говорил явно, что это его родной племянник, а не потомок государей, — но он всех сих велел побить до смерти и казнить, кроме своего дяди, которого ласковыми уговорами и обещаниями отводил от показаний, а когда в этом не успел, приказал его сослать куда-то в заточение и даже, кажется, казнить, потому что после о нем не было и слуху. А вперед себя послал в Москву в столицу послов, которые сына Борисового и его мать удушили: одну только дочь оставили [9] в живых, которую он впоследствии, прибыв в Москву, лишил девства. Московского же патриарха Иова, ослепив, сослал в заточение в Соловецкий монастырь. Заняв государство, он сдержал обещание, данное пану воеводе Сендомирскому, женился на его дочери и велел ее короновать, чего доселе в Московской земле не бывало, потому что там жен государевых не коронуют. Вскоре после того некоторые, учинив заговор, главою которого и зачинщиком был князь Baсилий Шуйский со своими братьями, князем Димитрием и князем Иваном и многими другими, в 160 .. году дня ..... Мая побили много людей польского и литовского народа; приглашенных паном воеводою Сендомирским на свадьбу своей дочери, жестоко умерщвляя и упиваясь их невинною кровью; между прочим жестоко умертвили ксендза Помаского, каплана, в то самое время когда он совершал св. мессу, почти тотчас же после причастия, а пана воеводу Сендомирского, с дочерью и его друзьями, знатными людьми обоего пола, разослали по разным городам в заключение, и послов Е. К. В., которых он отправил на свадебное торжество, задержали как бы в заточении. А князь Василий Шуйский вскоре завладел государством силою и на третий день после [10] этого убиения велел короновать себя. Патриарха Игнатия, родом грека, которого самозванец поставил вместо Иова, низложил; а Гермогена, человека злого, поставил патриархом. Но Бог не похотел иметь Шуйского на царстве. Появился опять какой-то Петр Медвежонок, родом москвитянин, даже и не благородного происхождения. Имея за собою некоего Болотника и Донских казаков, назвал себя потомком государей Московских; к нему присоединились также и люди княжества Северского. Они долго вели с Шуйскими войну; подойдя к Москве, много раз бились с людьми Шуйского, пока не изменил один полковник; перешедший с несколькими тысячами людей от Медвежонка и Болотникова к Шуйскому; Медвежонок и Болотников принуждены были отступить к Туле. Там их Шуйский долго осаждал, и наконец затопил водою: запрудив реку, текущую возле самого города, принудил их к сдаче, поклявшись, что оставит им жизнь и не сделает ничего худого; но слова и клятвы не сдержал, и бессовестно приказал казнить. Много москвитян погибло с обеих сторон в эту войну с Болотниковым, — говорят более 100 тысяч. Так Бог наказывал народ сей за то, что сами между собою кровь свою проливали, даже [11] люди одного города бились до последнего с людьми другого, брат противу брата, сын противу отца; откуда каждый мог видеть гнев Божий и Его кару. А как только эта война Шуйского с Медвежонком и Болотниковым прекратилась, нашелся снова другой обманщик. О происхождении его, кто он таков, чей сын, доселе неизвестно; думают однако ж, что он был москвитянин родом, но откуда не известно. Убежав из Москвы сначала в Литву, он некоторое время был задержан в Велиже, а потом скитался долгое время по Литве, измышляя для себя разные имена; и наконец, назвавшись Димитрием Ивановичем Углицким, который будто бы, получив предостережение ушел от рук Шуйского, хотя вовсе не был похож на первого, он пошел сначала в Стародуб; там его признали Государем и начали к нему собираться; к нему присоединились князь Шаховской, вероятно из ненависти к Шуйскому...

III.

Как много хорошего дал было нам Господь Бог по милости своей, если бы мы были благодарны за его милость и благодеяния и, поступая по воле его святой, сумели удержать то, что почти насильно он вам вручил! А разве то была малая милость Божья, что пан Жолкевский, гетман коронный, с небольшою горстью людей [12] поразил большое московское войско, собранное не только из москвитян, но и из чужих народов — немцев, французов, англичан, шотландцев? А разве когда-нибудь думали-гадали, что великий царь Московский, во всем свете славный и страшный, с братьями, воеводами и думными людьми будет пленником Польского короля? А разве когда-нибудь наши предки мечтали о том, что Московская столица будет в руках короля Польского и займется его людьми, а весь народ московский принесет королевичу Польскому Владиславу верноподданническую присягу в том, что ему самому и потомкам его сами они и потомки их будут служить, иного царя и государя не похотят иметь как из чужих, так из своего Московского народа, помимо королевича Владислава? С его титулом вырезаны были печати; его именем делались все правительственные дела, всей земле посылались приказы, и все слушались их; во всех церквах молились за него Богу, как за своего государя; царем государем его звали; с его титулом чеканили монету; королю его милости и сыну его, даже в отсутствии его, подавали просьбы и били челом о боярстве, о чинах и должностях, об именьях и денежном жалованье: и раздавал его королевская милость всякие чины, должности, [13] денежное жалованье в бытность как в земле Московской, так и в Польше и Литве, и не только московскому народу, но и польскому и литовскому: по его приказу из московской казны выдавалось по тысячам и по десяткам тысяч злотых; из московской казны платилось жалованье жолнерам, до несколько сот тысяч злотых выдано польским людям: и наконец сокровища неоцененные — короны, скипетры, державы, украшения королей и великих монархов, которые московские монархи собирали много лет не только со своих государств, но и с иноземной добычи, — все были расхищены: даже не пропущены были церкви, дома Божии, иконы, украшенные золотом, серебром, жемчугом, дорогими каменьями, золотые и серебряные раки: все было обокрадено и ничего не оставлено. А в конце концов и престол, и все царство Московское было из рук выпущено и даром потеряно, Речь Посполитая, корона Польская, обременена бесполезно неоплатными долгами, государства опустошены, Речь Посполитая вовлечена в вечную войну с этим народом и в большие опасности с других сторон; на короля Польского и на королевство его навлечены большое бесславие, позор, посрамление и прискорбное поношение. Исследовать бы надо тщательно, как это так случилось? [14] По чьему совету? Кто тому причиною? И прежде всего, почему великого, доблестного человека, радетеля своему государю и отечеству, победоносного и по милости Божьей счастливого, гетмана пана Жолкевского, за его столь великие, славные и важные заслуги, когда он поразил войска и не только воевод и множество знатных и важных людей в народе московском, но и самого царя Московского привел и отдал королю его милости и покрыл великою неувядаемою славою себя, короля и корону Польскую, — почему не возблагодарили надлежащим образом, но пренебрегли, а великие дела его старались уменьшить и опорочить? И наконец, почему с великим пренебрежением и ущербом гетманского уряда его отдалили от государя и отослали от войска? С чем и по чьему совету послали в Москву Литовского гетмана, который не знал присяг, почему великих послов Московских вернули в Москву с дороги (это было началом всего зла) и задержали их, чтобы они не попали на коронный сейм? Почему на сейме о московских делах мало или даже вовсе не упоминалось, и только глаза всем затемнялись [15] дальнейшим продолжением московской войны? С чьего ведома и совета нанято было немецкое войско, на которое собирались поборы в короне и с какою пользою, — поборы, которыми можно было бы продовольствовать польского жолнера, более сведующего в войне с москвитянами? А немцы что хорошего сделали, чем послужили? Только Пруссию и Литву пограбили, опустошили и в ничто обратили, плачем и сетованием наполнили Прусские и Мазовецкие, отчасти Мазовецкие и Подляшские края и закоулки. Пусть оправдаются и дадут ответ в этом те, кто были сообщниками в этом деле и желали будто бы чести своему государю, а ввели его в такое обидное, постыдное и позорное бесчестье, что хуже и быть не может, а народ московский, с которым со временем могла бы статься такая же уния, как и с литовским, не только отдалили от королевича E. М. и от приязни с народом польским, но и возбудили, раздразнили и своими насильственными поступками заставили его, разбившегося было на много частей, придти к согласию и единению. Теперь приходится ожидать и опасаться того, что они, взяв себе государем какого-нибудь потентата будут мстить за все, требовать и добиваться своих имуществ и вознаграждения за опустошения или же воздавать нам то, [16] что от наших им делалось. Какое горестное разлитие крови, умерщвление невинных людей с обеих сторон! Смело могу сказать: текут реки крови и слез людских. Кто виною и причиною тому, должен дать ответ Богу, ибо, не будь этого, все установилось бы надлежащим образом и по хорошему, с великою славою, прибытком и несказанными выгодами короны Польской, что теперь, увы!, утрачено даром и почти как бы намеренно. С другой стороны, кто причиною опасной и страшной войны с Турками? По своей ли воле пан Стефан Потоцкий собрал сильные войска с Каменца Подольского, вопреки коронным правам и всякой справедливости, и с других украинных замков сводил людей и погубил их, а Речь Посполитую вовлек в опасность?..

Текст воспроизведен по изданию: Литовский канцлер Лев Сапега о событиях Смутного времени // Чтения в Обществе истории и древностей российских, Книга 2. 1901